Катя уже пять раз начинала сочинение и никак не могла расписаться.
Наверняка Светлана Николаевна, уходя, сказала новой учительнице: "Катя...ну, с ней обычно не бывает проблем. На уроках не очень внимательна, но сочинения всегда читать приятно. Хороший слог. Талантливая девочка". Или еще что-то в таком роде.
Но сколько Катя ни грызла ручку - это не помогало. Прошло уже двадцать минут, а на листе были только зачеркивания и каляки. Она писала два слова - и в страхе зачеркивала и шептала про себя: нет-нет, это я не начинала еще, а вот сейчас начну..."
Куда же исчезла Катя - отличница, умница, вечная победительница? Вместо нее сидела какая-то другая Катя - Катя неуверенная, Катя неслучившаяся.
Правда и то, что обычно она писала исключительно для Светланы Николаевны, быстро, безошибочно чиркая ручкой по бумаге, словно обводя мысли учительницы, ее мысль неслась, как бумажный кораблик по ручью, не по своей воле, но безошибочно - по руслу, проложенному заранее ожиданиями Светланы Николаевны.
Теперь надо было нащупать, создать новые слова, понять, что нравится новой, Милославе, что она поймет из почти тайного языка, принятого между Катей и Светланой Николаевной.
Катя еще раз посмотрела на новенькую. Та сидела за столом, просматривала тетради, изредка поглядывала на класс. Новая учительница нравилась Кате - она была молодая, серьезная, светловолосая, носила волосы пышно и держалась очень прямо. Она не была частью школьного инвентаря. Не как Светлана Николаевна, которая - так же принадлежала школе, как атласы на стенах, скелет белки в шкафу или указка в желобке под доской.
И звали ее красиво - Милослава Владимировна. Имя ей очень шло.
Перед тем, как сказать "можете начинать", Милослава Владимировна написала темы на доске красивым округлым почерком и пояснила каждую. Не сомневаясь, что именно так и нужно и она помогает школьникам, она задала не только направление, но и выводы. После этого лучших традициях офисной культуры Милослава заверила их, что как бы они ни написали, если напишут искренне - то это будет засчитано и оценено.
У Кати выбили почву из-под ног. Обычно Светлана писала своим длинным, косым почерком, бурчала что-то - и было понятно, что все умные люди (и Катя в том числе) возьмут первую тему, а две остальные - для отмазки. Не было никакого "равенства" - ни между темами, ни между учениками. Это был не конкурс, а парад, где раз за разом утвердилось место для первых и последних.
Теперь эта, новенькая, декларировала, что "все равны". И этим совершенно сбила Катю.
Катя поняла, что так у нее ничего не получится, и надо сделать решающее усилие.
Она набрала полную грудь воздуха и постаралась представить себя Милославой.
Ей двадцать три. Она - симпатичная. Не красавица, но, может - лучше, чем красавица. Женственная, нежная, но со своим мнением. Современная женщина.
Она только что закончила институт. У нее амбиции. Ни в коем случае она не собирается заканчивать свою жизнь в качестве школьной учительницы. Не-а. Этого не произойдет.
Вся литература ничего не стоит, если от преподавания литературы ей, Милочке, и всем, кто ей дорог, не будет хорошо и приятно. Если Милочка не позаботится о себе, то заботиться о ней придется кому-то другому, с большими затратами и меньшей пользой.
На данный момент - школа лучше, чем офис. И она докажет всем, что умный человек может приспособиться к любой среде.
Перед ней - тридцать пар глаз. Они ее слушают, смотрят с любопытством. Она - их начальница. Но только если докажет, что ее надо слушаться, завоюет авторитет.
Все это Кате было трудно понять, и трудно простить, если б Милослава не была такой хорошенькой. Но она - была, и Катя, почти не чувствуя себя предательницей, покорно перестроилась.
Она потрясла ручку, словно взбалтывая чернила в тонком пластмассовом стержне - и начала.
Она написала, что Анна Каренина - фигура, руководимая страстями. Очень человеческая и яркая фигура.
Ничего этого Катя не чувствовала, ей казалось, что кроме ручек и пальчиков Анны читатель ничего не запоминает про нее, и чем больше Толстой пишет - тем меньше запоминается.
Она написала, что сейчас для женщины значительно больше возможностей выразить себя, не обязательно в ... она задумывалась - писать "не обязательно в любви" ей казалось слишком смелым. И она, безусловно выудив из милочкиной головы незнакомое ей до сих пор выражение, вывела "в межчеловеческих отношениях" - от чего Светлана пришла бы в ужас.
Но она почти угадала - именно за "межчеловеческие отношения" Милочка накинула странной лохматой девочке полбалла, дотянув до четверки с плюсом.
....Безусловно, Светлана переоценила девочку, когда сказала, что она "одна из лучших".
