Было первоначально определено как 750,57 куб. дюйма (30 фунтов дистиллированной воды).
Карл Пудинг родился и вырос в Восточной Германии близ славного города Лейпцига. Жил он при коммунистах неплохо, а когда Германия объединилась, и восточные немцы стали узнавать из новых американских фильмов, какие они были несчастные в гнусные социалистические времена, Карл Пудинг лишился стабильного заработка. Раньше он трудился слесарем в сельскохозяйственном кооперативе, а потом стал безработным. Правда, как утверждали новые хозяева бывшей Восточной Германии из-за океана, теперь даже безработному в объединённой Германии живётся гораздо лучше, чем жилось работающему при коммунистическом режиме. Карл, будучи педантичным немцем (а кто бы сомневался?), каковая педантичность чисто арийского происхождения формировала беспрекословное законопослушание, никогда не оспаривал сентенций, изрекаемых такими авторитетными людьми, как президент США, канцлер ФРГ и секретарь НАТО. В общем, он не оспаривал, но в глубине его педантичной души родилось-таки сомнение по поводу того, что коммунистический режим был ненавистным, а времена до объединения Германии - гнусными. В общем, Карл записался на бирже труда, о которых раньше в Восточной Германии знали понаслышке, и стал получать пособие по безработице. Потом от Карла ушла жена, а вместе с ней их дети, маленький Питер и гимназистка Гретхен. У жены оказались родственники в Мюнхене, и она с детьми переехала туда. А Карл Пудинг зачастил в деревенскую пивную, где раньше его можно было увидеть по большим праздникам. Но делать ему было нечего, на бирже ничего хорошего не обещали, пособие платили исправно, и денег на пиво и колбаски к нему у Карла хватало. Больше того: денег хватало и на шнапс, который в маленьких дозах Карл позволял себе в былые времена совсем уже в исключительных случаях. А теперь стал употреблять его почти ежедневно и, что самое печальное, мешал его с пивом.
Так прошло двенадцать лет. Работу Карлу предлагали всякую: от трамвайного контролёра в Магдебурге до полотёра в клубе трансвеститов в Любеке. Но Карл хранил свою пролетарскую гордость профессионального слесаря и не соблазнялся предлагаемой работой в качестве высокооплачиваемых холуев. В общем, гордый пролетарий, получая вполне приличное пособие по безработице, успел приобрести красный цвет своего арийского носа и кое-какой (по добуржуйским понятиям) капиталец. А однажды, полируя тёмным баварским картофельный шнапс двойной очистки в уютной пивной, Карл посмотрел телепередачу о своих российских коллегах. В смысле, о таких же сельских пролетариях, оставшихся без работы. Один немецкий тележурналист снял сюжет о данных российских пролетариях на какой-то помойке, где косвенные коллеги Карла Пудинга и его братья по несчастью кормились с помощью собирания стеклотары и объедков, выбрасываемых за ненадобностью известно куда. И, что самое интересное, эти донельзя жалкие с виду бывшие российские пролетарии декларировали совершено непонятные педантичному немцу вещи: а именно - они утверждали, что им, в частности, на жизнь жаловаться грешно, а жизнь вообще в России налаживается.
- Чёрт возьми! - сдержанно сказал Карл. - Как может налаживаться жизнь, если ты живёшь на помойке?
И, пока он обдумывал этот парадокс, тележурналист сообщил уже совершенно непонятное: оказывается, интервьюируемые им бедолаги оказались на помойке не потому, что кто-то согнал их с земли, а потому, что самостоятельно они на ней работать не хотели.
- Земли у нас в Рязанской области хоть задницей ешь, - охотно объяснял один российский бывший пролетарий (он сказал "жопой", но в бедном немецком языке не нашлось ничего более подходящего, нежели "задница"), - только на земле, браток, вкалывать надо, а тута собрал мешок стеклотары и - мама не горюй!
Разумеется, и всё остальное сказанное журналист перевёл несколько иначе, но ключевые слова дошли до сознания выпивающего немца правильно.
- Задницей ешь, - задумчиво повторил Карл Пудинг, - мама не горюй...
Надо сказать, Карл Пудинг обладал некоторой пытливостью ума по части филологии, философии и прочего естествознания. Поэтому, выпив ещё три больших кружки пива, он сообразил, что земли в России много больше, чем желающих её обрабатывать. Впрочем, о том же самом поведал и тележурналист, но Карл его уже не слушал. Трудолюбивый педантичный немец задумал податься в далёкую Россию, чтобы там заняться вожделенным фермерством.
Задумано - сделано.
Карл продал свой уютный домик с крохотным палисадником перед ним какому-то новому немецкому спекулянту из Лейпцига за семнадцать тысяч евро, собрал нехитрый скарб в три чемодана, один баул с двумя саквояжами и подался в Берлин. Там Карл купил билет до Москвы и спустя двое суток сходил на один из перронов Белорусского вокзала.
Надо сказать, на этом перроне Карла уже ждали люди из некоего общества немецких колонизаторов обновлённой России. Именно с ними угораздило связаться бедному немцу с помощью коварного Интернета. И связаться довольно оперативно, потому что вышеупомянутое общество оказалось первым в виртуальном списке, предложенном ищущему немцу по запросу о возможности переезда иностранцев в Россию с целью развития фермерского хозяйства. Конечно, педантичный Карл собирался просмотреть весь список, но его очаровала простота, какую обещали модераторы сайта общества и с какой будущий колонизатор мог остепениться в любом - на выбор - сельскохозяйственном уголке необъятной России. И ещё Карлу понравилось то, что на банкете по поводу его приезда будет присутствовать сам президент, Владимир Владимирович Путин. Так, во всяком случае, было заявлено на сайте общества немецких колонизаторов. И, если бы Карл собственными глазами не видел по телевизору, как новый молодой президент обновлённой России угодливо распинается перед махровыми мюнхенскими бюргерами на чистейшем немецком языке, будущий колонизатор ни за что в жизни не поверил бы в предстоящую встречу.
"А почему нет? - думал наивный Карл. - Чем я хуже какого-то бюргера из Мюнхена, где пиво, кстати, не всё лучше нашего, лейпцигского..."
В общем, Карл клюнул на простоту, президента, обещанный экспресс-курс русского языка, ознакомительную экскурсию по Рязанской области, предварительно выбранной немцем для будущего проживания, ну, и, разумеется, банкет.
В общем, встречали Карла тепло, говорили с ним по-немецки, возили по Москве в микроавтобусе, угощали по дороге тёмным пивом, а потом Карл проснулся в каком-то сквере, потому что кто-то пытался снять с него его добротные альпийские ботинки.
- Что, что такое? - забормотал несчастный немец, не зная, что ему сделать в первую очередь - схватиться за больную голову или за добротные альпийские ботинки?
И, пока он думал, голова стала болеть ещё больше, а добротные альпийские ботинки пропали так же бесследно, как три чемодана и один баул с двумя саквояжами.
