Лида Малышева сидела у того же самого дребезжащего окошка пригородной электрички "Керчь - Капкан". Впрочем, вполне вероятно, что это было совсем другое окошко. Просто все окна в этой электричке дребезжали, да и не только они... Лида много читала и слышала о том, какая разруха постигла страну после Октябрьской революции и Гражданской войны. И вот прошло более шестидесяти лет, а разруха все так же продолжает царствовать в отрекшейся от Бога стране. Облезлые дребезжащие электрички, облупившиеся полусгнившие дома, разбитые дороги, запущенные сады и парки с заболотившимися в них, когда чистыми прудами. Все это окружало Лиду с детства и, по всей видимости, изменяться не собиралось.
Что сейчас только и могло радовать глаз - так это расцветшая весенняя крымская степь, раскинувшаяся под окнами по-старушечьи покряхтывающей электрички. Бесцветная большую часть года, весной степь разукрасилась фиолетово-сиреневыми островками клевера, желто-оранжевыми полосками цмина песчаного - бессмертника по-простонародному и, даже на вечно сухих верблюжьих колючках появились крошечные нежно-розовые звездочки.
А море! Как преобразилось серое, мрачное, угрюмое зимнее море! Будто мановением волшебной палочки какой-нибудь легкомысленной Феи, море превратилось в бирюзовое, искрящееся на солнце золотыми бликами, пенящееся как шампанское, неописуемое чудо природы. И на его манящий зов, будто вместе с весной в морских глубинах пробудились от зимней спячки сладкоголосые сирены, на золотистые песчаные пляжи, пока еще тоненьким ручейком, но уже стекались пляжники.
Лида сошла на уже знакомой, довольно обветшавшей станции с грозным названием "Капкан" и, ловя на себе любопытные взгляды местных жителей, двинулась к дому семейства Гмыря. В воздухе пахло выброшенными на берег морскими водорослями и слегка залежавшимися мидиями. Домик на окраине поселка под ярким весенним солнышком выглядел еще более обшарпанным и убогим.
Лида прошла по знакомой земляной дорожке и нажала кнопку дверного звонка. Дверь мгновенно распахнулась, будто находящийся за нею человек сидел в засаде в ожидании посетителей и, наконец-то, их дождался. На пороге возникла хозяйка домишки мадам Гмыря собственной персоной. При виде Лиды ее обрюзгшее полное лицо слегка вытянулось. Судя по неприветливому выражению ее блеклых глаз, оно вытянулось бы еще больше, если бы было на это способно.
"Что вам угодно?" - промямлила она, почти что не разлепляя сердито поджатых губ.
"Я хочу повидать Марьяну", - тихо ответила, слегка оробевшая от такого приема, Лида.
"Ее здесь нет", - бодро отрапортовала мадам-прапорщица, сосредоточенно глядя через Лидино плечо.
Лида машинально обернулась, но ничего интересного не увидела. По всей видимости, хозяйка татарского домишки-мазанки внимательно изучала покоробившуюся дверь тяжело осевшего одним боком на землю дровяного сарая.
"А где же она?" - изумилась девушка.
"В санатории она", - ответствовала мадам, продолжая обращаться все к тому же, наверное, немало удивившемуся дровяному сараю.
"В каком санатории", - настаивала Лида.
Гмыря нехотя оторвала свой взгляд от непонятно чем так завлекшей ее хозяйственной постройки и, кинув быстрый взгляд на нежеланную посетительницу, переместила свой взор на полуразвалившуюся поленницу дров у полупьяной изгороди.
"В специальном санатории-профилактории за поселком Аджи-Мушкай. Знаешь такой?"
Кто из керчан не знает поселок Аджи-Мушкай, где располагаются печально знаменитые Аджимушкайские катакомбы?! Именно в этих катакомбах во время Великой Отечественной войны, при отступлении советских войск, командованием был оставлен полностью боеспособный полк в целях организации партизанской войны.
Однако никто не учел отличий керченских (да и не только керченских) катакомб от бескрайних белорусских лесов, в которых так вольготно чувствовали себя партизанские отряды. Существенное отличие было в том, что катакомбы имели хоть и множество, но, все-таки, строго фиксированных выходов. Возле которых фашистами незамедлительно (и не без помощи, как Вы сами понимаете, добровольцев из числа местных жителей, указавших эти самые выходы... Что ж тут поделаешь... Как говорится: "В семье не без Иуды") были установлены блок-посты. И теперь каждый поход на поверхность превращался в приговор - расстрел в упор.
