И шум битвы, и запах гари шедший от обгоревших остовов десантных
вертолетов, и стоны лежащих вперемежку и умирающих морских пехотинцев и вьетконговцев, и сладковатый привкус горелого человеческого мяса...
Все исчезло, все растаяло и ушло в ночь и к утру, казалось все поле битвы слилось с окружающими лианами и диковинными цветами.
Отряд пехотинцев отошел к реке. Отошел, неся огромные потери, оценив которые сержант, командующий отрядом, принял это решение моля в душе Бога, что бы ни кто из его людей, оставшихся на поле сражения, не был живым. Вернуться к ним и проверить было не возможным. Казалось партизаны бросили на их маленький отряд все свои силы и не смотря на то, что потеряли больше половины своих бойцов, они продолжали всю ночь выныривать из джунглей, словно их там штамповала огромная машина убийства- все на одно лицо, все с диким воем и с Калашниковыми на перевес. Где они не брали умением, там брали количеством и с бездонной злобой- вьетнамская армия в плен не сдается, вьетнамская армия в плен не берет.
И хорошо это зная, сержант молил небеса о скорой и безболезненной смерти тем, кто остался за спиной теснивших их вьетконговцев. Он долго пытался вызвать подкрепление, но толи связь отсутствовала, толи рация была испорчена- одним словом после того, как штык- нож партизана вошел в живот их радиста и вышел со спины, сорвав при этом рацию висевшую на спине, специалиста в отряде больше не стало и чинить ее было не кому.
Им оставалось лишь уповать на то, что они выйдут на базу сами и может, потом вертолеты смогут забрать тела их ребят с поля боя. И они ушли, ушли прорываясь на север, надеясь на компас и на везение...
* * *
Отряд отошел, отошел не зная, что командир вьетконговских партизан не счел целесообразным преследовать их на открытой местности- там где кончались джунгли начиналось царство вражеских вертолетов, а летали они мастерски, это приходилось признавать.
Да и от его роты мало что осталось, надо было отходить, пока не рассвело полностью и не вернулись американцы с воздушным подкреплением.
Но перед этим надо было пройти по полю сражения, поискать живых и прикончить на месте, как бешеных собак. О своих людях он не думал- они сражаются пока могут дышать, иначе пуля в затылок от своих же. На войне, как на войне.
Кто- то из рядовых доложил ему, что двое- трое пехотинцев еще шевелился- их зарезали. Рядовой ухмыльнулся и протянул командиру каску пехотинца с кусками какого- то мяса и крови:
- Это их сердца.
Командир задумчиво уставился на каску, потом прикладом выбил ее из рук рядового:
- Проверить еще раз и не теряйте времени на развлечения...
Улыбка потухла на узкоглазом лице рядового и он побежал обратно.
Командир дал сигнал к отступлению и остатки его роты так же бесшумно как появились, растворились в гуще тропического леса...
* * *
Он лежал на спине, под телами двух вьетнамцев и глаза его смотрели на небо, в котором занималось утро.
Одного из лежащих на нем партизан он застрелил последним патроном и, не успев заменить магазин, встретился лицом к лицу со вторым.
Один момент, показавшийся ему вечностью, он смотрел в глаза такому же как и он молодому мальчишке. Мир вокруг замер, потом обрушился на них грохотом выстрелов и свистом пуль и почти одновременно они кинулись друг на друга - он инстинктивно сжимая пальцем курок пустой автоматической винтовки М- 16, а вьетнамец с Калашниковым, с насажанным на конце штык- ножом.
Штык вошел в него с отвратительным чмоканием так глубоко, что они столкнулись с партизаном касками. Его винтовка отлетела в сторону.
Боль, страшная и жгучая охватила его живот и спину. Он схватил Калашников за ствол двумя руками и заорал от кошмарного огня, что охватывал его тело. Вьетконговец попытался вырвать автомат из его рук и ударить его еще раз, но штык лишь развернулся внутри и теперь он завыл, медленно заваливаясь на спину. Партизан потеряв равновесие стал падать на него и в этот момент за спиной вьетнамца расцвел красивыми цветами бутон взрыва противопехотной гранаты.
Вьетнамец не к месту смешно хрюкнул, дернулся, выпустив из рук автомат и упал на пехотинца. Его глаза смотрели на него с каким- то удивлением, как будто спрашивали американца:
- Ты понял, что здесь сейчас произошло?! Лично я нет...
Пехотинец еще кричал и давился собственной кровью, когда еще одна граната взорвалась рядом и еще один труп свалился на них.
- Теперь нас тут целая компания, - вдруг пронеслось в мозгу у пехотинца. И если бы он мог, он бы рассмеялся, но он дернулся и потерял сознание.
Последнее, что он заметил, как косо загребая винтами, как- бы ища поддержки от воздуха, горя и взрываясь, совсем рядом в джунгли упал подбитый вертолет огневой поддержки его отряда. Вот он ударился по земле и ужасный грохот взрыва заглушил сражение. Волна огня помчалась в сторону лежащего пехотинца и, накрыв его, погрузила его в черную бездну забвения...
