|
|
||
Я подумал вначале, что это маленькие градины. А потом пригляделся, и понял, что это такие камушки. Даже наклонился, взял один перламутровый плевочек в руки. Ничего себе! Вся дорожка от проржавевшей калитки до самого крыльца засыпана мелкими жемчужинами. Я ещё хотел спросить, какого фига не золотом дорожка залита, чего мелочиться-то, но промолчал, оглядывая мрачную картину: маленький пустой двор - ни тебе скамейки, ни деревца - высокий забор и деревянный дом посередине с двумя тёмными окнами.
Хорошо ещё, что до крыльца было недалеко! Я как-то не привык топтать драгоценности, да и выдержать хруст мертвенно скалящихся жемчужин под ногами никаких сил не хватало: мне чудилось, что это зубы устилают всю землю. Зубы всех, кто сгорел в этом доме.
В доме нас поджидал покойник. Там же имелась печка специальной конструкции, а всем тонкостям ремесла крематора меня должен был научить Харя. Так все его звали. Я спросил, настоящее это имя, или как. А он ехидно так выдал: 'Или как... Настоящего имени у меня нет. Да и у тебя скоро не будет. А для всего остального - любое сойдёт, хоть Горшок.' С того разговора он меня только так и называл. Так что, теперь вы знаете, как меня зовут.
Квадратный дом, неопрятно выкрашенный красным, в зимних сумерках гляделся ободранной тушей мамонта. Так мне в тот, первый, день показалось. Чуть не блеванул прямо на дорожку, вот как проникся! Да оно и понятно, я о такой работе впервые задумался. Не, я, конечно, знал, про всякие морги-крематории, только никогда не думал, что самому придётся этим заняться.
Харя долго возился с замёрзшим замком, а я топтался на нижней ступеньке, разглядывая порванный ватник на его спине и размышляя о всяком-таком, вроде странностей судьбы. Вообще-то я не слабонервный, поэтому мне Харя эту работу и предложил. Устраиваться как-то надо было на новом месте, а никакого другого занятия не подвернулось. Грузчиком хотел в универмаг - не взяли, внешность не шибко располагающая, что ли? Как и у Хари, впрочем. Вот и досталась мне такая работа. Внутри мне понравилось больше. На полу, возле печки, плясали оранжевые отблески из-за неплотно прикрытой заслонки. И освещение мне напомнило новогоднее что-то: когда свет и веселье, а ты из тёмной комнаты через щёлочку пытаешься выследить Деда Мороза. Харя чем-то там почиркал и зажёг несколько свечей на полках. В комнате стало совсем светло, я разглядел стол посередине, где громоздился труп, пару ветхих стульев рядом, шкафы с облезшей белой краской на боках. А на всех стенах висели такие... О! Я таких никогда и не видел. Их глаза загадочно блестели, руки, обвитые драгоценными браслетами, звали к себе и показывали, и... А одежда у них была... волшебная, совсем не такая, как у меня или у Хари, или у продавщицы, например. Я засмотрелся на фей, чувствуя, как что-то горячее поднимается к горлу...
- Что, понравились? - хохотнул Харя, заметив, как я на них уставился.
Красный вихрь отпустил мою голову, продолжая кружить где-то рядом. Я вдохнул; в горле, словно наглотался песку, что-то сдавило.
- Мои девочки, знакомься! - Харя удивлённо покачал головой, - Вот уж не думал, - пробормотал он себе под нос.
Я продолжал разглядывать фотографии на стенах. Там были не только феи, были и страшные старухи, и ещё какие-то мужики, одетые не по-нашему. Я никак не мог понять, чего тут не так: словно бы и не из фильма про каких-нибудь эльфов, а вот в натуре эти люди ходили тут... Странные такие фотографии. На одной мужик в плаще мне показался ужасно знакомым, я напрягся, пытаясь вспомнить, но меня отвлёк Харя.
- Давай-давай, поворачивайся! Работать надо... Вишь, уже воняет. А то будешь тут таращиться до полуночи!..- неожиданно рассвирепел он.
- А ч-что делать-то? - с трудом отрываясь от созерцания, включился я.
Понимать надо: мне другой работы вовек не сыскать. Харя меня выручил, можно сказать, поэтому сердить его я не собирался.
- Что-что! Тащи вон тот противень... Вон тот, здоровый... В углу, за шкафом... - командовал Харя, громыхая заслонкой и чертыхаясь, когда обжигался.
