"Необычные пациенты поступили в это воскресенье в центральный госпиталь г. Катманду. Двое "новых русских" в прошлом хоккеисты на траве из г. Павлово-на-Оке, находясь на отдыхе в Королевстве Непал по туристической путевке, и будучи в нетрезвом состоянии, потребовали у нанятого ими местного жителя, шерпа, показать им "снежного" человека. Соблазнённый обещанием щедрого вознаграждения тот препроводил их в ущелье, где по утверждению крестьян из ближайшей деревни с недавнего времени появилось несколько новых обитателей. Кто они и сколько их никто точно не знает, но двое из них "Иеху" и они появляются только вместе с белым стариком, видимо, колдуном или шаманом. Шерп свидетельствовал, что его клиенты, едва увидев старика и "снежных братьев" начали смеяться и выкрикивать явно оскорбительные слова на своём родном, т.е. русском языке. Старый шаман ответил им, видимо, тоже по-русски, что шерпа, верящего в неограниченные возможности и познания колдуна, нисколько не удивило, и дал какое-то распоряжение двум "Иеху", после чего те силой заставили невоспитанных молодых людей проглотить по пригоршне козьего помета, валявшегося тут же на горной тропе.
Как утверждают медики, жизнь двух незадачливых туристов вне опасности.
Страховая компания отказалась возместить им "расходы на лечение и пребывание в госпитале", мотивируя своё решение тем, что в условия страхового полиса не входит пункт об ущербе, причиняемом страхователю, при принуждении его третьими лицами к калоедству."
"Подмосковный пионер"
20 июня 1995 года
Они еще не знали, что это последний вечер, когда они вместе. Она долго ждала его с работы. Уже начала думать, что он останется там ночевать, как это часто бывало в последнее время. Но он пришел. Измученный и голодный он пришел в дом, где ждал его самый любимый, самый родной человек, дочь.
Ей только исполнилось двенадцать, но вот уже два года, как она стала полноправной хозяйкой, заменив, как могла погибшую в автомобильной аварии мать. Тихо и твердо она взяла в свои руки готовку и уборку, помогая еще вдобавок и их единственному соседу, одинокому подслеповатому профессору Иванову. Год назад Иванова забрали по срочному делу на два часа. Больше он в свою маленькую до потолка заваленную книгами комнатку уже не возвращался. На двери появилась неопрятная бумажка с печатью домоуправления. Они стали жить вдвоем.
Ужинали молча. Большеглазая рыжеволосая девочка с нежностью вглядывалась в почерневшее от усталости и напряжения лицо отца и смущалась заговорить с ним. Она мечтала, чтобы он когда-нибудь поехал отдохнуть. А какое будет счастье, если они вместе поедут когда-нибудь в Крым, где они были целый месяц три года назад, когда мама была еще жива.
После ужина он вышел на балкон выкурить папиросу. Небо было чисто и безоблачно. Его взгляд задержался на какой-то неяркой, видимо бесконечно далекой звездочке, мерцающей возле верхнего краешка узкого лунного серпа. "Интересно, какие они неведомые, немыслимо далекие миры? - его мысли были такими же усталыми как и он сам. Он хотел себе представить какие планеты могут вращаться вокруг вот этой вот звездочки, какие чудовища должны на них обитать. И есть ли там мыслящие существа? И две странные мысли нервным пунктиром снова и снова прошивали мозг: "Есть ли там счастье?" и уж вовсе странная: "Есть ли там НКВД?"
Она встала за его спиной и, чуть склонив голову набок, смотрела на ту же пронзительную звездочку, что и отец. Воздух был пропитан той особой весенней сыростью, в которой растворены самые счастливые запахи земли: запах свежей листвы и весенних цветов...
- Папа, а что такое Бог? - шепотом спросила она и сама испугалась своего вопроса. По спине побежали мурашки. Чтобы вернуться в состояние равновесия ей даже пришлось перевести взгляд с мерцающей пелены млечного пути на обшарпанные перила балкона, заваленного старыми лыжами и обломками посылочных ящиков.
Отец ответил девочке не сразу. Вначале он закашлялся, явно специально, чтобы выиграть еще чуть-чуть времени на раздумье, а затем выдавил из себя, как-то глухо и неестественно:
- Бога нет - ты же знаешь! Его в древности придумали люди от темноты и невежества. Они хотели хоть как-то объяснить для себя этот мир.
- А почему тогда дедушка молится? Он же не темный и невежественный, он - ученый, профессор...
- Ну, как тебе сказать, - еще больше напрягся отец - он старый человек, твой дедушка, и не то, чтобы он такой, прямо-таки верующий, он, как бы тебе это сказать, традиции соблюдает. А весь этот мир создан природой. В школе же объясняли. По-моему это ясно.
- ...и человека тоже природа сделала?
- И человека!
- Папа! А на нашем тракторном заводе можно человека сделать?
- Ну... - он глубоко затянулся папиросой - мы с мамой тебя в вагоне-теплушке сделали. Можно, я думаю и на тракторном где-нибудь местечко найти...
Она рассмеялась.
- Нет, я серьезно. Можно ли в КБ сделать чертежи, всякие схемы и спроектировать человека?
- Что ты! Человек - это слишком сложно.
- То есть сложнее трактора?
- Несравнимо...
- А почему тогда природа перед тем, как создать человека, не сделала трактор? Ну... чтобы потренироваться!
