Клинову снилось, будто он гуляет по сказочной пойме удивительно голубой реки с очень чистыми берегами. Зелень пойменных лугов с желтыми вкраплениями песчаных пляжей идеально гармонировали с белыми облаками. Часть облаков расположилась на небе, другая часть - в виде отражений - в реке. Клинов, любуясь на сочные цвета и наслаждаясь тишиной, приближался к огромному оранжевому дому, сверкающему на солнце своими окнами. Этот дом стоял над рекой на манер оригинального моста, его дальний край терялся в глубокой перспективе на противоположном берегу, а ближний незыблемо покоился на вершине поймы. В общем, Клинов шёл и шёл, а дом всё не приближался и не приближался, хотя иногда казалось, что Клинов вот-вот ступит на край тени, отбрасываемой этим нереальным исполином.
"Такое впечатление, - подумал во сне Клинов, - что дом уплывает от меня вместе с облаками и их отражениями..."
Тут Клинов услышал пение жаворонков. Сначала пение было как пение, но потом оно стало раздражать слух...
Когда Клинов проснулся, будильник продолжал хрипеть на последнем обороте своего сигнального завода. Клинов поднёс будильник к глазам и убедился, что жаворонки раздражали его не зря, потому что часы показывали шесть утра, и время цветных снов миновало. А на смену им ползли очередные трудовые будни. В среде своих интеллигентных коллег из числа просвещённых Клинов привык слышать о том, что будни серые, но он так не считал. Поэтому Клинов бодро выпрыгнул из-под перьевого одеяла в сомнительное тепло (всего шесть градусов выше нуля) комнатки-клетушки, каковую размерами три на пять он занимал в малосемейном общежитии, и торопливо оделся. Затем Клинов сгонял в сортир, потом в умывалку, позавтракал традиционным чаем с хлебом с маслом, натянул на себя бушлат и осторожно высунулся на улицу. Мороз стоял "под стать" широте настоящего местожительства Клинова. Другими словами, в настоящее время он проживал в городе Салехарде, а мороз вогнал столбик общественного термометра до минус сорока неизменного товарища Цельсия. В общем, в комнате Клинова было гораздо теплей.
На работу Клинов ездил на вахтовом автобусе. Он приходил в определённое время в определённое место, встречался с рабочими-служащими и катил за город, где находился их завод строительных деталей. И, если Клинов приходил в определённое время во время, за пару минут до появления вахтового автобуса, то мороза он не боялся. Если приходил минут за пять и больше, то ему становилось не до шуток, если Клинов на вахтовый опаздывал, выходило совсем худо, потому что предстояло ждать городской, а их в нефтегазовой столице СССР ходило только два с интервалом от двадцати минут до часа.
Сегодня Клинов прибежал на целых семь минут раньше. Он, не разевая рта и не высовывая из карманов рук, перекивнулся со знакомыми, и принялся приплясывать. Знакомые на остановке собрались разные, но все, в отличие от Клинова, в тёплых меховых одеждах и таких же унтах. Одни из них просто давно приехали на Север и успели прибарахлиться в порядке очерёдности, другие приехали в Салехард ещё позже Клинова, но добыли дефицитный казённый мех по блату. Новицкий, например, тот кантуется в столице Ямало-Ненецкого округа вот уже тридцать лет. Они с Клиновым, можно сказать, друзья - приятели. И будь воля Новицкого, он подсобил бы Клинову с меховой спецодеждой, но Новицкий всего лишь начальник тёплого механического цеха, где работягам даже сапог не положено.
- Ты, тово, - бормочет Новицкий, - перед планёркой заскочи ко мне в контору.
- Что, есть? - обрадовался Клинов.
На дворе стоял 1985 год, с момента объявления войны за трезвый образ жизни прошло чуть больше квартала, но трезвость одолевала по всей линии фронта. Выпивка стала теоретически недоступной, а фактически торговалась из-под полы только в проверенные руки и только втридорога. И если насчёт втридорога на Севере проблем не возникало, то проверенные руки во время реализации спиртного (от одиннадцати до семи) бывали, как правило, заняты на работе или по пути с неё.
- Есть, - моргнул Новицкий и демонстративно заткнулся. На подходе к остановке нарисовался их с Клиновым недоброжелатель, начальник производственно-технического отдела товарищ Петляков. Петляков прибыл на завод строительных деталей осенью по распределению, но уже успел обрасти мехом, как собака. Петляков, что называется, попал в струю, поэтому он теперь не только при казённой шубе в комплекте с казёнными унтами, но и при двухкомнатной квартире, каковая ему, бездетному, по закону не полагалась. И всё потому, что Петляков носил бакенбарды, подражая управляющему треста, и с его женой, писаной красавицей, иногда спал директор завода. У Клинова в плане решения квартирного вопроса и внеочередного дефицита не имелось никаких перспектив. То есть, он ещё не успел жениться и отрастить на лице хоть какую-нибудь верноподданническую растительность. Больше того, стал плешиветь.
- Да, Сергей Захарович, - вместо приветствия менторским тоном заявил Петляков, - это тебе не Сочи. Одеваться надо теплее...
"Пошёл ты", - послал про себя Петлякова Клинов, не желая портить натянутых отношений с этим юным карьеристом, который к тому же являлся и председателем профкома.
- Кстати, насчёт Сочи, - закинул удочку Новицкий, - как бы путёвочку в августе?
- Ой, не знаю, не знаю, - заважничал Петляков.
"Как же, держи карман шире, - снова не стал озвучивать своего выступления Клинов, - у этого жлоба не то что путёвочки, снега зимой не выпишешь..."
Клинов и Новицкий сошли возле цеха, которым командовал старожил Новицкий.
- Попрошу на планёрку не опаздывать! - гавкнул вслед Петлякой.
- Без соплей скользко, - огрызнулся Новицкий, и они с Клиновым потопали в сторону плохо освещённого убогого строения.
- Действительно, - решил заговорить Клинов, предварительно прикрывшись воротником, - щенок... Фокстерьер хренов... Ещё не директор, а уже...
- Этот станет, - возразил Новицкий и горестно ахнул: - Мать твою!
- Что? - спросил Клинов. - Опять Пучин?
Пучин работал на заводе механиком и не пропускал ни одного случая освежиться на халяву.
- Зараза! - ругнулся Новицкий, но деваться было некуда, потому что в цех вела только одна дорога. Вернее, протоптанная в снегу тропинка.