А я пёр огромный почерневший 'противень' с маленькими железными колёсиками.
- Ага, ставь здесь пока... Из шкафа... Да не из этого!.. Бутылочку видишь? На самой верхней, да! Сюда давай! - и я волок здоровую тяжеленную бутыль в липких потёках чего-то горючего.
Наконец покойник был водружён на 'противень', щедро полит из бутылки, и мы, кряхтя, подняли его на уровень топки. Харя ловко пристроил передние колёсики на специальные рельсы внутри и с грохотом закатил в нестерпимо жаркое нутро печки моего 'первого клиента', как он выразился. Потом закрыл топку и заложил железным засовом. До предела открыл два поддувала. В печке и в трубе сразу загудело, завыло. Мне аж жутко сделалось. А Харя, склонив голову набок, прислушался и удовлетворённо кивнул:
- Хорошо горит. Ну, что ж... Помянем... - и он зашурудил в спортивной сумке, выставляя на стол три бутылки водки, буханку хлеба, батон колбасы, лук, очищенный и четвертинками нарезанный, огурцы солёные в полиэтиленовом пакетике, капусту квашеную, тоже в пакете, и стеклянную банку с салатом оливье, - Родственники угостили, - пояснил он, кивая на печку, из которой доносились жуткие звуки, совсем не похожие на обычное гудение в трубе.
- Слуш, Харя... А там, того... точно - покойник? - мне не по себе было.
Я хоть и не впечатлительный парень, но столько всего в этот день нового случилось...
Харя внимательно на меня поглядел. Потом усмехнулся:
- Покойник-покойник, не ссы. Это у печки конструкция особая, чтобы трупы сжигать, значит. Потому и воет... Так ты будешь? - он придвинул стул и начал открывать бутылку с водкой, - Достань-ка там, дружочек, два стаканчика, - неожиданным тоном сказал он мне.
Я аж подскочил: так моя мама говорила. А Харя заржал - смешно ему!
Потом мы сидели, пили водку и закусывали. Харя, зажав зубами сигарету, цедил, задумчиво на меня глядя:
- Так ты, значит, и водку пьёшь, и колбасой закусываешь?
- А что? - я даже поперхнулся огурцом, до того неожиданным вопрос мне показался.
А Харя тоном испытателя, присутствующего при интересном опыте, отвечал, смачно затягиваясь:
- Ничего-ничего, не стесняйся. Эт я так. Как же это я тебя, дружочек, пропустил, а?
- А я не местный, - охотно стал я рассказывать: водка уже своё дело сделала, - я... Я, эт... От блядь, забыл! - с ужасом стал вспоминать, откуда я.
Даже уши начал тереть. А Харя сочувственно на меня поглядел и ещё налил:
- Плохи дела, Горшок! Где дом твой не помнишь?
- Неа... - я растерянно опрокинул стакан.
Водка потекла в желудок и страх, который было накатил, подотпустил. Харя разлил ещё. И задумчиво обмакнул луковицу в горку соли, насыпанную прямо на столе:
- Да ты не спеши, давай, по-порядку рассказывай.
- Драку помню.
- Драку?
- Ага. Там, у вас за кладбищем, в лесочке.
- Так...
- Мы с Димоном к его девушке поехали. Он меня с собой позвал. Что-то местные стали, говорит, наезжать... Поехали, Андрюх, подмогнёшь, ежели что...
- Ты, значит, Андрюха?
- Андрюха...
- Теперь - Горшок, - строго на меня Харя посмотрел.
- А-а-а! Хоть Горшок... Только в печку не сажай, - я внезапно развеселился, даже сострил вот, многозначительно покосившись на завывающую печь.
Теперь настала очередь Хари кашлять, а моя - по спине его хлопать.
- А-кха-кха... Ты, эт... что сказал, сам-то понял? - просипел он, поднимая на меня глаза, полные слёз.
- Да, ладно... Пошутил я...
- Ты тут не шути, Горшок. Тут только мне шутить можно. А тебе - молчать в тряпочку и делать, что я говорю.
- Хорошо-хорошо, Харя. Чего ты взбеленился-то? Я ж понимаю, я теперь у тебя на работе...
- Вот-вот... Кстати, открой. Погляди, как там - прогорело? - кивнул он на печку.
Я отодвинул заслонку: на раскалённом докрасна 'противне' уже ничего почти не было, только небольшая спёкшаяся кучка. Харя велел закрыть:
- Пускай ещё горит.
