Жил-был (начинать ведь как-то надо) один, скажем, человек. Да... Человек, значит...
Вообще сказать по-чести, литературное письмо - штука непростая. Известно, нынче каждый второй воображает себя литератором. Сядет за машинку и колотит по кнопкам, ровно обезьяна, прости, Господи! Держава у нас большая. Много в ней, как давно еще заметил поэт Василий Лебедев, лесов, полей и рек. И народу расплодилось - страсть! Хоть, конечно, сведущие люди поговаривают о демографическом кризисе. А мы вот, как-то не ощущаем такой проблемы. Как раз напротив - выйдешь из дому, на улицах не протолкнуться. Публика так и снуёт - туда-сюда, туда-сюда. Приличному гражданину, ей Богу, прямо-таки не развернуться на полную ногу. Так, бывало, и идешь, еле-еле волочишься. Достигнешь рюмочной, чтобы передохнуть, там опять же очередь из желающих промочить горло. Дым коромыслом, шум, гам и томление духа. Так, не отдохнувши, и отправишься себе дальше солнцем палимый...
Ладно. Продолжим.
Вот человек этот задумал... Чего бы ему такое задумать новенького? Всё, вроде, до него задумано и передумано. Для того, чтобы народ удивить, нужно уж что-то такое из ряда вон выходящее сделать, что и придумать нельзя. Один фотограф, например, таскается по свету и уговаривает людей толпой собраться где-нибудь в общественном месте, одежду с себя поскидать к чертовой бабушке и, как есть, в чем мать родила, усесться чтобы всем разом на какой-нибудь центральной площади, или залезть нагишом на крышу, скажем, городской ратуши, или проехаться через весь город гольём на велосипедах, или еще как-нибудь нехорошо встать и сняться на фотографическую карточку, вроде тех, что прежде в Минеральных Водах делали с надписью в углу наискосяк: "Ессентуки, Санаторий ВЦСПС 1964г." И находятся ведь дураки, которые соглашаются, лишь бы только прославиться. Так он, братцы, приличные деньги за карточки эти голые берёт. И, опять же, известность снискал в определенных кругах. Туник его, кажется, зовут. Вот придумал же человек, как из штанов, в буквальном смысле слова, выпрыгнуть! Достойно уважения...
Впрочем, как это обыкновенно бывает, мы, кажется, отвлеклись. Больно уж этот сукин сын, фотограф, нас задел. Всего-то и выдумал, что всем нужно порты поснимать - и раз! - он уже в дамках. Ладно.
Собственно речь идет о сочинительстве. Займемся же этим поплотнее. Главный герой, идея, завязка, сюжет, сквозное действие и прочая литературная требуха. Ну что ж, начнем пожалуй?..
1
Наш герой (назовем его Анатолий Николаевич) носил простую русскую фамилию... Баринов. Да, это будет хорошо - Анатолий Николаевич Баринов. Далее... Росту он был, без одного вершка, двух с половиной аршин. И весу соответствующего вышине. Происходил из... Вообще-то, рождение его было покрыто завесой тайны. Нянечка Детского Дома номер четырнадцать, города Иркутска, Ирина Афанасьевна Баринова, выглянув по какой-то надобности за дверь, нашла на пороге их орфанотрофии лежащего в плетеной из ивового прута корзине мальчика. Младенца завернули в теплую попонку, укрыли вставленным в кружевной чехол верблюжьим одеяльцем и снабдили запискою следующего содержания: "Душа моя рвется на части, когда я оставляю свою кровиночку на Ваше попечение. Бог меня накажет за мой грех. Однако же, я сама не в состоянии дать уход и должное воспитание моему младенцу. Мальчонка крещен в православии и имя ему Анатоль. Благослови Вас Господь!"
Ирина Афанасьевна отнесла корзину дежурной сестре-воспитательнице и та по всем правилам оформила найденыша, записав его в метрики по фамилии нянечки (так всегда делали - ставили фамилию кого-нибудь из персонала) и по отчеству от директора сиротовоспитательного дома Николая Трофимовича Чарского. Так Анатолий Николаевич Баринов получил первый в своей жизни настоящий, с круглой сиреневой печатью документ.