* * *
Он смотрел на небо и, вместе с вернувшимся сознанием пришла боль. Она жгла его, переворачивая все внутри. Он чувствовал, что что-то внутри его живота ест его внутренности. Попытавшись двинуться он дико закричал и вновь потерял сознание.
Где- то не далеко, уходила рота вьетконговцев. Замыкавший отряд капрал остановился и прислушался. Ему показалось, что кто- то кричит. Подождав немного он покачал головой - наверное показалось, проклятая контузия, вечно какие- то шумы в голове. Он встряхнулся и кинулся догонять свою роту...
* * *
Теперь он не пытался шевелиться, зная наверняка, что штык перебил ему позвоночник на излете и разворотил живот внутри, а сама рана на первый взгляд и не большая- лишь чуть продолговатый разрез вдоль живота. Он знал этот удар- рана мала, но все внутренние органы разворочены. Их самих так учили- воткни штык и поверни внутри по кругу. Результат- выход в расход противника. Полный выход...
Он постепенно терял силы и сам удивлялся про себя, как он еще жив. Наверное штык застряв внутри раны не дал ему сразу потерять всю кровь и лишь слабое кровотечение из рта говорило о том, что творится внутри него.
Каждый вдох приносил ему бездну боли- она поднималась изнутри от живота на верх и по мере того, как он с хрипом набирал воздух в легкие, боль поднималась по искалеченному позвоночнику и в конце ударяла в мозг, взрываясь ледяными иголками, впивающимися в его тело и заставляющие его вздрагивать. И тогда это вновь начиналось заново...
* * *
Сначала он думал, что его спасут и все время ждал грохота вертолетов, но со временем начал осознавать, что он один в этом сборище трупов.
Он прислушивался ко всякому шороху и шелесту и к нему пришел страх. Ведь если свои отступили, а они точно отступили, значит, голопузые вьетнамцы будут прочесывать поле боя и убивать еще живых солдат. И тут он вспомнил, как сквозь забытье слышал птичий язык партизан, которые проходили мимо и тыкали во всех пехотинцев, лежащих на земле, штыками.
Потом раздался дикий крик боли и захлебнулся, потом еще и еще. И все. Тишина...
Значит, они просто не заметили его. Слава тебе Господи!
Но через несколько новых приступов кашля с кровью он начал сомневаться в своем везении. Силы покидали его, а помощи все не было.
Мухи облепили трупы и какие-то червяки начали лазить по его лицу. Он попытался моргнуть глазами и отогнать муху, севшую ему на щеку. Щекотание ее мохнатых лапок отдавалось грохотом в его мозгу. Он моргнул и крикнул, но вместо крика из наполненного кровью рта послышалось карканье и он снова задохнулся в кашле. На этот раз боль не отпустила его, а, поднявшись до головы начала проедать его череп. Из глаз потекли слезы, оставляя чистые борозды на облепленном грязью щеках. Муха попала к слезинку, отряхнулась и улетела. Но это уже не принесло ему спокойствия. Он начал бредить, ему казалось, что ребята вернулись. Но вместо того что- бы взять его на борт, сказали, смотря прямо ему в глаза, что он давно мертв, еще с рождения.
Он пытался крикнуть им в след, что он жив, но горло горело адским пламенем, а позвоночник заменили раскаленным прутом, давившим одним концом в таз, а другим, пронзая насквозь голову, куда- то в небо. Он стонал и плакал, он даже попытался шевельнуться и страшная боль прошла по его телу, казалось что- то или кто- то вылез из земли прямо под ним и впился в него острыми клыками, разрывая его на части...
Но они уходили, удалялись и как будто нарочито сильно говорили друг другу, что вот жалко ни одного живого, ни одного...
И тогда он собрал последние силы и попытался крикнуть, но лишь шепот прорвался сквозь стиснутые от боли зубы, сквозь искусанные от не выносимых страданий губ:
- Будьте вы прокляты!
Он с усилием поднял, полные тяжелого и скрипучего песка, глаза к небу и прошептал, пуска из рта кровавые пузыри:
- Будь же все проклято, все...
Боль пошла в последнюю атаку - она стала вдруг реально осязаемой в воздухе. Она упала сверху и сердце его дало долгий перебой, он захрипел и слабо заскреб кончиками пальцев по земле. Боль накатывалась и накатывалась, а он не умирал лишь задыхался и захлебывался в беззвучном кашле, кровь брызнула из под век и он перестал что- либо видеть, кроме красной пелены:
- Так вот какого цвета боль! - пронеслась мысль, - за что же все это?!
И вдруг он расслабился- боль покинула его на одно мгновение и именно в этот момент из его горла вырвался крик, высоким молодым голосом он прошептал:
- Господи, даруй мне смерть, умоляю, умоляю...
Вновь все начиналось сначала и его затрясло, тело его выгнулось и начало трястись. Потом он вновь успокоился и лишь крупная дрожь прошла по телу...
Вдали раздались шумы винтов боевых вертолетов морской пехоты.