Герасимова Ирина Григорьевна : другие произведения.

Серебряная монета

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:

         Чёрная Магия манит. Простой маленький человек, измученный заботами, болезнями, тяжелой работой не по Душе за мизерную зарплату и с дураком-начальником в придачу, затравленный злыми и завистливыми окружающими... Да, да, не возмущайтесь, пожалуйста. Не зря же в народе говорят: "Хороших людей много, только плохие им встретиться не дают..."
         Забитый, уставший, обиженный на свою жизнь и судьбу. А тут... Чёрная Магия манит и ненавязчиво так предлагает наказать твоих обидчиков, дать тебе крепкое здоровье и удачу, обеспечить достойную и благополучную во всех отношениях Жизнь. "Ты только руку свою ко мне протяни! Ах, укололся... Даже крови капелька появилась... Ох уж эти мои глупые брошки на иголочках да булавочках!.. Ты уж прости меня, старую, за досадное происшествие. Ну, ничего страшного, сейчас я подую на ранку - и все исчезнет. Вот видишь? Так что можешь мне полностью довериться... Что, договорились? Ну и ладненько". А теперь поехали! С ветерком, под стук копыт. Э-ге-гей, залётныя! Куда? Навстречу моему (тьфу, ты, дура старая) - конечно же, Твоему Счастью. Аминь.
  От притихшего ночного перрона, в положенный час и в заданном направлении, медленно отправился пассажирский поезд. Аккуратно и неспешно продвигаясь по рельсам в черте города, поезд, наконец-то, выбрался в загородные вольные степи, и с явным удовольствием стал наращивать скорость. Весело застучали дружные колеса, и вагоны, слегка опьяненные быстрой ездой, начали мерно раскачиваться, впрочем, в пределах допустимой амплитуды.
  У покрытого снежными узорами окошка, в полумраке пустого купе, освещаемого все более редкими вспышками придорожных фонарей, сидела молодая девушка. Ей было грустно и одиноко. Зябко кутаясь в старенький пуховый платок, барышня печально глядела в черноту ночной степи, изредка оживляемой вспыхивающими на темном горизонте и мгновенно исчезающими таинственными огоньками.
  Аля Стрелкова - студентка третьего курса Педагогического института, расположенного в маленьком провинциальном городке, ехала к себе, в родной Саратов. Однако ехала не для того, чтобы провести там короткие студенческие каникулы, или еще более короткие новогодние праздники. О, нет. Девушка ехала по весьма печальному поводу.
  Утром того же дня ей, вернее, коменданту их студенческого общежития, по междугороднему телефону, позвонил старший брат Геннадий, проживающий со своей женой и новоприобретенным тестем в Алькином родном городе, и сообщил трагическое известие. Известие о том, что их еще нестарая мать находится при смерти и просит дочь приехать. Впрочем, при слове "просит" брат внезапно поперхнулся и замолчал.
  Алька же, полузадохнувшаяся от столь неожиданного страшного известия, некоторое время находилась в оцепенении. И лишь по прошествии нескольких тягостных минут, смогла, наконец-то, вновь поднести телефонную трубку к уху, и заговорить с братом.
  Однако тот безмолвствовал, и лишь тяжкое дыхание у Алькиного уха указывало на его присутствие на другом конце провода. Окликнув брата еще раз, и услышав в ответ все то же загнанное дыхание аутсайдера на финишной прямой, девушка не на шутку встревожилась, и, прерывая затянувшуюся паузу, резко спросила: "Гена! В чем там дело?!". И тут брата будто прорвало. Он просто-таки завопил в трубку:
  "Аля, приезжай!!! Аля, Христа ради, приезжай немедленно! Сил наших больше нет... Мать в тяжелейшем состоянии, в бреду, мечется и только знай хрипит: "Алька приехала?! Альку приведите..." А врачи - так вообще шарахаются от нее, говорят, что уж дня три, как помереть должна была... Аля, милая, приезжай скорее".
  И вот Алька сидит у окошка стремительно мчащегося поезда, несущего ее в родные пенаты. На душе у девушки полное смятение - и горестное сожаление о страданиях и близкой кончине матери, и скорбь, и некоторое недоумение.
  "Недоумение?.." - удивитесь Вы.
  Да, да, именно так. Дело в том, что, к сожалению, между матерью, лежащей ныне на смертном одре, и дочерью, летевшей навстречу к ней через заснеженные степи, были весьма прохладные отношения. А уж если быть до конца честными - просто некудышные отношения.
