Она пришла... когда ее никто не ждал. Обрушилась на нас, когда мы меньше всего были к ней готовы.
Я помню. Помню умиротворение на душе и тепло... Тот день я провел вместе с семьей, и не поехал на работу, потому что с больным горлом меня бы точно отправили обратно. Помню, как в соседней комнате игрался с новой машинкой мой Павлик. А я сидел в кресле и смотрел телевизор. Пил горячий чай с лимоном.
Павлик. Павлик...
Сколько тебе было? Три, четыре? Ах, черт, я совсем сбился со счета... Когда все закружилось огненным вихрем, а потом пролилось ледяным дождем, время остановилось. Как и стрелки на моих часах, подаренных на прошлый день рождения твоей мамой.
Она тоже забрала тебя, сынок. Как и забрала всех остальных. А мне оставила лишь пустоту. Боль, пожирающую мою искалеченную душу. Хотя... что там еще осталось? Что могло остаться, когда было выдрато с мясом в тот день?
Все, что у меня было, так это только воспоминания. Те крупицы счастья, которые я лелею и прячу от прожигающего холода. Ту жизнь, что у меня отняли. Ту жизнь, что осталась далеко в прошлом.
Ведь снег не уходит. Он уже очень и очень давно. Уже должна была прийти весна... да распуститься на ветках почки. Ох, я бы все отдал, чтобы вдохнуть аромат цветущей вишни, да посидеть с вами в нашем саду, слушая пение птиц.
И вновь услышать твой задорный смех, Павлик.
Но этого уже никогда не будет.
Не будет, потому что вас больше нет. Нет и моей дорогой Кати. Ах, Катя. Знала бы ты, как я скучаю. Знала бы ты, как я хочу вновь увидеть тебя и обнять, насладиться запахом твоих шелковистых волос... Прикоснуться к твоей нежной коже, да ощутить цвет твоего тела...
Ты так давно околдовала меня. Заставила потерять голову. Помню, мы столкнулись в метро. Я тогда что-то сказал, а ты задорно захихикала. Помню блеск твоих карих глаз, пухлость твоих губ.
И тогда я понял, что ты та, кого я так давно искал. Ведь ты заставила огнем зажечься мое сердце. Забавно... За столько лет, что я жил в городе, за столько времени, когда я испытывал гнетущее одиночество, я встретил тебя на какой-то грязной остановке.
Когда забыл побриться, спеша на работу.
Почему это случилось так поздно? Почему не тогда, когда я искал тебя, потеряв годы на пустые свидания. Ведь... после того дня мне постоянно не хватало времени, чтобы побыть тобой, моя Катерина.
А потом я потерял работу, и все, что я мог купить тебе на Рождество, это только шампунь с распродажи. Черт, шампунь! Но ты тогда не отвернулась от меня... Даже тогда, когда у нас был Павлик, и нам не хватало денег на еду, а жили мы на съемной комнате, в той многоэтажке на краю города.
Ты всегда была моей путеводной звездой, освещающей путь во тьме. Когда я не раз терялся, сбивался с пути, ты всегда была рядом. И тогда я поклялся тебе, что уберегу тебя, и превращу твою жизнь в сказку. И, когда мои дела пошли в гору, я верил, что так будет всегда.
Ох, любимая, но до чего же я был глуп и наивен.
Я не знал, что она может отобрать у меня все. Не знал, что она отберет у меня и вас. Потушит свет в ваших глазах, и заставит меня смотреть, как вы засыпаете.
Я не могу даже думать об этом. Я не хочу вспоминать, что она сделала с вами. Но я видел ее. Видел ее изнутри, о чем раньше читал лишь в книжках, да смотрел по телевизору...
И никогда не думал, что она придет.
Но вы с Павликом до сих пор навещаете меня во сне, зовете меня, а я стою, и не могу пошевелиться. Из моих глаз текут реки огня, а все, что я могу, так это только смотреть. Смотреть на ваши грустные, полные отчаяния лица.
Вы хотите, чтобы я пошел к вам навстречу, но я не могу.
Ах, любимая, до чего я устал. У меня больше нет сил... Нет сил даже подняться. А я помню, как на каждые выходные ходил в тренажерку, чтобы еще больше понравиться тебе. Ты тогда сказала, что я слишком толстый, и что мне не мешало бы похудеть. И я занимался. Со всем упорством. Пока мое тело не стало снова сводить тебя с ума...
