Герасимов Иван geraint : другие произведения.

Ушастый - полная версия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
Оценка: 7.76*7  Ваша оценка:

Иван ГЕРАСИМОВ

УШАСТЫЙ

В память о Прыгуне

...1987 - 2009...

  
  

ЧАСТЬ I

1992

Мой друг однажды сказал: самая худшая ошибка,

которую ты можешь совершить - это думать,

что ты живешь, в то время как ты всего лишь

спишь в зале ожидания жизни.

(фильм "Пробуждение Жизни" 2001 г.)

.МАМЕ ХЕРОВО.

  
   Моя мама сидит на полу в серой комнате, в той, где содраны все обои, обычно у нее красивая прическа, но сегодня ее волосы похожи на спутанный пучок, а еще от нее неприятно пахнет каками. Она дрожит и стучит зубами, растирает плечи, в то время как Облезлый крутится возле ее ног.
   Мама говорит, что ей херово. А я не люблю, когда маме херово, потому что в такие моменты она становится сердитой, и единственный, кто может к ней подходить, наш кот - Облезлый. Его так назвал папа, потому что у кота огромные залысины возле ушей, и он их постоянно чешет. Я не люблю Облезлого, потому что он черт лысый, это мне мама сказала, когда он меня поцарапал. Но его любит папа, и я не могу с ним ничего сделать. Во всяком случае, пока.
   - Илюша, сходи к этой суке, спроси он скоро там?
   У нас не очень большая квартира, всего одна серая комната, где все время плохо пахнет, а на полу валяется одежда и мертвое счастье в баянах. Еще есть коричневая комната, там живут мама с папой, коричневой я называю ее потому, что там старые коричневые обои, которые клеили еще до того, как я родился. Моя комната, точнее это не комната, а переделанная кладовка, но я называю ее своей комнатой. И комната дедушки - самая красивая из всех в нашей квартире, поэтому он закрывает ее на замок от мамы с папой, потому что они украдут у него телевизор, так он говорит. Есть туалет и кухня, где стоят всевозможные колбочки, банки, весы, лампы, всякие порошки и жидкости. Там тоже плохо пахнет, как в больнице, и меня туда не пускают. Папа сейчас там.
   Я подхожу к закрытой двери и слышу, как он на кого-то ругается. Блядь, ебаная сука, на хуй, бля!!! - так он говорит, даже не говорит, а шепчет, но я все равно его слышу. Мимо пробегает Облезлый, направляясь в туалет, и я отхожу и пытаюсь ударить его под зад ногой, но промахиваюсь и больно ударяюсь о дверь в туалет. Я падаю и кричу что есть силы: "БЛЯДЬ, ЕБАНАЯ СУКА, НА ХУЙ, БЛЯ!!!" Слышу, как на кухне разбивается какая-то банка, отец вылетает в коридор и тут же хватает меня за свитер, поднимает на ноги и зажимает мой рот ладонью.
   - Хуль ты орешь, Ушастый?! Заткни свой ебальник, блядь!!! - он по-прежнему шепчет, но голос все равно очень злой.
   Папа не любит меня, он постоянно обзывается Ушастым, из-за того, что у меня большие оттопыренные уши, щелкает по ним пальцами, после чего они становятся красные и горячие, а еще он на меня смотрит так же, как я на Облезлого. Я ненавижу Облезлого, потому что он меня поцарапал, и шрам на щеке до сих пор остался, но я-то папу не царапал.
   - Че те надо, Ушастый?
   Живя вместе с мамой и папой, я научился подавлять боль, потому что в нашей семье не смотрят на слезы и не обращают на них внимания. И я быстро перестаю плакать, во-первых, потому что толку от слез не будет, и это еще больше рассердит папу, а во-вторых, если не перестану, меня накажут.
   - Мама спрашивает, ты скоро? - говорю я, успокаиваясь.
   - Скоро.
   Он отпускает меня и вновь закрывается на кухне, а я захожу в туалет и тоже закрываю за собой дверь. Облезлый сидит в коробке, заполненной песком, перед ванной и трясет хвостом, под ним темное пятнышко. Мама говорит, что у кота плохое здоровье и что он все время хочет в туалет, у бабушки, когда та была еще жива, это называлось недержанием. Но это было еще до того, как я родился.
   Увидев меня, Облезлый моргает глазами, часто-часто, шипит и пятится назад, пока не упирается хвостом в ванну. Я хочу отомстить ему за все, за шрам и за боль, за все вместе. К тому же это ведь не настоящий кот, это черт лысый, который сделался похожим на обычного кота. И я ловлю его, прижимаю к себе и наклоняюсь к полу, чтобы кота никто не услышал, если тот начнет громко орать. Он меня боится, трясется и рычит, хотя рычат собаки, но он тоже так умеет, только тихо.
   - Хули ты рычишь, Облезлый? - говорю я и тяну его за хвост, так сильно, как только могу, он замолкает и пытается вырваться, но я держу его крепко.
   Мне его не жалко, он плохой. Год назад я случайно наступил на него в коридоре, когда шел в туалет, Облезлый тогда заорал, я попытался его поднять, и он оцарапал мою щеку, и вот тогда я плакал без остановки, шрам остался до сих пор.
   Я кручу хвост, сжимаю зубы, и тут черт лысый выпускает когти, я кидаю его об стену и выбегаю из туалета. Вижу, как папа заходит в серую комнату, кухня открыта и я смотрю на огромный таз, стоящий на столе, из него свисает какая-то трубка, которая опускается в трехлитровую банку, рядом с ней осколки от другой банки. Под потолком огромное белое облако, кухня грязная, повсюду тараканы бегают, хотя они у нас повсюду, в моей комнате их особенно много.
   - Ушастый, пиздуй матери помоги.
   Отец возвращается и снова закрывается на кухне. А я иду помогать маме.
   Папа делает счастье, так говорит мама. Счастье - это такой коричневый порошок, который потом превращается в жидкость, если его развести водой и подержать над огнем. Его у нас многие покупают, особенно часто приходит дядя Валера из соседнего подъезда, хотя он ничего не покупает. Я тоже хотел бы попробовать этого счастья, но мне не разрешают, говорят, что я еще слишком мал, чтобы говорить такую хуйню. Что это такое я не знаю, но хочу поскорее вырасти и попробовать.
   Мама по-прежнему сидит на полу, перед ней ложка, в которой она водит спичкой, размешивает порошок с водой. Я подхожу и сажусь рядом.
   - Илюша, подержи зажигалку... давай зажигай.
   Мне нравится помогать маме, нравится держать зажигалку, пока она водит над ней ложкой, в которой бурлит счастье. В такие моменты мне кажется, что я делаю что-то взрослое, будто мне не пять лет, а столько же, сколько маме с папой. Когда я вырасту и стану совсем большой, я тоже буду делать счастье и обязательно его попробую.
   Мама зажимает руку между ногами, я смотрю, как она протыкает свою кожу такой штукой, которую они с папой называют баяном. Потом в него вливается что-то темное, и мама вводит счастье внутрь. Отбрасывает в сторону мертвое счастье - баян, и с выдохом ложиться на пол, закрывает лицо руками.
   Теперь мама уснет, но не сразу, а чуть позже, когда перестанет так часто дышать. Я в это время подбираю тот баян, что она кинула в сторону и прикладываюсь к нему носом. Ничем не пахнет, зато его кончик очень острый и мой нос тут же начинает чесаться. Я снимаю иголку и выдавливаю на руку остатки коричневой жижи. Это счастье, которое осталось в баяне. Пробую его на язык и тут же сплевываю - горько и неприятно.
   Облезлый показывается в комнате, смотрит на меня, поднимая спину, и быстро убегает. Я тут же думаю об остром кончике баяна. Замочить урода, вот что мне нужно.
   - Мама, а что такое счастье?
   Я пытаюсь ее поднять, но она лишь одергивает руку и слегка приоткрывает глаза.
   - Чего?
   - Ну, счастье, что папа делает.
   - Что? Иди на хуй отсюда...
   Ее лицо серое, как и комната, в которой она лежит, а под глазами черные синяки. Но это не папа, папа ее не бьет, он вообще никого не бьет, только ругается и делает счастье.
   - Ну, мама, ну поговори со мной.
   - Маме херово, иди, погуляй...
   - Я не хочу гулять, я хочу побыть с тобой.
   Щелчок по ушам, я разворачиваюсь, сзади стоит отец, держа в руках Облезлого, он опускает его на пол, а сам присаживается и смотрит на мать. Облезлый тут же запрыгивает на подоконник и смотрит на меня, а я смотрю на маму.
   - Аль, ну как ты?
   Мама не отвечает, у нее губы обычно розоватые, а сейчас какие-то фиолетовые, а к краям вообще синие. Папа открывает ее глаза двумя пальцами, глаза закатились. Тогда он бьет ее по щекам, и я начинаю плакать, потому что не хочу, чтобы папа обижал маму, когда той и так херово.
   - Ушастый, заткнись, блядь!!! Аля, давай, давай сука ты, мать твою!!!
   Дедушка выходит из своей комнаты, дверь в которую как раз расположена в стене серой комнаты, смотрит на маму, потом на папу, и говорит.
   - Ну что, допрыгались, наркоманы чертовы!!!
   Папа смотрит на него так же как я на Облезлого.
   - ИДИ НА ХУЙ ОТСЮДА, СТАРЫЙ!!!
   Дедушка недовольно качает головой, потом цыкает и снова закрывается в своей комнате. Мне нравится у него бывать и Я - единственный, кого он туда пускает. Сам дедушка мне не нравится, он курит свою "Приму", много кашляет и таскает с собой банку, в которую сплевывает откашлянную мокроту. Когда банка заполняется, он прячет ее в бабушкин сервант и достает новую, и снова плюет. Мне нравится только смотреть телевизор, сидя на полу. Он на длинных ножках и черно-белый, но все равно это лучше, чем смотреть на маму с папой.
   Папа продолжает бить маму по щекам, потом зажимает одной рукой ее нос, а второй открывает рот и дышит прямо в нее. Не знаю, что он делает, но мне это не нравится. Потом он давит руками ей на грудь и снова дышит в ее рот. Я продолжаю плакать и бью его кулаком по плечу, говорю, чтобы он перестал.
   - Ушастый, уйди тебе говорю!!!
   Снова бьет по щекам, мама закрывает рот. Папа старается разжать ей зубы, но рот не открывается, я плачу. Он бьет ей кулаком по губам, снова старается раскрыть рот, но у него ничего не получается. Тогда он берет ложку, что лежит рядом с мамой, и старается втиснуть ее между маминых зубов. Раздается неприятный звук, он давит на ложку со всей силы, так что мамина шея прогибается к полу. И только тогда ее рот раскрывается, и папа снова дышит в нее. У мамы изо рта течет розовая пена, не вынимая ложку, папа бьет ей по груди. Снова дышит, снова бьет, опять дышит, бьет по щекам, давит на грудь. Мама не отвечает, ее лицо белое, веки из черных стали фиолетовыми, такими же, как и ее губы.
   Я топаю ногами, кричу, плачу, стараюсь оттащить отца от мамы, но он меня отталкивает и продолжает свои издевательства.
   - Давай, Аля, дыши паскуда ты ебаная, дыши блядь!!!
   Маме херово было еще с утра, она, как только проснулась, сразу же побежала в туалет, но не успела, и ее вырвало прямо в коридоре. Потом она говорила папе что ей нужно втереться, что ее ломает нехерово, что еще час и ей пиздец, что она вдобавок обосрется, если не получит дозу. Половины из этих слов я не знаю, но мама говорила именно так.
   - Ушастый, дай адреналин!!! - папа поднимает с пола первый попавшийся баян и шарит руками в поисках его острого кончика.
   Я знаю, где лежит адреналин, как-то раз дяде Пушкину, другу папы, тоже было херово, и мама колола ему эту штуку, чтобы тот проснулся. И я бегу к серванту, открываю нижний ящик и беру ампулу, отдаю ее папе. Он срывает с нее верхушку, вставляет туда острый кончик баяна, набирает, растирает мамину руку, просит, чтобы я перетянул ее выше локтя. И я перетягиваю, пока папа вводит в нее адреналин. И мама просыпается, ее словно резко выдергивает из сна. Она сгибается пополам, глубоко дышит и кашляет, ее глаза широко раскрыты, рот весь в слюнях, из левой ноздри раздувается и лопается сопливый пузырь. И я начинаю смеяться, потому что этот пузырь меня очень насмешил.
   - Аль, я, наверное, просто хуево разбадяжил, там штукатурки на семидесятку больше получилось. Ща исправлять буду, а то подохнем все нахуй!!!
   Мама ничего не отвечает и, не меняя выражения лица, лишь откидывает голову назад и разглядывает потолок, в то время как папа поднимается и вновь уходит на кухню. Облезлый спрыгивает с подоконника и, мурлыча, трется о мамину ногу, я его не трогаю. Его черед настанет чуть позже, когда станет херово папе, и он не сможет мне помешать.
   - Мама, а почему тебе херово стало?
   Вначале мама не отвечает и продолжает глубоко дышать, потом сдвигает брови, сглатывает накопившуюся слюну и говорит почти шепотом.
   - Потому что твой отец дебил.
   И я снова смеюсь, а мама поднимается, я ей помогаю, и уходит в свою комнату. Мне становится скучно, и я стучусь к дедушке, чтобы посмотреть телевизор. Дедушка как всегда сидит в своем кресле, на подлокотнике у него пепельница, в одной руке сигарета, в другой банка с мокротой. Он смотрит фильм про летчиков, я бы, конечно, посмотрел мультики, но это дедушкин телевизор, поэтому я сажусь на пол и молчу.
   - Твоя бабушка, если бы она только видела во что превратил ее дочь этот сукин сын, - сукиным сыном, дедушка называет моего папу. - Когда она умерла, мы с твоей мамой страдали, казалось, мир потерял цвета, ничто не доставляло радости. Вот тогда-то и появился этот сукин сын, он охмурил твою мать, я тогда еще не отошел от смерти твоей бабушки, понимаешь? И я ничего не смог сделать, они стали жить вместе, а потом он подсадил ее на свой героин...
   Дедушка замолкает, потом кашляет, хрипит и сплевывает в банку. Я в это время смотрю, как один летчик атакует немецкий самолет. Скука смертная, и как взрослые могут смотреть такую гадость? Здесь же нет ничего интересного. Вот мультики другое дело, кому интересно смотреть обычную жизнь, это же все снято, а вот мультики - они нарисованные, поэтому их смотреть интересно.
   - Я сказал ей: Алевтина, что же ты делаешь? Но ей было все равно, понимаешь, она топила свое горе в этом уроде, колола его наркотики, была влюблена в него. И посмотри во что они превратили наш дом, раньше тут было красиво, а сейчас?
   - А сейчас тараканы бегают, - говорю я, увидев насекомое под дедушкиным креслом.
   - Верно, Илюш. Одни тараканы и главный из них знаешь кто?
   Он смотрит на меня, я смотрю на дедушку и спрашиваю: кто?
   - Твой отец, - отвечает он.
   Папа говорит, чтобы я не слушал дедушку, потому что он схуиебился и всякое говно толкает, так он говорит. Я не совсем понимаю, что это значит, но все равно слушаю, потому что дедушка хоть он и плохо пахнет, и курит, и носит свою банку, кажется мне очень умным, и я всегда принимаю его слова за правду. И я представляю, как папа руководит тараканами, отдает им приказы, как тот дяденька в фильме, что заставил летчика лететь на вражеские войска. Вот почему в моей комнате тараканов особенно много, ведь папа меня не любит.
   - А почему папа главный?
   - Ты видел, во что он превратил кухню? Целая нарколаборатория, он делает героин для своих дружков, этих тараканов. Да еще мать твою подсадил, понимаешь? Эх, Илюша, я бы давно на него сообщил, если бы не был уверен в том, что тогда тебя заберут в детский дом. А ты единственный кто остался с дедушкой, верно?
   Он треплет меня за волосы, и на плечо мне падает пепел.
   Кухня для дедушки святое, он всегда любит хорошо поесть, в отличие от мамы с папой, они вообще практически не едят, во всяком случае, не при мне. А вот дедушка наоборот, у него в шкафчике с выдвижными полками лежат всякие печеньки, конфеты, леденцы, шоколадки, заварные пирожные - все, что я так люблю. Холодильник тоже здесь, он перенес его с кухни, когда папа перестроил ее в свою, как говорит дедушка, нарколабораторию. Так же в дедушкиной комнате есть плитка, на которой он готовит. Я всегда ем у него.
   - Деда, а почему бабушка умерла?
   Я никогда не видел свою бабушку, она умерла задолго до моего рождения, и о ней никто не говорит, кроме дедушки и мамы. Хотя мама говорит о бабушке редко и то только плохое. А вот дедушка наоборот, рассказывает только хорошее, поэтому я еще не определился, как мне к ней относится, плохо или хорошо.
   - Ну,... твоя бабушка, - он снова кашляет и плюет в банку, и я смотрю, как по ее стенке стекает густая желтая слизь, - она была очень хорошей женщиной. Не такой, КАК ЭТОТ УЕБАН!!! - дедушка кричит в сторону двери, потом делает глубокую затяжку и тушит сигарету, опускает пепельницу на пол. - Она никогда не курила, говорила, что эта дрянь убивает, - смеется, - знала бы она, что теперь принимает ее дочь...
   Дедушка всегда заходит издалека, не рассказывает все сразу, и я отвлекаюсь, смотрю на дымок, струящийся из пепельницы, потом на летчика в телевизоре, который до сих пор стреляет по немцам. А дедушка все говорит и говорит, ему все равно - слушаю я его или нет, он рассказывает сам себе, вспоминает бабушку.
   - Этот сукин сын, как только вошел в дом, сразу начал осматриваться, смотреть, что бы такого спереть, понимаешь? Он же ворюга, через неделю пропали все драгоценности твоей мамы, еще через неделю драгоценности бабушки. А я сидел в своей комнате и ничего не знал, пока эта тварь опустошала наш дом... ЭТОТ ДОМ!!! - он обвел руками всю комнату, после чего недовольно причмокнул и откинулся на спинку кресла. - Этот дом всегда был местом нравственности, местом, где жила настоящая семья, где люди любили друг друга. А что теперь? Обычный наркоманский притон. - Дедушка переводит взгляд на меня. - Никогда не пробуй то дерьмо, что делает твой папаша, понял меня?
   Я киваю головой, хотя не понимаю, почему дедушка ругается, ведь папа делает счастье. И пусть маме от него сегодня было херово, но ведь это не потому, что оно плохое, оно же счастье. А маме было херово, потому что папа дебил, она так и сказала. А счастье я все равно когда-нибудь попробую.

.СТАДИОН, СОКРОВИЩЕ И ЧУВИХИ.

   Когда папа ушел в соседний дом к дяде Пушкину, который тоже делает счастье, к маме пришел дядя Валера, и они выгнали меня гулять на улицу. Я не обижаюсь, потому что гулять мне нравится гораздо больше, чем сидеть дома и смотреть вместе с дедушкой фильмы про летчиков или гонять Облезлого. Вчера я его больше не трогал, потому что задумал кое-что и не хочу, чтобы кот от меня бегал в самый ответственный момент.
   Во дворе много народа, большинство идет в сторону общежития, к бетонному забору, за которым располагается заброшенный стадион. Не знаю, что там происходит, но я тоже хочу посмотреть, поэтому бегу за ними. Старшие ребята встают на цыпочки, смотрят в дырки наверху забора и шипят на Мишку, моего друга, который громко спрашивает: "Ну, скоро?" А я спрашиваю у него: "Что скоро?" И Мишка рассказывает, что сейчас на стадион прибегут Коты с Гедрахой и будут драться. Это такие группировки, они самые сильные в нашем городе, и поэтому всем хочется на это посмотреть. Мне тоже хочется, и я начинаю высматривать, куда бы можно залезть, чтобы было видно. Некоторые ребята сидят на гаражах "улитках", которые как раз стоят возле забора, но там места больше нет. Другие забрались на забор стоящего рядом детского садика, но потом слезли, потому что там ничего не видно, весь стадион закрывают трибуны. Некоторых, у кого есть старшие братья, посадили на плечи. Кто-то притащил большие доски и, прислонив их к забору, забрался наверх. Мы с Мишкой решили сделать то же самое, но пока добежали до помойки, откуда эти доски все и брали, нам не досталось, мы побежали обратно.
   Потом появился Лесик - тоже из нашего двора, он старше нас на год - со своим старшим братом. Но тот его на плечи не сажает, говорит, что Лесик еще мал махачи смотреть. И вот нас трое: Я, Мишка и Лесик - стоим и не знаем что делать, дырок в заборе нет, только наверху, но это специальные, а вот внизу ни одной.
   И тут мы видим, как сбоку забора из-за кустов выходит какой-то дяденька с ведром в руке, мы переглянулись и побежали туда. Оказалось это "потайной проход", ведущий на стадион, как мы прозвали его позже. Там очень узко, слева задние стены гаражей, а справа тот самый бетонный забор, посередине протоптанная тропинка, по бокам которой растет крапива и "бешеные огурцы". Это такие маленькие штучки, на которые если нажать, они взрываются. И вот мы бежим вперед, потому что уже слышим свист и крики, а значит уже что-то начинается, и не обращаем внимания на крапиву, которая то и дело обжигает наши оголенные плечи.
   Через мгновение мы уже стоим на пригорке и видим весь стадион целиком. С левой стороны вдалеке есть здание из белого кирпича, оно заброшено и ведет на железнодорожные пути, оттуда выходят большие ребята в синей спортивной форме. Справа старые трибуны, тоже из кирпича, только красного, из-за которых появляется другая толпа. Я заметил, что все, и левые и правые, держат в руках палки и прутья, и мне стало как-то не по себе. В животе у меня сразу же стало очень холодно, и это отозвалось спине россыпью мелких мурашек. Мишка спрятался за забор и только выглядывает наполовину, а Лесик стоит впереди меня, как ни в чем не бывало, и смеется, почему не знаю.
   Слышатся крики, летят камни, и толпы встречаются на середине стадиона. Я сначала даже не сообразил, что же на самом деле там происходит, образовался плотный клубок синей формы, который вскоре начал распадаться на отдельные части, и тут я увидел дерущихся людей. Кто-то кричал от боли, лежа на земле, и, скрючившись, закрывался руками, кто-то от ярости, и махал палкой в разные стороны, отбивался от нападающих. Людей было так много, что я даже не успевал следить за ходом драки, ведь все они были одеты одинаково, и не понятно кто выигрывал, Гедраха или Коты. Я заметил лысого паренька и начал следить за ним, вначале он побеждал и бил кого-то лежащего, а потом к нему сзади подбежали двое других и начали бить его. Он закрывается, прижимает голову, пытается отбежать, но встречает удар третьего и падает. Его пинают, и я вижу, как сбоку к ним бежит какой-то толстяк с огромным бревном в руке. И я думаю, вот сейчас он поможет моему лысому, но нет, толпа расходится, и на голову лысого опускается это самое бревно, потом снова и снова, пока толстяка не оттаскивают в сторону те трое. Он вырывается, пытается снова поднять бревно, но тут уже на него нападают и все повторяется. Я смотрю на Лысого, он лежит и не шевелится, голова, кажется, пробита, отсюда плохо видно, но теперь она не белая, как было раньше, а красная.
   - Заебок!!! - говорит Лесик и улыбается.
   - Ага, - отвечаю я, хотя самому страшновато.
   Еще минута и все расходятся. Уже никто не дерется, обходят стадион и поднимают лежащих на земле, забирают с собой, уносят под руки. Одни уходят за трибуны, другие через дом из белого кирпича. Драка окончена. Никогда не думал, что драки между группировками так быстро заканчиваются.
   Мы возвращаемся, плечи чешутся от крапивы, на штанах репейник. Во дворе общежития все обсуждают стычку, кто-то говорит, что победила Гедраха, другие, что победили Коты. А мне все равно кто победил, мне жалко того лысого парня. Его вчетвером уносили - двое за руки, двое за ноги и еще кричали что-то вслед тому Толстяку, что его бревном ударил. Лучше бы он Облезлого так побил, я бы только рад был.
   - Смотри, - говорит Мишка и показывает пальцем на худенького мальчика, стоящего неподалеку от нас, он постарше меня с Мишкой, но не намного, - это Червяк.
   - А почему Червяк? - спрашиваю я.
   - Он червяков за рубль жрет.
   Мишка смеется, а я смотрю на этого пацана и тоже смеюсь. Думаю, вот дурак, жрать червяков за рубль, когда самая дешевая жевачка "Turbo" в палатке стоит двести, хотя мне больше нравится "Boomer" - дыневый, он стоит триста пятьдесят рублей. Заметив, что мы над ним смеемся, Червяк дергается в нашу сторону, и мы убегаем.
   Я не хочу драться, к тому же я и не умею этого делать, и мы убегаем в гаражи. Червяк еще немного бежит за нами, но потом останавливается, разворачивается и уходит. Мы пробегаем еще немного, но вскоре переходим на обычный шаг. Возвращаться сейчас во двор нет никакого желания, этот Червяк нас наверняка поймает. И тогда Мишка говорит:
   - Может на Стеколку сходим?
   - Давай.
   Стеколка - это такой завод, где делают бутылки. Завод пока работает, и на него никого не пропускают, но есть там один ангар, который еще давно сгорел и теперь вроде как не относится к территории завода. В нем очень много селитры, порошка, из которого взрослые ребята во дворе делают петарды на новый год. Они вымачивают в селитрованной воде бумагу, сушат ее, потом запихивают в жестяные банки, делают в них дырочки и кладут под ванну, где эти банки и лежат до нового года. Селитру они набирают осенью, потому что зимой она замерзает и ее сложно отколупывать. Мы идем туда.
   Проходим через гаражи, поднимаемся на горку, потом пролезаем через дырку в заграждении и быстро бежим к ангару. Бежим мы потому, что на территории завода есть собаки, и ребята постарше, говорили, что они могут кусаться. Благо по пути нам ни одной из них не встретилось, и мы благополучно проникли в ангар через окно. Оно низкое и без стекол к тому же, так что с этим проблем не было.
   Внутри все помещение в белом порошке, тут его целые горы, из которых торчат какие-то железные баки. Но этот порошок не рассыпчатый, а наоборот твердый. И это не все селитра, тут наполовину аммиак, кажется, так его во дворе ребята называют. Наверху какая-то ржавая кабинка, в которую можно пробраться лишь по вертикальной стальной лестнице, но мы туда никогда не лазили. Мы вообще об этом ангаре узнали только недавно от Лесика, он как раз тогда нас с собой взял селитру собирать.
   Мне все было интересно, как он селитру от аммиака отличает, ведь и аммиак и селитра белого цвета. А он сказал, что на вкус. И он тыкал в эти белоснежные горы пальцем, а потом совал его в рот и облизывал, сплевывал и говорил: "Фу, бля, не то". А когда все-таки нашел, достал полиэтиленовый пакет, и мы, вооружившись лопатками, засыпали туда порошок и брали его из того места, на которое нам указывал Лесик.
   Но сейчас мы здесь не из-за селитры, нам с Мишкой нужно выждать время, пока Червяк не уйдет со двора. Мы стоим возле окна, что выходит на сторону нашего дома, Мишка садится на корточки и зевает, а я подпрыгиваю и сажусь на железный бак, стоящий рядом.
   - Видел, какая драка была?
   - Ага, - отвечаю я, - а ты видел того толстого, который бревном лысого побил? Я за него болел.
   - За толстого?
   - Не, он мне не понравился, я за лысого болел.
   - А я ни за кого не болел.
   Мишка наклоняется и подбирает маленький камушек, швыряет его в сторону, подбирает другой и проделывает с ним то же самое. Я в это время, опираюсь руками в бак и болтаю ногами.
   Толстяк мне не понравился, потому что он очень похож на дядю Валеру из соседнего подъезда. Чаще всего он приходит к нам в гости, когда папа уходит к дяде Пушкину "обсудить дела", так он говорит. И вот этот толстяк, - дядя Валера, - вместе с мамой отправляется в коричневую комнату. Помню, я как-то раз гнал Облезлого в сторону кухни и услышал ее голос. Мне показалось, что мама плачет, и я заглянул к ним. Дядя Валера держал ее за волосы, а мама была повернута лицом к стене, у него спущены штаны до колен, а у мамы задрано платье. Тогда я набросился на него, принялся рыдать и бить дядю Валеру по ноге, на что мама рассердилась, сказала, что "я не даю им нормально поебаться" и выставила меня за дверь. С тех пор, когда дядя Валера приходит к нам в гости, меня отправляют на улицу. Но не нравится он мне не из-за этого, а из-за того, что обижает маму.
   - Смотри!!!
   Мишка тычет пальцем в дальний угол ангара, я напрягаю глаза и вижу... блеск, синий, зеленый... бриллианты!!! Я спрыгиваю с бака и бегу туда, Мишка вместе со мной. Мы склоняемся над этими сокровищами, и я чувствую себя пиратом, как в том фильме, что смотрел неделю назад у дедушки по телевизору. Теперь мы богачи, мы можем продать эти камешки и купить себе все, что только захотим!!! В первую очередь, я куплю себе много вкусностей, столько, чтобы на всю жизнь хватило, потом куплю новый телевизор, а лучше два: один для дедушки, чтобы он смотрел свои фильмы, а второй себе, чтобы смотреть мультики. Еще я куплю для папы "нарколабораторию", чтобы он освободил кухню, и они с дедушкой больше не ругались. А для мамы я куплю "поебаться", чтобы она больше не пускала дядю Валеру. И мы станем жить лучше всех во всем мире!!!
   - Это сокровища!!! - говорю я и принимаюсь набивать цветными камешками карманы штанов.
   Мишка делает то же самое, мы смеемся, радость заливает нас с ног до головы, как бриллианты, что заполняют наши карманы. Я все думаю о новых возможностях, о том, что теперь мы уедем куда-нибудь в Америку, и там я смогу стать настоящим полицейским и стрелять в бандитов. О том, как мама подхватит меня на руки и будет кружить, и целовать в щеки, и говорить, что я самый лучший во всем мире, и что теперь, благодаря мне, мы станем самыми богатыми.
   Когда места для камушков не остается, мы начинаем аккуратно ходить по ангару, придерживая руками переполненные карманы, и искать какой-нибудь пакет, чтобы взять побольше бриллиантов. Но никаких пакетов здесь нет, и мы лишь с огорчением взираем на все, что осталось лежать в углу.
   - Давай домой отнесем и еще раз придем? Давай? - спрашивает Мишка, в его глазах искрится надежда. - Их тут оставлять нельзя, а то Лесик за селитрой придет и все наши сокровища отнимет.
   И я соглашаюсь.
   Мы не спеша вылезаем из ангара, просыпая при этом несколько бриллиантов на землю, собак больше никто не боится. Двигаемся в сторону гаражей. Там есть горка, вот на ней у нас точно все вывалится, и тогда мы решаем пройти через стадион. Там дорога получше будет.
   До стадиона отсюда не очень далеко, минут пять ходьбы, но мы идем еще быстрее, потому что очень торопимся. Выходим на железную дорогу, проходим по ней, испачкав низ обеих штанин мазутом, потом сворачиваем в сторону заброшенного дома из белого кирпича, откуда выбегала одна из группировок, и через него проходим на стадион.
   Стадион наш скорее похож на помойку, чем на спортивную площадку для футбола, наверное, из-за этого его и закрыли. Тут повсюду мусор, особенно возле гаражей, там его целая куча, жженые покрышки, полиэтиленовые пакеты с чем-то желтым внутри, железки всякие, разбитые лампочки, что висят в подъездах, пластиковые и стеклянные бутылки, есть даже детская коляска красного цвета, правда она вся грязная и не сразу удается понять, что она именно красного цвета. А еще тут повсюду баяны, такие же, как у нас на полу в серой комнате.
   - Может, пойдем, посмотрим на бревно? - спрашивает Мишка.
   И я снова соглашаюсь.
   Мне хочется узнать, проломил тот толстяк голову лысому или нет. И мы направляемся туда. Я боюсь, что увижу кровь на бревне или рядом с ним, тогда это будет означать, что тому лысому все-таки досталось, а я ведь за него болел.
   Бревно выглядит еще больше, когда мы подходим вплотную. Здесь же валяются и палки с прутьями, хотя большую часть из них унесли ребята в синих спортивных костюмах. Я наклоняюсь и смотрю на землю, крови вроде нигде не видно, на бревне тоже. Хотя здесь так грязно, что может быть, я просто ее не замечаю.
   Я НЕ ЗАМЕЧАЮ ЕЕ...
   - Эй, пацан, подойди сюда!
   Мы с Мишкой поворачиваемся в сторону трибун, там стоят две девочки лет четырнадцати. Я оглядываюсь по сторонам, потом показываю на себя пальцем, и они кивают головами, кричат: "Да-да, ты. Иди сюда, разговор есть". Я никогда не боялся незнакомых людей, к тому же девочек. Подхожу к ним, Мишка плетется за мной, но вплотную не подходит, держится на расстоянии.
   - А второй че не идет?
   - Он боится, - говорю.
   - Ну и хуй с ним, - насмехается девочка и хватает меня за руку, вторая следует ее примеру. Они отводят меня к входу в трибуны, так, чтобы нас не заметили из окон стоящего за забором общежития.
   От них пахнет костром и сигаретами, и я сам начинаю бояться. Все из-за той рекламы, которую видел по телевизору у дедушки. Там мальчик сидит в туалете и нюхает туалетную бумагу, у него синяки под глазами, как у папы с мамой, только еще больше. В это время ЕГО папа смотрит телевизор, там показывают худых ребят, которые нюхают пакеты с клеем, и женский голос говорит: "Они собираются в подвалах и на чердаках ваших домов. Они нюхают клей и употребляют тяжелые наркотики, (правда, что такое наркотики, я до сих пор не понял) большинству из них еще нет и четырнадцати, это могут быть ваши дети". В этот момент мальчик, что сидел в туалете, уходит из дома, хлопает дверью. Его папа поворачивается, и спрашивает: "Сынок, ты ужинать-то будешь?" Я тогда сильно испугался, боюсь и теперь, потому что эти девочки тоже могут быть наркоманками.
   - Снимай штаны, - говорит одна из них, и я тут же начинаю плакать.
   - Девочки, пожалуйста, отпустите меня...
   - Мы, бля, не девочки, понял?! - вмешивается вторая, Мишка, который так и стоит метрах в десяти от нас, кричит, чтобы я бежал, но я боюсь и шагу ступить. - Мы чувихи, понял?! - я кивнул. - А ты чувак!!!
   Она достает нож, такие кажется, называются "бабочками". Теперь я не плачу, а скорее реву во всю глотку, особенно после того, как увидел Мишку. Он бежит в сторону "потайного прохода", оставляя за собой след из бриллиантов, наших сокровищ, которые выпадают у него из кармана. Я боюсь, что меня порежут, или еще чего хуже, убьют. Смотрю на лезвие ножа и кричу.
   - СНИМАЙ ШТАНЫ, ЕБ ТВОЮ!!!
   - Не-на-дааааа...
   Та, что без ножа, хватает меня сзади за руки, а другая рывками срывает с меня штаны. Я зажимаюсь, стараюсь дергать ногами, но делаю только хуже, и теперь уже МОИ сокровища падают на землю, звенят, ударяясь о рыхлый асфальт перед входом в трибуны. Плакали мои сладости, два телевизора, для меня и для дедушки, папина "нарколаборатория" и мамина "поебаться". С меня снимают трусы такими же рывками, а потом та девочка, что с ножом, приказывает заткнуть мне рот. И ее подруга, та, что держит меня сзади, повинуется - закрывает мой рот своей рукой, сжимает так, что болят щеки. И мои слезы катятся по ее тонким пальцам, от которых пахнет, как от дедушкиной пепельницы.
   - Тебе понравится, - говорит чувиха с ножом.
   Что значит "чувиха", я не понял, так же, как не понял, что такое "поебаться", "нарколаборатория" и "наркотики"...
   Она трогает мою пипиську, целует ее, потом берет полностью в свой рот, я в это время кусаю ее подругу за ладонь, за что получаю затрещину. Брыкаюсь ногами, и мои яички больно сжимают в кулак, тогда я снова кричу и замираю на месте. Не дергаюсь и стараюсь не кричать, только глубоко дышу от страха.
   - Блядь, да он не стоит ни хера!!!
   - Да ты заебала.
   - Да я те говорю, пошли другого найдем.
   Меня хватают за волосы, мотают из стороны в сторону, а потом кидают. Я падаю, подтягивая одной рукой трусы, а второй собирая камешки, что выпали из кармана, ору так, что у самого уши закладывает.
   "Чувихи" уходят, бросают мне: "Блядь, да ты радоваться должен, пиздося!!!" Чему радоваться я так и не понял, но то, что лысому не пробили башку, это уже хорошо. Определенно, ведь я за него болел.
  
  

.ОБЛЕЗЛЫЙ ПАПА.

   Камешки, которые мы с Мишкой собирали на Стеколке, оказались обычным стеклом, или "херней", как сказал папа. Я довольно быстро добрался до дома, собрав по пути еще немного того, что просыпал Мишка, когда убегал. Принес все это домой. Дядя Валера уже ушел, и теперь мама сидела на корточках в коридоре и курила дедушкину Приму. Я с довольным видом подошел к ней, достал из кармана один камушек и протянул ей. Она посмотрела на камень, потом на меня, и я сказал.
   - Смотри, мама, мы теперь богачи.
   Она затушила сигарету об стену, при этом дым попал ей в глаза, и она на мгновение зажмурилась, посмеялась, встала и ушла в свою комнату. Я не понял, обрадовалась она, или наоборот, огорчилась, но решил не уточнять, потому что после дяди Валеры мама становится дерганой и может меня наказать.
   Тогда я вывалил все свои сокровища на пол и пошел в туалет. Помыл пипиську, потому что та "чувиха" брала ее в рот, и теперь на ней - пипиське - были ее слюни, хоть и засохшие. Потом посмотрел на коробку Облезлого - весь песок в ней темный, черт лысый все зассал. Нужно с ним кончать, как говорилось в одном из дедушкиных фильмов.
   Хлопает входная дверь, и я слышу папин крик.
   - Кто, блядь, тут навалил этой хуйни?!
   - Твой гребаный сынок, блядь!!! - кричит мама из комнаты, и я начинаю бояться.
   - Ушастый, сука, иди сюда, мудило ты ебаное!!! - я молчу и не выхожу. - Где этот пидор?! Аля, где он, нахуй?!
   - В сортире.
   Папа рывком открывает дверь в туалет, его глаза выпучены, хотя выражение лица вроде как спокойное. Но так всегда бывает, когда он от дяди Пушкина возвращается.
   Дядя Пушкин очень смешной, он маленький, чуть выше Лесика, и зовут его Александр Сергеевич, поэтому все взрослые во дворе прозвали его Пушкиным, в честь поэта. У него есть дочка Катя, ей сейчас три годика.
   - Ушастый, что за херню ты принес?
   - Это сокровища, - говорю я, - бриллианты.
   Папа берет меня за ухо и выводит в коридор, тычет пальцем на пол, где разбросаны камешки и говорит.
   - Это, блядь, херня, а не сокровища! Стекляшки, мусор, понятно?
   - Да, папа, - отвечаю, сморщив нос и прикрыв один глаз от боли, папа до сих пор держит меня за ухо.
   - Выноси всю эту хуйню на улицу, мне и так дерьма в доме хватает.
   Отпускает меня и идет к маме, а я смотрю на стекляшки. Теперь они уже не так блестят, как раньше, не вызывают радости и вообще кажутся какими-то грязными и неприметными. Я беру плотный пакет, один из тех, что висят у нас в коридоре на вешалке, и ссыпаю кучу "херни" в него.
   Ухо болит, оно опять стало горячим и красным.
   Мимо проходит довольный Облезлый, он облизывается, смотрит на меня, потом поднимает хвост и спокойно заходит в туалет - снова ссать пошел. Ох, допрыгаешься ты у меня, котяра!!!
   Выхожу на улицу, Мишка сидит на лавке. Увидев меня, он спрыгивает и бежит ко мне. Я прохожу мимо, не хочу с ним разговаривать.
   - Ну, чего там было? - спрашивает.
   - Ничего.
   Я сержусь на него, потому что он убежал от меня, оставил на растерзание этим "чувихам", думаю, он и сам не рад, что так сделал. Во всяком случае, я бы на его месте не бросил друга в такой ситуации. Побежал бы за помощью или начал кидать в них камни, сделал бы хоть что-нибудь, чтобы отбить, спасти приятеля.
   Быстрым шагом направляюсь в сторону помойки, Мишка идет за мной.
   - Илюх, ну ты чего, обиделся?
   - Да, обиделся!!! - я поворачиваюсь и кричу ему прямо в лицо. - Ты не должен был меня бросать, вот я бы тебя не бросил, понял?!
   - Ну ладно тебе, - его извиняющийся тон, большие мокрые глаза, - я просто испугался. Ну, хочешь, я сейчас сам туда пойду, хочешь?
   - Отстань от меня, друг называется.
   - Ну, Илюх, ну... чего мне сделать?
   Облезлый, этот мешок с дерьмом, черт лысый, ему не жить - сегодня же. Подходя к помойным бакам, я невольно расплываюсь в улыбке.
   - Поможешь мне с котом?
   - Конечно, мы же друзья.
   Выбрасываю пакет с сокровищами, в этот момент Мишка смотрит на меня, как на дурака, а я ему объясняю, что это не бриллианты, а обычное стекло. Смеюсь над ним, и над его карманами, в которых до сих пор еще немного этой "херни" лежит. И тогда он вытаскивает их, кидает в помойный бак, губы его трясутся, но он не плачет. И мы возвращаемся за Облезлым.
   У нас неподалеку от дома есть стройка, там такая огромная яма и пока есть только подвал, перед ним одна на другой лежат бетонные плиты, кирпичи, доски всякие, я давно приглядел там место для черта лысого. Эту стройку видно лишь из соседнего дома, но вряд ли кто-то заметит двух детей с котом на руках. Мало ли зачем они туда пошли, к тому же здесь ребята постарше в догонялки играют, однажды один даже упал и распорол себе кожу на голове, ему восемь швов накладывали. Помню, его несли на руках через весь двор, а он орал как резаный. Так же я сейчас несу Облезлого, только этот предпочитает молчать. Он выгибает хвост, поднимает голову, смотрит на меня, словно не понимает, куда его несут, а я лишь улыбаюсь, глядя перед собой на приближающуюся стройку. Улыбаюсь, и шрам на моей щеке изгибается змеей, это он первый начал, этот черт лысый, кот-зассыха.
   Проходим внутрь, спускаясь по каменным ступенькам, оборачиваемся, чтобы в очередной раз убедиться, что нас никто не заметил. Облезлый что-то заподозрил, пытается вырываться, громко мяукает, но я лишь сильнее сжимаю его пушистое тельце и иду вперед, переступая через бетонные порожки, что разделяют подвал на несколько частей. Пола здесь нет, вместо него сырая земля, стены сухие в отличие от нашего подвала, но тоже холодные и бугристые. Мы идем дальше, в самый конец подвала, чтобы у кота не было шансов сбежать. Мишка все время оглядывается назад, периодически спотыкается, чего-то говорит. Но я его не слушаю, стараюсь как можно скорее прийти на запланированное место и разделаться с этим мяукающим уродом.
   - Илюх, а чего мы делать будем?
   Голос Мишки дрожит, он никогда на эту стройку не ходил, потому что боится недостроенных зданий. Говорит, что там маньяки ходят. Однако это не останавливает его бегать на Стеколку, лазать внутрь трибун, где гораздо страшнее, чем здесь, и ходить к Ромику, который живет в нашей двенадцатиэтажке, а туда даже я не хожу.
   - Идем-идем!!!
   Говорю я, а сам чуть ли не подпрыгиваю. С одной стороны я безумно рад, что сейчас избавлюсь от Облезлого, но с другой, я даже не представляю, каким образом происходит убийство, и как это делается. Я видел у дедушки по телевизору, как убивают людей, стреляя в них из пистолетов, но как убить кого-то, не имея ничего кроме собственных рук?! Хороший вопрос.
   - Илюх, а может, вернемся?
   - Не-не, нужно кота замочить, - говорю я и снова улыбаюсь, потому что рад своей реплике, ЗАМОЧИТЬ - я услышал это в том же самом фильме. Как он назывался, я не помню, помню лишь, как главного героя в конце картины - картина, почему-то дедушка называл фильмы именно так - ставят к стенке и расстреливают. Спрут, точно!!! Именно так он и назывался. Спрут.
   И вот мы на месте. Подвал заканчивается большим полукругом, крыши здесь нет, и сверху на нас смотрит свинцовое небо. Скоро пойдет дождь, дело к осени. Облезлый тут же летит об стену, ударяется и верещит, бросается к выходу.
   - Мишка, держи его!!!
   Куда там, Мишка сам орет как резаный, а я догоняю кота прямо на выходе, наступаю на его спину ногой. Черт лысый вырывается, его глаза округлились до такой степени, что сейчас напоминают елочные игрушки, передними лапами он упирается в землю и дергает спиной, еще немного и он бы высвободился, но теперь я хватаю его за хвост. Котяра тут же устремляется к моей руке, но я вздымаю его тельце кверху и кручу над головой. Мишка плачет, зажимаясь в стену, я и не знал, что он такой трусливый. Бью Облезлого об угол, и тут он замолкает. Отпускаю руки, кот отлетает и падает, сворачивается в клубок и трясется. Я бью его ногой, и пушистый комок отъезжает на некоторое расстояние. Он медленно моргает, мурлычет. Кажется, такое состояние называется шоком.
   - Ты что, дурак?! - кричит Мишка весь в слезах.
   Но я его не слушаю. Выбегаю из подвала, подбираю первый попавшийся камень и залетаю обратно, кидаю камнем в Облезлого, и удар приходится точно по центру его трясущейся головы. Подбираю камень и снова кидаю, размахиваюсь так, что рука болит, но на сей раз промахиваюсь. Тогда я просто сажусь на корточки и, зажав тот же самый камень в кулак, бью его по ребрам, и с каждым приземлением моих ударов из кота вырывается особенно громкое мурлыканье. Бью до тех пор, пока в боку у него не появляется углубление, похожее на ямку. Из носа у кота пузырится кровь, он хрипит и рычит одновременно. Я останавливаюсь, отхожу в сторону. Дыхание перехватывает, сердце готово вырваться из груди, уши мои краснеют, как это обычно бывает, если я набегаюсь и устану. Мишка с криками и соплями вылетает из подвала. Я смотрю ему в след, потом прыгаю обеими ногами сверху на кота и тоже направляюсь к выходу. Мой шрам отомщен.
   Странно, но пропажу кота никто не обнаружил. Папа был занят продажей счастья, к нему в день приходило много народа, и он не обращал внимания на отсутствие пушистого комка под ногами, который ранее постоянно крутился возле него, если шла продажа. Мама либо лежала в серой комнате, и ей уже было хорошо, либо уходила к дяде Валере. А дедушка вообще не выходил из своей комнаты. В последнее время он стал очень часто вспоминать бабушку и даже периодически забывал мне готовить.
   Я даже был рад такому равнодушию со стороны семьи. Я чувствовал себя тем толстяком, что побил лысого бревном на стадионе. Был таким же сильным, и никто мне за это ничего не сделал. А вот Мишка больше не появлялся, он не выходил на улицу и вообще перестал со мной общаться. Впрочем, я не особо и переживал, потому что он меня бросил, можно сказать предал. А о предателях жалеть не стоит.
   Прошло несколько недель, и я уже думал, что Облезлый не вернется, что он умер в том самом подвале. Но этого не произошло, в то утро я проснулся от папиных криков.
   - Ебаные дети, я их, блядь, по стенке размажу!!!
   Папа кричал из кухни, я слышал, как звенят пустые банки, разбиваясь о стену, как он бьет кулаком по столу, как мама старается его успокоить. Как выходит из своей комнаты дедушка, направляется на кухню, и они начинают ругаться.
   - Что ты здесь орешь?!
   - Иди на хуй!!! - кричал папа в ответ, и я еще сильнее вжимался в подушку.
   - Наркоты гребаные, вы у меня дождетесь, я вас всех пересажаю!
   - Я те, блядь, ща ебальник вскрою, не выводи меня, сука!!! Аля, убери его на хуй, пока я ему ебасос не вскрыл.
   Я слышу, как мама сдерживает отца, как она бурчит что-то в успокаивающем тоне, но слов разобрать не могу, только крики, бесконечные и пронизывающие до мозга костей.
   - Да он охуел, ты слышала?!
   Снова бурчание.
   - Да мне по хую, что это твой отец, ясно?!
   - Ты прекрати со мной разговаривать в таком тоне, - кричит дедушка, - я всю жизнь работал!!! Я человек, ясно?! Человек, я имею право на жизнь, понятно, имею!!!
   - Закрой ебало!
   - Что?!
   - Закрой ебало, я те говорю, пока к стене не припечатал!!!
   Папа всегда ругается, но сегодня в его голосе есть что-то еще, злоба, агрессия, ненависть. Я боюсь, что он может дойти до побоев, и они с дедушкой подерутся. Боюсь, что маме тоже достанется, боюсь, что все узнают про то, что это я покалечил Облезлого, и меня убьют. Я буду лежать в гробу, синий с вываленным языком, как баба Тоня. И ребята во дворе будут так же надо мной смеяться, как мы смеялись с Мишкой, когда ее гроб поднимали с табуреток, и у одного дяденьки, что стоял спереди, упали штаны. Помню, я смотрел на его грязные трусы, смеялся, показывал пальцем, в то время как ее сыну и родне было не до смеху. Они никогда ее не навещали, ну может, раз в полгода приезжали в гости, во всяком случае, часто я их здесь не видел. А когда баба Тоня умерла, никого рядом не оказалось. И она пролежала в своей квартире неделю, а это как раз лето было, и обнаружили ее, только когда запах распространился через вентиляцию по всему дому. Вызвали милицию, вскрыли дверь, все жильцы подъезда вывалили на улицу, открыли фрамуги настежь, чтобы запах с лестницы выветрился. Но запах все равно оставался в доме еще несколько дней. Когда открыли гроб, лицо бабы Тони закрывал белый кружевной платок, подул ветер, и он слетел на асфальт. Я увидел ее распухший язык, он был фиолетовый и напоминал котлету. С тех пор я могу есть только сосиски...
   Крики продолжаются.
   - Кто тя, блядь, обжирает?! - снова папа.
   - Вы... ВСЕ!!! Разменивайте квартиру и дайте мне жить спокойно, - дедушка плачет, я слышу это по его голосу, - мы с бабушкой всю жизнь прожили, я войну прошел, а вы и куска хлеба не даете!!! Я человек, еще раз повторяю, че-ло-век!!! И требую, чтобы со мной по-человечески разговаривали, понятно?!
   - Заткни ебальник, я те сказал!!!
   Бурчание мамы, плач дедушки, крик отца - все это въедается мне в голову, я лежу в кровати и накрываюсь с головой одеялом, словно стараясь сдержать эту ругань, но ничего не меняется, и я по-прежнему их слышу.
   - А ты хоть знаешь, что пока тебя нет, она с Валеркой здесь ебется, знаешь?!
   - Папа!!! - это мама, она теперь тоже кричит.
   - Рогатый наркот...
   Грохот. Мама верещит не своим голосом, слышно как переворачивается стол на кухне, потом звон разбитого стекла. Мое сердце подпрыгивает и замирает в оцепенении. Мне страшно и я вскакиваю, мчусь на кухню. Вижу, как дедушка лежит на спине, закрывается руками, отстранив голову, папа сидит на нем сверху и с остервенением бьет его по лицу. Я стою и мне страшно настолько, что голова начинает кружиться, чувствую, как по ногам у меня течет что-то теплое. Я описался.
   - УШАСТЫЙ!!! - папа заметил меня и, перелезая через дедушку, направился ко мне. Я кричу, так же, как тогда на стадионе с этими "чувихами", так что у самого уши закладывает. - УШАСТЫЙ, ИДИ СЮДА!!!
   Мама отталкивает его и прижимает меня к себе, и я цепляюсь в нее обеими руками, зарываюсь лицом в ее теплый живот. Папа покачивается, в это время поднимается дедушка, мыча, он толкает моего отца в плечо, подходит и обнимает нас с мамой. Все лицо его разбито. Я поворачиваю голову и вижу дедушкину банку прямо посреди кухни, она расколота и теперь вся мокрота растекается по полу. Мне неприятно на это смотреть, и я снова утыкаюсь в мамин живот.
   - Может это еще и не мой сын, блядь?!
   - Не твой, - кричит мама, - Валеркин он, понял!!! И только посмей мне его еще хоть раз тронуть!!!
   Втроем уходим в комнату дедушки, там меня сажают в кресло и включают телевизор, а мама начинает рыться в аптечке, что-то искать. В этот момент хлопает входная дверь, папа уходит, но потом возвращается. Он приносит домой Облезлого, который все это время, пока они ругались, лежал под окном и мяукал. Черт лысый все-таки приполз домой, выжил. Правда, теперь у него плохо работали задние лапы.
   - Тебе нужно бросать эту дрянь, - говорит дедушка, пока мама задирает его голову кверху, в попытке остановить кровь из носа, - я о героине.
   - Я знаю, пап, знаю.
  