Жизнь в богоугодном заведении - штука печальная. Всех стараются остричь под одну гребенку, всем и каждому всего отпускают поровну - и еды, и науки, и ласки... Однако, как известно из практики, не бывает одинаковых детей. Одне из них идут в общем стаде, другие же сызмальства бывают на голову выше и крепче других прочих. И если, когда будет на то Божья воля, он выживет и не попадет потом в каторгу или еще куда-нибудь в нехорошее место, то из такого ребенка выйдет потом выдающийся во многих отношениях человек. Таков стал и наш герой.
Вышедши из сиротовоспитательного дома крепким рослым юношей, Анатолий Баринов, соответственно проявившимся с раннего детства способностям, поступил в художественный техникум, получил аттестат о среднем специальном образовании и профессию учителя рисования и черчения. Направили его на службу в одну из Иркутских школ. Но педагогическая карьера показалась ему пресной, и Анатолий договорился с директором школы о том, что тот станет получать причитающееся ему, Баринову, жалование, получил справку о трудоустройстве и отправился в старую Столицу с намерением продолжить образование.
***
Всюду люди живут. Казалось бы, отчего бы это самоеды или лопари не бросят своих жилищ на крайнем Севере и не обоснуются, к примеру, на берегу какой-нибудь живописной реки Замбези или Амазонки. Нет, правда, зачем вечно мучиться, лишая себя тепла, и быть вынужденным постоянно носить тяжелые, сшитые из звериных шкур одежды? Однако, спроси вы о том жителей этого студёного края, они только усмехнутся на ответ. Для них нет милее страны, чем поросшие низким кустарником, продуваемые северным ветром сопки. И нипочем они не променяют холодные всполохи Северного Сияния на розовые закаты жаркого южного солнца.
***
Добравшись до Петербурга, Баринов подивился промозглости здешних погод. Воздух возведенного на зыбкой болотистой почве Города был пронизан ядовитыми испарениями торфяников и походил на зыбкое полупрозрачное привидение. Накрытый перевернутым вверх дном серым цинковым корытом неба Город равнодушно принял очередную человеческую жертву.
Как бы там ни было, здоровый, крепкий от природы, жизнелюбивый юноша легко вписался в организм Петербурга. Белые ночи, обыкновенно раздражающие приезжих, его ничуть не утомляли. Напротив, уроженца Восточной Сибири забавляла эта странная, короткая таинственная пора в начале лета. Он с благодарностью принимал подарки северного мегаполиса.
Ему, прошедшему плавильный котел детского дома, с легкостью удалось поступить в художественный институт, конкурс в котором в то время зашкаливал за пять человек на одно место. Однако, скоро учеба наскучила ему. По природе своей Баринов был готовый человек. Он хотел сказочно разбогатеть, стать миллионером вроде Ротшильда или Форда. Но сделать это без особенного душевного напряжения. За что бы он ни взялся, все ему удавалось. Одно плохо - он был художник и, как почти всякий русский человек, пьяница. И это, вполне естественным образом, мешало достичь сколько-нибудь вразумительных результатов в коммерции. Тем более, что при тогдашнем режиме...
***
Pardon! Мы совсем забыли предупредить читателя о времени, про которое ведем речь. На дворе стояли... как бы это поаккуратнее сказать, чтобы и нас не стошнило, и вам, друзья, было понятно... годы окончательной победы идиотизма над разумом. То есть время, в которое в нашей стране могли жить только люди закаленные, сильные духом и потому привычные к тому, что тогда происходило. Рассказать о нем в нескольких строках нам не представляется возможным. Да к тому же писано об этом и переписано, ужас как много. Лучше всех описали эту эпоху два, ныне, увы, уж почивших в бозе, русских гения - Сергей Довлатов и Иосиф Бродский.
2
Он стоял на высоком косогоре. У ног его, сверкая шелковыми рукавами рек и каналов, расстилался лучший из городов. Солнце медным овалом, дрожа от утренней прохлады, медленно и торжественно поднималось над морем, постепенно принимая обычную свою округлую форму. Покрытые черной медью, свинцом и золотом, матовые от еще не успевшей высохнуть росы купола величественных, посвященных Спасителю, бесчисленных храмов Города тускло светились в его лучах. Он простер свою длань над Городом и благословил его словами: "Мир тебе!"...