Трагедия усугублялась тем, что в катакомбах не было воды, кроме как крошечных капелек сырости, собирающихся на сводах подземелья и старательно слизываемых погибающими от жажды, ранеными после очередной вылазки бойцами.
Это был Ад на земле, вернее, под землей. И - вы не поверите, а, вообще-то, конечно, поверите, когда вспомните, какие муки с честью вынес русский, вернее, советский, народ в этой дьявольской войне... Страдающие и погибающие от жажды и ран герои не сдавались. Не взирая на круглосуточное вещание в громкоговорители, установленные у тех же, омытых кровью бойцов выходов:
"Рус, сдавайся! Рус! Выходи! Пить дам!".
Кроме, конечно, перерывов на обед, совершаемых пунктуальными немцами в строго определенное время.
Не добившись сдачи в плен, оккупанты подкатили к предательским входам в катакомбы специальные машины и стали нагнетать в подземелье ядовитые газы. Что тут сказать: фашист - он и есть фашист.
Кто не задохнулся в муках и вышел на поверхность (с оружием, приняв последний бой) - были расстреляны в упор. Подобранные немногие уцелевшие после газового убийства и расстрела, раненые бойцы были согнаны в концлагеря, и вряд ли кто из них дожил до Победы... А если и дожили - где гарантия того, что не сгинули после в сталинских лагерях с клеймом "предатель" (раз побывал в плену), щедро раздаваемым налево и направо штабными хорьками, отсидевшими грозящий Родине Апокалипсис в тылу.
"И давно она там?" - удивилась Лида, но Марьянкина свекровь уже потянула дверь на себя, пытаясь ее закрыть, считая, видимо, разговор законченным. Лида, недолго думая, вцепилась в ручку на наружной стороне двери и с силой дернула ее на себя. Не ожидавшая ее маневра мадам Гмыря резко подалась вперед вслед за качнувшейся дверью и, теряя на ходу шлепанцы, нелепо проскакала вниз по ступеням, чудом не плюхнувшись в затхлую лужу возле самого крыльца.
Когда она, наконец, восстановила равновесие и повернулась к Лиде, лицо ее напоминало сизо-серый трясущийся студень, из глубин которого девушку буравили два побелевших от бешенства глаза.
"Я только хотела узнать, когда она вернется", - испуганно пробормотала Лида.
"Ни-ког-да!" - злобно прошипела Гмыря, по слогам выплевывая слова Лиде прямо в лицо.
Взбешенная женщина, резко наклонившись, подобрала потерянные при скачке по ступенькам шлепанцы. При этом халат на ее толстых коленях с треском разорвался, и высвободившаяся пуговица радостно запрыгала вниз по деревянным ступеням, прямо в лужу. Это не доставило удовольствия и так пышущей от злобы женщине, и на мгновение Лиде показалось, что хозяйка домика сейчас взорвется от захлестнувшей ее ненависти и забрызгает ее и прилегающие окрестности своими кипящими внутренностями. Лида даже непроизвольно зажмурилась, но Гмыря уже гордо прошествовала мимо девушки и решительно захлопнула за собой дверь.
Лида вздохнула и пошла назад по утоптанной дорожке. Не дойдя до калитки, она услышала, как дверь опять распахнулась, и вдогонку понеслись слова:
"И не приходите сюда больше никогда!"
Лида обернулась, но дверь, будто на шарнирах уже захлопнулась со сверхъестественной быстротой. Девушка опять развернулась и пошла прочь от этого нелепого дома. И только дойдя до станции, она осознала сказанное ей и в недоумении пожала плечами:
"Почему Марьяна не вернется сюда? Что за глупости? Куда же она денется?"
Но, увы, ее вопросы остались без ответа.
На следующий день погода резко ухудшилась. Подул порывистый резкий штормовой ветер, небо заволокло тучами, пошел дождь. Но это не остановило Лиду Малышеву, и уже в девять часов утра, закутавшись в старенький, подсевший после многочисленных стирок, плащ и раскрыв зонтик над головой, девушка отправилась на автовокзал. Оттуда по расписанию ходил пригородный автобус "Керчь - Аджи-Мушкай", На котором Лида собиралась добраться до таинственного санатория, в котором пребывала, если верить словам мадам Гмыри, Марьянка.