А теперь... Я не помню, когда последний раз ел. Но мой желудок давно уже не стонет и не просит еды. Только ребра выпирают, и цепляются за драное одеяло, когда я пытаюсь укутаться. Но мне все равно холодно. И даже не из-за пронизывающего ледяного ветра, пробирающегося сквозь щели в корпусе.
Этот холод шел изнутри. Сначала он был маленьким комочком, но теперь стал размером в булыжник.
И пока он растет во мне, я все чаще говорю с вами, мои дорогие Катюша и Паша. Хотя вас нет здесь, и нет уже давно. Но я чувствую, что вы рядом. Вы поддерживаете меня, не даете превратиться в монстра.
Вон, номер двадцать восемь, из соседнего фургона, на днях озверел и сожрал человека. Он вгрызся ему в шею, и пустил кровь. Но я не виню его. Это все голод. Он заставляет выжить любой ценой. Здесь много таких, как я, как и этот двадцать восьмой...
А его... Его пристрелили, как собаку. Когда военные услышали стоны и плач из стального короба, они остановили всю нашу автоколонну. Они открыли двери и пустили мороз гулять по вонючей стальной клетке, в которой везли множество таких же, как и я.
Те, кто вынужден был нас перевезти на перевалочную базу, где бы нам оказали помощь, даже не стали разбираться, что случилось с двадцать восьмым. Они даже не колебались, когда дали команду укутанному в теплый комбинезон солдату стрелять на поражение.
А бормочущий окровавленный человек, сидящий на корточках, не замечал испуганных воплей других измученных. Он пожирал печень. Но все видели, как светились его глаза.
И тогда пополз слух, что он заразился.
Чем? Я даже не знаю. После второй сирены я мало что понимал. Тогда голод уже донимал меня, а разум отказывался принимать то, что видели глаза. Разрушенные дома, мертвые и искалеченные люди. Плач и стон, удушающий запах крови и испражнений.
Но со снегом ушла вонь. Это единственное, чему я благодарен зиме. Но вот военные... они обязаны кормить нас, а они лишь дают нам воду. Топят в чем-то снег и заставляют нас его пить.
А вдруг он тоже заражен? Но этого никто не знает.
Я еду в компании еще нескольких человек. Может, их десять, может, двадцать. Я постоянно слышу их сиплое дыхание, а иногда шепот. Они еще могут говорить. А мне на это уже не хватает сил...
Мои глаза плохо видят в полутьме. Ведь здесь, в этом мрачном провонявшемся фургоне есть только пара маленьких окон, да и то одно не открывается.
Ах, до чего же я голоден. Катя, Катюша, ты даже не представляешь... У меня перед глазами стоит твой яблочный пирог, которым ты кормила меня едва ли не каждое утро. Да, я успел возненавидеть его, но сейчас мне его так не хватает... Я так хочу, чтобы ты мне его приготовила.
А ты лишь стоишь посреди темноты и мягко улыбаешься. Твои глаза не смотрят на меня. Что случилось, Катя? Почему ты тянешь мне руку?
Почему твои глаза впали, а лицо осунулось? Ладно, не говори. Ведь я знаю, что ты мне все равно не ответишь.
...Живот болит. Словно в желудке начался пожар. Как же я хочу есть!
Но почему военные ничего не приносят? Когда они нашли нас среди тех развалин, то накормили вдоволь. Но многие уже тогда были в плохом состоянии. Я еще кое-как держался, и помню, как накинулся на еду. На ту безвкусную кашу с черствым кусочком хлеба. Сначала она растеклась райским сиропом по моим внутренностям. А потом... потом обратилась разъедающим ядом.
Катенька, как я тогда промучился. От выворачивающей наизнанку тошноты... Надо же... Я тогда был так голоден, что совсем забыл, что нельзя сразу есть столько.
Потом еды стали приносить все меньше и меньше. Но я не знаю, почему. Похоже, дела во внешнем мире стали совсем плохи.
Интересно, те, кто напал на нас, уже отступили? Я помню, как после первой сирены и столбов пламени, на запад летели наши дирижабли. Я помню, как они уплывали по воздуху навстречу садившемуся солнцу, и таяли в его огне.
