Голованов Дмитрий Ярославович : другие произведения.

Пьеса Николая Голованова "Попы"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
   Пьеса Николая Николаевича Голованова "Попы" ( 1922 год)
  
   Попы
   Пьеса из недавнего прошлого ( 1922 год)
   Действующие лица
   Новоселов Михаил Алексеевич, действительный статский советник, редактор духовного журнала, бывший толстовец, перешедший в православие
   Его жена
   Архиепископ Антонин
   Соколов Василий Александрович
   Добролюбов Александр Федорович } - священники
   Вишняков Василий Павлович
   Иеромонах Макарий ( Телятин)
   Кедров Виктор Иванович
   Заозерский
   Громов, дьякон
   Кузнецов, профессор канонического права, присяжный поверенный
   Брызгалов
   Сушкин } - инженеры
   Волков Александр Николаевич, мировой судья
   Брусилова Вера Ивановна
   Брусилова, генеральша, жена главнокомандующего
   Никандр, епископ, викарий московский
   Патриарх Тихон
   Федоров Леонид, католический экзарх всея России
   Абрикосов Владимир, священник католический
   Жены Надеждина, Соколова
   Василий Надеждин, священник
   Добролюбова
   Дочь Надеждина
   Сын Вишнякова
   Комиссар смерти
   Тов. Бек, председатель нарсуда
   Тов. Лунин, прокурор
   Иртеньева, Антонина Владимировна, старая дева дворянского сословия
  
   Пролог
  
  Церковь Ивана Воина на Якиманке. Кончается всенощная. Фальшиво старушечьи голоса кончают петь "взбранный воевода". У рампы аналоя для исповеди ждет Брызгалов. Иеромонах Макарий подходит и без выражения торопливо читает: "Чадо, се невидимо Христос предстоит. Да нескрывши или утаивши мни яко вошел во врачебницу, да не исцелен отыдеши".
  Иеромонах Макарий: Верите ли вы?
  Брызгалов: Субъективно, так как другие, пламенно верую. Помоги мне разрешить жажду подвига
  Макарий: Греховная и духовная гордыня. Надо правду искать. Ни больше, ни меньше.
  Брызгалов: Страдать и здесь! Предписание есть норма? Ведь вера чувство, как сущность всего того, что является ( здесь неразборчиво) .
  Макарий: Вера есть упование невежд
  Брызгалов: Позвольте вас поправить, это неточно. Вера есть субъективный аргумент того, что нам неизвестно.
  Макарий: Вы богохульничавете. А вы сами не из православных?
  Брызгалов: Я всецерковник. По моему жертва Сына Божия - это детская ссора. Я мистик и не придаю этому значения.
  Макарий: Каких мистиков вы читали?
  Брызгалов: Иоганна Арндта и Экхарта.
  Макарий: Ну вот, ну вот - все нездоровое читывали?
  Брызгалов: Нет.
  Макарий: Так почитайте их. Вы себя над церковью ставите? А это грех. Поститесь?
  Брызгалов: Нет. Мне жаль лишать себя чего-либо в дисциплине воли. (Убегает).
  Макарий: Вот чудак. Убежал и за исповедь мне не заплатил.
   Первый акт.
  В квартире Новоселова гости: Надеждин, Заозерский, Добролюбов, Вишняков, первые три с женами, Брызгалов, Кузнецов, Волков, Брусилова.
   Явление 1.
   Входит Соколов с женой.
  Надеждин: В своей опочивальне он заперся с каким-то колдуном.
  Соколов: Доброго здоровья! А хозяин где?
  Надеждин: Выпей вина.
  Соколов: Нет, в самом деле.
  Надеждин: Антонину библиотекой хвастает.
  Соколов: Так, значит. А похвастать действительно есть чем. Подобной библиотеки в России нет. Сурьезный богоискатель. Всю пыль веков перерыл.
  Добролюбов: Российский аббат. Уважаю таких.
  Иеромонах Макарий: Чего рыться? Все ясно, как день. Ищут денег те, у кого их нет. И Бога также.
  Ксения Соколова: А вот и хозяин. Прошу благости, владыко.
  Антонин: Ну, уж вы оставьте. Благословляйтесь за службой, а здесь мы равные. И богатейшее собрание NN где это вы испытали? В часовне Исаака Сирина. Тянет меня к ней. Издательствовать нам надо.
  (?): Да, и не свои проповеди издавать, а святых отцов. Словом, нам своего аббата Мина надо.
  Лоновский (?): А то шутка сказать, комментарии Афина не издали. Толстой эту Америку открыл. Не мудрено, что и успех имел. Ведь конкурентов не было.
  Надеждин: Что и говорить! Не Михаилу же им Троицким мукам конкурировать.
  Антонин: Мартына бы к нам. Хоть на недельку на гастроли Лютора.
  Надеждин: Как же это - ай-ай-ай. А единство соборное и ипостасное.
  Антонин: А вы думаете, что вы в ней находитесь? Вы ее, голубчик, и не нюхали. Ну, что молчите? Ругайтесь, если можете. Ведь я архикрамольник, архинигилист, почти еретик. Со мной не можно.
  Надеждин: И вы мните себя главою церкви?
  Антонин: Ничего! Ведь мы не на соборе. Ведь и папа непогрешим.
  Надеждин: А знаете, лучше бы нам никаких и не надо.
  Антонин: Вы так думаете?
  Надеждин: Не только думаю, но и верую. Врата адовы не одолеют.
  Антонин: Ну, вашу то крепость одолеют и очень скоро. Как-никак, а к текущему моменту приспособляться придется. На одних старушках не выедете.
  Надеждин: Как знать. Вот вы так на интеллигентных мужчинах не выехали, и к нам же пришли.
  Антонин: Да полно вам пикироваться, идите лучше чай пить. Милости прошу, мужики.
  Макарий: Да, пойдемте к столу, а то дамы будут сердиться. Ну, а вы как? Ведь новшества - ваша специальность. Жены жаждут новизны.
  Еф: Не все и не во всем. Да и не наше это дело. Мы по земле ползаем. Вот стол у здешней хозяйки удивительный. И чай китайский, и сахар. Это в голодуху то! Один песочный торт чего стоит!
  Антонин: А мы с моим попом по вечерам все марксизмом занимаемся.
  Надеждин: То есть как марксизмом занимаетесь?
  Антонин: А так. Вслух читаем. Я ему объясняю, а он конспектирует. Надо же позиции врага изучать.
  Макарий: Очень занятно, знаете. Я уже с амвона насчет этого беседовать пробовал.
  Антонин: Ты у меня только в ВКП (б) не поступай, а то скинешь рясу, да и айда.
  Макарий: А если и сниму, тебе что?
  Антонин: Как что? Il manger - вот что будет. (Здесь имеется в виду французская фраза - il manger pour vivre et non pas vivre pour manger - нужно есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть - прим. Публикатора).
  Надеждина: А я чай больше всего насчет зеленого луку и хлеба чуть. И дешево, и вкусно. У меня бывший муж его обожает.
  Соколова: Помолчи. Не к месту. А я все новшества обдумываю. Действительно кой-что надо бы.
  Муж: Молчи! За умную сойдешь.
  Соколова: (обиженно): Что же, я не могу высказать своего мнения.
  Антонин: Пускай, пускай высказывается. Мнение мирян интересно. Ведь ваше мнение шаблонно и тенденциозно. Так вы говорите, новшества нужны и даже необходимы.
  Надеждина: Конечно. Я так думаю.
  Надеждин: Да оставьте вы ее все.
  Брусилова: Что скажут миряне, мужья. Брусилова верует в новшества.
  Брызгалов: Видите ли, я не собственник, я глубокий индивидуалист. Меня вообще не интересует, что ново или старо, надо ли сохранять старое или вводить новое. Я ищу в церкви вечное. Церковь когда-то оказалась эоном. Она посредство между Богом и людьми. Я ищу в ней средства быть выше самого себя, общаться с божеством, получать дух, и это возможно лишь - да простится - через магию таинств. Именно магию, ибо магия и есть непосредственное видение духа. Для меня несущественно, когда пресуществляются дары - при тебе поем или примите дары, как говорят католики. Но самое пресуществление, самое обоготворение материей для меня приимет важности, что если такая литургия кажется мне сюрреализмом, материализующим Христа, так что его можно не только чувствовать, а почти осязать. Потир кажется мне чревом богоматери, носящим плоть Христову. Я не чувствую себя царем и священником, ибо таковым сделал меня Христос, а потому все временное и условное перед этим бледнеет, исчезает, смывается. За это идет грех. Может это греховно, может это дьявольская гордыня. За это один из здесь присутствующих не дал мне разрешения.
  Иеромонах Макарий: Тайну исповеди нельзя разглашать.
  Брызгалов: Вам, а не мне. Наоборот, я аппелирую к церкви и спасителю - это casus eposcopulis ( дело епископа - латынь) и ко всем здесь присутствующим, дабы получить разрешение тому, что меня волнует и захватывает.