  Увы, но так уж получилось. В свое время Алькины отец и мать были безумно рады рождению сына-первенца, и полностью удовлетворены этим счастливым событием. Незапланированное рождение дочери оказалось несколько огорчительным для весьма увлеченных своей профессиональной деятельностью родителей. Ну и конечно же, сильнее пострадала мать, так как ей пришлось оставить многообещающую карьеру солистки областного оперного театра. Оставить на короткое (как ей думалось) время ухода за крошечной дочерью. Но... Но вскоре внезапно пропал голос, похоронив сладостные мечты стать когда-нибудь всемирно известной певицей, и, как не крути, пусть косвенно, но виновна в этом была маленькая девочка, незвано явившаяся на белый свет.
  В принципе, в материальном отношении семья ничуть не пострадала, так как отец - профессор областной консерватории, получив от государства хорошую четырех комнатную квартиру, на свою довольно весомую профессорскую зарплату, заполнил ее дорогой мебелью и прекрасными коврами, красивой посудой и бесценными книгами. Что ж, он был примерным семьянином. Алькина мать имела модную одежду и французскую косметику, и, по всей видимости, могла быть вполне счастлива.
  Однако... Сменить свой статус с "Примадонны" оперного театра на "Домохозяйку-иждивенку"?! Бр-р... Этого женщина перенести не смогла. Характер ее испортился. Она затаила зло на весь Белый свет, а, особенно... Да-да, на свою подрастающую дочь.
  Ох, и не говорите... Весьма грустная история.
  Бедной девочке пришлось снести немало придирок и несправедливых обид. Положение ее усугубилось после смерти отца, когда брат, женившись, жил уже отдельно, в кооперативной квартире (купленной для сына опять-таки трудягой отцом). Не было дня, чтобы мать не доводила Альку до слез. И как только бедное дитя ни старалось угодить своей сердитой маме! Аля и училась на "круглые" пятерки, и безоговорочно выполняла всю грязную работу по дому, и, отказывая себе в скромных школьных завтраках, на сэкономленные грошики покупала маме сердечные подарочки ко всевозможным праздникам. Все было тщетно. Бывшая "примадонна" оставалась такой же ледяной и неприступной, как айсберг у берегов Антарктиды. И с такими же, скрытыми до поры-до времени, подводными сюрпризами.
  Как Вы могли уже убедиться - жилось Але Стрелковой дома очень даже невесело. Но это было еще не все. Ко всему прочему, пожилая уже женщина, возможно от безделья, внезапно увлеклась модными ныне оккультными науками. Приобрела где-то потрепанные книги по Белой и Черной магии, и, даже (Вы не поверите!), старинный хрустальный шар, покрытый в обычное время черной бархатной накидкой с тяжелыми кистями. Теперь мать подолгу запиралась в своей комнате с пресловутым шаром, в котором, как она утверждала, видела свою покойную мать, и вела с нею длительные беседы. Алю до смерти пугали бормотания матери из-за запертой двери. Тем более, что иногда ей начинало казаться, будто в закрытой изнутри комнате слышатся разные голоса.
  Впрочем, во всем остальном Алькина мать была вполне здравомыслящей женщиной. Когда Аля закончила школу (к слову сказать - с золотой медалью), мать категорически посоветовала дочери, для продолжения учебы, поступать в институт, расположенный в соседнем городе. И, не получив еще толком согласия от повергнутой в смятение девочки, несколько поторопила события, сводив Алю в домоуправление, где девушку "выписали" из родительской квартиры по случаю предстоящей смены местожительства. Во время процедуры "выписки" дочери из родительского дома, глаза Алькиной матери победоносно сияли, что произвело на юную девушку весьма удручающее впечатление.
  Аля прекрасно понимала - мать радуется тому, что нежеланная дочь вместе с "пропиской" теряет все юридические права на отцовскую квартиру. И еще Аля понимала, что родная мать фактически выставляет ее на улицу, за порог.
  Эхе-хе... За какие ж такие грехи?! Да, фактически, ни за какие.
  Конечно, в собственном областном центре было достаточно ВУЗов, куда дружно и отправился весь Алькин выпускной класс. Ах, как хотелось девушке остаться учиться в своем городе, среди старых друзей и родных стен! Но что ей было делать, если после смерти отца ее собственная мать весьма недвусмысленно стала вытеснять дочь из своей квартиры, да, собственно, и из своей жизни тоже.
  Вы, наверное, скажете: "Не может такого быть вообще!". Ну, не знаю, как "вообще", а вот с Алей-то это как раз и произошло, и вполне определенно.