- Чёрт! - выругался наивный немец и стал шарить по карманам. В одном из внутренних он обнаружил бумажник с кредитной карточкой и документами, а наличные, всего тысяча пятьсот шестьдесят евро и тридцать два цента, исчезли. Пропали также аккуратно сложенная бумажка с реквизитами и координатами известного общества и наручные часы за сорок один евро и двадцать пять центов. При этом тысяча пятьсот евро пропали из бумажника, шестьдесят евро и тридцать два цента - из правого кармана дешёвого пиджака из эразац-шерсти, аккуратно сложенная бумажка - из переднего пистона дешёвых дорожных джинсов, а часы, ясное дело, с запястья.
"Это хорошо, что у меня было много наличных, - стал туго соображать бедный немец, - иначе жулики украли бы и кредитку, и документы, и дешёвые пиджак с джинсами".
Ну, да, жулики водились и в Германии, поэтому будущий колонизатор сравнительно быстро идентифицировал членов известного общества с известной интернациональной категорией нехороших людей.
Идентифицировав, Карл опустил зябнущие ноги на холодную весеннюю московскую землю и побрёл искать полицию.
Надо сказать, первых московских полицейских Карл нашёл уже через пять минут. Если быть точным, он встретил их сразу по выходе из плохо освещённого злополучного сквера. Первые посмотрели документы, пожали плечами и пошли восвояси, по-прежнему не заходя в тёмный сквер и старательно минуя всякие подозрительные места. Карл плёлся за ними минут десять, но первые дошли до патрульной машины и укатили так быстро, как не мог даже бежать босой немец.
- Что такое? - растерянно пробормотал будущий колонист и, не придумав ничего лучшего, пошёл искать вторых полицейских. Потом он искал третьих, четвёртых и так далее, пока не наступило утро, и не открылся первый банк. Там Карл снял с карточки сто евро, перевёл их в рубли, вышел из банка, купил за три тысячи рублей туфли с фирменным знаком итальянского производителя в фирменном магазине итальянской обуви и, восстановив в памяти реквизиты и координаты гнусного общества, отправился на его поиски.
Как это ни удивительно, но офисное здание в двухстах метрах от выхода из метро "Баррикадная" Карл Пудинг нашёл быстро. В Москве оказалось много доброхотов, владеющих немецким, поэтому будущий колонист без особых затруднений разобрался с путаницей улиц, переулков, тупиков и выходов из метрополитена, где вместо указателей висели рекламы, а вместо обычных для Европы плевательниц - стояли коробейники и нищие.
"Интересно, чем это так воняет российская столица?" - соображал пытливый немец, принюхиваясь к магазинам, магазинчикам, ларькам и лоткам, торгующим всякой всячиной под видом съедобной.
Возле офисного здания, где должны были находиться члены нехорошего общества, кстати, тоже торговали каким-то мясом на крутящемся станке. Это мясо бойко покупали прилично одетые молодые и не очень люди, хотя мясо и своим видом, и своим запахом могло повергнуть в паническое бегство любую европейскую дворнягу.
"Какое величественное здание, - подумал Карл Пудинг, задирая голову возле входа в двадцатиэтажную высотку, - только какое-то обшарпанное..."
В это время Карл обнаружил, что у правой итальянской туфли отвалился каблук. А левая просит, как говорят обыватели портового городка Бремерхафен, гречневой каши с тушёной капустой и одной баварской сосиской.
"Это не итальянские туфли", - почему-то решил бедный немец, и ему впервые с момента приезда в Россию пришла в голову мысль, что зря он уехал из Германии.
Внутрь здания Карла не пустила охрана. Вернее, дальше вестибюля. Незадачливый колонист пытался объясниться с дюжими молодцами, одетыми по образу американских полицейских, но ни черта путного у него не выходило до тех пор, пока из своего кабинета не вышел их сменный командир. Этот командир довольно сносно говорил по-немецки, и скоро вся охрана смеялась над обманутым Карлом.
- Так как я могу пройти в офис ЗАО "Экспресс транзит"?
- Никак, - вежливо склабился командир. - Руководство этой фирмы строго не велит пускать к ним никаких посетителей.
- Как - не пускать? - не понимал глупый немец. - Но они ведь жулики! И я хочу...
- По-нашему - предприниматели, - перебивал Карла и поправлял его одновременно командир.
- Я буду жаловаться на вас и на руководство фирмы самому вашему президенту! - горячился Карл. - Владимиру Владимировичу Путину!
- Ваше право, - соглашался командир, - но президента сейчас нет на месте.
Затем командир переводил фрагмент диалога охране, и та снова начинала хохотать.
- А где он? - машинально уточнял Карл.
- Где сейчас сам? - уточнял командир у своих подчинённых.
- Да вот, в Японии объявился, с девочкой борется (1), - докладывали подчинённые, наблюдая картинку телевизора, установленного экраном к ним, задней стенкой к посетителям.
- Ну и как? - патриотически напрягался командир.
- Поддался! - возражал один из подчинённых.
- Красавец! - восклицал командир.
- Не то слово! - поддерживали его охранники. Похожие на плохие карикатуры американских полицейских, бывшие советские армейские и милицейские офицеры, они очень уважали своего президента.
- Так что же мне делать?! - начинал сдержанно горячиться педантичный немец.
- У вас деньги ещё остались? - задал неожиданный вопрос командир смены.
- Да, но они все на карточке, - твёрдо сказал Карл.
- Сколько? - без тени смущения на честном мужественном лице верного соратника нынешнего президента Российской федерации спросил командир охраны здания, где окопались очевидные злостные мошенники.
Карл ответил. Вернее, назвал сумму в семнадцать тысяч и сорок евро. Про тысячу и двадцать семь рублей в российской валюте Карл упоминать не стал, потому что они находились не на карточке, а в правом боковом кармане дешёвого пиджака из эрзац-шерсти.
- Семёнов, за меня! - крикнул командир, взял Карла под руку и вывел его из здания.
- Вы напрасно пытаетесь ухаживать за мной, - бурчал Карл, выпроваживаемый на вонючую московскую улицу. - Вы не получите от меня ни пфеннига!
- Вы хотите стать фермером? - поставил вопрос ребром командир. Насчёт того, что вопрос можно поставить ребром, Карл узнал позже, потому что в Германии принято говорить: поставить вопрос под углом девяносто градусов его нижнего основания к перпендикулярной поверхности предельно раскрытой ладони потенциального респондента.
- Хочу, - не очень уверенно возразил Карл, машинально наблюдая процесс дальнейшего отслоения якобы итальянской подошвы от остальной туфли.