  Антонин: Да это не только casus episcopalis, а casus papalis. Это сразу не решишь - и не единолично, а на соборе. Приглашаю желающих высказываться.
  Ситкин: У меня много слов на языке - и кажется они как раз противоположны тому, что я сейчас слышу. Если мой предшественник может это созерцать, не требуя даже плотских глаз. Но у меня совсем наоборот. Или средства, которыми я располагаю недостаточны, или дух мой недоволен. И мне это довольно непереносимо, я ищу всюду лик Христа, где я прежде его видал. И если мой предшественник пренебрегает и обрядами, и всякими внешними знаками, то я наоборот - вдаюсь и в археологию, и в древнюю письменность, и где лик Христов - будь то обряд, символ, изображение, таинство, наконец, все для меня свято и непререкаемо. Мой воск с печатью Христа расплавился - я ищу те камни, на которых эта печать цела. И я готов до крови грызться хотя бы за Filioque и алилую. Да, я старовер, ибо ваша церковь безблагодатна, как нарочито связующаяся с плотскими страстями и похотями. И не говорите мне, что Андрей Рублев выразитель старых восприятий, а Виктор Васнецов теперешнего фазиса церковности.
  Антонин: Перед лицом абсолюта это будут только две цифры - одна большая, другая маленькая. Это две субъективности. Не поверяли ли вы оба себя в недуховном восприятии других? Ведь малые сиих видят лицо Отца небесного , то есть в них чувство истины сильнее, чем в нас и не заглушено ни духовной гордынью, ни логическими искажениями. Ведь логика все-таки машина.
  Кузнецов: Позвольте мне сказать, я только что от малых сих. Я сейчас опять в яме. А яма продолжается?
  Антонин: Бесперебойно.
  Кузнецов: И все в трактирах.
  Антонин: Именно, Христос продолжает ходить к мытарям и грешницам и вечеряет с ними. Он когда-то брал скромную комнатку сельского трактира, создав себе более точный храм, чем римский Петр или наш Исакий.
  Антонин: Я говорю о комнатке, где Иван Карий с Аленой беседовал. Наши будут поменьше и поплоше.
  Кузнецов: О чем же вы там говорили?
  Антонин: О большевиках.
  Кузнецов: И что же? Клянут? Нет, это вы духовенство клянете, а наша публика им очень ....... ( далее неразборчиво)
  Антонин: Немудрено.
  Кузнецов: Ведь наш господин Великий Новгород в форме республики есть наша национальная идея, на которой были наши вече.
  Новоселов: Мы только возвращаемся к Господину Великому Новгороду. Прибавьте еще побольше: наша форма христианства коммунистична по преимуществу. Наш учитель латыни - прочтите в Энциклопедии Брокгауза, ее то кажется обвиняли в тенденциозности - "его миросозерцание почти совершенно коммунистическое".
  Антонин: Верьте мне, искренне верующие.
  Соколов: Они коммунизм представляют себе не по Каутскому.
  Иеромонах Макарий: Но они Христа отрицают.
  Кузнецов: Батюшка, это в вас говорит профессионал священник. Миряне, вам толкуют притчу о братиях, которых отец послал в виноградник, а большевики все тащат, они испоганили вашего отца грабежом и насилием. Вы бы речи Алексеева на суде почитали, вам бы стало нечем крыть. Легальный грабеж. Более преступный грабеж, чем на большой дороге.
  Антонин: Преподобный Боже, они народ убивают? Я думаю, что мученичество и исповедничество сугубая милость Божия, посылаемая лишь высокому обществу. Не беспокойтесь, вас не убьют. Вас только со спокойного дивана сгонят.
  Макарий: Уж очень вы победоносны. Уж не вас ли распнут?
  Новоселов: Перестаньте задорить. Слушайте лучше, как меня Калинин огорчил. Он крестьянам Христа с Марксом сопоставил, и находит, что Христос мал и жалок перед Марксом, ибо Христос давал лишь личную мораль, а Маркс мораль общественную. Я два года отравленный ходил.
  Антонин: Разрешите мне изложить мою собственную теорему о русской церкви. Каждый вместе, каждый порознь, каждый должен осуществить свою порцию дела Христова, свое задание по нынешнему говоря. Мы имеем лишь единоличье мученика. Но и мы кой-чем похвалимся. А чем? Нашими преподавателями и святыми отцами.
  Новоселов: Не понимаю хода ваших мыслей.
  Антонин: А я сейчас поясню. Представьте себе татарщину. Полное падение всяких человеческих отношений.
  Н.Н, поди-ка, к тебе пришли какие-то странные гости: какой-то всероссийский экзарх и священник Абрикосов.
  Абрикосов, конечно!
  - Да вот, поди-ка раскуси ее.
  Надеждин: Lupus in fabula. Как раз мы о конце церкви толковали, а она сама к нам приходит.
  Надеждин: Боже Всевышний, благословен ты будешь.
  Архиепископ Антонин: Христос, помилуй нас! Я есмь, и был, и буду. Как возсияет благости принять, он ждет нас, возлюбленных братьев.
  Экзарх Леонид Федоров: Отцы и братья! Приношу вам благословение святого отца нашего, Бенедикта XV, первосвященника римского и раба рабов божиих. Для вас он по меньшей мере первенствующий вселенский патриарх и в первенстве чести вы ему не откажете.
  Антонин: Jesus, отче, belissimo. ( В зал): Как бы несдобровать.
  Федоров: Вот, святой отец посылает нас к вам, как к своим возлюбленным, хотя и отторженным чадам, нуждающимся в его помощи. (Пауза).
  Антонин: В какой?
  Федоров: Вы читали в сегодняшней "Вечерке" указ СНК об отобрании церкви Господней? Как вы к нему относитесь?
  Надеждин: Я скеажу - достаточно несерьезно.
  Федоров: А надо отнестись с мало мальской серьезностью. Будете ли вы подчиняться им или противиться?
  Жена Соколова: Разумеется не отдадим.
  Антоний: Я отдал бы все. Пример первотерпения. А наш архиепископ Дионисий в Смутное время? Наши историки велят отдать - мой старый тому грех.
  (Голоса) - Но брат Феофил говорит, что церковь отдаче не подлежит. - Противиться! - Не убьют же нас! - Не отдавать!
  Антонин: Я вижу, что единого мнения нет.
  Федоров: Мнение мое совпадает с голосом святой католической церкви. Всякое внешнее могущество, до святой власти папы включительно, есть порядочное осуществление царства Христова, поэтому этого надо всемерно желать.
  Макарий: Ересь! И церковь Христова не от мира сегшо. Подаю руку Толстому.
  Надеждин: Не мне, конечно, судить архиерея, но я думаю, что вы заблуждаетесь.
  Федоров: И я. Бесспорно - голос духовенства есть голос церкви. Я приветствую борьбу за церковь, так как советская власть беззаконно узурпировала ее. Знаете ли вы, что по поводу этого дела патриарх ездил к Ленину.
  - Ленин его не принял?
  Что меня возмущает - так это не непринятие церкви Советской властью, а то, что ни один из русских иерархов... (далее - неразборчиво).
  - Он был одинок.
  Федоров: Если бы я, примас церкви, ехал бы к главе государства, то тот бы не посмел его не принять.
  Кедров: А я не знал. Я бы поехал.
  Федоров: Вас бы патриарх с собою и не взял бы. Но я говорю по поручению святого отца. Предлагаю: 1) Посредничество между русской церковью и русским правительстьвом, 2) если не удастся - всякие меры выдвинуть, 3) если деньги - предлагаю заем - словом братскую помощь от старшей сестры
  Соколов: Сцилла и Харибда!
  Надеждин: Да и Харибда страшнее. Лучше пусть большевики.
  Макарий: Для христианина это не страшно. Не боимся убивающих тело.
  Добролюбов: Ну, убивать вас не станут, а церквыи ограбят.
  Федоров: Ну, большевики не страшны. Папа страшнее.
  Макарий: Умоляю, примите протянутую руку.
  Надеждин: Справимся одни.
  Федоров: Поменьше гордости.
  Соколов: У вас учимся.
  Федоров: Вы страшные люди.
  Надеждин: Нет, мы друг друга не поймем. Вы августиновцы и город Божий строите, а мы не имеем здесь пребывающего града. Пускай берут! Это не самое важное.
  - Искушение Спасителя!
  Федоров: В последний раз предлагаю: примите братскую помощь. Поверьте, мы с вами единодушны.
  (Гул): На этот раз мы единодушны. Еще сейчас мы разделены на два лагеря. А когда вы пришли, мы соединились. Мы вашу помощь не примем. Отдадим ли мы, бороться ли будем - но вас нам не надо. Идите, откуда пришли, и скажите вашему папе - отцы наши его не принимали и мы не примем. Мы все в воле Христовой и как он нас спас, наставил, так мы и поступим. А вас нам не надо.
  Федоров: В последний раз предлагаю - и сейчас уйду.
  Антонин: Уходите. Вас нам не надо. От вас мы ничего не возьмем.
