Тысяча ностальгирующих программистов, половина из них - с перхотью и циррозом печени, читали ее рассказы. Критиковали, ворчали, перелистывали, и ставили на вид, что если она не начнет писать жестче, интересней, живей - они перестанут ее читать.
Она чувствовала давление. Сами они еще жили цитатами из БГ и Стругацких и гоготали над анекдотами Мошкова. Ржали над расистскими шутками, за которые бы их в момент поперли с работы. Они не менялись уже лет десять. Те же пути, те же шутки. Не то чтоб это ей нравилось. Но это была ее аудитория. И она, эта аудитория, диктовала условия.
Офисные люди, студенты, водители автобусов, полисмены, босяки, наркоманы, веселые разбитные девки, в общем, практически все - не читали ее рассказы.
Они на нее тоже орали. Посредством нечтения. Они ее просто вычеркивали. Она была не нужна для этой жизни. И она соглашалась. Жизнь была вокруг нее, молодые девочки в плоских туфлях и с пышными гривками волос с черной ленточкой ходили вокруг - но кормилась она только за счет этой тысячи не забывших руский язык и читающих к тому же книжки.
Она говорила на одном языке, на котором знала ненужные слова, типа обух и орясина. А вокруг весело и элегантно щебетали тинейджеры, молодые парочки, сильные взрослые люди.... каждый ловко вытанцовывал свой танец, в общем танце, выстраивал что-то свое, примеряясь к общему зданию, не мешая другим, внимательно следил и вовремя вставлял свое слово...Она следила в бессильи - ее забыли взять в игру, а может не заметили на фоне стены.
Горстями из старой жизни в новую ничего не перенеслось. Золото обратилось в гнилушки.
***
Она закурила и подошла к окну. За окном горели звезды и рекламные огни. Она решила сегодня быть нестандартной, не писать, не переводить и не гонять в бэкграунде мысли, какую прическу она бы сделала, если б у нее были деньги. Пойти немножко погулять и потом позвонить Ирке. Потом. Если Ирка не занята. Ирка все время занята. Но Ирка добрая - Ирка ответит. Ирка ее выведет гулять и нащебечет что-нибудь веселое.
Она пошла по городу, и огни горели в пуговицах ее плаща, так что пуговицы казались драгоценными камнями. Она плохо знала Лондон, протаяла в нем маленькую полянку и ходила аккуратно туда-сюда. Изредка выезжала по Иркиным делам, но с Иркой расстояния были другими, и дела другими.
****
Бармен налил ей бокал и профессионально промолчал, оценив степень ее зашуганности.
После второго стакана он профессионально оценил степень ее расслабленности - вот уже пять минут она сидит, и еще ничего не случилось, и те десять минут, что назначила себе, почти на исходе, - и спросил:
- NIce evening, a bit chilly otside?
Она тоже не лыком шита была
- Not very busy time?
За стойкой бокалы и бутылки горели янтарными языками.
***
Она вышла из бара и позвонила Ирке. У Ирки, как всегда, собрались повесы и наркоманы с хорошими манерами. Они курили то-се и выходили на балкон любоваться. Она легла в угол на диван и ей показалось, что она проваливается и переворачивается, летит вниз, бесконечно, полусонной Алисой. Но просыпаться не хочется. Человек с сияющими черными глазами по имени Джеф протянул ей косяк.
- Прекрасный вечер? - сказал он.
Она кивнула. Слова приняли другие обличья, другой смысл. Вот ей бы так писать! Тепло, проникновенно. Прекрасный вечер! Как он это сказал! Они курили, пили, целовались - и под тихими, сияющими солнцами его глаз ее жизнь не казалась такой пустой и запущенной. Она сама себе в зеркале казалась довольно миленькой. Она к нему не приставала, он сам выбрал. В вечернем измерении все стало мягче, все, что надо было уладить - отложилось еще на неопределенное время.
На диванах и на полу сидели бродяги и наркоманы, и их глаза светились неярким магическим светом. Они нежно смотрели друг на друга и вкручивали что-то, и перетирали, и восторгались... час проходил за часом - в неземном восторге бессмысленного общения.
***
Джеф был хорош - он не давил, не гнал, не торопил ее. Те три часа, которые она себе назначила для того, чтобы что-то случилось - прошли. А она все так же непродуктивно блаженствовала. Ее держали осторожно и бережно в руках, внимательно. Он стал как бы стенами и окнами для ее жизни, он присутствовал и молчал, а она медленно ходила из комнаты в комнату, переставляла цветы, он был - пространство для ее слов, для ее снов, карта, по которой она путешествовала, лес, в котором она собирала цветы и плела венки....
...Под утро Джеф вышел из ванной, утираясь одним из Иркиных пушистых полотенец. Она была рада - он не потускнел, не поблек, не оказался перевертышем, скучным на свету, магическим в ночи. Его глаза так же светились. Он открыл рот - в нем не хватало одного зуба, резцы были желтые. Она взяла метро и поехала домой. Чем хорош город и одиночество - тебя как бы нет.
Она включила компьютер и написала что-то мечтательно-неопределенное, без особых надежд на будущее, но умиротворенное. Перечитала - и текст ей показался достаточно мудрым. Обычно такие тексты оказывались перепевами чего-то знакомого, но обнаруживала она это только когда они уже уходили в печать.
***
Ирка уехала из города и наркоманы разбежались, стали недружелюбны, а некоторые - развалились на куски и уползли. Когда глаза становятся тусклыми и человек проходит сквозь тебя, и он для тебя не праздник, и ты для него - не праздник.
Джеф позвал ее как-то в свой круг, но она засохла, завяла - эти люди ей были неинтересны, страшны своей убогостью, и ровно двадцать лет назад прошли тот возраст, когда можно просто на все забить и валяться в уголке...Они не менялись уже лет сто. Они разминали друг другу ноги, заплетали волосы, поглаживали спины. Они были живы - вот и все, и более экзотичны, чем постаревшие программисты. Они умели выживать на копейки и не сердиться по пустякам, просто плыть по воле волн, не замечая, что вода реки- не ласковая влага, а сток химзавода, и она обгрызает тебя по краям. Ты разминаешь кому-то спину, а под пальцами у тебя проступают синие пятна и струпья, но ты стараешься их не замечать.
Он же сиял, ходил между ними, как бог, светился, пас свое стадо.
***
Волосы опять отросли у корней, краска слезла, и она чувствовала себя не в настроении прыгать, как будто ей на пятнадцать лет меньше. Попыталась написать что-то для покинутых ею программистов - не пошлО. То бодрое ржание, которое ценили обросшие жирком сорокалетние мальчики - не получалось, тишина и шум большого города сьели его. Главным образом - тишина.
Через неделю она почувствовала жжение, и пришлось долго и нудно лечиться от хламидий.