- Так пойдёмте со мной, я сейчас всё устрою! - горячо воскликнул новый чичероне, взял Карла под руку и стал рассказывать о том, как он служил в Германии. Речь его лилась душевным ручьём прямо в уши настороженного немца, Карл стал оттаивать и не заметил, как проникся доверием к этому его почти земляку, который пять лет (2) воровал бензин на советском складе ГСМ (3) в Фюрстенвальде. Они отправились в ближайшее отделение сбербанка, Карл обналичил пятнадцать тысяч евро и, ещё не наступило время обеда, какой-то совершенно надёжный юрист, занимающий собственный офис под лестничным маршем в бывшем московском институте морфологии человека, оформил сделку. Суть каковой заключалась в следующем: новый чичероне Карла продал наивному немцу замечательное поместье в Грязносельском районе (4) Рязанской области под названием "Кислые ключи". План, панорамное фото, подробное описание и даже четыре аэрофотоснимка данного поместья с разной высоты к документам заключённой сделки прилагались. Отдельно фигурировал многостраничный реестр сельхозоборудования с соответственным инструментарием, имеющихся на момент заключения вышеупомянутой сделки в вышеозначенном поместье.
- Карош поместий, - лопотал на плохом русском счастливый немец (5), уходя от надёжного юриста со своим почти земляком. - И фотографий отшень карош!
Да, Карлу особенно понравилось панорамное фото: на нём изображалась купленное им поместье на границе реликтового леса и окаймляющих поместье качественно возделанных угодий. Угодья плавно спускались в пойму величественной русской реки, лес подпирал собой прекрасное русское небо. Само поместье состояло из барской усадьбы, домашней церкви, двух добротных амбаров, одного ангара для техники (тоже в хорошем состоянии) и трёх овинов, один из которых требовал текущего ремонта.
- Пальчики оближешь! - по-русски же поддакивал бывший советский военспец, вывезший в своё время из Восточной социалистической Германии разного добра на сумму, в три с половиной раза превышающей его пятилетнее содержание. - И цена смешная!
- Вас? - не понял Карл, пряча панорамное фото в ново приобретённый саквояж.
- Приедете в Грязносельск, - перешёл на немецкий бывший военспец, - пойдите в местную гостиницу. Там спросите моего двоюродного брата, Говнюкова Петра Даниловича. И он доставит вас на место на своей машине всего за сто евро. Ферштейн?
- О, йа! - благодарно сказал Карл и стал прощаться с новым русским другом, который вдруг вспомнил о своих охранных обязанностях и заторопился на место службы.
Когда Карл прибыл на место своего нового жительства с помощью ста евро и любезного двоюродного брата бывшего военного специалиста, пять лет продававшего краденый бензин жителям Фюрстенвальде, бедный немец не обнаружил ни бывшей барской усадьбы, ни домашней церкви, ни двух добротных амбаров, ни одного ангара для техники (тоже в хорошем состоянии), ни трёх овинов, один из которых требовал текущего ремонта. Больше того: Карл Пудинг не увидел ни реликтового леса, ни величественной русской реки, ни качественно возделанных угодий. Один только тоскливо бескрайний холм с заболоченным ближним к прибывшему немцу основанием, вокруг каковой заболоченности лепилось четыре десятка и три, условно говоря, дома, потому что по всем, даже самым снисходительным европейским меркам, домами данные строения назвать нельзя было.
Не обнаружив ни того, ни другого, ни третьего, ни так далее, но оказавшись там, где оказался, бедный немец попытался апеллировать такому замечательному двоюродному брату бывшего военного специалиста, но того и след простыл.
- Я ничего не понимаю! - в сердцах воскликнул Карл, хотя частично уже понял, что его снова надули. Он взял в правую руку новый саквояж с ново обретёнными имущественными документами и кое-какими предметами первой необходимости и побрёл в деревню. Там он быстро собрал вокруг себя небольшую толпу (четверо мужчин, пять женщин, трое мальчишек и семь собак) и стал на ломанном русском языке объяснять цель своего прибытия в столь экзотическую - мягко говоря - местность.
- А ну, покажь бумаги! - требовал один плохо побритый мужчина, пахнущий не то прошлогодними сливками с протухшими в них селёдочными головами, не то скоропортящимися натуральными дрожжами, упакованными в использованные детские подгузники.
- А, документ, - бормотал обескураженный немец и протягивал мужчине документы на собственность.
- Ну, чо? - интересовались другие мужчины, стукаясь головами над бумагами, каковые бумаги вслух читал первый их односельчанин, пахнущий не то тем, не то этим. Другие, впрочем, пахли не лучше, но каждый имел свой собственный, оригинальный "оттенок". Женщины тоже проявляли интерес, но делали это более чинно. Мальчишки дружно ковырялись в облупленных не по сезону носах, собаки преданно смотрели на прилично одетого - даже после московских приключений - немца.
- Забористо написано...
- Однозначно хрен сломаешь...
- Большого специалиста рука чувствуется...
- Так это купчая на дом Федьки Говнюкова...
- Точно...
- А продавец-то - внучок покойного Федьки, Ванька Говнюков... - гомонили мужчины, имевшие, помимо неопределённого запаха, неопределённый же возраст.
- Сам кто будешь? - принялись пытать Карла местные, таки скопом разобравшиеся с юридическим словоблудством отечественного крючкотвора.
- Вас? - не понял Карл.
- Так он немец! - звонким голосом определил один мальчишка, собирающийся в скором будущем удрать из деревни в один из московских университетов, и бойко зачирикал на языке Гейне, Гёте и Германа Геринга. Так новый колонизатор узнал то, о чём начал догадываться ещё тогда, когда только собирался войти в деревню. А именно: что его снова обманули. И что вместо обещанного поместья с одной барской усадьбой, одной домовой церковью, двумя добротными амбарами, одного ангара для техники (тоже в хорошем состоянии) и тремя овинами, один из которых требовал текущего ремонта, он купил какие-то невозможные руины, не подлежащие нормальной идентификации по цивилизованному индустриальному признаку и не поддающиеся количественному с качественным анализу для последующего составления реестра приобретённых материальных ценностей. Причём приобрёл за сумму, во много раз превышающую реальную стоимость руин.
Тут, надо сказать, когда Карл Пудинг попытался выяснить со всей своей немецкой педантичностью точную кратность реальной стоимости вышеозначенных руин по отношению к реально уплаченной им сумме при посредничестве совершенного надёжного юриста под лестничной клеткой известно где, у него, у Карла Пудинга, ничего путного не получилось. В том смысле, что он не смог установить даже приблизительную кратность. Поскольку один мужчина утверждал (так, во всяком случае, переводил мальчик), что дом Федьки Говнюкова стоит двадцать красных (?) копеек на рынке в тот момент, когда предложение недвижимости достигло максимума при полном отсутствии спроса. (6)
Другой мужчина, правда, оспаривал утверждение первого и заявлял (если верить мальчику), что за такой дом, как у Федьки Говнюкова, не следует не только не брать денег, но ещё и выдавать приз в виде двух маленьких двухсотпятидесятиграммовых бутылок водки (7).
Третий мужчина тотчас встрял со своим замечанием в том смысле, что две маленькие бутылки водки - это очень мало, а вот ведро шнапса домашней выгонки - в самый раз.