  Федоров: Пойдемте. (Уходит). (Долгая пауза).
  Антонин: Иначе мы поступить не могли. Однако как же нам быть! Надо собраться у патриарха и обсудить ситуацию. И вот находятся люди, которые хотели бы устроить жизнь по законам Христа, разумеется они должны бежать от других людей, потому что иначе их съедят. Разумеется, поселясь в лесу, они должны голодать. Но не из принципа, как йоги, а просто потому, что переселенцы даже в самые благодатные времена всегда голодают. И вот вам наша "Северная Фиваида", как говаривал Андрей Муравьев с Сергием Радонежским в качестве самого крупного представителя.
  
   Явление 2.
   Те же и Новоселова.
   Новоселов Михаил Алексеевич
   Акт второй.
   Епископ Никандр и келейник, потом Брусилова
   Никандр: Ну! Кто там ждет в приемной?
   Келейник: Протоиерей Кедров давно ждет и очень ждет. Да еще какая-то Брусилова.
   Никандр: "Какая-то Брусилова!". Зови ее скорей.
   Келейник: А протоиерей Кедров?
   Никандр: Он может и подождать.
   Келейник: Слушаю. (Входит Брусилова).
   Брусилова: Как я счастлива, преподобный владыка, что имею счастье видеть вас в личной беседе. Я давнишняя ваша почитательница и не пропускаю ни одного вашего служения.
   Никандр: Я вас давно заметил и давно знаю.
   Брусилова: Ваше служение - о, это нечто неземное! Я не только умиляюсь, я забываю все, я витаю духом в небесах. Где вы берете эти оттенки, эти интонации и жесты. Это конечно, плод божественнного осенения. Крыло вашей молитвы - это мои крылья. Они поднимают не только вас, они уносят и нас, детей праха, туда, в заоблачные выси. Поэтому позвольте вашей почитательнице преподнести вам скромный инструмент для вашего пиита. Когда я была невестой, мой жених, построил мне эту (тут неразборчиво). Она мне всю жизнь была памятником моего счастья. Узнавши вас, я испытала счастье более высокое. Поэтому я переделала ривьер вчера и прошу вас принять их, как некогда Христос принял мир.
   Никандр: Но ведь это очень ценная вещь. Она стоит 4 рубля?
   Брусилова: Нет, когда-то было заплачено 15. Но вот одно непременное условие. Не жертвуйте в пользу голодающих, пользуйтесь сами. Да! Во имя благолепия православного служения, во имя той несказанной красоты его. Я вовсе не хочу, чтобы товарищ Бах нашли мою ривьер.
   Никандр: Не беспокойтесь. Мы отлично знаем, куда идут деньги, собираемые на голодающих.
   Брусилова: Кстати, о голодающих. На днях была вечеринка у Н., - знаете, бывшего толстовца, неже обратившегося в православие. Присутствовали многие представители нашего духовенства. Вдруг являются католический епископ со священником Абрикосовым с известием о декрете Совнаркома - и красноречиво убеждают подчиниться декрету. Вы понимаете - отдать все, чтобы оказаться в зависимости от их папы. И что же вы думаете? Наше духовенство не поколебалось.
   Никандр: Я слышал об этой вечеринке, но в другой версии.
   Брусилова: Вы мне не верите? Я этого не заслужила.
   Никандр: Что вы! Вполне верю. Я хотел сказать только...
   Брусилова: Я и пригласила вас предупредить. Вы окружены тайными врагами. Но есть люди, есть женщины, которые бодрствуют...
   Никандр: О, благодарю, благодарю!
   Брусилова: Вот наш протоиерей Кедров, который там ждет и который пытался перехватить мою очередь. Берегитесь его! Он человек хитрый и осторожный и ведет тонкую политику
   Никандр: Я знаю.
   Брусилова: Очень рада, что знаете, значит я говорю справедливо. Но это еще не все. Он попал в сети католического прелата, но даже сам наш Христос... Даже он. О, я говорить не могу. Мне приснился мир с красными. Мне приснилось, что Господь около церкви околачивался. Он тысяч 6 доходу имел, архиерею в пору.
   Никандр: Добродетель воспитывается на коммунизме.
   Брусилова: Ох, не говорите, я все это понимаю, ах, как понимаю.
   Никандр: Проси.
   Брусилова: Очень рада, владыка, что могла быть вам полезной. Я буду зорко следить за вашими врагами и от меня ничто не укроется. ( Несколько раз с жаром целует его руку.)
   Кедров: Здравствуйте, владыко, приветствую вас в вашей канцелярии.
   Явление 2. Никандр один.
   Никандр: Тургенев был прав, сказав что верх ума - это ладить с пожилыми женщинами. Ну, Колька Феноменов, думал ли ты, когда пас отцовскую кобылу, что будешь в брилиантах ходить, в каретах ездить! Пятнадцать тысяч!
   Явление 3. Никандр и Кузнецов.
  Никандр: Здравствуйте, профессор. А благословения не приемлете?
  Кузнецов: От вас нет.
  Никандр: Только от меня?
  Кузнецов: Да.
  Никандр: Знаете, это уж личности.
  Кузнецов: Как хотите. Канцелярия прислала мне приглашение к вам.
  Никандр: Знаю. Вы по-аглицки читаете? А то вот у меня письмецо от кентерберийского архиепископа. Не переведете ли, в чем дело?
  Кузнецов: Преосвященный владыко!
  Никандр: А как это по-аглицки будет? Тут какой-то милорд аглицкой...
  Кузнецов: Quite reverend Lord. Bishop. Совершенно преподобный лорд епископ - вот как буквально.
  Никандр: Ха-ха-ха! Лорд! Аглицкой милорд Георг! То бишь Никандр! Или как там?
  Кузнецов: Бишоп.
  Никандр: В годы моей молодости фокусником был знаменитый Бишоп. Во всех газетах писали. Ну что ж? Вы увидите, я тоже фокусник.
  Кузнецов: Я знаю. Но я продолжаю перевод письма. Преосвященный владыко. В ответ на ваше письмо лорд архиепископ Кентерберийский предлагает вам сто фунтов в месяц, сожалея, что не может уделить вам больше. Каждое получение должно быть вами письменно подтверждено. Способ получения денег вами еще не определен, но вероятно потребуются услуги частных лиц, ибо пересылать через банки достаточно неосторожно. В ближайшем будущем вы об этом будете уведомлены. Ты так велик? С ним вознеслись? Вы позволите?
  Никандр: А как же иначе?
  Кузнецов: От врага отечества?
  Никандр: Но птахи не имеют Родины.
  Брусилова: Для чего же я просила?
  Кузнецов: Вы просчили... Этого еще не доставало!
  Никандр: Вспомните еще о римской митре графини Толстой, чтобы быть вполне счастливым. А еще говорите - верующий!
  Кузнецов: Я это ( далее - неразборчиво).
  Никандр: Невправе. Вы ведь кажется были присяжным поверенным.
  Кузнецов: Я вас не уважаю.
  Никандр: Как хорошо. ( К келейнику). Позови Кедрова.
   Явление 4.
   Те же и Кедров.
  Кедров: Я кажется здесь бывал.
  Никандр: Здравствуй, отец Виктор, как твой епархиальный совет?
  Кузнецов: Садитесь, отец Виктор. ( подвигает Кедрову кресло).
  Никандр: Профессор.
  Кедров: Я не хочу сидеть, где моих друзей унижают.
  Кузнецов: Вы не унижаете. Передо мной еретики и я это не забываю. Как вы например при Святом патриархате.
  Келейник ( вбегает): Святейший Патриарх.
   Явление 5.
   Те же и патриарх.
  ( Все встают, подходят под благословение и впредь не садятся).
  Кедров делает земной поклон.
  Никандр: Я бы принял. Но ведь до этого дело еще не дошло. А всяких богословов не надо разнимать, как вы думаете, профессор? Прошу вас, обсудите это наедине и пойдемте ко мне. Я вот только два слова отцу Виктору скажу. Ну что, твой совет - ждет приказа святейшества.
  Патриарх: Мистер Зели, президент ассоциации церквей Христа в Америке, напоминает мне письмом, что я почетный гражданин города Сан Франциско.
  Никандр ( про себя): Носится со своими американскими штатами. А ведь корень православия не в Америке, а в Святой Руси.
  Патриарх: Мы должны руководить.
  - Ну, а как это собрание?
  - Что миряне, профессор?
  - Почти сочувствуете большевикам? Я так и думал, а агнецы их вверху видят.
  Никандр: Владыка, вы архипастырь. Ваше порицание выше всех нас.
  Патриарх: Не очень то его признают.
  Никандр: А вы жезлом, жезлом карайте. На то и жезл.
  Патриарх: Ну, а вы как думаете?
  Никандр: Я? Что я знаю? Я ничтожный и презренный раб из вашей паствы.
  Патриарх: Я вас сегодня презираю.
  Никандр: Я от вас советов не спрашиваю, а предложение прошу исполнить.
  Отец Виктор: Ваша воля. Но тогда и не спрашивайте нашего мнения.