- Ну, здравствуйте, коллеги! - взмахнул своими граблями Пучин, поздравляя себя с удачей. В общем, не зря он мёрз на подходе к цеху, потому что если с утра пораньше Новицкий брёл в свою вотчину вместе с инженером по технике безопасности, то вовсе не затем, чтобы согласовать планы по очередной борьбе с травматизмом.
- Тебе чего? - на всякий случай спросил Новицкий.
- Вот, снова шестерёнка полетела, - доложил Пучин и предупредительно распахнул одну из трёх дверей в цех.
- А я тут при чём? - продолжил упираться Новицкий, потому что водки у него имелось в наличие только двести пятьдесят граммов.
- Как - при чём? Вели своим, пусть выточат.
Коллеги вошли внутрь цеха. Чёрные работяги раздували, что называется, меха и ладили горнила. Другими словами, вяло ползали рядом со своими допотопными станками.
- Как я велю? - нудил Новицкий. - У меня снова один токарный встал...
- Так я ж не гоню? - забегая вперёд Новицкого и махая своими руками-окороками, толковал медведеподобный Пучин. - Пойдём в конторку, обсудим сроки.
- Чтоб тебя...
- Что ты сказал?
- Пойдём, чёрт с тобой...
- Я и эскиз этой шестерёнки на всякий случай взял, - сообщил Пучин, вынимая из кармана бумажку с завернутым в неё домашним пирожком.
- Нужен мне твой эскиз, - принюхиваясь к пирожку, ворчал Новицкий.
Какой чёрт придумал планёрки, не знает ни один бог. А вот то, что этот чёрт был на голову болен, знает любой дурак. У директора с главным инженером, правда, на этот счёт имелось собственное мнение. Иначе говоря, директор и главный планёрки просто обожали. Друг друга они, правда, ненавидели. И каждый имел сторонников. У директора сторонники были дородными и сановитыми. Известный Петляков, начальник ПТО, и некий Сальков, дальний родственник директора из Конотопа. Этот Сальков в начале восьмидесятых добил последний контракт в качестве советского прапора. Затем он поступил в заочный металлургический институт и торчал в нём пятый год на первом курсе. На заводе Сальков торчал второй год в качестве главного технолога, хотя в технологии смыслил не больше, чем свинья в астрономии. Поэтому Сальков справлял нехитрые обязанности снабженца, имел собственный кабинет, на дверях которого присобачил табличку: "Заместитель директора Сальков А. А".
Петляков очень ревновал Салькова к директору, особенно за то, что директор позволял иметь Салькову отдельный кабинет с вызывающей на его дверях табличкой. В общем, Петляков терпеть не мог Салькова, и часто с чисто мальчишеским азартом спорил со своим вынужденным союзником.
"Ты, - надрывался Петляков, отловив Сальков на входе в его кабинет, - никакой не заместитель директора, а главный технолог, хотя для этого у тебя нет никакого образования. Но даже как главный технолог ты не старше меня по должности, потому что мы ведущие специалисты и начальники отделов. А ты..."
"Читай!" - кратко обрывал Петлякова Сальков, тыкал в табличку и входил в свой кабинет, где его дожидалась кладовщица Наташа.
У главного сторонники, то есть, сторонник, был хилый. И в плане ответственности, и в плане солидности. Ну, такой откровенный подхалим, что главному иногда даже противно становилось. И к тому же всего лишь мастер дальнего деревообрабатывающего производства.
"Я, - шутил иногда главный в кругу своих сторонников за стаканом казённого спирта, - что-то разуважал Ленина. В свете, значит, последних концепций ревизионистского толка. Замутил он, конечно, знатно, но палку положительно перегнул..."
Сторонники, вернее, сторонник, сначала ошеломлённо хлопал глазами и не мог выговорить слова: главный считался непримиримым большевиком, ещё непримиримей парторга, токаря и дебила Прокопенко. Затем сторонник облизывался и, обмирая от ужаса, выступал со встречным заявлением:
"А ведь и верно, Николай Гаврилович. Все гений, гений, а он и с Розой Люксембург трали-вали, и умер не от перенапряжения мозгов, а от сиф..."
"Молчать! - орал главный, затем бледнел и оглядывался по сторонам. - Шучу я, дурак ты, подхалим махровый, каналья, в общем, понял?"
Сторонник бледнел цвет в цвет с главным, тоже оглядывался и клятвенно заверял:
"Так ведь и я, Николай Гаврилович, тово, в шутку..."
Вот такой был сторонник у главного. Но мастер пошёл бы за своим благодетелем куда угодно, а Сальков с Петляковым за своим только на повышение.
Клинов сидел в углу директорского кабинета бок о бок с Новицким и дремал с открытыми глазами. Планёрка переживала стадию разгара. Директор, окружённый верными оруженосцами, нападал на главного. Главный отбивался, но силы были не равны, потому что женщин и мастеров на планёрки не допускали. Поэтому главный пошёл на хитрость: он сначала умело сменил тему, а затем и вовсе подставил под утренний гнев не выспавшегося директора начальника цеха стеновых панелей Гайду. Глуповатый директор проглотил наживку и напал на Гайду. Последний уже минут пять с завистью принюхивлся к Новицкому и, выведенный из состояния лёгкой ностальгической эйфории директорской тирадой, ответил на неё грубой бранью. На начальника цеха тотчас налетели директорские холуи и, пока директор возмущённо отдувался, бывший прапор Сальков крыл Гайду отборным матом, а молодой специалист Петляков взывал к партийной совести начальника цеха стеновых панелей.
"Хорошо, что меня сегодня не трогают", - подумал Клинов и закрыл глаза. Новицкий уже спал.
Забывшись краткосрочным сном, Клинов отправился в очередное путешествие по иллюзорному пространству, обставленному сюрреалистическим антуражем в виде серого здания с неопределёнными перспективами, тротуара вдоль него и монументального подъезда с похабными надписями. Клинов, скрипя битым оконным стеклом, вошёл в подъезд и поднялся по ужасно крутой и длинной лестнице на второй этаж. Он очутился в огромном коридоре, который казался одновременно узким и низким. Задевая свисающие из разбитых плафонов патроны, Клинов прогулялся по коридору и наугад толкнул одну из массивных дверей. Войдя в дверь, Клинов попал в большую тёмную комнату с плотно зашторенными окнами. Комнату освещал не поддающийся техническому определению странный светильник. Свет он излучал слабый, но видно было достаточно. Во главе длинного председательского стола, покрытого тёмным сукном, сидел всамделишный генерал в полной парадной форме и в пенсне. Перед генералом лежала толстая раскрытая книга, и он что-то из неё зачитывал. Генералу с почтением внимала группа замшелых старушек в одинаковых белых платочках.