Потом разлил снова, молча подрезал колбасы. Я цапнул кружок и жадно зажевал. Харя умилённо почти меня разглядывал:
- А дальше что было?
- Дальше?... Дальше... Мы с местными махались. Их шестеро было, это помню. А потом мне по башке двинули...
- Вот-вот...
- И больше ничего не могу вспомнить. Мне, наверное, от того удара память отшибло. Эх! Давай ещё по одной, авось прояснится в голове-то.
- Я тебя там и нашёл, в лесочке... Ты там так и лежал...
- А Димон-то, что ж? Бросил меня, сука! - я внезапно разозлился на своего приятеля.
Но также быстро остыл: чего уж там!
- Да-а-а, - задумчиво так тянет Харя, - теперь тебе не о суке-Димоне надо думать, теперь нам о твоей головушке поразмыслить надобно.
- А, чего там думать! Буду тебе помогать. Ты меня за это кормить будешь. Спать мне тут можно? - я оглядел комнату.
- Да спи уж, если спать хочется.
- А днём я по соседним городкам поезжу, может, чего и припомню.
- Не-а, днём тебе ездить не надо.
- Чего ж не надо-то?
- Не надо, говорю. Слушай меня. Тебе пока затаиться, пересидеть немного желательно, - он многозначительно на меня поглядел.
Я вначале не понял, но потом догадка блеснула у меня в голове:
- А-а-а, чтобы местные не встретили?
Харя несколько раз моргнул, поглядев удивлённо. Потом усмехнулся:
- Ага, чтобы не встретили...
Так вот мы и зажили. Днём я спал всегда. Тяжёлый сон наваливался где-то около шести утра, и бороться с ним, как я ни пытался, не было никакой возможности. Мозги затапливало мутным холодом, и я отрубался. Я объяснял себе это тем ударом, что получил в драке. Зато вечером муть из башки сливал кто-то, невидимой рукой вынимая затычку, существующую по ощущению сзади, на шее. Забытьё постепенно отпускало, я открывал глаза. И начинал помогать Харе, который уже затапливал печку для очередного 'клиента'. До часу ночи мы возились с нашими покойниками. Откуда их столько Харя добывал, непонятно. Впечатление было, что городок вымирает с катастрофической скоростью. Харя меня успокаивал, объясняя, что выполняет 'заказы' не только нашего городка, но и всех близлежащих. 'А настоящего морга-крематория у вас что, нет?' - как-то поинтересовался я. 'До настоящего ехать далеко. Можно и не довезти...' - туманно ответил Харя. И в дальнейшие объяснения пускаться отказался.
После работы Харя непременно вытаскивал из своей сумки всё, чем 'родственники угостили' и я жадно набрасывался на жратву. Харя потчевал меня с заботливостью соскучившейся бабушки. Мы пили водку. 'Угощали' почему-то всегда водкой. 'Ты б портвейну у них попросил, что ли,' - как-то посетовал я, - 'Осточертела водка-то.' Харя только головой покрутил: 'Ишь, осточертела. Жри, что дают, да помалкивай!' Но на следующий день приволок портвейна. Мы пили, о чём-то пиздели. Харя был отличным собеседником. Со своими, конечно, заморочками. А кто без них? Я пытался вспомнить прошлое. Харя сочувственно хмыкал. Около двух недель так прошло. Я свыкся со своим новым жильём, новой работой и был почти доволен жизнью. Заботила только моя голова: слишком уж тот удар на неё сильно повлиял, изменив мои привычки в ещё не совсем понятную сторону.
Как-то вечером, когда мозги прояснились после... (хм, назвать сном это состояние у меня язык не поворачивался), я увидел Харю, который не топил привычно печку, а сидел на подоконнике и задумчиво эдак меня разглядывал. Терпеть не могу, чтобы на меня смотрели, когда сплю, поэтому довольно неприветливо буркнул:
- Чего нынче приволок?
- Ничего...
- ?
- Сегодня никаких клиентов нет, самому странно.
- Хорошо, значит, сегодня - выходной. В кои-то веки, - ничего не могу поделать со своей ворчливостью.
Харя удивлённо приподнимает брови. Я что-то бурчу. Наконец, Харя не выдерживает:
- Ты тут пожри, - он брякает на стол свою спортивную сумку, - а я пойду, ещё пошурудю. Не может быть, чтобы ни одного не было. Что-то у меня душа не на месте, - и Харя, нервно обтерев ладони о штаны, заскрипел снаружи.