В этот момент в дверь постучали. Он вздрогнул, загасил папиросу и пошел открывать.
- Значит природе не нужен был трактор, - проговорил он уже в коридоре.
- Папа! А что природе вообще нужно?
Но больше он ничего ответить уже не успел.
Майор Рахман Абу-Вайс Фатх ждал своего часа несколько лет. Каждый день он приезжал на свой аэродром и часами ходил вокруг любимого МИГ-25. Серебристый гигант, казалось, навеки замер в ожидании стремительного взлета. Рахман залезал в кабину, гладил приборы и с трепетом прикасался к РУДам - ручкам управления двигателями. О, когда же наконец он уверенно и твердо двинет их до упора от себя и его машина, изрыгая из себя два столба пламени уйдет в небо!? Уже прошли все мыслимые сроки со дня последнего вылета. Уже ностальгическими воспоминаниями стали два несчастных тренировочных вылета на убогом чешском Л-39, выполненных им два года назад в холодном русском городе Вязьме. Майор не верил уже даже слову офицера, которое не раз уже давал ему полковник Валид, его непосредственный начальник. Самолет то ремонтировали на каком-то заводе в Азербайджане, то какие-то жирненькие полковники из департамента снабжения ездили покупать к нему новые шины.
Потом, когда уже, казалось, все было готово, возникли проблемы с керосином. Неделю назад топливо привезли. Сегодня он опять был на аэродроме уже в семь утра,но всё равно понимал, что никаких полетов опять не будет.
И вдруг, совершенно внезапно раздался рев сирен. Боевая тревога. И это воистину звездный миг Рахмана - огромная скорость двух объектов, нарушивших воздушное пространство Сирии, и высота, на которой они неслись со стороны Турции, были таковы, что только скоростной и высотный МИГ-25 мог настичь их.
Жажда тридцатипятилетнего майора лететь была столь сильна, что даже мысль о двукратном численном превосходстве противника, неизвестных и явно незаурядных характеристиках засечённых летательных аппаратов не смущали его. Все равно к вылету готов только его самолет, борт "03", на других не сменены шины, не залит керосин, не заряжены аккумуляторы. Лететь ему и ему одному!
Считанные минуты ушли на облачение в высотный костюм. Без сучка и задоринки оба двигателя запустились на стоянке. Вот забились все более и более мелкой дрожью стыки бетонных плит, и, наконец, пыльный горизонт, повинуясь уверенному движению Рахмана, обвалился вниз.
Майор не испытывал страха перед воздушным боем - вся душа его пела: он снова в воздухе. И сделай так, о Аллах, чтобы они на успели уйти - только пять минут отделяло его противников от плато Голан, за которым они уже неизбежно скроются на израильской территории.
Радар показывал Рахману, что траектории его и нарушителей сходятся все ближе. На высотомере было уже восемнадцать километров, скорость была в два с половиной раза выше скорости звука. Сделанный почти полностью из нержавеющей стали и титановых сплавов самолёт раскалялся, с надсадным воем раздирая стратосферу. До визуального выхода на двойную цель оставались секунды. Летчик откинул крышку защиты кнопок боевого пуска. И вот, наконец, появились они, эти проклятые евреи-шпионы. Рахман увидел белые треугольные крылья двух преследуемых им объектов и... понял, что он сошел с ума.
- Третий, третий, ты вышел на цель, доложить обстановку.
Сглотнув слюну, Рахман, не ответив земле, выпустил две ракеты, по ракете в сторону каждой из целей. Объекты отреагировали на боевые пуски мгновенным увеличением скорости до четырёх скоростей звука.
Ракеты "воздух-воздух", выпущенные сирийским перехватчиком, пролетели еще некоторое время, пока не столкнулись с двумя "пэтриотами". Израильтяне приняли те же объекты уже за сирийских нарушителей, но неизвестные летательные аппараты вновь выполнили потрясший видавших виды генералов ПВО маневр, заключавшийся в почти мгновенном увеличении скорости до пяти скоростей звука.
В наушниках Рахмана ревело:
- Ноль третий, доложить обстановку!
Глаза пилота наполнились слезами и, убрав защелку, он потянул РУДы назад до конца, сразу на режим "малого газа". Не терпящая резких движений машина, незамедлительно отомстила пилоту за потерю квалификации и с многократной перегрузкой бросила его вперед. Вдавленный в ремни Рахман рыдал, словно в тумане кое-как управляя стремительно теряющим высоту и скорость самолетом.
- Ноль третий, ноль третий! Докладываю...
Спустя несколько минут, когда борт ноль три вышел на посадочную глиссаду, возле полосы уже дежурили два ободранных пожарных "УРАЛа" и две бригады скорой помощи. Еще одна, состоящая из лучших в Сирии специалистов по психиатрии, на еле живом от арабского техобслуживания МИ-8 спешила из Латакии на помощь. И уже было известно, что теперь уже бывший майор ВВС Рахман Абу-Вайс Фатх долгие годы преступно скрывал от всех медкомиссий печальную историю о своём родном дяде, потерявшем рассудок при созерцании в Мекке святой Каабы, а теперь имел наглость доложить о том, что не смог догнать и сбить якобы два убогих дельтаплана, якобы двигающихся на высоте двадцать километров со скоростью, якобы, четыре маха. О, Аллах! Сжалься над сирийскими ВВС.