  Пришлось барышне искать свою долю на чужбине.
  В чужом городе Аля, чтобы поступить в ВУЗ наверняка (ибо возвращаться ей, фактически, было некуда), выбрала не самый престижный Педагогический институт. Да и факультет предпочла с наименьшим проходным баллом и с устрашающе сложным названием "Лингвистика и языкознание". Поступив в институт - не скажу, что это было легко, но все-таки поступив, Алька получила койку в студенческом общежитии. Также ей была назначена стипендия - чудесное дополнение к учебе, но, увы, недостаточное для нормального существования. Просить помощи у матери Аля не осмелилась, и, чтобы не голодать, устроилась приходящей нянькой в довольно состоятельную семью.
  Первое время семнадцатилетняя девушка - еще совсем дитя, ужасно скучала по дому. Обиды и душевные раны в разлуке быстро затянулись, и Алька считала дни, оставшиеся до каникул, чтобы съездить домой, повидать мать, брата, друзей детства. Но... Опять это противно "но"! На ее пять - шесть писем домой, маме, приползало одно письмишко со скупыми куцыми безликими строками по принципу: "Привет - пока!". Примчавшуюся на зимние каникулы, будто на крыльях, Алю мать встретила весьма холодно и настороженно. Ну а приехавшую на лето дочь вообще огорошила словами - что Аля своим приездом будто бы сломала ее планы на летний отдых, да и вообще, чего она так часто приезжает?!
  После такого "родственного" приема девушка вернулась в свое общежитие, глотая горькие слезы: "Ну, не нужна я ей! Совсем не нужна! И, как это не обидно, придется с этим смириться..."
  Таким образом Аля, обучаясь уже на втором курсе, сдерживая саму себя, старалась писать письма домой гораздо реже, чем ей этого страстно хотелось. Ну а на летних каникулах - после второго курса, вообще осталась в опустевшем общежитии, сославшись в письме к маме на несуществующий стройотряд. Впрочем, отказ дочери приехать на лето домой, по всей видимости, ничуть не огорчил мать, так как Алька даже не удосужилась получить ответ на свое письмо. Небольшую открыточку прислал брат, сообщив, что их мама, якобы, на все лето уехала на "Юга", и вернется лишь к осени. Ну что ж, уехала - значит уехала. "Насильно мил не будешь.." Банально - да, но ведь и метко сказано, "не в бровь, а в глаз".
  Вот теперь-то вполне понятно то самое "недоумение", которое испытала девушка, услышав от брата, как жаждет ее приезда смертельно больная мать. Впрочем, пресловутое "недоумение" вскоре бесследно растаяло, сметенное горячей волной дочерней любви, прорвавшей наконец-то искусственную, возведенную самой Алькой плотину, и затопившей благодарное детское сердце.
  О, дети! Наши доверчивые, преданные, слепо любящие своих матерей, дети! Дети, рождающиеся уже со Вселенской Любовью к своим - не важно, пусть нерадивым, эгоистичным, легкомысленным Мамам; Мамам - пьяницам и наркоманкам; Мамам, отрекающимся от них в родильных домах.
  Сколько же нелицеприятных поступков, предательства и банального равнодушия нужно проявить к своим детям, чтобы, все-таки, оттолкнуть их от себя, перечеркнуть эту безоглядную, всепоглощающую, преданную любовь? По всей видимости - немало...
  Вот и Аля, убаюканная, наконец-то, мерно раскачивающимся вагоном, уснула на своей дорожной постели с твердой уверенностью в том, что ее родная, всегда любимая мамочка, несомненно раскаялась в своей нелепой нелюбви к дочери, и жаждет - хотя бы на смертном одре, помириться с ней и,
  даже, попросить прощения.
  А что же Аля? О, она уже давным-давно простила свою суровую мамочку. Да как же ее не простить, если это - МАМА!
  Ну, дай-то Бог, дай-то Бог...
  
  Где-то в середине ночи, сквозь сон, Аля смутно услышала приглушенный стук открываемой купейной двери, торопливый говорок проводницы и легкие женские шажки уже в самом купе, возле Алькиной постели. Шелест шелка и парчи, позвякивание ручных и ножных браслетов и подвесок, аромат сандалового дерева вдруг перенесли находящуюся еще во власти сна Альку в древневосточную сказку. Девушка, будто наяву, видит шумный, разноголосый, ослепительно-солнечный Базар; смуглых баядерок в ярких шароварах и шитых бисером лифах, завораживающе танцующих на деревянном помосте, искусно исполняя танец живота; покачивающихся в такт со своими питомицами заклинателей змей. А над всем этим великолепием - белоснежный, крытый золотом, Султанский дворец, прямо из которого, в полумрак ночного купе, и шагнула сказочная принцесса Шахерезада.