  Никандр: Вот как! Вы забылись.
  Патриарх: Я забыл спросить давеча - а как проект указа?
  Никандр: Готов.
  Патриарх читает, подписывает и уходит.
  ( Собираются члены епархиального совета).
  Никандр: Здравствуйте, отцы. Вот я вас собрал на совещание, а у самого меня неотложное дело явилось. Но чтобы не откладывать в долгий ящик, вы тут посовещайтесь. ( К отцу Виктору): Вам председательствовать, а ты, отец Христофор, посекретарь, ты ведь краснобай, обязан все изложить. А я пока бумажку составлю. Я думаю, что я управлюсь - а сам пока выйду. Не буду вам мешать. Ну, с Богом, начинайте. ( Уходит).
  Кедров: Это значит, что я один. С юности всецело на нашу голову вы мол решали, вы и отвечайте, а моя изба с краю, ничего не знаю, не только не руколводил, но и не присутствовал. Это как случается в хороших фамилиях как в одной оперетте говорится.
  Заозерский: Это чересчур часто бывает, почти всегда.
  Кедров: А вопрос очень тонкий и весьма кропотливый. И направо пропасть, и налево пропасть. И в обе можно упасть. И даже непременно - если не в одну, так в другую.
  Добролюбов: Позволительно ли платить дань кесарю. Его трезубец царю дьяки предлагали, а нынче нам предлагают, и те же дьяки.
  Христофор: Суть не в этом! Спроси, а как он решается?
  Кедров: А решается на наших спинах. Это ясно.
  Добролюбов: Надо отвильнуть. А как отвильнуть? Надо подумать.
  Кедров: Тенденция ясна: надо в прихожанах вызвать противодействие отображаемой ценности, демонстрации и даже вооруженное сопротивление. Но надо сделать так, чтобы мы здесь были ни при чем, а высшее начальство явно бы даже и не знало. Мы мол всей душой, а это все прихожане.
  Добролюбов: Политика тонкая. Ну, что ж, надо сделать так, чтобы не только начальство, но и мы были бы ни при чем - одни прихожане.
  Соколов: Это значит их с головой выдать.
  Добролюбов: Вот именно.
  Христофор: Вот что я предлагаю сделать. Написать, что мы для решения этого важного вопроса у духовенства не достает благодати и достаточное количество таковой собранию может быть сообщено только личным присутствием и под председательством епископа.
  Кедров: Это не похоже на изволение Духу Святому?
  Добролюбов: Но что же делать?
  Кедров: А как же иначе? Наоборот?
  Добролюбов: Недостаточные порицания и это вполне естественно. Без епископа этого быть не может.
  Христофор: А я предлагаю: всем собором идти к преосвященному патриарху, к его архипастырскому руководству и председательства ввиду недостаточности нашего разумения и духоосенения.
  Голоса: Так, так! Пусть так неистовствует. Пусть так чужими руками жар загребает.
  Кедров: Ну что ж, пойти можно. Только мне сдается, что наша птичка улетела.
  Добролюбов: То есть?
  Кедров: То есть наш орел воспарил духом в небеса, а челом - к какой-нибудь приятельнице. Уж поверьте мне. Я его хорошо знаю. Его дома не найдете.
  Добролюбов: Неужели?
  Кедров: А вот пойдемте. Все пойдем или дежурить будем?
  Добролюбов: Депутацию только. Человек 16. (Уходит).
  Вишняков: Противодействие прихожан. А как его вызвать?
  Добролюбов: Да и вызывать не надо. У меня прихожане сами рады хоть в драку. Во время отобрания один красноармейца палкой по голове. Говорят насмерть.
  Вишняков: И что ж?
  Добролюбов: Арестовали. Меня тоже допрашивали. Говорят - агитируешь. А какое агитируешь, когда сдержать не можешь - не дадим церковь грабить.
  Вишняков: Не говорите. Миряне мирянам рознь. Мы склонны отдать. Особенно из интеллигентов.
  Добролюбов: Толстовством значит заражены.
  Кедров: Да у вас что отдавать то. У вас церковь бедная. А вот у нас все иконы в ризах. А на чудотворной даже золотая. А ведь она стоит полмиллиона.
  Добролюбов: У нас прихожане предлагали выкупить - не разрешили.
  Кедров: Говорят, американцы предлагают ссуду под залог риз.
  Добролюбов: Значит ризы отдавать? И церковные сосуды тоже?
  Кедров: Да нет же. Только подписка о неразглашении.
  - Куда же растрачивать. Все будет цело.
  Вишняков: Ну как по писаному. Птичка улетела. Владыку искать.
  Кедров: Стало быть так. Как же быть?
  Христофор: Предлагаю постановить - движимые христианским чувством братской жалости к голодающим и, повинуясь, заповедям Христа Спасителя и следуя примеру святого нашего Иоанна отдать все церковные ценности Помголу. ( шутливо).
  Соколов: Оставьте пожалуйста, здесь шутки неуместны.
  Христофор: Я вовсе не шучу. Какие шутки? Наоборот, это единственный наш выход из ямы, в которую мы посажены хитростями нашего начальства.
  Соколов: Хитростями патриарха, а не прихожан.
  Вишняков: Тогда у нас в самом деле все отберут.
  Христофор: Вы думаете с нами только шутят? У нас отберут в самом деле. И во всяком случае...
  Вишняков: Без нашего согласия не решатся. Будут волнения.
  Христофор: Сотня с нагайками - и все волнение ликвидировано.
  Добролюбов: За нас заступятся.
  Христофор: Кто? Благочестивые и слезоточивые старушки, которые хорами поют? Плохие заступницы. А действительную защиту мы сами отвергли. То есть оттуда. От католиков. От папы.
  Кедров: Нет, это себе дороже. Этот враг, пожалуй, почище большевиков.
  Христофор: Так не ссорьтесь с большевиками и отдавайте ценности. Да вы поймите, этим мы только себя выгородим. Вы думаете, наши прихожане с нашим сегодняшним протоколом прямо к большевикам пойдут: берите мол товарищи! Как бы не так. Они объявят наше совещание недействительным, и тогда уж придется собственной шкурой рискнуть.
  Кедров: Вот что, отец Христофор, вы человек умный, вы себе и другую квартиру найдете, а вот наши косы за такой протокол расстригут, да еще в Суздальский монастырь пошлют, а я грешным делом очень Москву люблю. По моему нам выхода нет. Не отдавать - другого решения нам принять нельзя. Только умненько это надо сделать - чтобы нам поменьше попало. А попадет ли начальству или нет - кой нам это приболело? Ведь оттого, что владыке будет плохо, нам слаще не будет.
  Кедров: Владыка при мне рассказал, как все было. Пора уже делать - и мытьем, и катаньем. Патриарх все подписал.
  Голоса: Да, правильно.
  Христофор: Значит, протокол - не отдавать.
  Кедров: Именно. Только не по собственному решению, по патриаршему указу, которого мы ослушаться не смеем.
  Голоса: А где указ?
  Кедров: Вот он. (Указ ходит по рукам).
  Христофор: Ну, тогда вопрос отпадает. Пишу так.
  Кедров: Кто-то подъехал. Знай, владыка вернулся. Не суетитесь, совещаемся чинно.
  Добролюбов: Нет, это не владыко.
  Кедров: Все-таки надо было отдать.
  (Входит прокурор Лунин с милиционером): Именем С.Н.К все присутствующие здесь арестованы.
   ( Немая сцена).
   Акт третий.
   Явление первое.
   Председатель Бек и прокурор Лунин.
  Бек: Вы делаете передопрос, товарищ?
  Лунин: Да, некоторых. Читаю протоколы допросов следователя. Встречаюсь с такими шаблонными ответами, что беда: одни повторяют, как попугаи: ни в чем не виноваты, ничего не знаю, ничего не было. Другие: кругом виноват, всецело грешен и я один, судите меня, казните меня, я готов пострадать за Христа, но отпустите других, другие ни в чем не виноваты, один я виноват. И те, и другие, конечно врут, и для выяснения дела их показания ничего не стоят. Вот я и взялся передопросить кой кого.
  Бек: Чтобы расцветить процесс, значит? Ну что ж, желаю вам успеха.
  Лунин: Но если бы вы знали, что это за тоска их допрашивать! Сколько лжи, лицемерия, напускного и просто выдуманного. Хорошо наше духовенство!
  Бек: Как же иначе? Авгиевы конюшни.
  Лунин: Я экспертами назначил архиерея Антонина и присяжного поверенного Кузнецова. Ничего не имеете против?
  Бек: Да, народ по-видимому подходящий.
  Лунин: Согласны? Так я им это сейчас и объявлю. Только малость насчет убеждений пощупаю. Чтобы не ошибиться.
  Бек: Согласен.
  Лунин: С них и начну.
  Бек: С них и начните. Ну, не буду вам мешать. Оба кстати, в приемной. Я их к вам пошлю.
  Лунин: Будьте добры.
   Явление 2. Прокурор Лунин и Антонин.