Не смотря на имеющееся расписание, ждать автобус довелось довольно долго. Зонтик пришлось закрыть, так как ветер, будто сорвавшийся со своих цепей трехголовый Цербер, рвал чудо японской легкой промышленности из рук, выворачивая его на изнанку и стремясь превратить красивое изделие в растрепанную мочалку. Так что в путь Лида отправилась слегка промокшей и немного озябшей.
В автобусе, правда, было довольно тепло, хотя и очень тряско, и в салоне ужасно пахло бензином. Но что же тут поделаешь... Как говорится в народе: "Лучше плохо ехать, чем хорошо идти".
Когда, наконец-то автобус дотрясся до поселка Аджи-Мушкай и, развернувшись на поросшем сорняком пятачке, собирался двинуться в обратный путь, Лида сошла по грязным, лет пять как немытым ступеням автобуса прямо в усилившийся дождь. У ближайшего к остановке дома, возле разболтанной калитки, она увидела неопрятного мужичка в калошах на босу ногу и в замызганной телогрейке, наброшенной прямо на голую впалую грудь, с интересом разглядывающего несомненно городскую барышню, увязающую в раскисшей грязи.
Лида подошла поближе и, вежливо поздоровавшись, спросила у аборигена, где тут у них располагается санаторий. Мужичонка несколько секунд молчал и как то отупело глядел на Лиду, вследствие чего девушка почувствовала себя не в своей тарелке. Она уж было решила пойти поискать другого, более разговорчивого собеседника, как тут вдруг мужичок очнулся и забормотал:
"Санаторий? Это какой же санаторий, милая? Больница, что ль? Так больница то есть, конечно, имеется в наличии... Только тебе то чего там понадобилось? Таких как ты там не держат..."
Лида немного растерялась от такого ответа, но решив, что местный житель слегка пьян (уж больно у него язык заплетался), и сам не знает, что говорит, хотела повернуться и уйти. Но, оглянувшись, увидела, что дождь разогнал всех местных жителей по домам, и узнать месторасположение санатория не у кого, решила продолжить столь содержательную беседу с коренным жителем известного на весь мир поселка Аджи-Мушкай.
"Так где же он располагается, санаторий, то есть, м-м-м, больница?"
"Больница-то, дочка, недалеко отсюда", - отозвался мужичонка: "Вон там, на холме, за каменоломнями"
Он махнул рукой по направлению к холмистой возвышенности, где действительно белели груды отесанного известняка, сменившего под дождем белый цвет на грязно-серый. Лида поблагодарила собеседника и пошла в указанном направлении. Покинутый ею абориген продолжал бормотать ей в спину:
"А тебе то туда зачем? Таких как ты - по телевизору показывают... А в этой больнице тебе чего делать-то? Там такие не нужны..."
Гонимая плохим предчувствием, Лида ускорила шаг - насколько это было возможно на скользкой размытой проселочной дороге. Обойдя каменоломни, девушка, наконец-то, поднялась на холм, и ее глазам предстала живописная картина.
На фоне клубящихся мрачных дождевых туч стояло не менее мрачное серое четырехэтажное здание, построенное из местного известняка, судя по архитектурным особенностям, где-то в пятидесятых годах нашего столетия. Неприветливый серый дом окружал запущенный сад из чахлых акаций и одичавших абрикосовых деревьев. По периметру сада протянулся забор из металлических кольев с заостренными концами.
Подойдя поближе, Лида в недоумении остановилась: окна здания были защищены крепкими чугунными решетками, а на металлических воротах с прорезанной прямо в них калиткой, висел внушительный навесной замок.
Самое странное во всей этой ирреальной картине было отсутствие людей и полное безмолвие. Правда, пару раз до Лидиных ушей донеслись какие-то странные звуки: будто в далекой лесной чаще завыл на луну волк-вожак, и тут же его поддержала вся стая.
Помимо воли у девушки застучали зубы, и она тот час же рассердилась на себя: ведь это же ветер! Просто разгулялся штормовой ветер и завывает где-нибудь в проводах, или еще в чем-нибудь - неважно, в чем. Главное, что это совсем не страшно и вполне объяснимо!