"Собрание баптистов", - безошибочно определил Клинов и удивился во сне тому факту, что его не удивляет советский генерал на месте председателя собрания баптистов.
- Я тебя спрашиваю, Клинов, ты когда работать начнёшь?! - надрывался директор.
- А, что? - очнулся инженер по технике безопасности.
- Что?! - директор уже не кричал, а ревел. - В цехе ЖБИ минус три, а ты, мать твою, и не чешешься!
- Так что мне теперь, стоять там всю смену и пердеть, чтобы в цеху теплей стало? - брякнул спросонок Клинов.
- А-а-а! - дружно взвыли директорские подсералы. - Совсем запустил технику безопасности и шутит!
- В цеху тепловые завесы на воротах не работают, - окончательно проснулся Клинов, - поэтому и холод.
- Докладывать надо, а мы примем меры, - мягко упрекнул Клинова главный.
- Во-первых, докладывал, во-вторых, вы об этом не хуже меня знаете...
Новицкий всё ещё спит. И будить его, пожалуй, не стоит, потому что о нём сегодня речь не пойдёт. Сейчас на очереди главный механик, которого в очередной раз, с момента наступления холодов на Крайнем Севере в начале сентября месяца, вздрючат за неисправные тепловые завесы. Главный механик свалит всё на некомпетентность подчинённого персонала, в состав которого входит и небезызвестный Пучин, бывший военный финансист. Но Пучин просто механик, а просто механиков, равно как женщин и мастеров, на планёрки не допускали. А если бы допустили, то он, не моргнув глазом, переложил бы вину на Новицкого. Последний же, будучи старожилом и ветераном, забил бы на вопли директорских холуев и резонно возразил бы главному, что пусть сначала модернизируют парк станков, каковой ещё до недавних пор работал на трансмиссии, а потом берут его, ветерана и старожила Новицкого, за горло. Но до Новицкого дело не дошло, и ветеран продолжал мирно спать, прислонившись к здоровяку Гайде, который исходил завистливой слюной, потому что был не дурак выпить. А Клинов с усилием таращил слипающиеся глаза, слушал ответственную ругань и соображал, почему с наступлением полярной ночи его, как медведя, тянет в сон, независимо от того, трезв ли он, пьян, с похмелья ли, либо освежившись.
"На дворе только начало ноября, а спать охота, как будто канун рождества, - совершенно по-медвежьи прикидывал Клинов. - Однако климат тут серьёзный. Опять же - начало ноября - а уже за сорок. Недаром Новицкий, который тут почти всю жизнь кантуется, привык нейтрализовать минусовые издержки климата положительным градусом известного напитка. Да и директор тоже, хотя тут всего вторую зиму. На него посмотреть, так морда каждый день с утра полыхает. А фигли, на складе спирта ещё двадцать ящиков, сам видел. Ему и Сальков принесёт, и Наташка не откажет. Вот он и трескает каждое утро по стакану перед планёркой. Треснет, фрамугу откроет, чтобы спиртом не воняло, и орёт, словно за свой собственный завод убивается..."
Пить в кабинете Седова, начальника пароэнергетического цеха, - сущее наказание. Но Седов - друг Новицкого и Клинова. К тому же - начальник этого самого, который в просторечье зовётся котельной. У него в кабинете всегда тепло. Теплей даже, чем в кабинете главного энергетика. В общем, если на дворе мороз, а дома делать нечего, потому что никакого дома нет, то пить в кабинете Седова - занятие вполне подходящее. Но всё дело портит сам Седов. Вернее, всему виной его необязательность по отношению к обязанностям хозяина застолья, каковое радует глаз двумя бутылками дефицитной водки, банкой традиционной для Салехарда печени налима, половинкой ржаного хлеба и увесистой луковицей. Короче говоря, аксессуары застолья налицо, а хозяин оного отошедши якобы на минутку.
- Вот, скотина, - бормочет Новицкий, вылезает из ветеранского кресла возле батареи отопления и спускается по винтовой лестнице в агрегатную. За ним нехотя спускается туда же Клинов.
- Слушай, Михал Прокофич, - внушительно откашливается Новицкий, - время уже полседьмого, а мы ни в одном глазу.
- Ты куда-то спешишь? - рассеянно спрашивает Седов и подозрительно оглядывает сплетение труб, стояков, вентилей и задвижек. Затем приподнимает край каски и начинает глубокомысленно чесать затылок.
- Ты совесть имей, - осмеливается выступить Клинов, - Юрий Палыч старше тебя на целых двадцать лет, а ты...
- А я на целых десять лет старше тебя, - резонно возражает Седов и открывает какой-то кран, набирает из-под него ржавой воды в специальный экспериментальный стакан и пробует на вкус.
- Тьфу! - невольно сплёвывает Клинов, а Седов катает воду между верхней губой и нёбом, словно дегустирует мозельское чёрт знает какого года.
- Михал Прокофич, - снова заговаривает Новицкий, но Седов его не слышит. Он прикладывает ухо то к одной трубе, то к другому стояку, затем светлеет лицом и кидается в угол агрегатной. Там он безошибочно находит колесо задвижки и начинает его вращать. И тотчас характерное гудение труб в агрегатной меняет тональность.
- Уф! - с облегчением вытирает пот со лба Седов. - Теперь можно идти...
Морозная пронзительность полярной ночи хватает за щёки, проникает сквозь вату бушлата и норовит забраться в самую душу, где теплится хмельное удовлетворение ещё одним прожитым не всухую дня. Однако чем дольше путь до заветной двери малосемейного барака, тем меньше удовлетворения, тепла, да и самой души, которая с каждым выдохом так и норовит удрать на коварный мороз и превратиться на нём в невидимую сосульку. Поэтому, делая последние шаги к спасительному порогу двухэтажного строения, Клинов старается лишний раз не выдыхать. А вот и он, спасительный порог, за ним капитальный тамбур с тремя дверями, коридор с дверями по обе стороны. Все двери утеплены и обиты кожей или дерматином. Одна клиновская отсвечивает облупленной краской на потрескавшейся филёнке. Но это ли важно, когда сразу за дверями клиновской комнатки стоит калорифер, который по приходе в комнату-клетушку необходимо немедленно включить, чтобы воздух слегка прогрелся, и можно будет ложиться спать в более или менее приемлемых температурных условиях. Радиоточка уже молчит, значит, время за полночь. Другими словами, и телевизор включать не имеет смысла, потому что дикторы, артисты, декламаторы и кукловоды Хрюши, Каркуши и Фильки со Степашкой, оттянув вахту, теперь или оттягиваются среди богемы по три рубля с носа, или просто ёрзают в тёплых столичных постелях кто один, а кто на пару не важно с кем. А может, и не ёрзают уже, но крепко спят, потому что поздно, а на вахту вставать рано, чтобы с утра пораньше бодрить народ и Клинова гимнами братских республик, новостями о перевыполненных планах и ужасами из зарубежной действительности. Спят себе и видят чёрно-белые сны с серыми полутонами про генерального секретаря, министра культуры, служебную командировку в Бухарест и похороны начальника, место которого если занять, то можно получить прибавку к жалованью целых двадцать рублей.