Закончился последний на сегодня урок, и наставник Леолид отпустил всех учеников из класса, попросив остаться для беседы Демеда. Демед поднял палец в знак прощания с друзьями, затворил за ними дверь и уселся напротив учителя. Он не знал, зачем тот задержал его, но уже несколько декад замечал на себе особо пристальный взгляд узких зрачков Леолида и понимал, что нечто беспокоит его доброго наставника. Да и сам Демед начал ощущать в себе что-то необычное. Последнее время его безумно тянуло к общению с Ниадой из розового класса. Они и раньше дружили, но сейчас в их отношениях появилось что-то еще, новое и незнакомое им обоим. Они не могли и дня прожить без встречи, а когда, взяв друг друга за руки, выходили из своего корпуса, то что-то их просто силой тянуло в Аэриум к малышне. Молча они смотрели на вечно сонные мордашки малышей, а сами прижимались друг к другу, и неуловимое и нежное нечто возникало между ними.
Все это, разумеется, не ускользнуло от внимания Леолида, и час разговора настал.
Начало беседы было неожиданным. Леолид помолчал несколько мгновений, собираясь с мыслями, и ... заплакал. Такого Демед еще не видел. Как вкопанный застыл он на своем месте, и в горле его образовался комок.
- Ты мой самый любимый мальчик, - нашел все в себе силы начать Леолид. - И у нас с тобой разговор, который откладывать нельзя. У нас уже нет времени. Почти совсем нет.
- Я слушаю тебя, наставник. Почему ты так печален? - сдавленно прошептал Демед.
- Не обращай внимания. Просто я вспомнил двух своих лучших и любимых учеников, из тех, что были до тебя.
- И кто же это - наверное Этис и ...
- Нет, нет! Ты не можешь знать их. Их звали Леос и Кана, но ты не слышал о них.
Демед был удивлен, так как знал, как ему во всяком случае казалось, всех учеников Леолида. Ведь даже, если кто-то жил далеко и редко посещал свой юношеский дом, даже в этом случае его фотографии и дальнейший путь фиксировался в выпускном альбоме в праздничной Кенталлии, и каждый воспитанник внимательно просматривал эти толстенные альбомы, чтобы узнать в каком ремесле, в какой науке или искусстве преуспели его предшественники. Разве только, если эти Леос и Кана не сдали выпускной тор? И при этом лучшие!?
Уловив удивление Демеда, Леолид продолжил:
- Ты знаешь, что за операция предстоит тебе, мой мальчик? Причем, судя по тому как ты изменился за последнее время, и, исходя из записей доктора Илента, операция эта предстоит тебе очень скоро, намного раньше, чем другим воспитанникам.
- Да, я знаю, что в организме каждого из нас есть специальные железы, которые вырабатывают гормоны роста и взросления, но, если их вовремя не удалить, то они запускают биологический механизм ранней смерти. Я знаю, что прежде все умирали почти детьми, пока много лет назад великий Понтал не научился вовремя удалять эти железы, и жизнь стала долгой и прекрасной! - все это Демед "отбарабанил" на одном дыхании, как хорошо заученный урок.
- Но наверняка ты слышал от других воспитанников о связи этих желез с продолжением рода. Мы не касаемся этой темы в первом круге обучения. Но, я думаю, без разговоров на эту тему не обходится и...
Густо побуревший Демед перебил наставника.
- О, это все глупости, Леолид! Я даже не хотел бы с тобой обсуждать эти нелепости. Я знаю, что мне всё расскажут, когда придет время.
- Оно пришло, Демед! Леолид сделал паузу, не переставая нежно и пристально смотреть на погрустневшего ученика. - Тебе пора идти на операцию. После этого ты должен будешь перейти уровень и уйти от меня...
- Обычно это случается чуть позже, но не беда - ты досдашь свой курс экстерном. Ты - способный мальчик!..
Демед продолжил молчать. Не дождавшись вопросов, Леолид продолжал:
- Перед тем, как отправить тебя на операцию, я должен рассказать тебе все. Окончательное решение каждый принимает сам. Таков закон. Ты слышишь меня, Демед?
Ученик кивнул.
- Итак, ты конечно не знаешь в точности как мы появляемся на свет?
Демеду было уже некуда больше буреть и, потупив взор, он помотал неопределенно головой.
- Раньше, действительно, жизнь каждого или, точнее - почти каждого, была очень недолгой. После рождения мы росли, взрослели, находили себе пару другого пола и затем... Затем в организме начинались глобальные изменения. Вся сила, вся энергия и вся плоть переходили в жизнь будущую. В женском теле образовывались круглые оранжевые шарики, а в мужском чуть более светлая взвесь. При этом постепенно исчезали почки, печень, желудок, пропадала потребность есть и пить. И, наконец, вместо больших воздушных легких, оставались только тонкие щеточки-отростки, позволявшие дышать лишь разведенным в воде кислородом и то очень недолго. И тогда каждая пара находила себе пресную лагуну в долине великих ручьев и погружалась туда. Ты слушаешь меня, Демед?
Потрясенный тем, что ему рассказывает наставник, Демед судорожно сглотнул слюну и утвердительно кивнул.