   Прокурор: Я пригласил вас сюда с несколько предвзятым условием. Я хочу вас привлечь экспертом. Вы ведь находитесь в полном мире с церковью? Не под запрещением или под каким-нибудь другим наказанием? Вы находитесь в господствующей церкви, никак от нее не отделялись? Словом, ваше появление в качестве эксперта на суде никак не может быть отсрочено подсудимыми? Ну вот, значит дело в полном порядкес внешней стороны. Значит, теперь с внутренней. Вы, говорят, сторонник отдачи ценностей?
  Антонин: Полнейший. Милости хочу, а не жертвы, сказал Господь.
  Прокурор: Как вы смотрите на якобы кощунственное прикосновение к ним мирян, в частности большевиков? Правильно ли это с канонической точки зрения.
  Антонин: Помилуйте, да к самому Христу грешница прикасалась, и он на это не разгневался. Сосуды - в лучшем случае к его одежде можно приравнять. Разве он обидится, если мы до его калош дотронемся? Не говорю уже о ризах с икон, в тех абсолютно ничего неприкосновенного нет.
  Прокурор: Значит, возражения против этого нет.
  Антонин: Только выдумки? Корысть ими прикрывается.
  Прокурор: Считаете ли вы изъятие ценностей в пользу Помгола позволительным и допустимым?
  Антонин: Я считаю это обязанностью церкви, которая руководит народом.
  Прокурор: Теперь из области принципов в область низменных фактов. Есть ли у вас бриллиантовые четки?
  Антонин: Я не знаю, настоящие это бриллианты или имитация, но он ими очень щеголяет. Говорят, настоящие.
  Прокурор: Откуда они у него?
  Антонин: Говорят, что ему подарили.
  Прокурор: А какого вы лично мнения о Н.Ф?
  Антонин: Очень дурного, а потому прошу разрешить уклониться.
  Прокурор: Хорошо.
  Антонин: Мне вполне ясно, я только мнением проверяю свое предположение.
  Прокурор: А правда ли, что Н.Ф получает пенсию от архиепископа Кентерберийского?
  Антонин: Я сам получал такое предложение, но я его отклонил.
  Прокурор: Почему уклонились?
  Антонин: Потому что думаю, что никто даром денег не дает, и если мне платят деньги, то вероятно потребуют и услуг от меня, а я подозреваю, что такую услуцгу, которую потребуют, я оказать не смогу.
  Прокурор: а есть получающие?
  Антонин: Не знаю, дело ведется очень конспиративно, но думаю, что нет дыма без огня.
  Прокурор: А теперь, что вы знаете об указе по этому делу?
  Антонин: Знаю, что патриарх очень колебался - долго и болезненно, и я с удивлением узнал, что указ он все-таки подписал, но полагаю, что под чьим-нибудь сильным давлением.
  Прокурор: Чьим?
  Антонин: Я этого не знаю, но знаю, что викарий имел на него большое влияние. Я бы сказал, был его злым гением.
  Прокурор: А вы никаких дел с ним не имели?
  Антонин: Мы никогда не встречались с ним.
  Прокурор: А он как к вам относился?
  Антонин: Очень милостиво и терпимо. Обычно ко мне относятся, как к отщепенцу и сумасброду. Патриарх всего несколько раз беседовал со мною, но говорил он достаточно ревностно.
  Прокурор: О чем вы говорили?
  Антонин: О большевиках, о церкви и о отношении их к церкви.
  Прокурор: Интересно. Не расскажете ли подробности? Кстати, ведь вы кажется призываете не относиться к церкви отрицательно.
  Антонин: В моей пастве мы даже молимся за них.
  Прокурор: А патриарх?
  Антонин: Мне казалось, что он близок к этому. Но я думаю, что настоящий патриарх сильно обе стороны разъединит.
  Прокурор: Как вы к этому относитесь?
  Антонин: С большой печалью. Надо радостно содействовать всему, что прибавляет у людей любовь, энергию, силу, терпение и печалиться о всем, что их разъединяет.
  Прокурор: Считаете ли вы большевиков злом? Как это отражается на вашей божьей благодати?
  Антонин: Я думаю, что Отец Небесный бесконечно добрее нас и не считает нас далеко столь дурными, как мы друг друга считаем. О чем вы задумались?
  Прокурор: Я оцениваю ваши ответы.
  Антонин: И как?
  Прокурор: Думаю, что мы не проиграем, если вы явитесь экспертом. Думаю избегнуть обвинения в излишнем примиренчестве.
  Антонин: Этого кажется не может возникнуть. Наши слова и ваши слова суть семена - качество плода, который они принесут. Мы и не подозреваем, если из них произрастет добро. Это обозначает Божью благодать или прощение, если злое, то в этом именно и есть божье наказание и непрощение.
  Прокурор: Ну, я здесь не для теоретических разговоров. Смысл нашего разговора - вы не отказываетесь провести экспертизу, которая может послужить на благо нашего государства?
  Антонин: Почту долгом - и не только гражданским, но и религиозным. И очень рад, что вы меня выбрали.
  Прокурор: Так решено, я вас назначаю экспертом. А теперь вы свободны.
  Антонин: Профессор Кузнецов в приемной.
  Прокурор: Да, пошлите его сюда.
   Явление 3. Прокурор Лунин и Кузнецов.
  Прокурор: Профессор Кузнецов?
  Кузнецов: Он самый.
  Прокурор: И юрисконсульт церковного совета? Отлично. Вы не только профессор канонического права, но и пользуетесь репутацией верующего человека.
  Кузнецов: Верую и исповедую. Помоги, Господи, моему неверию.
  Прокурор: Простите за несколько отвлеченный вопрос: как вы понимаете христианство?
  Кузнецов: Как борьбу Хаоса с Логосом в мировом процессе.
  Прокурор: Это христианство, а не марксизм?
  Кузнецов: И марксизм тоже, поскольку он соприкасается с истиной.
  Прокурор: Ну, мы собираемся вести отвлеченные споры, кажется. И ваш ответ сбил меня с толку и я потерял нить.
  Кузнецов: Я вам сейчас помогу ее найти. Вы спросили потому, что от моего миросозерцания зависит мое отношение к конкретным событиям. Так я сторонник отдачи в Помгол церковных ценностей.
  Прокурор: Я это знаю и поэтому и выбрал вас в качестве эксперта. Вы согласны?
  Кузнецов: Но ведь моего согласия и не требуется, хотя я не только согласен, но считаю за свой долг бороться с тем вредным заблуждением, которое привело столько людей на скамью подсудимых во-первых, а во-вторых вызвать в большей или меньшей степени жалостливое отношение суда к их заблуждениям.
  Прокурор: Это уже делоо защитников. Значит, вы эксперт не только по назначению суда, но и по собственному желанию?
  Кузнецов: Да.
  Прокурор: Это мне и нужно. Вы свободны. Пошлите из приемной священника Кедрова.
  Кузнецов: Хорошо. (Уходит).
   Явление 4.
   Прокурор и Кедров.
  Прокурор: Вы были председателем совещания?
  Кедров: Я, несмотря на то, что предполагаемым председателем был епископ Никандр. Я его замещал.
  Прокурор: А почему вы его замещали?
  Кедров: Он поставил меня заместителем временно, покуда составит какую-то бумагу, а на самом деле куда-то уехал.
  Прокурор: Как собрание поняло его отсутствие?
  Кедров: Как нежелание нести ответственность за результат совещания.
  Прокурор: Ясно. А скажите, меня интересует - были большиепрения на совещании?
  Кедров: Никаких прений. Нам был объявлен указ патриарха и мы подчинились.
  Прокурор: Кем же был вам объявлен этот указ?
  Кедров: Епископом.
  Прокурор: но он уклонился от председательства на совещании - значит он был несогласен с этим указом принципиально?
  Кедров: Наоборот, этот указ - его рук дело, его инициатива, даже формулировка его. Патриарх долго колебался и подписал под упорным давлением епископа.
  Прокурор: Был обнародован этот указ?
  Кедров: Нет, он ходил по рукам. Нам давали его читать, как свежую новость, предназначенную к скорейшему обнародованию.
  Прокурор: Это происходило на самом совещании?
  Кедров: За несколько минут до нашего ареста.
  Прокурор: А указ был действительно подписан патриархом?
  Кедров: В моем присутствии. Я был свидетелем и крайнего колебания патриарха, и настойчивого воздействия епископа.
  Прокурор: У меня сведения как раз противоположные. Вы враждуете с епископом? У вас с ним натянутые отношения?
  Кедров: Обычные отношения между начальником, который старается свалить на подчиненного вину в рискованном шаге - и подчиненным, который этого совсем не желает.
  Прокурор: Вы давно знаете епископа?
  Кедров: С тех пор, как он стал моим начальником.
  Прокурор: Но вы, кажется, его не любите.
  Кедров: Как всякого архиерея. Видите ли - среди священников много умных и искренних людей, а среди архиереев только очень редкие исключения.
  Прокурор: Почему так?