Телевизор у Клинова, равно как у большинства советских граждан, был черно-белый. Но сны он, в отличие от того же большинства, видел цветные...
До приезда на Крайний Север Клинов мечтал увидеть северное сияние. Впрочем, он был бы рад увидеть хотя бы белые ночи, которыми так любят хвастаться ленинградцы. А когда Клинов приехал и увидел и белые ночи, и северное сияние, то как-то не особенно впечатлился. Впрочем, ничего удивительного в том, что Клинов остался почти равнодушен к ранее дразнящим его полуромантическое воображение мечтательного циника явлениям, не было. Дело в том, что первые белые ночи пришлись на тот момент в жизни Клинова, когда он временно жил в одной ведомственной квартире на пару с неким трактористом. Этот честный труженик собирался жениться, но тут к нему в квартиру, которую тракторист уже считал своей, подселили бедного инженера. Свадьба тракториста расстроилась, и он запил. Вместе с ним запил Клинов, а потом к ним с "сокамерником" присоединилась ещё группа товарищей, каковые все вместе по утрам разбегались, как недотравленные дихлофосом тараканы, на свои работы, а вечером встречались, и коллективный запой продолжался. Выскакивая по ночам в холодный сортир (тёплыми сортирами в нефтегазовой столице обеспечивались только партийно-хозяйственные руководители), Клинов с недоумением таращился по сторонам и, поливая ядовитой струёй ближайшую поленницу, машинально отмечал, что ночи стали насквозь белые.
Потом Клинов переехал в гостиницу с душевой, нормальным умывальником и тёплым сортиром. Он временно завязал с выпивкой, но белые ночи к тому времени кончились, а на дворе стоял сплошной полярный день, когда солнце мотается по кругу, лишь на полчаса прячась за горизонт где-то в районе полтретьего на крайнем западе.
Потом Клинов поселился у какой-то непутёвой бабы, приехавшей в Салехард с ещё более Крайнего Севера, где она что-то делала вахтовым методом, и снова запил. Спустя три недели совместного проживания, Клинов поругался с непутёвой бабой и перебрался в малосемейную общагу, но пить продолжил. Вот тогда начались северные сияния. Первое Клинов увидел, пытаясь спьяну попасть в общественный сарай вместо общаги. Он тщетно толкал дверь, запертую с помощью навесного замка, плечом, падал, переворачивался на спину и с недоумением таращился на цветное небо.
"Что это, братцы? - спрашивал он доброхотов, взявшихся дотащить Клинова до комнаты. - Белая горячка или всего лишь северное сияние?"
Второе северное сияние Клинов увидел сегодня, стоя в километровой очереди на тридцатиградусном морозе в вино-водочный. Времени до закрытия популярного отдела оставалось минут сорок, те, кто стоял ближе, оживлённо обсуждали варианты покупок, те, кто стоял дальше, также оживлённо сквернословили, но на партийные личности, инициировавшие полусухой закон, не переходили. Клинов стоял почти в конце очереди, но молча. Он равнодушно оглядывался по сторонам, в который раз вяло удивляясь убогости деревянных строений на земле, богатой всякими сокровищами. И вдруг увидел, как беспросветно чёрное небо заполыхало. Сначала Клинов восхитился, но затем всё впечатление испортили менты, засовывающие в специальное отделение специальной машины какого-то слегка выпившего работягу. Работяга громко просил оставить его в покое и упирался, менты беспощадно матерились и пинали мужика, чем попало, жена мужика и двое его детей, наблюдая такое характерное проявление борьбы за трезвый образ жизнь, принялись кричать в голос, а очередь продолжала стоять. Клинов продвинулся вперёд на несколько метров и, когда мужика увезли, а жена и двое его детей убрались, снова задрал голову, снова увидел великолепное бездушное сияние, царящее среди беспредельно чёрной равнины зимнего неба над убогим человеческим жильём и его никчёмными страстишками, и подумал:
"Ну и что? Фигли мне это сияние, когда я тут среди людей с набитыми деньгами карманами, вино-водочный отдел вот-вот закроется, а сияние - оно вон где. Оно словно не из этой жизни, а из какой-то параллельной сказки, которая не про нас. Это сверкающее великолепие - словно ювелирные украшения за витриной для прогуливающегося мимо магазина нищего бродяги: ни купить ему украшения, ни потрогать их. И мы такие же нищие, только с полными карманами денег, отчего видимость великолепия становится просто издевательской... Или нет: она, видимость великолепия, становится назидательно издевательской..."
Когда две дюжие бабы в белых халатах и пять ментов отсекли очередь на границе семичасовой отметки между теми, кто успел, и теми, кто не успел, Клинов молча развернулся и побрёл к дому Новицкого. Спешить ему не имело смысла, поэтому он брёл, иногда задирал голову, любуясь продолжающейся вакханалией холодных красок и вспоминая времена не столь давние, когда очередной после преставившегося генсек объявил борьбу (Клинов непроизвольно щёлкнул себя по кадыку) с этим самым.
Планёрки в то печальное для страны время проводились после работы. Клинов только-только прибыл с дальнего деревообрабатывающего производства, где проверял готовность пожарного гидранта к весеннему половодью, и, не заходя в свой кабинет, пошёл к директору. В приёмной инженер по ТБ тщательно высморкался, посмотрел на часы и вошёл в кабинет шефа. Вошёл и понял, что попал не совсем туда, куда планировал. Другими словами, на следующий день после того, когда вышеупомянутый генсек разродился мудрым указом, руководство вместо планёрки решило провести срочное партсобрание. Клинов заметил среди коммунистических рыл одно беспартийное и стал сдавать назад. Серёга Яценко, обладатель беспартийного рыла и начальник цеха железобетонных изделий, также сдуру заскочивший в кабинет директора, тоже понял, что к чему, и тоже шёл на попятный. Но уйти им с тёзкой тогда не удалось.