  

.НОВАЯ ЖИЗНЬ.

   После того случая папа полностью ушел в продажу, он не разговаривал ни с мамой, ни с дедушкой, ни тем более со мной. Даже Облезлый потерял его уважение и теперь ползал по квартире на передних лапах от туалета до дедушкиной комнаты и обратно. Правда, это было до тех пор, пока мы не отгородились. Дедушка за это время, а прошло уже несколько дней, убрал вместе с мамой серую комнату. Они подмели пол, избавившись от баянов с мертвым счастьем, перенесли сюда из коричневой комнаты софу, много теплых одеял, а на дверь повесили большой амбарный замок, ключ от которого дедушка хранил среди своих банок с мокротой. Дверь у нас крепкая, так что так просто ее не сломать. Все это они сделали для того, чтобы мама смогла избавиться вначале от зависимости, а потом от папы.
   - Дозняк, дозняк, бля, дозняк...
   Мама лежала на софе, содрогаясь так же, как Облезлый, когда я ударил его об угол подвала. Она говорила, что ее "невъебенно ломает", что она отдала бы все на свете за один лишь укол. Она писала и какала, не вставая с кровати. Ей было холодно, и дедушка накрывал ее несколькими одеялами сразу, подкладывал к ногам грелку. Потом ей становилось жарко, одеяла убирались, убиралась и грелка, и практически вся одежда, на маме выступали крупные бусины пота. Ее рвало, вначале на пол, а потом в ведро, которое дедушка принес из ванной.
   - БЛЯДЬ, МНЕ ХУЕВО, СУКА, УМИРАЮ!!!
   Мама кричала так громко и страшно, что я практически не выходил из комнаты, зажимал уши руками, закрывал голову подушкой, но ее крики миновали все выстроенные мной преграды и доходили до цели, как выстрел снайпера. Она несколько раз порывалась сломать замок, кричала папе, чтобы тот выломал дверь и дал ей втереться, но он ее не слушал. Дедушка поил ее куриным бульоном и менял простыни, которые стирала наша соседка, она же приносила еду и меняла ведро, которое заменяло нам троим туалет. Все это проделывалось через окно, мы живем на первом этаже и окна у нас не такие высокие, так что с этим проблем не было.
   Мы разделились на два лагеря, на две квартиры: первый лагерь, первая квартира - я, мама и дедушка. Нам принадлежат: серая комната, дедушкина комната и моя кладовка. Второй лагерь, вторая квартира - папа и Облезлый. Им принадлежат: коридор, коричневая комната, кухня и туалет.
   Мне не нравился этот разрыв в семье, не нравилось видеть маму в таком ужасном состоянии, не нравилось сидеть заключенным в трех комнатах и иметь доступ на улицу через стеклянное окно. Мне хотелось гулять и веселиться, хотелось, чтобы все помирились и зажили как прежде. Хотя бы как прежде.
   - Илюша... Илюша, подойди сюда, сынок...
   Мама очень похудела, хотя она всегда такой была, но сейчас она еще и очень бледная, и теперь кажется, будто на меня смотрит живой труп. Глаза ее словно покрыты пленкой, они мутные и отрешенные, рот в засохшей рвоте, и тягучая слюна паутиной свисает с нижней губы, в спутанных волосах частички засохших какашек, и еще от нее ужасно пахнет чем-то кислым. Она притягивает меня за руку, а я отстраняюсь, не желая подходить слишком близко.
   - Илюша, мальчик мой, дай маме ключик от замочка.
   Дедушка выстроил ряд правил, касательно содержания мамы. И мы ни один вечер их заучивали, так что теперь я знаю эти правила, чуть ли не наизусть. Одно из них звучит так: "никогда и не при каких условиях не давать ключ от замка маме". И я, следуя этому правилу, говорю нет. Но мама не отпускает мою руку, она заглядывает в мои глаза, ища в них поддержки.
   - Сынок, мама ща сдохнет...
   - Нет, - говорю я и чуть ли не плачу, я не люблю, когда мама говорит о смерти.
   - Мама ща сдохнет, если не получит долбаный укол. Всего один, сынок, один маленький укольчик счастья и все, и больше я не буду, обещаю. И я сразу поправлюсь, мы все помиримся и будем жить дружной семьей. Да? Ну, где ключик, сынок, ну давай, скажи мамочке, - она гладит мою руку, медленно, но с нажимом. И мне становится больно.
   - Я не могу!!! - попытки высвободиться не производят эффекта, я упираюсь ногами в пол и тяну руку на себя, но мама ее не отпускает.
   - Ты же хочешь, чтобы мамочка поправилась, хочешь, чтобы мамочке было хорошо? Для этого мне нужен всего один укол... один долбаный укол, черт возьми!!! - мама шепчет, потому что дедушка дремлет перед телевизором. - Давай, сынок, просто скажи мне, где эти ебаные ключи и все, ладно?
   Я вырываю руку, мама падает на пол и кричит во всю глотку.
   - УШАСТЫЙ, ТЫ УБЛЮДОК, СУКА, ДАЙ МНЕ ЭТИ ГРЕБАНЫЕ КЛЮЧИ, БЛЯДЬ!!!
   Дедушка тут же просыпается, подскакивает, обнимает маму, растирает ее плечи, пытается успокоить. А я стою в стороне и плачу. Еще никогда прежде мама не обзывала меня Ушастым. Я не хочу, чтобы она стала как папа, не хочу, чтобы мои уши краснели от еще одной пары пальцев, которые будут отвешивать мне щелчки, на сей раз материнские.
   - Она просто слезает с иглы, - говорил мне дедушка, - так что не стоит слишком уж обращать внимание на эти слова.
   У папы на этот счет было другое мнение, как-то раз мы переговаривались с ним через дверь, рано утром, в тайне от остальных. Мы шептались, и он говорил.
   - Твоя мама, приятель, она настоящая шлюха, вот в чем дело. Ей только шишак покажи и все, потечет, как гребаная мандавоха, сечешь? Да и дедок твой, блядь, да по нему поезд из Пидервилля плачет! Говорит, что был на войне, уверен какой-нибудь фриц лихо засаживал в его сморщенный сральник. Пиндос гребаный!!!
   Я мало что понимаю из папиных слов, но уверен это что-то связанное с амбарным замком на двери. Мне он очень мешает, потому что мне надоело ходить в ведро и смотреть все эти фильмы, вместо того, чтобы бегать по улице и наслаждаться обычной жизнью пятилетнего ребенка. Но надеюсь, что это ненадолго, потому что дедушка сказал, что мама практически выздоровела и уже вскоре можно будет отпереть дверь.
   Прошло еще несколько дней, но замок по-прежнему висит на двери. Дедушка спит в своей комнате, я в своей кладовой. Вижу маму, она влетает ко мне и тотчас закрывает мой рот рукой, чтобы я не смог закричать, глаза у нее в красных прожилках, словно она не спала кучу долгих лет.
   - Ушастый, - говорит она, - Ушастый, где этот ключ? Если ты мне сейчас не скажешь где он, я тебе шею сверну к чертям собачьим!!! Ты понял меня?! Сейчас я уберу руку, а ты скажешь мне, где этот старый ублюдок прячет ключ. И только попробуй закричать, убью!!!
   Она убирает руку, я смотрю на нее, и глаза мои слезятся от боли. Но не от физической, а от моральной. Комок обиды подскочил из живота и застыл в районе груди, он давит мне на легкие, не дает спокойно дышать, и я через силу выжимаю из себя слова.
   - В серванте... среди его... банок...
   Мама уходит, я поднимаюсь и следую за ней. Просто чтобы помешать, если вдруг она что-то затеет. Так и происходит, мама тихо, на цыпочках, проходит к серванту, открывает его и начинает выставлять банки с мокротой на пол, она ищет среди оставшихся в шкафу ключ, но не может найти. Вначале на ее лице вялая улыбка, которая вскоре сменяется легким раздражением, потом откровенной злобой ко всем этим стекляшкам. За все годы своей жизни дедушка собрал их превеликое множество. Все они заполнены доверху, где-то мокрота белая, где-то зеленая или желтая, эта густая слизь в огромном количестве вызывает у меня тошноту. Да и у мамы тоже, она периодически подносит руку ко рту и надувает щеки, пытаясь сдержать рвотные позывы. Дедушка в это время храпит, лежа на кровати, он переворачивается и задевает маму рукой. Она приходит в ярость, кидает банки на пол, они разбиваются одна за другой, и вязкий холодец разливается по комнате мерзким студенистым ковром. Я закрываю уши и вздрагиваю, дедушка вскакивает с кровати и тут же валится на бок, схватившись за оголенную ступню. Кровь смешивается с мокротой, он порезался об разбитую банку.
   - ГДЕ ЭТОТ КЛЮЧ, БЛЯДЬ, ГДЕ ОН?!
   Мама продолжает выбрасывать банки из шкафа, надувает щеки, но сдерживать рвоту более не может, и она выплескивается у нее изо рта и из носа. Дедушка кричит, тянет руку к маминому плечу, требует, чтобы она остановилась. Я выбегаю в серую комнату, забиваюсь в угол, закрываю глаза и плачу навзрыд.
   Так происходит несколько минут, а потом все стихает. Банки более не бьются. Слышу, как дедушка успокаивает маму, а она всхлипывает, извиняется перед ним и зовет меня. Я лишь слегка выглядываю из-за двери и вижу, как они сидят с дедушкой в луже его же собственной мокроты, смешанной с кровью и маминой рвотой.
   - Прости меня, сынок, - говорит она, - больше такого не повторится.
   И действительно все переменилось, через неделю мама оправилась, она больше не желала принимать счастье, стала хорошо питаться и даже прибавила в весе. Я был рад, потому что за долгое время чувствовал, что мы - настоящая семья. Дедушка открыл дверь, папа старался поговорить с мамой, но она лишь отмахивалась и не желала идти на контакт.
   - Ты не сможешь оставаться чистой, - говорил он, - это дерьмо по-прежнему внутри тебя. Давай детка, вмажемся чистяком, без добавок, а?
   Но мама молчала, она смотрела на меня и улыбалась, а папа продолжал.
   - Проставимся счастьем в память о прошлых временах, что скажешь, старушка?
   - Собирай свои вещи и уходи, - мама прижимает меня к себе, запускает пальцы в мои волосы, потом смотрит на папу, - нас больше ничего не связывает. Героин в прошлом, теперь я другой человек, поэтому просто уходи. Не заставляй меня вызывать наряд.
   - О чем ты, мать твою? - папа ухмыляется, смотрит на меня, потом на маму. - У нас общий ребенок. Общий ребенок, блядь, наша плоть и кровь!!!
   - Это не твой ребенок, я тебе уже говорила, это ребенок Валерки. Пожалуйста, просто уходи. Мне правда не хочется сажать тебя в тюрьму.
   - Вот так значит?! - папа разводит руками в стороны и пятится назад. - Разбиваем все к хуям и разбегаемся? Ладно, блядь, я уйду... всяко лучше, чем жить в одном доме с ходячим мокротой, шлюхой и ушастым уебком!!!
   Папа уходит в комнату, слышно как он скрипит дверцами комода, нервно кидает вещи в чемодан, потом выходит и быстрым шагом направляется на кухню, собирает счастье в пакеты, обувается, открывает входную дверь и навсегда уходит из нашей жизни. Мама смотрит на меня так ласково и нежно, как никогда раньше.
   - Все изменится, сынок, теперь у нас все будет хорошо. Скоро ты вырастешь, станешь совсем взрослым. Теперь это наша жизнь. Новая жизнь, - добавляет она, и глаза ее искрятся надеждой на лучшее.
  
  

.НОВЫЙ 93.

   Новая жизнь мне очень понравилась, на дедушкину пенсию мы покупали вещи и мебель в комиссионном магазине. Соседка подарила нам свой ковер, который вначале хотела выкинуть на помойку, но потом передумала, и теперь он висит у нас в серой комнате на стене. Мама устроилась на работу уборщицей в школе, получает немного, но пока нам вполне хватает. Они с дедушкой все делают вместе, а я им помогаю. Теперь мы настоящая семья, та самая, о которой я всегда мечтал. Семья, где не существует ругани, и где правят мир, согласие и любовь.
   Вначале я думал, что буду скучать по папе, но я быстро смирился с его отсутствием. В этом мне помогал дедушка, можно сказать он заменил мне отца. Водил меня на прогулки, в кино, покупал шоколад и газировку в автоматах, пока мама была на работе. А потом, когда она приходила, мы вместе готовили ужин, дедушка чистил картошку и ставил чайник, готовил, а мама раскладывала еду по тарелкам, потом сажала меня на колени, и мы все радовались.
   Лето закончилось, наступила осень, и мы всей семьей ходили в городской парк, а так же к музею космонавтики, я собирал пожелтевшую листву, желуди, из которых мы потом делали смешных человечков. Лазал по ракете, что возле того же музея стоит, гонял голубей, словом вел себя так же, как и подобает вести себя в пятилетнем возрасте. Облезлый более меня не доставал, а к зиме вообще исчез из нашей жизни. Он просто взял и ушел, так же, как ушел папа.
   А зима была вообще очень красивой. Когда выпал первый снег, мама разбудила меня и сказала: "Илюша, беги скорее к окну!!!" И я вскочил с кровати и побежал, а за окном все было таким белым и сказочным, таким пушистым. Снег искрился, лежа на подоконнике, дяди и тети спешили на работу, занырнув в шарфы и подняв вороты курток, на голове у них были такие большие шапки-ушанки, а изо рта исходил пар. Это был первый снег той зимой, и я был первым из ребят, кто его увидел. Потому что мама уходила на работу рано, и все мои друзья в это время еще спали. И вот я стоял босыми ногами на полу, положив подбородок на подоконник, и смотрел на все это великолепие, освещенное оранжевым светом восходящего солнца.
   Кстати, совсем забыл, дядя Валера переехал в другой город, так мама сказала. И я был очень рад, потому что не хотел, чтобы он снова ее обижал. А так он был далеко, и беспокоиться было не о чем.
   Наступил декабрь, и я с нетерпением ждал Нового года. Потому что прошлый Новый год мне совсем не понравился, дедушка уснул еще в девять вечера, а мама с папой укололись счастьем и заперлись в своей комнате. У нас даже елки не было. И вот наутро я начал искать подарок от деда Мороза, потому что всем ребятам во дворе на праздник дедушка Мороз приносил подарки, а вот мне подарка не досталось. И когда я спросил почему, папа сказал: "Потому что у тебя уши как локаторы, а к Ушастым дед Мороз не ходит, понял, ебанько?" И вот теперь я надеялся на настоящий праздник и, естественно, на настоящие подарки. Я даже уши себе прижимал, специально, чтобы они не оттопыривались, пока мама не сказала мне, что папа соврал и дедушке Морозу все равно какие у меня уши. Я этому очень обрадовался, потому что они у меня все равно торчали, сколько бы я их не прижимал.
   И вот вскоре мы поехали за елкой на рынок. И это была моя первая елка, она была пластмассовая и очень большая - до потолка. Мы поставили ее в серой комнате, хотя теперь она была уже не серая. Дедушка купил обои, и они с мамой их поклеили, теперь комната стала белой с красивыми закорючками. Сюда же дедушка перенес свой телевизор, здесь же, сидя на полу, мы с мамой ставили нашу елку. На штырь мы надевали зеленые трубочки, и это было у нас стволом, а потом вставляли в них - в эти трубочки - пластиковые ветки. Мама как раз получила зарплату, и мы накупили елочных игрушек и гирлянду. Повесили все это на елку и потушили свет.
   Я сидел в кресле, смотрел на мерцающие огоньки, как они отражаются в стеклянных шарах, а дедушка с мамой в это время пекли на кухне пирожки с вареньем, и я бегал к ним, хватал горячую выпечку, мне наливали стакан молока, и я возвращался в зал. Пил молоко, ел пирожки, смотрел на елку и мультик про Конька-Горбунка, который шел по телевизору. Я был по-настоящему счастлив.
   Под елку я так же поставил валенок для деда Мороза, чтобы он положил в него подарок, а я смог его утром забрать. Я был уверен в том, что у меня в этот новый год будет подарок, потому что все для меня складывалось очень хорошо. Ушел папа, а вместе с ним все издевательства и боль, ушел Облезлый, и теперь шрам на щеке уже не так бросался в глаза, когда я смотрелся в зеркало, ушел дядя Валера и его похождения к моей маме, ушла зависимость мамы. Ушло все плохое.
   - Илюшенька, пойди, помоги дедушке, - сказала мама, ставя на стол вазу с оливье.
   Я помогал, носил с кухни салаты и картошку, а так же пирожки, тарелки и вилки. Вскоре мы сели за стол, а по телевизору началась новогодняя программа, но мы ее не смотрели, мы были заняты собой, своей вновь обретенной семьей.
   - Аль, смотри, - говорил дедушка, поднося ко рту вилку с нацепленным на ней кусочком мяса. Мясо впервые было на нашем столе.
   Мама смотрит, и дедушка с улыбкой пережевывает сладкий кусок. Подцепляет другой и снова говорит: "Аль, смотри". И мама снова смотрит, дедушка словно хочет сказать какое мясо вкусное, чтобы мама его попробовала. Но она мясо не ест, а больше уплетает картошку с салатами.
   - Аль, ну, посмотри, - дедушка снова сует вилку в рот.
   - Ну что, ну, вижу я, вижу.
   Потом все замолчали, потому что по телевизору началось новогоднее обращение. Дедушка встал из-за стола, принялся открывать шампанское, но до конца не открывал и придерживал пробку большим пальцем, ждал боя курантов. Мне мама налила лимонада, и я до окончания обращения выпил несколько стаканов. А мама говорила: "Ну, куда ты спешишь, не бойся, никто у тебя его не отнимет". А я присасывался к очередному стакану лимонада и смотрел на маму с дедушкой, считая, что теперь у нас все будет хорошо, как же я ошибался...
  
  
  
  

ЧАСТЬ II

2002

Реальность совсем не то, что бывает в кино.

Реальность это удар кованым сапогом в рожу,

после которого не сможешь очухаться,

и с каждым днем тебя бьют все чаще.

Вот это и есть реальность.

(фильм "Кабельщик" 1996г.)

.ЧЕРЕМА.

   - На хуй, нам нужно создать свою группировку!!!
   Червяк отличный пацан, несмотря на то, что еще в детстве жрал червей, и теперь к нему это прозвище просто приклеилось. Но он, типа, не обижается, он все понимает. И он дело говорит, нам действительно нужна своя группировка. Коты, Гедраха, Нацисты, Ягодка, Арсенал - все это в прошлом. Теперь они и не махаются, сидят себе спокойно в офисах, отращивают животы, деток растят. Теперь настала наша пора, а то Хрусталка вконец охуела. Они-то свою группировку уже заделали и теперь гоняют по дворам, хуярят без разбора всех подряд.
   - Будем Черемой, - говорит Червяк, и мы понимающе киваем головами.
   Черема - потому что мы живем на Черемушках, отсюда и название. Это наш район, наша страна, наш собственный мир, и нехуй в него лезть всяким уебкам с Хрусталки. Правда, многие во дворе зассали, например Ванек с Олегом, они сказали, типа, на хуй нам это надо, мы ж, блядь, не гопники, такой хуйней заниматься их дело. Мишка, но он вообще всегда ссыкуном был, это я еще с детства заметил. А вот Лесик, Давид, Макс "Медведь", Лаврик, Гурыч, Андрюха "Кучер", Димон, другие пацаны с района - они тему поддержали. И я считаю правильно, свой район нужно отбивать, держать его под своим контролем и выбивать из него чужаков. Было бы вообще заебись, если б к нам подтусили пацаны постарше, например, Лесиков брат, Димка Гранков со своими приятелями, Борис - он типа только из армии пришел, была бы не группировка, а целый мафиозный клан, но они типа выросли из всей этой темы, сказали, что им это в хуй не вперлось. Их дело. Хотя зря, порядок надо наводить. Взять хотя бы Пушкина в пример, гандон оборзел основательно, барыжит герычем по-черному, торчки, блядь, в каждом дворе, в каждом подъезде. Хуярят по венам, сидя на лавках, и все им пох, причем, когда ментура к Пушкину приходит, он им бабос на лапу и все дела, барыжит дальше. Даже Бомжа завалил.
   Был у нас тут один алкаш, по кличке Бомж. Жил в соседнем доме, но его мать из дома выгнала, и он в своем подъезде в подвале жил. Вечно вонял, как обосраный, бухал по-страшному. А тут смотрим, чистенький такой ходит, трезвый, его даже мать обратно в дом приняла. Потом-то я смекнул в чем дело, шел как-то к магазу, голову поднял, смотрю, на балконе у Пушкина сам Пушкин стоит, а рядом с ним Бомж хуйню какую-то через трубочку нюхает. Ну, думаю, все ясно, отчего такой чистый - в торчки заделался. Потом видимо бабки закончились, и он опять бухать начал, через некоторое время так в своем подвале и сдох. И пусть итогом смерти стала синька, но Пушкина вина в этом тоже присутствует, я так считаю.
   Мишка еще с Пушкинской дочуркой гуляет, с этой Катей. Мелкая пиздося, дочка торчков, на хуй ему это надо? Конечно, их дело, но просто мутить с девчонкой, у которой родители такой хуйней занимаются, это себя не уважать, я так считаю. Причем с ней вначале Ванек гулял, но потом через неделю бросил, молодца пацан, вовремя одумался. Я бы вообще к ней не подходил, да я собственно и не подхожу, у меня другие темы.
   - Ну что, короче забиваем стрелу Хрусталовским? - спрашивает Червяк.
   - Вот только где? - добавляет Лесик.
   Лесик пацан без мозгов, в детстве нормальный был, а сейчас схуиебился. Ему несколько лет назад башню какие-то уроды пробили, и теперь ему все пох, может один в толпу кинуться. Человек без башки, что тут еще скажешь.
   - Предлагаю на Стеколке, она как раз разделяет Черемушки с Хрусталкой, нейтральная территория, все дела. Там последний цех рабочий закрыли, так что территория полностью заброшена и проблем не будет.
   - Ну, все, тогда решили.
   Мы выбьем этих Хрусталовских, раскрошим в порошок, в пыль сотрем!!! Хотя у них есть пара-тройка приличных бойцов, Игнат например, парнишка боксом вроде занимается, народ метелит только в путь. Ну, еще Серега "Ботал", но его я в расчет не беру, он на телках в основном зависает и ему наши разборки, как собаке пятая нога. Впрочем, за район может и впишется. Еще проблема в количестве народа, Хрусталка район большой, идет аж до Бушмановки - это типа психиатрическая больница у нас такая. А у нас всего человек двадцать, двадцать пять выходит. Так что, как бы эти уроды не привели с собой всех, вместо запланированных двадцать на двадцать.
   - Ну че, расходимся тогда, гонца на стрелу я пошлю. Собираемся здесь же, в следующую пятницу.
   Собираемся мы на трибунах, теперь они сильно изменились. В детстве это было тупо помойкой, а сейчас тут все цивильно, депутаты из горуправы постарались - все расчистили, дырки залатали, чтоб молодежь внутри трибун не шаталась, перестроили их в раздевалки, все такое. Сам стадион выровняли, асфальт положили, сделали что-то типа беговой дорожки с зеленой травкой посередине. Прожекторы по углам поставили, а зимой этот стадион водой заливают, что-то вроде катка получается. Нормальная тема. Короче придали месту цивильный вид. Забор с горкой тоже снесли, теперь тут новый дом строят для мажоров всяких. Типа своя стоянка, сторож, проход только для жителей и все такое. Беспредел, бля. Причем строят прямо возле общаги, охуеть можно.
   Впрочем, все меняется, мы уже не школьники - свободные птицы, типа того. Большинство пацанов решило пойти в десятый класс, но я лично послал эту учебу далеко и надолго. Хотя, безусловно, мне будет не хватать тех веселых деньков, проведенных за школьной партой. Это было заебательское время. Помню, как мама повела меня в первый класс, я тогда мечтал, просто бредил учебой, чему способствовали старые фильмы про пионеров и прочая ебота по телеку. Мне казалось, что учеба это охуенно, что если ты учишься, то автоматически превращаешься во взрослого.
   И вот наступило первое сентября, как только я услышал мамин голос, я тут же вскочил с кровати и начал напяливать штаны, рубашку, носки, причем все сразу, отчего вызвал дружный смех со стороны деда с матерью. Мне хотелось как можно скорее попасть в класс, и дурацкая школьная форма, которую вечером я аккуратно вешал на спинку стула, теперь летала по комнате вместе со мной. Я кричал: "Давай мама, ну же, пошли в школу", а она лишь продолжала смеяться.
   Мы сходили на мини-рынок, закупили цветы, и я всю дорогу к школе стучал зубами, то ли от холода, то ли от волнения. Потом была линейка, нас отвели в наши классы, и учеба началась. В основном мы рисовали кружочки, квадратики, учили буквы и прочую еботу. Короче это была смертная скука, за исключением обедов, на которые мы ходили после второго урока. Обычно нам давали холодные вареные яйца или холодный омлет, или чуть теплую картошку с подливой. Однако никто не выебывался, жрали что дают и все такое. Хули, мы ж мелкие были.
   Многие мне тогда завидовали, обделенные на время учебы материнским вниманием, они говорили: "Везет же, что твоя мамка тут работает". Так думал и я, правда только до второго класса, потом я дико стыдился, что моя мать числится поломойкой в моей же собственной школе. Это было унизительно. Пацаны из старших классов стали называть меня "бомжарой", придумали кучу других кликух, пока в один прекрасный день ко мне вновь не вернулось прозвище Ушастый. Так меня и называли вплоть до пятого класса. Я продолжал ходить на бесплатные обеды, потому как наша семья считалась малоимущей, отчего еще больше терял уважение, стал школьным шутом, мальчиком для битья. Мне хотелось отказаться от всего этого, стать крутым, ну или хотя бы невидимкой, чтобы не выслушивать всех оскорблений. И я это сделал, прекратил питаться в столовой и вел себя, как говорится, тише воды, ниже травы. Вскоре меня перестали замечать и нашли себе более выделявшегося кретина из соседнего класса.
   Вообще в то время, в пятом классе, я сильно сдружился с одним пацаном по фамилии Лупеческу, которого все звали Лупой, ну или Залупой, когда его не было рядом. Пацан он был борзый, наглый до мозга костей. Он-то и научил меня "дрочить при всех" - так это называлось. Когда у нас ставили физкультуру то, неважно каким по счету был урок, все заранее приходили в спортивной форме, потому как в раздевалках у нас не было дверей, а переодеваться на глазах у всех ни у кого особого желания не было. Так вот Лупа придумал отличную тему: он проделывал дырку в левом кармане штанов и садился на последнюю парту, писал правой рукой и дрочил левой. "Главное, - говорил он, - не кончать, потому как штаны забрызгаешь и тогда видно будет. Ты же член за партой не высунешь, правильно?" Я в то время лихо наяривал, а начал я лет с девяти, и возможность подрочить при всех, на всех и на каждого в отдельности, доводила меня до исступления. Мать только успевала карманы зашивать, но я разрывал их снова. Причем, если Лупа для дрочки выбирал именно спортивные штаны, то я проделал дырку во всех. С тех пор моим местом стала последняя парта, абсолютно на всех уроках. Я сидел, рассматривая наших девчонок, которые предпочитали сидеть поближе к доске, и незаметно для всех наяривал что было сил. Так я и продрочил весь учебный год.
   Прекратил я только под конец шестого класса, у нас был урок "Труда", причем стоял он в тот день последним. Учитель, крупный мужик с одутловатым лицом, дал нам сочинение, а сам съебался с физруком. Все пацаны быстро отписались и разошлись по домам, а я продолжал сидеть. Класс труда разделялся на две части, потому как посередине его располагалась дверь, ведущая в холл первого этажа, где все обычно одевались и пиздовали на улицу. Моя парта стояла таким образом, что мне как раз было видно все, что происходило в холле, ну, или по крайней мере, большую часть. Сидел я довольно долго и тут вижу - девчонка переодевается, причем меня не замечает. Она сняла сменные кроссовки, и член мой затвердел. И пока девчушка надевала шапку, повязывала шарф, так и оставшись босой, я смотрел на ее ступни и дрочил. Дошло до того момента, когда надо было остановиться, но я не смог и спустил всю молофью прямо в штаны. В итоге мне пришлось просидеть еще час в ожидании, пока пятно на джинсах станет менее заметным, и только потом отправился домой. После того случая, через дырку я больше не дрочил.
   Вообще веселья было много, особенно в старших классах. Была у нас одна практикантка лет двадцати с лишним, вела биологию. Вся такая напыщенная, выебистая, пиздец, одевалась как шлюха, однако ближе доски к себе не подпускала. Однажды мы лихо над ней прикольнулись. Обычно перед летними каникулами всех добровольцев отправляли на время занятий (забирали на урок, максимум на два) убирать территорию вокруг школы, и мы вписались. Нам уборка в жопу не вперлась, вместо этого, мы собрали в полиэтиленовый пакет собачье дерьмо, которого вокруг школы до сих пор превеликое множество, помахали вениками, чисто для вида и отправились к кабинету биологии. Мы знали, что внутри никого нет, заранее просмотрев расписание на втором этаже, а так как замок еще в прошлом году кто-то залепил жевачкой, и дирекция школы не удосужилась заменить его на другой, мы без труда проникли внутрь. Я вымазал говном все парты и стулья, Лупа занялся стенами и плакатами, а еще один чувак, который так же был с нами - стоял на шухере. В итоге даже на третьем этаже слышали крик практикантки, когда она материла всех и вся, войдя в кабинет и обнаружив собачье дерьмо в невъебенном количестве. А хули, это тоже своего рода биология, практическая ее часть, если быть точным.
   Жаль, что эти годы не вернуть. Хотя, если подумать, то это нахуй и не нужно. Все меняется, меняется к лучшему. А вот в нашем дворе все без изменений, лавочки те же, деревьица, столбы фонарные, только вот песочницу снесли, да и хуй с ней. Теперь на ее месте стоят качели, такие на которых по двое сидят, типа с одной стороны и с другой, железные. Тут мы все и тусим в свободное время, девчонки, пацаны - все со двора. Сейчас тут Мишка со своей Катькой, она у него на коленях сидит, волосики ему перебирает, а с другой стороны качелей Наташка. Сытная тела, все с ней гулять хотели, но только она все нос воротит, ей типа пацан при лаванде нужен, чтоб родители богатые и сам прикинут был по моде. Но здесь таких нет, вот она одна и сидит. Подхожу к ним.
   - Здорово, Михан.
   - О, Илюха, здорово, - Мишка протягивает руку, а Наташка с Катькой переглядываются, лыбу давят, - ну, че на сборы ходил?
   - А хули, ты-то ссышь район защищать, приходится вместо тебя ходить.
   Наташка смеется, и я мельком зацениваю ее ротик, отличная соска.
   - Бля, да если б не Катька я б вписался, ты ж меня знаешь, - говорит Михан, а Катька, эта пиздося торчковская, в шутку бьет его по голове. Но я-то знаю, что дело не в том, что они типа гуляют, и она ему не разрешает в разборки вмешиваться, просто он ссыкун, вот и все.
   - Да знаю-знаю. Ну, че вы тут делаете, сидите в пизде ковыряетесь?
   - Типа того, - отвечает Наташка, уж в ее мохнатке я бы поковырялся с удовольствием. Она вообще на сексе повернута, водила как-то нас к себе порнуху родительскую смотреть. Мы, ясное дело, все возбудились, она еще носочки сняла, сидит на диване такая в шортиках коротеньких, маечка, пупочек открыт, сидит, улыбается. К ней все клеются, а она хуя с два, держи очко шире. Всех опрокинула.
   - Тебя кстати Веталь искал, говорит, ты ему денег за что-то должен.
   - Ага, с какого перепугу, пошел он на хуй!!!
   Веталь пацан борзый и я его, откровенно говоря, побаиваюсь, и то, что сказал Мишка по поводу долга, меня еще больше на очко сажает. Если уж он начал меня разыскивать, значит все предельно хуево. Я имел несчастье перейти ему дорогу, он с одной шмарой из нашей школы мутил, ничего особенного, обычная девчонка. Ну и я, не зная, что они вместе гуляют, имел неосторожность подкатывать к ней яйца. Прикольчики всякие, улыбочки, подмигивания. Ну, а потом Давид, он друган Веталя, все ему рассказал и теперь это мудило меня разыскивает. Не знаю, что там про долг, но думаю как раз по поводу этой шмары. Причем, странное дело - Давид он и мой друг, ну как друг, так - привет-привет, пока-пока. Он же тоже в Череме состоит, а сам, сука, взял и меня вот так подставил. Чурка ебаная!!!
   - А че ты так психуешь, очко играет?
   - Это у тебя, Михан, очко играет, - говорю, - мне-то по хуям все эти прогоны. Я никому ничего не должен, вот и все.
   - Как скажешь, - пожимает Мишка плечами.
   - Вот именно, мое дело.
   Я замолкаю, Наташка с Катькой обсуждают какую-то девчачью херь, Мишка смотрит на них, следит за разговором, улыбается, а я стою и чувствую, как дерьмо по ляжкам течет. Мне вообще не в прикол встречаться с этим Веталем, а тут еще оказывается, он меня на счетчик с какого-то хуя поставил, дела пиздец! Теперь как бы на него не налететь где-нибудь, уж он-то своего не упустит, будет хуярить пока все дерьмо не вышибет. И это меня пугает больше всего. Не, мне типа пиздилки все по хуям, но это когда наравне, типа, ну или в компании с кем-нибудь. А так - раз на раз с этим безбашенным, ну его на хер. Мишка еще этот, психуешь, очко играет? Сыч ебучий, сам, как только услышал про сборы в группировку, пересрал так, что до сих пор воняет, а на меня еще что-то говорит. Я-то хоть вступил.
   - Ладно, пойду я, - говорю и направляюсь к подъезду, слышу, как эти трое шепчутся, а потом ржут. Суки, надо мной ржут, да и пошли они на хуй.
   Дома включаю магнитофончик, ставлю кассету "IGGY POP", его последний альбом "Beat Em Up", песня "Football". Купил недавно на рынке, редкая вещица, сейчас в основном попса одна продается. Пытаюсь расслабиться, лежу на диванчике, ноги кверху и думаю, что дальше делать. О том, чтобы встретиться с Веталем и все ему объяснить, даже мыслей нет. Во-первых, это бесполезно и он все равно меня рубанет, а во-вторых, не хочется приближать неизбежное. Остается только скрываться до последнего, пока этот ублюдок сам на меня не забьет. Однако, опять же, все на районе скажут, вот мол, Илюха зассал, бегает. Из Черемы выпишут и все, пиздец, буду с лохами тусить.
   - Илюша, - мать заходит в комнату, на ней какой-то бесформенный халат в цветочек, он меня просто убивает, на хер надо в таком отрепье ходить, - помоги банки в кладовку убрать.
   - А потом нельзя?
   - Ну, там и так очень много, на кухне уже места не хватает их ставить.
   Я корчу недовольную рожу и шаркаю на кухню, беру банки и отношу их в кладовку. Эх, а помню, это когда-то была моя комнатка, еще в детстве, потом ее обратно в кладовку переделали, а меня поближе к выходу подселили, туда, где раньше мать с отцом спали.
   Перетаскав все банки, я возвращаюсь к себе, запираю дверь, чтобы меня больше не доставали, и делаю звук погромче, типа, чтобы не слышать, как меня опять зовут. Вообще мне нравится такая музыка: IGGY POP, NIRVANA, OASIS, RADIOHEAD, CRANBERIES. Я бы тоже подобную тему играл, вот только одна проблема, руки у меня из жопы растут. В то время как остальные пацаны уже что-то выдавливали схожее на музыку из своих акустических гитар, я не мог даже чижика-пыжика сыграть. Вот не могу я, блядь, струны зажимать и рукой махать одновременно, не получается. Видимо, мозг так приспособлен мой, способен делать лишь одинаковые вещи. К тому же с моей ушастой головой на сцене делать нехер, всю аппаратуру ушами посшибаю.
   Да, сколько не весели себя, а все равно говно в душу лезет. Стычка с Веталем неизбежна, это так же ясно, как и то, что мы разметелим Хрусталку. Впрочем, хуй его знает и нужно что-то делать. Набираю номер Червяка, он уже дома, хотя собирается снова уходить. Он у нас рэпер заядлый, слушает ДЕЦЛ, Каста, Лигалайз и прочую муру. Хотя по мне, так это вообще не музыка, скорее фон какой-то, хотя на вкус и цвет, как говорится. Причем, пиздец, как можно слушать одновременно Касту и Децла? Это ж разные темы, хотя, его дело.
   - Слушай, мне бы с тобой сходить, разговор есть.
   - Ну че, - говорит Червяк, - давай тогда к дому моему подходи, только быстрее, я ждать не собираюсь, у меня и так дел по горло.
   Пиздабол, все его дела, шастать по району, да стены каракулями расписывать, вот и все дела. Впрочем, я ничего не говорю, он пацан нормальный. Выключаю магнитофон, обуваюсь и иду к нему. Идти здесь пять минут, но я все равно спешу, потому как не хочу нарваться на Веталя, вдруг этот пидор где-нибудь здесь лазает.
   Прохожу мимо двадцать первого, это как раз тот самый дом, где я в детстве кота своего замочить пытался. Да, все меняется, стройки превращаются в дома, дети в подростков, жизнь в выживание, и так далее. Мир не стоит на месте, он движется вперед, он как гребаная зебра. Белая полоса сменяет черную, черная белую и так далее, пока не уткнешься в задницу.
   Червяк живет в пятой общаге, та, что за детским садом. Она из красного кирпича и внутри выглядит еще хуже, чем снаружи, короче видос пиздец. И как можно только в такой помойке жить? Здесь на каждом этаже самогоном пасет, да и соседи, которых только врагу и пожелаешь. Достоинством ее считается лишь черная надпись сбоку дома, ее Червяк и нарисовал корявыми буками: ЧЕРЕМА - СИЛА. Детскость конечно, но все равно приятно. Причем это надпись давнишняя, тогда еще даже о группировке и не думали, кто ж знал, что так обернется.
   - Ну, че ты хотел? - спрашивает Червяк, когда я подхожу к его подъезду.
   - Да тут дело одно, по пути расскажу.
   - Ну, пошли.
   За спиной у Червяка рюкзак, в котором побрякивают баллончики с краской, пульверизаторы, или как там они называются. Короче, опять собрался стены поганить. Но на сей раз мы спускаемся вниз, за общагу, проходим мимо спорткомплекса "Труд", идем по железнодорожным путям, потом выходим к пожарной части, переходим дорогу и направляемся по тротуару ниже, в сторону нового моста. Там типа речка, все дела, а наверху бетонный забор, я так понимаю там-то Червяк и решил развернуть все свое мастерство граффитиста. Его дело, мне-то что.
   - Так и будем молчать?
   - Бля, да тут дело такое, - говорю, уткнувшись взглядом в серый асфальт, - меня Веталь на счетчик решил поставить.
   - С какого хуя? - хмыкает Червяк.
   - А я ебу? - отвечаю. - Я там с его девчонкой пытался замутить, но я-то не знал, что он с ней гуляет. Ну, а ему Давид наш все выложил и все, теперь он меня разыскивает, говорит, что я ему денег должен. Мне, типа, Михан сказал, он его видел.
   - Ну и чего ты хочешь?
   Вот оно, теперь нужно вывернуть все так, чтобы Червяк не подумал, что я зассал, а то будут потом на районе пальцем показывать, да и пизды тогда точно не избежать.
   - Да я вроде как ничего не хочу. Мне вообще похуй...
   - Ну?
   - Ну и я подумал, может, ты нам с ним встречу организуешь, чтоб без всяких там разборок, типа поговорить нейтрально. А то Веталь, он же ебанутый на всю голову, с ним так просто не попиздишь.
   - Это точно, - говорит Червяк, - лана, посмотрим че можно сделать. Попробую тему разрулить, может, и терки не понадобятся.
  