Леолид продолжал дрожащим от волнения голосом:
- Они погружались вместе в лагуну. И они жили еще совсем немного, пока их тела, становящиеся уже совсем слабыми и мягкими, не проникали друг в друга. И тогда смешивались оранжевые шарики и взвесь, к будущим родителям приходила смерть, а уже через несколько дней из оранжевых шариков, оплодотворенных взвесью вылуплялась...
- Малышня!?.. - прошептал Демед.
- Да! И съедала то, что осталось от их родителей, так как в первые дни только распавшиеся останки их тел пригодны для питания новорожденных существ!
Тошнота подступила к горлу Демеда, и он опрометью выскочил вон, не дослушав Леолида.
Через два часа они с Ниадой сидели в Орелантовом саду, прижавшись друг к другу, и любовались закатом солнц. Сегодня оба светила заходили почти одновременно. Всего лишь несколько минут отделяло падение за горизонт маленькой Манты, вращающейся вокруг огромного Хела наравне с другими планетами, от величественного погружения в вечернюю дымку главного светила.
- Представляешь, - запинаясь, рассказывал Ниаде Демед о завершении своей беседы с Леолидом, - если бы великий Понтал не родился таким больным и маленьким с неразвитыми железами размножения и не понял бы, что это и есть причина его долголетия, то наша цивилизация просто не состоялась бы, вот и все! Ты только представь! - он счастливо рассмеялся, когда Ниада кивнула. - Если бы не эта простая и почти безболезненная операция, все бы погибали, не было бы ни прекрасной музыки, ни великих картин. Ты понимаешь, как мы счастливы?
Ниада опять кивнула, и в ее прекрасных ярко-оранжевых глазах с какой-то необъяснимой грустью отразилось садящееся на горизонт великое светило.
- А Леолид сказал тебе, откуда берется малышня теперь.
Демед судорожно обнял ее и нарочито рассмеялся:
- Конечно! Есть странные, кто не хочет оперироваться, видимо считая, что их влечение друг к другу и желание оставить после себя малышню важнее собственных жизней. Смешно, правда?
Не ответив, Ниада печально усмехнулась и, полуприкрыв свои сверкающие веки, провожала взглядом бирюзовый диск Хела, пускающий в мир последние вечерние лучи.
- Ниада, кстати, а на когда тебе назначили операцию?
- Ни на когда!.. Мне поздно уже. Я узнала обо всем на пять декад раньше тебя, Демед, но я не смогла... Я не хочу терять того, что чувствую, когда ты обнимаешь меня Демед... Мне не нужна другая долгая жизнь... Но я не держу тебя. И я уйду сама в долину великих ручьев. Я не имею права останавливать твою жизнь, Демед. Я одна останусь в лагуне...
Дрогнувшими пальцами она вынула из кармана четыре маленьких голограммки:
- Вот это Леос и Кана, - твои родители.
Демед вздрогнул, - вот почему вспомнил эти имена Леолид!
А вот это Артос и Фита - мои! - Ниада с печалью сомкнула веки. - Они почему-то хотели оставить после себя нас, наших сестер и братьев, и накормить всю эту ораву маленьких дурачков своими телами!.. - Ниада замолкла и прижалась к Демеду. Краешек Хела догорел на горизонте, и на мир опустилась тьма.
Демед был счастлив. Все существо его ликовало и наслаждалось теплыми лучами Хела и пронзительным сиянием Манты, прохладой лагуны и объятием Ниады, с которой они уже стали единым целым. Смерти нет - он физически ощущал бессмертие, погружаясь в искрящуюся в лучах солнц воду. Он больше не желал ни еды, ни питья, они с Ниадой уже почти не понимали что это такое. Они ощущали только беспредельную любовь и нежность друг к другу и к тем, кто придет за ними.
Какая глупость вся эта цивилизация! К чему нужна долгая кастрированная жизнь!? К чему наука и искусство, когда сейчас сама бесконечность приняла их искрящиеся золотой чешуей тела, и немыслимое, неимоверное счастье поглотило их слившиеся навеки души!
.
Несчастный, добрый и мудрый Леолид не мог ни есть, ни спать. Предоставив воспитанников самим себе, он пошел сам готовить отдельный кластер в Аэриуме для будущей малышни. Словно лунатик, не видя ничего вокруг, он вычищал квадрант за квадрантом, и из его подслеповатого от возраста затылочного глаза нескончаемым потоком вытекали слезы. Сбегая по седой спине, они скатывались на старческий хвост, и поблекшая желтоватая уже чешуя вспыхивала в лучах Хела хрустальными брызгами.
Когда наступала ночь, и звезды сменяли на небосводе Хела и Манту, он вглядывался в бесконечно далекие светила и мучил себя неразрешимым вопросом: "Неужели нет выхода из круговорота жизни и смерти. Любой одноклеточный организм делится надвое и, оставив жить два, подобных себе, тем самым перестает существовать сам. Каждое растение на планете вырастает для того, чтобы, дав семя, стать удобрением для новых ростков. Неужели никому в этом мире не дано увидеть собственное потомство!?"
И Леолид пытался уговорить себя, что, может быть, есть такие счастливые миры во вселенной. И вопреки неумолимой логике и здравому смыслу он мечтал, что где-то там, в сияние неумолимых бездн, могут бок о бок пройти, проползти, проплыть или пролететь отец, сын и дочь. И сияющей, хотя и непредставимой улыбкой встретит дома своих детей мать.