Я с любопытством полез в сумку. Ну-ка. Чем там сегодня 'угощают'? Сегодня угощали кефиром, сладкой булкой и маслом. Понятно, колбаса и водка только в случае, когда работаем, по 'выходным' придётся поститься. Схавав всё, я немного помыкался по 'избушке'. А потом меня осенило: 'Пойду-ка я в тот лесочек прошвырнусь, где мне по голове стукнули, может, чего и вспомню!'
Обшарил весь дом, на предмет вооружиться. На случай повторного нападения. Ничего не нашёл, кроме ржавого здорового гвоздодёра. М-да, с такой штукой не очень-то удобно таскаться, зато, убойная сила у неё - что надо. Я просунул этот гвоздодёр в рукав, чтобы в глаза, значит, не бросался. И вывалился на улицу, где уже стемнело. Бодро прохрустев по крохотному дворику, ничего, к слову сказать, не испытав, осторожно вышел за калитку. На улице было пустынно - очень кстати! Я вдруг понял, что дней десять безвылазно просидел в доме, и ноги ужасно соскучились по своей работе. С удовольствием решил загрузить их и, прибавив шагу, двинулся уже известной дорогой к кладбищу. Я шёл, слегка пошатываясь, словно бы опьянев, да и конечности натужно меня слушались, слишком много времени, наверное, провёл в тесной комнате. Каждый шаг приходилось делать с некоторым усилием. Я бодро вдыхал мороз. И выдыхал мороз. С интересом поглядывал на облезлые пятиэтажечки, испуганно жмущиеся друг к другу. И с каждым шагом приближался, так мне казалось, к разгадке моей тайны.
Когда впереди замаячила ограда кладбища, тёмные силуэты спящих деревьев и гранитные памятники вперемешку с крестами, я ощутил насмешившую меня самого робость. 'Ночная прогулка по кладбищу,' - вслух хихикнул я. Дальше медлить показалось неудобным, и я вошёл в калитку. Взвинченность и едва заметный страх почти сразу улетучились. Через кладбище вела хорошо утоптанная дорога на станцию. Теперь я вспомнил, что мы с Димоном именно на эту станцию и приезжали. Но, ни названия этого городка, ни названия своей станции я так и не смог вспомнить. Я решил прогуляться до перрона и почитать расписание электричек: авось, чего и прояснится. В голове неясно копошились какие-то воспоминания, я боялся спугнуть их, и почти полностью отключился от внешнего мира. Я понял не сразу, что впереди кто-то поспешно шагает к станции. А поскольку я почти бежал, то этот кто-то, нервно оборачиваясь, тоже прибавлял шагу. Когда я сообразил, что девушка - а это была девушка - убегает от меня, мне стало смешно. И неловко: напугал бедную, а ей и так, наверное, стрёмно через всё кладбище одной на станцию чапать. Я немедленно преисполнился рыцарских чувств.
- Девушка! Девушка!
Из-за смеха ничего убедительного придумать не мог, поэтому закричал:
- Как называется эта станция? Я заблудился!
Девушка в чёрненькой шубке немного сбавила темп и, обернувшись, прокричала задыхающимся голосом: - 'Петрушкино'! Станция называется 'Петрушкино'! И она уже совсем близко, идите прямо - не собьётесь!
- А можно, я с вами пойду? Мне тоже на станцию надо!
Видимо, я её не убедил: она только втянула голову в плечи и попыталась ещё прибавить скорости. Я быстро догонял её, и она уже не оборачивалась, слыша мои шаги прямо за спиной. Наконец, я снова решился обратиться к ней, подумав, что зря так за ней бегу, только перепугал ещё больше:
- Да не бойтесь вы, я хороший! - со всей возможной ласковостью в голосе, - Я не маньяк, девушка. Хотите, я вас обгоню и впереди пойду?
Она обернулась, задыхаясь, и посмотрела прямо на меня распахнутыми от ужаса глазами, из-под шапочки выбивались растрёпанные рыжеватые волосы. Она только всплеснула ручками в красных вязаных рукавичках и зажала рот. Глаза её мне показались чёрными.