  

.УГРОЗА ЖИЗНИ.

   Река у нас, конечно, грязная и купаться в ней запрещено, однако всем по хуям. Ходят сюда всей семьей, отдыхают, рыбу ловят, даже раки имеются. А если раки есть, значит река чистая, и нехуй тут пиздеть. Может для депутатов этого и не достаточно, они-то, блядь, на водоемы всякие ездят, на платные. И охуевают над нами - простыми людьми. Причем им-то поебать как мы живем, дороги разбиты - хуй с ними. Учебников в школах нет - хуй с ними. Работы нормальной нет - хуй с ними. Медикаментов в поликлиниках не хватает - хуй с ними. Денег у города нет. Зато, когда из Москвы с проверкой приезжает крупная шишка, они все начинают суетиться, и деньги, ясен хер, появляются. Начинают ремонтировать дорогу, по которой эта московская шишка поедет, красить дома в приличный цвет, опять же, только те, которые увидят из машины проверяющие. Ну и так далее, короче, создают вид нормальной жизни, чтобы у них бабос лишний не отняли. Беспредел, бля.
   - Ща оставим послание для здешних, - говорит Червяк, доставая из своей сумки синий баллончик, он трясет его, и я слышу, как по стенкам внутри ударяет пластиковый шарик, начинает выводить на белом заборе огромную букву "Ч".
   - Черема напишешь? - спрашиваю.
   - А то!!!
   И все-таки Червяк пацан заебательский. Раз он сказал, что поможет с Веталем, значит, так оно и будет, и нехуй было переживать. Мы Черема, ебаный в рот, а Черема - это охуительная сила!!!
   - Ты про Гурыча слышал?
   - Неа, а что? - Я ебу, что я должен был слышать про Гурыча, меня вот такие вопросы порой просто убивают, ты слышал про то, слышал про се, а про что, хуй кто сразу скажет.
   - Они позавчера Кучерскую днюху праздновали, в детсаду на веранде. Ну и подцепили каких-то студенток из мединститута. Как они там оказались, я хуй его знает, но как-то оказались. Не столь важно. Короче, напоили их, и вроде как Гурыч одной пристроил прямо за верандой.
   - Да ладно, заебись.
   У нас на районе никто не скрывает, что он девственник. Нам типа не западло, что все об этом знают. Хули, баб-то нормальных нет, все целки ходячие, чуть до сисек дотронешься - все, будут орать, как будто ты им уже в трусы лезешь. Один Олег только выебывается, говорит, что одиннадцатиклассницу у себя дома выебал. Типа, родичи его на дачу съебали, ну и он, типа, ее к себе пригласил, и они ночью ебались. Мы ему не особо-то верим, впрочем, его дело, хочет в уши ссать, пусть ссыт. Только хуй кто поверит.
   - Ну да, я даже пожалел, что с ними в тот вечер не пошел.
   - Да, было бы заебись.
   Однако я поверить не могу. Гурыч больше не девственник, он ебался!!! Ебался по-настоящему!!! Охуеть можно. Причем со взрослой телкой из института, это вам не доска какая-нибудь, тут и сиськи и жопа, ебнуться можно. Я прямо Гурычу завидую, не ебать как. Впрочем, я же тоже мог отъебать бабу Веталя, все говорили, что она шалава последняя, и в рот брала и в жопу давала, короче дело верняк. Вот только не успел, Давид меня сдал, может оно и к лучшему, представляю, что бы было, если бы Веталь узнал, что я его бабу поимел. Тут уж никакой Червяк бы не помог.
   - Слышь, я тут еще подумал. Нас Хрусталка не наебет?
   - По поводу? - спрашивает Червяк.
   - По поводу двадцать на двадцать, где уверенность, что они всех своих не приведут? - меня эта тема беспокоит, но не так как проблема с Веталем. Кстати, он как раз с Хрусталки, но я не знаю числиться он у них или нет. Хотя вряд ли, если Червяк с ним дела имеет.
   - Уверенности нет, они могут и сорок, и пятьдесят привести. Только хуль тут сделаешь? Приведут и приведут, тебе не по хуям?
   - Да мне по барабану, просто мы сорок человек не вынесем, вот в чем дело.
   - Бля, Илюх, забей к ебеням и все. Ну не вынесем в этот раз, переебем по одному, какие проблемы? - резкими движениями Червяк выводит оставшиеся "ЕМА", так как "ЧЕР" он уже написал. - Тут главное не ссать, Стеколка большая, камней до хуя, если что мы их еще на подходе закидаем. А кто доберется, вживую отхуячим.
   - Ну, вообще ты прав, их дело. Пусть хоть всех приведут.
   - И я о том же.
   Мимо нас проносятся машины, по другую сторону дороги идут какие-то мужички с бутылками пива, майки они сняли и повесили на плечи, волосы мокрые, скорее всего с речки пиздуют. Речка эта за дорогой, чуть ниже, если пройти через кусты попадешь как раз к пляжу. Хотя какой там на хуй пляж, песочек да кусты, вот и вся развлекуха.
   Червяк достает пачку сигарет, закуривает, потом протягивает мне, я беру одну и тоже прикуриваю, сажусь на корточки лицом к дороге. Солнце жарит, пиздец, прикладываю ладонь ко лбу, так чтобы солнце в глаза не светило, получается что-то типа козырька. Сигаретный дым в такую жару сам становится горячим, обжигает гортань и тяжелым комком падает в легкие. Я вообще не хотел курить, так, взял сигарету на автопилоте, но раз уж закурил, хуль теперь, не бросать же. Да и Червяка обижать не хочется. Он тем временем жмурится от дыма и, оперевшись на забор одной рукой, другой заканчивает надпись, получается уже известная тема: ЧЕРЕМА - СИЛА!!! Убирает баллончик обратно в сумку и садится рядом со мной.
   - Слушай, - говорит, - нам бы тоже с тобой бабой обзавестись.
   - Да, было бы неплохо. Мне вот Наташка нравится.
   - Та, что из твоего дома?
   - Да, из соседнего подъезда. Тела нормальная, только мажорная, пиздец. Ей типа пацан нужен, чтобы лаванда водилась, и чтобы родичи тоже прикинуты были, типа на зелени и все такое.
   - Да, в пизду, с такими запросами она себе пацана не найдет, - отмахивается Червяк, а потом добавляет, - во всяком случае, на районе. К тому же она и поебаться не даст, у нас вообще здесь с этим проблемы, тебе не кажется?
   - Да еще бы, пиздец!!! Бабу на еблю развести, тупо невозможно. Легче шмару спидозную снять, чем их развести. Я вот над ними хуею, че они хотят? Они хотят принца на мерсе или че? Бери, что дают, и не выебывайся.
   Мы затихаем, вдоль забора идут трое лысых чувачков в белых майках, голубых джинсах с подтяжками и тяжелых ботах на белой шнуровке, идут в нашу сторону. Скины короче. Мы-то вроде на рэперов не похожи, хотя Червяк и причисляет себя к этой субкультуре. Он не носит всякую хуйню, типа широких штанов и чтоб трусы наружу торчали, он серьезный пацан, и ему подобная херня в жопу не впилась. Но все равно, баллоны с краской имеются, так что скиняры могут и приебаться. Мы их вдвоем конечно рубанем, вот только потом проблем не оберешься.
   Скины сейчас в городе процветают, особенно после того, как дочка нашего мэра вышла замуж за чурку. Мэр подкинул зятьку деньжат, ну и тот открыл здесь торговую сеть "Ташир". Главные там - все чурки, а русские только так, продавцы да подсобные рабочие. Вот народ и взбесился, потому как Ташировские ходят по городу и смотрят на коренных, как на мешок с говном, типа это мы к ним приехали, а не они к нам.
   Бритоголовые уроды останавливаются прямо напротив нас, мы сидим спокойно, курим дальше. Червяк голову поднимает, смотрит на них, они на его корявую надпись на заборе, потом на него. Один из них, вроде как самый старший, но не старше нас, спрашивает.
   - Это че за хуйня написана?
   - Черема сила, - отвечает Червяк с полнейшим спокойствием.
   - Это что за хуйня?
   - Район Черемушки знаешь?
   - Ну и че?! - он уже кулаки сжимает, нагибается и смотрит прямо в глаза Червяку, тот даже не шелохнулся. Бля, я порой завидую его спокойствию, чуваку все по хуям.
   - А то, что Черема это моя группировка, и я с Черемушек, теперь, блядь, понятно?!
   - Слышь, пацан, ты че борзый?! - вякает из-за плеча старшего другой скиняра. - Ты, блядь, рэпер что ли?
   - Да даже если и так, тебя это ебет?
   Я весь напрягаюсь, отбрасываю сигарету в сторону и готовлюсь въебать снизу по ебальнику старшего скина, который так и стоит перед нами сгорбленный, но я жду. Жду, когда Червяк подаст сигнал к наступлению.
   - Может, ты еще и чуркам жопу подставляешь, а? - старший скин шлепает ладонью по голове Червяка, и тот поднимается, расправляет плечи, я тоже поднимаюсь, обхожу скиняру со стороны, потому как наметился въебать ему в висок. Двое других скинов тоже самое делают со мной, встают по бокам.
   - Хуль тут выебываешься? - сплевывает Червяк, засовывая руки в карманы штанов.
   - Блядь, вы тут выебываетесь, вы суки сюда пришли и заборы поганите своей нигерской хуйней, - он подходит вплотную, отпихивает Червяка грудью, - продались, блядь, чуркам ебаным и думаете все можно?!
   - Сука, да это вы, блядь, продались!!! - отвечает Червяк. - Вы, вместо того, чтобы Ташир разъебать, ходите и сами к русским приебываетесь, ну и кто после этого чуркам жопу подставляет?! А?!
   В следующую секунду я вижу лишь короткую вспышку, и лысая детина садится на жопу. Я тут же разворачиваюсь, и как раз вовремя, на меня уже нападают эти двое, я выставляю руки, ебашу в ответку. Червяк подскакивает, хватает одного за майку, оттягивает назад, как-то разворачивает, и тот так же плюхается на землю. Я заряжаю второму прямо в носяру, и ублюдок жмурится, пятится назад и тут же получает вдогонку промеж глаз, падает, пытается подняться, но я вырубаю его ударом ноги по ебалу, и он расплывается в форме звездочки. Въебал я лихо, потому что даже пальцы на ноге заболели. К Червяку тем временем подлетает старший скин, но, к моему удивлению, он его не бьет, даже не пытается, а наоборот отпихивает в сторону, чтобы помочь своему лежащему другану. Червяк отходит, я встаю рядом с ним. Старший смотрит на нас и улыбается.
   - Черемушки говоришь водишь? Ну, все пацанчик, жди, блядь, с приветом.
   - Пошел на хуй, - отвечает Червяк, поднимает с земли свою сумку с баллонами и, глядя на меня, говорит, - пошли отсюда.
   И мы уходим, гордые до жопы, потому как вышибли из этих хуесосов все дерьмо. И похуй на все приветы, пусть мудаки только сунутся на район, огребут по полной. Так и будет. Но вначале нужно разобраться с Хрусталкой, заебашим пидарков, те, кто покруче перейдут к нам, лошков оставим в стороне, ну или будем использовать как пушечное мясо, пускать вперед под раздел, чтобы противник устал. Обычно ведь самых крутых вперед ставят, ну а мы наоборот будем, типа эффект неожиданности и все такое. Только так и надо мозгами крутить, иначе хуй че получится. А потом, когда к нам и Хрусталка примкнет, можно будет завершить дело со скинами. Отхуячить уродов по полной программе, чтоб не выебывались.
   ЧЕРЕМА - СИЛА!!! И хер кто с этим поспорит. Состоять в ней будет считаться огромной честью, бабы тут же перестанут зажиматься, каждая будет готова подставить свою пиздосю. Так и будет. Мечты сбываются и гребаный "Газпром" здесь не при чем!!! И я буду ебать Наташку во все щели, пока у нее сперма из ушей не полезет. Она ведь просто балдеет от ебли, хотя сама целка, впрочем, как и все в нашем дворе. Помню, как только она сюда переехала, мне, наверное, лет девять было, так она всех пацанов, впрочем, девчонки тоже вписывались, водила в гаражи на Дрочилу смотреть. Это мы так мужичка прозвали, тот мастурбатор был, пиздец!!! И вот мы за ним все следили, не давали ему дрочить, типа. А Наташка все на его хуй смотрела, глаза так желанием и горели. Потом, лет в двенадцать водила порнуху к себе смотреть, как я уже до этого говорил. А еще помню, случай был заебательский, пиздец. У нас во дворе пацанчик такой бегал, как звали уже, наверное, и не вспомню. На пару лет младше нас, а характер у него, хоть убей, говно говном. Так вот, мы как-то в футбол на стадионе рубились. Ну, и этот пидарок тоже присутствовал, но сам не играл, в стороне стоял и всех хуями крыл. Мне это, типа, надоело. Я его поймал, повалил на землю, думал по ебальнику пару раз закатать, чтоб особо хавальник не раскрывал, но тут Наташка подходит. На ней такие джинсики в облипочку, тапочки - балетки, как сейчас помню - синие с белой подошвой, носочки полосатые и маечка оранжевая. Подходит и говорит.
   - Ну, че, доорался придурок?
   - Пошла на хуй!!! - это типа чувак отвечает, которого я к траве прижал.
   - Может тебе рот промыть?
   Наташка берет, и балетку свою ему прямо в рот пихает, он типа губы сомкнул и башкой мотает из стороны в сторону. Но с нами такие фокусы не проканают, я его голову держу, и второй рукой нос зажимаю, чтоб эта скотина хавальник раскрыл. Наташка ногу не убирает, пидарок пытается быстро вдохнуть, и тут же ее нога соскальзывает в его рот. Прошла, чуть ли не до пятки. Я смотрю на это и охуеваю, можно даже сказать завидую лежащему ублюдку. Говорю Наташке: "Сними носок, пусть голую ногу оближет". Но она хуй, застеснялась типа, ну и я обломался. Бля, а ведь с тех пор я обычно на ноги только и дрочу. Вряд ли это связано, впрочем, хуй его знает.
   И все-таки надо будет с ней замутить, такую чику полезно иметь под рукой, главное только на еблю развести. К тому же, раз уж Гурыч расстался с девственностью, то мне сам бог велел!!! Короче, разделаемся с Хрусталкой и тогда вперед, покорять Наташкину пизду. А уж она мне сдастся, бля буду.
   - Ну, че, мож курнем?
   Мне, если честно, курить вообще не хочется, жара ужасная, и предыдущая сигарета до сих пор царапает горло. Да и не могу я так часто курить, это Червяк у нас курильщик заядлый, в день может пачку всосать в одно рыло. Я же максимум сигарет десять осилю.
   - Не, я, наверное, не буду.
   - Да ты че, я не про то, - подмигивает мне Червяк, - пошли.
   И мы идем дальше, приходим к стадиону, залезаем на трибуны, на самый верх, и Червяк открывает свою сумку. Я думал, он опять за баллонами полез, но ни хера подобного, он достает беломорину. Ну, это я вначале думал, что беломорина, однако Червяк пояснил.
   - Трава, - говорит, - убойная вещь. Сосед мой этим говном барыжит.
   - Да ты че, на хуй надо?!
   По мне, так вся наркота, не важно, куришь ее или мажешь по венам, не стоит того, чтобы на нее подсаживаться. Это ж, блядь, себя не уважать. Уж лучше по синьке ударятся, нежели этой хуйней. Того и гляди будешь у Пушкина в клиентах числиться, на хер надо!!!
   - Да че ты очкуешь, тебя может вообще с первого раза не зацепит. Я, блядь, раз пять курил, пока не вставило. Заебал, давай по дэхе.
   Короче я согласился, потому как неохота спорить с Червем, еще подумает что я ссыкло какое, или чего доброго из Черемы выпишет. И вот он объясняет мне как правильно эту траву курить, что, мол, нельзя сразу выдыхать, а нужно в себе держать и чем дольше, тем лучше, что нельзя кашлять, чтобы уголек не упал, ну и так далее.
   Червяк слюнявит палец, проводит им по беломорине, потом закуривает, делает затяжку и передает мне. Я затягиваюсь и сразу же ощущаю странный вкус этого дыма, я то раньше думал, что трава она по вкусу, как обычный табак, оказалось ни хуя, совсем другая тема. Ну и вот таким вот макаром мы выкуриваем эту херь, я сажусь на порожки, прислушиваюсь к своим чувствам и ощущениям, ничего не происходит. Червяк тоже вроде как спокойный, только улыбается широко, типа задумал что-то. Я слышал, что от травы на ржачь пробивает, и мне как-то не по себе, что меня не штырит. И я говорю.
   - Ну, вроде как что-то смешное есть.
   Червяк мотает головой, смеется.
   - Бля, все так говорят, когда ни хуя не соображают. Чувак, когда тебя зацепит, ты сам все поймешь, тут не смешно будет, тут будет полный заебись!!!
   И вскоре я понимаю, о чем он говорит. Меня просто резко накрывает волной охуенного чувства. Щеки приятно покалывает, все вокруг представляется как во сне, то есть я уверен, что подобное ощущаешь во снах, это пиздец полный. Я так считаю. И вот я смотрю вокруг себя, на серые бетонные порожки трибун, и они кажутся мне прекрасными. На сам стадион, на асфальт вокруг него, на зеленый островок посередине - и все это настолько охуенно, что можно тупо вот так вот сидеть и наслаждаться хоть всю свою долбанную жизнь. Это чувство, его конечно с оргазмом не сравнишь, я имею в виду физическим, когда кончаешь, это скорее духовный оргазм. Словно внутри тебя оранжерея из миллиарда цветов и каждый из них нежно щекочет твои яйца, да так, что никакой бабы не надо.
   Я поворачиваю голову, смотрю на Червяка, он строит какую-то рожицу, и я начинаю ржать как умственно отсталый. Не понимаю почему, но мне безумно смешно смотреть на него, и я не контролирую смех, не могу остановиться. Все мышцы лица уплывают наверх, щеки болят неимоверно, но мне на это просто похуй. Мне лучше, чем когда-либо, я счастлив!!!
   - Еебааать, - говорю я, перестав наконец смеяться, хотя улыбка до сих пор с лица не сходит, - это ж пиздец полный!!! Я как во сне, чувак...
   - Охуенная тема, да? А ты вот это послушай.
   Червяк подбирает маленький камушек, и я думаю - офигеть, какой мелкий камень, однако он камень, не бумага какая-нибудь, твердый предмет и все такое, только маленький, пиздец!!! А Червяк кидает его вниз и он падает, ударяется о порожки, и я слышу музыку, то есть это выглядело как музыка - его стук о бетон, когда он падал и подпрыгивал.
   - Ну как? - спрашивает Червяк, а я только и могу, что рот раскрыть от удивления. - А хочешь, еще один прикол покажу?
   Он посмеивается, причем странно так, а потом выставляет вперед указательный палец и медленно его сжимает. От этого зрелища я просто взорвался, я ржал так, словно это было самое смешное зрелище из всех, что я видел. И червяк тоже смеется, мы оба хватаемся за животы, у нас текут слезы, мышцы на лице ломит, мы катаемся по грязным порожкам и нам насрать на все вокруг.
   - Теперь ты понимаешь, чел, теперь ты понимаешь?
   - Бля, это лучшее из всего, что со мной было!!! - я буквально прокричал это, не смог сдержать эмоций, настолько мне было заебись.
   А потом я почувствовал странную пульсацию во рту и тут же устремил свой язык к тому месту, где она ощущалась. Это была вена на губе с внутренней стороны, она вспухла и пульсировала. Я не на шутку пересрал, потому как боялся, что она может лопнуть, и тогда я умру. Но Червяк меня успокоил, сказал, что такое бывает, что это нормально. У него были красные глаза, белки я имею в виду, и я говорю ему, чувак, у тебя глаза красные. А он отвечает, что типа срать пока не хочет. И мы снова заржали.
   Потом я словно куда-то провалился, как будто глубоко нырнул, а когда это дерьмо прошло, мы сидели возле школы, пили лимонад и поедали пряники прямо из пакета. И это было прекрасно. Я ощущал свой язык по другому, не так, как раньше. Все тогда было другим, первостатейным заебоном...
  
  

.СХОДКА.

   Всю неделю солнце, а сегодня - в пятницу - дождь, ебучий и промозглый, он как дурной знак, как гребаная птица стучится в окно, неся весть о покойнике. Тучи сомкнулись в черное кольцо, весь мир словно кляксой заляпали. Короче, пиздец полный, я так считаю. И то, что с Хрусталкой мы машемся именно сегодня, меня еще больше на очко сажает. В такие моменты хорошо бы унять мандраж и я запираюсь в туалете, стаскиваю штаны вниз и пытаюсь подрочить. Эрекции ноль, даже намека на хилый стояк никакого. Правда пару раз мой друган вяло приподнимает голову, но стоит мне опустить руки, и он опускается вслед за ними. И я забиваю на все это, иду в зал, посмотреть телек, потому как до сходки еще несколько часов. Томительных и ужасных.
   Дед, как всегда сидит в кресле курит свою ебаную Приму, кашляет и плюет в банку. Сука, зрелище пиздец, противно до блевоты. Одно хорошо, теперь он хоть эти банки не коллекционирует, как только заполняется, сразу же спускает в унитаз. Вот только мне от этого ни горячо, ни холодно.
   Подхожу к телеку и переключаю на другой канал, я не желаю смотреть военное говно Сталинских времен, не фильмы, а сплошная тягомотина, хуже, блядь, бразильских сериалов. Дед смотрит в мою сторону, а я типа не замечаю, усаживаюсь на диван и протягиваю ноги.
   - Вообще-то я смотрел, - говорит.
   - Это лучше, - отвечаю.
   Дед недовольно цыкает, снова кашляет и сплевывает в банку. Я его ненавижу, мне противно глядеть на эту сморщенную рожу, на его мокроту, сползающую по стеклу мутной слизью, на его прокуренные пальцы с желтыми от никотина ногтями. Развалина ебучая, чтоб он сдох!!! Вот почему-то в детстве ты не осознаешь, какие родители кретины, не замечаешь их тупых шуток на уровне детсада, не замечаешь, как бездарно они тратят свое время на различную хуйню типа просмотра Аншлага или уборки, готовки и прочего дерьма. Они всю жизнь прожили серой мышью и так же незаметно сдохнут. Какое тут может быть уважение, здесь блядь отвращение полное и больше ни хуя!!!
   - Слышь, а маман где?
   - В магазин вроде пошла.
   Деду не нравится, когда я так говорю, не нравятся выражения типа "маман" и "слышь". Но мне по барабану, это мое дело, как и с кем мне разговаривать. Я, блядь, не собираюсь всю жизнь вот так же проторчать за просмотром тупорылых фильмов, у меня своя судьба и я в ней хозяин. Настоящая группировка - Черема. Я слышал, что бывшие Коты теперь уважаемые люди, чуть ли не каждый из них имеет свою фирму, а кто-то даже в депутатах числится, короче, заебок полный. Вот так же и мы, потихонечку будем подбирать под себя районы и уже к двадцати годам сможем иметь собственное дело. Ну, чем не жизнь?
   - Мать говорит, ты учиться продолжать не собираешься? - спрашивает дед.
   - Да я еще не знаю.
   - А чего тут знать, - нервно хмыкает он, - без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек. Тебе хоть в какой техникум устроится и все. Аттестат получишь, а там сам смотри, куда тебе податься. Сейчас без документов никуда.
   Ненавижу подобные разговоры, это моя жизнь, мое дело!!! Какого черта я должен отчитываться перед старым пердуном? То, что я не захотел идти в десятый класс, еще не значит, что мне срочно нужно устраиваться куда-нибудь еще. Была б его воля - моего деда - он бы меня еще в пятом классе на завод отправил. Старый козел.
   - Я ищу свое место, - отвечаю, - место под солнцем. И куда я отправлюсь учиться, мое дело.
   - Кстати о делах, куда это ты намылился?
   Я делаю непонимающий вид, а дед указывает подбородком на мою одежду. Обычно, когда я никуда не собираюсь, я хожу дома в одних трусах, ну или шортах. То есть я никогда полностью не одеваюсь, но сегодня я экипирован по высшему разряду, на мне старые джинсы, старый свитер, старая водолазка, только носки новые. Все это я надел на тот случай, если придется падать, хоть я и не собираюсь, подстраховка не помешает.
   - Да так, собрались с пацанами пивка попить.
   - Ох уж мне это пиво, - выдыхает дед и от этого снова задается громогласным кашлем, я прямо вижу, как его мокрота медленным слизнем выкатывается из горла, потом идет уже знакомый звук, дед надувает щеки и сплевывает в банку, - это же, как наркотик, алкоголь, сынок. Вот что это такое.
   ДА МНЕ ПОЕБАТЬ!!!
   - Да мы почуть совсем.
   - Так все и начинается, вот ты отца своего помнишь? - дед хмурит брови, и я невольно отвожу взгляд в сторону. Еще бы, я помню своего отца, смутно, но помню. Помню его издевательства, его вечный срач в доме и это его: Ушастый, иди туда, Ушастый, иди сюда. Меня всегда бесило это прозвище. Знаю пацаны на районе тоже меня так называют, правда за глаза. - Он был наркоманом, и мать твою в свое время подсадил. Она так же говорила, я немного, ничего страшного. И вот что получилось...
   Дед замолкает в тот самый момент, когда хлопает входная дверь, и в коридоре бледной тенью возникает мать с сумками наперевес. Она заглядывает к нам, тяжело дыша, обводит нас взглядом, потом ставит сумки на пол и выдыхает.
   - Ох, ну и очередь в магазине, - мать улыбается, но мне сейчас не до шуток.
   Торчки - я их ненавижу, всеми фибрами души, каждой клеточкой мозга, всем телом, ебаный в рот!!! То, что мои предки сидели на игле для меня не новость, слишком уж крепко все это засело в моей детской башке, теперь хуй забуду. Однако это не значит, что я желаю вспоминать об этом каждый день, особенно я не хочу, чтобы мне об этом напоминал старый мудак. Все это в прошлом и ему там самое место, нехуй влезать в настоящее.
   Посидев еще немного перед телевизором, я обуваюсь и выхожу на улицу. Сидеть дома после таких разговоров мне, типа, вломак. И вот я, перепрыгивая лужи, направляюсь к Мишкиному подъезду. В то время как на всех остальных подъездах висят современные кодовые замки, в Мишкином не все жильцы скинулись, и дверь осталась прежней, не знаю, как для остальных, а для меня это плюс. И я захожу внутрь, вытираю ладонью лицо, поднимаюсь по лестнице.
   - Миш, я так не могу, - это голос Катьки, его торчковской сучары.
   Я замираю и прислушиваюсь.
   - Да лана те, Кать, че ты ломаешься, - Мишка дышит, как запыхавшийся пес, видно на легкие ему давят собственные яйца, попросту говоря, пацан разводит свою телку на фачилово, - мы ж с тобой встречаемся.
   - Я с Ванькой тоже встречалась, но я же с ним не спала.
   - Кать, ну хорош, - слышно шуршание одежды, - я больше не могу. Я хочу тебя, ну давай, я ж тебя не брошу. Ну, Кать.
   - Я не могу...
   Они целуются, я это слышу, уроды чавкают так, словно у каждого из них по куску сочного пирога во рту. Сосаться с наркоманской сукой, это ж блядь так же противно, как если бы Я выпил банку дедовской мокроты, а более крупные куски прожевывал как какой-нибудь пидор на светском рауте. По сто пятьдесят раз каждый комочек, чтобы прочувствовать вкус и заставить языковые сосочки работать в полную силу, только так и это биг мак!!! Ебаный в рот, наркоманская сука, это себя не уважать, я так считаю.
   - Миша, остановись, Миш, ну не надо...
   Шуршание одежды сменяется вздохами и шлепками, как если бы кто-то в ладоши похлопывал, но не громко, а так - типа, в полсилы. И я понимаю, что сейчас мой друг детства лишается девственности, на лестничной клетке, между вторым и третьим этажом. Его дело, вот только бы я предпочел кого угодно, но только не Пушкинскую дочь. Впрочем, кого я обманываю, на его месте я делал бы то же самое и был бы счастлив, и плевать на то, что она торчковская, главное, что у нее есть пизда, а все остальное роли не играет. Влажная, теплая пиздятинка... чувствую, как в штанах у меня набухает перец, вот бы сейчас на Мишкино место.
   - Миша, Миша... не надо, пожалуйста,... сука, давай, блядь, давай на хуй!!!
   Шлепки усиливаются, теперь это не вялые хлопки, скорее жидкие аплодисменты.
   - Кончаю, кончаю!!!
   Мишка издает какой-то писк и все затихает. Получается он облажался, ведь они поебались от силы секунд двадцать не больше. Тупой скорострел, интересно, он хоть догадался из нее вытащить или так и запульнул внутрь? Хотя его дело, хочет воспитывать ребенка от наркоманской бабы, пусть воспитывает, мне-то что.
   Я никуда не ухожу, жду, когда они штаны напялят. Вид члена с капающей молофьей как-то меня не прикалывает. Жду около минуты, а потом поднимаюсь. Парочка стоит, прижавшись к стене возле батареи, волосы у Мишки на голове растрепаны, у Катьки ноги дрожат, видно, что она смущена и сильно нервничает. Еще бы, если Мишка у нее первый, а он по любому у нее первый, бабе всего тринадцать, то сейчас ее рваная целка пускает кровь прямо в трусы. Мишка видно таких женских подробностей организма не знает и стоит, как ни в чем не бывало, давит ей на уши романтической херней. Ему-то посрать, что на его трусах останется очередное пятно от спермы, старый задрот давно привык к подобным пустякам. Да и его мамаша, что стирает белье, очевидно тоже.
   - Так-так, вижу у нас тут новая семейка!!!
   Я поднимаюсь к ним, хлопая в ладоши, Мишка раздраженно открывает рот, типа, я им помешал и все такое. А Катька закрывает лицо руками, что-то мычит и быстро выбегает из подъезда. Я провожаю ее похотливой улыбочкой, после чего вразвалочку подхожу к Мишке, который так и стоит с раскрытым ртом.
   - Ну и как оно, ебать торчковскую бабенку?
   - Пошел ты на хуй, Илюх, - шипит Мишка сквозь зубы, тыча в меня указательным пальцем, я лишь, продолжая улыбаться, поднимаю руки.
   - Спокойно-спокойно, все нормально, приятель, - говорю, отступая назад на ступеньку ниже, - я ведь просто поинтересовался. Ты ж у нас теперь мужик, верно?
   - Не твое дело, понял?! Это тебя не ебет!!!
   - Уж это верно, ебался у нас ты, секунд десять. Молодец, развести торчка на еблю, тут особое мастерство нужно. Очевидно у тебя хуй настолько тонкий, что шприц напоминает, ведь так приятель?
   - Заткни ебальник!!! - Мишка замахивается кулаком, я подставляю челюсть вперед, и тогда он останавливается. Ссыкливый ублюдок знает, что я с легкостью заебашу его раз на раз. - Сам ты торчок, понял?! Это у тебя отец герычем барыжил, пидор ты Ушастый!!!
   В голове что-то щелкает, кто-то на мгновение потушил свет. Я слышу голос из детства, голос отца: "Ушастый, ты ебаный ублюдок, по тебе могила плачет. Вот только гроб нужен как у Чебурашки, с такими-то ушами!!!" Я медленно прихожу в себя, Мишка лежит в углу, сотрясаясь и кашляя, он держится обеими руками за ребра. Что ж, сам напросился, не хер было залупу тянуть. Я такой херни не прощу, ладно на меня гнать, это я стерплю, но родителей трогать, здесь меня конкретно клинит, могу убить к ебаной матери.
   - Ну, че, крутой, обосрался?! - я развожу руки в стороны, наклоняюсь к нему. - Кто теперь Ушастый, а?! Сука ты ссыкливая, кто, мать твою?! - плюю ему в рожу, разворачиваюсь и ухожу.
   Ухожу на трибуны, ждать остальных.
   Мишка, он хоть и приятель с детства, но даже ему я не позволю гнать на своих предков. Особенно на отца, хотя я и сам его недолюбливаю, однако он ушел, и для меня это типа психологической травмы. Мое больное место, красная тряпка для бычьего характера. И когда кто-либо, будь то приятель или просто незнакомый чувак, начинает гнать на моего отца, я просто в ярость прихожу. Такие дела.
   Дождь так и моросит, и я уже весь мокрый, сижу на трибунах, обняв себя руками, и смотрю на один из заброшенных цехов стекольного завода, что возвышается над крышами гаражей. Да, заводу настал пиздец, теперь там только бомжи да беспризорники с торчками ошиваются. Цех, где мы в детстве брали селитру, снова сгорел, теперь окончательно. Пожарные не успели его потушить, собственно именно из-за этого пожара завод и прикрыли, типа наведалась какая-то там проверка и все. Рабочих уволили, внутренности: печи там всякие, литейную хуйню - распродали, а пустые здания остались. Серые, в аварийном состоянии, с обваленными в определенных местах крышами, они как засохшие экскременты доисторического животного - наше место баталий.
   Достаю сигареты, закуриваю. Успеваю сделать лишь несколько тяжек, и уголек с шипением забивает дождем. Спускаюсь вниз и иду под навес сбоку трибун, где находится вход в раздевалки. Снова закуриваю и смотрю по сторонам, никого. Собственно, а кто здесь будет в пятницу, да еще в дождь? Только наши пацаны.
   Самое ужасное это само ожидание, когда ты знаешь, что пизделка неизбежна, но ждешь ее - это хуже некуда. Лучше сразу пизды получить, чем томится в глухом неведении неизвестного финала. Терпеть этого не могу.
   Первыми приходят Червяк и Макс "Медведь", за ними, словно по команде, подтягиваются и остальные: Гурыч вместе с Кучером, Лесик с Давидом, Диман с Лавриком, пацаны с общаги, даже Олег пришел, правда без Ванька. Мы собираемся на середине стадиона, и Червяк отзывает нас с Давидом в сторону.
   - Давид, ты че там хуйню какую-то Веталю напиздил?
   - В смысле? - спрашивает Давид.
   - В прямом, епты, - говорит Червяк, сплевывая под ноги, - своих пацанов подставляешь. Тебя ебет, что Илюха с его бабой мутил?
   - Да лана в пизду.
   - Слышь, ты че в конец охуел? Мы здесь, блядь, одно дело делаем, не хуй своих подставлять. Веталь с Хрусталки, а ты ему своих сдаешь.
   - Он не числится в Хрусталовских, лана Червяк, в пизду, забей.
   Я продолжаю молчать.
   - Ни хуя, меня это не ебет. Хочешь быть в Череме и чтоб тебя каждый день не пиздили, поговоришь с Веталем и все ему объяснишь, и чтоб он больше к Илюхе не приебывался! Ты все понял?
   Давид осматривает меня с ног до головы, потом лыбится своей хитрожопой чурковской улыбочкой и говорит, что понял. И мы возвращаемся обратно в толпу, Червяк распределяет всех по двое, сам встает впереди, и мы быстрым шагом направляемся в сторону Стеколки. Выходим на железнодорожные пути, проходим по ним, потом через гаражи в горку и прямо на намеченную площадку сходки. Тут разделяемся, образуя живой квадрат. В первых рядах стоят: Червяк, справа от него Макс "Медведь" (охуительно здоровый чувак, ему всего семнадцать, но выглядит он на все тридцать), слева Андрюха Кучер (он хоть и мал ростом, ебашится только в путь, не зря пацан три года на бокс ходил). Я во втором ряду, стою сразу за Кучером, Олег в самом заду.
   - Смотрите в оба, - говорит Червяк, разминая шею, - эти пидорасы должны появиться со стороны автостоянки.
   Я стою и думаю, лишь бы они не пришли, лишь бы не явились. Представляю, как они разом заболели, или как по пути их вдруг сбивает огромным грузовиком, короче стараюсь занять мысли. Хрусталка существует около года, они уже махались с Центровыми (группировка кинотеатра Центральный), с Ягодкой (убойной части этой группировки уже не существует, так что бегают в основном подростки, которых не было в прежнем составе), даже вроде со скинами сходка была. Короче говоря, опыт махачей имеют. А мы что? Собрались гопники, назвались Черемой и давай районы делить. Детский сад штаны на лямках. Никакой подготовки, никаких сходок, даже попыток не было. Первый махач, даже не знаешь чего ожидать. Стоишь как вкопанный и смотришь по сторонам, утыкаясь то в ржавые конструкции, то в полуразваленные цеха. Откуда кто появится? Хуй знает. Даже страх берет.
   - Идут!!! - кричит Червяк, и мы подхватываем его крик, подпрыгиваем на месте, сжимаем кулаки и готовимся к атаке.
   Со стороны автостоянки, как и сказал Червяк, показываются стройные ряды Хрусталовских. Впереди Игнат со своей шестеркой, не знаю, как его зовут, но этот пацан повсюду с ним ходит. За ним Ботал и Веталь!!! Суки, все-таки вписались за район. Потом Нацист (у него татуха SS'овца на шее и мочки ушей надорваны), Вадик "Патриот", Кабан, Гоша "Нижник" - все бойцы первостатейные. С такими биться бесполезно, замочат ты еще руки поднимать будешь.
   Очко у меня играет, пиздец. Кто-то из наших уже давит по съебкам, первыми свой зад показывают Олег и какой-то незнакомый мне чувак из общаги. Ссыкуны ебаные!!! Давид, увидев Веталя, тоже щемится в сторону, ему дружба с этим ублюдком важнее района. Я стою и не знаю что делать, мозг говорит: надо бежать, но тело его не слушает, ноги, будто в землю вросли.
   - Не разбегаемся!!! - орет Червяк.
   Игнат останавливается, раздается громкий свист, и мир вокруг приходит в действие. Со всех сторон бегут Хрусталовские, одни вылетают из цехов, другие со стороны железнодорожных путей, принимаются за Олега, Давида и пацана из общаги, херачат их палками, третья команда появляется со стороны автомобильной свалки. Мы окружены, бежать некуда, впереди Игнат с лучшими бойцами, сзади высокий бетонный забор, по бокам стая вопящих уродов с дубинами, металлическими прутьями, камнями и битами. Вот это подготовка, не то, что у нас.
   Лесик с криками "СУКА" несется в толпу, что пришла со стороны свалки, и его встречают градом ударов, он пытается отмахиваться, но это бесполезно. И уже через несколько секунд его тело лежит на рельсах, охваченное клубком разъяренных долбоебов. Все суетятся, оглядываются по сторонам в поисках спасения, пытаются бежать. Макс "Медведь" влетает за Лесиком, отшвыривает нескольких, впивается кулаками в их мерзкие рожи, рычащий и быстрый, он действительно похож на медведя. Однако его лицо встречает удар биты, слышится треск, летят брызги крови, он шатается, что-то бурчит, снова удар и теперь он плашмя падает на шпалы. Ослу понятно, что пацан без сознания, однако Хрусталке на это поебать, и они продолжают ебашить его битами.
   БЕСПРЕДЕЛ, БЛЯ!!!
   - Игнат, сука!!! - Червяк разворачивается и бросается в сторону бетонного забора, я бегу за ним, Игнат со своей шаблой вслед за нами.
   Летят камни, повсюду крики, я уже не вижу остальных наших, возможно грязные тела, что валяются по всему периметру, это и есть они. Вот только сейчас мне поебать, сработал инстинкт самосохранения, и я запрыгиваю на забор, переваливаюсь на другую сторону, прыгаю вниз, падаю, поднимаюсь и бегу. Червяк впереди, над его головой пролетает несколько камней, но он не оборачивается, ускоряет ход.
   - Стоять бля, иди сюда, сука!!! - сзади нас Игнат, его шестерка, Веталь и Ботал, они тоже перелезли вслед за нами.
   Бежать тут сложновато, по бокам задницы гаражей и проход получается очень узким, не больше метра. Под ногами мусор, какие-то мешки, сломанные стулья, размякшие бычки и пачки из-под сигарет, пластиковые бутылки, одним словом - говно мира. Плюс ко всему прочему дождь сверху ебашит.
   Мы заворачиваем, протискиваемся через какую-то решетку, об которую я больно задеваюсь головой, потом проход становится еще уже, и нам приходится двигаться боком. Благо впереди уже виднеется дыра, ведущая к жилым кварталам. Игнат лезет за нами, я разворачиваю голову и вижу, что в вытянутой руке он держит что-то черное. Бля, пистолет, сука, ствол!!! И я ору, буквально выталкиваю Червяка наружу. Тот падает на четвереньки, утыкается руками в лужу, вскакивает и бежит вслед за мной. Мы пробегаем через дорогу и сворачиваем в какой-то двор, в таком состоянии даже не разобрать, где находишься. Автопилот, хуль тут скажешь.
   Мозг кипит, ноги горячие, руки натирают подмышки. Главное не останавливаться, в жопу гордость, в жопу чувство вины, в жопу пацанов с района, в жопу сам район, в жопу группировки и махачи, в жопу все!!! Главное съебать и как можно быстрее.
   - Суки, пидоры, - задыхаясь, шипит Червяк, - не было такого уговора. Двадцать, значит двадцать, без оружия, значит без оружия, хуль тут непонятного, блядь?!
   Теперь я понимаю, почему сходки группировок продолжаются столь короткое время. Сила видна невооруженным взглядом, ты пытаешься отбиться, хотя заранее знаешь - это чистый проигрыш. И вторая сторона это понимает, поэтому нет смысла продолжать, ты просто съебываешь, пока есть возможность, вот и все.
   Не знаю, сколько мы еще бежали, казалось, прошло около часа, может больше. Мы выдохлись, сели на какую-то трубу сбоку девятиэтажного дома, меня всего трясло, руки ходуном ходили, как у алкаша последнего, да и у Червяка тоже. Мы проебали, даже не начав, полный пиздец...
   Я закуриваю, стараюсь унять дрожь.
   - Что теперь? - спрашиваю.
   - Ничего, - отвечает Червяк, почесывая свой короткий бобрик на голове, - мы проебали, теперь ничего не исправить.
   - Я имею в виду, что с Черемой? - в ответ Червяк пожимает плечами.
   По мне так лучше завязать, пусть лучше другие себе башню разбивают за фантомное господство, у меня своя голова на плечах, и срать я хотел на весь район и кто в нем будет считаться за главного. Если уж хочется кулаками помахать, выбирай равного или ступай в боксерскую секцию, иди на карате или борьбу, займи мозги хоть чем-нибудь вместо того, чтобы выбивать их с помощью толпы отморозков.
   - Может по пиву? - спрашивает Червяк, и я соглашаюсь.
  