Алексей Голытько и его сын Эверест друг друга не видели. Они были связаны между собой страховочным тросом, но пять метров - это слишком большое расстояние, когда вокруг полярная ночь и снежная буря. Алексей сжимал в руках GPS и, приставив плазменный экран прямо к глазам, смотрел сколько осталось до Базы. Прибор показывал 308 метров - их надо непременно пройти хотя бы за час. Иначе разрядятся батареи навигационного прибора, кончатся силы у сына, да и у него самого тоже, и заснут они вечным ледяным сном совсем рядом со спасительным жильем. Он подтянул сына за фал и ткнул пальцем в GPS:
- Видишь! Мы уже совсем рядом, сынок! Ты слышишь меня? - проорал он Эвересту на ухо. - Почему молчишь?
- Потому, что интеллигентское воспитание не позволяет мне послать родного отца в жопу! - проорал из недр огромной обледенелой бороды крошка-сын - высоченный здоровяк, напоминающий в полярном одеянии бурого медведя, невесть как забредшего во владения своих белых собратьев.
Эверест терпеть не мог севера, путешествий, отсутствия горячей воды и, особенно, недостатка оборудованных уборных на маршрутах. Но он любил и жалел папу, давшего ему это имя, которое он тоже, кстати, терпеть не мог! (Старшей сестре повезло больше - ее назвали Марианной, хотя, разумеется, родитель имел при этом в виду Марианскую впадину).
Папа Леша был крепким коренастым человеком "повернутым" на исследовании поведения человека, то есть себя и ближайших родственников в экстремальных условиях. Еще юношей он был задержан милицией при купании в Филевском парке в Москве в тридцатиградусный мороз. Трагикомизм ситуации заключался в том, что это было не просто моржевание, но научный эксперимент на собственном организме. Алексей попросил семидесятилетнего, изрядно поддатого рыбака, являвшегося собственно хозяином лунки, расширенной неукротимым юношей до размера проруби, держать перед глазами юного естествоиспытателя фотографию толстой голой девицы. Фотографию эту Алексей Голытько приобрел у глухонемого, торгующего порнухой и портретами Сталина в пригородной электричке и хотел проверить способность мужского организма прийти в состояние сексуального возбуждения при виде изображения обнаженного женского тела, если вышеозначенный мужской организм погружен по горло в прорубь. Возбуждение так и не наступило, так как старый рыбак по понятным причинам едва стоял на ногах и никак не мог держать фотографию удобно для экспериментатора. Как Алексей ни задирал голову, кроме грязных валенок и заштопанного вонючего тулупа, он ничего не видел. А всё это не особо могло бы возбудить сексуальные желания юноши и при более благоприятных погодных условиях. Невесть откуда взявшийся наряд милиции забрал их обоих, заявив, что этот эксперимент есть не что иное, как групповые развратные действия в общественном месте, коим является Филевский парк культуры и отдыха трудящихся.
Упомянутое неприглядное событие, впрочем, имело для дальнейшей жизни Алексей несколько исключительно положительных последствий. Во-первых, из-за того, что он гордо отказался одеться и проследовал в опорный пункт охраны порядка в причудливо обледеневших сатиновых трусах, место военкомата в его жизни занял районный психоневрологический диспансер. Заведение это, хоть и диковатое, но напрочь лишено таких прелестей, как дедовщина. Во-вторых, уже по приходе в милицейское учреждение, он произвел столь сильное впечатление на младшего сержанта по имени Катя, что эта сильная и самоотверженная женщина, старше Леши на пять лет и выше на полголовы стала верной спутницей естествоиспытателя и матерью двух его детей: Эвереста и Впадины - так ласково называли Марианну дома.
Но сейчас было не до шуток. Попытка Алексея Голытько перелететь вместе с сыном на специально переоборудованных мотодельтапланах через пролив Забвения полярной ночью потерпела неудачу. Неожиданно испортившаяся погода заставила их приземлиться уже через несколько минут после взлета. Оба мотодельтаплана при посадке разрушились, почти весь НЗ был утрачен. Удалось спасти лишь килограммовую пачку мацы, присланную в поддержку перелета бруклинской реформистской организацией "Раввины от полюса до полюса", две коробки китайской ветчины, полиэтиленовую канистру со спиртом и GPS - неоценимый прибор, позволяющий с точностью до метра определить свое географическое положение.
Около двадцати часов ушло у них на то, чтобы преодолеть в кромешной тьме пять километров. Но вот, уже слышен сквозь вой стихии низкий рев установленного на стальной мачте авиадвигателя. Отработавший свой век в авиации мотор автоматически запускался во время снегопадов, защищая здание базы и небольшую площадку перед главным входом. Мотор этот также подпитывал аварийные аккумуляторы, предназначенные для бесперебойного обеспечения работы оборудования, даже в случае нарушения централизованного энергоснабжения.
Вот еще несколько шагов и Алексей уже оказался в зоне действия инфракрасного замка. Одно нажатие кнопки и электромоторы плавно подняли тяжёлую бетонную плиту. Измученные путешественники проникли вначале в тамбур, а затем, уже окончательно отгородились от бушующей стихии и вошли в жилой отсек.
База пустовала. Это была первая зима, когда из-за недостатка финансирования Министерство обороны приняло решение о полном отзыве персонала и переводе станции слежения в автоматический режим. Тот же вертолет, что забросил сюда Алексея с сыном, забрал и двух прапорщиков, проработавших тут полгода. Ближайший вертолет с обслуживающим персоналом прилетит только весной, а пока ближайшая обитаемая станция функционирует только в ста пятидесяти километрах отсюда на другой стороне пролива Забвения, и минимум на три месяца путешественники оказались отрезанными от остального мира.