Наконец, возле запертых ворот Лида увидела подобие сторожевой будочки с закрытым фанерным окошком. Девушка подбежала к будочке и рьяно застучала кулачком по фанерной загородке. Честно сказать, вся эта обстановка действовала ей на нервы.
Квадратное окошко распахнулось, и в образовавшемся проеме возникла полная, тоже квадратная - под стать окошку, физиономия. Появившаяся женщина (а скорее всего, это была именно женщина, так как над квадратным лбом курчавились мелкие, свалявшиеся, как у овечки под хвостом, черные кудряшки), сердито рыкнула на Лиду.
"Чего тарабанишь?! Не видишь - приему нету!"
При это женщина-в-окошке кивнула своей овечьей головой куда-то в космос. Лида подняла глаза. Над окном была прикреплена массивная квадратная вывеска с некогда позолоченными буквами, которая гласила:
Психиатрическая лечебница "Чайка"
Керченского горздравотдела
Прием передач: с 8 до 11 часов
Лиде Малышевой потребовалось некоторое время, чтобы несколько раз перечитать вывеску и, наконец, осознать смысл написанного.
"Как, как это - психиатрическая лечебница?!.." - губы плохо ее слушались, и она никак не могла внятно выговорить рвущиеся прямо из сердца слово отчаяния.
"Почему - лечебница?! Мне сказали - санаторий..."
"А чё - санаторий и есть", - хмыкнула тетка в окне: "Лежи себе, спи да ешь. Работать не нужно. Чем не санаторий?"
"А как мне про подругу узнать? Марьяна Васильченко, то есть Гмыря... Она у вас лежит, у нее ног нет. Она не может двигаться".
Лида лихорадочно торопливо бормотала у окошка, панически боясь, что женщина захлопнет дверцу. Но той, видимо, наскучило сидеть в своей будочке в полном одиночестве, и она с охотой поддержала разговор.
"Так они все не могут двигаться!" - безапелляционно заявила она, слегка высунув голову наружу и неодобрительно поглядев на затянутое дождевыми тучами небо.
"Они же все привязаны, зафиксированы - по научному", - последние слова дались ей с некоторым трудом.
И, увидев Лидину растерянность и недопонимание, подмигнула ей с видом заговорщика и шепотом произнесла:
"На цепи они все сидят, от греха подальше..."
И с чувством, почему-то как католичка, то есть слева направо, перекрестилась.
"Как - на цепи!!!" - закричала Лида.
"Вы что такое говорите!" - кинулась она к окошку.
Женщина-вахтер рассердилась на Лиду и отодвинулась вглубь будочки, став недосягаемой в своем окошке, как диктор на экране телевизора.
"Прием передач по воскресеньям", - сурово произнесла она: "А на сегодня - все!"
И попыталась закрыть окошко, чуть было не прищемив Лиде пальцы.
"А повидать, повидать то ее как?!" - в отчаянии закричала девушка.
"Ишь, чего захотела - повидать..." - пыхтела сторожиха, отцепляя Лидины пальцы, впившиеся в подоконник: "Так кто ж тебя туда пустит... У нас посещений нету".
И, наконец, оттолкнув Лиду от своего КПП, бросила ей в лицо:
"Они же все буйные!"
Окошко захлопнулось. Лида постояла еще некоторое время, растерянно глядя на затворившееся окошко из покоробившейся фанеры. После, ссутулившись, побрела вдоль забора.
Штормовой ветер толкнул железные ворота, и над головой у Лиды что-то заскрежетало. Девушка подняла голову. В верхней части ворот висела скособочившаяся на ржавом гвозде, почерневшая от времени эмблема психиатрической лечебницы - жестяная чайка.
Черная птица с хищно заломленными узкими крыльями, по змеиному круто изогнувшейся небольшой шейкой и острым клювом, нацеленным на что-то у когтистых лап птицы. Казалось, черная хищница вот-вот начнет терзать жертву, запутавшуюся в ее когтях. При этом она косила на Лиду единственным глазом, напоминающим поблескивающую крапинку надколотого уголька. Порывистый ветер снова качнул створку ворот, и игра света и тени создала иллюзию, будто черная жестяная птица самым наглым образом подмигнула Лиде своим единственным глазом.
У Лиды подкосились ноги и, упав коленями прямо в жидкую грязь, она закрыла лицо ладонями и горько-горько заплакала.