Всю зиму Лиска жила в деревне и подолгу, и с удовольствием тонула в сугробах до школы и обратно. Сугробов было много, один наползал на другой и так, вялыми кучами они наползали на небо и свешивались с него низко. Так низко, что иногда вдруг, ухнув, обваливались, спрятав дом по самую крышу. И тогда от соседнего дома мелко семенила Мордовка и, радостно ругаясь непонятными словами, отгребала снег от двери. Потом счастливая своей помощью переминалась с ноги на ногу возле бабушки чего-то ожидая и бабушка нехотя зазывала ее в субботу на баню...Своей бани у Мордовки не было. Продала её, чтобы к сыну съездить, в Пермь.
После бани пили чай вприкуску с колотым сахаром, а Лиска читала письма от Мордовкиного сына.
-От, из тюрьмы пишет...
-Куда ты, он на севере работает, да. - испуганно сжималась Мордовка.
-Работает, да. А пишет из тюрьмы.- настаивала бабушка, кажется, завидуя Мордовке.
Та губы поджала. А бабушка взвилась упрямо:
-Их, моих бы всех... в тюрьму! За то, что матери не пишут!
-Угорела старая! - метнулся сначала голос деда, а затем и сам он с полатей. Хлопнула дверь и в избу ворвались клубы холодного воздуха.
Жгла бабушку обида, что писем нет. Жгло Мордовку горе, что сын в тюрьме. Лиску обжигал горячий чай из самовара.
Мордовка ушла.
Бабушка громыхала посудой за перегородкой. Лиска дула на чай. В чае бушевали волны.
Хлопнула дверь. Дед зашел.
Тишина расползлась по избе терпким духом Беломор-канала.
Дед крякнул и рассерженно прошелся кругом стола.
Бабушка виновато звякнула тарелкой раз, другой... И, сделав круг еще, дед, наконец, занял привычное место возле приемника. Негнущиеся, узловатые пальцы его требовали музыки. Ухо прилипло к решетке приемника и даже колени подтянулись к подбородку.
-Ба, а за что у тебя пять медалей?
-За что, за что? Всем давали и мне дали... Чтобы не обиделась.
-А деда обидели. - сказала Лиска и, лбом подвинув деда, тоже прилипла ухом к приёмнику.
Радио трещало как сто кузнечиков. Кузнечики толкались, пищали и скакали в избу.