Эверест первым делом обследовал кладовые базы и остался вполне удовлетворенным:
- Смотри, отец, здесь есть даже два ящика армянского коньяка.
- У меня есть идея! - провозгласил деятельный Голытько-старший, стягивая с себя унты.
- Если эта идея, папа, связана с очередным переходом, то я пас - Эверест уже разделся и направился в душ - я готов обсуждать только то, чем лучше закусывать здесь коньяк - тушенкой или солеными огурцами. Кстати здешний передатчик почему-то заблокирован. Видимо это сделано для защиты от шпионящих полярных медведей. Если не удастся ничего придумать, то нас с тобой до весны будут считать покойниками. Все... Включая мать.
- Это ужасно сынок, зато весной будет радость и сенсация...
Эверест раздраженно стукнул кулаком в стену:
- Ох, отец, ты с этими сенсациями!.. Мне иногда кажется, что ты не вышел из десятилетнего возраста.
- Так ты меня не дослушал, Эверест! Я предлагаю изучать состояние двух индивидуумов, совершенно изолированных от мира...
- Папа, я очень хочу помыться, и мне очень хочется спать, и я очень беспокоюсь за мать и сестру,- с этими словами здоровенный бородач направился в душевую кабину.
Алексей Голытько вздохнул и, сев за стол, извлёк из своего дорожного мешка блокнот с разлинованными желтыми страницами. На серой картонной было нацарапано корявым неровным почерком: "Гармонии - систематизированное описание сновидений Алексея Голытько". Несколько минут он рассеянно листал его, потом отложил свой опус в сторону, откупорил бутылку коньяка и отпил прямо из горлышка.
Спустя полчаса, буря начала стихать. В разрыве облаков появился тонкий и острый лунный серп. Под сияющим голубизной кривым лезвием его слабо мерцала голубая звезда, но отец и сын Голытько не наслаждались этим завораживающим зрелищем, которое можно было бы наблюдать сквозь бронированное стекло смотрового иллюминатора. Допив бутылку "Ахтамара", и ещё чуть -чуть поругавшись между собой, они заснули богатырским сном.
Уже перед самым домом Химра Иллан попал в большое кислотное облако. Турбулентные потоки несколько раз так тряхнули его, что он пожалел, что отправился к другу самоходом в качестве вечерней прогулки, а не вызвал такси. Хорошо, что хоть одел накрыльники, а то можно было еще и простудиться. "Эх! Старость - не радость!" - банально подумал Иллан, выныривая из облака перед самым летком. Леток Химра был удобен и роскошно отделан. Иллан еще раз отметил замечательный вкус друга и нажал на кнопку звонка.
- Открыто! - крикнул откуда-то из глубины Химр, и Иллан вошел в дом. В доме было тепло и в меру сыро. Следуя в кабинет хозяина, пожилой крыломах решил, что надо узнать, на какой фирме делают такой хороший климат-контроль. "Годы уже не те, чтобы экономить на здоровье - надо себе поставить такой же" - твердо решил Иллан, обходя забредшее в коридор семейное Спиро Химра. Спиро было приятное и в меру пухлое. Увидев Иллана, оно вежливо скукожилось и приветственно икнуло. "Наверно у Химра опять будет прибавление" - Иллан не то чтобы завидовал, но чуть-чуть переживал, что у него никогда не получалось так красиво и уютно обустраиваться. Впрочем, он знал, что Химр, в свою очередь, всю жизнь переживал, что не умеет так парить и играть в Бильбо как Иллан. Каждому свое! А вот и дверь в кабинет. Едва Иллан пролез в узкий проем, Химр с приветственным криком устремился к другу. Они радостно обнялись и, проворковав приветственные теплые слова, расселись в просторных шелковистых креслах.
- Что будешь пить? - Химр распахнул створку зеркального бара.
- Чего-нибудь легонького - ответил Иллан и в нерешительности указал на сифон с Коллойном.
Уже через минуту перед ним стоял элегантный голубой стакан с искрящимся напитком. Тонкий и нежный запах соляной кислоты, настоянной на молодых побегах Коллойна, давшего свое название этому освежающему напитку бодрил и уже сам по себе поднимал настроение.
- Как дела, Иллан? Ты прекрасно выглядишь. Давно играл в Бильбо последний раз?
- Издеваешься, мой друг. - Засмеялся Иллан - крылья уже не те - старею! Впрочем, я сейчас тренирую детскую команду...
- Я восхищаюсь тобой! - искренне порадовался за друга Химр. - А я вот по-прежнему веду жизнь увальня. Пью и читаю. Иногда сам пишу что-нибудь для себя самого и для друзей.
Иллан обратил внимание на несколько новых рулонов, красиво расставленных на бирюзовых коллойновых полках.
- На самом деле я примчался к тебе по делу.
- Ну-ну! - Химр поудобнее примостился в кресле и с наслаждением отпил из своего бокала.
- Не знаю, как и начать... Ты знаешь, что твоя младшая дочь Иза и мой Фар сексуются? - Голос Иллана от волнения дрожал.