  

.ПЛЮСЫ В МИНУСАХ.

   Есть у нас в городе такое местечко под названием "6 корпус", правда его настоящее название "Мария", но все его называют шестым, ну или "моргом". Моргом - потому что внутри стоят длинные белые столы, напоминающие те, на которых трупы разделывают, а шестым корпусом - потому что ранее на этом месте стоял учебный корпус МГТУ им. Баумана, ну и так и повелось. Местечко здесь нормальное, отдохнуть можно, да и пиво дешевое.
   Мы занимаем боковой столик, что стоит прямо перед окном, и молча, потягиваем пиво. Червяк уткнулся в стакан и типа думает, что дальше делать. Но я для себя уже все решил и теперь рассматриваю окружающих. В основном здесь студенты, есть еще парочка здоровых мужиков в костюмах, те пьют водку и закусывают бутербродами с рыбой, за ними человек пять волосатых чуваков в косухах, обсуждают всякую религиозную херь и периодически ржут над тупыми шутками. За ними наблюдает улыбающийся старичок в синих трениках, ему видно попиздеть не с кем, вот он и ждет момента, чтобы к ним подтусить.
   - Я так понимаю, ты больше на сходки не пойдешь? - не поднимая головы, спрашивает Червяк.
   - Да я не знаю, - кручу стакан в руках, подбирая нужные слова, - просто не серьезно все это. Зачем себя гробить ради какой-то хуйни? Раздел территорий, влияние, уважение, ради чего? Все это детскость, я так считаю, даже Коты уже не бегают. Группировки остались в девяностых, а мы, блядь, решили, нет, мы тоже будем, и давай беспределить. Так что я больше не в составе, но если какие проблемы возникнут, сообщи, я впишусь.
   - Понятно.
   - Просто все это может хуево кончиться, вот в чем дело, - я всматриваюсь в его макушку, потому как Червяк головы так и не поднял, - у Игната ствол был, сечешь, чем пахнет? Мы могли так на Стеколке и остаться. Еще не ясно, как там остальные, может их уже переебашили на хер!!! - делаю большой глоток, Червяк молчит. - Не обижайся друг, просто мне жизнь дороже каких-то понятий.
   - Я понимаю, - кивает он в ответ.
   Косматые задаются громким хохотом, и я пристально смотрю в их сторону, они замечают это и затихают. Дристуны, бля, сами выебываются, вот, мол, гопники пидорасы, ебашить их надо, а сами при малейшем взгляде штаны обделывают. Сиди тогда и не выебывайся, сука.
   - Слышь, - я толкаю локтем Червяка, тот поднимает голову, - может, хайратых вынесем для разрядки, а? Что скажешь?
   - На хуя? Ради каких-то понятий?
   - Ну, че ты сразу заводишься, я ж сказал, если что впишусь.
   - Да на хуй твои вписки, - Червяк буравит меня взглядом, это не многие вынесут, так как глаза его словно у кобры, холодные и страшные, аж мурашки по коже, - вы все блядь орали, да заебись, будем Черемой, где теперь эта Черема?! При первом же махаче обосрались!!!
   - Э, постой, никто не обосрался, просто мы попали в ловушку, вот и все. А то, что Олег слиняет, это и так понятно было, они с Ваньком в той же школе учатся, что и большинство Хрусталовских, так что хуль ты от Олега хотел? Давид вообще с Веталем крутится, я не удивлюсь, если он и яйца ему чешет, сука чуркистанская.
   - Ладно, брат, прости, - Червяк обнимает меня за шею, и мы утыкаемся лбами.
   Он отличный пацан, я все понимаю, у него сейчас обида, скорее на самого себя, нежели на кого-то из наших. Все-таки проигрыш - его вина, нужно было подготовиться, собрать побольше народу, потренироваться, закупиться битами или набрать обычных палок, вместо того чтобы лезть на противника с голыми руками. Но сейчас уже ничего нельзя сделать, остается только надеяться, что наши пацаны остались в живых. Ствол в руках Игната меня сильно напряг, ебанутый может пустить его в ход.
   - Кстати, я сегодня Мишку видел, - посмеиваюсь, - он свою Катьку в подъезде отпялил. Пиздец, расстался с девственностью секунд за десять, бля буду.
   - Ну, что ж поделать, - усмехается Червяк, - он и дрочит-то, наверное, секунд за пять. Как говорится, скорострел везде поспел!!!
   - Да уж, пиздец полный, я так считаю. Не, ну ладно бы с телкой нормальной, а то с Катькой, Пушкинской дочкой, себя не уважать.
   - Торчковская падаль, - кивает Червяк.
   Допиваем пиво и заказываем еще по одному светлому. Пока я стою в очереди, разглядывая "пивные плакаты", что висят над барной стойкой, к нашему столу присоединяется парочка симпотных пташек. Ничего так телочки, отпялить можно. Глазками стреляют, смеются, Червяк вроде тоже повеселел, стоит такой весь на понтах, впрочем, как обычно, о чем-то с ними трепится, потом замечает мой взгляд и поднимает руку, показывает мне четыре пальца, и я заказываю еще две кружки. Забираю их и возвращаюсь обратно.
   - Привет, - говорит одна, на ней джинсики в облипочку, на ногах красные камелоты, курточка черная, каштановые волосы чуть ниже плеч, пухлые губки, огромные ресницы, шикарная улыбка, чикса на заебок, - Я Света, а это моя подруга Иришка.
   - Привет-привет, - говорю, ставя перед ними кружки с пивом.
   - А имя у тебя есть? - язвит ее подружка.
   - Его Илья зовут, - отвечает Червяк, - а меня Андрей, приятно познакомиться.
   Надо же, сколько тусим вместе, а я в первый раз узнал имя Червяка. Раньше я думал его зовут Костик, ну или Стас какой-нибудь. Потому как эти имена ему больше подходят, нежели Андрей. Вот Андрюха "Кучер", он Андрей, про него другого и не скажешь, а вот Червяк, хуй его знает, но точно не Андрей.
   - Ну и чем вы тут занимаетесь? - спрашивает Света, отхлебывая пиво.
   - Да так, нервы лечим, вот вас увидели.
   - Ни фига, - перебивает меня Иришка, - это мы вас увидели, правда, вначале твои уши, а потом только тебя под ними.
   Я не люблю подобной хуйни, когда смеются над моими ушами, но на сей раз сдерживаюсь, это ж все-таки бабы. Все вокруг ржут, а я лишь так, типа, стеснительно улыбаюсь, хотя у самого желваки так и ходят от злости. Червяк смеется громче всех, а еще друг называется.
   - Да, он у нас Ушастым числится, тут уж ничего не попишешь.
   - Чего? - спрашиваю, глядя на своего другана, девчонки заливаются в очередном припадке смеха. - Это у кого я Ушастым числюсь?
   - Да лана те, Илюх, - отмахивается Червяк, - ну называют тебя так на районе, забей. Я вот лично, - он кладет руку на сердце, - никогда тебя так не называл. Честное червяковское!!!
   Теперь уже смеюсь я, девчонки непонимающе глядят в мою сторону, а я им объясняю, что Андрей (ебать, кто бы знал, что его так зовут), еще в детстве червей за рубль жрал и что с тех пор его все Червяком зовут.
   - А на хер ты червей жрал? - спрашивает Света.
   - Да, Андрюх, на хуя? - поддакиваю. - Причем тогда еще тысячи были, рубль типа за копейку шел, - объясняю я смеющимся дамочкам.
   - Да черт меня знает, - отвечает Червяк, - думал, прикольно будет.
   - Да уж прикол, - заливается Иришка.
   Мы выпиваем еще по стакану, выясняем, что девчонки слушают Black, и что учатся они в Аграрном на ветеринаров. Я говорю им, что метал не моя музыка, что я типа люблю IGGY POP, а Червяк так вообще рэпом увлекается. Но им поебать, мне в принципе тоже. То что телочки любят пиво и башкой потрясти, их дело, такие даже дают охотнее, типа девчонки ненавидят общество и собственных родителей, а посему пиздой крутят направо и налево.
   Еще через стакан мы уже разделяемся на пары, Червяк с Иришкой, Я со Светкой, сосемся, обсуждаем всякую херню, меня пытаются отправить учиться, говоря как это важно иметь образование и все в таком духе. Короче давят поучительной херней, как и мой дед с утра. Я отмахиваюсь, говорю, что успею. Мое дело, и не хуй в него лезть.
   Потом выходим подышать свежим воздухом, Червяк с Иришкой курят, мы со Светкой стоим, прижавшись к стене, и продолжаем сосаться. Мне заебись, я счастлив!!! У меня наконец-то настоящая телка и мы с ней целуемся, это не какая-нибудь Наташка, у которой и сисек-то ни хрена нет, это отличная цыпа, которой плевать на мои огромные уши. Ей нужно нечто иное, то, что сейчас упирается ей прямо в пизду. Она смотрит вниз, улыбается и гладит мои волосы. Так приятно, никогда не думал, что такое бывает, это настолько охуетительно, просто улет!!!
   Потом мы возвращаемся обратно за столик, я заказываю еще четыре пива. Сидим, пиздим, пьем, настроение замечательное, о сходке никто даже и не думает. Срать на Черему, на все эти детские забавы, телки - вот что нам нужно. Море влажных дырок.
   Я уже представляю, как буду раздевать свою Светку, как завалю ее романтической хуетой, чтобы она, типа, вся растаяла. Представляю, что она влюбится в меня, отсосет или даст в жопу, вот что я хочу. Мишка? Да пошел он к черту со своей торчковской шмарой, я его уже обскакал, потому как замутил с классной цыпой, а не с прокуренной клиенткой клиники Маршака.
   - А вы на концерт с нами не желаете сходить? - делая глоток и икая, спрашивает Иришка. Девчонка напилась в распиздень, глаза в кучу, висит на Андрюхе, как будто он вешалка какая-то. Причем выпили-то всего стакана три, стало быть, еще до нас где-то налакались.
   - Хайратых послушать? Ну, че, я конечно не любитель всей этой хуйни, - выплевывает Червяк, - но ради таких цыпочек, готов подтянуться. Ты как, Илюх?
   - Я за, - еще бы я был против.
   - А когда пойдем?
   - Чуть позже, - хитро улыбаясь, отвечает Иришка. Как будто ее не про клубешник спросили, а про то, не хочет ли она поебаться, и во сколько это можно будет сделать. Наверняка так оно и есть, впрочем, ее дело.
   Неожиданно сзади нас хлопает входная дверь, мы все оборачиваемся и видим немытую рожу лет тридцати, которая шатаясь, идет прямо к нам, разводя руки в сторону, словно хочет нас всех обнять.
   - О, здорово пацаны-девчонки, все свои, - он по очереди здоровается с нами, после чего встает рядом и стаканы наши взглядом буравит, мужик неадекватный, пиздец!!!
   - Это ваш знакомый? - шепчет мне на ухо Светка, я говорю ей, что нет.
   - А я ща опохмелился, - кивает в сторону выхода, - у этого, у Мишки. Хули, мы же русские, мы же не китайцы!!! Этой, как ее? - прикрыв один глаз, он щелкает своими грязными пальцами, точнее сами пальцы желтые, как у моего деда, а под ногтями грязь, видос как раз под пиво. - Растворителя, во!!! А пиво не, не буду, не. На хуй это пиво, лучше сами пейте.
   - Мужик, а ты кто, вообще? - ухмыляясь, спрашивает Червяк.
   - Я-то? Ну что ты, ну Вася я, ебаный в рот. Мы же русские все, мы же не китайцы, ну.
   - А, Вася, ясно. А откуда ты такой нарисовался?
   - Блядь, - он недовольно хмыкает, потом смотрит на Иришку, улыбается, словно что-то вспомнил и продолжает, - о, у меня такая же есть, да, все как надо, ага. Вчера был у ней, говорю ты, пизда, ща ебать буду, а хуль? Ну, она ноги в сторону, на мол, еби. Ага, щаз, хуя лысого, пошел, пожрал, в пизду!!!
   - Ты в пизде жрешь? - не унимается Андрюха.
   - Эти... макароны жрал. Вчера, а не, не макароны, эту... муку ел. Муку ел.
   - Муку? - смеется Светка.
   - Ну, мы же русские, мы же не китайцы. А дай глоточек, - он тянется к моему стакану, и я отвожу его в сторону, не хуй алкашу всякому мои стаканы трогать, - а и ладно, пиво, в пизду его, китайская хуйня, - отмахивается, я делаю большой глоток, алкот облизывает потрескавшиеся губы, - а не, нормальное пиво, нормально, молодец. Ну а хули, мы же русские, мы же не китайцы. А вот есть не буду, не, не надо. У них тут все, блядь, говнятина, в пизду. Там в беляшах даже мяса ни хуя нет.
   - Вась, ты о чем? - спрашивает Червяк, ему по кайфу стебануться над алкотом, его дело, а вот мне желательно, чтобы этот кусок говна съебнул поскорее, а то еще малину всю с цыпами попортит. - Какие беляши?
   В ответ алкаш мутно всматривается в наши лица, облокачивается на стол, тяжело вздыхает, потом снова пытается взять стакан, на сей раз Андрюхин, тот поднимает его высоко над головой, и Ваську ничего не остается, кроме как снова забубнить себе под нос о какой-то там херне.
   - Не, опусти-опусти, - машет рукой, - я не буду пить, не, не буду. Мы же русские, мы же не китайцы. Это эти, - кивает в сторону двери, - все по норам растащат, пиздюки ебаные. А мы что, мы русские.
   - Васек, ты че, Китаец?
   - Да, - кивает головой, - русский, да.
   - Ебанутый, пиздец, на всю башку, - смеется Червяк, Иришка морщится, рассматривая куски засохшей блевоты на лацканах Васьковского пиджака, в котором еще лет тридцать назад ходили, мне поебать, я занят Светкой, прижимаю ее к себе.
   - Во, правильно, ща ебать будем, - смеется Васек, - давай ее на стол!!!
   Червяк смотрит на меня, я на алкота, злость заливает глаза, растекается по всему телу в жгучем припадке ярости. Мало того, что эта свинья вклинилась в нашу компанию, так еще и залупу тянет, гандон немытый!!! Мне хочется въебать уроду по его непричесанной харе, сука синячная, вконец охерел со своими загонами.
   - Слышь, хуета вонючая, ты кого тут ебать собрался?
   - Ее, - он указывает грязным ногтем на Светку.
   Я обхожу стол, беру алкаша за рукав и тяну к выходу, Васек пытается сопротивляться, но тут еще и Червяк подлетает, и мы буквально выталкиваем его на улицу, даем пинка под зад, и алкот задается хрипатым кашлем, шипит: Китайцы, ебучие китайцы, блядь!!!
   - Вали отсюда!!! - кричим мы уроду, после чего возвращаемся к дамочкам.
   После этого мы, конечно, выглядели победителями в глазах цыпочек, и они типа все растаяли, начали многозначительно обмениваться улыбочками, подмигивать друг другу, типа: да, нормальные пацаны, с такими надо замутить. Ну а мы стоим, пивко потягиваем, делаем вид, что ничего не произошло, хотя сами до одурения рады, что смогли выебнуться перед бабами. Да и они это знают, только не показывают, их дело, нам-то что.
   В итоге, после сокрушительной победы над китайским алкашом и десятка выпитых кружек, вечер прошел незаметно, мы набухались до очертения, а потом двинулись в сторону парка культуры и отдыха, где и намечалась туса. Отстояли очередь, заплатили за девчонок, естественно, ну и встали поближе к сцене, рядом с толпой долбоебов, которые выстроились в шеренгу и трясли башками под каждую песню. Наши девчонки подпрыгивали, орали как безумные, а мы стояли и не знали, что дальше делать. Музыка эта была так себе, я так считаю, по мне уж лучше Червяковский рэп слушать, нежели эту хуйню. Однако алкоголь делает свое дело и нам поебать на все вокруг, поэтому мы прикалываемся, скачем как ебанутые, в основном, чтобы показать девчонкам, что нам это тоже нравится, хотя это и неправда. Надо же их как-то зацепить, чтоб они типа растаяли и все такое, короче сделать так, чтобы цыпочки раздвинули свои ляжки, о большем мы и не просим.
   - Как можно слушать эту хренотень? - кричит мне в ухо Червяк, хотя половину слов я не уловил, потому как басы долбят, пиздец!!!
   - Полное говно, - кричу я в ответ.
   - О чем трепитесь? - включается Светка.
   - Я Илюхе говорю, музыка заебательская, - подмигивает Червяк, и девчонка, довольная ответом, снова принимается за скачки, прыгает на месте и рукой трясет, типа балдеет.
   В это время на сцене появляются какие-то подростки, примерно нашего возраста, только прыщавые, и начинают выдавать что-то схожее с Арией. Для меня Ария даже хуже метала, музыка для пидорасов, я так считаю. Но даже они играют и поют во сто крат лучше этих мелких опездухов. Девчонкам такой музон тоже вроде как не по вкусу, и они отводят нас подальше от сцены, мы только рады.
   - Занудные целки, - говорит Иришка, кивая в сторону сцены, - это не музыка, это хуй знает что, я бы лучше Светкин бздеж послушала, нежели это говно.
   - Ириш, иди на хуй, - толкает ее Светка, вроде как в шутку, потому как обе смеются.
   - Ну а что такого, я ж правду говорю.
   - Знаете, девочки, - встревает Червяк, приобняв Иришку за плечи, - по мне, так все происходящее здесь, наиполнейший отстой. Это не музыка, это поебистика чистой воды, на хуй мы вообще сюда пришли? Я имею в виду, мы могли бы продолжить знакомство в более приятной обстановке, нежели этот шум, сечете о чем я?
   Наши дамочки перестают улыбаться и пьяными глазами пытаются отыскать смысл на Андрюхином лице, тот лишь хитро лыбится уголком рта и продолжает поносить всех вокруг.
   - Вы только посмотрите на всех этих кретинов, я имею в виду волосатых пацанов, ублюдки не в состоянии даже заработать, наверняка взяли деньги на билет из кошельков своих мамочек. Могу себе представить как они телок клеют, подходят такие все на понтах, пойдем, типа, к моему другану поебемся, а то у меня мама дома ругается. Пиздец полный.
   - Да, - неуверенно говорит Светка.
   - Предлагаю вот что, - продолжая улыбаться, Червяк поднимает с земли пустую бутылку, здесь их, кстати, чертова прорва. Если металюги что и умеют, так это бухать, - мы сейчас берем по бутылке и стараемся попасть в ебло вон того ублюдка, - и он указывает пальцем на вокалиста, после чего пожимает плечами, - должен же кто-то заткнуть ему глотку?
   Мы переглядываемся, идея кажется бредовой, но алкоголь и жуткое желание прервать этот пидорский музон перебарывает любой здравый смысл. И мы в беспамятстве начинаем кидать на сцену пустые бутылки, музыка резко обрывается, люди вокруг что-то кричат, недовольно воют в знак протеста, но нам поебать, раз уж мы разошлись, то хуй кто нас остановит. Я успел запульнуть на сцену бутылки три, пока нас не скрутила охрана, бить нас, конечно, никто не стал, но из парка выгнали. Мы не особо-то и переживали, тоже мне разочарование, скорее слушать поебистику про драконов, исполненную парнем без яиц с бабским голосом, вот это куда более ужасно!!!
   - Предлагаю отметить наш протест, - говорит Червяк, - нажремся до усрачки, пока пиво из ушей не полезет, кто со мной?
   И мы согласились...
  
  

.ПИЗДЕЦ ВСЕМУ.

   Я проснулся с жутким похмельем, во рту кошачье дерьмо, в голове свалка мясного мусора, проткнутая сотнями горячих ножей. Я был в своей постели, и когда раскрыл глаза, в нос тут же ударило запахом посталкогольного бздеха. Потянулся к столику в надежде ухватить стакан воды, но лишь запутался в одеяле и свалился на пол. Что было вчера, не помню, да это сейчас и не важно. Все сейчас не важно, главное добраться до кухни. Обычно я всегда наливал себе стакан воды на ночь, но видно вчера это для меня было сродни покорению Эвереста на инвалидном кресле.
   - Проснулся, алкоголик? - в комнату вошла мать, она даже не обратила внимания на то, что я лежу на полу, поставила стакан с апельсиновым соком на столик и ушла, закрыв за собой дверь.
   Со мной такое впервые. Нет, я и раньше бухал, куда ж без этого, но чтобы так - не помнить, как добирался до кровати, да что там, я даже не помню, чем вчера дело кончилось, хотя и вспоминать не хочу. Иногда, лучше все забыть, вырвать страницу, сделать вид, что ничего и не случилось, что ты остался дома, а не вытворял различную хуйню, будучи в распиздень с лучшим другом.
   Теперь вместе с тошнотой на меня накатывает волна отвращения к самому себе, такое часто бывает после пьянки, начинаешь думать, на кой черт нужно было так нажираться, винишь себя за какие-то провинности, выступаешь в роли старого мудозвона, которому делать не хуй, как только поучать всех вокруг. И должен признаться, эта роль сегодня сыграна лучше всех предыдущих спектаклей, потому как состояние пиздец, хоть в петлю лезь. Молодец, Илюха, так держать, самокритика приятель, важная штука, так что давай, не останавливайся.
   - Бля, - стоная, я поднимаюсь с пола, сгорбленный, хватаюсь одной рукой за голову, а второй за стакан с апельсиновым соком. Лучше, конечно, воды, но как говорится, на безрыбье и рак рыба. И на том спасибо.
   На мне вчерашние носки, я их так и не снял, когда ложился в постель. А может меня мать раздевала и не решилась снимать потники? Все может быть, хуль тут говорить, да и в жопу, не столь важно. Жадными глотками я быстро осушаю стакан, выдыхаю, стараюсь выпрямиться, но от этого тошнота только усиливается, да и головная боль тоже. И я падаю обратно на кровать, сажусь, рассматривая узоры на ковре. Мыслей ноль, я опустошен до основания, меня нет, я, блядь, умер!!! Во всяком случае, близок к этому.
   Из зала доносятся взрывы и стрельба, русские стреляют по немцам, но попадают в мою башку, разрывая ее на мелкие части. Это дед как всегда смотрит военные фильмы, ублюдок, сегодня особенно громко. С кухни слышится шипение, которое так же оседает на коре головного мозга, мать, очевидно, что-то готовит, жарит картошку с луком, или тушит овощи. Хорошо еще, что я не чувствую запаха пищи, с похмелья запах жареного просто невыносим.
   Одеваться я не стал, и в чем был отправился в туалет, где попытался выблевать похмелье. Хуя с два, стало только хуже. Я корчился над толчком и с каждым рвотным позывом чувствовал, как кишки вместе с желудком, печенью и мозгами стараются выскочить через рот. Господи, пристрелите меня кто-нибудь!!!
   Умывшись холодной водой, я продолжал ощущать жар, исходивший от зудящей кожи, поры забитые пивной тухлятиной, от липких подмышек тянет кислым потом, и никакой душ сейчас не поможет. Состояние пиздец, больше никогда пить не буду. Да уж, сколько раз я слушал подобные клятвы, столько раз видел как их нарушают. Но только не я, алкоголь останется в прошлом, за исключением пары-тройки бутылок пива, это я могу себе позволить, но не больше. Удовольствия на грош, а состояние потом хуже некуда. Ебанизм в высшей степени, я так считаю.
   - Значит совсем немного, да? - спрашивает дед, когда я захожу в зал и, хватаясь за голову, падаю в кресло.
   - Дед, давай без нравоучений, лады?
   - Ты себе жизнь этим алкоголем гробишь. Да и нам с матерью заодно. Посмотри на себя, неужели так приятно?
   Он задается громогласным кашлем, хрипит, набирая побольше мокроты, и сплевывает в банку. Вот это действительно неприятно, особенно с похмелья. Я смотрю на студенистую массу, напоминающую холодец с прослойкой желтого жира, и стараюсь прикинуть, сколько дед набирает этой хуйни за день? Сейчас в банке чуть больше половины.
   - У вас вчера что-то случилось? - дед вытирает платком кусочки мокроты оставшиеся на губах.
   - С чего ты взял?
   - Ну, вчера твои друзья вечером заходили, мать сказала все избитые, вот я и подумал, что у вас в подпитии могли возникнуть какие-то проблемы.
   - Мне что за каждым их движением следить? - В ответ дед лишь пожимает плечами и с кислой рожей вновь уходит в телевизор. - Вляпались куда, вот и получили. Их дело.
   Значит, пацаны остались в живых, что ж это радует. Это, блядь, не может не радовать!!! Наверняка заходили узнать, почему мы с Червяком съебались. А что нам оставалось делать? Такова жизнь - одни получают пизды, другие давят по съебкам. По мне, так все логично. Называйте это свободой выбора, желанием сохранить шкуру, или новым законом джунглей. Мне поебать. Как говорится, выживает сильнейший. Это не означает, что у нас должна быть гора мышц и непробиваемая кожа, как у какого-нибудь педрилы супермена в обтягивающих лосинах, вовсе нет. Достаточно щепотки здравого смысла и дело в шляпе. Главное, типа, не переборщить.
   К обеду мне стало намного лучше, головная боль сошла на нет, а тошнота растворилась в тарелке горячего бульона, так вроде сам Петр I похмелье снимал. Ну что могу сказать, доисторический рецепт действительно помогает, хуль тут скажешь? И вот я лежу на кровати, смотрю в окно на заброшенные цеха стекольного завода, слушаю Radiohead, альбом "Pablo Honey", и тут меня зовут к телефону. Как раз пошел припев второй песни, такой слащавенький, но в то же время заебательски мощный, и я, подпевая, беру трубку. Звонит Кучер, голос у него загробный, парень явно чем-то расстроен. Вряд ли из-за сходки, впрочем, хер его знает.
   - Илюх, здорово, - он глубоко вздыхает, слишком глубоко и протяжно, для обычной обиды, или мелких проблем, - приходи к Труду, мы с Максом сейчас подойдем, разговор есть, - я не успеваю и слова вставить, и мне с другого конца провода отвечают короткие гудки.
   Не знаю, что они хотят, но видно дело серьезное, потому как Кучер просто так звонить не станет. Это, типа, не в его принципах пиздить впустую, такой уж он человек. Выключаю музыку, одеваюсь и ухожу. Спорткомплекс "Труд" - три зала, два бассейна, восстановительный центр и тренажерный зал, большинство тренажеров, начиная с шестидесятого года, перемещены в подвал на "длительное хранение". Я ходил туда еще в школе, в восьмом классе две недели пробыл на легкой атлетике, потом забил, через месяц пошел на секцию вольной борьбы, посмотрел на приемы в стиле "пидорских объятий", и навсегда решил - я и спорт несовместимы. С тех пор единственный мой снаряд - бутылка на соревнованиях в литрбол. Сейчас спорткомплекс на ремонте, с одной стороны трибуны, с другой железнодорожные пути, с третьей Червяковская общага, где народ интересуется жизнью за окном реже, чем семейная пара, прожившая вместе пятьдесят лет, думает о сексе.
   Даже издалека я видел, что лицо Медведя напоминает фарш, и лишь приблизившись, смог разглядеть все последствия вчерашней сходки. Кучер выглядел не лучше. А вот на мне, кроме опухшего лица вследствие пьянки, ничего, никаких признаков махача. Но им видно, на это поебать, значит разговор не о том, что мы с Червяком съебали. Все намного серьезнее.
   - Илюх, ты вчера с Андрюхой был?
   - Ну да, - эти пидоры даже руки не подали, сразу с вопросами лезут.
   - Че потом делали?
   - А что?
   - Слышь, на вопрос отвечай, - рычит Медведь, этого урода весь район стремается, одна только его рука может сравниться с тремя моими, это не человек, это гребаный Франкенштейн, с которым лучше не ссориться.
   - Бухать пошли, а что вообще случилось, че за допросы, пацаны?
   - Че потом было? - Кучер задыхается от злости, это видно невооруженным взглядом. Да что здесь, блядь, происходит?!
   - Ничего не было, встретили телок, - по мере того, как на меня наплывает страх от вида сжимающихся кулаков Макса, ко мне возвращается память о вчерашнем вечере, - потом еще больше нажрались, мне стало хуево, и я уехал домой на такси... Бля, пацаны, че за разводы такие, что случилось-то?
   Макс разворачивается и со всей дури бьет по кирпичной стене спорткомплекса, я даже вздрагиваю от неожиданности. После такого удара костяшки у обычного представителя рода людского переломались бы в хлам, но Медведю все до пизды, стоит как ни в чем не бывало. Кучер сует руки в карманы, опускает голову и плюет под ноги.
   - А ты не пиздишь?
   - Да на хуй мне пиздить? Пацаны, да объясните мне, че случилось?
   - Червяка вчера зарезали.
   Когда тебе говорят о смерти друга, это сродни выстрелу в висок, ты невольно раскрываешь рот в немом ахуе и не знаешь что сказать, слова застревают в горле как сухой ком. Состояние шока, все вокруг становится серым, перестает существовать. Какая-то частичка внутри тебя отваливается и с глухим стуком падает на самое дно, ближе к яйцам, и они сжимаются от страха. Ты начинаешь вспоминать моменты, когда вы были вместе, на первый взгляд неважные, но с другой стороны, именно то время теперь кажется самым наиважнейшим. А потом ты вспоминаешь последние слова. Вчера, перед тем как посадить меня в такси, Червяк сказал: " Черема, брат, мы по-прежнему сила!!! Запомни это!" И он, смеясь, щелкнул меня по ушам. А сегодня его уже нет в живых. Моего другана зарезали, как свинью.
   - Что? - я с трудом подбираю слова. - Как это?!
   - Его утром на мини-рынке нашли, возле одной из палаток, - говорит Медведь, - пять ножевых. Все, нет теперь Андрюхи.
   - Бля, - я хватаюсь за голову обеими руками и сажусь на корточки, невидящим взглядом цепляюсь в асфальт, - и что?
   - И ничего, - Кучер тоже садится, - ему на грудь табличку повесили: подстилка черножопых. Его дворничиха нашла, вызвали ментов, те приехали, сообщили Червяковской матери, она позвонила Максу, ну мы и подумали, может, ты чего знаешь. Вы ведь вчера вместе съебали. Бля пиздец, Андрюхи больше нет!!!
   СКИНЫ - ЭТО ТЕ УБЛЮДКИ, ЭТО ОНИ ЕГО УБИЛИ, МОЕГО ДРУГА!!! "Жди с приветом" - так вот что означали слова бритоголовых. Они зарезали его за то, что он сказал, будто они чуркам продались. Убили за слова, пиздец полный, я так считаю. Главное теперь самому молчать, никому не говорить про стычку с этими уебками, никому не говорить, что я видел тех, кто гипотетически мог убить Червяка, молчать как рыба, молчать ради спасения собственной жизни.
   - Ладно, Илюх, - говорит Макс, - прости, если че не так в базаре было. Похороны завтра в одиннадцать, если что подходи к общаге.
   Я вернулся домой глубоким вечером, пьяный и грязный. Дед, конечно же, не преминул вставить пару-тройку замечаний, по поводу моего вида, типа вот так и сдохнешь под забором в отрубе. Но мне было поебать, я прошел на кухню, сел на табурет и уставился в окно, вдалеке мерцали огоньки автостоянки, рядом громоздились черные цеха заброшенной Стеколки, под окном изредка проезжали машины, оставляя за собой шлейф из пожухлой листвы, они выхватывали в темноте фарами очертания кустов и голых деревьев. Вдалеке доносился протяжный гудок поезда, из зала смех, и голос Якубовича зачитывал вопрос для второй тройки игроков, дед кашлял, а мать разговаривала по телефону с одной из своих подруг. Обычный вечер, каких было сотни, если не тысячи, вот только не хватало одного, мне не хватало Червяка.
  
  
   На похороны пришли не все, со мной стояли Макс "Медведь", Кучер с Гурычем, Лаврик, Лесик и Давид, остальные не явились, да и хуй с ними, их дело. Мы не решились подходить вплотную и стояли неподалеку от детского сада. Приехала милиция и четыре бобика выстроили линию вдоль улицы. Как объяснил Макс, мать Червяка знала о стычке со скинами, типа он сам ей рассказал, и сообщила обо всем в ментовку, где, недолго думая, мусора решили выставить заградительный кордон, чтобы пресечь любые попытки со стороны бритоголовых сорвать процессию.
   Я стоял и курил, одна за другой сигареты таяли, и тяжелый дым застревал в легких. Лесик задумчиво поглаживал свой гипс, ему на сходке сломали руку, Давид шмыгал переломанным носом, а Лаврик периодически вздыхал. Мы потеряли близкого друга, слезы сгрудились внутри, казалось еще слово и мы заплачем, но мы молчали. То ли стеснялись друг друга, что скорее всего, то ли боялись привлечь внимание со стороны ментов. Я стоял и думал, что теперь все эти люди: Давид, Кучер, Макс "Медведь", Гурыч, Лаврик, Мишка (хотя его с нами и не было), все остальные - после похорон останутся далеко позади, после смерти Червяка мы все стали чужими. Я уже не чувствовал себя на своем районе, я не чувствовал себя среди своих друзей. Просто люди, живущие рядом, просто имена и фамилии, ничего больше.
   - Илюх, - Давид шепчет мне в ухо, в любой другой ситуации, я бы непременно послал его, особенно после истории с Веталем, но сейчас другое дело, - ты меня прости, ладно? Мы вчера после сходки поговорили с Веталем, короче он больше тебя не тронет, - я смотрю ему в морду, и он жмется как последняя целка, - то есть я имею в виду... прости меня, ладно? Я вел себя как последний мудак.
   Ты и сейчас мудак, подумал я, но вслух ответил: "Все нормально приятель, сейчас это уже не важно". Не знаю какую по счету я выкурил сигарету, когда гроб Червяка наконец вынесли из подъезда, я успел разглядеть его бледное лицо и синяки под глазами перед тем как тело обступили со всех сторон родственники, соседи и мать, которая плакала громче всех, и от этого плача у меня кровь стыла в жилах. Мы подождали, пока гроб занесут в приехавший к месту ПАЗик, и двинулись в сторону ближайшего бара. Мы проходили через мини-рынок, и я смотрел на каждую палатку, пытаясь определить, где именно убили моего друга. Я думал, там будет очерчен силуэт мелом или останется кровь, как это бывает в фильмах, но нет. Ничего такого не было, видно индивидуальные предприниматели чуть ли не языком заставили вымывать своих работников место перед палаткой, чтобы тупые покупатели продолжали вносить кровные в их толстые кошельки. Суки блядские, ненавижу!!!
   - За Андрюху, - подняв свой стакан, говорил Лаврик, когда мы зашли в бар и заказали себе по кружке светлого, - светлая память.
   Хмель заливал горло, приятной тяжестью ложась на дно желудка, и в то же время я не хотел быть здесь. Не хотел видеть тех, кто ранее казался мне партнерами, пацаны из Черемы, наша группировка. Мне хотелось вернуться на неделю назад, в тот самый вечер, когда мы с Червяком курили план, смеялись и болтали без умолку, хотелось видеть его живым.
   - Его мать звонила Максу, сказала, что между Червяком была стычка со скинами, - делая глоток, Кучер обводит всех присутствующих тяжелым взглядом, - не знаю, что это были за пидорасы, но думаю их нужно вальнуть, типа, в отместку.
   - Я тут навел справки, - вторит Медведь, - суки возле моста тусуют.
   - Прижмем бритоголовых на их же территории, - продолжает Кучер, - Игнат с компанией тоже обещали подтянуться, в память о противнике, так сказать. Мне, конечно, не в прикол идти с ними, они наши враги и все такое, но ради Червяка думаю стоит вписаться, кто с нами?
   Все нехотя поднимают кружки в знак согласия, все - кроме меня. Я, отмалчиваясь, медленно потягиваю свое пиво, на хуй Черему, на хуй сходки и месть, я для себя уже все решил. И это мое дело, ходить на сходки или нет, я так считаю.
   - Осталось только решить, кто теперь за Червяка будет? - Кучер, сука ебучая, в главари метит, мудак паршивый. Впрочем, мне-то что, их дело. - Я могу пока встать на его место, естественно, на время, пока не выберем достойного кандидата. Никто не против?
   Как болванчики они кивают головами.
   - Ну что, тогда Давид, - он указывает на него пальцем, ведет себя как командир какой-то, пиздец полный, я так считаю. Ему будто бы насрать на то, что нашего другана зарезали, ему важен район и больше ни хуя, - сообщишь Веталю, пусть Игнату передаст, собираемся на стадионе послезавтра, оттуда выдвинемся к мосту и завалим бритоголовых. Макс, узнай, во сколько они там бывают...
   - Ты думаешь это важно?! - Я ставлю кружку на стол, и Кучер затыкается, смотрит в мою сторону, в то время как остальные опустили головы, им подобные разговоры видно тоже ни к чему. - Думаешь Черема это все?
   - Илюх, ты о чем?
   - Червяка зарезали, его убили, Андрюх, ты что ни черта не понимаешь?! Да на хуй твою Черему, все это хуйня собачья, сечешь о чем я? Мы все занимаемся черти чем, группировка, да ебал я в рот вашу группировку. Червяк именно из-за этого и умер, неужели ты не понимаешь? Если бы мы не забились с Хрусталкой, нам бы не пришлось съебывать, мы бы не нажрались, и я не уехал бы на такси, и тогда Червяк остался бы жив!!! А ты сейчас сидишь и метишь на его место, тогда как никто уже не желает продолжения в Череме, - я отталкиваю от себя стакан и облокачиваюсь на стол.
   - Вообще Илюха прав, - решается Лаврик, - лично я больше не в составе.
   - И я, - говорит Давид, к нему присоединяются и Гурыч с Лесиком, Макс, в свою очередь, предпочитает хранить молчание.
   - Че за разговоры, еб вашу мать?! - Кучеру наше заявление пришлось явно не по вкусу, пиздюк наверняка представлял себе, как он водит всех на махачи, как один за другим подбирает под себя остальные районы, а потом становится крупным бандюком, хуя тебе лысого, сука!!! - Что это значит, мы все разбегаемся, Черемы больше нет, вы это хотите мне сказать? А как же идея, за которую мы боролись, как же район?!
   - Иди ты на хуй.
   Я поднимаюсь и ухожу, мне более не о чем с ним разговаривать. Впрочем, как и с остальными, к черту этих гопников, теперь я сам по себе. Это мое дело. И ебись оно все в рот, я так считаю!!!
  
  

.НОВЫЙ 03.

   - С новым годом, - мы чокаемся бокалами с шампанским, звучит бой курантов, и мать вместе с дедом заливается звонким смехом, - Илюш, ну улыбнись, это же праздник. Новый год, сынок, ну же, веселее!!!
   На дедовой банке с мокротой красная ленточка, завязанная бантом. Подарок матери, она купила ее в каком-то магазинчике, тара сувенирная, сделана из глины со снеговиком сбоку. Получив ее, дед важно задрал голову, хорошенько прокашлялся и пустил густую слюну внутрь, типа окрестил подарок и все такое. Для других это показалось бы неуважением со стороны старика, но только не для матери, она одобряюще похлопала его по спине и чмокнула в щеку. Мне же достался колючий свитер, зеленый с белой елкой спереди. Подарок отвратный, но я все равно поблагодарил мать за столь щедрое дерьмо.
   - Твоя мать старалась, сынок, - говорит дед, - она все это приготовила, понимаешь? Она ведь для тебя старалась, неужели в такой день тебе жалко подарить ей хотя бы улыбку? По мне так в этом нет ничего сложного, ты так не считаешь?
   Я не улыбнулся, скорее, выдал нечто отдаленно напоминающее улыбку. Но матери и этого было вполне достаточно, она опрокинула в себя остатки шампанского и принялась за салаты. Мясо старушка до сих пор на дух не переносит, дед по случаю праздника не стал курить за столом и ушел на кухню, правда забыл взять с собой банку, оставив ее на столе рядом со своей тарелкой.
   - Что-то не так?
   Все не так. Мы доиграемся, честное слово, когда-нибудь мы доиграемся, и тогда не будет никакой радости, никаких надежд на лучшие времена, не будет ничего, кроме апатичности к окружающим нас людям. Все вокруг стало слишком банальным, новый год - обычная попса, как кола или пепси, как дежурные фразы, что мы выдаем изо дня в день при виде кого-то из знакомых. Как дела, чем занимаешься, я тебя люблю, давай перепихнемся - старая добрая попсятина и она никогда не меняется. Так говорили наши родители, так говорим мы, так будут говорить наши дети и внуки, если мы к тому времени сможем подарить им жизнь и сохранить свою никчемную жизненку. Игра в Марио, вот что мы думаем каждый раз совершая тот или иной поступок, хуй с этой жизнью, я еще успею все исправить, у меня в запасе три попытки, и уж на последней я оторвусь в полную силу. Так и думаем и не хуй тут пиздеть!!!
   - Все нормально, мам.
   - Ты уверен?
   После смерти Червяка все изменилось, вначале было сложно чуждаться прежней компании, но теперь все в полном поряде. Новые лица, новые знакомые, новые увлечения, новая жизнь. Теперь все будет иначе, не так как прежде. То есть никаких понтов, никаких выебонов, никакой гопоты вокруг - только всепоглощающая страсть к химии и больше ни хуя. Считай, что это третья попытка, потому как после нее настанет полный Game Over, и шанса вернуться назад, ясен хер, уже не будет. План это только начало, первый гриб, на который ты прыгаешь сверху, потом их становится больше, ты срываешь цветок, вырастаешь и окрашиваешься в белую униформу, теперь у тебя есть оружие против окружающего мира. Бойтесь грибы и черепахи, вчера я погрузился в трубу, где собрал кучу монет, и мне это понравилось. Слава великому Марио!!!
   - Абсолютно.
   - Ты сегодня какой-то странный. С тобой определенно что-то случилось.
   Она заглядывает в мои мутные глаза, и уголки рта ее тянутся книзу. Мама вдруг ясно осознает, что я прохожу игру по тому же сюжету, что и она. Как она погрузилась в трубу вместе с отцом, так и я ушел в нее с головой в компании новых друзей. Такова жизнь, мам, все мы идем по одному сценарию, одни спиваются, другие ныряют в трубы, потому как проживать обычную жизнь слишком скучно, слишком банально. Завалить самого себя с помощью счастья - вот наш выбор!!!
   - Мне пора, у меня еще встреча.
   Я выхожу из-за стола, иду в прихожую, одеваюсь и ухожу. На улице меня встречают взрывы фейерверков и звонкий смех некогда моих друзей и знакомых. Мишка обнимается с Катькой, рядом с ними Наташка, Лаврик и Олег. Я прохожу мимо в сторону двенадцатиэтажки к Ромику. С ним раньше Мишка в детстве зависал, но теперь предпочел вместо друга торчка, иметь торчковскую дочь. Такие дела.
   Сегодня я встречаю новый год в другой компании. В доме, где правит запах соды.
   - Прыгун, наш новый друг!!! - меня обнимает Ромик, я разуваюсь, скидываю пальто и прохожу в комнату. Здесь пахнет мочой, запах до того едкий, что глаза слезятся. Я знаю, что Ромик живет с матерью и что она вот уже год как парализована, так что, скорее всего, запах исходит из ее комнаты.
   Я и Ромик. Когда мы впервые встретились, и я погрузился в трубу, я прыгал как обезумевший, в тот момент мне казалось, что это просто необходимо, что так намного интереснее, нежели просто стоять и оценивать окружение. С тех пор он и его кореша зовут меня Прыгун. Я не обижаюсь, уж лучше так, нежели вечность ходить Ушастым.
   Теперь нас трое: Я, Ромик и Варщик.
   - Ну что, готов к началу?
   Сегодня моя дебютная вмазка, до этого я только на кишку принимал, но как мне объяснили, это тупо перевод продукта. Половина из того, что я мог ощутить, не проходит, поэтому, сегодня я решился, сегодня я вмажусь по-настоящему.
   Они готовят в железной кружке, высыпают туда три чека, в итоге должно получиться по кубешнику на каждого, и варят над свечой. Я молчу, слышу как в соседней квартире, в соседней семье, празднуют новый год - бесполезный праздник. Все радуются, а чему никто не знает. Очередной год, поменялись цифры, и что? А дальше тишина, главное нажраться и делать вид, что тебе весело - это и есть великое торжество в России. Но меня это уже не заботит, я смотрю на бульканье в кружке, чувствую, как нервная волна заливает брюхо и стараюсь понять, что же происходит на самом деле!!! Я делаю шаг в неизбежность, после которого буду стремительно лететь вниз, пока не встречу свою смерть на дне, в каком-нибудь подвале. В сознание тут же врывается отголосок прошлого: "Они собираются на чердаках и в подвалах ваших домов, они нюхают клей и употребляют героин...". То, чего я так боялся в детстве, теперь будет неотъемлемой частью меня. Те, кого я боялся, теперь мои друзья, и я - один из них.
   - Не ссы, - Ромик толкает меня локтем, - это не так уж и больно.
   За окном крупные хлопья снега, вспышки и взрывы, крики и смех, музыка сверху, снизу и по бокам - это новый год. Как его встретишь, так и проведешь, и я знаю, чем буду занят весь следующий год, я буду под кайфом.
   - Давай баян, - первым вмазывается Варщик, ранее торчавший на винте, о чем свидетельствует явный недобор передних зубов, вследствие недостатка кальция, признак всех винтовых. С тех пор у него привычка принимать дозняк первым, потому что он типа варщик и все такое. Отсюда и кликуха.
   - Рома!!!
   - О, мамаша Хо проснулась! - сообщает Ромик направляясь в соседнюю комнату, Варщику это кажется не очень понравилось.
   - Бля, слышь, давай быстрее.
   - Да я по бырому, набирай пока.
   Он скрывается за дверью, и я переключаюсь на Варщика, тот с важным видом кидает в кружку кусок ваты, ставит ее на пол и, перегнувшись чуть ли не пополам сует в нее баян, набирает дозняк.
   - А кто такая мамаша Хо? - Спрашиваю я, хотя заранее знаю ответ.
   - Мать его.
   - А почему Хо?
   - Потому что кукуруза, ебаный в рот.
   Из комнаты возвращается Ромик, держа перед собой таз, из которого доносится подозрительный запах, какой бывает лишь в сельских сортирах или в обдристанных штанах семидесятилетних бомжей. Он кривит лицо, прикрывает один глаз и быстрым шагом идет в сторону ванной.
   - Ромик, заебал, давай быстрее!!!
   - Ща, мамаше Хо тазик верну, и все.
   Варщик в это время закатывает рукав в поисках рабочей вены. Хуя с два, все сплошное дерево. Он пыхтит и скрежещет зубами, стараясь проставиться хоть куда-нибудь, но везде его встречают деревянные трубы, ушедшие глубоко под кожу. Хуй проколешь. Он буравит руку иглой, злобный как сотня пидоров без хорошего члена. "Блядь, ебучая вена, сука!!!" В гневе он спускает штаны, куб тем временем вырос до двух, разбавленный его собственной кровью. Я думал, он сейчас будет в хер колоть, потому как слышал, некоторые пацаны туда мажут, но он проставляет в паховую вену. Опять же, я думал, что паховая вена эта та большая, что идет посередине члена. Хуя с два, паховая оказалась возле лобка.
   - Ты ща иглу сломаешь, - недовольно шипит на него Ромик, вернувшись от мамаши Хо. Он знает, что баянов всего три, и если Варщик сломает иглу, новую ему, ясен хер, никто не даст. А тащится в дежурную аптеку, в новый год, чтобы купить долбаный шприц, слишком уж большое палево, - дай сюда!!!
   - Тихо, блядь, погнешь.
   - Убери на хуй руки, - Ромик встает на колени и старается вмазать Варщика, тот стоит, задрав майку, и с раскрытым ртом смотрит вниз, наблюдая за действиями своего другана. В любой другой ситуации я бы посмеялся, с моей стороны эта сцена больше похожа на отсос, типа Ромик стоит на коленях и отсасывает у Варщика. Но я молчу.
   - Ай, блядь!!! Хуль ты делаешь долбаеб, дай я сам проставлюсь.
   Ромик отходит в сторону, предоставляя Варщику свободу действий. Тот выкручивает иглу, вынимает ее, и я вижу, что она уже погнулась, пальцы у него в крови, тонкие струйки текут и по ляжкам. Он садится поудобнее, широко раскинув ноги, и вновь старается попасть в вену.
   - Слушай, тебе наверно еще рано по кубешнику мазать, - глядя на меня, говорит Ромик, я лишь молча пожимаю плечами, ему лучше знать, - не, я просто к тому, что передоз можешь схватить. На хуй надо, думаю точек пять-шесть будет вполне достаточно. Ты решил, куда тебя проставлять?
   Он разрывает полиэтилен, достает баян, и я понимаю, что этот мой. Естественно, я же пока не могу себе вмазать, я и в вену-то не попаду, поэтому меня будет проставлять Ромик. Ну и ладно, главное чтобы не Варщик, а то изуродует к чертям собачьим!!!
   - Бля, Ромик, подожди, меня сначала проставь, я уже не могу тут ебаться, - бедный Варщик раскурочил себе вену, и теперь лобок его заполняется темной венозной кровью, и курчавые волосы липнут друг к другу. Была бы у меня такая херня, я бы испугался, но Варщику видно на эту дырку возле хуя, глубоко насрать, ему главное вмазаться.
   - Сука, я говорил, давай я те сделаю, ты здесь все расхуячил!!!
   Я сижу и думаю, если игла сломается, я с радостью предоставлю свой баян. Мандраж ебашит с такой силой, что мне уже как-то стремно подсаживаться на герыч. Видя как мучается Варщик, я представляю, что будет со мной, во что превратится моя жизнь, моя последняя жизнь в этой долбаной игре. Сердце колотится с бешеной скоростью, буквально готово вырваться из груди, мне хочется одного - встать и уйти из этой чертовой квартиры, но я сижу и не могу сдвинуться с места, глядя, как Ромик искусно вводит иглу куда-то под колено Варщика. Мгновение и тот, выдыхая, ложиться на пол, закрывает лицо рукой, он глубоко вдыхает, словно желает высосать весь кислород в комнате.
   - Ну что, готов? - улыбаясь, спрашивает Ромик.
   Я закатываю рукав, в голове музыка из Марио.
   Я погружаюсь в трубу...
  