  Кедров: А вот почему. Важно, чтобы архиерей был непременно с высшим образованием. Попович, особенно городской, в университет стремится, а если даже и в духовную академию попадет, так, окончивши, в священники выходит, старается приход получше получить, да в городе. Женится, словом ведет нормальную жизнь. А если в Академию попадет дьячок сельский - а вы знаете положение сельского дьяка, ведь он беднее самого бедного мужика, да еще мужик то унижения такого не испытывает, как дьячок, да еще у дьяков детей - то бывает по дюжине - так вот, если дьяков сын хорошо учится, тв академию его пошлют - тут ему начинают отовсюду петь - и начальство академическое - у нас ведь в архиереях нужда большая - и семья наголодавшаяся: постригайся в монахи, через 10 лет архиереем будешь, будешь в карете ездить, руки тебе будут целовать, в ноги кланяться - ну, мальчик и сдастся, и вот вам 20-летний монах - его от шелеста женской юбки передергивает, он постригся. Дальше ясно - или самоубийство, или противоестественные пороки или прохвост какой-нибудь его с пути свернет.
   Явление 5.
   Те же и Феноменов.
  Прокурор: Знаете что, я должен дать вам очную ставку, епископ Феноменов.
  Феноменов: Допрашиваюсь ли я, как подсудимый или как свидетель?
  Прокурор: Это дело суда, не мое. Я только повторяю следствие. Вот это вы мне скажите. Гражданин Кедров утверждает, что совещания никакого не было, а духовенство собрано было только для объявления им патриаршего указа об изъятии ценностей, каковому пришлось только подчиниться без всяких совещаний и прений. Вы мне показывали иначе и показывали правду. Протоиерей Кедров лжет.
  Кедров: Однако! Вы не церемонитесь.
  Феноменов: Потому что я не терплю лжи. И в своих подчиненных всячески оную искореняю. Ты у меня посидишь в монастыре, постоишь на поклонах.
  Прокурор: Вы не грозите, гражданин. Я запишу в протокол, что показание дано под вашими угрозами и суд за это вас по головке не погладит.
  Феноменов: Я гражданин, я честью и совестью прошу.
  Прокурор: А показывать можно на своего епископа.
  Феноменов: Это мои обязанности показывать по чистой правде и солвести, которую я и стараюсь исполнять по мере сил. Мы были призваны на совещание, под вашим, владыко, председательством, а между тем дело ограничилось объяснением нам патриаршего указа.
  Кедров: Никакого указа не было.
  Прокурор: А это что?
  Феноменов: То енсть был, но я его задержал у себя, хотел просить святейшего владыку в корне его переделать, из-за его полного гражданского беззаконства. А для большей убедительности я хотел подкрепить свое мнение мнением епископа, для этого сзывал и совещание.
  Прокурор: А когда и как вам был вручен указ?
  Феноменов: Святейший владыко удостоил лично меня посетить и вручил мне указ. Но я почтительнейше просил его воздержаться от объявления оного и после долгих моих убеждений, святейший согласился сначала выслушать мнение совещания.
  Прокурор: Святейший владыко все время упирался подписывать, а вы настаивали. Ведь это при мне было.
  Феноменов: Смотри, сам ввалишься в ту яму, которую мне роешь. Самого тебя суд к высшей мере приговорит. А я как епископ на тебя запрещение наложу и ты под клятвою епископа даже церковного погребения лишен будешь.
  Кедров: Будь что будет, а это было так.
  Прокурор: Ну что ж, вызовем патриарха. (Звонит). Позвоните к патриарху, сообщите, что я его немедленно вызываю для дачи показаний.
  Феноменов: Как? Святейшего владыку? Это твой грех, отец Виктор, что святого отца нашего, князя земли пред судилище свое вызывают.
  Прокурор: Довольно, гражданин Феноменов, или я наложу на вас дисциплинарное взыскание. Уж если хотите знать, так мое субъективное впечатление - что вы лжете, а это не грех?
  Феноменов: Да ведь вы не под присягой меня допрашиваете?
  Прокурор: Значит лгать можно? А гражданская присяга?
  Феноменов: Это не присяга.
  Прокурор: Хорошо, мы доставим вам удовольствие быть допрошенным под церковной присягой, хотя вы солжете и там. (Звонит). Подвергнуть гражданина Феноменова строгой изоляции. Идите, Кедров. Следующий.
   II явление
  Прокурор: Что вы знаете по настоящему делу?
  Заозерский: Ничего не знаю.
  Прокурор: То есть как ничего?
  Заозерский: Совершенно ничего.
  Прокурор: Но на собрании были?
  Заозерский: Никакого собрания не было. Просто случайно сошлись.
  Прокурор: Но сойдясь о чем-то говорили?
  Заозерский: О житейских делах. У того жена родила, у того сына из школы выгнали.
  Прокурор: А об изъятии ценностей?
  Заозерский: Как будто кто-то говорил.
  Прокурор: Кто же и что же?
  Заозерский: Не помню.
  Прокурор: Ну про что?
  Заозерский: Не помню.
  Прокурор: Экий Иван Непомнящий. Но к епископу вы были вызваны?
  Заозерский: Приглашен на чашку чаю.
  Прокурор: Может и на рюмку?
  Заозерский: Нет, я не пьющий.
  Прокурор: Ну что же однако, вы актер?
  Заозерский: Я? Ни в чем не виноват. Ничего не говорил, ничего не делал.
  Прокурор: Но агитировали?
  Заозерский: Не агитировал я, да и слова то такого не знаю, что оно значит.
  Прокурор: Гражданин, вас допрашивает официальное лицо, потрудитесь отвечать.
  Заозерский: Я и отвечаю: ничего не знаю.
  Прокурор: Но это бессмысленно - такое упорство.
  Заозерский: Как хотите, а я ничего не знаю. Ни в чем не виноват. Хоть убейте.
  Прокурор: Так и запишем. А дальше вы встретитесь с верховным прокурором РСФСР.
   Явление 4.
  Прокурор: Что за шум? Патриарх что ли приехал?
  (Брызгалов, Брусилова) (Все вместе): Начинайте.
  Брызгалов: Я пришел вас просить, чтобы вы меня арестовали. Я виновнее всех арестованных.
  Секретарь ( к прокурору): Там пришли люди.
  Входят Брусилова, Брызгалов.
  Прокурор: Вы желаете дать мне показания по настоящему делу.
  Брызгалов: Я пришел вас просить, чтобы вы меня арестовали. Я виновнее всех арестованных. Я агитировал больше их - и частным образом, и публично, и в печати, и в стихах. Вы понимаете - в стихах! Ведь художественное воздействие гораздо сильнее обычного.
  Прокурор: Вы агитировали в стихах против конфискации церковных ценностей. Что же - вы оды писали или элегии на их изъятие?
  Брызгалов: Да не о церковных ценностях идет речь. Я вообще против Советской власти агитировал.
  Прокурор: Тогда обратитесь к прокурору Верховного суда. Я уполномочен только вести следствие по делу о церковных ценностях.
  Брызгалов: Но мне мученичество нужно, понимаете, мученичество! Вы там людей казнить собираетесь, так казните меня. Только мученичество открывает тайны, только оно сообщает сверхзнание.
  Прокурор: Повторяю, одарить вас мученичеством я не уполномочен. Позвольте мне остаться в границах моих прямых обязанностей.
  Брусилова: Нет, нет! Дайте, дайте ему помучиться.
  Брызгалов: Вы пронимаете, я готов идти на смерть, на колесо, в тюрьму, на кнутование.
  Прокурор: Я очень сожалею, что не могу доставить вам последнего - как вы выразились - кнутования, то есть попросту порки - она была бы вам самым полезным лекарством по моему мнению, проверено на сверхумных. А что касается тюрьмы, то мне кажется вам пригоднее Канатчикова дача. Что хоть вы такое сделали?
  Брызгалов: Что я сделал, Бог мой, что я сделал! Вот что я сделал. Я написал письмо - понимаете на латинском языке! Письмому римскому Папе о ваших безобразиях.
  Прокурор: Ну и что же его святейшество?
  Брызгалов: Я просил его организовать в Россию крестовый поход на большевиков.
  Прокурор: И он организовал?
  Брызгалов: пока еще нет, но это будет.
  Прокурор: Подождем. Кланяйтесь ему, поцелуйте ему туфельку. И хоть я убежден, что из вашего письма ничего не воспоследует, но все-таки сделаю вам удовольствие и подвергну вас легкому аресту.
  Брызгалов: Спасибо за внимание.
  Прокурор: А вы что сделали?
  Брусилова: Кой-что сделала. В пику вашей конфискации. У меня был бриллиант, за который я 15 тысяч заплатила.
  Прокурор: И вы его отдали в Помгол?
  Брусилова: Пусть он подавится и издохнет ваш Помгол. Я его презентовала одному архиерею на четки.
  Прокурор: Какому же? Не патриарху ли?
  Брусилова: Нет, не ему. А кому - не скажу. Пусть вам Розенели да Татьяна Бахи зубами скрежещут, а им не достанется.