Лучшим, без сомнения, было сочинение Наташи Соломиной - теплое, живое, индивидуальное. Девочка упомянула, что летом помогала бабушке и пробовала косить траву, как Левин.
Милослава подчеркнула красным абзац в наташином сочинении, написал на полях "очень хорошо!" и представила, как завтра она зачитает этот кусочек перед классом.
Она пошла к шкафу и две минуты провела, выбирая назавтра нарядную, но строгую блузку.
На следующий день, в четверг Катя выудила свою тетрадку из стопки, и, раскрывая, попробовала угадать оценку и одновременно выпросить у провидения пятерку.
Но она уже сама знала, что сочинение похое, неровное, и неискреннее - Светлана, прочитав, сказала бы, что оно "не из ее лучших".
Она раскрыла и одновременно подумала: "ужасно, но наверное... Ну да. Так и есть" И точно, на странице была нарисованная незнакомым почерком, угаданная отметка.
Теперь нужно было притворяться, что ничего не случилось. Четверку с плюсом следовало пережить и простить, и следующее написать лучше, и лучше чем наташкино, из которого были зачитаны куски.
Катя не могла согласиться с оценкой. Наташкино сочинение было таким же, как сама Наташка - неловким, непрофессиональным, полным "я". Ученическое, а не литературное сочинение. Смешная, глупая, сентиментальная поделка. "Искренняя", конечно. Вся любительщина - искренна.
Но теперь Катя лучше лучше понимала Милославу. В следующий раз Катя не промахнется
***
После уроков они шли до остановки вместе с Анькой.
Анька была блондиночка с мелкими чертами лица - Катя достаточно прочитала книжек, чтоб подставить продолжение "и обещала быть миленькой в девичестве, но рано увянуть". Но тем не менее Анька, безусловно, уже сейчас была прелестна, добра и женственна - искренне добра - она прощала катины взбрыки и перепады настроения, и на нее было невозможно сердиться. Она была "действительно, действительно добрая", как говорила Катя маме, объясняя, почему она дружит с этой "попрыгуньей". Себя она не считала "действительно, действительно доброй". Так - серединка наполовинку.
Анька словно училась в другой школе - в школе, где на уроках не случалось ничего важного, зато были бесконечные перемены, шушуканья, группировки, истории, романы, предательства. Вот и сейчас Анька прыгала и рассказывала школьные сплетни, про которые Катя ничего не знала, хотя весь день провела бок-о-бок с Анькой. В Катиной школе были только - учителя, уроки, книжки из-под парты.
Сочинение и оценка, которая занимала так много места в катиной жизни, совсем Аньку не беспокоила. "Сколько ты получила? - Четверку. И много замечаний на полях", - сказала Анька весело, прыгая.. Ей не важно было "поразить" - важно было просто "справиться с задачей" и плучить "средний балл". Школу она считала скучной и смешной игрой, в которую нужно играть, пока не нужно заниматься взрослыми делами. Попутно тренируясь в сплетнях и романчиках.
Милослава Аньке тоже понравилась - она поняла, что несмотря на ее видимую неприступность можно будет в случае чего поканючить или что-то выцыганить - что у Светланы было невозможно.
- Приходи завтра, - сказала Анька, по-прежнему, мельтеша и прыгая. - Будет великолепно, так забавно. Будут все.
- Кто все?
- Наташа Соломина... и Кирилл... И другая Наташа. И Наташа светленькая. И Оля Салонникова. И Глеб..
- Ну, я вижу, что действительно все, - сказала Катя солидно, так, чловно ее каждый день приглашали на вечеринки.
На самом деле, хотя она давно дружила с Аней, а к Ане заходили все, Катя как-то "не вращалась". Трудно было представить "всех" в том же помещении, что Катю, а Катю - в том же помещении, что всех. Но, по-видимому, Анька сейчас забыла про эту трудность. Она вообще трудностей не любила старалаь их не замечать.
Пятницу, как и все дни до этого, Катя провела с Аней. Она сидела с ней за одной партой на уроках, и стояла рядом на переменках.
Странно было, что через несколько часов после того, как они расстанутся возле решетки сада, Катя снова должна была увидеться с Анькой - уже у нее дома.
В шесть она солидно позвонила в дверь. "Привет! - открыла ей Аня, одетая совсем несолидно, в драную и не совсем чистую футболку. Катя сразу пожалела, что она пришла такая причесанная и немного накрасилась.
Она зашла в комнату, где были совсем не все, а только Глеб и Наташа светленькая.
Они были совсем другие, чем в классе, но все равно не подходили друг к другу и существовали в параллельных вселенных. Наташа светленькая была человеческий свободный кубик - о ней вспоминал, если надо было что-то дополнить - команду на физкультуре, редакцию стенгазеты. И было понятно, что и сейчас, как обычно, пригласили ее в последний момент, но пришла она первой. Она сидела на подлокотнике дивана и светло улыбалась..