- Не знал, но догадывался. Ну и что тут такого? Дело молодое - будем ждать прибавления! - Химр весело булькнул маслянистым коктейлем, терпкий и дурманящий сернистый запах поплыл по кабинету.
- Так в том-то и дело - прибавления не будет! - С волнением и печалью проговорил Иллан и уныло поскреб кожистым крылом по спинке своего кресла.
- Не понял?
- Как бы тебе это сказать - я вчера узнал, что сексуются они вдвоем!
- Без Спиро?
- Именно!
Химр задумчиво помахал щупальцем:
- Н-да... Кто об этом знает?
- Только я... Ну и ты теперь. Я вчера говорил с Фаром.
- И что он?
- Объяснил, что это их общая с Изой проблема, что им с детства неприятна даже сама мысль о Спиро.
- То есть ты хочешь сказать, что наши дети - извращенцы?
- У меня вообще это не укладывается в мозгах. Оба росли в прекрасных условиях. Воспитание и образование в самых лучших традициях... И вот такой вот итог.
- Думаю, что воспитание и образование здесь ни причем - это физиология.
- С чего вдруг? Неужели они не знают с детства, что это аморально и безнравственно.
- Еще раз тебе говорю - это физиология!
- Я не понимаю. Физиология всего живого устроена так, что сексование вдвоем противоестественно. Все живое от растений и простейших летунцов устроено так, что двое предоставляют свое генетическое начало существу среднего рода и оно вынашивает потомство.
- Ну не всегда - есть, например, хухры, у которых самка сама выводит детенышей...
- Ты что, хочешь сравнить наших детей с этим мерзкими мохнатыми тварями без крыльев и щупалец? - Иллан от возмущения позеленел как коллойновая доска.
- Не кипятись! Я просто хотел тебе напомнить, что исключения в природе все же есть.
Некоторое время оба друга задумчиво помолчали.
- Знаешь, - продолжил Иллан, - Фар мне заявил, что им обоим особенно противно, что у Спиро нет на одного мозга и тупой, видишь ли, взгляд!
Химр хихикнул, но тут же сдержался, осознавая всю серьезность ситуации.
- Ты понимаешь, что будет, если это станет известно другим? - в голосе Иллана чувствовалась неподдельная тоска.
- Это нам с тобой наказание, мой друг, за наши патетические выступления на слетах. Помнишь!? Кто как не мы с тобой кричали, что проблема сексуальных меньшинств - это проблема воспитания, проблема дома и семьи. Мы с тобой почти хором объясняли, что если родители регулярно сексуются при детях со Спиро, то у детей сложится правильная сексуальная ориентация сама собой раз и навсегда. Ан нет! Все не так-то просто, мой друг. Хорошо еще, что сейчас уже не те времена, когда за такие вещи сажали в клетку и усекали крылья!
Иллан вздрогнул и еще ниже опустил клюв. Химр видел, что другу совсем плохо.
- Еще что-то, Иллан?
- У меня есть еще горе, большая беда, Химр!
- Объяснись...
- Это ужасно и, прошу тебя строго между нами...
- Разумеется. В чем дело? Я могу чем-то помочь?
- Нет! Здесь помочь уже наверное ничем нельзя... - Клюв Иллана трепетал беспомощно, как у ветхого старика.
- Ну?..
- Ты ведь знаешь, что последним у меня родилось маленькое Спиро?
- Конечно! Это такая радость! Разве не помнишь как я поздравлял тебя!? И что?
- Я вчера застиг его за тем, что оно нюхало кислород из баллончика для уничтожения мелких домашних летунцов и... и... пило воду...
Опешивший Химр широко раскрыл клюв, и бокал выпал из его онемевших от ужаса и сострадания щупалец.
"Кошмар - понятие сугубо индивидуальное. У каждого человека есть в глубинах подсознания нечто такое, что по причинам неведомым более прочих ужасов мира реального пугает его. И страх перед явлениями совершенно нереальными или же в настоящей жизни вовсе безобидными зачастую заполняет человеческий сон, предвещая его из благостного отдыха всего естества в утомительное страдание, безмерно усугубляющее томление мятущегося духа.
Ужаснейшим видением, посещавшим сны моей юности, была гигантская стрекоза, а, точнее, даже не сама стрекоза, но огромные сетчатые глаза ее. Чудовищное насекомое надвигается на меня медленно, но неуклонно. И я, словно парализованный с ужасом наблюдаю свои множественные отражения в сверкающих ячейках.
Человеческое существо интуитивно воспринимает зрачки, направленные на него, как некое отражение если не души, то по крайней мере примитивного сознания живого организма. И мы находим или преданность в наивных очах пса, или печаль во взгляде усталой лошади, или хотя бы злость и жажду крови в безжалостном остром взгляде изготовившейся для последнего прыжка пантеры. И мы знаем, что там в глубине есть мозг, есть сознание, на которое можно воздействовать добротой, твердостью или, по крайней мере, устрашением. За взглядом же стрекозы не стоит ничего. Мозг отсутствует. И нет прибежища даже малому осколку вселенского духа. Есть только голод, который и управляет живым автоматом. СОЖРАТЬ И ОСТАВИТЬ ПОТОМСТВО - это программа, составленная без условных блоков, она столь проста, что в ней не нашлось места даже для интереса к сохранению собственной жизни, ибо слишком коротка и ничтожна сама эта... жизнь.