  Прокурор: А вдруг ваш архиерей возьмет и бриллиант госпоже Розенель преподнесет? Ведь почитатели талантов бывают и среди архиереев.
  Брусилова: Это мысль. Сейчас же побегу справлюсь, цел ли он у него.
  Прокурор: Ну, уж вы подождите, сейчас вы арестованы. А архиереев мы всех обыщем, ваш бриллиант не пропадет. А вы тут зачем?
  Суткин: Меня тоже арестуйте. Я высказаться хочу.
  Прокурор: То есть как? В одиночке что ли агитировать будете?
  Суткин: Не в одиночке, а на суде. Как Жан Грав и Алексеев. Извините не могу. Ни рекламе, ни проповеди ваших идей служить не могу и не хочу.
  Прокурор: Идите.
  Секретарь: Патриарх приехал.
  Прокурор: Вот видите - его заставлять ждать неудобно. Идите. (Все уходят).
  За сценой поют: "Спали этого деспота" и выстраиваются почетно пропуская Патриарха.
   Явление 6. Прокурор и Патриарх.
  Патриарх: Судите меня! Я во всем виноват.
  Прокурор: В чем вы признаете себя виновным, товарищ Патриарх?
  Патриарх: Глубоко виноват. Больше всех виноват. Я не патриарх, не пастырь, не архипастырь, не вождь, а какой-то Гамлет, принц Датский, сомнениями обуреваем, я губитель и растратчик стада Христова, мне врученного.
  Прокурор: Насколько мне известно, инкриминированный вам указ вами подписан под сильным давлением и не вами сочинен.
  Патриарх: За то, что мною подписано, отвечаю я и никто больше, отвечаю за каждое слово, за каждую букву, равно как и за то, что между строчек читается. Виновен и не заслуживаю никакого снисхождения. Виновен я и никто больше, отпустите малых сих. Они связаны понятиями среды, условностями быта, законами церкви, страстями и страхами житейскими, отпустите их. Что им грозит? Заключение, ссылка, принудительные работы?
  Прокурор: Боюсь, что многим гораздо больше - расстрел.
  Патриарх: Расстрел! Смерть! И я их на это послал! Я, призванный на патриарший престол, мечтал о мученическом венце Господа - судите меня строже, строже, без всякого милосердия. Ведь я американец, ведь я почетный гражданин города Сан-Франциско. Я из Америки телеграфировал о том, что вас ждет. Эти обвиняемые этого не знали, они не привыкли знать, что такое грех, они знали только личные грехи. Русское православие не научило их быть чуткими к социальному греху, они терпели крепостное право, терпели помещиков, терпели капитализм.
  Прокурор: Христианство, хотите вы сказать, и не только русское православие.
  Патриарх: Полемизировать с вами не стану, исповедаться дайте. Я ведь глупостями занимался - переводил богослужения на русский язык, занимался вопросом как читать евхаристическую молитву - громко на амвоне или тайно с престола. А вот когда жизнь поставила резко вопрос - у меня пороха не нашлось.
  Прокурор: А как вы теперь относитесь к этому вопросу, гражданин Патриарх?
  Патриарх: Дело в том, что я уже не гражданин, а если бы я был не гражданин, ничего бы не произошло. Может быть Антонин и прав, но вы делаете дело, которое мы не сделали. Может быть, моя задача как патриарха была пострадать за верующих, а также приветствовать революцию. Может быть в этом и был мой долг . Но у меня такой возвышенности не нашлось. Я готов вместе с другими братьями ползать по земле и питаться прахом. И оттого кровь моя не вспрыснет живою водою ничего и смерть моя, если я ее удостоюсь, будет казаться не мученичеством. Но умоляю, дайте мне искупление, не оставляйте меня в той бездне, в которой я нахожусь.
  Прокурор: К сожалению не могу исполнить ваше желание - вы не подсудимый, а только свидетель. И ваша исповедь так веска, что я больше ни о чем не имею вас допросить.
  Патриарх: Тем строже будет для меня суд Христов. Если тяжела шапка Мономаха, то во сто раз тяжелее патриарший клобук. Прощайте, коли так. Буду молиться, чтобы Христос послал вам правый суд. А увидеть и благословить моих чад на смерть дозволите?
  Прокурор: Нет, их вы увидите на суде. Остальное не моя компетенция. Следующий. ( Патриарх собирается уходить).
  Прокурор: Еще один вопрос, товарищ Патриарх. Вы можете Брусилову позвать?
  Патриарх: Это которая сейчас у вас была? Знаю.
  Прокурор: Это она вам бриллианты подарила?
  Патриарх: Если бы она это сделала, я бы через полчаса их отослал в Помгол. Это ведь не церковные ценности, и об этом никакого вопроса быть не может. Да она и не моя почитательница. Я таких неуравновешенных не люблю. Я ее как-то отшил и она ко мне больше не лезет. Это с епископом Никандром они большие друзья. Больше ничего.
  Прокурор: Больше ничего. Идите. ( Патриарх уходит).
   Явление 7. Прокурор и Макарий Телегин.
   Прокурор: Товарищ Телегин? Вы агитировали за борьбу против изъятия ценностей?
   Макарий Телегин: Агитировал, не отпираюсь. Всячески агитировал и с амвона говорил, и частным образом. И собрания устраивал.
  Прокурор: Как же так? Ведь Иисус Христиос велел последнюю рубашку отдать нуждающимся.
  Телегин: Во-первых свое личное отдать, а не общественное и тем более церковное. Во-вторых жертвователи не на это жертвовали. В третьих не верю я, что это голодающим пойдет. Все расхитите и по блудницам расточите.
  Прокурор: А если бы церковь раздала?
  Макарий: Церковь другое дело. Церковь святыми руками бы это сделала, монашескими, людей отрекшихся от мира и результаты были бы иные.
  Прокурор: Не верите в социализм?
  Макарий: не верю. Во-первых грабите вы. Нельзя на чужом горе свое счастье основывать, нельзя на преступлениях общественных благо устраивать.
  Прокурор: Однако строим.
  Макарий: И Вавилонскую башню строили до разрушения. И вас разрушат. И придут другие и построят.
  Прокурор: Эти другие вы?
  Макарий: Хотя бы. Во всяком случае люди с чистыми руками.
  Прокурор: Хотя и средствами социально незыблемыми?
  Макарий: В барышах и у богатых Бог волен. Ведь как правило грабители не наживаются. Неправедно у одних отбирать и другим отдавать.
  Прокурор: А если мы вам предложим раздавать?
  Макарий: Не пошел бы я к вам в слуги. Я блажен и иже не верю в социализм - первое искушение Христово. Камни ведь улетали.
  Прокурор: Это кажется мысль Достоевского.
  Макарий: Его мысль - это так.
  Прокурор: Но ведь вы то от этих камней не отрекаетесь. Не отдаете нам? Государству противитесь.
  Макарий: Противился, противлюсь и буду противиться. Ведь вы узилище. Ссылаете, казните. Блажен еще и ждет раб и узник Христов. Огромное его ярмо несу.
  Прокурор: Это ярмо золотое?
  Макарий: Всякое. Призван делать дело Христово и не устану до последнего издыхания агитировать, борясь с вами, нечестивцами. Хотите посягнуть на храм Христов? Мощи вскрываете, ризы снимаете? Духа Христова не поймаете. Он дышет где хочет. Толпу убедить хотите, что чудес нет? Не с той стороны начали. Слыхали - не похороню ли я? Также и вера. Не восчувствуете на чем она утверждается - на чудесах ли, на убеждениях ли. Тайна она и могучая тайна. До глубин властвует и никому не подчиняется.
  Прокурор: Однако золото ей зачем-то нужно, вашей тайне?
  Макарий: Возьмете, не волнуйтесь, не упустите. Ограбите дочиста. Но настанет миг - и все грудью встанут.
  Прокурор: Как это однообразно. Настанет миг, настанет день. Да ведь он уже давно настал, этот dies irae ( день гнева- латынь). Восстанет народ из-под оков ваших - и в том числе и ваших - из оков религии, которая была и есть дурман народа. Но мы кажется поменялись ролями - я начал проповедовать, поэтому кончимте допрос. Признавайте себя виновным, признавайте. Ступайте. Следующий!
   Явление 8. Прокурор и Вишняков.
   Прокурор: Вы Вишняков?
   Вишняков: отвечать вам не буду. Судите ежели власть имеете, распинайте, казните. Все претерплю за Христа моего.
  Прокурор: Прежде всего, зачем эта романтика мученичества - я не Нерон, я христиан не преследую, а интересуюсь только церковным золотом и серебром. Так что если я и доставлю вам удовольствие пострадать, то отнюдь не за Христа, а только за церковное имущество.
  Вишняков (подумав): Ладно. Покоряюсь. Буду отвечать.
  Прокурор: Ну вот. Скажите мне: противодействовали ли вы изъятию церковных ценностей?
  Вишняков: Всячески. И словом, и делом.
  Прокурор: Единолично или коллективно?