Глеб - был бы красавцем, в американском, белозубом и светловолосом, стиле - если б он не был таким грубоватым лаптем. К сожалению, в школе не играли в регби, а то он был бы лучшим игроком - не капитаном - команды рэгби.
В то же время иногда - примерно раз в полгода - Глеб с бухты-барахты говорил в классе что-то настолько умное или странное, так что можно было заподозрить, что у него есть какая-то душа. И всем становилось неловко на несколько дней, пока воспоминание об этом его умном или странном ответе не выветривалось. И все не вставало снова на места - он был он, Глеб, туповатый дылда, спортсмен, красавец.
Катя присела на соседний диван, пытаясь уравновесить странный треугольник Анька-Глеб-Наташа.
В углу стояли бутылки с пепси-колой - штук пять. Еды не было. Одна из бутылок, наполовину полная, стояла между Игорем и Анечкой, и они по очереди подливали из нее в стаканы. Пили с жадностью, но когда пили - смотрели в сторону и как бы в себя. Смаковали.
Анечка взяла со стола стакан, и кивнула: хочешь? - Давай! - сказала Катя, и Аня еще немного помедлила, и, наливая, посмотрела на нее, а потом указала глазами на дверь.
Едва поднеся стаканчик к губам, Катя знала, что во вкусе будет объяснение странных взлядов.
И действительно, вкус был жгучий, но приятный.
Аня сначала вытянула губы в трубочку, потом растянула их в стороны.
Водка.
Катя кивнула и затихла, пробуя потихоньку коричнево-жгучую жидкость.
...Ей казалось, что она становится маленькой, сьеживается в котенка, в тихую, но веселую, любопытную зверюшку, далеко-далеко ото всех, но ей видно все так ясно-ясно. Она сидела на большущем белом диване, как на льдине, смотря из -под челки, как на соседнем диване Анька, Глеб и Наташа светленькая разыгрывают маленькую светскую комедию.
Они были такие маленькие и двигались рывками, как лилипуты, и говорили слегка пискляво. Ей хотелось взять их пальцами за талию и поставить себе на ладошку.
Анька подтянула под себя одну тонкую ножку и вытянула другую.Маленькая, миленькая, светлая. Глеб увлекся, замахал руками.Он был большой, красивый и смешной. Наверное, такими и должны быть мужчины. Все это было смешно - когда это Анька успела увлечься спортом? Нет, смотрите-ка, оказалось, что она много смотрела по телевизору, знала обо всех недавних прошедших матчах.
Странно, что с Катей они никогда ни о чем таком не говорили, что Анька даже не упоминала ни матчи, ни дворовый футбол, ни то, что три года занималась гимнастикой. Это была немножко другая Анька, и Катя смотрела на нее радостно - приятно, что открывается что-то новое.
Но сама она не могла вставить ни слова - ей и не хотелось - пока не пришли остальные. Наташа Соломина... и Кирилл... И другая Наташа. И Оля Салонникова. И сразу компания перестала быть странной, и Катя и Наташа светленькая утвердились на тех же местах, что в классе, разбежались по разным краям спектра.
И Глеб тоже сразу сразу притих, и только редко встревал в разговор.
Все были посвящены в тайну бутылок пепси-колы, и разговор не утихал - даже если было совсем не о чем говорить, то можно было указывать глазами то на бутылки, то на дверь - это был достаточный повод для тихого веселья.
В какой-то момент Катя почувствовала, что ее несет, несет, и она бежит наперегонки с чем-то, с кем-то невидимым.... когда гонки наконец прекратились - она обнаружила себя посреди комнаты, и все смотрели на нее и веселились, смеялись с ней, а не над ней, и она рассказывала что-то веселое и немного стыдное - про Светлану Николаевну.
История была выигрышной, забавной, уникальной, про какую-то театральную поездку, но в середине Катя начала задумываться, стоит ли забава того привкуса предательства, который явственно ощущается.
Не надо было начинать рассказывать что-то про Светлану. Теперь, когда она ушла.
Катя смешалась и закончила историю немного бледно.
Но все дружески и одобрительно пошумели, и она решила, что и вроде ничего. Вечеринка перешла в другую стадию. Все то замолкали, то говорили слишком медленно и невпопад, и Катя как-то потеряла нить...
Потом все куда-то пропали, и только она одна с невыразительным Сашей еще болталась в комнате..
Добрая Аня наконец впрыгнула обратно в комнату, окликнула:
- Ты идешь?
Она очнулась, засобиралась, как будто и не отставала ото всех.