Женщины одобрительно гомонили, а Карл, выяснив у смышленого мальчика евроэквивалент двадцати красных копеек, двух маленьких бутылок водки и целого десятилитрового ведра шнапса домашней выгонки, испытал первый ужас своей умственной европейской ущербности в плане нормального осмысления русских реалий в виде первого образовавшегося в месте встречи аборигенов с культурным немцем парадокса на тему разночтений реальной кратности известно чего по отношению известно к чему. Так, по утверждению первого мужчины, Карл уплатил пройдошливому почти своему земляку сумму, в сто двадцать миллионов раз превышающую стоимость дома некоего Федьки Говнюкова (8). По утверждению же второго мужчины выходило, что Карл Пудинг заплатил жуликоватому внуку известного Федьки Говнюкова уже в минус сто двадцать тысяч раз больше, чем полагалось. Следуя же поправке третьего мужчины кратность реальной цены ново обретённых руин по отношению к реальной уплаченной немцем сумме уменьшалась до минус двадцати четырёх тысяч раз. Или увеличивалась (9)?
- Я ничего не понимаю, - бормотал совсем уже потерявшийся Карл Пудинг. - И зачем нужно выдавать две маленькие двухсотпятидесятиграммовые бутылки водки, если можно оперировать одной, но пятисотграммовой?
Толпа местных в это время увеличилась ещё на одного мужчину, две женщины, четыре собаки и двух сопливых мальчишек. Тот мальчик, который говорил по-немецки, переводил высказывания колонизатора, аборигены сочувственно пожимали плечами, они вместе с Карлом Пудингом вошли в его новые, условно говоря, владения, и один из мужчин стал не назойливо склонять колонизатора к проведению летучего банкета по поводу приезда колонизатора.
- Вас махен зи (10)? - ни черта не понимал бедный немец, пока заботливые его новые односельчане сноровисто сбивали доски с заколоченной двери Говнюковской избы, выносили из неё уцелевшие стол с табуретками и одной скамьёй и сооружали импровизированный банкетный зал под открытым весенним небом.
- Они просят, чтоб вы дали им немного денег, - путался у него под ногами мальчик, хорошо говоривший по-немецки и чем-то похожий на теперешнего российского президента.
- Русски денги найн, - бормотал по-русски Карл и разводил руками, - ест мало евры. Тут ест банк, где меняйт евры?
- Фигли банк! - оживлялись местные мужчины. - Щас у Кабана враз обменяем. У него же и горючим затаримся...
- Вас зай ауфсаген (11)? - снова ни черта не понимал немец.
- Они говорят, чтобы вы не волновались по поводу банка и ваших евро, - не очень вразумительно объяснял по-немецки мальчик, оставшиеся у Карла наличные евро перекочёвывали в руки оживившихся мужчин и вскоре вся компания, включая незадачливого колонизатора и мальчика-переводчика, пила отвратительный русский шнапс домашней выгонки, ела позапрошлгоднее прогорклое сало и пела "Марсельезу". Мужчины пели её по-русски, (12) одна присутствовавшая на банкете женщина пела по-французски, а мальчик-переводчик и Карл Пудинг подтягивали, соответственно, по-немецки. Карла мутило от местного шнапса, местное сало стояло колом в его европейском горле, ему хотелось плакать и обниматься с новоявленными односельчанами одновременно, кто-то из гуляющих собрал остатки изгороди новых владений немца и соорудил костёр, а бедный немец нет-нет и вспоминал гнусного внука Федьки Говнюкова.
"Хотел бы я знать, - пьяновато соображал Карл Пудинг, - где и когда этот мерзавец успел достать план несуществующего поместья, его панорамное фото, подробное описание и даже четыре аэрофотоснимка данного поместья с разной высоты. А также многостраничный реестр сельхозоборудования с соответственным инструментарием, имеющихся в данном несуществующем поместье на момент заключения акта его купли-продажи? Этот внук Говнюкова не просто бывший советский военный, но он ещё, наверно, и иллюзионист..."
Потом у Карла долго болела голова, затем он мучился поносом, да ещё в холодном сортире, где бедный колонизатор просиживал часами, он подцепил какой-то вирус, неизвестный русским в силу их к нему невосприимчивости. Но обошлось: Карл с грехом пополам приспособился к русским анальгину с аспирином и лошадиным дозам марганцевых растворов, (13) здоровье его поправилось, и немец потихоньку занялся фермерством. Он грамотно употребил оставшиеся на карточке деньги, поправил избу с сараями, построил новый сортир и стал обрабатывать шестьдесят соток отменной среднерусской земли вручную, намереваясь в скором будущем обзавестись трактором и прочей техникой.
Надо сказать, местные жители ему сначала понравились. И это, несмотря на их вечное желание поправить здоровье (промочить горло, освежиться, капнуть на горящие трубы, врезать дозой по организму) за счёт пока ещё кредитоспособного немца. Надо сказать, Карл не скупился на угощение, благо оно в данной местности стоило копейки, однако сам его (угощение в виде шнапса домашней выгонки) не употреблял, памятуя банкет по поводу вступления во владение "поместьем". Местные были ему благодарны, помогали, чем могли, и эта их помощь казалась наивному немцу тем более душевной, что оказывалась она на совершенно безвозмездной (если не считать вышеупомянутых копеек на вышеупомянутое угощение) основе и с таким чистосердечным видом, что новые русские земляки виделись Карлу какими-то положительными персонажами из замечательной русской сказки. То есть, местные мужчины (а иногда и женщины с детьми), угостившись местным шнапсом за счёт колонизатора, напропалую советовали ему делать то-то и то-то и не делать того-то и того-то, не требуя с немца ни дополнительной копейки помимо полученного угощения за, несомненно, ценную информацию, каковую если и можно было добыть на родине, но только у какого-нибудь учёного консультанта из Гейдельбергского университета, с факультета альтернативного почвоведения и эзотерического растениеводства, за вот какую кучу денег.
А ещё местные жители, освежившись дармовым шнапсом известной выгонки, напропалую обещали помочь Карлу во всяких трудных ситуациях, буде таковые образуются на фронте новых работ бедного колонизатора.
"Ну, чё ты, Петрович (папу Карла звали Питер), вручную канаёбис-си? - укоряли работающего от темна и до темна на своём огороде немца подпившие односельчане. - Абось, Мотька Штырь свои угодья на тракторе начнёт пахать, вот мы у него за тебя всем селом похлопочем..."
"Ой, да станет ему Мотька задарма пахать! - голосила в ответ какая-нибудь подпившая баба. - А если и станет, то такую цену заломит!"
"Что значит - ломать цену?" - не понимал Карл, учивший русский язык хорошо и быстро потому, что в детстве был прилежным учеником и не пропустил ни одного занятия по иностранной словесности.
"Эт точна, не станет! - тотчас соглашались с бабой давешние советчики. - Да и хрен на него! Абось, сами поднатужимся и поможем. Чё скажете, земляки? Чё, скажешь, Петрович?"