Где-то рядом со мной пронёсся горячий красный ветер. Чёрт! Я знаю, что это. Я испытывал подобное, не часто, всего два раза в жизни, но я знаю, что это такое! Вокруг таял снег, и жаркий суховей с шелестом пересыпал раскалённый мелкий песок. Я понял, что немедленно умру, если она прогонит меня. И умирая, буду приползать каждую минуту, униженно моля хотя бы о глотке воды. Я готов был расстелиться под ногами послушной шелковистой травой, только бы она не брезговала ступить на мою землю.
Я не знал её, и понимал, что это глупо. Но мне и не надо было ничего узнавать. Я готов был спасать её от всего света, если бы она в том нуждалась, и уже оправдал все самые жуткие преступления, которые она могла совершить. Короче, в одну секунду мне стало безразлично всё, кроме её имени. Я изо всех сил напыжился, чтобы из глаз у меня не полились слёзы - чего не хватало! - и умоляюще прошептал:
- Как Вас Зовут?
А вокруг всё менялось с катастрофической быстротой. Нежнейшие белые цветы восторга моментально никли, обугленные чёрным сомнением. Что-то шелестело и кружилось. Я мучительно прислушивался к торопливому гулу в собственной груди, где внезапно увеличившийся орган испытывал одновременно и тупую боль, ударяясь в стиснутые рёбра, и странный восторг, как безумная птичка, решившая во что бы то ни стало долететь до солнца. И не отрываясь, смотрел на неё. На огромные глаза в пушистых ресницах, на тонкий носик, усыпанный блёстками солнца, на бледные, подсвеченные изнутри розовым губы, на хрупкий, словно бы неуверенной рукой сделанный, абрис подбородка. Я знал, что безнадёжно с этим бороться. Я сразу капитулировал, признав за ней бесспорную и разгромную победу. И только ожидал решения: какова она будет, милость победителя? Видимо, что-то она почувствовала. Сглотнула, глядя мне прямо в глаза и, нервно улыбаясь, ответила голосом, в котором слышались слёзы:
- Вы меня напугали... И сейчас пугаете... Можно, я пойду?.. - её робкий вопрос удивил меня.
Я ждал приказаний. Она не могла не почувствовать, что я в её власти. Девушки это всегда безошибочно чувствовали, и пользовались, надо сказать, этой властью с огромным удовольствием, превышая всякие разумные границы. А здесь... 'Боже, да она просто Ангел!' - приблизительно так прозвучал Голос с Небес в моей голове. Это был окончательный приговор.
- Скажите, как вас зовут. Я не хотел пугать вас, простите-извините, - я немножко шутовски перед ней раскланивался, удивляясь своей наглости.
- Люба, - прошептала она, опуская глаза, из которых вдруг побежали прозрачные капельки по её нежным щекам.
- Да что же вы, Любушка. Да идите, ради Бога, только не плачьте. Я не буду вас пугать... - я махнул рукой, растерянно переминаясь перед ней, ощущая, что сейчас тоже заплачу.
- Правда? - она шмыгнула носом, быстро взглянув на меня.
В её глазах по-прежнему метался испуг, а ещё - робкая благодарность. Я растерялся совсем. Что же это она, действительно решила, что я насиловать её собираюсь? Я отступил назад, в тень. Люба, недоверчиво взглянув, медленно шагнула, пятясь от меня, потом вдруг резко развернулась и поспешно, почти бегом, кинулась к станции. Я глядел вслед, ощущая полную пустоту вокруг: единственный смысл моей жизни на всех парах удалялся к станции.
Я ещё проводил её, чтобы чего не случилось. Но очень осторожно, и издали. Я же обещал не пугать. Люба может невесть чего вообразить, если снова услышит меня сзади.
Я стоял в тени перрона и, задрав голову, глядел, пока она не уехала. А потом безнадёжно уселся прямо в снег.
- Ты где шлялся, придурок! - гневно встретил меня трясущийся Харя, когда я, полностью обезвоженный, припёрся домой уже под утро.
Я понял, что пора идти только когда почувствовал, что уже знакомая одурь начинает медленно заливать мозги. И, собрав все силы, поволокся назад. Не хватало, в довершение всех бед, замёрзнуть на улице. Поэтому в дом я ввалился на последнем издыхании. Слабая искорка сознания едва мерцала сквозь толщу мутного холода.
- Ох, Харя, не ругайся... Я, кажется, влюбился...
- Что!!! - он выпучился на меня, схватившись за живот.
- Я сейчас пойду, посплю, - пробормотал я, - а потом всё тебе расскажу.