  
  
  

ЧАСТЬ III

2008

Что для глаз других несбыточно,

То вдохновенным оком,

Поймем легко,

В экстазе мы глубоком.

(Шекспир)

.ЖЕЛЕЗНЫЙ ИИСУС.

  
  
   Когда жизнь отделена от тебя жгутом, ничего не остается, как тупо продолжать, и ты продолжаешь, несмотря на постоянные запоры, несмотря на нехватку средств к существованию, несмотря на отрицание общества, несмотря на то, что не можешь продолжать, но продолжаешь из-за того, что не можешь остановиться. И так будет всегда, один говеный день будет сменяться другим, как сменялись и все предыдущие, как будут сменяться и все последующие дни, потому что в этом и состоит твой удел. Зарабатывай, чтобы тратить, или умри среди объедков уходящей жизни. У тебя всегда есть выбор, жизнь или смерть, выбирай. Лично я свой выбор сделал.
   - Я ему говорю, конечно, ты все можешь исправить, все в порядке, честное слово. Но ты должен и меня понять, мне типа не резон туда ехать, я лучше к Пушкину схожу, пусть дороже, но зато ближе. Ублюдок смотрит на меня, у меня мало денег, говорит, да и Пушкин разбавляет. А я уже на говно исхожу, мне срочно вмазаться надо, а этот гандон ни черта не понимает.
   - И что ты сделал?
   - Я поворачиваюсь к нему, хватаю засранца за морду, тут он, конечно, смекнул что к чему. Прости, говорит, пошли к Пушкину, вмажемся. Но ты же меня знаешь, я подобное дерьмо не потерплю. Забираю бабки и спокойно отправляюсь к Пушкину, бросив ублюдка посреди лестницы.
   Это уже не жизнь, все что угодно, но только не она. Скорее существование, постоянное балансирование на натянутом нерве, изо дня в день, словно тугая пружина, чуть потяни и она, оборвавшись, хлестанет по переносице, да так что слезы польются. Да и как тут не разрыдаться, когда на тебя дерьмо слоями прет? Ни одно, так другое. Только за прошлый год я похоронил трех своих друзей, впрочем, какие могут быть друзья, когда сидишь на системе? Скорее знакомые, волки в овечьих шкурах, которые продадут тебя за халявный дозняк.
   - Ты гараж не видел? - спрашивает Варщик в поисках колпачка от иглы.
   - Сзади тебя. Ну и че, вы терь с Ромиком вообще не общаетесь?
   - Кому нужно общение, брат? - Он стряхивает баян, выбивая пузырьки кислорода, смотрит на кончик иглы, с которого словно сопля свисает коричневая капля "чернухи", после чего расплывается в беззубой улыбке. - Ширево, оно любому базару замену найдет.
   Он изворачивается, сидя на корточках, зажимает руку между ног и выбивает венку наружу, сжимает и разжимает кулак. Зрелище отвратное, потому как Варщик что называется, подцепил "колодец". Это когда в районе вен образуется огромная гнойная дыра, через которую пробивают центровую вену. Колодец вещь неопределенная, с одной стороны удобно, потому как пробить "дерево" через подобный кратер очень легко. Но с другой стороны, ходить с дыркой не особенно приятно. К тому же по мере использования колодца дыра расширяется, и в конечном итоге руку, рано или поздно, приходиться ампутировать.
   - Ну, че, появилась?
   - Угу, вроде как показалась, - кивает Варщик, - крючок подготовь.
   Крючок - это обычный пинцет, его следует обрабатывать в спирте, который поджигают и ждут около минуты, пока происходит обеззараживание инструмента. Пока он горит, Варщик двумя пальцами раздвигает кожу и по его руке медленно стекает капля желтого гноя, который непременно засохнет и останется на память в виде мелкой коросты. Гной в случае с колодцем обычная тема, ничего удивительного, как говорится, любишь кататься, люби и саночки возить. А избавляться от коросты - не в привычках Варщика.
   - Бляяяя...
   - Че там?
   - Да ну на хуй, - усмехается он, - давай крючок.
   Я передаю пинцет, сам сажусь рядом и держу его руку, чтобы после перетянуть вену, потому что она может обратно уплыть. Варщик тем временем сует крючок в колодец, цепляет центровую и, медленно раскручивая ее по часовой стрелке, так чтобы не повредить, вытаскивает сучку наружу. Лицо его в этот момент кривится так, что я даже представить себе не могу, насколько данная процедура болезненна. Понять это можно, лишь испытав на себе все прелести колодца, чего со мной, надеюсь, никогда не случится.
   - Сука!!! - Шипит он сквозь десны, надавливая иглой на скользкую вену. Рука его дрожит от напряжения, ногти белеют. Мгновение и "комариный хоботок" проходит внутрь. По привычке Варщик делает контроль, запуская в баян немного крови, хотя в случае с колодцем не попасть в вену просто невозможно, она прямо перед тобой, ты ее видишь, ты ее трогаешь, контролируешь процесс. Поршень баяна совершает плавный спуск, и коричневая жижа переходит в кровь. - Отпускай...
   Я снимаю ремень с его руки, и Варщик ложится на спину. Настала моя очередь. Когда приходит время вмазки, тебя отпускает тот мандраж, который сопровождает нутро все остальное время, когда ищешь башли на чек или идешь его закупать, одним словом, мандраж долбит постоянно. И вот наконец-то он уступает место блаженной неге, которая непременно станет еще сильнее, стоит лишь вмазать по долбаной вене, и фейерверк внутри разорвется буйством всевозможных красок.
   Перетягиваю руку выше локтя, снимаю с баяна гараж, выбиваю пузырьки воздуха, разглаживаю место вмазки, бью ладонью по венам, дабы они вылезли наверх, и ввожу иглу под кожу. Происходит щелчок, его не слышно, он еле заметен - это вена пропускает в себя стальную иглу. Контроль - тяну поршень на себя. Точный выстрел, густая кровь, словно дым вползает в баян, и я медленно надавливаю на поршень, впускаю дерьмо внутрь. Это спуск, ощущение такое, будто спускаешься на лифте, на скоростном лифте, который приведет тебя в страну героиновой дремы.
   Ремень виляющей змеей сползает с руки, я с выдохом падаю на спину. БОЛИ БОЛЬШЕ НЕТ. Героин в стократ повышает болевой порог, в тебя можно спички горящие втыкать, а тебе до пизды. Лежишь, как ни в чем не бывало и только рот раскрываешь, как ебучая рыба. Блаженство волнами вплывает в организм, так хорошо мне не было никогда, это лучшее чувство, которое только можно испытать.
   Я лежу и слышу, как у Варщика в кишках бурчит, слышу свое дыхание, слышу, как в соседней квартире шумит холодильник, телевизор разрывается от смеха и песен, как люди за стеной судачат о последних событиях в ДОМ 2, слышу, как бесполезно утекает их жизнь. Они тают медленно, получая от жизни минимум удовольствия, они как глыбы льда в своих жарких, вонючих коробках. И мы - сгорающие быстро, выжимающие из жизни максимум. Героиновые дети. Мы выбрали быстрое загнивание, взамен бытовой рутине, которая изо дня в день надоедает тебе, поглощает тебя, диктует свои законы и правила, по которым ты обязан существовать, дабы приносить благо толстосумам в тугих галстуках. Смерть взамен редких, абсолютно символических вспышек радости при виде взросления твоих собственных детей, их первые шаги, первые слова, первые драки в школе, первая принесенная двойка, первая пьяная баба, которую твой сынок затащит в дом, и которую впоследствии ты станешь называть дочкой. Копченая ложка, вата и чек взамен дорогих шмоток и новой оборудованной по последнему слову техники стереосистемы, со звуком 5.1 и встроенным DVD проигрывателем. Подвалы и чердаки взамен карьерному росту, взамен семье и живой елке с крашеными яйцами на рождество, пасху и новый год. Зарабатывай, чтобы тратить или умри среди объедков уходящей жизни. У тебя всегда есть выбор, жизнь или смерть, выбирай. Лично мы свой выбор сделали.
   - Мне это нужно, понимаешь?! Давай сюда мою чертову дозу, я за нее платил, это мои бабки, ебаный ты мудак!!!
   Я не знаю, чей это голос, не знаю и не хочу знать. Сейчас мне настолько хорошо, что чужие проблемы выглядят скорее обузой, типа тех людей, что вечно ворчат на правительство, они не любят современные телепередачи, называя их бредом, они не любят праздники, предпочитая если и праздновать то в полной тишине, независимо от мнения других людей. Эти люди навязывают свое мнение, зарождают черноту в душах других людей, являясь для последних самой настоящей болью в заднице. Поэтому неудивительно, что в большинстве случаев такие вот уроды остаются без друзей. В мире и без них говна достаточно.
   - СУКА!!!
   Пробую раскрыть глаза, но героин давит на веки, в этой схватке он сильнее меня, сильнее всех на свете. Он наш господь, наш героиновый Иисус, который был распят для общего блага, для того, чтобы такие как мы продолжали свои вмазки и не беспокоились о том, что когда-нибудь настанет судный день и терминатор со всей своей шаблой явится на свет божий и наваляет каждому грешному уроду. Вот будет праздник!!! Мессия, несомненно, придет и очистит нас, зажав в тиски, до кости отмоет, а мы всей толпой засядем перед ящиком за просмотром его головокружительных приключений.
   Это будет самое крутое реалити-шоу и его, несомненно, будут транслировать по всем телеканалам планеты двадцать четыре часа подряд. "Железный Иисус" - в первой серии нам покажут, как он с терминатором спускается с неба, вокруг тут же собираются папарацци, парни с микрофонами, репортеры и прочие ведущие СМИ мира. Софиты выхватывают в темноте две фигуры, одна из плоти и костей, другая из метала и стали. Иисус, после двух тысяч лет полового воздержания его ялда огнем горит, он пришел развлекаться, как и терминатор, что притащил с собой весь боекомплект небесных орудий. И вот они разделяются, Иисус тут же засаживает по самые гланды в жухлую задницу Мадонны, ВОТ ТЕБЕ ПЛОТЬ МОЯ, которую выбрали для встречи великих гостей. Терминатор в это время расстреливает из гранатомета белый дом, потом перерезает глотки Бушу и всей его свите. Повсюду кровь и сперма заливают улицы Вашингтона, Нью-Йорка, Далласа, Лас-Вегаса, Голливуда - всюду секс и насилие. Иисус пялит Бритни Спирс, Перис Хилтон, Риану, Николь Кидман, Келли Осборн, Кристину Агилеру и прочих, а терминатор добивает их выстрелом из двустволки.
   Вторая серия: Россия. Иисус после четырех дорожек кокса насаживает Жанну Фриске, телок из Виагры, Макsим лижет ему яйца, Татушки сглатывают сперму, Собчак с грустной мордой в стороне. А в это время в ДОМе 2 приход новых мальчиков - Терминатор выносит Бузову, раздирает ее бензопилой, вслед за ней идут и все остальные. Происходит смена кадров, и мы видим Пугачеву, которая упрашивает Иисуса, что долбит Глюкозу в собачьей позе, трахнуть ее в первый и последний раз в жизни. Мессия вынимает член, и его сперма летит в сторону примадонны, ВОТ ТЕБЕ КРОВЬ МОЯ!!! И концовкой программы будет огромный ядерный взрыв в исполнении терминатора, под аккомпанемент группы Velvet Underground песня Heroin.
   Щелчок, меня выдергивает наружу.
   Я слышу какое-то бурчание, не такое как в животе Варщика, это другое. Бурчание, прорывающееся сквозь бульканье, шорох и скрежет. Я снова пытаюсь раскрыть глаза, и на сей раз мне это удается. И я вижу перед собой Варщика, он лежит на животе, приподнявшись на локтях, его пальцы сжимаются, стараясь ухватиться за доски пола, голова как-то неестественно покачивается. Перевожу взгляд выше, над Варщиком Ромик, он сидит прямо на нем и резко дергает рукой. И только теперь я замечаю лужу крови на полу, замечаю лезвие ножа в руках Ромика, кровь на шее Варщика, и слышу его бурчание, скрежет и бульканье, вырывающиеся из разрезанной глотки. Я тут же вскакиваю на ноги, шатаюсь и падаю на жопу.
   - Ромик, господи, - я стараюсь кричать, но из меня выходит лишь сдавленное шипение, - че ты творишь, еб твою!!!
   - Сука!!! - Ромик поднимается и отходит в сторону, с кончика его ножа спускается вязкая струя крови. Варщик старается подняться, его голова падает на бок, шея разрезана до позвонков, на губах надувается и лопается кровяной пузырь под давлением от бурчащего свиста. - Он меня кинул, Прыгун, эта падаль меня киданула на бабки, хуль мне еще оставалось делать?!
   Варщик ползет в сторону батареи и из его глотки вырывается резкое шипение, я срываюсь с места, удерживаюсь на ногах и облокачиваюсь на стену. Стараюсь понять, что вообще за дерьмо здесь происходит!!! Когда ты под "черным", все вокруг уплывает, словно выскальзываешь из реальности, смотришь на жизнь вокруг через невидимый экран героиновой дремы. И тут тебя выщелкивает, ты возвращаешься в жестокий мир и видишь, что находишься в полной заднице.
   - Он оставил меня без дозы, понимаешь? - Ромик суетится, не знает что делать. Оно и понятно, парень теперь по уши в дерьме. - Я хотел просто припугнуть его, вернуть свой чек и все такое. Но он начал выебываться, напал на меня, понимаешь?! Это гребаная самозащита, блядь!!!
   - Ты охуел, придурок, че теперь делать?! - я хватаюсь за голову, наблюдая, как тело Варщика вздергивается при каждом его вздохе.
   - Главное успокоиться, не орать и все. Это гребаная самозащита!!!
   - Ты ему башку отрезал, какая на хуй самозащита?
   - Заткнись!!! - Ромик хватает меня за свитер и прижимает к себе, нож прямо перед моим лицом. - Заткнись и все, понял?! Это просто несчастный случай, такое с любым могло случиться. Это ж, блядь, торчок, не сегодня так завтра, он бы все равно сдох!!! И я ни хуя не сделал, ты понял меня?
   - Да нас теперь заметут!!!
   - Хуя лысого, нас заметут, понял?! Нас здесь не было, мы просто уйдем и все. Откроем окно, чтоб не воняло и уйдем.
   Он берет наши баяны и садится в другой угол комнаты. Начинает делать "смывки". После того как вмажешься в баяне еще остается некоторое количество варева, точки две-три не больше, но за неимением целого чека, этих "смывок" вполне хватит чтобы на время унять боль. Ты уже не смотришь на опасность подцепить ВИЧ, ты просто делаешь то, что должен делать, вот и все. Спасаешь себя от ломок.
   - Надеюсь, у тебя хватит ума, чтобы не сдать меня, а?
   Я по-прежнему смотрю на Варщика, он уже не дергается, лишь изредка шмыгает носом, в попытке вдохнуть хоть немного кислорода.
   - Конечно, само собой.
   - Это для твоего же блага, приятель, потому как я не стану молчать, сдам тебя со всеми потрохами, понял?! Это вы, блядь, во всем виноваты. Ты и Варщик, спиздили мой дозняк и теперь мне приходится довольствоваться вашими долбаными смывками, сука!!!
   Он закатывает рукав и проставляется. Не знаю, чей баян он выбрал, да это и не важно. Смывал-то он с обоих. Лично я чист, я в этом уверен, а вот Варщик, хуй его знает. Старый ублюдок вполне мог быть вирусоносителем. Старый ублюдок - теперь его нет. Варщик затихает, он не дышит, не дергается, он мертв. Весь пол в крови, темный след ведет от середины комнаты к бледным ногам бездыханного тела. Я смотрю на все это через затуманенный взор и ни черта не соображаю. Этого просто не может быть, это не реально!!! Героин иногда вызывает галлюцинации, редко, но такое дерьмо случается, и сейчас я надеюсь, что все происходящее это одна большая галлюцинация.
   - Никакого прихода, блядь!!! - Ромик поднимается, отшвыривает пустой баян, после чего вытягивает шею и глядит на Варщика. - Он мертв?
   - Более чем, - отвечаю я.
   - Открой окно и съебываемся, - говорит Ромик, исчезая в прихожей.
   Я следую его указаниям, открываю окно, в последний раз смотрю на Варщика, на его серую кожу, скрюченные руки, вытянутые ноги в дырявых окровавленных носках и ухожу.
   Мы запираем дверь на замок, ключи взял Ромик, они висели на гвозде в прихожей, и убираемся прочь. Вызываем лифт, заходим внутрь и нажимаем кнопку первого этажа. Очередной спуск. Все ниже и ниже, пока не уткнемся в самое дно, откуда вряд ли сможем выбраться.
  
  

.ПИТЕР-ПЭН.

  
   Надыбать, закупить, проставиться - вечные проблемы. А у кого их нет? В современном обществе положено иметь хотя бы парочку, иначе и жить не стоит. Хотя с другой стороны передозировка проблемами может лишить желания этой самой жизни. Так не легче ли просто взять и послать эти проблемы далеко и надолго? Так мы и сделали. К черту, груз с плеч, концы в воду и так далее навстречу новым свершениям, неважно плохим или хорошим. Главное не зависать, не сидеть дома, не думать о последствиях, жить так, словно этот день станет последним, пустить все на самотек - вот наивысшее наслаждение жизни. Ты не заморачиваешься по поводу произошедшего, делаешь вид будто ничего и не произошло, а если и произошло - нас там не было, точка. Всемирный похуй - вот что это такое. Как говорил Орландо: жизнь - это большая река, мудрец никогда не станет бороться с волнами, он плывет по течению, потому что знает, течение само вынесет куда надо. И мы следуем его словам, плывем по течению.
   Главное чтобы в этот момент никто не спустил воду...
   - Прыгун, зая моя, как дела?
   Она позвонила внезапно, казалось, прошла куча лет и вот она, словно гром среди ясного неба свинцовым голосом бьет по ушам, отчего замирает сердце, кишечник сворачивается змеей, а кости выкручивает с невероятной силой. Малышка Динь-Динь, мое светлое прошлое, спущенное в кровь при помощи иглы, как же я рад ее слышать.
   - Динь? Это ты? Малыш, какими судьбами?
   - Да вот заехала к вам на огонек, - воркует она, ее голос совсем не изменился, все тот же пронзительный золотой колокольчик, греющий душу, - всего на пару недель, может меньше. Так что подгребай к Ромику, я у него. Замутим марафончик!
   При нашей последней встрече она была в завязке, уезжала в Питер к бабке. "Нарколэнд России, - говорила она, - все равно, что в Голландию ехать, представляешь какой соблазн? Но я сдержусь, а если нет, считай, сама судьба пророчит!!!" И вот она здесь, рядом, на другом конце телефонной трубки, зависает у Ромика в гостях, зазывает старых друзей в мир беспробудного торчалова, что может быть лучше? Разве что годовой абонемент на посещение Пушкина и последующие бесплатные чеки с доставкой на дом.
   - Значит, ты не сдержалась?
   - Я? - Она смеется. - Поедем со мной, и я посмотрю на тебя!
   - А возьмешь?
   - Я посыплю тебя волшебным порошком, и мы вместе улетим в Небыляндию, так и будет, зая моя, слово даю. Ну что, ты подгребешь к Ромику?
   - Без вопросов, Динь, я уже в пути.
   Я уже в пути. Достаю свежее белье, переодеваюсь, натягиваю джинсы поверх черных трусов, майку Velvet Underground (редкая вещица, такую на рынке не купишь, разве что на заказ, да и то вряд ли), цветастые носки с пальцами и направляюсь в коридор. Слышу, как мать помогает деду подняться с самодельного толчка, шуршит туалетной бумагой, готовясь вытереть его диарейное очко. Год назад у него обнаружили рак прямой кишки, бедняга не мог ходить, срал под себя, что в конечном итоге матери настоебенило, и она переделала его старое кресло - вырезала в сидении дырку и поставила под низ ведро. Теперь дедуля срет, не вставая с места. Держу пари, он мечтал о подобном всю свою долбаную жизнь, смотреть телек и дристать не отвлекаясь на ходьбу до туалета и обратно. Для старика самое то!!!
   - Ма, я к Ромику, - кричу я, натягивая кеды.
   Как и ожидалось, мое заявление осталось без ответа. Я и дед окончательно ее доконали, он раком прямой кишки, я пятью годами системы. Следить за торчком и полутрупом незавидная судьба, впрочем, мы не виноваты. Я так считаю, виновато правительство, сытые чиновники, телевидение, воспевающее золотую молодежь, уроды с Рублевки, так называемые Celebrities и прочие маститые мира сего, кто загнал страну в нищету, паразитируя при этом на кошельках простых людей. У нас нет денег, чтобы поднять Россию с колен, - так они говорят, а у самих яхты, дорогие тачки, пентхаусы, прислуга, многомиллионные счета в швейцарском банке, личные самолеты, на которых они летают на лучшие курорты планеты, изысканные блюда на завтрак, обед и ужин, и еще куча разносортной херни!!! А что мы? А мы в жопе, поэтому и воруем, грабим, убиваем, сидим на игле и по-своему сводим концы с концами. Как говорил Ричард Линклейтор: "Власти хотят, чтобы мы были пассивными наблюдателями. Они не оставили нам шансов, кроме редкого абсолютно символического общего голосования - выбирайте куклу слева, или куклу справа". Однако и голосование, пусть оно ничего и не решает, теперь проходит без нашего участия, один приемник сменяет другого и вуаля - вот вам, свиноподобные рыла - ваш царь и бог на сверкающем троне, которого вы будете любить последующие четыре года!!! Нас тупо спустили в унитаз, как дохлую мышь. Суровый закон джунглей - выживает сильнейший. Это не означает гору мышц и непробиваемую кожу, как у какого-нибудь педрилы супермена в обтягивающих лосинах, вовсе нет. Достаточно иметь башку на плечах, чтобы объебывать, таких как мы, таких как ВЫ!!!
   Впрочем, в жопу. Динь - она вернулась, а это значит, что меня ждет веселая ночка, день, вечер и хуй знает что еще!!! Оторвемся по полной, выжмем из жизни максимум, пока она не склеила ласты. Марафончик нам в помощь - сколько он продлиться? Не важно, последние несколько месяцев у нас в венах настоящая пустыня, ни капли гердоса. Чтобы выжить пришлось толкнуть большую часть Ромиковых вещей, собственно на эти деньги мы и проставлялись с Варщиком, за что и поплатились. Варщик в большей степени.
   - Прыгунчик мой, - Динь набрасывается мне на шею, глаза горят подобно новогодней гирлянде, от нее исходит аромат мяты и сандала, а уголки рта растягиваются в добродушной улыбке, точно как у ребенка, - я так рада!!!
   - Может, я хотя бы полностью войду?
   Динь отступает назад, и я переношу вторую ногу за порог, закрываю за собой дверь. Она застенчиво заводит руки за спину и вытягивается на носочках, чтобы поцеловать меня в щеку. Чмок - в душе россыпь бабочек, разгоняет черноту мыслей.
   - Надеюсь, ты готов? У меня стоооолько вкусностей! - говорит она, наблюдая, как я разуваюсь. - Ого, цветные носочки, у какой чики отжал?
   - Да так, выцепил на одной вечеринке. Что там с марафоном?
   Мы проходим в комнату. Взгляд невольно упирается в уставшие лица, гроздью скопившиеся на засаленном ковре, на полу. Динь-Динь позвала многих, слишком уж многих, чтобы я мог чувствовать себя, как дома.
   Старая туса - Кость-Кукла - серый ублюдок в зеленом свитере, испытывающий определенный интерес к братьям нашим меньшим (он отсасывал у своей собаки, ротвейлера, будучи обдолбаным настолько, что не смог определить женщина он, или мужчина, собачий член перед ним, или же человечий). Луи - ранее мы у него зависали, барыга был отличный, товар практически не разбавлял, потом его посадили, больше я о нем ничего не слышал. Здесь так же присутствует парочка незнакомых девчонок - скорее всего подружки Динь-Динь. На них мне поебать, а вот Луи с Кость-Куклой мне видеть не хочется.
   Ромик в приподнятом настроении, во рту у него сигарета, скуренная наполовину, глаза искрят добродушием, пританцовывая, он раздает присутствующим запечатанные баяны, девчонки вежливо отказываются. Шторы занавешены, комната освещается единственным ночником в углу, его мягкий синеватый свет дарует всем нам еще более мертвецкие лица.
   - А вот и мой Питер-Пэн, - Динь улыбается своим подругам, те отвечают, машут мне рукой. Луи с Куклой смотрят на меня исподлобья, сразу видно, им моя компания нравится не больше, чем ихняя - мне. - Вроде всех нашла, только Варщик не отвечает, не знаю где он.
   При этих словах мои внутренности съеживаются, я невольно смотрю на Ромика, тот, как ни в чем не бывало, пожимает плечами и смеется.
   - Умер, наверное. Взял нож и отпилил себе башку. - Заметив, что хохма не вызвала со стороны собравшихся не улыбок, ни смеха, он быстро меняет тему. - Ну, че, где подарки, Динь? - Ромик подходит к музыкальному центру, что стоит рядом с ночником на полу (его мы спиздили вместе с Варщиком, год назад, подарили Ромику на новый год), прибавляет звук. Из колонок доносится "Another brick in the Wall" группы Pink Floyd, славная тема, хотя мне больше нравится их концертник "Pulse" 1994 года, где вокалистом уже стал гитарист Дэвид Гилмор. В отличие от Джорджа Уотерса у него голос более мягкий, толкает на раслабон. Вот этого раслабона мне сейчас и не хватает.
   - В сумке, Ром, я же сказала - в СУМКЕ!!!
   Пока Динь и Ромик подготавливают продукты, ссыпают чеки в алюминиевую кастрюльку, которую подруги Динь-Динь притащили с кухни, рыщут в поисках зажигалки или спичек, я переключаюсь на Луи. Тюрьма ни на кого благотворного эффекта не оказывает, это понятно, однако по Луи словно катком прошлись: весь сморщенный, рожа в пигментных пятнах, глаза глубоко посажены в череп, кашляет (наверняка тубик на нарах подхватил), анорексичный вид, что сопутствует практически каждому из нас, у Луи выглядит еще более гротескно - словом, полная развалюха. Он смотрит прямо на меня.
   - Присядь, пообщаемся, - говорит.
   Я сажусь между ним и Куклой.
   - А ты, Прыгун, не изменился, - улыбаясь, хрипит Луи, - все тот же торчок, каким я тебя и запомнил. Ну, че новенького на Плюке?
   - Да все по-прежнему, - мне совсем не хочется пиздить с этим уродом, однако у меня нет другого выбора, Динь и Ромик заняты готовкой, - а ты как?
   - Да потихоньку, - он почесывает крючковатый нос, - вышел вот, пару недель назад. Дома сидеть вообще не могу, для меня теперь стены, что тюрьма, воздуха хочется. Как там наши все? Костик говорит, вы теперь поодиночке?
   Костик - ебаная Кость-Кукла...
   - Да, типа того.
   - Понятно, а Уфо как?
   Уфо - Ванек, раньше мы были настоящими друзьями. Он вписался в тему через год после меня, вот тогда-то мы и начали, покатились по наклонной навстречу героиновым будням. Торчали у этого Луи, закупались, мазались - стандартные занятия. А потом между нами будто стену возвели, он слез, а я продолжил. Помню, как мы встретились с ним в городе несколько месяцев назад, я тогда шел к рынку, надо было спихнуть левак за хорошие башли, нашел для этого одного барыгу из тех, что делают вид, торгуя всякими розетками да проводами, а на самом деле дерьмо прохожим спихивают. На входе мы и встретились. Я сначала не понял, кто передо мной - стоит пухлый пацанчик, смотрит на меня пристально, улыбается. Так и подмывало сказать: "Хуль ты лыбишься, ебанько?". Я уже пытаюсь дальше пройти, но тут он меня за руку схватил, я аж вздрогнул, думаю, вот бля нарвался на штатского, сейчас карманы проверит и пиздец - сутки в обезьяннике обеспечены. Но нет, ничего такого не последовало. Толстяк просто разворачивает меня к себе, улыбается еще шире и говорит.
   - Здравствуйте, товарищ Прыгун, что же это вы мимо знакомых проходите?
   Я приглядываюсь, мысленно убавляю пару десятков килограмм, розовый оттенок лица меняю на серый, рисую синяки под глазами и тут до меня доходит - это ж Уфо, вот он, стоит и лыбу давит.
   - Давно не виделись, - говорит.
   - Ага, типа того, - смущенно отвечаю я, - ты вроде как поправился, все дела?
   - Ну, прибавил пару кило на женушкиных харчах, - он поднимает правую руку, демонстрируя мне обручальное кольцо, типа хвалится, - а ты как? Все худеешь? Смотри, скоро вообще исчезнешь. Выглядишь как говно сухое.
   - Ага, спасибо за комплимент, боров, - мы оба смеемся.
   - Ладно. Че делаешь-то?
   - Да так, зашел левак один скинуть, бабосы нужны, пиздец. Так что рад был поболтать, все дела, да вот только времени нет, спешу. Давай, увидимся.
   - Ладно, привет там всем.
   В тот день я выручил относительно небольшую сумму, однако мне вполне хватило, я был с чеком. И вот, лежа на хате у Варщика, обдолбаный в кашу, я вспоминал нашу утреннюю встречу с Уфо, его здоровый вид, чистый взгляд, круглые щеки, кольцо на пальце и думал, почему я не могу стать таким же? Завести себе девчонку, слезть с иглы, жениться, найти хорошую работу и коротать свой век перед домашним очагом, в компании сопливых детей? Ответ прямо передо мной, вся наша компания, торчки да шалавы, какие уж тут дети?
   - В завязке, - пожимаю плечами, - говорят, женился.
   - Ясно, ну а ты, Костик?
   - А я че? - Кукла вылупляет глаза так, будто ему обвинение в убийстве предъявили. Тупой собакофил, мне он никогда не нравился.
   - Ты-то как поживал?
   - Собачек поебывал? - я выдаю настолько ядовитую улыбку, что никакая гадюка и рядом не шипела.
   - Иди ты на хуй, слышь, - моя реплика его явно зацепила, - ни один мудак не смеет мне говорить о каких-то там ебаных шавках!!! - Он тычет меня пальцем в грудь, даже не тычет, а бьет. Не было бы так смешно, я бы ему в рыло съездил.
   - Ладно, ребят, успокойтесь.
   - Ни хуя, Луи, вечно эту, блядь, историю вспоминают, - его крики привлекают внимание всех в комнате, приходится понизить голос, чтобы хоть как-то избавиться от насмешливых взглядов, - Прыгун, просто забудь, ладно? Ничего не было, все.
   - Как скажешь, я же не знал, что тебя это так заводит.
   Знал, еще как знал. Поэтому и сказал.
   - Ребятушки, вы там что, о любви говорите? - смеется Динь-Динь.
   - Типа того, - улыбаюсь я в ответ, думая о ротвейлерах.
   - Готовьте баяны, ща все будет! - Ромик склоняется над кастрюлей и с удовольствием втягивает воздух. Вообще героин не пахнет, то есть, у него нет какого-либо конкретного запаха. Все зависит от степени бавленности и от того, чем именно его разбавляли.
   Взять в пример Пушкина - его гердос пахнет дерьмом, это не значит, что он и в самом деле добавляет говно в черный, нет, в основном стрихнин, или кофе, что не дает товару официального знака качества и говорит лишь о степени его так называемой "безвредности". Я знаю барыг, которые бавили героин ацетоном, бензином, всякой химической херней, продавая его в жидком виде - это вообще из рода научной фантастики!!! Вот от такого некачественного товара и появился миф, что люди, сидящие на героине, живут в среднем около пяти-шести лет. Чушь собачья, хотя доля истины в этом есть.
   - Вы пока развлекайтесь, а мы сейчас придем.
   Динь-Динь берет меня под руку и ведет за собой на кухню. Я бы предпочел остаться и вмазать по вене чистяком, однако напор, с которым Динь поднимает меня с пола и искренность в ее глазах, перевешивают любые желания. Нас провожают дружным улюлюканьем и криками в стиле "влюбленная парочка".
   - Мой Питер-Пэни, - мы стоим прямо напротив окна, чуть ли не наполовину увешенного разносортными наклейками, начиная от так называемых турбочек и заканчивая футбольной тематикой с лицами именитых футболистов, давно выцветших из-за обилия дневного света, - посмотри на наш райончик, какой он стал, сплошная серость и загнивание.
   Через окно Ромиковой кухни на нас глядят покосившиеся пятиэтажные хрущовки, стоящие друг напротив друга и густо залепленные по бокам голыми деревьями. Перед каждым подъездом автомобили, на лавках никого - раньше постоянно бабки тусили, но сейчас холодно и они отогреваются в своих бетонных клетушках под аккомпанемент Большого Брата. Спальный район города - всюду аптеки, маленькие магазинчики с подпорченным товаром, гаражи, железная дорога, поросшая по бокам мазутной травой, заброшенный завод и свалка. Скучное зрелище, которое давит на тебя изо дня в день, стоит лишь выйти из дома.
   - Ты не думал перебраться отсюда?
   Динь по-прежнему держит меня за руку.
   - Куда и на что? - я улыбаюсь, однако это улыбка отчаяния.
   - Аллеу? - она машет свободной рукой прямо перед моим лицом. - А как же Питер? Ты же согласился со мной поехать, я там живу у одной подруги, она на год в Берлин улетела, поэтому квартирка в нашем распоряжении. Будем развлекаться до упаду, пока чеки из ушей не полезут! - Динь шепчет в мое огромное ухо, дыхание горячее, приятно согревающее душу. - Только ты и я, фея Динь-Динь и ее Питер-Пэн, что скажешь?
   Что еще я могу сказать? В свете последних событий, я бы перебрался в любой город с любым из тех, кто предложил бы съебать, а с Динь-Динь - хоть на край света. Подальше от проблем, подальше от Варщика...
   - Я согласен.
   - Вот увидишь, тебе там понравится. Разные арт-клубы, сообщества андеграундовых художников, писателей и музыкантов. Культурная столица со всеми вытекающими. Там даже воздух травой пропитан, ну ты понимаешь, о чем я?
   - Угу.
   - Повеселимся на славу, Динь-Динь не даст тебя в обиду!!!
   От этих слов у меня даже сердце подскочило. Малышка Динь будет меня защищать, это лучшее из всего, что мне доводилось слышать.
   - А эти твои подружки, они кто?
   - Подружки? - она покусывает наманикюренный ноготок указательного пальца, глаза с пышными ресницами округляются и становятся похожими на глаза персонажей анимешных мультфильмов. - Они мои сослуживицы.
   - В смысле? - девчушкам с виду лет по семнадцать максимум, никогда бы не подумал, что они уже работают, впрочем, о Динь-Динь я так же подумать не могу.
   - В прямом. Прыгунчик, зая моя, давай не будем. Я приехала развлечься, а не говорить о работе, ладно?
   Я киваю в ответ.
   Мы возвращаемся обратно, Ромик, Луи и Кукла сгрудились возле кастрюльки с баянами наголо. Ромик выбивает из своего пузырьки воздуха, улыбаясь, подмигивает Динь-Динь, после чего усаживается возле музыкального центра, перетягивает руку выше локтя каким-то проводом. В это время две девчушки заигрывают друг с другом, поглаживают колени, трогают волосы, губы - ведут себя как настоящие лесбы. Интересно, что у них за работа такая?
   - Отличное ширево, Динь, - говорит Луи со знанием спеца, облизывает кончик иглы, - мои благодарности барыге.
   - Наслаждайтесь, - отвечает она.
   Ромик валится первым, за ним оседает Луи, закуривает, потирая лоб тыльной стороной ладони, Кукла медлит - рассматривает вены, вначале на руках, потом, отвернувшись к стене, решает проставиться в паховую.
   Я снимаю гараж с баяна и подхожу за своей дозой. В кастрюле куча ваты, которая стала походить на коричневый парик старой кошелки, впитавший в себя все ее измученные годы. Игла утыкается в мягкое грязное облако, вбирает через него влагу, словно из тучи выкачивает дождь. Три куба - да благословит господь Алдера Райта, Феликса Хоффманна и германскую компанию Bayer AG, за столь щедрый подарок!!!
   Осталось только выбрать место вмазки. Количество вен уменьшается прямо пропорционально увеличивающимся дозам, на руке одна-две рабочих, остальные сплошное дерево, прокалывать их сродни биться головой о стену, надеясь попасть в чужую хату. В ноги я из принципа не проставляю - там образуются тромбы, что в конечном итоге приводит либо к ампутации, либо к летальному исходу. Остаются шея, подмышки, лоб и пах. Я иду в ванную.
   Ванная комната у Ромика объединена с сортиром, и трудно сразу сообразить, где толчок, а где сама ванна. На полу обрывки газет, сразу видно - все использованные, говно к носкам так и липнет. Над потолком тусклая лампочка Ильича, собравшая вокруг себя разношерстных мотыльков - больших и маленьких. Плитка на стенах расколота, грязная, исписанная маркером. На унитазе старый тазик, тот самый в который раннее ходила мать Ромика - Мамаша Хо (умерла пару лет назад), надпись над унитазом гласит: "толчок не работает, срите в таз", стрелка указывает вниз. Закрываю дверь, слышу, как через шум канализационных труб пробивается голос Роджера Уотерса, исполняющий песню "In the Flesh", наряду со смехом Динь-Динь, болтающей о чем-то со своими подружками. Сажусь на ванну там, где она выглядит чище всего.
   Баян зажат в зубах, я вынимаю член - скользкий и пахучий. Поглаживаю крупную венку, смотрю перед собой, глубоко вздыхаю. Сколько еще по времени все это будет продолжаться? Год, месяц, неделя, день, может и того меньше? Когда я смогу остановится, перевести дыхание и с омерзением оглянуться назад, посмотреть на прошлое и довольный собой двинуться вперед, навстречу нормальной жизни? Без ломок, без вмазок, жизнь среднестатистического человека, полная веселья и песен, смеха детей, жизнь среди новинок мировой киноиндустрии, погони за последними техническими достижениями, новой машиной, приличной работой и друзьями, вечно зависающими в каком-нибудь баре и набивающими пузо всякой всячиной, жизнь с женой и ребенком, жизнь, в которую так хочется верить? Ответ сам собой бросается в глаза, выведенный кривой рукой на раздолбаной кафельной плитке в вонючем сортире, черным маркером: "жизнь дерьмо, так дай же себе засохнуть".
   - Прыгунчик, зая моя, ты там в порядке?
   Динь-Динь, мой светлый защитник, моя фея.
   - Да, я просто выбираю место для вмазки.
   - Тебе помочь?
   Я никогда до этого не проставлялся в член, помощь, конечно, не помешала бы, однако как на это отреагирует малышка Динь-Динь, увидев мой сморщенный конец? Испугается - вряд ли, хотя я бы испугался.
   - Заходи.
   Она заходит, видит меня с членом наголо, ее рот образует восторженное "О", руки тянутся к сморщенной венгерской сосиске. Я и не пытаюсь ее остановить. Как говорится, когда в доме покойник, двери не закрывают. Героин, в отличие от Винта, например, подавляет любое сексуальное желание, ты не думаешь о женщинах, не смотришь порнуху, член выполняет сугубо физиологическую роль - испражняет мочевой пузырь и не более. Динь об этом знает, стесняться нечего.
   - Ты хочешь сделать принца Альберта? - Улыбаясь, она садится рядом, нежно поглаживает мой огрызок, перенимает баян, который я по-прежнему держал во рту, наклоняет голову, осматривая вену. - Всегда было интересно увидеть его в таком состоянии. Ну, когда он опущен, понимаешь?
   - Этот поднимается редко, - говорю я, поглаживая ее по спине.
   - Да это понятно, - Динь поднимает голову, смотрит мне в глаза, - хочешь, чтобы я тебя проставила? Секс в миниатюре, получаешь удовольствие от женщины, выполняешь ее роль, игла в данном случае - ее член, мой член! И я, вот этим вот, - Динь поднимает баян на уровне глаз, покачивает им из стороны в сторону, - доведу тебя до оргазма? Ну, что скажете, Питер-Пэни, поиграем в ролевые игры?
   Я киваю головой, вытягиваю ноги, чтобы ей было удобнее прицеливаться, обеими руками цепляюсь за края ванной. Она перевязывает мой член резинкой, которую достала откуда-то из кармана: "Чтоб приход не спугнуть", поясняет она. Игла тем временем, легко прорезает плоть, совсем не больно, словно комар укусил, три куба отправляются в путешествие по кровеносной системе.
   - Так... еще немножко... класс!!! Ну, вот и все, - ее нежный голосок, мягкие ручки, - не так уж и больно.
   Резинка снимается с перца, буквально слетает, загорается зеленый свет для черного. Приход - погружение, мы словно в лифте, опускаемся все ниже и ниже, впрочем, как всегда. Тело становится ватным, не пригодным для использования, голова клонится набок, еще мгновение и отвалится ко всем чертям, однако пикирует прямо на колени Динь-Динь. Изо рта течет вязкая слюна на светлые джинсы моей феи, она не против, она все понимает. Внутри меня взрыв - душа салютует в честь прибытия гердоса, мне охуенно настолько, что я готов умереть, не приходя в сознание. Чувство неподдающееся описанию - оргазм? Нет, еще сильнее, нечто сильнее оргазма, сильнее самой жизни, самой природы...
   - Мой Питер-Пэни, какой же ты славный...
   Рост 175 см, вес 45 кг, длина члена в обычном состоянии 7 см, в эрегированном 16 см. Общий вид скорее напоминает цаплю с огромными ушами. Вывод: торчок без права на изменение.
   - ...словно ребеночек. Ты знаешь, я всегда хотела иметь ребенка, еще с детства мечтала. Думала, вот вырасту, найду себе классного парня, выйду замуж и сразу же рожу. А ты мечтал о ребенке?
   Ее рука в моих волосах, она гладит меня по голове.
   ...сильнее самых высоких чувств, сильнее супермена, сильнее всех президентских прав, сильнее самой любви...
   - Играла в куклы, представляла их в роли моих детей, ухаживала за ними, меняла самодельные подгузники, катала в коляске. Ну, знаешь, как обычно все дети в таком возрасте катают?
   Мои веки слипаются сами собой, в голове пульсирующий стук, в ушах голос Динь-Динь - близкий - и Роджера Уотерса - далекий. Смех подружек, невнятное бормотание то ли Ромика, то ли Луи... вряд ли Куклы, его голос скорее бабский, а этот гулкий, очень низкий, голос мужчины, а не ребенка.
   - Давай мы тебя усыновим, а? - она наклоняется, снова горячее дыхание, только теперь оно словно безликое, лишенное определенного вкуса, подавленное состоянием прихода. - Я буду укладывать тебя спать, знаешь, как все мамы детей укладывают, вот так буду, - я игрушка в ее руках, кукла в коляске, не более того, - буду рассказывать добрые сказки на ночь, чтобы тебе кошмары не снились, менять подгузники, если ночью вдруг обдудолишься. Что скажешь, Прыгунчик, зая моя, как тебе идея?
   Я просто игрушка, а больше ни хуя.
   - Со-гла-сен, - я произношу каждый слог на выдохе, потому как по-другому не получится. Герыч перекрыл доступ к кислороду, приходиться дышать с удвоенной мощью, задействовать легкие на полную катушку.
   ...сильнее матери, сильнее религии и бога, сильнее, чем сама сила...
   - Ты мой хороший, - она целует меня в щеку, продолжает поглаживать по голове, задевает огромные уши, - потом устроим тебя в детский садик, или в ясельки. Куда ты больше хочешь? Конечно в ясельки, ты же еще совсем маленький, да? Скажем воспитательнице, что нашего малыша нужно кормить через иголочку, по-другому он еще не умеет, да?
   ...сильнее всех на свете и за пределами галактики, за пределами разума, за пределами всех пределов...
   Мне видится Мария Магдалена, качающая на руках железного Иисуса, он одет в твидовый пиджак и брюки, на ногах лакированные ботинки, в зубах кубинская сигара, пепел падает на подол Марии. Она взрывается, сдирает кожу - нет, это не она, это чертов терминатор - друг железного Иисуса. В его руках топор, на котором черная надпись: Черема - Сила!!!
   ЧТО ЗА...?!?
   Терминатор встает: "Не разбегаемся,... не было такого уговора. Двадцать, значит двадцать, без оружия, значит без оружия, хуль тут непонятного, блядь?!" С другой стороны на них бежит Ромик, в его руке окровавленный нож, он смеется, нападает на терминатора и с ходу засаживает ему под ребра с ноги. Иисус отворачивается, я хочу закричать: "Хуль ты стоишь, мудила, он же сейчас его завалит?" Но я молчу, гляжу, как Ромик ритмично бьет ножом в грудь терминатора. Он вроде как из стали, или железа, или еще хер знает из чего, однако Ромиков нож раздирает любые преграды, добирается до самого сердца терминатора и тот падает навзничь. Поворачивается к Иисусу и выдает из последних сил: "Нажремся до усрачки, пока пиво из ушей не полезет. Кто со мной?"
   - Я с тобой, - Динь-Динь, она все еще здесь, - поедем в Питер и все у нас будет хорошо. Вот увидишь, все будет просто замечательно!!! Я тебя с такими людьми познакомлю, будешь у нас мужской моделью, а что? Худеть тебе не надо, личико симпатичное, будешь по подиуму ходить, всяким кискам трусики рекламировать. Хорошая профессия, бабки ломовые...
   Я хочу подняться, мне нужно на воздух. В сортире пахнет дерьмом, думаю так же, сейчас пахнут мои цветастые носки. С трудом разлепляю веки, утыкаюсь взглядом в стену - сколько надписей, неужели Ромику заняться нечем? Порешал бы кроссворды, или почитал журнал, что там еще в туалетах делают, нет же - поганить стены всякими каракулями, вот его тема.
   - Мне нужно на воздух...
   - Ага, - Динь-Динь помогает мне подняться, выводит из туалета, - вообще Питер классный город. Это тебе не Москва с их вечным броуновским движением, там все потоки подводные, не видимые взгляду. Уверена, как только ты туда попадешь, все проблемы растают, словно снежинка на ладошке.
   Снег, холод, воздух - мне нужно на воздух.
   - Динь, на балкон, пожалуйста...
   Мы минуем зал, подружки Динь-Динь уже в одних трусах, целуются, ласкают друг друга руками. Ромик в наушниках, они не подключены, но это, кажется, его не заботит, он вяло махает головой пытаясь подражать ритму, льющемуся из колонок музыкального центра. Кукла так и не проставился, весь в крови, кряхтя, он изо всех сил старается угодить в вену, все руки с ногами исколол, гандон чертов. Луи прильнул к стене и, улыбаясь желтыми зубами, следит за лесбийской игрой двух девчонок, замечает нас, хитро подмигивает. Старый мудак, почему ты не сгнил в тюрьме, почему выбрался и теперь сидишь здесь, отравляешь мой воздух, почему?!
   ...сильнее Майка Тайсона, Мухаммеда Али, Александра Поветкина, Николая Валуева и иже с ними, сильнее, чем солнце, небо, воздух, сильнее всего...
   - Зая, с тобой все в порядке? - Динь открывает дверцу балкона, помогает мне выйти, - ты что-то чересчур бледный.
   - Меня тошнит, - говорю я, опираюсь руками на балкон и смотрю вниз.
   Возле двенадцатиэтажки, прямо перед главной дорогой - бочка с молоком, такая желтая с белой надписью сбоку. Рядом с ней тучная женщина в белом халате разливает молоко по бидонам, очередь небольшая, всего пара-тройка старушек и примерно столько же молодых женщин.
   У меня кружится голова, чувствую, как из желудка поднимается тошнотворная волна,... не могу держаться.
   - Ничего страшного, такое бывает, если продукт чистый. Чуть переборщил и уже хреново. Просто расслабься, скоро полегчает. Лучше отвлекись. Вот когда мы приедем в Питер...
   Меня рвет, струя блевотины летит вниз,... ПЛЮХ... старушки кричат, я вижу женщину, я попал на нее. Она вся в моей рвоте, в ее руке открытый бидон, она только что отошла от бочки и угодила прямо под струю. Медленно поднимает голову, смотрит на меня. Я сосредотачиваю взгляд и напрягаюсь, тело, словно током насквозь прошибло - я наблевал на собственную мать.
  