  Аля изо всех сил борется с окутавшим ее, будто жаркая пуховая перина, красочным сном, и, сделав над собою усилие, все-таки просыпается, с трудом разлепляя отяжелевшие веки.
  Прямо перед собой она видит изумительной красоты цыганку, непринужденно сидящую возле купейного окошка, за которым простерлась черно-сливовая ночь.
  О, это была всем цыганкам цыганка!
  Алькиным очам предстала точеная, со смоляными, гладко причесанными волосами, горделивой посадки голова, стянутая на затылке алой шифоновой косынкой с кистями; переливающиеся в свете мелькающих придорожных фонарей и позвякивающие в такт разогнавшемуся поезду, тяжелые золотые серьги, чеканными кольцами свисающие до узких благородных плеч. Монисто из серебряных монет на смуглой, лебединого изгиба шее; яркие одежды, пышные юбки, и, как показалось Але в неверном свете полутемного купе - тончайшего шелка шаровары, присборенные над изящными лодыжками. А, в завершение всего, маленькие ступни в золотых парчовых туфельках с загнутыми вверх носками.
  "Не может этого быть!" - зажмурилась Аля.
  И, действительно - когда девочка вновь открыла глаза, ножки таинственной пассажирки были обуты в ажурные золотистые туфельки - лодочки.
  "В таких туфельках - и по снегу?!" - ужаснулась Алька, и снова зажмурилась.
  Ну, на эту девушку никак не угодишь!
  Почувствовав на своем лице пристальный взгляд, Аля сморгнула, и, сделав над собой усилие, растерянно взглянула на свою ночную гостью, вернее, попутчицу.
  На неземной красоты лице сверкали бездонные черные очи с изумрудным отливом, которые в упор и с явным интересом разглядывали сжавшуюся на своей дорожной полке Альку. Девушка, смущенно поерзав на постели, неловко выдавила из себя: "Здрасьте..."
  "Здравствуй, милая!" - низкий грудной завораживающий голос сразу пленил Альку неподдельной искренностью и непонятным сочувствием.
  "Куда же ты едешь, красавица?" - Цыганка укоризненно покачала головой, в такт чему тут же мелодично зазвенели чеканные серьги: "Одна, зимней ночью... И ведь совсем еще дитя!"
  То ли искренний интерес и сопереживание в волшебном грудном голосе, то ли явное сочувствие во взгляде ласковых изумрудных глаз, то ли сама дорога, вызывающая случайных попутчиков на откровенные беседы... Не знаю. Но Алька вдруг, захлебываясь и перебивая саму себя, рассказала вопрошающей цыганке все: и о нелюбви своей матери к ней, дочери; и о том, как мать, не дрогнув, твердо исключила Альку из своей жизни; и о столь неожиданно сильной жажде повидать дочь перед кончиной.
  Цыганка слушала Алю очень внимательно, не перебивая, и лишь брови ее (девушка могла бы поклясться - подведенные сурьмой) хмурились. Когда Аля, наконец, выговорилась и устало замолкла, цыганка вдруг резко наклонилась к ней, и изящными ухоженными пальчиками, унизанными самоцветами, осторожно приподняла крестик, висевший у девушки на шее, на церковной веревочке, и, как-то незаметно для самой Альки, выскользнувший из-за ворота трикотажной кофточки.
  "А ты-то, оказывается, крещеная?" - с непонятным для Альки облегчением в голосе, пробормотала попутчица, и удовлетворенно откинулась назад, на (не может этого быть!) разноцветные шелковые подушки.
  Аля уже не понимала, где сон, а где явь. Но ей давно не было так хорошо, спокойно и уютно, и, как бы это правильно сказать - безопасно, что ли... И Алька с готовностью рассказала внимающей ей цыганке, удобно расположившейся на (ну не может же такого быть!) парчовом диване - рассказала о том, что в детстве ее не по крестили в Церкви, так как родители-атеисты существование Бога отвергали напрочь. И, будучи уже студенткой 1-го курса, Аля услышала от кого-то из подруг притчу о том, что, якобы, на Том Свете некрещеные люди будут слепыми, а крещеные - зрячими. Этот рассказ так поразил девушку, панически боявшуюся слепоты (а кто, скажите-ка, ее не боится?!), что она в ближайшее же воскресенье пошла в Церковь и приняла святое Крещение.