Была осень. Он - это я. И стоял я не на косогоре, а под стеклянным навесом на заплеванном семечной шелухой асфальтовом перроне Витебского вокзала Николаевской монорельсовой железной дороги. Длань я действительно простёр, однако не для благословения, а чтобы уж точно увериться, что с неба, как всегда в эту пору года в Городе, сеет мелкий противный дождичек. Даже не дождь это был, а какая-то невообразимая, всепроникающая водяная пыль. За плечами моими болтался тощий рюкзачок с нехитрым скарбом не имеющего постоянного жилья молодого человека. Лет мне было чуть больше двадцати, на голове я имел фетровый, потерявший всякую форму колпак, во внутреннем кармане пиджака было зашито всё мое небольшое состояние, а в груди моей билось на удивление крепкое, омываемое горячей густой кровью юное сердце. Я только что приехал. Все дороги мне были открыты, однако, я решительно не знал, куда мне идти. В Город я приволокся с тем, чтобы начать новую жизнь. Но, как к этому приступить, не имел ни малейшего понятия. Я не знал здесь ни одной живой души. Прикатиться сюда было чистейшей воды авантюрой. Но двадцать лет - возраст как раз подходящий для подобного рода приключений. Глубоко вздохнув, я поправил лямки рюкзака, натянул поглубже на голову колпак и сделал первый, не очень уверенный шаг на пути к терпеливо дожидавшимся меня славе, известности и успеху...
Два года с небольшим я примеривался к Городу, пытался понять, что ему от меня нужно. Оказалось - ровным счетом ничего. Это я всеми силами, подобно совсем пропащему, законченному кокаинисту или эфироману, стремился вдохнуть побольше его сладких ядов, отравиться интеллектуальными испарениями, надышаться прахом похороненных в его зыбкой почве великих людей. Это знание успокоило меня. Я устоялся, перестал суетиться, бросаться из стороны в сторону, стал обрастать знакомыми и долгами.
***
Как-то раз, белыми ночами, мы с приятелем болтались по мастерским знакомых и не очень знакомых художников. В те года свет в мансардном окошке служил вполне вескою причиною для делания визита. И незваные гости, если, разумеется, карманы их оттопыривались бутылками, принимались без лишних разговоров и церемоний. Душевные были времена!
Проходя Кирочной улицею, под крышей одного из доходных домов мы увидали огонек. "Это Толяна мастерская, Баринова, - авторитетно сообщил мне приятель, - надо бы зайти. Нехорошо будет, если не зайдем. Узнает человек, что были поблизости и не завернули - обидится". Слова его показались мне не лишенными резона. Действительно, как-то нехорошо получается. Человек сидит, может быть, один. Скучает. А у нас как раз водка с собой. Решили навестить.
Анатолий Николаевич Баринов, не будучи членом Союза художников, снимал творческую мастерскую у живописца Льва Почечуева. Сам Лев Семенович уже, кажется, лет пять уже переживал творческий кризис. А попросту сказать, беспробудно пьянствовал в собственной квартире на 3-й линии Васильевского Острова. До мастерской ему и дела не было, тем более, что добраться до нее он, по причине нетвердости ноги, самостоятельно не мог, а новый ее обитатель исправно платил художнику оговоренную арендную плату и раз в году, для творческого отчета в Союзе, создавал за него очередной пейзаж с видом Города. Такое положение устраивало обоих - Баринов имел превосходные просторные помещения в центре, а у Почечуева не было проблем с творческим союзом.
Двери квартиры на Кирочной редко запирались - какой дурак потащится на седьмой этаж воровать старые холсты и ящики с давленными тюбиками масляной краски? Бариновская мансарда была замечательна тем, что в темные ясные ночи сквозь пыльные стекла потолочного фонаря можно было наблюдать звездное небо. Белой ночью вверху едва ли можно было разглядеть что-нибудь более или менее путное, однако сам факт существования такой возможности до крайности умилял нового хозяина мастерской.