Стрекоза неумолимо надвигается. Остановить ее нельзя. В выпуклых глазах можно прочитать только безразличие, причём, безразличие ко всему, в том числе к собственной смерти".
"Гармонии".
Бывший революционный матрос, а ныне заместитель начальника городского управления НКВД, Степан Порфирьевич Кирпичный вернулся с работы злой и усталый. Жена, едва он вошел, поставила на стол поллитровку и большую тарелку с дымящимся наваристым борщом. Убедившись, что в тарелке, как и положено, наличествует мозговая кость, Кирпичный налил в граненую стопку водки и выпил. Сунул было в рот ложку с борщом, но тот был слишком горяч. Кирпичный, кряхтя, встал из за стола и врезал жене по морде. Та глухо зарыдала и ушла на кухню. Кирпичный вернулся за стол.
- У, сука! Теперь не поговоришь с ней. Сиди тут один и жри, как собака - просипел он с досадой и потянулся, чтобы включить радиоточку.
По радио читали письма трудящихся, в которых звучали настоятельные требования расстрелять врагов народа. Борщ был недосолен. Кирпичный впал в задумчивость - досолить из солонки или пойти на кухню и врезать еще разок. Усталость делала свое дело - досолил и съел. Оставалось самое вкусное - кость, когда в дверь постучали. Кирпичного затошнило. Плюгавый и кривоногий, он опрометью выскочил в коридор, но сам к двери не побежал, а срывающимся визгливым голосом прокричал жене:
- А ну открой! Да запахнись, дура! - от испуга он покрылся испариной, зубы выбивали дробь.
Причитая и всхлипывая, Нина Кирпичная потащилась к входной двери. Одной рукой она стискивала засаленные отвороты старого халата, а другой держалась за ушибленную мужем скулу. Ни у одного из супругов не было на малейшего сомнения, что это за СТУК.
Невыносимая резь пронзила низ живота Степана Порфирьевича. Согнувшись в три погибели, он все же побоялся двинуться в сторону клозета, опасаясь, что это могут счесть за попытку побега.
- Открывай скорее дура, мать твою! - злобно прокричал он завозившейся с защелками жене, словно опасаясь, что лишние секунды на свободе будут приняты в качестве дополнительного, но важнейшего аргумента обвинения.
Наконец, дверь открылась и в загаженный коридор царственно и строго взошел Иван Алексеевич Столбов - непосредственный начальник Кирпичного. На арест это уже было не похоже. Но от потрясения хозяева избавились не сразу. Хозяин согнутый наполовину в процессе борьбы с медвежьей болезнью, судорожно лупал водянистыми глазками и искал где-то внутри себя голос для пролетарского приветствия. Нина Игнатьевна убрала руки от отворотов халата и от лица, улыбалась во всю перекошенную широту его:
- Здрасьте товарищ Столбов! Вечор добрый!
Столбов, не торопясь, осмотрел хозяйку, с явным омерзением остановил взгляд на покрасневшей левой скуле, на щербатой ее улыбке. Прямо от подбородка у нее начинались груди, через полураспахнутый прожжённый во многих местах халат было видно, что пролегают они до самого пупа, а дальше плавно как-то перетекают в колени. В замызганном зеркале, спиной к которому стояла Нина Игнатьевна, отображалась ее спина, точнее задняя часть, так как затылок, украшенный пучком из нескольких засаленных пегих волосин, вопреки анатомии позвоночных, переходил волной неряшливых кожных складок непосредственно в ягодицы.
"Красавица!" - ехидно помыслил про себя товарищ Столбов, умышленно задерживая свой ответ на хозяйкино "здрасьте". Сам Кирпичный за все эти мгновения в себе голоса так и не нашел и лишь испустил жалобный булькающий кишечно-желудочный звук.
В конце концов приветствие Ивана Алексеевича приняло форму краткого вопроса:
- Обосрались?
Хозяйка совершенно неожиданно для такого громоздкого тела пискляво хихикнула:
- Отдохните с нами, Иван Лексеич! Борщика откушайте, рюмочкой вас побалуем...
- Собирайся Кирпичный! Не время отдыхать! Мы с тобой, Кирпичный, на отдых еще не наработали. Поехали.
- Так чо?- без вещей? - как ни странно с интонацией сожаления проверещала жена Степана Порфирьевича.
- Заткнись дура, сука сраная, б...! - заорал было Кирпичный, но, натолкнувшись на строгий взгляд начальника, осекся.
- В быту, товарищ Кирпичный, Вы как коммунист должны быть примером.
- Да какой тут быт, мать ее так! - Кирпичный с досадой пнул валявшуюся прямо на полу гнилую картофелину. Картофелина гулко ударилась в проржавевший таз с оторванной ручкой.
- Да, чистоты у тебя Нина Игнатьевна нет, эти верно, в запущенности держишь квартиру, отдельную между прочим квартиру, советской властью вашей семье предоставленную, и муж у тебя вечно не ухоженный, обдрызганный какой-то. Жена чекиста мужа должна блюсти.
- Поняла, дура! - рыгнув Кирпичный замахнулся на жену маленьким татуированным кулачком, и та с визгом отскочила к проему кухонной двери.
- Но, но, но! Это не есть наш метод воспитания, товарищ Кирпичный! - Столбов брезгливо потянул ноздрями воздух. - Смени брюки, и мы едем! Я тебя в машине жду, внизу.