  "Только", - доверчиво пожаловалась Аля своей дивной красоты собеседнице, с таинственно позвякивающими многочисленными украшениями и поблескивающими в мерцающем свете редких фонарей, парчовыми нарядами: "Меня в саму-то купель не сажали - взрослая ведь уже, не младенец... А просто побрызгали таким специальным веничком". Аля вздохнула: "Так что я теперь, на Том свете, наверное, не полностью зрячей буду. А так, одноглазой... Но все лучше, чем слепой!" - оптимистично закончила она.
  "Ну, не так все страшно" - усмехнулась цыганка, покачивая в такт движущемуся поезду изящной ножкой в (ну этого просто не может быть - потому что быть не может!) туфельке из золотой парчи, с россыпью драгоценных каменьев и загнутым к небу носком: "Но то, что покрестилась - молодец!".
  "Только..." - она вновь наклонилась к Альке и, еще раз взглянув на латунный крестик, удрученно сказала: "Из слабого материала сделан - не пойдет".
  "Куда не пойдет?" - удивилась Аля, но цыганка, не обращая внимания на ее слова, безапелляционно заявила: "Серебряный надо!"
  "Ха", - не удержавшись, насмешливо хмыкнула девушка: "И где ж его взять, серебряный?! Он ведь каких денег стоит..."
  Последние слова Аля произнесла с огромным трудом, ибо крепкий сон уже окончательно сморил девочку, и она, все еще пытаясь что-то досказать, обессилено брякнулась на свою жесткую постель, уткнувшись носом прямо в казенную подушку.
  
  Зычный голос проводницы, да яркий солнечный луч, пробившийся сквозь ледяной узор купейного окошка, и внезапно полоснувший по спящим Алькиным глазам, напугали девушку, и она, резко приподняв голову над подушкой, недоуменно огляделась.
  Вид пустого купе, освещенного утренним солнцем, шум и суета в вагонном коридоре и замедленный ход локомотива подсказали Але, что путь ее близок к завершению. И, действительно, за окнами купе неторопливо проплывали уже хорошо знакомые девушке привокзальные пейзажи.
  Алька скоренько спрыгнула на пол, и начала лихорадочно собираться. И - замерла... Ей вдруг явственно припомнилась диковинная ночная попутчица, и их довольно странная беседа при мерцающем свете придорожных фонарей. Аля резко обернулась. Противоположная полка купе была девственно нетронута и равнодушно демонстрировала Альке свежезастеленное чистое постельное белье (насколько, конечно, казенное белье вообще может быть чистым и свежезастеленным...)
  "Ну и ну", - покачала головой барышня: "Чего только не приснится! Будто в сказке побывала..." И, отбросив в сторону воспоминания о ночном красочном сне, принялась торопливо складывать свою постель. Схватила дорожную сумку, нахлобучила шапку на голову и, подхватив зимнее пальто, уж было шагнула прочь из купе... Но, тут же замерла, увидев свое отражение в зеркале купейной двери: Из отворот трикотажной кофты торчали обрывки церковной веревочки. Крестика не было.
  Аля охнула, и в растерянности огляделась в поисках пропажи. Лихорадочно перетряхнула свою постель, потом опустилась на четвереньки и начала обыскивать пол купе, застеленный потертой ковровой дорожкой. Тщетно... И тут девушка явственно услышала, как прямо над ее головой, по пластику купейного столика, что-то звякнуло. Аля осторожно выпрямилась, передвинула съехавшую на глаза шапку на макушку, и - оторопела.
  Прямо перед ее носом, в центре столика, в солнечных лучах ослепительно ярко сияла серебряная монета. Девушка осторожно поднялась с колен и присела на краешек полки. Поколебавшись, несмело взяла в руки найденную монету и стала ее внимательно рассматривать.
  Вот это была находка - так находка! Блистающая, как бриллиант, монета, вне всякого сомнения, была старинной, весьма почтенного возраста. Отчеканенные в незапамятные времена орнамент, представляющий собой витиеватую надпись на неизвестном языке, и рисунок на лицевой части монеты - были наполовину стерты неумолимым Временем. В верхней части монеты находилось крошечное, необычайное до удивления, квадратное отверстие.
  "Ну совсем как на древнекитайской монете "чох", - усмехнулась Аля, вспомнив занятия в институте по "Истории Древнего Мира", и в ушах ее зазвучал чопорный голос зловредной исторички Тамары Шатоевны, за глаза получившей у языкатых студентов прозвище "Коба": "Посредством такого отверстия "чохи" нанизывались на веревку в количестве 500 - 1000 штук..."