"Да, мы... да, это... да, чё ж?!" - голосили земляки. А Карл, надоумленный дополнительным переводом умного мальчика, выдавал землякам ещё на полведра дерьмового шнапса и с умилением в душе ожидал обещанной помощи. Но как-то так получалось, что шнапс новыми односельчанами Карла выпивался исправно, а копать ему, немцу, приходилось-таки одному. Затем приходила пора прополки, и история с дармовым шнапсом и обещаниями помощи повторялась. Потом были другие работы, уборка овощей и, наконец, заготовка дров на длинную русскую зиму. Карл, слегка озлобленный русской действительностью, уже не так охотно расставался даже с копейками на дармовую выпивку для земляков, однако не мог противостоять непритворной русской искренности, с какой его новые односельчане укоряли его за такую пустую затею, как ручная пилка и колка дров с предварительной гужевой транспортировкой (на хребте привыкающего к настоящей сельской жизни, а не в окрестностях благословенного Лейпцига) лесоматериалов.
"Ну, чё ты, Петрович, всё руками да руками? - чуть не со слезами на своих честных глазах причитали земляки. - Абось, Мотька Штырь на днях наладит свою пилораму, а мы оттудова и тебе дровишек притащим!"
"Как жа! - снова голосила какая-нибудь принципиальная баба. - Ежели мы от Мотьки чё и притащим, так какой-никакой негодящий хлам. А ежели чё хорошего у Федьки взять, так он за него три шкуры спустит!"
"Так и хрен на него! - тотчас соглашались доброхоты. - А то и сами из Желтухинского леса чего-ничего на себе припрём. Чё скажете, земляки? Чё скажешь, Петрович?!"
"Какой-никакой, негодящий, чего-ничего, - мысленно повторял Карл. - Да, этот русский язык - очень занимательный язык..."
Он, расслабленный умственным напряжением по поводу разрешения стилистических нюансов вышеупомянутого языка, снова выдавал своим новым односельчанам на полведра известного шнапса, покупаемого у того же многофункционального Федьки, и снова делал всю работу сам. И начинал окончательно убеждаться в том, что новые его земляки, сначала так понравившееся Карлу, к окончанию осенних работ ему окончательно разонравились. А ещё Карл заметил, что эта его новая русская деревня состоит из трёх крепких семей, на которых держится Россия, и остального населения, которое само держалось за матушку Россию. Первые жили в безобразных храминах, и держались особняком от всей деревни и друг от друга, словно сознавая свою статическую значимость. Вторые жили в каком-то хламе, лезли в друзья к платёжеспособным гражданам и болтались без дела. Были ещё и те, кто имел матушку Россию, но не о них речь, потому что в сельской местности такие не водились.
Потом, когда началась зима, а Карл слегка освободился по времени от полевых и некоторых хозяйственных работ, он стал сравнивать своих новых односельчан с теми, которые остались в его старой доброй Германии. В частности, Карл вспомнил одного хорошего человека из их деревни. Это был Клаус Хильменштайн, учитель рисования. Надо сказать, данный соотечественник и исторический земляк Карла Пудинга регулярно подтверждал своё право называться хорошим человеком конкретными практическими действиями. Так, он каждую неделю переводил через дорогу двух старушек, фрау Шольц и фрау Штиль, и одного слепого, Хайнца Краузе, спешащих к воскресной проповеди в деревенскую кирху. Клаус Хильменштайн никогда не забывал при всяком удобном случае сказать "спасибо", "пожалуйста", "здравствуйте" и "до свиданья". Он три раза в неделю совершенно бесплатно помогал хроменькой фройляйн Штузе заносить корзинку с продуктами, оставляемую разносчиком на скамейке возле забора палисадника, в дом. Учитель рисования никогда не бил своих учеников по рукам большой линейкой, а только маленькой, двадцать пять миллиметров ширины на три миллиметра толщины и длиною тридцать сантиметров. Что касается устного общения с окружающими, то Клаус Хильменштайн - как уже говорилось выше - отличался крайней предупредительностью, а если изредка и выходил из себя, то поминал чёрта, но не больше четырёх раз на дню. Если же раздражение учителя рисования усиливалось, то он поминал и задницу, но всего пять раз в неделю. Каждый месяц Клаус Хильменштайн оставлял в разных питейных заведениях семьдесят центов чаевых и раз в три месяца подписывался на целых три евро во время разных благотворительных акций. Он выписывал один специальный журнал и три политические газеты умеренного толка. Надо сказать, Клаус Хильменштай не был трезвенником. Но он всегда знал меру и выпивал всего две большие кружки тёмного пива, одну маленькую светлого пива, маленький стаканчик картофельного шнапса и рюмку кюммеля в неделю. Ещё Клаус Хильменштайн пел в церковном хоре и во время общественных деревенских собраний.
Вот такой хороший человек был учитель рисования Клаус Хильменштайн, и лучшего нельзя было представить не только в деревне, где когда-то жил Карл Пудинг, но и во всей объединённой Германии.
Потом Карл вспоминал плохого человека, а таким в их родной деревне считался Ганс Мюллер. Да, это действительно был очень плохой человек. Такой, который каждый день двадцать четыре раза поминал чёрта, семнадцать раз - задницу, обзывал соседа дураком, жену - потаскухой, детей - дармоедами. Ганс Мюллер выпивал сорок одну большую кружку тёмного пива в месяц, четырнадцать маленьких - светлого, восемнадцать стаканчиков шнапса и столько кюммеля, сколько можно купить на выигранные им на билиарде деньги. А ещё Ганс Мюллер не читал газет, не ходил в кирху и два раза из трёх не попадал окурком дешёвых папирос в специальную урну для папиросных окурков. Но, что самое страшное, Ганс Мюллер регулярно, два раза в месяц, мочился прямо за углом пивной, а не в туалете при питейном заведении или летней уборной в десяти метрах позади него. Такие безобразия случались, когда Ганс получал пособие по безработице и выпивал на три больших кружки тёмного пива больше, чем в обычные дни. Уж какие меры против него не принимали, и в полицию забирали, и штрафы выписывали, и на деревенское собрание вызывали, - ничего не действовало и Ганс продолжал мочиться за углом питейного заведения. А самый кроткий в их деревне пастор Лемке не раз говаривал: "Да, пропащий субъект этот наш Ганс Мюллер, хуже которого нет человека не то что во всей нашей деревне, но и во всей объединённой Германии..."