  

.ДУШИ УБЛЮДКА.

   Первое время мы смотрим друг на друга, чувствую, как по спине течет пот, майка Velvet Underground тут же намокает, липнет к коже. Ветер обдает лицо и руки, обтекает вокруг тела промозглым потоком и затрагивает спину - холодно.
   - Простите, - кричит Динь-Динь, чуть ли не наполовину высунувшись с балкона, - он не специально, извините его, пожалуйста!
   Женщина - моя мать - она смотрит на себя, нервно передергивается от количества рвоты на одежде, прикидывает сколько попало в бидон с молоком, вновь поднимает голову. Не она...
   - Я те покажу не специально!!! - ее нервный, истеричный крик врезается в уши, разносится эхом по всей округе, успокаивает меня.
   - Он нечаянно, - повторяет Динь-Динь, поворачивается ко мне, - старая сука.
   Мы уходим с балкона обратно в комнату в сопровождении хорового оркестра недовольных женщин. Я обознался, это была не она, не моя мать, просто одежда похожая и все. Динь-Динь усаживает меня на пол - в квартире ни одного стула - и прислоняет спиной к стене, сама садится на корточки, впивается руками в мои колени. Я смотрю на ее ноготочки - розовый лак, зеленый лак, чередуются через каждый пальчик. Луи по-прежнему смотрит на девчонок-лесбов, по мере расползания улыбки на его лице, я могу судить лишь о том, что теперь они снимают трусы. Ромик снимает наушники так медленно, словно сапер обезвреживает мину, смотрит на Куклу, улыбается.
   - Ну, че ты? Э? - он поднимает руку, словно пытаясь дотянуться до собеседника. - Парень, как тебя там? - щелкает пальцами. - Костик, че ты попасть не можешь?
   Кукла оборачивается, в его глазах гнев. Еще бы, все давно проставились, уже отдыхают вовсю, а он в вену попасть не может. Мазохист хренов.
   - У меня вен нет, - шипит Кукла прямо в лицо Ромику, - ни одной, бля!!!
   - Да ну на хуй, - сплевывает Ромик, - давай проставлю. Прыгун подсоби.
   Ромик встает, покачиваясь, перенимает баян у любителя животных, толкает его в соседнюю комнату - бывшую спальню Мамаши Хо - жестом показывает мне идти за ним. Мне вроде как уже лучше.
   - Зай, ты в порядке, помощь нужна? - спрашивает Динь.
   - Не, я в норме.
   Поднимаюсь и иду вслед за Ромиком и Куклой.
   Спальня Мамаши Хо в принципе не сильно отличается от зала, в котором мы сидели. Мебели ноль - разве что огромный шкаф, заляпанный чем-то желтым и засохшим, я даже не спрашиваю у Ромика что это, не хочу знать. В углу Ромиков матрас, прорезанный в некоторых местах, он являет на свет коричневую херню, сложно определить - вата это или поролон, может и то и другое. Рядом с матрасом железная кружка с водой, куча таблеток и черный маркер. На стене, над все тем же матрасом разные надписи типа тех, что были в сортире. На полу старый засаленный ковер светло-зеленый с коричневыми пятнами, уверен, ранее они не входили в его стоимость.
   Мы проходим к окну, чтобы было достаточно света. Ромик закрывает дверь, встает рядом с Куклой, осматривает его руки, из россыпи маленьких дырочек течет кровь - результат поиска вен, шею - тоже вся в проколах, уже даже синяк появился, сюда мазать опасно.
   - Ну че, хуй доставай, - смеется Ромик.
   - Я там сжег все, я те говорю, нет у меня вен, бля!!!
   Кукла нервничает, с завистью смотрит в наши точки вместо зрачков.
   - Ну, я не знаю тогда, - почесывая немытую голову, говорит Ромик, перхоть градом сыплется на ковер, красиво - думаю я, - ну, а в лоб?
   - Чего?
   - В лоб, - повторяет Ромик, - ты че, в лоб никогда не мазался?
   - Ты че, шутки шутишь?!
   - Да я серьезно, - его рот расползается в усталой улыбке, глаза мутные, - не, ну а куда тебя еще проставить? Прыгун, ты вот скажи, в лоб мажут?
   Я киваю головой, чувствую очередной прилив тошноты. Нет, погорячился я с нормой, мне все еще хуево. Видимо товар действительно оказался слишком чистым, к такому я не привык.
   - Ну, вот и Прыгун говорит, что можно. Хуль ты ссышь, я не пойму?!
   - Да я не ссу, еб ты, - раскачиваясь на носках, отвечает Кукла, - давай проставляй, я ща сдохну!!!
   Ромик усаживает его, осматривает лоб, говорит, чтобы Кукла напрягся, типа чтоб лицо покраснело, и вены вылезли. Я смотрю на попытки собакофила, в сознании тут же всплывает картина, как он сидит на толчке, не могу сдержать глумливой улыбки. Чертов мудак, у него не хватает сил достаточно напрячься, чтобы вены на лбу вспухли. Бывает же такое...
   - Не, так дело не пойдет, - Ромик в очередной раз почесывает голову, перхоти становится больше, от этого изумительного зрелища я невольно раскрываю рот, наблюдая, как она искрит в лучах дневного света, - Прыгун, давай души его.
   От этих слов Кукла, напрягавший до этого башку, выдыхает с такой силой, что получается звук пердежа. Я снова улыбаюсь.
   - Слышь, ты че охуел?! Кого ты, блядь душить собрался?!?
   - Сиди, - Ромик толкает Куклу в плечо, так, чтобы тот снова сел, - он же тебя не насмерть, просто, чтоб вены вылезли. А иначе как я их там искать буду? - он стучит себя пальцем по лбу. - Нам тут мокрухи не надо, не ссы главное. Давай, Прыгун.
   - А?
   - Души, хуль акаешь!
   Я подхожу ближе, сжимаю горло Кукле так сильно, как только могу. Собакофил крякает, раскрывает рот, пытается дышать, цепляется своими руками в мои руки, но тут же получает по своим от Ромика.
   - Не рыпайся, все под контролем, ща вены появятся.
   Игла наготове, Ромик шлепает ладонью по лбу Кукле, не сильно, так, чтобы вызвать вены наружу. Я усиливаю нажим, чувствую, как дрожат мои руки, и эта дрожь передается по всему телу, застывая где-то в районе поясницы. Его жизнь, жизнь этой мерзкой сучары, сейчас в моих руках, я с легкостью перекрыл ему кислород, закрыл клапан жизненной силы и теперь чувствую, как она старается пробиться наружу, не позволить мне свершить задуманное. Глаза Куклы закрыты, одеяла век скрывают от меня его животный страх, страх передо мной, перед тем, кого он когда-то кинул!!! Я могу убить его, в данный конкретный момент это так же просто, как сходить в туалет, высрать жалкую жизнь Куклы и спустить воду.
   - О, появляется. Прыгун, чуть поднажми, когда скажу, потихоньку отпускай.
   Две широченные вены выступили на лбу, игла, подобно голодной собаке - ротвейлеру, увидевшему жертву, тут же направляется к ним. На лбу кожа твердая, ее сложно проколоть, Ромик усиливает нажим, игла срывается, оставляя глубокую царапину. Ротвейлер пожирает жертву!!!
   - Блядь, - он повторяет попытку, на сей раз хищник вошел точно под кожу и теперь водит тонким носом в поиске вены, - ща, еще немного. Опа, вошел, - Ромик делает контроль, от давления кровь буквально влетает в баян, - давай, Прыгун, отпускай, только плавно.
   Отпустить или задушить, вот в чем вопрос. У Куклы уже губы посинели, у края рта пузырятся слюни. ТЫ В МОЕЙ ВЛАСТИ, СУЧИЙ ПОТРОХ, ГОВНО ГОЛИМОЕ, ТЫ МОЙ, СУКА!!! Его лицо прыщавое, как и у всех, кто сидит на героине. Я вижу, как один за другим эти прыщи лопаются, медленно вытекают желтоватой слизью, или водой, или хуй знает, чем еще. Своим напором на его шею я словно выдавливаю их, очищая мерзкую рожу!!!
   - Прыгун, блядь, разжимай, - голос Ромика приводит меня в чувство, и я ослабляю хватку, дарую мерзкой Кукле право на глоток воздуха, - нормал. Прошло, отпускай, пусть подышит.
   Мы отходим в сторону, Ромик закрывает баян, кладет его на подоконник, а я, кривясь злой ухмылкой, смотрю на собакофила. Тот молчит, открывает глаза, один красный, видно сосуды полопались, поджимает губы - с них свисает тонкая паутинка слюны с огромной каплей на конце, которая трепыхается из стороны в сторону, вслед за движением Кукольной башки. Лицо у него сейчас напоминает бродягу-бомжа, что сидит возле церкви с протянутой рукой. Он замечает слюну на губах, снимает ее рукой, после чего ложится на спину, жадно пожирая воздух.
   - Ну вот, - усмехается Ромик, - а ты боялась, даже юбка не помялась.
   Только сейчас я замечаю, что руки мои по-прежнему ощущают Кукольную шею, ладони покалывает, кончики пальцев неприятно жжет, ногти болят. Сильно же я ему в шею впился.
   - Мальчики, ну вы скоро? - В комнату заходит Динь-Динь, за ней высовывается довольная рожа Луи.
   - Ребят, там девчонки такое вытворяют, Прыгун, пойдем посмотришь. Клянусь, это не в каждой порнухе увидишь!!! - Луи смотрит на Динь-Динь, склоняет голову и произносит. - Пардон, мадам, за мой французский.
   Он будто и не торчал вовсе, ведет себя так, словно абсолютно трезвый, разве что зрачки до сих пор еле заметны. Мне вовсе не хочется смотреть за игрой двух лесбиянок, я бы скорее отдохнул, повалялся вместе с Динь-Динь, поболтал о чем-нибудь. Только не о Питере, еще хоть раз услышу об этом городе - точно вырвет.
   - Мы тут Костика в лоб проставляли, - сообщает Ромик, гордо задрав подбородок, - придурок даже не знал, что туда мазать можно. Все руки себе исколол, ебанько.
   - Я говорю, там девчонки сидят, - показывая пальцем на дверь, продолжает Луи, он не желает выслушивать подробности вмазки, у него сейчас свои интересы, в которых нет места для собаколюбивой Куклы, - такую херь вытворяют, аж мурашки по коже. Пошли, посмотрим!
   Из колонок музыкального центра доносится "Waiting For The Worms" все тех же Pink Floyd. У них что здесь поставить больше нечего? Не, я, конечно, не против пинков, у них отличная музыка, серьезная музыка, вот только в моем состоянии под нее еще больше спать хочется. Нужно что-то более резкое...
   - Зай, ты как? Тебе получше? - Динь поглаживает мои плечи.
   - Угу.
   - На воздух не хочешь?
   - Угу.
   - Может, прогуляемся, сходим куда-нибудь?
   Ее забота подобна мягкому батуту - ты падаешь, ожидаешь приземлиться, отскочить и снова подняться в воздух, однако все происходит с точностью да наоборот, ты буквально ныряешь, становишься частью этого батута, он обволакивает тебя, засасывает внутрь, дарует чувство безопасности.
   Я смотрю на Ромика, на Луи, на Кость-Куклу, развалившегося возле батареи, разворачиваюсь и иду в прихожую. Динь-Динь следует за мной.
   - Э, вы куда? - кричит Ромик.
   - Убийца, - цежу я сквозь зубы, улавливаю вопросительный взгляд малышки Динь-Динь и затыкаюсь, закрываю рот обеими руками, словно стараясь сдержать рвоту - словесную рвоту.
   - Мы пойдем, прогуляемся, - говорит Динь-Динь уже из прихожей, помогая мне влезть в кеды, - Питеру-Пэни стало плохо, вы тут пока отдыхайте, а мы скоро вернемся. Ну что, пошли?
   Она открывает входную дверь, ключ долго не хочет поворачиваться в замке, берет меня за руку и выводит в темноту холодного коридора. В темноте сложно определить расстояние до стен, но я помню, что здесь всегда было узко. Опираюсь свободной рукой на чью-то дверь, это не Ромикова, от его квартиры мы уже отошли, и двигаюсь дальше. Динь-Динь помогает мне, поддерживает сзади, чтобы я не упал, накидывает на плечи какую-то куртку. Вскоре тьма расступается, впереди виднеется общий балкон, а перед ним - в конце коридора - лифт. Динь-Динь нажимает кнопку вызова, смахивает с моего лба мокрую челку, пока мы добирались, я жутко вспотел.
   Время зависло в немой паузе, я смотрю на двери лифта, жду, когда они, наконец, раскроются. Сердце замирает, перестает биться, потом подпрыгивает и снова пускается в пляс - аритмия, в случае с герычем, обычная тема.
   Динь-Динь нежно целует меня в щеку, заглядывает в глаза.
   - Ну что, мой волшебный порошок слишком волшебный, да? - Я медленно киваю в ответ. - Лапулечка моя, совсем еще маленький. Мамочка о тебе позаботится, вот увидишь.
   Мы заходим в кабинку, лифт со скрежетанием двигается вниз, однако мне кажется, что мы возносимся, еще мгновение и прорвем небосвод, улетим за пределы галактики, где растаем среди миллиардов сияющих звезд.
   Сколько еще у меня будет этих лифтов? Сколько дерьма вольется в вены, сколько подобных мне растворят свою жизнь в ложке? Я не знаю.
   Думал ли Алдер Райт, разрабатывая свою замену морфину, сколько жизней в конечном итоге погубит его новое изобретение? Задумывался ли об этом Хоффманн, какие чувства испытывали Байеры, приостановив производство героина в 1913 году? Скорее всего, им было поебать, они же не насильно впихивали его детям как лекарство от кашля, они просто дали зеленый свет на его приобретение, не проверив, не выявив возможных последствий. Это ошибка, все люди их совершают, так они говорили бы сейчас, так же говорил и Чарльз Суини - он просто делал свою работу, вот и все, поступал так, как ему велела родина. Результатом такой службы стали двести четырнадцать тысяч загубленных жизней, что в десятки, а может и сотни раз меньше, чем от вреда нанесенного Алдером Райтом, Феликсом Хоффманном и компанией Bayer AG.
   - Я вижу, вы кашляете?
   Терминатор, перед ним Алдер в черной военной форме, на правом рукаве свастика, держит флакон с героином, на белой обложке серая надпись на немецком языке: "farben fabriken. Vorm. Friedr. Bayer & Co. Elberfeld. Heroin". Алдер выглядит как Гитлер, этакий Адольф Райт.
   - Не желаете? - он протягивает флакон терминатору, тот держится за горло, по железным рукам течет кровь, видя замешательство на черепоподобном лице собеседника, Адольф Райт продолжает. - Да че ты очкуешь, тебя может вообще с первого раза не зацепит. Заебал, давай по дэхе.
   В следующее мгновение он падает, разрубленный напополам топором терминатора с неизменной надписью: Черема - Сила!!! Твою мать, что за говно здесь происходит?!?
   - Зай, не спи...
   Двери лифта расходятся, мы внизу - первый этаж. Выходим на улицу, Динь-Динь помогает надеть куртку, до этого без дела болтавшуюся на моих плечах. Глоток свежего воздуха возвращает меня к реальности. Продираю глаза, вижу свой дом, перед ним изрытый асфальт, понурые деревья клонятся к земле, вдалеке гудок поезда, из гаражей тянет бензином - я снова здесь, среди живых.
   - Ну что, куда пойдем? - голос Динь-Динь.
   - Куда хочешь.
   - Ну, не знаааааю, - она пожимает плечиками, - я бы, наверное, чего-нибудь выпила, может, в кафешку зарубимся?
   Ближайшее кафе - Пивной Бар, тупое название. Зеленая вывеска, большие прозрачные стекла, внутри несколько столиков с белыми скатертями, солонками и салфетками. Над барной стойкой маленький черно-белый телевизор, настроенный на первый канал и вещающий всякую чепуху. Бармен - женщина с копной каштановых волос, небрежно закрепленных на макушке, разливает в стаканы пиво. В углу трое мужиков - каждому в районе тридцати с небольшим, пропитые рожи, желтые от никотина пальцы, кривая ухмылка - стандартные представители данных заведений.
   Мы садимся возле окна, я спиной к залу. Пока Динь-Динь заказывает молочный коктейль и, нарываясь на непонимающий взгляд барменши, переключается на пиво, я смотрю в окно. Мыслей ноль, в голове шум, лязганье вилок по тарелкам и пьяные голоса.
   - Да, шикарное местечко, - говорит Динь-Динь, усаживаясь напротив меня, спиной к окну, - барменша вообще кадр. Я ей: молочный коктейль, пожалуйста, все равно какой. Она вылупилась, у нас только пиво, говорит, это пивной бар, деточка. Деточка, с каких это пор я стала деточкой?!
   - Ага, - я медленно киваю головой.
   - Знаешь, что меня больше всего убивает? - Она наклоняется вперед, заговорщицки подмигивает, смотрит в мои мутные, обдолбаные глаза, кивает на мужиков в углу. - Такая вот компания. Никогда не знаешь, что у них на уме, с виду обычные среднестатистические уроды, которым только и надо что глаза залить. Однако, стоит познакомиться поближе и тут ты понимаешь: не все так просто, они уже не обычные алкаши. Каждый из них старается показать себя крутым, клеится, чуть ли не под юбку лезет, понимаешь?
   Мыслей ноль.
   - В Питере такие тоже попадаются, но их там намного меньше. Когда мы туда приедем, я свожу тебя в бар "Рыжий Вельвет", познакомлю с местной клиентурой. Пиво? Это наркотик плебеев, такое в Питере не употребляют, в основном коктейли, таблеточки разные, травка и экстазин. Вот на это тебе и нужно перейти. Героин, это конечно хорошо, вот только он устанавливает некий барьер, - ее ножка под столом упирается в мою ширинку, - который нам необходимо преодолеть.
   Вот оно, прозвучало подобно выстрелу в упор, Динь-Динь хочет пересадить меня с одного дерьма на другое, чтобы оживить до этого мирно лежащего между яиц Прыгуна-младшего, сделать его своим постоянным партнером. Что ж, я в принципе не против. Может благодаря этакой пересадке - операции - мне даруют еще пару лет жизни.
   - Мне нужно в туалет.
   - Помощь нужна? - потягивая пиво из бутылки, спрашивает Динь, я отрицательно качаю головой, чувствую как из желудка поднимается очередная волна тошноты.
   Туалеты в барах всегда одинаковы - маленькое помещение метр на полтора, раковина, над которой висит желтая табличка с надписью "не работает", и унитаз с обоссанным ободком. Пол липкий, пристает к подошвам, запах мочи и кала такой, что глаза разъедает.
   Я склоняюсь над толчком, упираюсь руками в колени и раскрываю рот, тянусь языком к небу, дабы вызвать рвоту, однако кроме кашля ничего не выходит. За стеной слышен смех алкашей, звон стаканов, барменша прибавляет звук на телевизоре: "определенно, платье подходит к туфлям, но я бы посоветовал добавить к наряду изящный шарфик. Так сказать, для контраста".
   Состояние хуже некуда, смотрю на дно унитаза, вижу собственный силуэт, отраженный в коричневатой воде - овальная тыква, тонкая шея и огромные уши, торчащие из головы, словно спутниковые антенны. Сую два пальца в рот, это должно помочь, содрогаюсь всем телом, снова и снова, пока яйца не сводит - рвота извергается вниз ниагарским водопадом, наполняет унитаз - видимо, он засорен.
   "И туфли, черный цвет никогда не выходит из моды, но на сей раз я бы использовал красный, дабы заострить внимание на ногах". Выпрямляюсь и чувствую головокружение, рукавом вытираю рот, пальцы о джинсы, выхожу из туалета и тут же натыкаюсь на мужика - одного из троих, что сидели в углу. В нос ударяет запах застоялого пота и пивной перегар, мужик с подозрением глядит в мои глаза, заходит в кабинку. Пошатываясь, я направляюсь к Динь-Динь.
   - Смотри, - прикладываясь к бутылке, она кивает на барменшу, что приклеилась к телевизору, - передачка "Модный Приговор", почему-то все жирные суки старше сорока ее смотрят. Ты глянь, как она внимательно слушает наставления этого пидора. Не удивлюсь, если она еще и записывать будет, чтобы потом на рынке подобрать что-нибудь похожее. Манда старая, неужели непонятно, тут не в шмотках дело, никакие туфли и шарфы не скроют твоих лет и явного уродства на роже!!!
   Динь-Динь достает из кармана пачку сигарет и зажигалку, закуривает.
   - Здесь не курят, - бросает барменша, продолжая пялится в ящик.
   - Извините, - говорит Динь-Динь, будто дразнясь, - ладно, Питер-Пэни, я на улицу, ты со мной?
   Мы выходим наружу, холодный воздух приятно обдает лицо, успокаивает натянутые нервы, охлаждает кровь. Я наблюдаю за проезжающими мимо автомобилями, думаю о том мужике, что вошел после меня в сортир. Поворачиваюсь к двери, через стекло вижу, как он выходит из туалета, с недовольной рожей идет к своим дружкам.
   - Да уж, я думала, что буду скучать по Калуге, - затягиваясь и выдыхая сигаретный дым, говорит Динь-Динь, - однако на деле выясняется, что я по-прежнему ненавижу этот город. Здесь просто нечем заняться, торчать, бухать и снова торчать, а больше ничего.
   Калуга - пресноводная рыба рода белуг, семейства осетровых. Нет, это не то, не то на хуй!!! Калуга воспитала Циолковского, композитора Туликова, поэта Окуджаву, футболиста клуба "Амкар" Волкова и всеми известного самозванца, выдававшего себя за сына Ивана Грозного - Лжедмитрия II. Это великий город, мать твою, ты не смеешь о нем так отзываться!!! Калуга сыграла важную роль в отечественной войне 1812 года, фактически став крупнейшей тыловой базой русских войск. Здесь формировалось вооруженное ополчение для действующей армии, заготавливались фураж, продовольствие, собирались денежные средства. В годы второй мировой мы встретили противника с распростертыми объятиями, выдали ему ключ от города. Бабы раскрыли пизды, а мужики склонили голову на отсечение, однако это было не нашим решением - во всем виноват городской голова, что сейчас, что в годы второй мировой ему было насрать на граждан, его волновало лишь собственное благополучие. Естественно это был не один и тот же человек, но все равно, они оба пидоры. Именно от Калуги воины-освободители вместе с Красной Армией начали свою победную поступь, начав отсчет освобожденным от фашистов советским городам. Это тебе, блядь, не деревня и никакая другая хуйня, уважай мой город, чертова сука!!!
   - Зая моя, ты чего? - она нежно касается моего плеча, я непонимающе гляжу в ее сторону. - Чего губы надул, что-то не так?
   - Не, все в порядке. Просто херово как-то.
   - Ладно, сейчас я быстренько допью, и вернемся к Ромику, хорошо? - в ответ я киваю головой, на сей раз еле заметно, чтобы не вызвать очередную волну тошноты.
   Проходя за наш столик, я смотрю на троих мужиков в углу, те молчат, недовольно пялятся в нашу сторону. Барменша по-прежнему занята "Модным Приговором", вооружившись маленьким блокнотом и ручкой, она быстро записывает рекомендации ведущего программы, отчего вызывает глумливую улыбку со стороны малышки Динь-Динь.
   - Я же говорила, - хихикает она, усаживаясь на место.
   В следующий момент ее веселый настрой улетучивается, подобно пьяной отрыжке старого алкаша, когда к нам подходит один из трех мужиков, тот самый, что ходил в сортир после меня. Он садится, одну руку кладет на спинку моего стула, вторую на стол, на меня даже не смотрит.
   - Не возражаешь, если я с твоим приятелем перетру?
   Снова тошнота, теперь вызванная на свет нервной дрожью, прошедшей по всему телу от одной только мысли, о чем именно и как этот верзила хочет со мной перетереть. Наверняка все из-за переполненного моей блевотой обоссанного толчка. Но разве я виноват в случившемся? Виновата барменша, или уборщица, или кто тут у них должен заниматься засоренным сортиром?!
   - А что мы сделали? - спрашивает Динь-Динь.
   - Да есть тут один базарчик, - мужик не шевелится, в его каменной позе чувствуется сила и злость, вызванная наружу хмельным напитком, - он просто себя неправильно повел, хотелось бы выяснить пару вопросиков относительно его поведения. Я его бить не собираюсь, ты не ссы. Так поболтаем просто.
   - Ну, а здесь нельзя что ль поболтать? - Моя фея, моя заступница, сейчас ее защита выглядит жалкой по сравнению с этим верзилой.
   - Нельзя, давай пацан, на выход, - рукой, которую держал на спинке моего стула, он толкает меня в спину.
   - Да что он сделал-то?! - Малышка Динь-Динь срывается на крик.
   - Слышь, - он переключается на меня, смотрит прямо в глаза, - давай, вставай.
   - Он никуда не пойдет!!!
   - Эй, что у вас там? - Барменша убавляет звук на телевизоре.
   - Ну че, сам встанешь или тебе помочь? Давай, блядь, пошел!!! - Он хватает меня за шиворот, поднимает и ведет к выходу. Майка Velvet Underground врезается в горло, душит, как я душил Куклу, куртка сковывает движения.
   - Оставь его в покое!!! - Динь-Динь набрасывается на мужика, хватает его за руки, старается оттянуть в сторону.
   - Слышь, пизда, руки убери, - он останавливается, - убери, блядь, руки!!!
   - Какого черта здесь происходит?! - Барменша направляется к нам, в ее маленьких поросячьих глазах затаилась всепоглощающая ненависть, мы не дали ей узнать, почему именно ЭТА юбка не сочетается с ЭТИМИ туфлями. - Так, Гриш, отпусти парня, - теперь уже она цепляется в его руки, - отпусти, кому говорят! Что он тебе сделал?
   - Бля, да ты видела, что он там с толчком натворил? Это ж беспредел полный.
   - Так, унитаз там уже третий день засорен, дальше что?
   - А то, не хуй на пол блевать!!!
   На пол? Я не блевал на пол, во всяком случае, мне так кажется.
   - Ладно, - выдыхает барменша, - разберемся. Отпусти его.
   - Хуя с два, я его обучу правильным манерам, а потом пусть катится ко всем чертям!!! Давай, блядь, шагай, - мужик толкает меня в спину, майка расходится по швам, я выныриваю из куртки, падаю на пол, ударяюсь челюстью о кафельную плитку, чувствую пульсирующую боль.
   В следующий момент бутылка разбивается о край стола, двое мужиков в углу вскакивают с мест, в руках Динь-Динь розочка.
   - СТОЙ СУКА, ДАВАЙ СЮДА КУРТКУ, ТЫ ЕБАНЫЙ ВЫБЛЮДОК!!!
   Барменша в шоке, мужик медленно поднимает руки.
   - ОТОШЛИ ВСЕ!!!
   Угрожая розочкой, Динь-Динь помогает мне подняться, вырывает куртку из лап громилы, и мы выбегаем из бара. Заворачиваем за угол, пробегаем через двор, минуем какую-то железную решетку, потом на горке сворачиваем к мини-рынку. Я поскальзываюсь на грязи, падаю на колени, джинсы в дерьме, майка порвана - полный пиздец!!!
   Вскоре мы оказываемся возле детского сада, останавливаемся, переводим дыхание. Меня снова рвет, теперь на стену стоящего рядом дома. Динь-Динь поглаживает меня по спине, садится на корточки и, задыхаясь, начинает смеяться. Я прошу сигарету, закуриваю, сажусь рядом с ней, прислонив руку ко лбу и открыв рот.
   - Заебательский бар, - продолжая смеяться, говорит Динь-Динь, - надо будет как-нибудь повторить, да?
   - Майку жалко, - во мне поднимается волна гнева, - этот сучий потрох порвал мне майку, мою, блядь, любимую майку!!!
   - Ничего страшного Питер-Пэни, в Питере я тебе сотню таких куплю, вот увидишь. Там есть все, что тебе нужно и даже больше, и все это будет твоим. Там никто не станет бычить из-за облеванного сортира. Культурная столица, зая моя, культурная.
   Меня дико ломает, все тело трясет, пот застилает глаза, в голове черт знает что, состояние такое словно в нее залили жидкость для прочистки труб, по которым, вдобавок, долбят молотком. Все конечности выкручивает, тянет мышцы, и яйца сжимаются с пульсирующей болью. Меня тошнит, закрываю глаза и тут же ощущаю вертолеты, крутит кишки, я хочу срать, блевать и ссать, и все одновременно.
   Смотрю на стекающую по стене рвоту, делаю затяжку и выкидываю сигарету за забор Детского сада. Поднимаюсь, беру малышку Динь-Динь за руку и направляюсь к двенадцатиэтажке.
   На сегодня прогулок достаточно.
  
  

.ОБЛОМНЫЕ ЧЕКИ.