Мы поднялись в седьмой этаж, для порядку постучали в дверь и темными коридорами отправились разыскивать обитателя ателье. Сделать это, по причине обширности помещений, было не так уж и просто. Однако, в конце концов, в одной из многочисленных комнат мы все-таки обнаружили хозяина. Анатолий, в одежде и башмаках, праздно возлежал на кровати, курил и разглядывал через стеклянный потолок рыхлый, белесый овсяный пудинг, который с большой только натяжкой можно было назвать небесами.
Баринов встретил нас с видом закоренелого бюрократа: "Вы ко мне, товарищи?" Мой приятель молча продемонстрировал ему бутылку. "Вы из смежного предприятия? Да, как я вижу, дело не терпит отлагательства. Пройдемте в приемную", - узким коридором, натыкаясь в темноте на подрамники и ящики со всяким художественным барахлом, мы пробрались в кухню. Стол почти сплошь был занят порожними бутылками, остатками закуски, рыбной шелухой, грязными стаканами и доверху наполненными импровизированными пепельницами, Хозяин извинился за беспорядок: "Недавно только закончилась конференция, а секретарша куда-то запропастилась. Придется ее уволить. Присаживайтесь, друзья!"
Так судьба свела меня с Анатолием Бариновым, фигурой замечательной и, несмотря на оригинальность, весьма знаковой для того времени.
3
Должно быть Баринов родился от случайного мезальянса бедной, но благородной девицы с беспутным потомком какого-нибудь важного графского рода. Он с лихвой оправдывал свою звучную фамилию. Воспитанный в убогой сибирской орфанотрофии, Анатолий Николаевич испытывал неодолимую тягу к роскоши, чрезмерности во всем и был склонен к авантюризму. Где-нибудь в Америке или Старом Свете он непременно стал бы богатым оригиналом и меценатом. У нас же, только необыкновенный природный артистизм, широта натуры и присущая ему с юных лет чудаковатость не дали ему сделаться банальным жуликом и дешевым аферистом.
Все его авантюры носили несколько театральный оттенок. Например он утверждал, что даже в нашей стране разбогатеть - один раз только плюнуть.
- Смотри и учись, - говорил он мне в приватной беседе за рюмкой какого-нибудь необыкновенного бехеровского ликеру. Он хватал со стола бумажку и начинал чертить на ней кабалистические знаки, - Берем тонну парафину и мешок обыкновенного анилину, каким красят шерсть или другую мануфактуру, выливаем из этого добра один миллион сувенирных свечек в виде эрегированного детородного органа. И вдуваем публике по одному рублю за штуку. Каждый захочет иметь в хозяйстве такую изящную и полезную вещь. В результате получаем один миллион полновесных советских рублей. Разумеется с вычетом кой-каких накладных расходов, которые ради красоты идеи просто не принимаем во внимание. Важно, чтобы предлагаемый клиенту предмет был привлекательным, сделан добротно и стоил чисто символические деньги. Каково?!..
Я не мог не согласиться, что мысль вполне здравая. Но меня, воспитанного на кодексе строителя Светлого Будущего смущала одна, казалось бы, пустяковая вещь:
- А как на это посмотрят органы правопорядка? - наивно вопрошал я.
- Менты? - радостно, будто я сообщил ему что-то очень приятное, улыбался Анатолий.
- Вот именно, - говорил я.
- Это и называется - "накладные расходы", - Анатолий бросал на стол карандаш, откидывался на спинку стула и заразительно хохотал, по-детски вытирая здоровенным кулаком текущие от смеха слезы.
Он был большим ребенком, этот гигантского роста, рано начавший лысеть, ясноглазый смешливый человек.
***
Память подобна подушке, за ночь сминающейся по форме нашей головы. В каждой ее складке и морщинке особенное, только нам памятное событие. Нет мелочей. Важно каждое мгновенье - заклеенная листом подорожника коленка, вытащенная зубами заноза, обожженная крапивой щиколотка, натертая тесной обувью пятка, положенный под печку, завернутый в бумажку с накарябанным на ней желанием молочный зуб, незаслуженно полученная двойка, выпускной бал, скверный вкус дешевого портвейна, подбитый в честной драке глаз, первая любовь, похороны деда... Пространство памяти обширно.
