Черная липучка отлепилась. Черная лента измерителя давления распалась из круга в полосу. Врач положил прибор обратно в коробку и сказал Хелен, улыбаясь, давление в норме.
Хелен опустила рукав, застегнул пуговку. Хорошо - сказала она.
Она собрала себя обратно из просвеченных, покорных атомов.
Входя ко врачу, она всегда рассыпалась на шарики, на отдельные, круглые, глупые и расторопные атомы, заполняла все помещение. А потом собиралась обратно.
Ей всегда казалось, что врачи говорят не с ней, а с чем-то в ней - напрямую, а ее нарочно запутывают.
Разве она знает в точности, что такое 'давление'? А ей говорят - давление в норме. А ее просят - не беспокоиться.
В норме - как у всех? А может у всех все как-то не так...Но ее просят
не беспокоиться. Они говорят не с ней, с ее атомами.
И что ей остается, как только - расправить рукав, застегнуть пуговицу, собраться из шариков, рассыпанных по кабинету, опять обрести имя, опять притвоиться, что у нее есть жизнь, важные дела, что визит к врачу - прервал ее в ее траектории...
Хорошо, сказала она, кивнула, улыбнулась - и вышла из кабинета.
На самом деле у Хелен были дела - ей надо было купить молоко, чай, пластырь и - посмотреть на Мону Лизу.
Посмотреть на Мону Лизу перед тем, как Хелен постареет, посмотреть на Мону Лизу как одно из дел, которые надо сделать перед тем, как она умрет, посмотреть на Мону Лизу в частном порядке, с другим выражением, чем на нее смотрят другие. Посмотреть на эту загадочную картину. На эту загадочную улыбку. На эту давно умершую женщину.
Хелен никогда не любила путешествовать, достопримечательности, туризм. Все это ей казалось - слишком очевидной заменой 'внутреннему путешествию'.
В ней не было достаточно смирения для того, чтобы не размышлять, почему да отчего, а просто - взять руки в ноги и передвинуться по глобусу.
И вот она надумала поехать в Париж, зайти в Лувр и посмотреть на Мону.
Как зайти к соседке - только дальше.
Если мне понравится - решила она - может я начну путешествовать и коллекционировать достопримечательности, которые я посетила. Как все.
Если нет - ну что ж, ничего страшного, если эти два дня я проведу не у себя в саду, а в Париже.
И она так и сделала.
Мы можем долго рассказывать, как она собиралась, ехала, и с бьющимся сердцем, замедляя шаги, входила в треугольную лупу Лувра...
Но мы не будем этого делать, потому что это неправда, потому что Хелена была гражданином цивилизованного государства, а билет на Евростар из Лондона стоит сто фунтов.
Она поехала в Париж с маленьким чемоданчиком, через три часа она была у Лувра, и в понедельник она рассчитывала быть дома.
И вот маленькое, серьезное личико Хелен, окруженное пережженными волосами - оказалось на одном уровне с опухшим безбровым лицом Моны.
Ну что ты мне скажешь, Мона, имеет ли смысл вся эта суета, или - действительно лучше всего - у меня в саду, отгонять слизняков от роз?
На руке у Моны, повыше локтя, она заметила черную ленту измерителя давления.
Я не врач, сказала она Моне, я не врач, можешь расслабиться!
Но красавица ее не слышала - она смотрела впереди себя, смотрела сквозь туманное, тусклое стекло - и ей казалось, что она слышит: у вас все в норме. Можете не беспокоиться.
И она сохраняет напряженную улыбку, чтоб не дай бог не спугнуть, чтоб не дай бог не растревожить врача, загадочного, как богомол, чтоб он не рассердился и не сказал: у вас не все в порядке.
Я не врач, сестрица! Последний раз бросилась Хелен всем телом на стекло - но стекло не подалось, Мона Лица не слышала ее, все так же напряженно и скованно сидела и щурила желтые щелочки глаз.
Хелена собрала атомы, разбежавшиеся по Лувру, и опять притворилась, что у нее есть неотложные дела, что визит в музей прервал ее в ее пути, важном, ежедневном пути.
На самом деле хелен действительно засиделась тут с нами - с нами и с Моной Лизой.
На самом деле у Хелен действительно были важные дела - ей надо было купить молоко и булку
И валерианки.
А то, знаете ли, все эти хлопоты - сказываются на давлении.