На этом месте своих воспоминаний Карл Пудинг пускал скупую мужскую слезу, вздыхал и смотрел в заиндевелое окно, за которым бесновалась и завывала ужасная русская метель. Но как ему было не пускать, вздыхать и так далее, если он, добропорядочный немец, оказался в таком месте, где даже самый хороший человек был хуже самого плохого человека в их чистенькой деревне близ Лейпцига? Условно говоря, потому что Карл уже давно понял, что сравнивать русских людей и немецких, это как сравнивать сверхточный молочный сепаратор, изготовленный специальным мастером из Хемница по заказу немецкого фермера, с русской самодельной снегоочистительной лопатой, вырубленной русским умельцем из цельного ствола полувекового дуба в силу минутной прихоти умельца. К тому же, как можно сравнивать хорошего человека в немецкой деревне с хорошим человеком в русской, если в русской деревни и дороги нет? Так как можно перевести нуждающегося человека через то, чего нет? Или какой русский дурак станет переводить своего немощного соотечественника через особо загаженную полосу земли между двумя рядами ужасных домов, куда - на вышеупомянутую полосу - русские сельские жители привыкли валить всякий отхожий мусор, издохшую птицу и мелкую - не подлежащую ремонту - бытовую технику? А также выливать помои вручную или с помощью самодельной канализации? На такой полосе как бы самому не погрязнуть, не то, что кого-то через неё перевести. Что же касается помощи по части перемещения корзинки с продуктами, оставленной деревенским разносчиком на скамейке у палисадника, то о какой аналогичной в русской деревне помощи речь, если в русских деревнях ни один дурак не оставит никакой корзинки с продуктами на чужой скамейке у чужого палисадника без присмотра? Да ещё не взяв за корзинку с продуктами денег сразу, но предполагая получить расчёт за накопившуюся в кредит партию корзинок в конце месяца? Впрочем, в русских деревнях и палисадников никаких нет, так же, как и скамеек возле них.
Зато в теме кирхи про русскую деревню не скажешь, что ничего похожего там нет. В общем, имелось в деревне, куда прибыл Карл Пудинг, некое подобие кирхи. Это были руины старой православной церкви, которую взялся привести в состояние действующего храма молодой попик с круглым добрым благообразным лицом и педерастической растительностью на нём. Этот попик окончил в областном городе какое-то специальное духовное училище, переоборудованное из бывшего кооперативного техникума, приехал в родную деревню, нанял дюжину таджиков и дело пошло. Бывшую православную церковь оштукатурили, помещение внутри почистили, поставили аналой с алтарём и верующие попёрли туда гурьбой. Рядом с церковью новый русский батюшка построил что-то вроде коммерческого ларька, куда посадил свою нестарую мать. И стал продавать там духовные книги и разные иконы такого качества, какие в Европе постеснялись бы раздавать безвозмездно. А ещё в этом коммерческом ларьке мама русского батюшки принимала предварительные заказы на поименное поминание в ближайшей официальной молитве сына не то за упокой, не то за здравие по специальной таксе. Платишь, то есть, маме деньги, записываешь имена и указываешь, кого батюшка в ближайшей молитве должен зачитать в теме "за упокой", а кого - в теме "за здравие".
По другой таксе русский батюшка освящал возле своего магазина легковые автомобили, микроавтобусы и большегрузные фуры. По третьей таксе батюшка выезжал к заказчику на дом, где мог попутно - за дополнительное вознаграждение - освятить холодильник, стиральную машину или телевизор. А заодно - уже за другое дополнительное вознаграждение - соборовать умирающего, изгнать нечистую силу или окрестить новорожденного.
А вот насчёт русских деревенских собраний, устного общения между русскими односельчанами и маленькой учительской линейки в русской школе можно было сказать следующее.
Первое.
Карлу, пожившему в русской глубинке, смешно было даже представить русских деревенских людей, добровольно собравшихся в большом количестве в одно время в одном месте. Чтобы, скажем, обсудить устройство предстоящего благотворительного костюмированного бала в пользу жителей Зимбабве. Или Буркина-Фасо.
Второе.
Карл давно заметил, что его новые русские односельчане в процессе устного общения между собой совсем не употребляют таких ужасных слов как "задница", "чёрт" или "дурак". Вместо этих слов новые русские односельчане Карла Пудинга употребляли более звучные существительные, сказуемые и даже целые предложения. Причём делали это с утра до вечера, всю ночь напролёт, если приходилось бодрствовать, во время работы, отдыха, приёма пищи и отправления некоторых интимных нужд.
И третье.
Там, куда прибыл Карл Пудинг, тоже имелась школа. Условно говоря. И в ней тоже имелись учителя. Условно говоря. А один из них даже преподавал рисование. А по совместительству - физкультуру, географию и половое воспитание. Так вот. Он лупил своих учеников по головам указкой, которая весила один килограмм семьсот пятьдесят три грамма. Этой указкой вышеупомянутый учитель помогал себе при ходьбе, а заодно отбивался от местных собак. Надо отдать должное русским ученикам: в ответ на чувствительные удары увесистой указкой по своим несовершеннолетним головам они только хихикали. Надо отдать должное русским собакам: от аналогичных действий вышеупомянутого учителя вышеуказанным предметом они становились только злее. И, что самое смешное, собаки по сей день не могли съесть русского учителя, а большинство детей, по окончании сельской школы, умудрялось поступать в высшие (и даже столичные) учебные заведения. В пределах, разумеется, российской федерации.
Тут кстати было бы упомянуть о русских деревенских собаках. Дело в том, что они вели себя примерно так, как вели себя их хозяева. А именно: всякого незнакомца они встречали благожелательно. Но если не получали от него какой-никакой подачки, то начинали звереть и вести себя по-собачьи. Со всеми, разумеется, вытекающими.
И уж не пристало после всего сказанного поминать какие-то туалеты внутри питейных заведений и летние уборные возле них в русских деревнях. А также о тех редких нехороших русских людях, игнорирующих удобства вышеупомянутых терминалов в пользу широких русских просторов под бескрайним русским небом на свежем воздухе. Впрочем, о каких просторах речь, до которых ещё требовалось дойти? Чего, кстати, почти никто из новых русских односельчан немецкого колонизатора не делал. Поэтому Карл часто обнаруживал характерные следы русской жизнедеятельности в разных местах внутри деревни, а иногда и на редких асфальтированных островках цивилизации возле бывшего сельсовета, действующего клуба и даже администрации акционерного общества, имевшего военизированную охрану. Обнаружив, педантичный немец внимательно разглядывал данные следы, ковырял их палкой, принюхивался и глубокомысленно заключал: "О, йа! Это не ест собачий дермо! Собачий дермо не может пахнуйт самогон от Мотька Штыр и огурец от дядя Ваня...(14)"
Новую весну на новом месте Карл Пудинг встречал почти новым человеком. Он вообразил, что достаточно изучил русский язык, русские обычаи, образ жизни русских людей и даже нюансы административно-хозяйственной деятельности и политической жизни обновлённой России. Однако дальнейшие события показали, как глубоко он ошибался. Но обо всём по порядку.
Начать с того, что Карл решил прикупить земли. До этого он списался со своей супругой и одолжился у неё двадцатью тысячами евро под три и три десятых процента годовых с рассрочкой платежа на десять лет и пеней семь десятых процента с нарастающим итогом с первого дня после истечения договорного срока в случае неустойки. Ещё раньше его посетил сам глава районной администрации, изобразил самый искренний восторг по поводу начала заселения подведомственной ему территории культурными иностранцами, выжрал на халяву (15) полведра дерьмового Мотькиного самогона и убедил Карла укрупняться.
"Дорогой мой человек! - орал поддатый глава. - Местные вон отсюда бегут, а вы к нам! Да я лично буду способствовать расширению вашей фермы! И буду лично докладывать самому президенту!"