Они летали каждый день. Даже после второй сирены. Я не знаю, куда и зачем, но ни один из них так и не вернулся. Может, они попали в буран, или еще что... Но вот сегодня их не было.
Надо же, они уже не летают, а мы все еще куда-то едем.
И этой бесконечной снежной пустыне нет конца!
Ах, черт, голова болит. И снова клоками выпадают волосы... Ногти на руках слезли, и теперь я еще меньше похож на человека. Катя, поэтому ты так расстроена? Почему я больше не вижу твоей улыбки?
Ох, дорогая, перестань... Ты же так похожа на старуху. Мне больно видеть тебя такой.
Нет, не смотри на меня так! Да, извини, я был не прав. Конечно, ты бы прогнала меня, сказав, что я сам урод или чудовище... Но я не чудовище. Я не стану как тот двадцать восьмой! У меня другой номер, сто первый, и я намного выше, чем двадцать восемь! Хотя я очень хочу есть, я буду ждать... буду верить, что скоро мы доберемся. И нас... меня накормят.
...Но, похоже, там у вояк что-то произошло. Сегодня я проснулся из-за ругани. Наш фургон не трясся, как обычно, когда мы едем. А едем мы всегда. Почти без остановок.
Я слышал, как наши защитники ругались, а потом выстрелы больно ударили по ушам. Мне стало страшно. Они, вроде бы, спорили, что делать с оставшимися консервами. А потом кто-то из них проговорился.
Один солдат сошел с ума, а его глаза горели, как у двадцать восьмого... Только я не знаю, съел ли он кого-нибудь.
Мне страшно. Я все больше думаю, что я умру здесь. Так же тихо, как и пятидесятый, вон там, у стены. Да, он точно мертв. Сидит, привалившись, уже со вчерашнего дня. И никому нет до него дела. Остальные только подальше расселись от него, и тихо стонут в ожидании своего часа...
Только вот лишь бы он не завонялся... Иначе потом хрен два выветришь запах. Надо бы постучать по стене, да позвать военных, но я боюсь... Вдруг они потеряют разум и сожрут меня.
Катя, Катюша... Почему ты снова на меня так смотришь? Осуждаешь? За что?
Как я могу кому-то верить, если уже не доверяю сам себе? Ох, Катя... Ты бы вновь вселила в меня жизнь, если бы была рядом. Да, ты и так рядом, но я не чувствую твоего тепла, и запаха твоих волос. И ты все так же стоишь, но уже на фоне сереющего неба, и за твоей спиной проступают контуры каких-то механизмов. Они крутятся, они вертятся.
...Почему твое лицо так изменилось? Неужели я начинаю забывать, как ты выглядишь? Катя, Катюша, прости. Но сейчас ты все больше похожа на старуху. Твое легкое белое платье превратилось в грязный балахон, а ты уже не можешь ровно стоять. Ты страшно горбишься...
Неужели ты так постарела? Сколько времени прошло? Хе-хе, прости, зачем я у тебя это спрашиваю? Ведь и так понятно, что сама вечность. Только не оставляй меня. Останься...
Катя, Катенька, обними меня, мне холодно. Кто-то открыл окно и в клетку залетел снег. Он обжигает мне кожу, Катя. Мне больно. Я пытаюсь укутаться, но холод преследует меня. Тот камень еще больше вырос. И он давит и жжет мне сердце.
Пожалуйста, помоги мне...
Почему ты тянешь мне руку, моя дорогая? Зачем идешь навстречу? Ведь тебе тяжело, ноги твои еле ходят... Ох, прошу, не делай этого. Мне страшно на тебя смотреть. Все твое лицо в морщинах, а из-под капюшона выбиваются седые волосы.
Что с тобой стало? Моя это вина?
Прости меня, дорогая. Прости, что оставил тебя и Павлика. Ведь скоро мы встретимся, правда?
Я тоже протяну тебе руку. Только остановись. Только не иди ко мне.
Ох, твои руки такие теплые. Они согревают меня. Я вижу, как ты улыбаешься мне беззубым ртом, а глаза твои искрятся. Ты снова молодеешь... И мне становится легче, ты даже не представляешь, как. Ведь мне больше не больно.