  Аля тряхнула головой, отгоняя неуместное воспоминание, и вновь погрузилась в изучение неожиданной находки. Рисунок на монете был весьма нечетким. Смутно проглядывалось то ли изображение птицы Феникс, восставшей из пепла и победоносно распахнувшей крылья, то ли Крестного Распятия.
  При более внимательном рассмотрении неизвестный язык, которым была выполнена таинственная надпись, оказался не таким уж "неизвестным". Будущий лингвист и языковед Аля Стрелкова распознала в нем древнееврейский. Она попыталась прочесть то, что еще сохранилось на монете, но без Словаря это было весьма непросто. Получались странные, обрывистые слова, похоже, что из какого-то древнего заклинания:
  "Я есть Альфа и Омега, начало и конец... Я Тот, Который был, есть и грядет... возлюбил вас..."
  
  С грохотом распахнулась дверь купе, и в проеме появился рассерженный Алькин брат - Геннадий.
  "Ну ты чего тут застряла-то?!" - возмущенно-радостно забасил он: "Я уж думал - не приехала..."
  "Скажи спасибо, что конечная остановка!" - продолжал журить он сестру, подхватывая дорожную сумку и, одновременно, пытаясь накинуть на Альку ее зимнее пальто: "А то увезли б тебя в Тьму-Таракань. Ищи-свищи потом..."
  Но, взглянув на замершую у окна и растерянно улыбающуюся фигурку, сбавил тон и уже жалостливо протянул: "Эх, ты, Маруся..."
  Алька вскочила на ноги и заметалась по купе, не зная, что делать с диковинной монетой. Кто-то будто подтолкнул девочку под локоть, и она, быстро нанизав находку на веревочку от потерянного крестика, затянула ее морским узлом и надела на шею, под одежду. После чего, поправляя съезжающую на глаза шапку, засеменила следом за братом, уже вышагивающем в коридоре вагона.
  У вокзального перрона их ждало такси.
  
  По дороге домой, отводя в сторону глаза, брат сообщил Але, что мать написала завещание, согласно которому ее квартира со всем добром отходит ему, Геннадию.
  "Правда", - внезапно воспрял он духом: "Она и о тебе не забыла! Отписала тебе чайный фарфоровый сервиз, ну ты помнишь его... Старинный такой, перламутровый, со сценами дворянской охоты на волков".
  Так как Аля молчала, брат торопливо продолжил: "Ну тот, который ты в детстве очень любила рассматривать. Ты тогда еще сахарницу от него нечаянно разбила..."
  "Ох и проучили же тебя тогда ремешком!" - хохотнул Геннадий: "Неужто и это не помнишь?!"
  Аля помнила. Еще как помнила! Но смолчала.
  "Дорогой сервиз, антикварный", - уже чуть не плача протянул брат. Аля молча кивнула. Ей было уже все равно.
  
  Когда приехали в отчий дом, мать спала. Не стали ее будить, сели на кухне чай пить. Братов тесть - сухенький суетливый старичок, только на закате жизни перебравшийся из деревни в город, к дочери, попивая из чайной чашки самогоночку, вдохновенно рассказывал деревенские байки. Например, о том, что если у них в деревне старуха долго мучилась перед кончиной, и все никак не могла представиться, гутарили, что она, значит, ведьма. И помереть она никак не может потому, что должна силу свою нечистую дочери передать. Иначе и не умрет, пока не отдаст.
  Все слушали дедову болтовню с каким-то болезненным интересом. Потом опомнились, замахали на старика руками, мол, хватит чушь пороть.
  А тот на своем стоит. Что в таком случае необходимо дыру в потолке прорубать, чтобы грешная душа могла из тела, не менее грешного, вылететь. От старика отмахнулись.
  Тут проснулась умирающая. Подвели к ней Альку. Женщина выглядела ужасно: почерневшее изможденное лицо, слезящиеся красные глаза, всклокоченные седые волосы. Увидев дочь свою Александру, Альку, то есть, аж затрусилась вся от радости, протянула к ней руки... И, вдруг, отшатнулась, захрипела-зарычала: "Прочь, прочь, пошла прочь!!!" Завизжала: "Гоните ее вон!", и опять впала в горячку, бред, пена у рта.