Последнее, что я слышал, было жуткое ржание Хари. Он визжал и хрюкал, закатываясь истеричным хохотом, и сползал по стенке. И продолжал на полу неприлично дрыгать ногами и булькать. У меня уже не было сил удивляться, и я отполз в свою комнату.
Утром, то есть, вечером, когда я проснулся и вышел из комнатёнки, заставленной нарами, в 'кабинет', на столе меня ожидал уже новенький 'клиент', а сам хозяин 'заведения' бодро суетился возле печки.
- Проснулся? - деловито спросил он, - Давай, сейчас вот этого кекса спровадим, а потом поговорим... О твоей несчастной любви.
- Откуда ты взял, что она несчастная? - тут же прицепился я.
- Да, уж взял... - нехорошо поглядел Харя.
Внутри ёкнуло.
Потом мы сосредоточенно 'спроваживали' очередного покойника. И всё-то у меня валилось из рук, а Харя не ругался вовсе, что было на него не похоже. Дурные предчувствия завывали нехорошими голосами. Наконец, дело было сделано. Харя принялся деловито накрывать на стол. А я тупо сидел, ожидая, чем он меня 'обрадует'. Но он не спешил: открыл бутылку, разлил по стаканам, закурил. - На вот, выпей, - придвинул он ко мне полный стакан.
Я послушно выпил. Он тоже. И стал сосредоточенно дымить, задумчиво поглядывая на меня.
- Давай, не тяни уж, вываливай свой бред, - я вдруг разозлился.
Чего я, собственно, слушаю этого хрена? Мне идти бы надо, попробовать Любу убедить, что я это серьёзно... А не насильник какой-то вовсе... И придумать, как не пугать. Не могу же я каждый день на кладбище караулить. Можно посмотреть, где она работает, а потом встретить и в кафе, например, пригласить. В кафе же людно, должна же она согласиться меня выслушать! Всё замерцало вокруг, окрасившись в радужные краски.
- А я думаю, с чего начать, - медленно процедил этот 'благожелатель'.
И что он лезет-то везде! Подумаешь, работу дал. Да радоваться должен: на такую работку к нему вовсе никто в помощники не пошёл бы! И жрачка у него убогая! И сплю я на голых нарах, он мне даже одеяла не предложил!
Я всерьёз собирался бороться за свою 'несчастную', как он выразился, любовь. И никакому Харе я не собирался ничего уступать. И Дьяволу, и Богу - никому я не собирался уступать ни капли этой... Этой!!!
- Ты пока подумай, а я кой-куда схожу. Дела у меня. Вернусь - расскажешь, - я решительно поднялся.
- Не надо тебе никуда ходить, - как-то тихо сказал Харя.
Я сразу обмяк: я ж не злой, вообще-то. Только, когда к стенке припрут.
- Чегой-то ты мне всё указываешь! - снова попытался 'завестись' я.
- Да не указываю, не указываю!.. Ох, горе ты моё, - он стал яростно чесать двумя руками голову.
- Харя, - я тихо сел и заговорил, как можно проникновеннее, - Харечка! Я, можно сказать, вчера встретил самую распрекрасную Любовь, какая только может быть для меня создана... И мне бежать надо, может, ещё успею... А ты тут сидишь и мозги мне конопатишь... Давай, завтра с тобой водки выпьем, а?
- Ты, правда, в девушку влюбился?
- Да!
- А она?
- Что - 'она'?
- Она тебя видела?
- Да...
- И как она отреагировала?
- Она? Испугалась... Но ты ничего не понимаешь. Я же её на кладбище встретил. И догонял долго... Она решила, что я - маньяк...
- Да нет же! - он стукнул кулаком по столу, - Ничего она не решила...
- Откуда тебе знать, - запальчиво возразил я, - ты же её не видел...
- А мне её видеть не обязательно, я тебя вижу...
- И что?.. Я, конечно, не красавец, но ничего страшного. Может, ей как раз такие нравятся! - Мож... кха-кха-кха! - Харя подавился и долго кашлял, покраснев, не в силах ничего сказать. А я мучительно пытался доказать себе, что это лишь моя мнительность, а не что-то ещё, заставляет меня сидеть тут и выслушивать эту бредятину.
- Может, и нравятся. Но, скорее всего, нет! - откашлялся, наконец, Харя, - Давай, сам подумаешь, ты ничего странного во всём этом не находишь?
- Да что тут странн... - начал я и осёкся: что-то странное во всём этом действительно было.