Но подстроиться было уже сложно. Компания уже была такая медлительная, расхлябанная, и одновременно ожидающая чего-то большего, - она прошла с ними немного, пытаясь приноровиться, но они по-прежнему говорили слишком громко, смеялись о своем, они были группой, а она - отдельно.
Катя окончательно почувствовала себя неуютно и шагнула в сторону:
- Я пошла.
И тут же мир качнулс я- она упала и коленку омылоострой болью.. На мгновение она смотрела на все странно, снизу - потом встала, как в замедленной сьемке.
На коленке была большущая ссадина, серая и красная. Серая часть была такая грязная, что в голове Кати зажглось слово "заражение", а красная часть - такая красная, что вспомнилось выражение "потеря крови".
Она не помнила, когда последний раз она что-то себе ломала, сдирала кожу, болела. И сразу же вспомнила, что люди - да - ломают что-то себе, сдирают кожу, болеют. Но даже и до этого они - непрочны.
А вот с такими-то рваными ранами на коленке - и точно - заражаются и умирают.
Она проверила, не чувствует ли она слабость, и сразу почувствовала - и слабость, и тошноту, и сухость во рту. Она только не знала - от потери крови или от заражения? Ох, плоха она была, плоха!
Добрая Анька сразу переключилась на нее.
Сразу исчезла спортивная и светская Анька, появилась Анька - преданная, сердобольная.
Она упала на колени, стала рассматривать катину ногу и уже оттуда, снизу - жалобно смотрела в катино лицо молящим взглядом и повторяла "ничего, только не бойся" - таким трагическим шопотом, словно Катя собиралась грохнуться в обморок.
Казалось, что она сейчас оближет катину коленку.
Мгновение Катя думала о том, что у нее нет никого дороже Аньки, что Анька не должна никогда кончаться, даже если они выйдут замуж - все может рухнуть, но Анька должна быть.
Потом она ослабела. Все стало как-то скучно. Какая разница, все равно у нее заражение крови, все равно ей осталось недолго...
Катя ослабела и сразу ужасно устала от всех, и даже от Аньки. Домой, домой...Кто все эти люди?
Но, конечно, ее не отпустили и проводили все вместе.
Это была уже не прогулка, а процессия.
Анька держала ее за руку, и не сводила глаза с ее коленки, и позволила закрыть дверь только тогда, когда Катя и мама уверили ее, что да - перевяжут, и промоют, и зальют. И если что - то не пойдут завтра в школу.
Как только дверь за Анькой закрылась, мир стал узок и мал.
Узок и мал, и некуда было увернуться от раздраженных маминых вопросов. И вопросы-то были правильные, ответить было нечего.
- Ну и зачем ты туда пошла? Кто все эти люди? Мало ли что в одном классе - что, они тебе так уж интересны? Аня - но вы ж и так с ней неразлучны! Аня - я понимаю...Хотя и Аня тоже... Но Аня - уже есть. А остальные зачем?
Катя отбрехивалась, как могла, но все действительно было - плохо и муторно. И было непонятно, зачем - остальные, если они приносят только тошноту и ссадины.
Что было бы, если б она попробовала заговорить с Глебом? Он бы просто посмотрел на нее изумленно и притворился болваном, спрятался бы в это "а че?". Хотя с Анькой он был - пусть на минуту - совсем другой Глеб, был нежен и мил. Кате не стоило и пытаться. Она и не пыталась. Все это было безнадежно и грустно. И Анька тоже - но что Анька, помани ее - и она убежит туда, где интересно.
Хотелось, чтоб ее пожалели, но разнюниться - значило спровоцировать дальнейший обвал маминых слов.
А их и так было много - затапливало.
И Кате пришлось крепиться, хотя хотелось - лечь и все.
Но пришлось притворяться, что она делает уроки на завтра. Что ей совсем не больно. Потом - повторить мамины советы вслух, чтоб мама не подумала, что она не знает, к чему может такая рана привести. "Если завтра станет хуже - поедем в больницу" - сказала мама, чем напугала Катю.
"Как я смогу спать, если завтра, может - больница?" - сказала себе Катя, валясь на кровать и нагребая на себя одеяло.
И только после этого наконец стало тихо.
Стало тихо, и разные куски этого вечера - пепси-кола, и прошедший близко Глеб, и преданный анькин взгляд снизу, и сочинение - сначала собрались в одну картинку, где они были расположены правильно, и между ними были "единственные и необходимые" связи.
Потом они разбились, разбежались, разгоняясь все быстрее и быстрее.
Катя еще некоторое время пыталась следить за всеми ними - вместе и по отдельности. А потом устала и свернулась где-то посередине, в маленький комочек.
Она знала, что завтра- успеет, перепишет и догонит.
Следующее сочинение было через неделю. Посмотрим, какая она будет - тогда.