"Куда же вы, Сергей Фёдорович? - дружелюбно окликнул начальника цеха ЖБИ директор. - Оставайтесь!"
"Но у вас же партсобрание, - попытался откосить Сергей Фёдорович, - а мы с Клиновым беспартийные".
Начальник цеха ЖБИ с надеждой посмотрел на своего приятеля и тёзку.
"А Клинову сам бог велел на этом собрании присутствовать, - составил временную солидарность директору непримиримый главный. - Присаживайтесь, Сергей Захарович! Дело в том, что повестка дня напрямую касается техники безопасности. А если учесть, что в цеху у Сергея Фёдоровича данная техника всегда хромает, то..."
"Воно таке дило, - закряхтел парторг завода, токарь и дебил Прокопенко, - шо о пьянстве речь буде".
Коммунисты блудливо заулыбались: из всех присутствующих не пил только Прокопенко по причине больной печени, патологической жадности и сволочного характера, в силу какового ему не удавалось пить на дармовщину в разных тёплых компаниях. Зато он любил устраивать всякие кампании партийного характера местного значения. Директор с главным тут ему не перечили, однако Прокопенко никогда не забывался и старался особенно не высовываться из рядов данного триумвирата. Вот и тогда, на следующий день после генеральных родов, парторг нет-нет да поглядывал на своих хозяйственно руководящих соратников. Те, кстати, тоже были не дураки выпить, лица имели характерно розовые, но в тот день на них - лицах директора и главного - застыло выражение непоколебимой решимости бороться с пьянством не на жизнь, а на смерть. Или хотя бы до следующего указа, исключающего действие новоиспечённого. А Сергей Захарович взял Сергея Фёдоровича под руку, и они заняли свободные места по соседству.
"Итак, товарищи, все мы в курсе, что в свет вышел новый и очень своевременный указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом, - несколько витиевато начал главный, проигнорировав право парторга выступить первым в силу его косноязычия. - Данный указ как нельзя лучше характеризует передовое мышление нашего нового генерального секретаря нашей коммунистической партии Михаила Сергеевича Горбачёва, который, планируя вывести страну на новый этап исторического развития, с помощью этого мудрого указа лишает нас всех возможности тащить с собой груз таких пороков, как пьянство и алкоголизм..."
Главный с ненавистью посмотрел на директора. Директор вперил суровый взгляд в Клинова. Клинов подмигнул Грязных, известному забулдыге с дальнего деревообрабатывающего производства. Грязных засмущался.
"Товарищи! - металл в голосе главного плавился и грозил вылиться в обычную истерию. - Мы должны поставить вопрос ребром: или мы, или пьянство!"
"Чево-о?" - изумился Грязных.
"Николай Гаврилович, - солидно встрял директор, - я думаю, нам, как руководству, следует выступить с заключительным словом. А сейчас предоставим слово рядовым коммунистам. Давай, Клинов, скажи речь за то, что будет с техникой безопасности, если наши рабочие будут продолжать посылать за водкой молодых специалистов из числа ИТР".
"Иван Матвеевич, но я..."
"Ничего, говори!"
"Товарищи! - начал Клинов. - Я хоть и не коммунист и стою, можно сказать, несколько в стороне от магистрального движения всего передового, что есть в нашей стране, но в душе я там же! То есть, я целиком одобряю последнее мудрое веяние ЦК КПССС и лично товарища Горбачёва, поскольку как я, инженер по технике безопасности, могу не одобрять? Ведь пьянство, товарищи, и производство, вещи совершенно несовместимые. Особенно если иметь в виду наше производство и наше пьянство, когда цемент в наш недоделанный БСУ вручную ссыпает из вспоротых мешков наш бездонный работяга, который с утра пораньше вытрескал пол-литра водки, и к концу смены выжрет ещё столько же. А если больше? Ведь он, зараза, так может запросто сыграть и в БСУ, и в ящик. И если хрен с ним, с работягой, то производство бетонно-смесительного узла может встать на сутки, не меньше, потому что пока этого работягу оттуда вытащишь?"
Клинов отбарабанил часть своей речи чётко и быстро. Так чётко, что все всё расслышали, и так быстро, что ни директор, ни главный, ни дебил Прокопенко не успели даже осознать издевательский подтекст клиновского выступления. Хотя Петляков, примерный кандидат в члены, стал покрываться принципиальными пятнами, Яценко хрюкнул в блокнот, собрание оживилось, а директор перестал согласно постукивать паркером по столешнице.
"Но самое интересное, товарищи, это то, - ещё больше заторопился Клинов, - что о данной несовместимости пьянства и производства знала всякая собака во все времена всех народов. А мы почему-то только сегодня решили выйти на баррикады..."
"А-а-а! Вот где проявилась твоя гнилая буржуазно-индивидуалистическая сущность!" - взвыл Петляков, карьерист и рогоносец.
"Да как ты смеешь, Клинов?!" - рычал директор.
"А ведь они по жене Петлякова почти что родственники", - подумал тогда Клинов.
В то же время разродился парторг.
"Провокация!" - сказал он, а на большее его ума не хватило.
Клинов засмеялся, а члены стали упрекать его, но делали это как-то неубедительно, и в глаза старались не смотреть.
"Вот так это безобразие начиналось", - подумал Клинов, подходя к дому Новицкого. Он вошёл в подъезд и поднялся на второй этаж, позвонил в дверь и стал ждать. В коридоре раздался дружный топот, дверь распахнулась, и Клинов увидел своих друзей-собутыльников: Новицкого, Седова и Щёлокова. Вообще, квартира Новицкого считалась в пьющей среде его друзей штаб-квартирой, потому что Новицкий ходил вдовцом, а его дети давно жили в своих.
- Ну? - дружно выдохнули все трое.
Клинов развёл руками.
- Говорил тебе, надо было в рабочее время затариться! - воскликнул Щёлоков.
- Чтоб мусора замели и на работу сообщили?
- Знал бы, что придётся жить в такие мерзопакостные времена, пошёл бы на мусора учиться, - проворчал Новицкий, берясь за унты.
- Или на продавца, - сумрачно добавил Седов. - Ты куда?
- К Верке, - буркнул Новицкий и испарился. Через полчаса он вернулся, но без водки или спирта. Верка снова вышла замуж, и ей снова стало не до подпольной коммерции. Поэтому Новицкий, не придумав ничего лучшего, сгонял в кабак и купил там у знакомого халдея девять флаконов одеколона для мужчин.