Получил, в общем, Карл перевод от бывшей жены и, ещё зяби не просохли, поехал хлопотать в районный центр насчёт укрупнения своего земельного фонда. В администрации его встретили с энтузиазмом, говорили зажигательные агитационные речи, при каждом удобном и неудобном поминали дорогого президента, недавно публично поратовавшего за переселение на необъятные российские просторы зарубежных аграрных специалистов, а потом стали посылать в разные учреждения, "обработав" перечень которых, наивный немец мог таки подготовить необходимые документы для заключения известной сделки. В результате каковой Карл приобретал, а местная администрация продавала ему на срок сто лет и один год целых сорок гектаров замечательной земли в самом удобном соседстве с теперешними владениями Карла Пудинга. В общем, его послали, и он стал ходить. И ходил до тех пор, пока не понял, что русские чиновники обладают некоей немецкой педантичностью. То есть, чем горячей выступал со встречным энтузиазмом тот или иной районный чиновник, тем на большую сумму взятки он рассчитывал. Также требовалось давать в лапу и в тех учреждениях, куда его посылали государственные районные чиновники. Можно было, конечно, нанять юриста, каковой юрист не преминул оказаться в поле зрения колонизатора и обещал всё сделать сам. Но юрист просил за свои услуги пять тысяч евро. Плюс двадцать одну тысячу собственно на операционные расходы. Поэтому Карл отказался от услуг юриста, он месяц почти не спал, девятнадцать тысяч евро раздал в виде взяток, за сто пятьдесят евро купил облюбованную землю, за сто евро - подержанный трактор марки "Беларусь" и приступил к весенней посевной страде.
К той поре Карл уже определился в плане выбора сельхозкультуры, которую он намеревался выращивать на своих угодьях. А именно: Карл решил выращивать дорогостоящую гречиху. Дело в том, что тот сельхозкооператив, где Карл работал до объединения Германии, специализировался именно на выращивании гречихи. И Карл думал, что достаточно знаком с этим делом. Однако, общаясь в процессе подготовительных работ со своими новыми односельчанами, которые всей деревней пронюхали о поправившемся финансовом состоянии своего немецкого соседа, Карл понял, что ни черта не смыслит в методах, технологии и календарной составляющей такого занятия, как выращивание гречихи.
"Ты чё, Петрович, с дуба рухнул? - шумели подпившие за счёт податливого немца односельчане. - Кто ж о сю пору гречиху сеет? Ведь льёт как из ведра, а нужно полное вёдро!"
"Гречиху надо сеять, когда появятся гречишные козявки (16)!" - возражали другие.
"Встретишь беременную зайчиху, вот тады и сей гречиху!" - стояли на своём случившиеся поблизости местные бабы.
"Не всё то в вёдрах, что капает в сухое вёдро", - совсем уж непонятно шамкал местный старожил, дед Потап. Очевидно, зарапортовавшись от перебора дармового самогона и преклонного возраста, когда путают не только пословицы, но и портки с рубахами.
"Я ничего не понимайт! - вопил обескураженный немец, до недавних пор считавший, что достаточно изучил русский язык. - Какие козявки? И разве лит как из кюбель (17) и полный кюбель не ест один и тот же?!"
"Чё-о?!" - разевали рты новые земляки Карла.
С посевом гречихи, в общем, Карл с грехом пополам разобрался. Потом он боролся с сорняком, вредителем, специалистами по ремонту "Беларусей" и путавшимися под ногами односельчанами-доброхотами. Затем началась уборочная страда. Карл трудился, не покладая рук. Он почти вручную облущил двадцать тонн отменной гречихи и начал потирать натруженные руки, предвкушая законную прибыль по реализации конечного продукта своей сезонной сельхоздеятельности. Но никакой прибыли у него не получилось, потому что оптовики, реализуя в розницу фасованную гречиху по полтора евро за килограмм, россыпью у производителя брали ту же гречиху всего по десять центов за тот же килограмм.
"Это же грабёж! - возмущался Карл перед лицом очередного оптового покупателя. - Ведь это не есть цивилизованный отношений между производитель и коммерсант! А ведь сам наш президент герр Путин..."
К тому времени Карл Пудинг сдуру принял российское гражданство.
"...Всегда выступайт за скорейш вступлений Россия в Евросоюз, куда не цивилизованный стран не принимайт! Поэтому я требовайт покупайт мой гречиха по один евро и пять центов!"
"По один евро и пять центов ешь свою гречиху сам, - веско возражал очередной оптовый покупатель. - А своему президенту можешь посоветовать поцеловать себя в жопу. Но только тогда, когда вы с ним таки вступите в этот самый Евросоюз..."
Потом Карл ездил на заработки в Москву. Затем на заработанные деньги заказал экскаватор с бульдозером и вырыл посередине своего поля неглубокий котлован площадью двадцать гектаров. Котлован наполнился водой и Карл запустил в образовавшийся пруд малька карпа, карася и плотвы. Он снова ездил на заработки в столицу России, сажал, выращивал, собирал и продавал картошку. Разводил овец, стерёг пруд и так далее, ожидая, когда же можно будет начинать промышленный лов подросшей рыбы с последующей её реализацией. Но тут на него наехала кадастровая инспекция и предложила Карлу или купить занятую им якобы самовольно землю, или проваливать с неё восвояси.
"Но я же её, мать вашу, уже купил! - орал окончательно обрусевший немец. - Вот документы! Какого хрена вам всем от меня надо?!"
"Эти документы, господин хороший, можешь засунуть себе в жопу, - вежливо уговаривали расходившегося немца члены кадастровой комиссии. - Ты когда землю покупал? Во! Тогда-то и тогда-то. А в те поры, дорогой товарищ, и закона то о купле-продаже бывших государственных земель в частные руки не существовало. Зато теперь-таки вышел. Так что или покупай снова, или проваливай..."
В этот момент своей незавидной эпопеи Карл Пудинг снова понял, что он ни черта не знает ни о России, ни о её законах, ни о её людях. В частности - о новых русских чиновниках.
Пришлось, короче говоря, снова одалживаться у бывшей жены и снова покупать у местной администрации землю, на которой имелся такой замечательный пруд с ходившими в нём косяками подросшим карпом, карасём и плотвой. Затем Карл кое-как реализовал первый улов с небольшим профитом, погасил часть долга и стал строить капитальную овчарню. И, когда он уже мог горделиво любоваться капитальным строением, на его землю наехали какие-то мордовороты в камуфляже, они надавали Карлу по бокам и велели валить с его земли на свои бывшие шестьдесят соток. А когда Карл пытался апеллировать в районную администрацию, его оттуда вытолкали взашей с помощью милиции.
"Это хуй знает что! - разорялся изобиженный бывший подданный объединённой Германии Карл Пудинг. - Это какое-то совершенно непонятное блядство! Да я, ёб вашу мать, в Москву на вас жаловаться буду!"