  Аля убежала на кухню и разрыдалась. Так она не плакала еще никогда в своей жизни. Думала, что у нее сердце просто разорвется. Разорвется и от обиды, и от горя, и от элементарного страха. Брат с невесткой никак не могли ее утешить. Хотя, впрочем, им самим не помешал бы хороший утешитель. Все присутствующие были повергнуты в шок.
  Обессилевшая от слез Аля начала понемногу успокаиваться, как вдруг ощутила какой-то явный дискомфорт. Она засунула руку к себе за пазуху - и тотчас же ее отдернула, так как висевшая у нее на шее монета была горячая. Да что там горячая - просто раскаленная! Даже кожу на груди слегка припалила... Вот так чудеса!
  Но Альке некогда было раздумывать над фантастическим поведением серебряной монеты, так как тут же в квартиру ворвался дедок-тесть с где-то раздобытым топором, с явным намерением прорубить дыру в потолке спальни. Его дочь впала в истерику (что ничуть не удивительно в сложившихся обстоятельствах), и начала во всю мочь орать на своего отца. Мол, старый ты дурак, сверху ведь еще одна квартира есть, на пятом этаже. Да и перекрытия между квартирами бетонные! Так что свой топор мог бы...
  Что мог бы сделать со своим топором дедок, никто так и не узнал, так как Алькина невестка сорвала голос, и могла только шипеть вслед своему отцу, пулей вылетевшему уже из квартиры - опять куда-то по своим бредовым делам.
  Тут Геннадий, наконец-то, вспомнил, что он мужчина, и цыкнул на свою, все еще шипящую жену. Мол, пусть тесть делает, что хочет. А вдруг он, как в песне у Аллы Борисовны: "...что-то знает, чего не знаем мы..." Женская половина страдальцев в лице супруги и сестры торопливо с ним согласилась. Все уже ошалели от жутких стонов и бормотания, доносящихся из спальни.
  Ну а дедок и не думал останавливаться на пол пути. Хлопнула входная дверь, и тесть ворвался в притаившуюся квартиру со стремянкой под мышкой, и торжествующе потряс в воздухе электродрелью, раздобытой, по всей видимости, у кого-то из соседей.
  "Подумаешь - бетонное перекрытие", - возбужденно бормотал он себе под нос, ловко вворачивая длиннющее сверло в электродрель: "Как же, испужаешь нас! Да мы фрицев в их бетонных дзотах - голыми руками давили! Да мы весь японский флот - одним крейсером на дно пустили!"
  И, резко повернувшись лицом к Але, заворожено смотрящей на его активные действия с полуоткрытым ртом, доверительно добавил: "Мелкий, я тебе скажу, народец... Япона-Мама, одно слово!"
  Аля в растерянности сглотнула, и попыталась напомнить дедку, что Русско - Японскую войну 1905 года мы, вообще-то, проиграли. А уж допустить возможность того, что дедок в ней успел поучаствовать... Да сколько ж тогда ему лет?! Но она ничего не успела произнести, ибо старичок, как бойцовский петух, уже пронесся со стремянкой в спальню, и оттуда лишь приглушенно донеслось: "Врагу не сдается наш гордый "Варяг"..."
  Аля зажала ладонями уши, и медленно опустилась прямо на пол, в углу кухни.
  "Еще чуть-чуть", - подумалось ей: "И я сойду с ума".
  Когда, через пару минут девушка опустила руки, ее поразила наступившая в квартире могильная тишина.
  "А может, уже и сошла..." - боязливо смирилась Аля со страшным подозрением.
  "Это, наверное, не так уж и плохо", - пыталась философствовать она: "Как там, приблизительно, у Маяковского? Для того, чтобы сойти с ума, нужно прежде его иметь! Ну что же, утешимся хоть этим..."
  Но данное утешение ей не понадобилось, ибо все оказалось в норме. На кухню неторопливо вошел братов тесть и, оттирая пот со лба, торжественно провозгласил: "Дело сделано. Три", - он для убедительности показал три пальца: "Три отверстия в наличии".
  "Теперь и перекурить не грех", - со вздохом добавил он.
  "А мама?" - прошептала Аля.
  "Спит, как младенец!" - радостно сообщил ей брат, маячивший за спиной у тестя.
  "Ну и Слава тебе, Господи!" - как-то вдруг нараспев, по-деревенски, протянула Алькина невестка, забыв на мгновение о своем "городском" имидже, и размашисто перекрестилась.
  "Слава тебе, Господи!" - беззвучно повторила за нею Аля.