- Это что, одеколон? - уточнил Клинов.
- Он, - подтвердил Новицкий.
- Я одеколон пить не буду, - стал кочевряжиться Седов, - у меня язва.
- А меня жена из дома выгонит, если узнает, что я одеколон трескаю, - предположил Щёлоков.
- Чё под одеколон кушать будем? - осведомился Клинов. - В прошлый раз консервированные ананасы ели, так мне как-то не очень...
- В прошлый раз мы духи "Красная Москва" пили, - напомнил Новицкий.
- Вы меня в гроб раньше времени вгоните, - гнул своё Седов, - потому что язва от одеколона ещё хуже воспаляется...
- Надо будет чесноком заесть, - хлопотал Щёлоков.
Одеколонный хмель, в отличие от виноводочного, вызывал у Клинова состояние лёгкой подавленности: и вроде пьяновато, но почему-то не весело. Когда Сергей Захарович пришёл в общагу, время было программы "Время". Инженер ткнул пусковую кнопку и рухнул на постель, не раздеваясь. Экран замерцал и разделился на чёрный, белый и серый полутоновый цвет. Что там? Ага, опять кормильца демонстрируют. Снова куда-то приехал. Теперь часа два будут показывать по всем двум каналам. Его, его чёрно-белую жену с её подозрительным прищуром, какую-то чёрно-белую бабу из народа, размазывающую сопли восторга по поводу очередного мудрого веяния, и чёрно-белых пацанов, стоящих вокруг кормильца с женой и вертящих по сторонам своими бдительными кочанами.
"Хорошо устроились, ребята, - пьяно подумал Клинов, отмечая, что пацаны вертят своими головами синхронно, - ни тебе в засаде сидеть, ни тебе шпионов ловить. Стой себе рядом с плешивым и верти кочерыжкой. И. главное дело, ничего не бойся, потому что кому он на хрен нужен?"
В это время в дверь кто-то поскрёбся.
- Открыто! - рявкнул Клинов. Он повернул голову и увидел в проёме дверей убогонькую фигурку. Затем до Клинова дошёл специфический запах, сопутствующий всяким неопрятным труженикам коммунального хозяйства, которые заняты в ассенизации и прочей неаристократической деятельности.
- Гаврила, ты, что ли? - недовольно поморщился Сергей Захарович.
- Я это, однако, - радостно зачирикал кургузый ненец. - Спать негде, сестра из дома выгнала. Пусти, однако, а то мороз собачий.
- Тоже мне, дитя Севера, мороза боишься...
- Боюсь, боюсь, - согласно закивал круглой головёнкой Гаврила. - Малица есть - мороз не страшно, малица пропил - мороз страшно.
- Пить надо меньше, - лицемерно возразил Клинов и попытался дышать через раз. - Опять под столом спать будешь?
- Ага!
- Нет уж, уволь. Спи в предбаннике, а то воняешь ты больно.
- Можно и в предбаннике, - не стал кочевряжиться Гаврила и стал устраиваться на ночлег.
- Дверь закрой, - велел Клинов.
- Закрою, закрою...
"Эх, мать честная, - подумал Клинов, - и несёт их ко мне, горемык. А куда им ещё? Ведь кроме меня, дурака, такого ни одна собака ночевать не пустит..."
Клинов воткнул нос в подушку и вспомнил, как однажды он спьяну посеял ключ, и его не пустил ночевать ни один знакомый в этой сраной малосемейке. Новицкий был в командировке, Седов лечил язву в больнице, а Щёлокова самого за что-то такое выгнала из дома жена, и Клинову пришлось пёхом переть три с лишним километра по тридцатиградусному морозу на завод, и там в своём кабинете стучать зубами до утра.
Драка была неравной: трое против одного. Какие-то зелёные рожи в чёрных пятнах щетины на бледных щеках с острыми между ними носами. Подземный переход, где происходила драка, был сырым и тёмным. И очень длинным. Везде валялся мусор, ломая своими безобразными кучами стройную перспективу далёкого выхода. На кучах рос бурьян и прочий сорняк. Выглядел они, бурьян и прочий сорняк, в свете экономичного плафона, единственно уцелевшего во всём переходе, мрачно. Впрочем, ситуация тому благоприятствовала. В том смысле, что Клинову приходилось в данном переходе довольно туго. Ноги и руки двигались вяло, зато мысли в мозгу функционировали бойко и, прежде чем организм успевал реагировать на враждебные действия щетинистых персонажей, подсказывали, что фигли реакция, если абзац в итоге однозначный. То есть: бодайся с этими троими не бодайся, - финал налицо. В том плане, что, пока ты трепыхаешься против двоих, один всё равно подскребётся сзади и впорет тебе по это самое.
В общем, так и случилось.
Клинов, привыкший драться в жизни не на жизнь, а на совсем наоборот, и во сне не сдавался. Он поймал первого баклана за руку и попытался развернуть его под удар второго. Но в это время третий ушёл за спину Клинова и...
"Если наваляться сразу все трое, - подумал во сне Клинов, - мне крышка..."
Как подумал, так и накаркал, потому что бакланы тотчас придумали аналогичную диспозицию. И, пока Клинов подставлял одного другому, третий зашёл сзади и всадил Клинову нож под самую левую лопатку. В момент удара Клинов успел прочувствовать нападение и, руководствуясь чувством чисто противоречия, грохнул сзади стоящего урода затылком по лицу. В общем, Клинов схлопотал в этой драке смертельную дозу, но, отмахнувшись затылком по лицу трусливого убийцы, умирал с чувством глубокого удовлетворения...