***
Таким он и сохранился в моих воспоминаниях - размазывающим по лицу слезы радостного смеха. Вообще, Анатолий смеялся постоянно. Жизнь веселила его. Смертный грех уныния был ему не знаком. Идеи сыпались из него, как из ходячего рога изобилия. От некоторых просто кидало в дрожь.
- У тебя есть права? - ни с того, ни с сего вдруг спрашивал он.
- В смысле?..
- Ну, водительские.
- Вот еще! Отродясь за рулем не сидел.
- Жалко... Но это ничего - сделаем, - решительно рубил рукой воздух Баринов.
- А на что мне они?
- Чудак! Ты знаешь, кто зарабатывает больше всех в городе?
- Не имею ни малейшего понятия. А кто?
- То-то и оно, что водители мусоровозов - как вполне логичную вещь сообщал мне он. Затем вкратце объяснял схему добывания "левых" денег представителями этой уважаемой профессии, - А если еще на "говновозке" подрабатывать, то за сезон такие "бабосы" можно слупить - на две "тачки", как с куста! - торжественно завершал свою речь Толик и, как всегда, заливался смехом.
- Нужны чухонские лопаты, - озадачивал он меня в следующий раз.
- Не вижу связи - мы с тобой и финские шанцевые орудия.
- Я разве тебе не говорил? Мы устраиваемся на Серафимовский погост. Я уже задаток за места внес.
- Места?! На кладбище?! - в ужасе кричал я, - А не рановато ли?
- Спокойно! - осаживал меня приятель, - Не бзди. Нас хоронить никто не собирается. Как раз наоборот - мы будем хоронить. Сначала копать, потом закапывать. Место - дембельское. Деньгами жопу подтирать станем, по нужде сходивши. Водяры - залейся. Ночью на кладбище водка - жидкая валюта.
Благодарение Богу, этот, как, впрочем, и многие фантастические Бариновские проекты не воплощался в жизнь. Через неделю мы уже "ехали" в Горный Алтай собирать кедровые орехи или "устраивались" на кирпичный завод садчиками кирпича.
- Знаешь, кто в городе зарабатывает, как Рокфеллер? - от возбуждения Анатолий не находил себе места и, смахивая со стола порожнюю посуду, с карандашом в руке устраивался объяснять мне схему очередного быстрого и легкого способа обогащения...
4
Справедливости ради следует сказать, что некоторые свои идеи Баринов воплощал таки в жизнь довольно успешно. Старожилы могут припомнить алебастровые, раскрашенные яркими красками маски свирепых пиратов и круглоглазых негритят с хитроумным устройством - стоило потянуть за шнурок, как из дырки в углу рта появлялась сигарета. Многие поддались соблазну за несколько рублей приобрести такое забавное украшение. Продавали эту красоту у станций метро, на вокзалах и в электричках нанятые студенты и типы без определенных в жизни занятий. Больше всего Анатолию Николаевичу нравилось выдавать жалование. Он даже соорудил из фанеры декорацию с выпиленным в фальшивой стенке полукруглым окошечком. Работники выстраивались у "Кассы", в положенный срок окошко отворялось - все, в соответствии со "штатным расписанием" расписывались в ведомости и получали наличные деньги.
Как всякий настоящий артист, Анатолий обожал театральные эффекты. То устраивал в День своего рождения фейерверк на крыше противоположного дома, да такой, что со всего города к "месту возгорания" с диким воем неслись пожарные машины; то показывал чудеса экстремального вождения, под истошные крики пассажиров выскочив на своей "копейке" на залитый льдом каток и крутясь по нём волчком; то устраивал "русскую рулетку", вооружившись револьвером заряженным патроном с краской... Для того ему непременно потребен был благодарный зритель. Трудно было найти на эту роль человека более подходящего, чем я. Отчасти этим объяснялось наше с ним приятельство.
Анатолий Николаевич был необыкновенно здоров от природы. Есть такие, особенного сорта люди, которым всё нипочём. Не было случая, чтобы он специально поднимал гири или еще каким-нибудь образом тренировал свое могучее тело. И я никогда не видал его простуженным, хворавшим гриппом или еще чем-нибудь больным.