- Где ты спишь? - неожиданно спросил Харя.
- Вон там, - указал я, совершенно сбитый с толку, - а что тут странного?
- Эта комната не топится. Там сейчас минус пятнадцать. Это тебе не кажется странным? Я молчал.
- А как ты разговариваешь?
- Как я разгова... - я услышал!
Из моего рта вырывалось плюханье, пшиканье, бульканье, чмоканье, сквозь которые с трудом можно было различать слова, которые я на самом деле произносил.
- А запах? Ничего не чувствуешь?
Я начал усиленно принюхиваться, в носу противно захлюпало, но никаких абсолютно запахов мне не удалось различить. Я пожал плечами.
- Ничего не чувствуешь? - Харя опять сочувственно покивал.
Как он достал меня уже своим сочувствием! Перед ужасной догадкой, которая никак не хотела становиться реальностью - вернее, это я никак не хотел, не желал, молил, чтобы всё это оказалось сном! - я готов был на тысячу бессмысленных движений и чувств, лишь бы не дать ей прозвучать. - А еда? Вкус еды ты ощущаешь?
Я обречённо сознался себе, что не ощущаю. Не ощущаю ни вкуса, ни запаха, ни холода, ни боли от раскалённой заслонки, которую часто хватал в запарке голыми руками. Ничего этого не ощущаю. Ни стула под своей задницей! И мне до сих пор не хватало мужества признаться... Но я же слышу! И вижу! Правда, всё хуже...
- Хочешь, я дам тебе зеркало? - тихо проговорил Харя.
- Дай, - еле слышно булькнул я.
Он, скорее всего, просто догадался, что я хочу сказать. Молча нагнулся под стол, стал рыться в своей сумке. А я в этот момент испытал такую жгучую ненависть к этому уродливому придурку, и ко всем уродливым придуркам, которые ежедневно таскаются по этой земле и ещё смеют быть недовольными! Перед глазами повисла красная пелена, я с трудом различал сквозь багровый туман спину Хари, роющегося под столом. Мне хотелось ударить его, размозжить, размазать по всей комнате. Я даже оглянулся вокруг в поисках чего-нибудь подходящего, но ничего не нашёл. Поэтому я поднял руку, решив, что и так сойдёт, и увидел зажатый в ней гвоздодёр. Я так и таскался с этой штуковиной почти сутки, потому что забыл про него! Я уставился на свою вздутую синеватую руку. И ещё долго изучал потрескавшуюся кожу, из-под которой что-то сочилось...
- ...Я и тебя собирался кремировать. Только ты отличался от них. Так мило заговорил со мной, был дружелюбен... Пошёл сам, просил помочь с работой. Я ужасно сомневался, но ты совсем на них не похож. Ты ведёшь себя неправильно: всё понимаешь, на людей не бросаешься, помогаешь вот... - я, наконец, услышал несчастный голос Хари.
- Я же ЧУВСТВУЮ! - простонал я.
- Именно поэтому, я и не решился...
- Харя! Я же разлагаюсь! Я развалюсь и сгнию заживо! Я всё буду понимать!
- Харя! Я же люблю её! Твою мать, что же делать!
- Харя! Я ненавижу тебя! И всех! И её! Как вы смеете!..
Знаете, лучше всего было мне умереть тогда же. Но я позволил слабенькой надежде зацепить меня на свой крючок. Мне не хватило мужества признать, что я - ошибка в этом мире. Нелепая, досадная, ужасная, бессмысленная ошибка, которая имеет наглость чего-то чувствовать. И я с радостью забулькал и уцепился за эту надежду.
- Харя! Я буду бороться до последнего. Ради своей любви!
Он ужаснулся, глядя на меня бессмысленно выпученными глазами.
- Ты не понял меня, Хах-хах-хахх!.. - я заставил себя прекратить, до того жуткие звуки вылетали из моей глотки, - Харя, я поеду в Москву... Ты должен мне помочь! Отвези меня к какому-нибудь учёному. Они должны заинтересоваться! Может быть, что-нибудь можно придумать!..
Видимо, Харя уже тогда решил, что меня лучше было бы кремировать. Но и у него не хватило духу принять такое решение в одиночку. А, может, он тоже понадеялся на чудо! Чудо!!!