Сергей Захарович проснулся и перевернулся на спину. Сердце ныло. Ноги в меховых сапогах затекли, но разуваться не хотелось. И раздеваться тоже. Было лень и холодно. Плюс двенадцать. Всю жизнь так. Не везёт, как верблюду. И в кабинете холод собачий. И в этой долбанной комнатёнке. Батареи, блин, еле греют. На втором этаже над ним такая же фигня. Сантехники, приходившие проверять аналогичную фигню в начале отопительного сезона, бухтели о пробке, которую нужно резать, но зима и всё такое... В общем, Клинов, знавший сантехнику не хуже сантехников, обложил их матом вместо того, чтобы предложить работягам водки, поэтому остался без надлежащего тепла в текущую зиму. Комната над ним осталась без него же, но жильцы над Клиновым на судьбу свою вовсе не жаловались. Напротив: вид имели цветущий и донельзя довольный. Надо сказать, над Клиновым жили две молодые крановщицы. Утром они вставали в одно время с ним, убегали на работу тоже почти одновременно с бедным инженером, но со своей работы в свою клетушку Клинов приползал один, а его соседки сверху - на пару с парой то ли прорабов, то ли механиков, то ли просто тех работяг, кого крановщицы не успевали задавить во время работы. И, пока Клинов сопел в варежку и грелся возле калорифера, крановщицы гудели со своими "прихожанами". Обе они были молодыми здоровыми девицами и, в отличие от глупого Клинова, правильно решали проблему тепла без каких бы то ни было калориферов, но с помощью таких инструментов, которые вообще никогда не замерзают. А если и замерзают, то в последнюю очередь и в случае летальной поломки основного механизма. Поэтому, пока Клинов прикидывал, снимать ли ему сапоги или продолжать спать в них, над ним почти в унисон громыхали две кровати. Затем происходила логичная пауза, а потом процесс возобновлялся с новой силой.
"Они обе, кажется, ударницы коммунистического труда, - ни к селу, ни к городу вспомнил Клинов какой-то политический праздник, во время которого чествовали особо отличившихся тружеников и, в том числе, двух его соседок сверху, - вот и ругай после этого идеологию, если коммунистического задора у этих двух бабищ хватает не только на передовой труд на стройках коммунизма. Хотя перепихиваются они иногда - сам видел - с какими-то несознательными индивидуалистами-шабашниками..."
Клинов, вздёрнутый на планёрке директором и главным, слонялся по цеху ЖБИ. Рядом ходил начальник цеха Яценко, вздёрнутый там же и теми же. Он подозрительно заглядывал тёзке в глаза и бубнил:
- Шпион ты, и работа у тебя такая же...
Сергей Фёдорович нервно дёргал за край каски-монтажки, 'сидевшей' поверх меховой шапки начальника цеха и постоянно норовившей с неё соскользнуть. Дело в том, что Сергей Фёдорович не мог не носить этой дурацкой каски, чтобы не подавать примера своим работягам, трудившимся на таком вредном производстве, где всегда что-то могло свалиться на голову. Сергей Захарович тоже не мог подавать работягам Сергея Фёдоровича аналогичного примера, поэтому...В общем, гуляя по цеху, тёзки одной рукой придерживали на головах каски, а в другой держали папки. При этом они старались не обращать внимания на работяг, которые начисто игнорировали маломерные каски, 'спроектированные' неизвестным дураком так, что их можно было надевать поверх лишь носовых платков или тюбетеек.
Когда Клинов начинал работать инженером по технике безопасности, он обходился без папки. Но однажды хмурым осенним утром, когда Клинов бродил по цеху стеновых панелей с ревизией тамошней безопасности, его отловил за этим скорбным занятием главный и вызвал к себе на ковёр.
"Ты как по цеху ходишь?" - накинулся на Клинова главный, не успел инженер по ТБ переступить порог ответственного кабинета.
"Как хожу? - удивился Клинов. - Как все - ногами".
"Как фраер ты ходишь: руки в брюки и - попёр. А ты видел, как я хожу?"
"Важно ходите: внимание привлекаете".
"Дурак. В руках у меня - что?"
Что?"
"Папка!"
"А-а..."
"Вот и ты так чтобы ходил. Ведь тебе в цеху всё примечать и запоминать надо".
"Да я итак запомню".
"Я те запомню. Пошёл вон!"
И Клинов пошёл, прихватив со стола секретарши скоросшиватель. Когда его главный увидел в деревообрабатывающем цеху с этим злополучным скоросшивателем, чуть в обморок от злости не хлопнулся. Пришлось срочно бежать в канцелярский и выкладывать червонец за кожаную папку с идиотской надписью "Для деловых бумаг".
- Шпион ты, - продолжал бубнить Яценко, - ну, чего ещё у меня выявить хочешь?
- Иди ты... Не слышал, как меня сегодня дрючили?
- А как меня дрючили?
- Тебя - фигня. А вот меня...
- Выходит дело: раз тебя сегодня вздрючили сильнее моего, то ты должен за мой счёт компенсироваться?
- Нужен ты мне. Скажи лучше: почему твои рабы в рванье вламывают? Ведь в сентябре новое барахло получили.
- Будто сам не знаешь. Новое барахло они домой отволокли, а в рванье работают. Жлобы...
- Они жлобы, а мне от главного очередная вздрючка: зачем, дескать, за порядком не слежу, за нарушение какового главный лично получил от техинспектора. Понимаешь?
- Нет, не понимаю.
- В общем, я должен отреагировать. То есть, записать тебе в журнал замечание.
- Шпион ты...
- А ты бы их в рванье к работе не допускал.
- А кто работать будет, вы с главным?
- Фигли главный, - отмахнулся Клинов, - давай лучше прикинем, как с подарками разбираться будем?
Серёга Яценко оживился. К ноябрьским рабочим и служащим выдали подарки за свой счёт каждого рабочего и служащего в виде банки ряпушки в масле, другой банки с печенью налима, бутылки водки и бутылки "Ркацетели".
- А что тут прикидывать? - Сергей Фёдорович снял с мохнатого треуха каску: официальная часть закончилась. - Надо у баб водку на "Ркацетели" выменивать.
- Как же, - усомнился Клинов, - наши бабы водку трескать тоже не дуры.
- Но "Ркацетели" некоторые из них любят больше, - не отставал Серёга.
- Например? - уточнил Клинов.
- Ну, мастер мой из молодых специалистов, Светка.
- Давно это она на "Ркацетели" подсела? - удивился Клинов. Эту Светку Серёгины работяги тайком от него отправляли в рабочее время за водкой. Дело в том, что менты, вдохновлённые известным указом за трезвый образ жизни, повадились тащить службу возле гастрономов и хватать мужиков, желающих отовариться водкой в рабочее время. Но баб они пока не трогали. Вот Светка и бегала, за что (после каждой командировки) съедала законный стакан горючего, не участвуя в складчине.
- Она замуж собралась за какого-то язвенника, - сообщил Серёга, оглядываясь по сторонам, - вот и прикидывается невинной овцой.
- Язвенник, наверно, с земли недавно прибыл?
- Угу. Решил на персональную пенсию подзаработать.
- Ну, да. А так как с бабами тут напряжёнка, то...
- Короче. У Светки я одну свою и одну твою "Ркацетели" на её водку выменяю. А что имеешь предложить ты?
- А я, пожалуй, возьму "Ркацетели" у Седова с Щёлоковым и сдам их Косаревой.