   Я просыпаюсь рано утром, не помню, как засыпал, до скольких мы сидели, ничего не помню. Сейчас это не важно, потому как тело мое выкручивает до опизденения, в голове одна только мысль - проставиться, и как можно скорее. Все остальное подождет. Поднимаюсь, ноги дрожат, мыча, словно голодная корова после хорошей ебли, бреду в зал. Ромик шмыгая носом, коптит ложку, его тоже потряхивает, Кукла занят болтовней с Луи - эти двое выглядят так, словно вообще не на системе, резвые черти, все им по хуям. Динь-Динь распечатывает баяны, замечает меня и приветливо улыбается. Меня складывает пополам, сажусь рядом с Ромиком, говорить не могу, киваю на ложку.
   - Чеки кончились, - отвечает он, - на ложки перешли, так что каждый сам готовит. По кубешнику в рыло.
   Разворачиваюсь к Динь-Динь, та передает мне ложку, чек и зажигу, помогает растолочь порошок, добавляет воды и готовит баян, я тем временем чиркаю зажигалкой. Россыпь искр фонтаном подскакивает к моему носу, в глазах зайчики, сейчас, после пробуждения, в преддверии ломок, они кажутся мне адским пламенем, выжигают сетчатку. Очередная попытка, на сей раз барабан срабатывает исправно, подношу ложку, держу над огнем и жду.
   - Надо было больше брать, - говорит Ромик Динь-Динь.
   - Я и так много взяла, никто не виноват, что вы здесь такие оголодавшие.
   - Точно, бля, сейчас бы шоколадку заточить.
   - Хуятку, еб ты.
   Кукла, как всегда мимо ворот. Его, как закоренелого торчка, коробит тот факт, что человек, сидящий на черном, голодающий, забывающий про пищу в связи со своим нездоровым пристрастием, вдруг с какого-то перепугу захотел сладкого. Он себе подобного не позволяет, все накопленное спускает на чеки - уже какой год.
   - Динь, дай инсулинку с фильтром, - говорит Ромик, перенимает кубовый шприц и кусок ваты, белой как облако, вбирает кипящую коричневую грязь, создавая тучу, после чего выбивает пузырьки воздуха, перетягивает руку и проставляется.
   Я всегда завидовал Ромиковым трубам - олдовые и мягкие, дерева практически нет, все на поверхности и их до хуя, это ж блядь мечта, можно и так сказать. А вот у меня по этой теме голяк, на руках дерево, паховые уплыли глубоко под кожу, в шею я вообще после определенного момента не мажусь, остаются только подмышки, хуй да ноги - вот и все мои дороги.
   - ЗАЕБИСЬ, - рычит Ромик, падая на спину и закрывая глаза рукой. Это важно, во время прихода нельзя растрачиваться на окружение, нужно отрешиться от мира, воссоединиться с великой силой ширева и надрачивать душу, пока та не кончит. А внешние раздражители для такого онанизма, как дряхлая пизда, раскрывающая лоно перед молодым членом, только с ритма сбивают.
   - Ну что, помощь нужна? - спрашивает Динь, я киваю в ответ.
   У нее очень мягкие руки, такими в пору больных на койках проставлять, она искусно вводит иглу под кожу, поддевает венку, тянет поршень на себя, после чего опускает. Все проблемы и вся боль отходят на второй план, я как жидкость, выливающаяся из бутылки, расплываюсь на полу рядом с Ромиком, так же как и он отгораживаюсь от мира, обрезаю нити и, словно воздушный шарик, отдаляющийся от земли, лечу ближе к небу.
   Дыхание затормаживается, становится глубоким, во рту сухость, где-то внутри, примерно между сердцем и желудком, лопается пузырь с краской, и она разливается во все конечности, согревает меня изнутри, вызывает россыпь мурашек. Состояние такое будто сейчас чихнешь, потом будто сейчас кончишь, и уже после накрывает с головой, наступает приход. Голоса вокруг звучат странно, я слышу интонации, которые раньше не слышал, просекаю те вещи, о которых и подумать не мог, но сейчас все это не имеет значения, мне нужно уйти, зарыться в себе и не вылезать на поверхность, пока не пройдет это сладкое чувство.
   И я ухожу, прорываю реальность, словно полиэтиленовую пленку и несусь навстречу героиновой дреме, растворяюсь в ней, становлюсь ее полноправной частью - пусть ненадолго, но эти несколько минут мы проведем вместе. Мгновения достойные того, чтобы отдать за них всю оставшуюся жизнь. Кажется, будто все на свете теряет смысл, перестает быть важным, становится пустым и безликим, и только вот эти три минуты прихода не теряют былой привлекательности, они по-прежнему прекрасны, и я растворен в них.
   - Динь, дай сигарету, - Ромик выплывает из прихода, словно медленный многотонный лайнер, разрывающий перед собой водную гладь, - и музыку включи.
   Он ушел, но я все еще здесь. Слышу, как чиркает зажигалка, как Динь подходит к музыкальному центру и щелкает на кнопку "play". Музыка, льющаяся из динамиков, настолько приглушена, что ее практически не слышно. Это скорее фон крутящейся ленты, нежели сама мелодия, словно находишься на другом конце планеты и пытаешься услышать величайший концерт всех времен и народов, гремящий далеко за горизонтом.
   Я разлепляю глаза.
   - Не, Динь, там кассеты плохо работают, переключи на диск, там сверху кнопка, - Ромик трет ладонью лицо, нижняя губа оттянута книзу, глаза полузакрыты, дым от сигареты в другой руке поднимается вверх и зависает под потолком разорванной сетью.
   - Ром, я не знаю где.
   - Бля, - он выдыхает, кладет голову на плечо и смотрит на меня, потом вновь поворачивается к Динь-Динь, - ладно, забей.
   Луи лежит возле двери, распластавшись на полу словно звезда, рядом с пустым баяном, когда он успел проставиться? Кукла же вообще не собирается, во всяком случае, у меня создается такое впечатление. Сидит и втыкает в окружение, будто только что пришел, и вообще с торчковской жизнью ничего общего не имеет. Да и хуй с ним, нам же больше достанется.
   - Пэни, с тобой все в порядке? - лицо Динь возникает передо мной, слишком неожиданно, будто из тумана выползает.
   - Да все с ним в порядке, - отрезает Ромик, махая рукой, - нужно по воздуху пройтись, кислород по трубам разогнать, - он обводит взглядом комнату, - вот это помойка, блядь...
   - Ща Луи всплывет, и пройдемся, - говорит Кукла из своего угла, - Динь, я свой чек с собой заберу, ладно?
   Она кивает в ответ, глядит в мои мутные глаза и улыбается. Моя фея, мое сокровище, мой маленький ангел, она всегда любила меня. Я вспоминаю нашу первую встречу, как раз после того, как мы перестали общаться с Уфо, я был у Пушкина - редкая удача, когда он запускает тебя в свою квартиру. И там я встретил ЕЕ - сухие, тонкие волосы, серое лицо, впалые щеки, острый нос, синяки под воспаленными глазами, ужасно худая. На тот момент ее вес составлял около тридцати килограмм, позвоночник торчал из спины, казалось, будто передо мной стоит костяной каркас, обтянутый пергаментной кожей. Динь - представилась она, Питер-Пэн - в шутку ответил я. Не знаю, что тогда между нами произошло, и какая искра пробежала, вот только не заметить наших симпатий было невозможно. И это еще одна странность - сидя на героине, ты не думаешь о женщинах, тебе плевать на отношения, плевать на секс, член выполняет сугубо физиологическую роль, оправляет мочевой пузырь и не более, но тогда, держу пари, он даже приподнял головку. Женитьба, орал Пушкин, сидя в кресле, я буду работником ЗАГСа!!! Мы переглянулись, на ее торчащих скулах заиграл легкий багрянец, а верхняя губа соскользнула вниз в надежде прикрыть недостающие передние зубы. Мы взялись за руки и подошли к импровизированному алтарю, который создал Пушкин - на стеклянном столике он положил два баяна, это были наши кольца, он же накинул на голову Динь-Динь белую салфетку, которая заменяла ей фату невесты. Согласен ли ты Прыгун, взять в законные жены Динь-Динь, любить и почитать ее, страдать с ней в ломаках, отдавать свой последний дозняк и умереть с ней от передоза в один день? Я ответил, согласен. Так же ответила и Динь-Динь. Властью данной мне свыше, как вашему барыге, продолжал Пушкин, объявляю вас мужем и женой, а теперь, в знак своей любви, по традиции обменяйтесь кольцами. И он, улыбаясь, словно лукавый, протянул нам наши баяны. Мы проставились, сначала Динь-Динь, а потом уже я. Это была наша свадьба.
   Уже после я познакомил ее с Ромиком и Варщиком, отдельно с Луи и Куклой, а потом она уехала в Питер, слезла с иглы, прибавила в весе до нормы, вставила зубы и вернулась за мной. Моя фея, мое маленькое счастье.
   - Знаете, что я обо всем этом думаю, - ковыряя спичкой в зубах, говорит Ромик, - все это опизденелый бред, чес слово.
   - Ты о чем?
   - Кто я? А где еда? - переспрашивает он, глядя на спичку, тихо смеется и кидает ее на пол. - Бля, я ж не ел. Я говорю на воздух надо, заебался уже дома сидеть, как там кореш твой, очухался?
   - Луи? - Кукла тормошит лежащего старика, тот раскрывает глаза, поднимается и трет руками лицо. - Тут народ на воздух собрался, ты как?
   Луи одобрительно кивает головой, поднимается и идет в прихожую, Кукла следует за ним. Ромик с Динь-Динь роются в шкафу в комнате мамаши Хо, находят для меня старый джемпер и футболку "Prodigy", в которой Ромик еще в детстве шнырял, помогают одеться.
   Кстати, заебательское тогда время было. Постоянные войны между фанатами Prodigy и Nirvana, еще в школе. Кричалки: Prodigy параша, победа будет наша, или же Nirvana параша, победа будет наша - от перемены мест слагаемых сумма не менялась. Хуль, самые популярные группы на тот момент и ничего ты с этим не сделаешь. Помню, идешь домой и каждый второй к тебе приебывается с вопросом что слушаешь? А слушали тогда либо первых, либо вторых, третьего, как говорится, не дано. Причем пизды-то все равно получишь, независимо от ответа, даже если назовешь правильный вариант, что было проще простого - чуваки тогда носили майки, шорты и сумки с названием любимой команды, так что ошибиться, просто невозможно. Удовлетворенные первым ответом, они задавали следующий вопрос - назови пять альбомов, или назови десять песен, не важно. Если ты отвечал и на это, тогда просто получал по ебальнику для профилактики и с напутственными словами "чтоб майку носил, чтоб и дальше слушал", отправлялся домой. Определенно, заебательские были времена, не то, что сейчас.
   Низ живота заполняется тревожным чувством неизбежности, оно пробивается сквозь поры вонючим смрадом, преодолевая все мыслимые и немыслимые барьеры, ударяет в нос и бьет по яйцам с такой силой, с какой только возможно. Это жизнь, ее удары всегда неожиданны, всегда отточены до уровня боксера, к ним невозможно подготовиться, невозможно избежать. Ты просто принимаешь их как естественный ход событий и по возможности стараешься удержаться на ногах.
   Я держусь, пошатываясь, иду по железнодорожным путям, все джинсы в мазуте, ботинки в глине, лицо и уши обдает холодным ветром, от липких подмышек сквозь колючий джемпер тянет застоялым потом. Рядом со мной Ромик, склонив голову и засунув руки в карманы куртки, он изредка поддает носком камень, который перепрыгивая через шпалы, в конечном итоге, улетает в кусты. Динь-Динь вместе с Куклой идут впереди, Луи самый последний, плетется позади шеренги и периодически срывает пожухлую траву, что-то вроде букетика делает. Торкнуло мужика, иначе и не скажешь.
   Вокруг нас заросли репейника, редкие гаражи, лай собак, доносящийся со стороны пожарной части, грязь и битое стекло, как явный признак приближения Стеколки, которая вскоре возрастает из-за понурых деревьев бесформенным нагромождением труб и заброшенных цехов. Она не изменилась, все тот же урбанистический уголок, в котором время зависло на немой ноте. Тепловоз, стоящий возле одного из цехов, покрытый толстым слоем ржавчины, так что не определишь какого он раньше был цвета, кажется, до сих пор ждет отправки очередной порции стекла. На земле, помимо смятых пластиковых бутылок, оставленных здесь разносортной молодежью, горы затвердевшего песка, железные пробки, шприцы и разорванные пакеты с засохшим клеем внутри.
   Но мы не сворачиваем, мы идем дальше - по шпалам, мимо свалки старых автомобилей, наваленных друг на друга грудой проржавевшего металла, среди которого выделяется лишь белая карета скорой помощи, на самом верху. Луи предлагает полазить здесь какое-то время, но мы одергиваем его, движемся дальше.
   Динь болтает с Куклой, и сквозь шум ветра я слышу ее слова, она говорит, что ширево закончилось и что нужно надыбать еще, мол, здесь неподалеку, кореш ее живет. Мне казалось, я знаю всех торчков в округе, а уж знакомых Динь-Динь и подавно, но видимо я был не прав.
   Вскоре упираемся в плиты бетонного забора, одной не хватает, и мы проходим через образовавшуюся брешь. Минуем небольшой овраг, с маленькой речушкой, протекающей из трубы и подозрительно благоухающей канализацией, после чего попадаем на заброшенную спортивную площадку. Хотя, это скорее футбольное поле - да, точно, оно самое. Железные ворота давно заржавели, возле штанги ютится сдутый мячик, густо облепленный грязью. Дальше виднеется ряд покосившихся девятиэтажек, панельные, с узором из мелких камушков. Направляемся туда, перелезаем через решетку, об которую я ударяюсь головой, поднимаемся по вытоптанной тропинке, выходим на дорогу. Асфальт изрытый, в многочисленных ямках и трещинках застоялая вода.
   - Бля, куда мы идем?
   - Все нормально, Ром, - оборачиваясь, говорит Динь-Динь, - мы уже пришли.
   - Куда? - подает голос Луи, смотрит на свой букетик, очевидно пытаясь вспомнить откуда он взялся, после чего небрежно выкидывает его в кусты.
   - К хорошему знакомому.
   Заходим в подъезд одного из домов, лифт не работает, пешком поднимаемся на третий этаж, стены, облупленные, краска давно свернулась и стала походить на увядшую листву, исписаны и мочой, и надписями, и рисунками. Обычно в таких домах есть что почитать, сразу узнаешь о жителях много нового, например, прочитав одно из сообщений можно узнать, что Надя из 55 квартиры блядь, и что дает она всем подряд, а некий Гриня страдает сифаком, что Михал Львович старый мудак, а вот и про нашего брата: "Цигулька торчок - героинщик и сморчок", ну что могу сказать? Ахматова отдыхает.
   - А вот и наша квартирка, - выдыхает Динь-Динь, останавливаясь.
   Там, где должен располагаться дверной звонок из стены торчат два толстых провода, перекрученные черной изолентой, судя по слоям пыли, звонок не работает уже несколько лет. Обивка двери изодрана, скорее всего гвоздем, уж больно линии неровные. Из раскрытых ран торчат тонкие кусочки веревок и пожелтевшей ваты, прекрасная должна быть хатка, особенно если судить о ней по запаху соды, льющемуся откуда-то изнутри. Такой же запах стоит на площадке Пушкина.
   - Сим-Сим откройся, - говорит Динь-Динь, смешно понизив голос и шевеля пальчиками, словно подражая привидениям из старых фильмов.
   Проходим внутрь, дверь в таких домах обычно не закрывается. Стандартный гадюшник - на полу в прихожей разбросаны банки типа тех, в которых раньше солутан продавали, пакеты из-под китайской лапши, пустые пачки от таблеток в чем-то отдаленно напоминающем засохшую блевотину. На стенах куски дерьма или еще чего-то коричневого, хуй проссышь. Выцветшие обои подраны, исписаны химическими формулами. Проходим по коридору, естественно задеваем банки на полу. Динь-Динь останавливается, я слышу, как скрипят половицы, но это не мы, мы стоим на месте.
   - Свои!!! - Кричит она, встав на носочки.
   Через мгновение из дальней двери выглядывает дуло двустволки. Я даже не сразу соображаю, что происходит, Кукла пулей вылетает обратно за дверь, отпихивает Ромика, громко матерясь, прыжками спускается с лестницы, мы даже не успеваем его остановить. И тут мы слышим голос двустволки. Внутри у меня все замирает, покрывается льдом.
   - Кто именно?
   - Свои, - повторяет Динь-Динь, - Вась, убери ружье!!!
   Двустволка медленно скрывается за дверью, и ей на смену выглядывает половинка продолговатой морды.
   - Динь, это ты?
   - Я.
   Пауза.
   - Ты что, вернулась?
   - Да, только не одна.
   Длинная пауза.
   - Народ проверен?
   - Проверен, на все сто.
   Более длинная пауза.
   - Тогда... заходи.
   Он распахивает дверь, и я выдыхаю с таким облегчением, словно месяц страдал от запора, а теперь, наконец, просрался. Всей толпой проходим в его комнату, хотя это не комната - комната это слишком громко сказано, скорее коробка с матрасом в углу, заваленном различными лохмотьями, и табуреткой возле окна с надломленной ножкой.
   Не обращая на нас никакого внимания, он прислоняет ружье к стене, опирается на него и усаживается на пол. Одна его нога, раздутая, как у слона, полностью замотана эластичным бинтом, желтым с коричневыми пятнами, вторая же напоминает спичку, руки костлявые, в ссадинах и болячках, торчащие ребра, словом человек-гниль, на последней стадии своего никчемного существования. Торчок в стиле Варщика, у которого уже нет жизни, то есть нет выбора, нет возможности что-либо изменить. Изо дня в день он насаживает себя на тонкий хоботок иглы, не для достижения прихода, не для того чтобы получить удовольствие, а просто, чтобы нормально себя чувствовать. Забыть о гниющей ноге, о вечно-бурчащих работниках жека, которые требуют с него плату за квартиру, свет, воду и угрожают выселением, забыть о том, что он скоро сдохнет, и просто расслабиться. Вот единственное, что его интересует.
   - Чего с ногой-то? - спрашивает Динь-Динь.
   - Да, в пизду, нет ноги, тромб образовался, теперь гниет.
   - Понятно, а Кукла куда побежал? - продолжает она, в ответ мы с Луи пожимаем плечами, - вот дурак.
   - Дурак и членосос, - вяло улыбаясь, поправляет Луи.
   - Василий Штокол, - человек-гниль в знак приветствия, протягивает мне руку, смотрит на Динь-Динь, - ну что родные, чего хотели?
   - Слышь, а ты всех так встречаешь? - Ромик кивает в сторону двустволки.
   - Издержки производства, не боись, не заряжено, - он почесывает вены, - Я заряжен, оно нет.
   Я уже начинаю жалеть о том, что приперся сюда, ежу понятно, что никакого ширева мы здесь не найдем, если оно и было, то давно спущено по трубам. Легче у Пушкина в долг взять - что, кстати, вообще невозможно, хоть ты подыхай у него перед дверью, в долг сучара не дает - чем здесь на дозняк нарваться.
   - Вась, нам тут нужно кое-что, - слегка в застенчивой манере, говорит Динь-Динь, - сможешь помочь? Я в долгу не останусь.
   - Как там, в Питере-то, все стреляют? - его тонкие губы разъезжаются в самодовольной улыбке.
   - Вась, ты меня слышишь?
   Штокол смотрит на Динь-Динь непонимающим взглядом.
   - Чего?
   - Нам пару чеков нужно в долг, у тебя есть?
   - Чеки? - переспрашивает он с таким лицом, будто его о говне каком спрашивают. - А, еб ты, есть, конечно, а че, сильно надо, да? Не, ну, ща время такое, всем надо. А кому, тебе надо, или друзьям твоим, а? Кому?
   - Нам надо.
   - Кому?
   - Нам, Василий. Нам и Динь-Динь в том числе, - вмешиваюсь я, Штокол разворачивается, вместо зрачков у него две маленькие точки, глаза стеклянные, да эта сука упорот в кашу. Впрочем, кто бы сомневался.
   - Василий Штокол, - он снова протягивает мне свою руку.
   - Вась, посмотри на меня, - малышка Динь разворачивает его к себе, - где чеки, можешь сказать?
   - Чеки? Могу, а че, легко.
   - Где?
   - Кто?
   - Чеки твои, где?
   Я вместе с Ромиком и Луи начинаю тупо ржать над этим чепушилой, причем Ромика от смеха даже пополам складывает и он опирается рукой на мое плечо, чтобы не упасть.
   - Мои, - он гордо тычет себя пальцем в грудь, - я там покупал кой-чего,... откладывал,... чтоб если что... оно ж все нужно, да?
   - Да-да, Вась, где они?
   - На этой, - он вытягивает руку и щелкает пальцами, будто вспомнить пытается, - как ее? В сортире, во... там они лежат, иди, возьми. Мне-то оно может и не к чему, да?
   Перешагивая через мусор на полу, мы идем в туалет, пытаемся включить свет, однако ничего не выходит, видимо Вася-Хуй лампочку вывернул, чтоб если менты нагрянут, в темноте продукции не разглядели. А что, вполне возможно, учитывая его паранойю. Благо у Динь-Динь есть зажигалка, волшебный спуск наманикюренного пальчика и беспроглядная темень сортира отступает на второй план. Здесь вообще ничего нет - ни унитаза, ни раковины, ничего - пусто. В углу, прямо на полу, картонная коробка из-под обуви, этакий сейф для ленивых - открывай да бери. А мы и не гордые, возьмем, да еще и спасибо скажем.
   Внутри у меня все трепещет от представляющейся возможности заполучить халявный дозняк, я как девственник стоящий голым перед опытной шлюхой с пиздой наголо, нагло выставляющей ее на всеобщее обозрение.
   - Погудим, - потирая ладони, Луи направляется к тайнику, пошатываясь, мы следуем за ним. Динь-Динь освещает нам путь зажигалкой, открываем коробку и замираем в ступоре, - это че за хуйня? Ебана мать, че за хуйня, сука?!
   - Ты поглубже копни,- шепчет Ромик, ковыряя пальцем во внутренностях коробки, - мож там есть че...
   - Ну-ка, дай сюда, - Динь вырывает "сейф" из рук Луи, выходит в коридор и вытрясает все его содержимое на пол, - здесь ни хуя нет!!!
   Конечно, Динь соврала, в коробке было - пара чеков за ливерную колбасу, стоимостью сорок пять рублей и шестьдесят три копейки, купленной несколько месяцев назад. Тройка чеков на покупку пластыря, бинтов и антисептиков, общей суммой в шестьдесят пять рублей и сорок две копейки, чек за матрас, этот Штокол купил год назад. Чек на покупку пяти гандонов - зачем, хуй знает, десяти баянов и восьми рубашек, непонятно как затесавшихся среди всей этой галиматьи. Чеки на прочие приблуды, но, ни одного намека на герыч.
   Мы в полном ахуе, смотрим на все это говно и не верим своим глазам, нас наебали по крупному, по-другому и не скажешь. Даже нет, не так, мы сами себя наебали, поверив этому куску разлагающейся плоти.
   Возвращаемся обратно.
   - Вась, ты че прикалываешься?! - Динь сходу сует пустую коробку под нос Штоколу, тот вытаращивает глаза.
   - Че там, нет ничего? Блядь... а я ведь там колбасу и мясо... ну, что покупал там... все хранил, чтоб если что...
   - Слыш, а Штокол, это кличка? - вдруг спрашивает Ромик, его будто не волнует потеря возможного дозняка, хотя когда его отпустит, и ломак тихой поступью будет подбираться к изнемогающему телу, придурок сильно пожалеет о подобных приколах.
   - Что?
   - Он говорит Штокол, это кличка? - смеясь, повторяет Луи.
   - Фамилия моя. А вы кто, вообще? - его лицо меняется, становится озлобленным, с трудом он поднимается на ноги, стараясь перенести вес на относительно здоровую ногу.
   - Василий, да мы свои, - говорю я.
   - Да? - Пошатываясь, он задирает подбородок. - Народ проверен?
   Ромика разрывает в очередном припадке смеха.
   - У тебя герыч есть? - напрямую спрашивает Динь-Динь.
   - Герыч? Не, нет... а, ты про эти чеки спрашивала? Так бы сразу и сказала, я уж давно на медленном не сижу, на него сантиков не хватает, я терь на барбитуратах, - Штокол разводит руками, словно оправдываясь, - дешевле и приход не плохой, так что вот. Как там, в Питере-то, все стреляют?
   Ловить нечего - страшная догадка подтвердилась. В полном обломе мы покидаем квартиру, выходим на улицу. Куклы естественно уже нет, собачий член наверняка на полпути к дому, бежит с дерьмом в штанах, в прямом и переносном смысле. Мы следуем его примеру и так же расходимся, день потерян. А завтра, завтра пиздец...
  
  

.ПОХОРОНЫ.

   Когда я зашел в подъезд, первое, что бросилось в глаза, крышка гроба, прислоненная к почтовым ящикам на лестничной площадке. Черная бахрома, свисающая по бокам, и пластмассовый крест, казалось, смотрели прямо на меня, и я замер пораженный безумным зрелищем.
   Уже дома я не услышал привычного фона работающего телевизора, и вместо дерьма почувствовал запах медицинских препаратов и перегара, и тогда я понял, что произошло.
   Мать сидела на кухне, подперев одной рукой голову, а второй держась за стакан, как будто только благодаря ему, она еще не упала. На столе помимо крошек от хлеба стояла полупустая бутылка водки, отбрасывая причудливую тень на лицо матери, скрытое в прожилках спутанных волос, и пепельница, доверху заполненная бычками.
   Я разулся, заметив при этом, что телефонный шнур выдернут из розетки, после чего прошел на кухню, сел на табурет рядом с уставшей женщиной. Дрожащей рукой она потянула стакан ко рту и, сделав несколько жадных глотков, молча, поставила его обратно на стол.
   - Он умер через полчаса, как ты ушел, - тихо сказала она, я не знал, что ответить, а потому просто молчал, - ты завтра только не уходи, ладно? Завтра похороны будут.
   - Мам...
   - Отец звонил, интересовался как ты. Послала его ко всем чертям, сказала, чтобы он к нам и близко не подходил, он разорался, назвал меня шлюхой, представляешь?
   - Мам...
   Она замолкает, и только тогда я понимаю, что мне и впрямь нечего сказать, ровным счетом нечего. Все слова, словно выкачали, оставив лишь базовый слой междометий. Ладони потеют, я силюсь найти нужные слова в поддержку матери, но вместо этого лишь тупо раскрываю рот, пока не осознаю всю глупость данной затеи. Иногда молчание лучше всяких слов.
   - Может и вправду в шлюхи заделаться, а?
   - Мам, не надо...
   Ее плечи дрожат, на щеках сверкают дорожки слез, соленые кристаллики зависают на подбородке, после чего с капающим звуком ударяются о дно стакана. Мне хочется обнять ее, это вроде как правильно в данной ситуации, но я не могу, гордость не позволяет.
   - Ладно, - она вяло улыбается, - все будет нормально, справимся как-нибудь, да, сынок? Заторчим вместе, хоть что-то общее появится.
   - Мам, пожалуйста, не надо.
   - У тебя сигареты есть? Страсть как хочется курить.
   Она закрывает рот рукой и с булькающим звуком старается сдержать рвотные позывы. Вскакивает с места, шатаясь, спешит в сторону туалета, ее ноги заплетаются, и она чуть ли не падает, повисая на моих руках. Я помогаю ей добраться до унитаза, держу за талию и слежу за тем, чтобы волосы не попали под струю блевотни. Странно, но никогда прежде мы не были так близки, в физическом, да и в моральном плане. Я уже и забыл, что означают эти броские четыре буквы - мать. Забыл исходящее от нее тепло и ласку, аромат печеных пирожков на день рожденья и новый год, забыл, когда в последний раз разговаривал с ней, вот так просто, открыто, без каких-либо стеснений. Забыл о самом понятии матери, преобразовав его в пустое место.
   - Ой, я не могуууууу, - вытирая рот тыльной стороной ладони, она рыдает во весь голос, я поднимаю ее и веду в зал, посреди которого на двух табуретках стоит гроб с дедом, стараясь не смотреть, укладываю мать на диван, - Илюшенька, за что мне это, за что?! Господи, не могу я больше... не уходи только, пожалуйста, сынок, посиди со мной, посиди, милый мой, пожалуйста.
   - Все хорошо, мам, я не уйду.
   Я и в самом деле остался с ней, слушая стенания и гладя ее по голове, пока та не уснула. Только после этого я собрался с силами развернуться и посмотреть на деда. Он лежал в гробу в старом коричневом костюме, по пояс накрытый кружевным саваном, ноги в ботинках перевязаны бельевой веревкой, руки сцеплены в замок, пальцы набухли, синюшные ногти, словно готовы отлететь в стороны при малейшем надавливании, рот открыт, ноздри странно почернели, глаза провалились. Кожа неестественно желтая, в пигментных пятнах, седые волосы убраны во что-то отдаленно напоминающее прическу.
   Вскоре я займу его место...
   Наутро состоялись похороны, и нашу квартиру наводнили старухи, несколько тучных соседок, которые сгрудились вокруг деда, то и дело поправляя ему лацканы пиджака и прическу, трогали лоб, будто измеряя температуру, проводили рукой по его щекам и лезли с тупыми советами: "Ой, да у него рот открыт, Алевтин, может платочком подвязать? Нет, думаешь не надо? Слушай, Аль, его, наверное, марганцовочкой помыть надо было, ты помыла?" Для них эти похороны сродни излюбленной телепередаче, некая замена надоевшему ящику. Они с дедом и знакомы-то не были, во всяком случае, старые мандавохи раньше у нас не появлялись. Я бы запомнил.
   С собой они принесли венки, этакий пропуск на частную вечеринку, можно конечно и без этого обойтись, но с венком-то точно не выгонят. Я ненавидел их всем сердцем, ненавидел за то, что не мог ничего сделать, я тупо завис, сидел рядом с дрожащей матерью, то и дело поправлявшей свой черный платок, и гладил ее по спине, в то время как эти мрази, старые одутловатые суки, удовлетворяли свой интерес, посредством моего деда.
   - Ох, - тяжело вздохнула одна из них, будто в гробу на самом деле лежал ее родственник, а не какой-то сосед, которого она практически и не знала, - жалко-то как, такой молодой. Аль, а вы отпевание-то заказывали?
   После этого вопроса все остальные бабки, словно по команде подняли головы. Вот, блядь!!! Для них жизнь - это гребаное шоу: Малахов крест, Пусть говорят, Суд Присяжных, Модный Приговор, шоу должно продолжаться!!! Посмотреть на мертвеца в гробу, это заебись, но еще лучше и на отпевание сходить, вот где зенки-то можно вылупить, вот где, блядь, оторваться на полную катушку. И срать, что у людей горе, плевать на моральные устои, на родственников и покойника в том числе, даешь вечеринку пожилому содружеству!!!
   Мать не в силах ответить, лишь отрицательно качает головой.
   - А что же вы, надо было заказать, - убаюкивающе воркует старуха, - это не вам, это ему надо. Что ж ты, без отпевания никуда.
   Одна из соседок, живущая прямо над нами, самая тощая из всех присутствующих, задерживает взгляд на матери, прищуривается, стараясь получше ее разглядеть, переводит взгляд на меня, снова на мать.
   - Алевтина, детонька, может тебе крепенькой налить, а? Все легче станет.
   На сей раз мать соглашается, и я считаю раз, считаю два, считаю три...
   - Слушай, а сколько же гроб такой стоит?
   ...считаю четыре, считаю пять...
   Не знаю, как мне удалось усидеть на месте и не раскидать всех этих пиздоделок, но я выдержал. К подъезду подкатил раздрыганный ПАЗик, и гроб с дедом вынесли во двор, здесь уже собралась целая толпа, в большинстве все те же старухи, плюс несколько детей, нагло маячащих в толпе и громко обсуждающих происходящее. Мать к тому моменту разобрала икота, которая и не думала прекращаться... и я считаю шесть, считаю семь...
   Наконец мы сели в автобус и поехали в сторону Литвиново, на кладбище. По пути, ПАЗик подпрыгнул на кочке, и голова деда склонилась набок, вызвав тем самым оживленные вздохи со стороны соседок-любительниц-сериалов.
   И я считаю восемь, считаю девять, считаю десять...
   Похороны превращались в цирк на колесах, картину дополнял мой костюм. Нет, с пиджаком, рубашкой и брюками все было в порядке, вот только ботинок к ним не нашлось, и мне ничего не оставалось, как влезть в кеды. Что ж, пусть маразматичные суки повеселятся, сегодня же их праздник, верно?
   Мать продолжала икать, и эта блядская икота не отпускала ее, даже когда могильщики замученным голосом произносили давно вызубренные слова.
   - Вначале прощаются родственники, затем друзья.
   Мы с матерью подошли к гробу, икнув, она поцеловала деда в лоб, я же просто провел рукой по его плечу, выказывать свои чувства при посторонних я не хотел, мне было стыдно. Затем прощались соседки, некоторые так же целовали в лоб, другие просто смотрели и отходили в сторону.
   Затем два могильщика, от одного из которых исходил ядовитый шлейф перегара, накрыли гроб крышкой, начали забивать гвозди. На кладбище воцарилась тишина, и лишь ритмичный грохот молотка и непрекращающаяся икота матери нарушали ее подобно часам в заброшенном доме. После могильщики просунули под гроб ремни и с нарочитой небрежностью стали опускать его в яму. Мать снова икнула, и я заметил, как на лице одного из могильщиков проскользнула глумливая улыбка, которую он поспешил спрятать среди бесчисленных складок небритых щек. Мерзкая падаль... и я считаю одиннадцать, считаю двенадцать...
   - Теперь родственники бросают монеты...
   - Ой, а у нас нет, - в растерянности сказала мать, поправляя черный платок на голове, уж в какой раз за сегодня.
   - Тогда горсть земли...
   - А на гроб бросать? - я пихаю локтем под ребро, не сильно, но так, чтобы мать заткнулась, на сегодня цирка достаточно.
   - Родственники и друзья бросают горсть земли, - устало повторил могильщик, и мы, вместе с соседками, как покорные собачки, поспешили исполнить команду.
   Могильщики, плюнув на руки, принялись за работу. По мере того, как гроб скрывался под толщей земли, и вырастала могила, я думал о том, что больше никогда не увижу деда, не услышу его голоса, не почувствую запаха дерьма в квартире, коим пропитались все обои и мебель с тех самых пор, как у него обнаружили рак прямой кишки, и он стал ходить под себя. Не будет автоматных очередей и звука падающих самолетов, не будет фильмов про летчиков, не будет ничего, что напоминало бы мне о нем.
   - Живые цветы, или корзина есть? Тогда возлагаем венки, в центр от родственников, по бокам от друзей и знакомых...
   Помню в детстве дед был мне противен - из-за сигарет, этой его Примы, из-за мокроты, которую вечно сплевывал в банку и таскал с собой, словно это сокровище какое. Когда я немного подрос, мне стало казаться, что кожа у деда маслянистая, как мошонка, проторчавшая в грязных трусах пару недель на жаре. И я старался его не касаться, мне было противно. Я даже забрал свою зубную щетку из ванной, чтобы не дай бог, он до нее не дотронулся. Последние же несколько лет, я его вообще не замечал, для меня дед, как и мать, превратился в пустое место. Мыльный пузырь в оранжерее с розами, вакуум в космосе, ошметок говна на чужой подошве, не больше и не меньше. А теперь его нет, он умер...
   - Все? - спросила мать у могильщиков, когда те закончили устанавливать венки и уже собирали в охапку лопаты, направляясь по тропинке в сторону выхода.
   - Да, можете расходиться, - все так же равнодушно ответили они.
   Мы возвращались домой...
  
  

.ЗАБЫТЫЕ В ЛОЖКАХ.

   Это был пиздец. А точнее - полный пиздец.
   Поминки прошли как на иголках, и уже к вечеру я свалился, объятый невъебенными ломками. Матери пришлось сидеть со мной всю ночь, то натягивая, то сбрасывая с меня одеяло. Она все время чесала языком, я ни хера не помню, но скорее всего, давила на жалость, типа как же, блядь, не стыдно и все такое. Похуй. В итоге я все-таки вырубился, и это оказалось намного приятнее пробуждения.
   Меня разбудили булькающие звуки, доносившиеся из туалета, мать изрыгала в толчок все накопленное за ночь спиртное, я же ощутил странное липкое тепло под задницей и, откинув одеяло в сторону, обнаружил что обосрался. Такое бывает, сидя на героине, ты постоянно страдаешь запорами, которые так же резко начинаются, как и заканчиваются, такие вот дела. А в случае с ломками, это вообще обычное явление. Не в том дело, обосрался, и хер с ним. Дело то ни в испорченных простынях, вся тема в дозировке, мне нужен был чек, а бабок у меня не было. Вот это настоящий запор, кишечные дела не в счет.
   И вот я просыпаюсь, с трудом стискиваю присохшие к жопе трусы, мысленно считаю куски дерьма, оставшиеся на ягодицах, плюю на них с высокой колокольни, натягиваю джинсы и, пошатываясь, бреду к телефону. Так херово себя не чувствует даже хроник, страдающий похмельем после десяти галлонов чистого спирта, миллионер, в одночасье оставшийся без гроша за пазухой, спидозная шлюха, вскрывающая вены и получающая факс от доктора с сообщением, что на самом деле не является больной, даже раковые больные, вечно обколотые морфием, туберкулезники в тюрьмах, да кто угодно - всем им намного лучше, чем мне сейчас.
   Звоню Ромику, глухо. Повторяю попытку, но вместо привычного обдолбанного бурчания, которое с большой натяжкой можно выдать за человеческую речь, слышу лишь монотонный гудок, вновь и вновь врезающийся в мои огромные уши. Это чувство сродни выстрелу в упор, безысходность срубает с ног. Набираю номер Луи и около минуты слушаю убаюкивающую речь сисястого оператора (а я уверен, что он сисястый), говорящего мне о несуществующем номере, врубаюсь в смысл только после пятого повторения и бросаю трубку.
   Падаю здесь же в коридоре, разглядываю коричневые доски пола, ощущая исходящий от них смрад сырости и старческих ног, побывавших здесь накануне. И обоссываю в ожидании матери только что надетые джинсы. Когда та появляется, я уже слюни пускаю, точь-в-точь больной эпилептик в ожидании спасительной ложки. Так и есть, ложку мне, баян и дозу... ЛОЖКУ, БАЯН И ДОЗУ, СУКИ, И ПРО СПИЧКИ НЕ ЗАБУДЬТЕ!!!
   - Сынок, - она склоняется надо мной в тот самый момент, когда из моего ануса выходит очередной залп пердежа с жижей, кишки крутит с невероятной силой, воняет моим говном и ее рвотой, - держись, хороший мой, держись.
   Вот будет шоу, если она на руках снесет меня к Пушкину, закупится ширевом и сама проставит, я аж на жопу сяду, если смогу, конечно. Но нет, этого не произойдет, даже если вконец подыхать буду, и то шансы настолько же велики, как и у Ромы Букина завалить Жанну Фриске. Только слюной изойдешься, а чека не получишь.
   Определенно, сложно жить с бывшим торчком, я про мамашу свою, все вроде бы заебись, все она понимает и состояние мое, и про ломки знает не понаслышке, но вот только на лапу отслюнявить не может. Уж лучше сдохни, сынок, но дозняка не получишь, именно эти слова я читаю в ее глазах. Да, мам, лучше напиваться до усрачки, намного лучше, ты права, ей богу.
   - Мы справимся, все будет хорошо.
   Она гладит меня по голове, и я силюсь понять, то ли изо рта у нее блевотой воняет, то ли от руки, хуй знает, вот из штанов моих говном точно тянет. Я раскрываю рот в надежде выпросить башлей на "последний" дозняк, но вместо слов из меня вырывается сухая отрыжка, и в горле остается горькое послевкусие, как от дешевых таблеток.
   - Лежи, маленький мой, я о тебе позабочусь.
   Снова отрыжка, на сей раз более продолжительная.
   ДАЙ МНЕ ГРЕБАНЫЙ ЧЕК, ПИДОВКА ТЫ НЕДОТРАХАННАЯ!!!
   - Тебе нужны лекарства, - она так же отрыгивает, только без звука, и в лицо мне ударяет кисловатый запах перегара, - метадон, чтобы токсины выводить.
   Метадон - хуйня, жгущая вены. К чертям собачьим, всего один укол, один вшивый укольчик в мои деревяшки и все наладится, неужели ты не понимаешь, корова ты ебаная?! Я не хочу слезать, я глубоко в трубе, собираю монеты и бреду за своей принцессой, обуреваемый похуистическими взглядами по отношению к боссу. Я уже сожрал грибок, слегка подрос, сорвал цветок, окрасился в белую униформу и теперь могу стрелять пулями, я Марио, черт бы вас побрал!!! Великий восьмибитный чистильщик сортиров!!! И никакие грибы, драконы и черепахи не смогут меня остановить. Я слишком глубоко.
   - Илюша, ты меня слышишь?
   - БЛЯЯЯЯЯЯЯЯЯ...
   Очередной поток дерьма, я сотрясаюсь всем телом, желудок подпрыгивает к горлу, и меня рвет прямо на колени матери, сидящей рядом со мной. Она отдергивает руку, отскакивая в сторону, но поздно, вся ночнушка в моей рвоте.
   Я ловлю себя на мысли, что вполне мог бы вылизать ее сухую щель, если бы она попросила, и если бы от этого зависел ее выбор, выдать мне бабки или купить дозняк самой. Это грязно и пошло, согласен, но когда тебя ломает, ты не задумываешься о родственных отношениях, люди, окружающие тебя превращаются в ходячие кошельки, способные оплатить дорогу в рай, дорогу в избавление.
   - Господи, - она закрывает лицо руками, - за что мне это?
   Спазмы прекращаются, постепенно я прихожу в норму. Мать моет меня в ванной, регулируя воду под температуру тела, не знаю важно это или нет, но стало намного легче. Это, кстати так же хорошо, как и плохо. Когда меня перекручивало как канат в каком-нибудь занюханном спортзале, я хотя бы не стеснялся, мне вообще похуй было. А что сейчас? Я сижу голым в ванной, красный как помидор и закрываю яйца рукой, пока мать меня подмывает.
   Закончив со стиркой, она вновь взялась за бутылку, я же провалялся пару часов в кровати, думал поспать, но ни черта не получилось, как только веки закрывались, меня тут же выщелкивало обратно в жестокую реальность. Наскоро одевшись, я продолжил названивать Ромику, то ли он звук в телефоне вырубил, то ли смотал куда, трубку зараза так и не поднял. Я уже готовлюсь к следующей волне ломок, подумываю напялить какие-нибудь памперсы, чтобы вновь мыться не пришлось, как вдруг телефон начинает звонить.
   - На хуй их всех, - кричит мать с кухни, я же хватаюсь за трубу, как тонущий хватается за спасательный круг, брошенный с берега, мертвой хваткой цепляюсь.
   - Да.
   Тишина, вязкая и полная нервотрепки. Струны внутри меня обрываются одна за другой, поры, заткнутые пробкой, пробивает, и я потею с удвоенной силой.
   - Алло, говорите!
   - Пэни, как ты там?
   Динь, мое маленькое солнышко, мое счастье, моя любовь. Пиздеж конечно, какая может быть любовь, так, отношения ради ширева и ширево ради отношений, во всяком случае, с моей стороны. Она, не знаю... может быть и любит.
   - Хреново, Динь, совсем хреново, - я прикрываю трубку рукой, хотя и понимаю, матери сейчас глубоко насрать на мои разговоры, - мне бы чек достать, хотя бы в долг, я тут подыхаю, пиздец. Ща немного оклемался, но скоро чувствую, вновь ломать будет. Динь, без тебя мне кранты, выручай.
   - Может, ты заткнешься и дашь мне хоть слово вставить? - она орет в трубку, словно собака на кошку лает, и я затыкаюсь, поднимаю верхнюю губу и пытаюсь сообразить, что же происходит, однако слышу звонкий смех на другом конце провода и расслабляюсь. - Мой маленький Питер-Пэни, это же шутка, ты чего там затих? Я чего звоню-то? У меня сюрприз к тебе...
   - Хороший или плохой?
   - Ну, не знаю, это тебе решать. Короче, заходи к Пушкину, я закупила тебе вкусняток, и нам разрешили посидеть здесь какое-то время.
   - Где здесь? Динь, говори прямо, я сейчас не соображаю.
   - Ох, - она выдыхает с такой силой, что у меня даже в ухе загудело, - приходи к Пушкину. Здесь, это у Пушкина, зая, ну ты чего?
   - Спасибо, Динь, сейчас буду.
   Ни хера себе выкрутасы, Пушкин разрешил проставиться у себя на хате. Раньше да, он мог себе это позволить, года два назад мы у него чуть ли не каждый день зависали, мозоля глаза его растолстевшей дочурке своими обдолбанными рожами, но потом господин Варщик, зашедший вот так вот в гости, взял да и пизданул у товарища барыги весомый пакетик с ценным порошком. С тех пор Пушкин принимал гостей исключительно на лестничной площадке, брал деньги, после чего выносил товар и все - досвидос, как говорят Французы. Хорошо еще, что Пушкин не узнал, кто именно его обчистил, хотя и догадывался, мы на его мешочке полгода отдыхали и к нему, ясен хер, не захаживали. Вот это была заебуха, доложу я вам. Лучшие полгода за мою пятилетнюю торчковскую практику, как мы хуячились одному богу известно, но это была сказка. Помню как мы втроем (Я, Ромик и Варщик) зарубились к одной телке - звали ее Проказой. Она тридцатидвухлетняя шлюха, четыре года на системе, двухкомнатная квартира с минимальным количеством мебели и годовалым ребенком в придачу. У нее воспаленные глаза, губы в герпесе, низкий прокуренный голос, отвисшие сиськи без молока и постоянные проблемы с месячными из-за героина. Когда мы пришли, на ней были неопределенного цвета халат и грязные трусы, от которых за версту воняло. Ее колотило, голова, залитая свинцом, клонилась книзу.
   С собой мы в тот день взяли пять чеков, что давало нам полную свободу действий в квартире той шлюхи. Квартира ее, к слову сказать, тот еще гадюшник. Облезлые обои с коричневыми пятнами в углу, на полу грязные пластиковые тарелки и ложки, зеленый ковер, пропитавшийся запахом мочи и кала, старая детская коляска без колес, заменяющая кроватку для малышки Тони - дочери Проказы, скрипучий диван с прожженной обивкой и куча выцветших наклеек на окне. Короче, стандартное жилье торчка.
   И вот мы проходим, Варщик тут же устремляется к ребенку, начинает сюсюкаться, все дела, ну а мы с Ромиком усаживаемся на диван, предварительно изучив его на предмет содержания спермы. Проказа с выпученными глазами садится на пол.
   - Доза где, Ром? Давай дозу, на хуй, на хуй, на хуй, - она чешет голову, и волосы клоками падают на ковер, - мне нужно срочно, срочно нужно, говорю.
   - Тань, - она поднимает глаза, и я продолжаю, - у тебя волосы выпадают.
   - Хуйня, хуйня, хуйня, - Проказа снова чешет голову, - вши, стафилококк, гонорея, мигрень, диарея, все не то, не то, на хуй. Этот, как его? Сифак у меня, ебеня пеня, сифак, сифак, хуяк-хуяк!!! - она бьет себя по губам, после чего исчезает на кухне.
   Проказа говорит очень быстро, так что невозможно сразу понять, что за чушь она несет. Она всегда такой была, во всяком случае, именно такой я ее и запомнил - нервной, истеричной сукой, не способной следить за ребенком.
   - А она подросла, да? - спрашивал Варщик, отходя от ребенка.
   - Кто, Проказа или ребенок?
   - Вот, - шлюха возвращается и сходу сует Ромику использованный баян, причем использованный хуеву кучу раз. Игла согнута, поршень оплавлен, уверен, в нем побывало многое и не только черный, - пятеру давай, Ром, пятеру. Пятеру, на хуй!!!
   - Пять кубов?! Не жирно ли вам будет, уважаемая? - Варщик в таких делах был суров, его бесило, когда кто-либо в компании брал себе больший дозняк. - Ща ваще ни хуя не получишь.
   - Я отработаю, отработаю, бля!!!
   - Не суетись, - морщился Ромик, - давай кружку.
   - Сзади тебя, тебя сзади в сраку!!! - Она ебу далась, совсем с катушек слетела. Постоянно чесалась, тряслась, раскачивалась взад-вперед, словно шизанутая на всю башку. Скорее всего, так оно и было. Не представляю, как она с ребенком жила, да и не хочу представлять. Все, что я когда-либо себе представлял, абсолютно все - оборачивалось ко мне задом. - Сзади тебя, тебя сзади в сраку, сука, сука, сука!!! Во-во-во...
   Она тычет пальцем на кружку, лежащую на кровати позади Ромика. Товар у нас говно, это сразу было видно, еще при раскрытии волшебного мешочка. Впрочем, от Пушкина я иного и не ожидал. Этот гандон бавил все подряд, экономил на качестве, ради собственной прибыли. Он вообще парень мерзкий, когда его дочурка залетела, мудак даже не удосужился спросить от кого эта гниль в ее брюхе, ему было насрать. Таков уж он человек, отдает предпочтение деньгам взамен родственных отношений.
   - Мы в сортире сварим, баян давай, - Варщик уже давно не винтовой, но по-прежнему говорил словами из прошлого, - я сказал в сортире, не возникай, бля, ваще ни хуя не получишь!!!
   Зачем Варщик решил готовить в сортире, я тогда еще не знал, оказалось, это был особый прикол над Проказой. Поиздеваться над знакомыми всегда было интересно, а посему мы тупо нассали в ее баян, ровно на пять кубов - как она и просила. Моча была Варщика, не желтая, а скорее ближе к коричневому, как и полагается для герыча. Себе же набрали того дерьма, что украли у Пушкина, Варщику - три куба, нам с Ромиком по кубешнику.
   И вот мы выходим из сортира, отдаем баян шлюхе, та сразу же садится на жопу, прямо возле того же сортира, мыча, как корова, проставляется в ступню, выпучивает глаза и смотрит на нас, а мы ржем как безумные. Проказа ничего не говорит, съежилась вся и прихода ищет, а прихода, ясен хер, никакого и нет!!! Она не соображает, что вообще происходит, говорит, что за хуйня, ребята, ваша чернота не вставляет. И тут мы ее добиваем, говорим, что это моча.
   - Ты не ссы, Танюх, - смеялся Варщик, выбивая пузырьки из своего баяна, - врачи говорят, моча полезная штука, бля буду!!! Ты нам еще спасибо скажешь.
   Проказа таких приколов не поняла, начала орать, от чего заорал и ребенок в своей сломанной коляске, попыталась вырвать баян из рук Варщика, получила от последнего по зубам и рухнула на пол. Я вначале подумал, что он ее убил, потому как звук удара был не то что громкий, а скорее даже оглушающий. Но нет, шлюха встала на колени, подползла к Варщику и принялась его ноги целовать, в прямом смысле этого слова. Мы в покатуху от такого зрелища, Варщик еще присел и в морду ей спрыснул из баяна, она вскрикнула, начала вытирать герыч руками, слизывать его, как кошка валерьянку, а мы продолжали ржать, оставив тупую мандавоху с мочой в крови вместо черного.
   Умерла Проказа около года назад, взяла у Уфо два косаря в долг, закупилась бодяги какой-то, проставилась и откинулась. На ее похороны мы не ходили. Помянули и забыли, что нам еще оставалось? Теперь нет Варщика, уже по нашей вине, и мы опять пропустим похороны, опять помянем и опять забудем, так же, как в итоге забудут нас.
   Впрочем, в задницу, не до того сейчас. Я иду к Пушкину.
   Улица встречает меня промозглым ветром, даже вроде снег пошел, но мне плевать на этого пушистого засранца. Захожу в подъезд, поднимаюсь на четвертый этаж и стучу в дверь. Проходит несколько секунд, в моем сознании растягивающиеся до бесконечности, прежде чем передо мной появляется самодовольная харя поэта-барыги. Низенький коренастый чувак с огромными кулаками, хитроватой рожей и тюремными наколками на предплечьях, короткая прическа, тонкие губы и мутные глаза - вот он весь.
   - О, Попрыгунчик, собственной персоной, заходи.
   - Динь сказала...
   - Да, да, да, давай быстрее.
   И вот я уже у него в квартире, разуваюсь и прохожу в зал. Кукла, сучий ублюдок, любитель собачьих членов тоже здесь!!! Это немного портит предстоящее веселье, ну да ладно, можно и потерпеть. Динь обнимает меня, целует в щеку. Я сажусь на диван и бодаю окружение. Пушкин хотя и может позволить себе жить в роскоши, все же скрывает свой достаток, выбирая скромные вещи в стиле девяностых. Обычный телевизор, не очень большой, но и не слишком маленький, фирмы SONY, видак, рассчитанный исключительно на видеокассеты, той же марки, на стенах ковры, на полу линолеум, пара кресел, диван, журнальный столик, заваленный разносортными журналами, детская кроватка в углу и шкаф с книгами, ничего необычного.
   - Я только Ромику с Варщиком дозвониться не смогла, - говорит Динь-Динь, в ответ я лишь пожимаю плечами.
   - Не знаю.
   В комнату входит Пушкин, выдает мне и Кукле инсулинки. О том, чтобы мы сами готовили дозняк и видели качество порошка, и речи не идет, старый пройдоха уже все сготовил и выдал. Наверняка бодяга, то есть барыга всегда бодяжит, но на сей раз, думаю, герыча в баяне меньше обычного.
   - Ваше здоровье, мальчики, - улыбается он, садясь в кресло, - благодарите Динь, это она за вас заплатила, так бы я вас и на порог не пустил. Ты, кстати, Кукла, помнишь, что мне еще полкосаря должен?
   - Помню, - угрюмо отвечает собачий член.
   Он и мне должен, но я молчу, вследствие бесполезности данного напоминания. Парень себе на уме, скажет, что непременно отдаст, а сам зароется в землю, и хуй ты его потом раскопаешь.
   - А Катька где? - Динь кивает на пустую кроватку в углу.
   - У матери, - сплевывает Пушкин, - взяла ребенка и ушла. Я говорил ей, чтоб поменьше общалась с этой шлюхой, но она мне, это ж мать моя, говорит, да и малышке надо с бабкой повидаться. Все наркотой меня попрекает, пизда неблагодарная, точь-в-точь копия этой суки...
   Я его перебиваю.
   - Ты отца-то нашел? Я про ребенка, в смысле, чей он знаешь?
   Его глаза впиваются в меня похлеще любой иглы, в подозрительном взгляде застыл немой вопрос: а не ты ли сам мою дочурку оприходовал? Потом расслабляется, качает головой и смеется.
   - Да хуй его знает, вас козлов по всему району хватает. Каждого допрашивать, ни один год уйдет, - он обводит взглядом всех присутствующих, типа что-то дельное сказал, - короче мы должны плыть по течению. Как там в фильме? - Пушкин почесывает голову, и его сальные волосы встают дыбом, образуя что-то наподобие колючек. - Жизнь это большая река, мудрец никогда не станет бороться с волнами, он плывет по течению, потому что знает, течение само вынесет куда надо.
   - Надо было все-таки найти пидораса, - встревает Кукла, - поженили бы засранца и всего делов. Это, блядь, не дело, от обязательств отлынивать, точно говорю.
   - Да ну, на хуй, - отмахивается Пушкин, - как представлю, что будет, аж мурашки по коже. Пиздец!!! Уж лучше самим справляться.
   - Стало быть, свадьбы не будет? - спрашиваю я.
   - Ясен хуй, породнишься с такими вот уродами, а потом в минусах ходи!!
   Он хитро подмигивает, после чего откидывается назад, закладывая руки за голову. Ублюдок, ему срать, что будет с ребенком, с его дочерью, с ее будущим, главное прибыль, остальное и выеденного яйца не стоит.
   - Проблема в том, что каждый из вас, - он по очереди указывает на нас пальцем, - желает урвать свою долю. Так же и папаша, будет создавать ебаные проблемы, расспрашивать, настраивать Катюшку против меня, а мне оно надо?
   - Знаешь в чем истинная проблема, приятель? - Динь-Динь с носом уходит в изучение журналов Cosmopolitan, что лежат на тумбочке рядом с кроватью. - Ты слишком паришься по поводу навара. Расслабься, раскинь яйца и получай удовольствие. Закинься таблами, курни или подсядь на иглу, и все пройдет, честное слово.
   - И стать похожим на вас, ребята? На хуй надо.
   - Ну, не обязательно копировать все наши движения и делать пластическую операцию, - она разворачивает журнал так, чтобы мне было видно раскрытую страницу, заголовок гласит: "пластическая хирургия: друг или враг", улыбаясь, Динь-Динь продолжает, - можешь для начала просто выбросить всю эту женскую поебистику и заторчать с нами.
   - Ну, во-первых, это Катькины журналы. А во-вторых, боюсь, от твоего предложения проблем у меня только прибавится.
   У кого сейчас настоящие проблемы, так это у меня. Я сижу и чувствую, как жопа покрывается липким потом, словно ты в штаны обдристался. Я после ломаков, у меня труп за плечами, мать алкашкой стала, дед умер, а я еще о Пушкине заботиться должен. С хуя ли?
   - Как вообще получилось, что она залетела? То есть, я имею в виду не сам процесс, а то, как чья-то сперма оказалась в ее яйцеклетке?
   Все смотрят на Куклу как на имбицила. Тупые вопросы парень задает. Баба совершеннолетняя, шныряет без присмотра, нашла свободный хуй и залетела, че тут непонятного?!
   - Да хуй знает, - отвечает Пушкин, пожимая плечами, - я допустим, практически уверен, что это чертовы гены, сечешь? Она ж шалава последняя, ее и Игнат ебал, и Нацист, и хуй знает кто еще. То же самое и с мамашей ее - одного поля ягоды.
   - Ладно, сам-то ебал ее? - спрашивает Динь-Динь, продолжая изучать журнал.
   Пушкин поднимает голову, глаза сверкают первобытной злобой.
   - Кого?
   Динь улыбается, берет со стола пачку сигарет и закуривает. В комнате повисает напряженная пауза, разрядить которую сможет лишь она сама, сказав, что все это одна большая и дурацкая шутка. Типа прикола над друзьями и все такое, первоапрельский розыгрыш, не больше и не меньше. Но Динь молчит, затягивается и выпускает тонкую струйку дыма, которая тут же рассеивается в наэлектризованном пространстве. Только так и образуются грозы, вначале одна сука что-то сморозит, в данном случае это Динь-Динь, потом второй мудак не оценит шутку, короткая вспышка и БАХ - сверху на нас льется дерьмо.
   - Катьку ты ебал? - повторяет Динь-Динь.
   - Слышь, ты че охуела?!
   Она тушит сигарету, которую не выкурила и наполовину, смотрит сначала на меня, потом на Куклу, на Пушкина. Они представляются мне двумя непримиримыми врагами, готовыми перегрызть друг другу глотки. Сейчас сцепятся и пиздец, начнется самое настоящее месиво, но ничего такого не происходит. Они сотрясаются от смеха.
   - Старые добрые шутки, Динь, - Пушкин разевает пасть в безумной ржачке, что здесь смешного я не понимаю, но стараюсь улыбаться, - старые добрые, бля!!!
   - Ты только глянь на этих дебилов, - Динь указывает на нас с Куклой, - подумали, что мы и вправду ссоримся. Пэни, Куколка, да вы что, мы же друзья!
   - Дерьмовые шутки, - замечает собачий член, примеряясь к венам, впервые я полностью с ним согласен.
   - Э, здесь не ширяться, - кричит Пушкин, - пиздуйте в ванную.
   Мы и не спорим, сидеть в обществе жадного карлика нас мало прельщает. И мы уходим. Ванная комната у Пушкина объединена с сортиром, освещена двумя лампами на стене по бокам огромного зеркала, под которым располагается раковина и маленькая полочка с зубной пастой и двумя зубными щетками. На полу коврик в виде двух золотых рыбок, переплетенных в одну, по типу инь и ян. На стенах голубая плитка, светло-зеленый унитаз с пушистой розовой крышкой и круглая ванна, не овальная, а именно круглая. Места здесь порядком и мы с Куклой пристраиваемся, он на толчке, я возле раковины.
   - Пушкин сука, - шипит Кукла, выуживая наружу свои вонючие яйца, - думает раз мы у него дома, то может нас шпынять из угла в угол, мудак ебучий.
   - Да лана те, Кость, - я рассматриваю свое отражение в зеркале, думаю куда ширнуться, в шею или в ногу, в шею или в ногу, наверное, все-таки в ногу, - главное что впустил, остальное уже не столь важно. Ты че, в яйца мазать собрался?
   - Нет, блядь, я их просто так вытащил, воздухом подышать.
   - Смотри, в спермохранилище не попади, а то прикинь, какие у тебя детки родятся? - мне доставляет огромное удовольствие издеваться над этим куском дерьма, но на того мои подколы видно не производят должного эффекта.
   Кукла наклоняется, зачем-то слюнявит палец и проводит им по своим шарам, затем раздвигает кожу, так чтобы она натянулась, примеряется к сетке капилляров, находит среди них нормальную венку и аккуратно вводит иглу. Бедный малый, скоро в мышцы херачить начнет, впрочем, его дело. Меня судьба этого торчка мало интересует, если не сказать больше, мне вообще по хуям. И вот он уже медленно облокачивается на бачок, закрывает глаза и открывает рот.
   Сука, конфету хочешь?
   Я же не спешу проставляться, спускаю штаны с трусняками и беру с полки зубные щетки: одна розовая, другая синяя. Синюю сую в зад, надеясь, что она принадлежит Пушкину, розовой же почесываю в промежности, обрабатывая залупу и яйца. Вот вам, злоебучие торговцы смертью, получше любого блендамета будет. Провернув синей щеткой несколько кругов в заднице, кладу ее обратно на место, с розовой наклоняюсь к Кукле.
   - Куколка?
   Паренек в отрубе, на меня ноль внимания. И я драю его зубы розовой щеткой, надеясь, что она принадлежит Катьке, дочурке Пушкина. Дело сделано и теперь я проставляюсь сам. В ногу.
   Протыкаю кожу...
   Поддеваю венку...
   Делаю контроль, тяну поршень на себя...
   И опускаю... вниз...
   ВНИЗ.
   Чувство схожее с погружением, очертания ванной комнаты постепенно тают в мутном сознании, заляпанном кляксой. С выдохом сажусь на пол, потираю глаза, мне пиздец как нехорошо. Прихода нет, вместо него покалывание в пальцах и пульсация в губах, дыхание заторможено. ЧТО ЗА?!
   ЧТО ЗА ЕБАНЫЙ В РОТ?!
   Меня пошатывает, комок с краской, который должен был лопнуть и усладить мои душевные вкусовые сосочки, почему-то не разрывается, застрял внутри и давит на органы. Растет, сука. Это как с мурашками, типа, когда хочешь чтобы холодок по спине пробежал, корячишься, выдыхаешь, но ничего не происходит, так и сейчас. Это не нормально, бля буду, здесь что-то не так.
   Баян по-прежнему у меня в руках, кровь, оставшаяся в основании иглы, кажется черной и грязной. Перевожу взгляд на Куклу, на его влажные губы, поблескивающие в тусклом свете, они напоминают мне двух скользких червей...
   - Пэни?
   Динь-Динь заходит, садится передо мной на корточки, улыбаясь, заглядывает на самое дно моих мутных глаз. Я стараюсь сфокусировать взгляд на ней, но свинцовые веки предательски давят, опускают меня к кафельной плитке, все плывет, у меня кружится голова.
   - Ты чего бледный такой?
   Я лишь отмахиваюсь, во всяком случае, пытаюсь, мне сейчас не до разговоров. Может, я умираю? А хуль здесь такого? Все мы умрем, рано или поздно это случится, и седовласая старуха с костлявыми руками, подобрав твое закоченелое тельце, непременно выбросит его в мусоропровод. Так всегда и происходит, и не хуй тут спорить.
   - Знаешь, мне всегда нравились члены, - ее рука ложится на мою ширинку, о чем думает эта сука, я же подыхаю, - большие или маленькие, мне все равно. И тех и других я люблю одинаково.
   Ширинка расползается, разъезжается в стороны, словно ножом прошлись.
   - Это похоже на лепку, вначале они маленькие, но стоит покатать в руках, помять их и они начинают расти, становятся крепкими и большими.
   Мой вялый обрубок в ее руках, она гладит его, как долбаного щенка, тоже мне нашла игрушку, блядь!!! Окружение сужается, из живота поднимается волна тошноты, но я сглатываю комок, и он оставляет кислый след на гортани. Как же мне херово. УБЕРИ РУКИ, МАТЬ ТВОЮ...
   - После нашей свадьбы, если ты помнишь, конечно, я много думала, - она наклоняется и целует моего дружка в головку, облизывает губы и выпрямляется, - у нас, ведь не было брачной ночи. Мы оба тогда торчали и о сексе не думали, но когда я слезла, все мысли мои были заняты твоим красавцем.
   КРАСАВЦЕМ?!! Да он не живой, Динь, это просто кусок плоти, ничего более. Им только ссать можно, на большее он и не способен, о чем ты говоришь? Я вообще не понимаю, почему ты ко мне прицепилась? Неужели в Питере нет нормальных членов, любители искусства и прочей херни, хуев хоть отбавляй, но ты по-прежнему вожделеешь меня. Калужский торч в передозе, вот что тебя волнует.
   - Ты мой мужчина, моя любовь, - держу пари, на руки мои тяжелой прохладой ложатся ее слезы, - я тебя люблю, маленький мой.
   Да ты чего, Динь?! Че, блядь, за приколы?! Я тебе не нужен, от меня толку, как от дохлой мухи, буду иссыхать только, у меня труп за плечами и убийца, которого я до сих пор покрываю. Меня вообще не существует, я твое гребаное воображение, пустой звук, вырванный из жопы, принюхался и забыл. Просекаешь, о чем я толкую? УБЕРИ ТЫ СВОИ РУКИ!!!
   - Это больная любовь, Пэни, я все понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Я люблю тебя, веришь мне или нет, но люблю. Ты мое дитя, мой маленький ребеночек, мое счастье, моя радость...
   Я вспоминаю отца - счастье в баянах - помню, я говорил в детстве, что когда вырасту, обязательно попробую. Мечта идиота сбылась, я торчок, сижу в сортире у барыги, у меня передоз, или хуй знает что еще, я дышу через силу, стараюсь держаться, слушать ее голос. Как же это сложно, братцы, как же сложно... я сам виноват, народ здесь не причем, сам подсел, сам обрезал концы и теперь подыхаю, все нормально, так и должно быть.
   - Пэни? - в ответ я раскрываю глаза, разрываю клей, намертво слепивший веки, - давай завтра уедем? Я помогу тебе слезть, мы поженимся, заведем детей, давай?
   Я смотрю на ее ноги, облаченные в салатовые носочки. Думаю о Наташке, той самой сучке, на которую дрочил в детстве. Подумать только, ведь раньше я считал, что телка - это охуительно важный момент в жизни каждого мужчины, и вот она передо мной, женщина готовая отдаться, исполнить любые фантазии, но я думаю о другом. Я думаю о том, что у меня передоз, и надо бы вызвать скорую.
   - Динь...
   Господи, я умираю, уже не сижу, сползаю по стене на пол. Глаза закрываются, губы синеют - я это чувствую. Силюсь что-то сказать, но не могу и лишь продолжаю слушать ее голос, всеобъемлющий, проникающий внутрь.
   - Мой Питер-Пэни, мой маленький принц.
   Меня более не существует, я растаял и перед тем как исчезнуть, слышу ее крик, после чего раздается щелчок и наступает тишина...
  