  Тут Алькина невестка опять вспомнила про соседей сверху, и вновь разволновалась. Хорошо, говорит, что они сейчас в отпуске. А вот возвернутся - не миновать скандала. На что муж Геннадий стал ее утешать, что дырочки, небось, махонькие, и соседи ничего не заметят. Женщина заупрямилась, и супруги на цыпочках поплелись в спальню - глядеть, заметны ли будут новоиспеченные отверстия для соседей. Вернулись через минуту с бледными вытянутыми лицами и испуганными глазами.
  "Все", - говорят: "Померла".
  И каждый из присутствующих на кухне тайно вздохнул с облегчением.
  
  После похорон Аля сразу заторопилась в дорогу. На прощание она посоветовала брату пригласить священника из Церкви, и освятить квартиру. На что жена Геннадия, присутствовавшая при разговоре, поджала губы - дорого, мол.
  "А вы ему, то есть священнику, в оплату мой чайный сервиз отдайте", - подсказала Аля.
  "Разве ты его не забираешь?!" - изумился брат.
  "Не-а", - Аля вскинула дорожную сумку на плечо: "Ну куда мне его?
  Вещь-то хрупкая. В общежитии сервиз за один день расколотят. Да и не довезу я его - в поезде половину побью. Так что оставляю посуду вам, на ваше усмотрение".
  И торопливо отвернулась, с горечью заметив, как алчно полыхнули глаза у братовой жены.
  
  А через полгода Аля получила обстоятельное письмо от своей невестки аж на пяти листах. В нем жена Алькиного брата слезливо жаловалась на то, как им пришлось помучиться с унаследованной квартирой. Сначала пожар в ней случился, да такой, что вся квартира выгорела. Ну и конечно, все имущество в ней погибло безвозвратно, о чем все семейство Стрелковых в лице Геннадия и его супруги безутешно скорбит. Потом ремонт они никак сделать не могли: то бригада жуликов им попалась - предоплату взяли и исчезли. То в уже отремонтированной квартире трубы прорвало - снова ущерб! Кое-как доремонтировали - подкрасили, подмазали, да и "сдыхали" квартиру. Думали, что уж никогда от нее не избавятся, за треть цены с трудом продали... Даже свои денежки "кровные", в ремонт вложенные - и те толком не вернули.
  Уже в конце письма Алькина невестка сообщила, что пока они с ремонтом "канителились", у соседей сверху трагедия произошла:
  "Муж-то соседкин, Урюков - руки на себя наложил. Вот ведь ужас-то... Из ружья охотничьего, двустволки - и порешил себя. А сам-то он, до этого, в милиции работал - участковым. И пистолетик-то собственный имел. Ну, как там они его называют - табельное оружие, что ли...
  Так вот следователю этот самый факт ужасно и не понравился. Ну, мол, чегой-то он, бедолага, из ружья стреляться надумал, когда в доме пистолет есть? Из пистолета-то куда сподручнее было бы...
  А ведь правильно он, следователь то есть, гутарил. Сосед-то, упокой, Господи, его душу, говорят, еле-еле скорячился на четвереньках, чтобы до курка дотянуться. Так и нашли его, страдальца, скукоженного, с разнесенной головой.
  Поэтому и "Дело" все никак не закрывали. Потому что, мол, на самоубийство не очень похоже. Долго всех знакомых упокойника допрашивали, да сослуживцев, а особливо - жёнку его, Урюкову, то есть. Но у той алиби хорошее оказалось. Она, видите ли, весь день у себя на работе, на другом краю города просидела, у людей на глазах. Ну, если и отлучалась куда - минут на двадцать, не более. А от ее работы до дому - добрых полтора часа добираться. Так что никак бы она не успела.
  Ну если только не на метле верхом...
  Так что пришлось милиции хошь-не хошь, а "Дело" закрыть.
  Ну а сама-то, Урюкова, вроде как и не горюет вовсе по мужу-то. Веселая такая ходит, поправилась. Всегда блеклая была да сутулая, как глиста в корсете, а тут - губы алые, глаза блестят.
  Чего только на белом свете не деется..."
  
  Аля отложила письмо в сторону и задумалась. Потом вытащила из-за пазухи серебряную монету на церковной веревочке, оглядела ее и ласково погладила пальцами. На губах девушки заиграла легкая улыбка, а порывистый бриз из распахнутого окошка донес еле уловимый запах сандала.
  Полюбовавшись на свое сокровище, Аля бережно спрятала монету за пазуху, и пододвинула поближе к себе толстенный учебник. Ведь у Александры Стрелковой в разгаре летняя сессия.
  Ну что же, не будем ей мешать.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"