- Далось ей твоё "Ркацетели"! У неё вообще можно всё бухло купить за деньги, но с наценкой.
- Что ты говоришь?
- А ты не знал? Она теперь вообще никакое горючее домой не носит, потому что её хозяин совсем плохой стал: выпьет сто граммов хоть чего и на людей кидается.
- Да, - глубокомысленно сказал Клинов, - неизбежные сопутствующие явления белогорячечного свойства в процессе тотального оздоровления нации. Справедливости ради стоит заметить, что это довольно редкие явления.
- Вот именно, - поддакнул Серёга Яценко, - вся нация выздоровеет, а Фендель даст дуба от передозировки БээФа.
Хозяина Косаревой почему-то звали Фенделем. Наверно потому, что был он чистокровным Североуральском немцем.
- Бр! - невольно вздрогнул Клинов, вспоминая первое знакомство с вышеупомянутым БээФом, спиртосодержащим клеем.
- Аналогично, - буркнул Сергей Фёдорович. - Однако в результате предстоящих бартеров мы можем оказаться совсем без сухого вина.
- В результате чего? - не понял Клинов.
- Бартер - это когда ты мне свой телевизор, а я тебе - ящик гвоздей.
В своё время Сергей Фёдорович кончил институт с отличием, в чём нельзя было упрекнуть его тёзку, и поэтому знал много иностранных слов. В нынешние времена Сергей Фёдорович имел желание заполучить клиновский переносной телевизор японского производства, работающий на батарейках.
- Не получишь ты телевизора, - возразил Клинов, - потому что на хрена мне твои гвозди?
- Ну, если прибить чего-нибудь понадобится?
- Не понадобится. А сухое вино можно пригласить на наш междусобойчик вместе с Гайдой...
Рабочие и служащие завода строительных деталей собирались отмечать очередную годовщину Великой Октябрьской революции и пропивать свои подарки в стенах родного предприятия, но порознь. Рабочие планировали гудеть в бытовке ЖБИ, служащие - в конторке Новицкого. Когда Яценко и Клинов, осуществив ряд удачных товарно-денежных операций по обмену того на это и подталкивая упирающегося Гайду, который привык выжирать э т о в спесивом одиночестве тайного ясновельможного пана, вошли в просторную конторку старика Новицкого, они были неприятно удивлены присутствием в оной Петлякова. Вид последний имел самодовольный. Он сидел во главе совещательного стола и, посверкивая хорошо протёртыми стёклами очков, солидно распоряжался. Мастера Вдовенко и Байбаков вынужденно суетились, переставляя с места на место банки, стаканы, бутылки. Остальные изображали беседу в кулуарах.
- Товарищи, товарищи! - звонким мальчишеским голосом воззвал Петляков и постучал вилкой по бутылке "Ркацетели". - Прошу занять места!
- Ты что, Юрий Палыч, ваще? - шёпотом спросил Новицкого Клинов. - На лишний пузырь водки позарился? Только ты, тово, зря старался. Потому что этот поц в выпивке даже самого Пучина обставит.
- Не суетись раньше времени, - посоветовал Новицкий и пошёл на посадку.
- Михал Прокофич, а ты почему стоишь? - продолжал надрываться Петляков.
- Да вот, ожидаю ещё одного дорогого гостя, - степенно возразил начальник котельной.
Тут в цеховом проходе возникла возня, и послышались возбуждённые голоса.
- Да что ж ты прицепился, зараза? - вопрошал один голосом главного.
- А то, что нехорошо от коллектива бегать, Николай Гаврилович, - ответствовал другой голосом Пучина.
- Кто бегает, кто бегает? Просто мне надо было в трест...
Дверь в конторку распахнулась, и собравшиеся увидели Пучина в компании с главным. Они входили почти в обнимку. Первый улыбался радостно и искренне, второй - деланно, как на собраниях, когда вручал счастливцам всякие подарки и никому не нужные грамоты. Петляков, утратив важный вид, сполз с председательского места, взял свой, условно говоря, прибор, и отправился в поисках свободного места. Главный, даже не удостоив самозванца взглядом, занял его место.
- Итак, товарищи! - главный поднял стакан, услужливо наполненный его верным оруженосцем Байбаковым, и подмигнул своему наперснику. Тот аж взвизгнул от восторга, а главный продолжил: - Поскольку я, сам того не желая, оказался на этой, гм, дружеской вечеринке, то хочу пожелать, чтобы эта, гм, дружеская вечеринка проходила под светлым знаком грядущей завтра очередной годовщины Великой Октябрьской революции. Я хочу поздравить всех вас с этим замечательным праздником и одновременно выразить надежду в том смысле, что эта, гм, дружеская вечеринка ни в коем случае не перерастёт в обычную пьяную оргию, коими был печально знаменит наш завод до указа...
- Ну, что вы, Николай Гаврилович! - дружно запротестовали служащие и так называемые ИТР.
Петляков хлопнул стакан водки и оживился:
- Позвольте мне, Николай Гаврилович!
Главный хлопнул свой и не позволил.
- Пусть теперь Юрий Палыч выступит, - заявил он, - он, всё-таки, ветеран завода и самый старший среди вас.
Себя главный не считал, хотя был младше Новицкого лет на двадцать.
- Эх, Новицкий, - пробормотал Сергей Яценко, - вот ты удружил мне с этими злыднями. Мало, они меня на работе достают, ещё и пей с ними...
Сергей Фёдорович сначала хотел вылить водку под стол, но потом решил, что времена не те, и выпил, однако закусывать не стал.
- Ничего, ничего, - утешил его Новицкий, хлопнул свой стакан и встал. - Ну, раз такое дело, - начал он, - раз руководство рекомендует, выступлю и я, что называется, с ответной речугой. То есть, позвольте мне, товарищи, поздравить наше дорогое руководство...
Юрий Палыч снисходительно моргнул в сторону главного.
-...А также всех нас с этим самым, и заодно заверить его, наше дорогое руководство, касательно перерастания в оргию. Одним словом: будьте покойны, Николай Гаврилович!
И Новицкий хлопнул второй стакан, приглашая последовать его примеру. Все дружно последовали и застучали вилками-ложками.
- Ну, Николай Гаврилович, ну, позвольте! - продолжал канючить Петляков. На остальных ему было накласть.
- Валяй! - разрешил подобревший главный, поедая с ложки, протянутой ему его верным сатрапом, печень налима.
- Товарищи! - взвился над столом юный карьерист и рогоносец. - Завтра мы все, вся страна, все коммунисты...