Всю оставшуюся ночь я писал письмо Любе. В котором высказал, вернее, попытался найти слова, для своего чувства. Я описал ей всё: и свою неожиданную любовь, и свою ужасную судьбу, и решимость победить эту роковую несправедливость. '... Я еду в Москву, Люба! Я еду в Москву! И я верю, что смогу вернуться и положить к вашим ногам не оскорбляющее вас чувство!' - так высокопарно я закончил письмо и провалился в милосердный омут.
А вечером случился ещё больший кошмар. Хотя, чего уж может быть больше! Я 'проснулся' и решил, что непременно должен сам передать письмо Любе, а также взглянуть, может быть, в последний раз на свою любимую. С величайшими предосторожностями пробирался я по улицам, хотя, нужды прятаться не было: мой вид любого ликвидировал с дороги! А мудрого Хари не было в этот вечер со мной! Некому было меня остановить! Харя отправился хлопотать о поездке в Москву! Не представляю, как он собирался всё это провернуть! Ну, да, слава Богу, нужды в этом больше нет.
Я пробрался на кладбище, и принялся, нервно расхаживая, поджидать свою любимую. Прикидывая так и этак, как бы её поменьше испугать. И вот она показалась, моя ненаглядная. Она шла под руку с какой-то тёткой! Ага, боится, значит, после того случая... Я просто выйду и опущусь на колени. И буду умолять взять это письмо и прочитать его! Всё очень просто. Наверное, мой мозг уже не очень хорошо функционировал, раз я додумался до такого. И воплотил.
Когда я возник перед ними, тётки подняли отвратительный визг, и та, старшая, едва я сделал шаг в их сторону, шмякнулась в обморок. Я плюхнулся на колени и, протягивая в обеих руках письмо, булькал и умоляюще мычал. А Люба визжала. Непрерывно. Тогда я встал, и взял её за плечи, чтобы заглянуть в глаза. Она должна была прочитать в них всё!!! И тут её стошнило. Что-то чёрное взвихрилось вверх, возможно, кусочки пепла от моей обугленной, но ещё трепыхающейся души. Пепел забивался мне в рот, мешая кричать, в уши, мешая слышать, в глаза, мешая смотреть.
Пока я боролся с этой чёрной тучей, произошло что-то, чего я не могу понять. Но когда смерч осел, я обнаружил себя... Себя... На Любе. Она лежала внизу, из её разорванного горла уже не вытекала кровь. А я лежал сверху. Ничего не понимая, стал подниматься, но что-то мешало, и я долго возился, пытаясь встать. Вся одежда на Любе была разорвана. И из разорванного горла...
Я уже почти ничего не чувствовал. Чёрная бездна, молочный холод, мутные пятна - какая теперь разница? Я поднялся... Что-то мешало ходить, я опустил глаза и увидел, что у меня спущены штаны. Долго пытался натянуть их непослушными руками. Потом плюнул и снял нафиг. Какая теперь разница? Я взял на руки свою ненаглядную, свою любимую и огляделся вокруг: кто бы мог это сделать? Вокруг никого не было.
Я нёс Любу на руках, и никак не мог решить, надо ли мне смотреть безостановочно, впитывая мельчайшие детали, или же я не имею на это права. Поэтому, я то таращился на бледное личико сквозь мутноватую пелену, а то отводил глаза.
Когда я возник на пороге, Харя уже ждал. И он сразу всё понял. Или сделал вид, что понял. Объяснять я ничего не стал. Положил Любу на стол, потом растопил печку, принёс 'противень'. Установил его одним концом на рельсики, а второй подпёр снизу двумя стульями. Переложил на него Любу. Принёс бутылку, поставил рядом.
- Помоги мне, Харя! - удалось мне на удивление чётко произнести.
- Может быть утром? Ты ничего не поймёшь. Почти...
- Нет, - я помотал головой, - сейчас!
И я залез на наше железное ложе. Долго возился, укладываясь рядом. Наконец, обнял свою Любовь и закрыл глаза. Харя медленно подошёл. Ему было тяжело, наверное, это делать. Я услышал бульканье и понял, что он нас поливает. Чем мы там поливали покойников-то? Так и не удосужился выяснить. Потом Харя взялся за 'противень', послышался грохот стульев.
- Прощай, Горшок... - бесцветно проговорил он.
Я хотел было возразить, что меня зовут Андреем, но промолчал. Только крепче обнял Любу. С ней мне было не страшно.
Послышался грохот закатываемого 'противня', закрываемой заслонки и звяканье задвижки. Я ничего не чувствовал, а определил всё только на слух.
|