Время от времени Баринов сваливался в штопор. И так выпивалось изрядно. А тут ему будто вожжа под хвост попадала. Он запирался в мансарде с парой ящиков водки и пил ровно семь дней, не закусывая. Неделю спустя он снова отпирал двери мастерской и становился под ледяной душ. После бодрящей водной процедуры собирал порожнюю посуду в кучу и садился за мольберт писать "Натюрморт с хрусталём ?..." Натюрморту приписывался порядковый номер запоя.
5
Время - занятная штука. Когда его вдоволь, разбрасываешь горстями, не глядя, тратишь, как внезапно свалившееся наследство. Когда же его совсем почти не остаётся, пытаешься растянуть, словно каучуковый жгут. Сейчас я с удовольствием вернул бы многое из того, что бездумно проспал, пропил и проволынил впустую. Ан нет! Шалишь, брат! Эдак всякий, как Мальчик-с-пальчик, вернулся бы по оставленным на тропинке белым камушкам...
Камушки кончились, остались только кусочки ржаной лепешки, да и те давно склёваны лесными птицами. Наша жизнь тает от времени, как старый снег под дождем. И нет пути назад. Теперь-то я понимаю, что значит фраза: "Вам время цвесть, а нам увядать"... Пушкин, кажется написал что-то в этом роде... или, нет: "Мне время тлеть, тебе - цвести", - вот он, как написал. А тогда...
А тогда Толик Баринов винил в своих неудачах существующий порядок вещей. При коммунистах не развернуться, заключил он и повернул взоры на Запад. Он решил покинуть родину. Дело по тем временам непростое.
Фокус в том, что нынче - езжай на все четыре стороны. И флаг тебе в руку! Только не забудь билет купить, без проездного документа в самолет не пустят. А в ту пору за рубеж выезжали только самые достойные этого самого "зарубежа". Не верите? - спросите у родителей или у бабушки с дедушкой (если живы еще, дай им Бог здоровья). Процедура выезда в другую страну была столь сложна и запутана, что поведать об этом коротко не представляется мне возможным. Так что поверьте на слово.
В 70-е годы за границу стали выпускать евреев с семьями. Да и то - с большим треском. Лишали гражданства, званий, степеней и прочих регалий; заставляли сдать государству квартиры и заплатить за полученное высшее образование; увольняли с работы, лишая тем средств к существованию; заставляли годами ждать выезда... разве что палками по пяткам не били. И на том, как говорится, спасибо. Но, как бы там ни было, выпускали.
Появился новый тип брачных отношений - невеста (или жених) на выезд. Русские толпами шли регистрировать браки с евреями в надежде уехать к чертовой матери - в Америку или еще куда подальше, лишь бы не видать висящие повсюду красные тряпки и постные советские рожи. Ехали в поисках лучшей доли, бросая всё нажитое, заработанное или уворованное. Плакали над горшком с "бабушкиной еще" геранью; ревели, продавая фамильные драгоценности, кропотливо собранные домашние библиотеки и разбитые "Жигули"; рыдали, расставаясь с милыми сердцу, такими же не умеющими устроиться в жизни, дорогими, еще с первого класса друзьями; размазывали по щекам горькие слезы прощания навсегда, стоя за стальной вертушкой "западной стороны вокзала", пытаясь собрать в кучу распотрошенные таможенником, разрешенные к вывозу пожитки...
6
Далее события развивались по сценарию "Русских народных сказок". Три раза ходил добрый молодец за три моря... Строго говоря, не ходил, но пытался. Троекратно Анатолий сдавал свои руку и сердце на хранение прекрасным дочерям Сиона. Он не избежал участи фальшивых женихов. Единственно, что в очередях километровых не стоял с фиолетовым номером на ладошке. И всё неудачно. Бодливой, как говорится, корове Бог рог не дает. Всё складывалось, казалось бы, ровно. Подавалось заявление, брак регистрировался, обмен кольцами, первый законный поцелуй... даже шампанское было настоящее, но потом судьба неизменно подставляла подножку.
Первая "жена", близорукая некрасивая толстушка, внезапно захворала неведомой женской болезнью, и вся ее семья, включая древнюю, как Тора, бабушку, поменяв квартиру, потащилась на жительство в Мацесту, лечить несчастную девушку целебными грязями.