  

.СЛЕЗАЯ.

  
  
   Все происходящее вокруг кажется мне одним большим и ебучим сном, типа кошмара в котором ты кричишь, а вместо звука наружу вырывается лишь сдавленное шипение.
   - Доктор сказал, что тебя еле откачали, - мать наклоняется вперед и заглядывает в мои глаза, я отворачиваюсь. Нет, мне не стыдно, во всяком случае сейчас, просто от запаха ее духов блевать тянет, - еще бы каких-то пять минут и тебя бы со мной не было, понимаешь? Я всего лишь хочу сказать, что те, кого ты называешь друзьями, на самом деле таковыми не являются. Кроме матери ты никому не нужен, пойми это сынок.
   Я не помню, как меня забирали из больницы, не помню, как я туда попал, все словно в тумане, как будто спишь, но сна не наблюдаешь - только чернота перед глазами. Это мой первый передоз, первый за пять лет системы и наверняка не последний. Хотя, кто знает?
   - Но теперь все будет иначе, - она поднимается, слыша, как кто-то звонит в дверь, - мы слезем.
   Отказываясь от героина, ты попадаешь в тюрьму собственного тела, истязаешь себя, мечешься в поисках иглы, однако натыкаешься на осознание того, что по-прежнему лежишь в кровати - в желудке спазм, нос заложен, потеешь как жирдяй на солнце, слезы сами собой текут - ты не плачешь, просто повышенная слезоточивость. Нервы натянуты, ты раздражен и встревожен, параноик в чистом виде. Без примесей. Но это только начало, дальше хуже.
   В комнате появляются две свиньи в синей форме, головная боль усиливается в сотни раз, мне хочется вырваться отсюда, втереться и зависнуть в компании Динь-Динь, однако я не в силах даже пальцем пошевелить. Торчу в мокрых простынях, словно овощ на грядке. Осталось только выкорчевать, приготовить и подавать на стол. Des angenehmen Appetites, die schmutzigen Schweine!!!
   - Здравствуйте, - говорит одна свинья, садясь рядом со мной, вторая стоит возле двери, преграждая путь матери, в глазах отвращение, обращенное в мою сторону, - у нас к вам несколько вопросов, если вы не возражаете...
   - Он сейчас не может говорить, - мать встревожена, она понимает, что менты так просто не заходят. Что-то здесь не так и я знаю, что именно.
   - Валер, выведи ее отсюда, - мать возмущается, типа, по какому праву и все такое, но в конечном итоге покидает комнату, с мусорами спорить бесполезно, они закон и ничего ты с этим не сделаешь, - Вы употребляете наркотики?
   Издалека заходит.
   - Да... слезаю.
   - Угу, стало быть, местных торчков знаете? Это хорошо. Как насчет Константина Савина, как давно вы его видели?
   - Кого? - Бля буду, свинья о Варщике речь ведет.
   - По нашим сведениям, Константин Савин и Роман Кривлов, являлись вашими друзьями...
   - А, все, понял, - поспешно отвечаю я, - ну, да. Давно его не видел, последний раз вместе проставлялись, на хате у него... потом я ушел.
   - Когда именно вы были у него в последний раз?
   - Точно не помню, недели две-три назад.
   Свинья понимающе качает головой. Отпечатки пальцев, на хате остался мой баян, вот почему он спрашивает. И форточка - я ее открывал!!! Сука, думает меня засадить? Почему тогда сразу не арестовал, они ведь имеют на это право. Стало быть, я не подозреваемый, все не так плохо Прыгун, давай держись, гни свою линию, ебаный в рот!!! Побольше непринужденности, ты вообще не в курсах, что тогда произошло.
   - Во сколько вы покинули его квартиру?
   Вспоминай, чувак, от этого ответа многое зависит, чуть пошатнешься и пиздец, все доверие растворится, как пердеж в поле, поднажми...
   - Около пяти вечера, плюс-минус пять минут, а что? Че произошло-то?!
   Быкуй на мудилу, все правильно, ты не при делах. На самом деле Варщик схуиебился под вечер, часов в семь. Когда мы выходили нас никто не видел, так что все в поряде. Если что, мать, стоящая сейчас под дверью и слушающая весь разговор, обеспечит алиби, скажет, что в это время я уже сидел дома. Все заебись, парень, не сдавай позиций.
   - Кто-нибудь может это подтвердить?
   - Ну, мать моя. Я когда ушел, минут через пятнадцать уже дома был.
   - Понятно, - с горечью выдыхает мент, не получилось наркошу засадить, - Вам никто не встретился по дороге?
   Очередная наживка, брошенная в воду. Ну что ж, подбросим рыбку, пусть порадуется, сука. Надо же ребятам жить на что-то, семьи, поди, в нищете ходят...
   - Ну да, было дело, - я потею, губы трясутся, но товариЩЧ свин понимает, должен, во всяком случае, что у меня ломки, это все списывает, - на полпути Ромика встретил. Ну, так, перекинулись парой фраз, он как раз к Вар... к Константину шел.
   - Он не говорил, зачем идет к Савину?
   - Ну, я не знаю, - дави, дави, мать твою, - говорил что-то про долг. Вроде Варщик его долю забрал, тот хотел вернуть.
   - Угу, понятно. После этого случая, вы еще встречались с Романом?
   - Да, вот недавно всей компашкой зависали, дня три назад.
   - Где он сейчас сказать сможете?
   Сдай своего друга, обеспечь жирных дядек очередной премией, тебе по шарам, а им приятно. Будь честным, мать твою.
   - Дома наверное, точно не могу сказать, - последняя кость, чтобы совсем подозрения снять, держи гребаная шавка, - либо у Савина, они по жизни вместе были. Что конкретно-то произошло, вы можете сказать?
   В его глазах полное недоверие, но оснований к задержанию нет. Ромик пропал, они его ищут, за тем и пришли. Наверняка Пушкин сдал, сука вечно этим мудилам задницу лижет. Мент поднимается, поправляет пиджак.
   - Что ж, спасибо за оказанное содействие, - и вот на его лице уже сверкает злорадная ухмылка, - надеюсь, вы не собираетесь покидать город? Всего хорошего.
   Комната пустеет, менты сруливают по рыхлому, передавая эстафету допроса моей мамаше, у той вопросов на порядок больше. Вот только я не собираюсь на них отвечать. Она пробует подходить с разных углов, расспрашивает, что да как, но я тут же врубаю Зойку Космодемьянскую, проглатываю язык и отрубаюсь.
   Каждый час мать приходит, дабы проставить меня метадоном - он типа выводит опиаты из организма, помогает справиться с зависимостью. По мне так это пустая трата времени, эффект нулевой, а ломает по-прежнему.
   Я содрогаюсь, когда инсулиновая иголка проходит в центровую вену, чувствую на себе скорбный взгляд матери, так обычно смотрят на неизлечимо больных. Что ж, она недалека от истины. Уж лучше так, нежели страдать в ломках.
   - Постарайся уснуть, сынок, - иголка вынимается, мать сгибает мою руку, на место укола кладет кусочек ватки, - сон, он все лечит.
   Легко сказать, а трудно сделать. Я может и рад бы уснуть, да вот стоит только глаза закрыть, как тебя тут же выщелкивает.
   - Я на кухне. Дверь открыта, если что понадобится, кричи, хорошо?
   Я киваю в ответ, провожаю мать взглядом. Теперь я один, наедине с самим собой, закрываю глаза, мышцы болят, озноб долбит со страшной силой, меня выворачивает, я успеваю свесить голову, и рвота ударяет на пол. В этот же момент из меня льется с другой стороны, ягодицам горячо, горячо и ляжкам - тут уж задницу не свесишь, я обдристался. В очередной раз. Нужно позвать мать, чтобы она поменяла простыни и хоть как-то меня подмыла, но я не могу, рвота продолжает извергаться на ковер, дерьмо в трусы и на простынь. ЧЕРТОВЫ ЛОМАКИ, БЛЯДЬ!!!
   С каждым рвотным позывом голова раскалывается на миллиард мелких частей, живот недовольно бурчит, по-прежнему ссыт через жопу. Господи, избавь меня от всего этого, умоляю. Сделай так, чтобы не было больно, хуль те стоит, сука!!! Чувство такое, будто я сейчас сдохну!!! Рано или поздно все умирают, независимо от иерархии, социального статуса и денежного благополучия, седая старуха с косой режет башни одинаково.
   - Маааааа...
   Ее быстрые шаркающие шаги, взволнованное лицо и испуг в глазах. Она укладывает меня на спину, подергивает ноздрями воздух, скидывает одеяло и смотрит на огромное коричневое пятно на кровати с желтоватыми то и дело лопающимися пузырьками, лезет в шкаф и достает новую простынь, снимает с меня трусы.
   - Сейчас, мой хороший, сейчас, - мать убегает в ванную, приносит оттуда ведро с водой и тряпку. Подмывает и помогает надеть новые трусы, сажает на стул, принимаясь менять простынь, - что ж ты сразу-то не сказал? Ты, если чувствуешь что, сразу говори, не жди когда произойдет.
   Я жду только одного - когда это все закончится. Судя по воспоминаниям из детства, матери понадобилось чуть больше недели, чтобы ломки отступили, соответственно и мне предстоит пройти этот мерзкий путь очищения. Зато после, растаяв в чистоте, я смогу наконец-то почувствовать себя живым, набрать вес до нормы или больше - не имеет значения.
   - Так, ну все, ложись, - она укладывает меня в чистую постель, прохладная простынь тут же становится горячей и мокрой, я проваливаюсь, лечу вниз на дно галлюцинаторного бреда.
   "Молодежная наркомания на сегодняшний день - это одна из самых актуальных проблем для родителей. Родители осознают опасность наркомании и оценивают ситуацию как крайне острую. Однако их реакции опосредованы и находятся в прямой зависимости от социально-культурных факторов. Родители специфическим образом дистанцируются от этой проблемной области, помещая ее за сферой своего влияния. Результатом такого дистанцирования становится "выталкивание" проблемы за пределы зоны систематического родительского внимания и активного конструктивного реагирования. В итоге это приводит либо к отрицанию наличия в их семье этой проблемы, либо к признанию своего полного бессилия что-либо изменить в уже существующей ситуации".
   Я вижу Варщика - он сидит в кожаном кресле с важным видом, на нем растянутый свитер, облегающая кожаная мини-юбка и старые кеды. Он вроде как ведущий программы, повсюду расставлены софиты, микрофоны, видеокамеры следят за каждым движением. Напротив Варщика в точно таком же кресле восседает седовласый мужичок в костюме-тройке.
   - То есть вы хотите сказать, что родителям в принципе поебать на своих детей, так? По мне так вы полную хуйню гоните, товарищ-клиника Маршак!!!
   - Нет-нет, вы, очевидно, не так меня поняли. Я хотел сказать, что родители не желают верить в то, что их дети способны употреблять наркотики, только и всего.
   - Да ты че, - усмехается Варщик, - ну-ка поподробнее.
   Седовласый делает паузу, наблюдая, как ведущий программы достает член, недовольно морщится, после чего продолжает.
   - Дистанцирование происходит по следующим условным векторам: Возрастной: "Мои дети еще слишком маленькие". Нередко родители успокаивают себя тем, что их дети еще слишком маленькие, отодвигая момент погружения в эту тяжелую проблему на перспективу. Пространственный: "Об этом все говорят, но я не имею подтверждений". Большое влияние на активность родителей оказывает наличие примера в дальнем или ближайшем окружении, что материализует опасность и актуализирует ее носителя. В иных случаях это остается на уровне абстрактного дискурса.
   - Да, чувачок, продолжай!!! - Варщик вытягивается в кресле, дрочит и с вожделением смотрит на смущенного гостя.
   - Фатальный: "От всего ребенка не убережешь". Идея фатальности вовлечения ребенка в наркотическую среду - одна из ведущих в родительских дискурсах. Экономический: "Наркотики там, где деньги". Несмотря на очевидную несостоятельность, устойчив стереотип о том, что наркодельцы ориентируются на денежную молодежь.
   - Подожди, ты о чем сейчас сказал?
   - Что?
   - Ну, я про наркодельцов. Ты имеешь в виду барыг?
   - Э, да. Это фактор утешения для значительной части малообеспеченных родителей перед лицом опасности. Родительский: "С моим ребенком это не произойдет". Это, пожалуй, основополагающий фактор, опирающийся на глубинные социально-психологические защитные механизмы. Социальный: "Семья не может в одиночку решить эту проблему". Наркомания пропагандируется видео и шоу-индустрией, милиция откровенно бездействует, а иногда и способствует, государство не заботится о досуге и будущем молодежи. В этой ситуации усилия родителей кажутся мизерными и бесполезными.
   - Окей, и что лично ты предлагаешь? - Варщик встает в полный рост, нацеливая член на лицо седовласого старичка.
   - Ну, это проблема общества и ее нужно решать всем вместе, не опираясь на конкретное плечо, понимаете? - он прерывается, чтобы вытереть сперму с лацканов своего пиджака. - В противном случае, мы не сможем избавиться от наркозависимых.
   - Что ты хочешь сделать?! - Варщик наклоняется, глазки-бусины сверкают от злости. - Я тя че, не устраиваю, а? От кого ты, блядь, избавиться хочешь, мудило ты ебаное? Может тебе в ебальник прописать, а?!?
   - Нет-нет, вы все неправильно поняли, я не собирался ни от кого избавляться.
   - Да? Ну ладно, - Варщик садится на место, - мы приглашаем в студию одну из матерей, чей ребенок страдает от наркозависимости. Прошу.
   В студию входит моя мать, садится рядом с седовласым. Не знаю, что здесь происходит, но это шоу радости не доставляет. Одно дело наблюдать за чужими людьми и совсем другое, когда в роли ответчика выступает кто-то из родни.
   - Ваш сын сидит на героине, так? - Варщик складывает руки, словно в молитве. - Когда вы об этом узнали?
   - Я узнала об этом пару лет назад и...
   - А сами вы употребляли героин? - зал взрывается от свиста и одобрительных хлопков, определенно, народу нравится происходящее в программе.
   - Ну, я подсела на иглу где-то через год после его рождения, торчала около четырех или пяти лет с его отцом. Но потом завязала и сейчас я чиста.
   - А вот наш товарищ-клиника Маршак уверяет, что бывших наркоманов не бывает, - седовласый пытается возразить, однако вовремя затыкается, - соответственно вы, тетя Аль, все еще мечтаете о дозняке, ведь так?
   - Ну, не то чтобы мечтаю...
   ХВАТИТ, ПРЕКРАТИТЕ, НЕ НАДО!!!
   - Давайте пригласим в студию еще одного бывшего торчка и узнаем у него, желает ли он втереться или нет. Уфо.
   В студии появляется Ванек - розовый с пухлыми щеками. Я хочу закричать, пытаюсь нащупать пульт, однако не могу его найти - в кровати слишком много вещей. Они и до этого здесь были?
   - Здоров, кореш, - Варщик пожимает руку Уфо, тот садится рядом с моей матерью, на нем черный свитер, трусы и больше ничего, - сколько ты уже не торчишь?
   - Около трех лет в завязке.
   - Три года ни одной точки, понятно. А как на счет того, чтобы прямо сейчас втереться. Ты бы вписался?
   У Варщика в руках четыре баяна - по пять кубов каждый. Он раздает их присутствующим гостям, после чего поворачивается к камере. Держу пари, мудило смотрит точно на меня.
   - За тебя, Прыгунчик! - он поднимает баян, как обычно поднимают стаканы на поминках, к нему подключается седовласый, Уфо и моя мать.
   - За тебя, сынок.
   - За тебя, брат.
   - За вас, юноша.
   НЕТ, СТОЙТЕ!!! НЕ НАДО!!!
   Меня выщелкивает. С трудом раскрываю глаза, кровать пустая, телевизор выключен. С улицы доносится протяжный гудок поезда, ветви деревьев поскрипывают на ветру, далекий лай собак - все как всегда. Стандартная ночь. Я поднимаюсь, подхожу к окну, раздвигаю шторы и, прислонившись лбом к холодному стеклу, смотрю вдаль. На горизонте сквозь редкие черные деревья - россыпь оранжевых огоньков, справа неоновая вывеска автостоянки, за ней заброшенные цеха стекольного завода.
   Скоро я этого уже не увижу.
  
  

.НОВЫЙ 09.

   Это было сложно, но я все-таки уговорил мать выдать мне башлей на дозняк. Она сказала: "да сторчись, мне поебать". Так прямо и заявила. И вот я стою перед дверью Пушкина, нажимаю на звонок и жду. Отовсюду слышны радостные крики, телевизионные уроды буквально разрывают дом напополам, стараясь привлечь к себе побольше внимания, в конце концов, это их деньги. На улице вспышки фейерверков, пиво с водкой рекой льются, у всех веселье, а у меня на душе, будто кошки насрали. Ромик в КПЗ ждет суда, а Динь-Динь съебала в Питер. Про свое обещание забрать меня с собой сучара даже и не вспомнила.
   - Ты че, Прыгун? - Пушкин высовывает голову, я пытаюсь пройти, но он меня останавливает. - Ты куда, бля, придурок?! У меня тут гостей хуева прорва, че нужно?
   Дурацкие вопросы, господин поэт, тупые до ужаса.
   Трясущейся рукой я протягиваю ему скомканные купюры, он, недолго думая, кладет их в карман рубахи и прячется за дверью. Рубашка у него заебательская, белая в синюю клетку, причем клеточки маленькие такие, как на листе тетрадном. Охуенная тема. Мне вообще всегда клетки нравились, что-то есть в них такое, притягательное что ли?
   Пока дожидаюсь своего чека, осматриваю лестничную площадку и двери, ведущие в чужие квартиры. Представляю сколько в каждой из них людей, какая обстановка, мебель и все такое. Как выглядят эти люди, что у них на уме, ну и так далее. Нужно просто время убить.
   Появляется Пушкин, передает мне чек и тут же запирает дверь, ему сейчас не до меня, у него новый год на носу. Я думал проставиться здесь же, прямо под дверью у него, но тут снизу послышались шаги и голоса, ну я и съебал по рыхлому. Встретился с этими утырками на втором этаже, молодежь пьяная, проводили меня подозрительным взглядом и продолжили свое восхождение. В руках пакеты позвякивают, глаза стеклянные, алкогольный шлейф аж до первого этажа растянулся, пиздец полный, я так считаю. Впрочем, их дело, мне-то что?
   И вот я на улице, думаю куда забуриться. Все подвалы закрыты, чердаки тоже, в подъездах сплошное палево, народ через каждые пятнадцать минут в круглосуточный шныряет. Хлопаю по карманам куртки и вспоминаю, что у меня еще баяна нет. Уже собираюсь пиздовать в дежурку, как вижу плотный силуэт, выходящий из подъезда противоположного дома. Черное пальто, на башке шапка Adidas, камелоты, все дела, девчонка миниатюрная под рукой, - Уфо. Махаю ему, но тот меня даже не замечает. Зазнался сука, думает, раз теперь женат, работает, ведет "правильный" образ жизни, то со старыми корешами можно вообще не здороваться. Подхожу и толкаю ублюдка в грудину, тот глаза округляет, смотрит на меня непонимающе, потом разъезжается в самодовольной улыбке.
   - Прыгун, ты что ли?
   - Я, еб ты, че друзей старых теперь и в хуй не ставишь?!
   Здоровый он стал, не в смысле что качок, а типа жиром заплыл, наверняка женушкина забота, хотя хер знает, может и обмен веществ. Есть же такая тема, да?
   - Э, Илюх, ты чего? - он дотрагивается до моего плеча, нагибает голову и заглядывает в глаза. - Все нормально, приятель, ты чего?
   - А? - меня выщелкивает.
   - С новым годом, говорю. Куда путь держишь?
   - В дежурку, надо прикупить кое-чего, сечешь? А ты куда?
   - Да к родителям, на новый год вот с женой собрались.
   - Жена? Жена это хорошо, - я оглядываю ее с ног до головы, маленькая симпатичная девчушка в фиолетовых сапожках, оранжевой курточке и шарфике, этакая кислотная леди, - а меня вот в Питер должны были забрать. Только забыли в последний момент.
   - Понятно. Весело живешь!
   Уфо смеется, его женушка улыбается, знаете так стеснительно, мол, ничего смешного не видит, но исключительно ради уважения к мужу. Стараюсь скопировать ее улыбку, но выходит криво. Я так думаю.
   - Ага, прикалываемся потихонечку, - я отвожу его в сторону, не хочу, чтобы нас услышали, - слушай, ты башлями не богат, а? Не выручишь братка по старой памяти? Мне бы пару косарей в долг, я верну, обещаю.
   - Угу, - медленно кивает он, - вспоминаю слова Проказы, та примерно так же говорила. Смотри, Прыгунок, не соскочи на ее дорожку.
   - Не-не, со мной все заебись будет, ты не думай. Ну, так че, выручишь или зажал, а? Ну хуль те стоит-то, заебал! Мне даже одного косаря хватит, честно.
   - Ладно, друзьям помогать надо, держи, - улыбаясь, он протягивает мне зеленую бумажку в тысячу деревянных рублей, - подарок на новый год.
   - Ванюш, такси, - зовет его жена, мы быстро прощаемся, и они садятся в подъехавшую машину.
   Я же поворачиваюсь и снова шагаю в сторону Пушкинского подъезда, думаю выцепить еще один чек, ну так, на всякий случай. Дерьма ведь много не бывает, все на пользу, как говорится. Поднимаюсь на четвертый этаж и стучу в знакомую дверь. Пушкин появляется резко, может рядом был или в магаз решил сходить, хер знает. Я молча сую ему тысячу, он выдыхает, качает головой, после чего выносит очередной чек. Вот теперь можно пиздовать в дежурку.
   Скатываюсь по ступеням вниз, последние три перепрыгиваю, думаю так быстрее получится. Выбегаю на улицу, чувствую дыхание перехватывает, тогда перехожу на шаг, пробираюсь через кусты, растущие сбоку дома, мокрые и черные. Снега в этом году с гулькин хер, так льдинки по обочинам дорог, а больше ни хуя. Сплошная серость и грязь.
   Поворачиваю за угол, бреду по скользкой тропинке, утопая в глине чуть ли не по щиколотку. Слева миниатюрное футбольное поле, огороженное железной сеткой и сломанными качелями сбоку, внутри пьяная молодежь с бутылками пива в руках устанавливают фейерверки, поджигают и разбегаются в стороны. Свист и ракета вздымается в небо, где разрывается на мелкие горсти разноцветных звездочек под аккомпанемент пьяных криков. Вот оно, гребаное поколение NEXT, заменившее нас, поколение NO FUTURE.
   Вскоре выхожу к помойке, через нее к мини-рынку, скольжу мимо пустых лотков в сторону главной дороги, где поворачиваю и уже иду прямо по асфальту. Прохожу пивной бар, откуда мы с Динь-Динь от гопарей съебывали, потом старый универмаг и поднимаюсь в горку, где за железной дорогой, метрах в тридцати, меня будет поджидать дежурная аптека, сверкая желтоватыми окнами.
   Пока двигаюсь смотрю на фонарные столбы по бокам - все как один украшены новогодней херней, типа цветов, или взрывов, хер поймешь, мне почему-то они именно цветы напоминают. На другой стороне дороги точно такие же, скреплены между собой немигающей гирляндой, замечаю, что во многих местах она перекручена изолентой. Хули, кризис, губернатор экономит.
   Мимо проходят пьяные телки со своими пьяными парнями, все кричат, визжат: С новым годом, все дела. Сейчас наорутся, подожрут и в койку, где их поебут и бросят на следующий же день, заклеймив ярлыком шлюхи на всю оставшуюся жизнь. Что ж, сами виноваты, мне вообще по барабану, у меня свои прелести жизни.
   Захожу в аптеку, в нос тут же ударяет запах мыла и медикаментов. Работает только одно окошко, в котором сидит тучная женщина неопределенного возраста, уже изрядно поддатая и заебавшаяся.
   - Здравствуйте, - я просовываю ей две десятки, - шприц за пятнадцать рублей.
   Она смотрит на меня как на говно. Прочищает глотку, после чего забирает деньги и выдает баян, словно кость собаке швырнула. Да и хуй с тобой старая мразь, здоровья тебе и твоим детям.
   Задерживаться в аптеке нет смысла, и я быстро ее покидаю. Вот теперь остался последний вопрос, где проставиться? Конечно, можно и на улице, благо не так холодно, как допустим на прошлый новый год, отправится по железнодорожным путям, сойти куда-нибудь в кусты и там зависнуть. Но разве это дело, коротать праздник среди замерзшего дерьма и смятых пластиковых бутылок?
   В итоге я все-таки выбираю подъезд. Позади аптеки стоит желтая девятиэтажка, вот в нее и направляюсь. Сейчас по всему городу домофоны распихали, и это слегка затрудняет задачу, но нам торчкам такие преграды, как бордюр для лошади, перешагнул и пошел дальше. Суюсь в первый подъезд, закрыто, да и хер с ним, иду в следующий, та же херня. Отхожу немного и осматриваю дом, красивое здание, без выебонов, желтый кирпич, горящие окна, на большинстве снежинки наклеены, тени людей скачут, типа танцы и все такое. Домишко почему-то напоминает четвертый уровень из Марио, когда идешь к дракону, биться за принцессу. Прохожу взглядом по всем подъездам, последний открыт, заебись. Захожу в него, баян, лежащий в том же кармане что и чеки с ложкой, приятно отягощает карман. Прислушиваюсь, кроме стандартного смеха, доносящегося из каждой квартиры, и музыки, больше ничего, пусто.
   Поднимаюсь по ступенькам, захожу в лифт и нажимаю кнопку девятого этажа. Двери закрываются, легкий толчок и вот я уже на полпути к небу. Мандраж легкой поступью пробирается внутрь, покалывает грудь и затрагивает душу, сейчас все случится, счастье, которого не было столь долгое время, вновь поселится за моей спиной и будет ласкать, нашептывая приятные слова, пока нутро до отказа не заполнится.
   Итак, девятый этаж, двери раскрываются, я тихо проскальзываю за угол к мусоропроводу. Вряд ли в новогоднюю ночь кто-то пойдет выносить мусор, так что местечко подходящее, то что надо. Достаю ложку, чеки и зажигалку, встаю к маленькому окошку, чтобы было больше света, и среди вспышек фейерверков принимаюсь потрошить бумагу, дабы добраться до порошка. Дело сделано, теперь нужно залить в ложку воды... БЛЯДЬ, СУКА, ВОДА!!! У меня нет воды, что делать? Стучаться во все квартиры и пиздить о том, что мне вдруг водички захотелось? Бред собачий!!! Но без воды-то как?!
   Угу, вспоминаю слова Проказы, та примерно так же говорила. Смотри, Прыгунок, не соскочи на ее дорожку. ПРОКАЗА, ВАРЩИК, МОЧА!!! Стремновато, конечно, но иного выхода нет. Достаю член, подношу к нему ложку и стараюсь поссать, как назло во мне и мочи-то не осталось. С горем пополам все же набираю достаточное количество и ссыпаю туда оба чека. Нахожу на окне горелую спичку, ей же размельчаю комочки в ложке. Теперь дело за малым, огонь и время, о большем я и не прошу. Держу ложку над зажигалкой и жду. Слышу как лифт, скрипя тросами, уползает вниз, какой-то мудила стоит внизу и вполне возможно, собирается именно сюда. Почему? Хуй знает. А почему бы и нет?!
   Господи, только бы не сюда, только бы не ко мне...
   Жидкость в ложке начинает бурлить, почти готово, еще немного, еще чуть-чуть. Лифт поднимается, так же как и волна нервов ударяет в грудь. Снимаю гараж и утыкаю иглу в самое дно, наполняю баян на два куба и в тот самый момент, когда последняя капля всасывается внутрь, двери лифта расходятся. Я тут же жмусь к мусоропроводу, стараясь не шуметь, просачиваюсь ближе к стене. Раздается звонок в дверь, потом стук и снова звонок на пару с тяжелым дыханием.
   - Ну, наконец-то, - восклицает хозяин квартиры, отпирая замок, - давай быстрее, там уже президент речь толкает!!!
   Дверь хлопает, звуки постепенно тают в давящей тишине, даже салюты на улице не гремят. Обезьяны побежали слушать своего удава. Ближе, бандерлоги, я сказал, ближе...
   Сажусь на пол, снимаю ботинок, потом носок. Выдыхаю и ввожу иглу под кожу, вен на ступне хренова прорва, попасть в такие легко, все равно что в слона из базуки с двух метров целиться. Впускаю в баян немного крови, она напоминает мне дымок от сигареты, только более темный, давлю на поршень до самого конца. Вынимаю баян и кидаю его в мусоропровод. Готово...
   Когда жизнь отделена от тебя жгутом, ничего не остается, как тупо продолжать, и ты продолжаешь, несмотря на постоянные запоры, несмотря на нехватку средств к существованию, несмотря на отрицание общества, несмотря на то, что не можешь продолжать, но продолжаешь из-за того, что не можешь остановиться. И так будет всегда, один говеный день будет сменяться другим, как сменялись и все предыдущие, как будут сменяться и все последующие дни, потому что в этом и состоит твой удел. Зарабатывай, чтобы тратить, или умри среди объедков уходящей жизни. У тебя всегда есть выбор, жизнь или смерть, выбирай. Лично я свой выбор сделал. Я выбрал героин...
   А вот и приход, хуячит по нарастающей, все сильнее и сильнее... сильнее оргазма, сильнее самой жизни, самой природы, сильнее самых высоких чувств, сильнее супермена, сильнее всех президентских прав, сильнее самой любви, сильнее матери, сильнее религии и бога, сильнее, чем сама сила, сильнее всех на свете и за пределами галактики, за пределами разума, за пределами всех пределов, сильнее Майка Тайсона, Мухаммеда Али, Александра Поветкина, Николая Валуева и иже с ними, сильнее, чем солнце, небо, воздух, сильнее всего... что можно себе представить.
   - С НОВЫМ ГОДОМ!!! - Доносятся крики, чуть ли ни из каждой квартиры. Но я их уже не слышу, я пускаю слюни и проваливаюсь сквозь пол, лечу вниз, под землю... на самое дно, где приземляюсь в лапы дракона, за спиной которого железным оскалом улыбается терминатор.
   GAME OVER, братцы.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

113

  
  
  
  
Оценка: 7.76*7  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"