Как сказал, так и сделал. Но в Москве он ни черта не добился. В смысле: в плане восстановления своих прав на свою землю. Зато в одном официальном месте ему таки сказали, что сорок гектаров колонизатора, равно как и большую часть всех бывших колхозных с совхозными землями в Рязанской области (Курской, Тамбовской, Белгородской и Калужской) скупила новая русская олигархша, Елена Батурина. А именно тот кусок, который якобы по закону принадлежал Карлу Пудингу, Елена Батурина сдала в аренду одному столичному предпринимателю, своему бывшему подельнику по производству пластиковых стульчаков и таких же стаканчиков. Каковой подельник небезызвестной миллиардерши намеревался укрупнять своё состояние с помощью взаимовыгодной якобы утилизации совершенно якобы безвредных ядерных отходов, привозимых в обновлённую Россию из Европы и даже из Америки и Индии.
"Как - купила? Как - сдала? - изумлялся Карл Пудинг. - Но как же закон?! Да я с этой Еленой Батуриной судиться буду!"
"Вы с ума сошли! - испуганно шикали на немца сидельцы, протирающие штаны в вышеозначенном официальном месте. - Судиться с самой Батуриной! Жить надоело?!"
Уходил Карл из этого места, как говорят в России, хлебая что-то совершенно не солёное. Одновременно он бессильно ругался и снова понимал, что ни черта не знает об этой долбанной стране, этой якобы обновлённой якобы демократической России. Он приезжал в деревню и обнаруживал, что все его сорок гектаров огорожены колючей проволокой, а со стороны дороги из райцентра оборудованы въездные ворота с охраной. Затем на бывшую землю Карла потянулись фуры с бочками, в которых умные иностранцы отправляли свои якобы совершенно безвредные ядерные отходы в предприимчивую Россию. Эти фуры разгружались возле пруда, два десятка таджиков вскрывали бочки и, бегая по специально построенным мосткам, вываливали их содержимое прямо в пруд. Пустые бочки снова грузились на фуры и куда-то увозились. А некоторое время спустя, на рынках и в хозяйственных магазинах появились в продаже похожие бочки, но уже без специальной маркировки и по цене двадцать евро за штуку.
Затем предприниматели, арендовавшие землю Карла Пудинга у новой русской олигархши Елены Батуриной, сгинули вместе с колючей проволокой, въездными воротами и охраной. Зато пруд вышел из берегов, и там вовсю плескались стремительно мутировавшие карпы, караси и плотва. Соседи Карла Пудинга побросали все дела и занялись рыболовством. И стали таскать то двухпудовых карпов, то полупудовых карасей, то плотву, но всего по три килограмма в штуке.
"Давай, сосед, с нами! - звали рыбаки Карла. - Абось рыба не вся не твоя. И, пока чистое вёдро, готовь для ухи пустые вёдра!"
"Эту рыбу нельзя есть, а здесь нельзя жить", - возражал бедный немец.
"Ты чё? - изумлялись односельчане. - И самим есть можно, и на продажу сгодится..."
"Вы все превратитесь в мутантов", - каркал Карл, но только зря старался. Потому что мутировать в лучшую сторону его новые земляки не могли в силу своей неисправимой природной гнусности, а хуже им было просто некуда. Вот и продолжали они есть заражённую рыбу, продавать её на базаре, а Мотька Штырь открыл коптильню и новый магазин рыбных деликатесов в Рязани. А Карл Пудинг...
Полгода спустя Карл Пудинг, поседевший и похудевший, гладил специальной металлической метёлкой идеально ровную и идеально чистую лужайку возле аккуратного особнячка на опушке игрушечного баварского леса. Особнячок принадлежал новому мужу бывшей жены Карла. Новый муж, бывшая жена Карла, его сын и дочь бывали здесь наездами в выходные. Зато в загородном особнячке почти постоянно находился внук Карла со своей бонной. Сейчас этот внук путался у Карла под ногами и с восторгом слушал, как его дед напевает чудную русскую песенку.
- Сидит Ванька на скамейке, - пел Карл, не прекращая работы, потому что в Германии, даже объединённой, не принято отлынивать от работы, - хуем долбит три копейки, хочет сделать три рубля, не выходит ни хуя. Химия, химия, вся залупа синяя...
- Франц! - подавала голос бонна, английская дылда неопределённого возраста. - Не мешай дедушке работать. А вы, герр Пудинг, снова поёте эти ужасные русские песни. Немедленно прекратите и не отвлекайтесь...
- Шла бы ты в жопу, морда нерусская, - шёпотом ругался Карл и ещё тщательней - только куда лучше? - гладил лужайку. Ну, да, эта английская дылда имела право командовать Карлом, потому что он работал на нового мужа своей бывшей жены всего лишь в качестве садовника. Работал в счёт погашения известного долга. И рассчитывал погасить его в течение трёх лет. (18) Затем ещё три года поработать, собрать достаточную сумму и вернуться на родину, так как, сдуру приняв российское гражданство, Карл Пудинг уже не хотел его менять. Но мечтал вернуться туда, где его ждали сухое жаркое вёдро, полные мокрые вёдра, гречишные козявки, лукавые соседи, Мотька Штырь, шестьдесят соток замечательной русской земли и теперь уже бесхозный пруд, по которому косяками ходили карпы-мутанты, полупудовые караси и плотва, каждая по три килограмма весом.
Ноябрь, 2012 год
1 Описываемые в рассказе события относятся к началу первого президентского срока известного гандона современности, Владимира Владимировича Путина
2 Советские военнослужащие служили за границей ровно по пять лет
3 Горюче-смазочные материалы
4 Автор не очень уверен в том, что район с таким названием есть в Рязанской области
5 Русский язык Карл мог учить во времена ГДР, когда восточные немцы больше тяготели к СССР, чем к США
6 Мужчина, надо полагать, сказал, что красная цена дома Федьки Говнюкова - двугривенный в базарный день
7 Второй мужчина, очевидно, выразился так, что известный дом мало отдать задаром, но надо ещё выкатывать два мерзавчика в придачу
8 Один двугривенный - это где-то пять десятитысячных одного евро. Делим 15000 евро на пять тех самых и получаем то, что получили
9 Немец, ей-богу, совсем заморочился в своей педантичности, поэтому забыл, что минус сто двадцать тысяч много меньше, чем минус двадцать четыре тысячи
10 Что вы делаете?
11 Что они сказали?
12 Типа: отречёмся от старого мира и так далее, слова П. Л. Лаврова
13 Надо полагать, колонизатор сначала хотел воспользоваться дорогими импортными медикаментами, но, не ощутив декларируемых результатов (а какие на хрен результаты, если 80% дорогих медикаментов в России фальсифицированы), перешёл на дешёвые лекарства, фальсифицировать которые только себе в убыток
14 Очень дрянные огурцы фирмы "Дядя Ваня", которые взамен домашних теперь едят некоторые охреневшие русские сельские жители
15 К тому времени Карл достаточно изучил русский язык, чтобы понимать смысл таких устойчивых фразеологизмов, как "выжрать на халяву"
16 Русская народная примета. Можно посмотреть в словаре примет и пословиц русского народа господина Даля
17 Ведро по-немецки в русской транскрипции
18 Надо полагать, садовник в Германии огребает нехило