Пережив развод, Баринов тут же связал себя брачными узами с другой , удивительно красивой еврейкой с многообещающим именем Суламифь, обладательницей чудного контральто, роскошных, отливающих темной медью волос, высокой, волнующейся под шелковыми одеждами груди, тонких прозрачных пальчиков и влажных ореховых глаз. Однако, буквально в последний момент, прибывший из Одессы папа красавицы заартачился, обозвал новоявленного дочкиного мужа аферистом, разорвал свидетельство о браке, стал топать ногами и неосторожно брызгать лишней слюной. За что и поплатился - зять просто дал ему в бубен. Разгорелся страшный скандал, унять который удалось только, напомнив главе семейства, что их вообще "не выпустят". И в этот раз история покончилась разводом и девичьей фамилией.
Третья жена выбиралась, как породистая кобыла, кропотливо и тщательно. Но и тут случилась закавыка. И тоже с папой, оказавшимся членом партии с чуть ли не со дня ее основания. Старый коммунист, инженер Завода турбинных лопаток, Ефим Зельдович был категорически против выезда дочери в "ИзраИль". Вооружившись соответствующей литературой, Анатолий Николаевич вступил с тестем в долгую полемику. Как дважды два, он доказывал партийцу, что коммунизм - химера, и, что человек устроен так, чтобы желать осла, раба и жены ближнего своего, а не подставлять другую щеку и раздавать свои жемчуга, кому ни попадя, направо и налево. Ефим Борисович не сдавался. Они спорили за шахматной доской, в "курилке" на лестничной площадке, выпивая tеte-a-tеte за кухонным столом, прогуливаясь в Таврическом саду с коляской... Да. Анатолий настолько увлекся игрой в настоящесть брака, что незаметно для себя, в положенный срок получил от жены Ларисы наследника, прелестного, краснощекого, пускающего чудные пузыри, регулярно пачкающего марлевые подгузники младенца, после недолгих споров названного Сережей. Рождение сына привело Баринова в такой невообразимый восторг, что он месяц не подпускал к ребенку никого, не проверив пострижены ли у желающего ногти и обработаны ли пальцы йодом или зеленкой.
Быть отцом очень подошло этому, похожему больше на белого медведя, чем на обыкновенного человека, гиганту. Нужно было видеть, как рукой, приспособленной скорее крушить челюсти, чем производить тонкую работу, он вставлял в крохотный ротик сына обронённую соску и делал "козу". Получалось в высшей степени трогательно.
7
С рождением ребенка Баринов слегка попридержал лошадей. Тем более, что в выезде им временно отказали. Они оказались в странном, подвешенном состоянии и влились в многочисленную компанию "отказников". Люди годами ожидали решения своей участи. Разрешение могло быть получено через месяц, год, два, а могло и вообще не придти никогда.
Где наша не пропадала! Анатолий запустил механизм и занялся пока насущными делами. Перво-наперво купил на улице Марата небольшую квартирку и стал вкладывать деньги в серьезный антиквариат, благо в связи с волной отъезжающих такое вложение стало для него необременительным. Он продал "Жугули" и приобрел себе две "иномарки". Но был бы он не Бариновым, если бы не выпендрился. Обе машины были превосходно сохранившимися и отлично отреставрированными раритетами. Один экипаж - "Ford-Vairogs Junior" 1938 года выпуска. Солидный аппарат с кузовом из авиационного дюралюминия, хромированными фонарями и дверными ручками, хищным бампером и изящными обводами. Другой автомобиль - точная копия машины Фантомаса - кремовый "Citroёn DS" 1955.
Потом настали Новые времена. К той поре Анатолий Николаевич накопил достаточно средств, чтобы с легкостью открыть свой бизнес. Рассудив, что всякий nouveau riche непременно захочет построить замок, купил на корню разорившийся кирпичный заводик и стал выпекать знаменитые красные кирпичи. Постепенно за границу выпускать стали всех. Потянулся на выезд и Баринов.
Он пригласил меня попрощаться. Я заявился в гости с парой бутылок армянского коньяку, поднялся в бельэтаж и ошарашенно остановился на пороге. От былой роскоши не осталось и следа.
Мы устроились в кухне, где еще осталась пара непроданных бидермайеровских стульев, какие-то картонные коробки, древний проигрыватель граммофонных пластинок на табуретке в углу и забрызганный жиром календарь с Аллой Пугачевой за 1988 год на стене. Мы пили коньяк, закусывали, почему-то росшим на подоконнике в цветочном горшке укропом и с тихой нежностью вспоминали былое.
- Вот, братец, уезжаю наконец, - подвел черту под прошлым житьем Анатолий, - В Штаты поеду. Там, говорят, кило говядины можно по двадцати пяти центов купить. Опять же, негритята на каждом углу башмаки тебе чистят и вообще, стану наконец жить, как белый человек.
- Что мы с тобой в тишине пьем, будто на кладбище? - сказал я, - Заведи какую-нибудь музычку повеселей.
- У меня только классика осталась, раздал всю музыку друзьям-товарищам.
- Ну что ж? Классика, так классика, - не стал возражать я, - Соответствует торжественности момента.
Анатолий поднялся, вынул из бумажного конверта большой виниловый диск и включил проигрыватель. Потом он протер пластинку специальной бархоткой, бережно уложил ее на вертушку и опустил звукосниматель. Из динамиков раздалось потрескивание, шипение, затем до боли знакомый голос с влажным причмокиванием произнес:
Прошло сколько-нибудь лет. Я притерпелся к новой жизни, тем более, что ничего такого особенного менять мне не пришлось. А к хорошему привыкаешь быстро.
Однажды я проходил по своим делам мимо Екатерининского сада. Погоды стояли на удивление теплые. Такое время года мне всего больше нравится. Середина весны в Петербурге особенно хороша. Летняя жара и пыль еще впереди, а слякоть и распутица уже прошли. Нежная зелень, расправляющих тонкие листочки, редко посаженных лип, свежий прохладный ветер с Балтики и несмелые прикосновения лучей северного солнца. Что еще нужно непривыкшему к излишествам натуры жителю Северной столицы?!
Я уже было миновал ограду садика и ступил на мостовую, намереваясь перейти дорогу, но меня остановил знакомый голос:
- Такси подан! Бросайтесь в тачку, маэстро!
Нужно ли говорить, что это был Толик Баринов собственной персоной.
- Ты?! Здесь?! Каким образом? Ты же уехал с концами? - заорал я и заключил вышедшего из оранжевой "копейки" ни капли не постаревшего, такого же ясноглазого и улыбчивого старого приятеля в объятья.
Мгновение спустя мы сидели в обшарпанном салоне древней, должно быть первого еще выпуска, крохотной машинёшки и колотили друг дружку по плечам. Оказалось, недавно Баринов вернулся из Америки, навсегда похоронив свои мечты о счастливой заграничной жизни.
Будучи человеком щедрым, постоянно нуждающимся в публике, и, отчасти оттого, чтобы не скучать, Анатолий Николаевич вывез на свой кошт семью, любовницу, бывшего мужа любовницы с его новой семьей и еще двоих старинных своих приятелей, людей немногословных и крепко выпивающих. Америка встретила неофитов не слишком-то ласково. Для начала всю честную компанию поместили в карантинный лагерь со всеми вытекающими из того последствиями. Только что на лысо не обрили. Ну и на том спасибо. Потом оказалось, что кило говядины за двадцать пять центов не найти днем с огнем. Местные жители, включая китайцев, негров и ранее эмигрировавших соотечественников, вели себя по отношению к вновь прибывшим на брега Гудзона крайне заносчиво. Случилось несколько безобразных драк... И так далее. В общем, не показалось Баринову в Америке. И главное клубника ему там не понравилась.
- Не проверишь! - возмущенно размахивал он руками, - Как трава. Никакого вкуса. Я нарочно порезал огурец кружочками, вынул серединку и вставил клубнику. Никто в темноте разницы не заметил, - в глазах Анатолия промелькнула неподдельная печаль.
Мы решили поехать "спрыснуть" встречу в "Ольстере"*. Баринов нажал на педаль газа, машинка скакнула с места так, что стартовая перегрузка вдавила меня в кресло. Такой прыти от занюханного "жигуленка" я никак не ожидал.
- Форсированный двигатель. От BMW. И резина Pirelli, - довольно засмеялся Анатолий Николаевич и поддал газу.