  Вишняков: Единолично - всеми мерами. Коллективно - поскольку убеждал других.
  Прокурор: А не можете ли вы мне сказать - из каких побуждений этому противодействовали вы и другие, которых вы агитировали?
  Вишняков: Агитировал - хорошее слово. Могу: потому что это было с вашей стороны кощунством.
  Прокурор: Почему? Ведь мы же не собирались ни глумиться, ни осквернять ваши предметы культа. Если у вас существуют обряды освящения, то вероятно есть и противоположное ризоосвящение что ли. Мы бы вам дозволили их совершить над вашими сосудами, если это надо. И мне кажется, даже и не надо. Не так уж они святы в ваших же собственных глазах, как вы это хотите нам показать. Ведь отдаете же вы их чинить, чистить, золотить и т.д без всяких обрядов. А ведь на этом вы основываете все ваше препятствие. В действительности вовсе не по святости, а просто вам жалко отдать голодным ценные вещи.
  Вишняков: Но Госпродь сказал: нищих всегда имеете, меня же не всегда.
  Прокурор: А теперь вы его имеете? И ему их отдаете? Вы так корыстны, что не желаете делиться с голодными своими приобретениями.
  Вишняков: Правда, он не отрицал человеческого приношения, он это приемлел.
  Прокурор: Так за чем же дело стало? В чем препятствие отдать церковное золото?
  Вишняков: Да, конечно, зря. Если вы меня отпустите, буду проповедовать отдачу.
  Прокурор: Нет уж, теперь мы не отпустим. Теперь уж пострадаете, как недавно вам хотелось.
  Вишняков: Ну и пострадаю, и не запугаюсь.
  Прокурор: Да я вас запугивать и не собираюсь. А вот что вы мне скажите: агитируя против отдачи ценностей, действовали ли вы по собственному побуждению или по указу Патриарха?
  Вишняков: Конечно, по собственному. Об указе Патриарха мы узнали за несколько минут до нашего ареста.
  Прокурор: А ваши другие священники также?
  Вишняков: И они также.
  Прокурор: Но вы знали про настроения Патриарха в этом смысле.
  Вишняков: Какие настроения? Святейший Владыко все время колебался. Святейший Владыко только и подписал, потому что ему сказали, что это всеобщее желание.
  Прокурор: Кто ж ему рассказал?
  Вишняков: Преосвященный Никандр.
  Прокурор: Значит он лгал, своекорыстно лгал.
  Вишняков: Не годится так говорить об арестованном.
  Прокурор: Буду говорить деликатно. Вы как свидетель ждали указа от Святого Владыки. Но вы только что сказали, что сделали это по собственному побуждению.
  Вишняков: Это я про себя говорил, за это и пострадать готов.
  Прокурор: Вы часто меняете ваши мнения и ваши настроения. Кто невиновен или мало виновен и кричит: я кругом виноват, я один виновен! А кто действительно виноват, тот старается увернуться. Ну, а как вы характеризуете Феноменова?
  Вишняков: Это кто такой?
  Прокурор: Ваш Никандр прохвост по-видимому большой.
  Вишняков: Что вы! Про архиерея то?
  Прокурор: А что же он свои бриллиантовые четки не пожертвовал? Или тоже страдает за кощунство?
  Вишняков: Четки? Нет, не жертвовал.
  Прокурор: А как вы лично думаете - почему он не жертвует?
  Вишняков: А вы его спросите.
  Прокурор: Мы бы потребовали, если бы он их не спрятал.
  Вишняков: Спрятал?
  Прокурор: Да, позорно спрятал, ваш архиерей Божий. И при обыске не нашли. (Пауза).
  Вишняков: Вот что. Из-под стражи меня хоть не освобождайте, а допрос кончите.
  Прокурор: Почему же? Разве он страшнее тюрьмы и ссылки?
  Вишняков: Страшнее расстрела. Как раз лишнего наговорить и других погубить.
  Прокурор: Я думаю, сколько вы на них не наговаривайте, ярче фактов не найдете. Да и не погубите тех, кто уж сами себя погубил. А что вы скажете о Кедрове?
  Вишняков: Ничего не буду говорить.
  Прокурор: Как шло ваше совещание?
  Вишняков: Ничего не буду говорить.
  Прокурор: Уведите.
   Явление 9. Прокурор и Добролюбов
   Прокурор: Ваше имя?
   Добролюбов: Александр Добролюбов. По убеждениям марксист.
   Прокурор: Как марксист?
   Добролюбов: Так марксист. Маркса и Энгельса глубоко почитаю, "Капитал" 4 год штудирую и в восторге. Признаю нищету философии и философию нищеты. Наблюдаю диалектику событий и вопрошаю будущее. Готов жить под "знаменем марксизма".
  Прокурор: Но ведь вы же священник?
  Добролюбов: А Бердяев? Он тоже священник.
  Прокурор: Так вы Бердяев булгаковского типа.
  Добролюбов: А какого же еще? Я думаю, что марксизм и православие встретятся. И будет единый монастырь.
  Прокурор: А как вы относитесь к конфискации ценностей?
  Добролюбов: Не отрицаю. Ибо Маркс благотворительности не признает. Практически допускаю.
  Прокурор: Как допускаете? На вас есть донос дьякона Громова. Вы агитировали с амвона.
  Добролюбов: Донос дьякона Громова - клевета! Сроду такого не делал. Еще в частной беседе просил словца. Но чтобы с амвона - ни-ни.
  Прокурор: Позовите Громова.
   Явление 10. Те же и дьякон Громов.
  Громов: Желаю здравствовать, граждане.
  Добролюбов: Здравствуйте, дьякон. Что это ты, братец, на меня доносить смеешь?
  Громов: Это батюшка, не донос, а сущая истина.
  Добролюбов: Ну и врешь.
  Громов: Нет, не вру. А помните, батюшка, господина Василия Кесарева, вы потом с амвона о прихожанах о нем беседу держали.
  Добролюбов: Это все личности, господин прокурор.
  Прокурор: А вы у слушателей спросите. Но ведь вы этих бесед не отрицаете? Сам факт?
  Добролюбов: Отрицаю и факт, т.е не факт, а содержание. Не так все дело было, дьякон клевещет.
  Прокурор: Так вот что. Вы оба идите в канцеляорию и письменно изложите содержание этих бесед, как вы оба помните, а там мы сопоставим.
   Явление 11. Добролюбов, отец Надеждиной, Надеждина.
   Прокурор: Что вы скажете по настоящему делу?
   Отец Надеждиной: Что простите?
   Прокурор: Вы были секретарем на совещании?
   Отец Надеждиной: Был.
   Прокурор: Вот вы мне что скажите: арестованный при вас протокол отражал настроения собрания? Или был внушен свыше - указом Патриарха например?
   Надеждин: Прежде всего, это был не протокол, а черновик, моя личная затея. Мнение собрания еще не успело оформиться, были горячие прения, которые не окончились. Я только не предполагал, что постановление выльется в такую форму.
   Прокурор: Так что - это ваше субъективное мнение?
   Надеждин: Я старался быть как можно объективнее, но вы сами понимаете, что все отражаемое личностно, никогда не лишено окраски субъективности.
   Прокурор: Политично. Но о существовании указа Патриарха вы знали?
   Надеждин: Знал.
   Прокурор: И как вы думаете: в какой мере он влиял на постановления совещания?
   Надеждин: Он официально не был сообщен собранию, хотя многие его знали.
   Прокурор: Как это могло быть?
   Надеждин: Указ находился у епископа Никандра, но зачем его хранил епископ, затем ли чтобы поскорей обнародовать или наоборот, попридержать до времени, чтобы потом изменить - этого я не знаю.
   Прокурор: Я сбит с толку.
   Надеждин: Это не мое дело.
   Прокурор: Формулируйте мне, как было дело.
   Надеждин: Как я могу? Фактическая сторона вам очень полно известна - а мое понимание очень субъективно.
   Прокурор: Пусть субъективно, изложите мне его.
   Надеждин: Воздержусь.
   Прокурор: Почему?
   Надеждин: потому что моя субъективная оценка повлияет на вашу субъективную оценку, а это очень рискованно. Я не хочу брать на себя ни йоты из того, в чем ответственны всецело вы.
   Прокурор: Одно из трех: кто виноват по-вашему в случившемся: Патриарх, епископ или совещание?
   Надеждин: Это должен решить суд, а я не судья, и не народный председатель.
   Прокурор: Гм! Подойдем с другой стороны. Вы говорили об изъятии ценностей?
   Надеждин: Говорил.
   Прокурор: С амвона или частным образом?
   Надеждин: С амвона и частным образом, и так, и сяк.
   Прокурор: Вы это говорили по внушению начальства или по собственному убеждению?
   Надеждин: Я отражал мнение моих прихожан.
   Прокурор: Новый фактор! Стало быть стрелочник.
   Надеждин: Не стрелочник, а общество, масса, коллектив всегда и везде. Масса никогда не имеет собственной головы.
   Прокурор: И вы один из них?
   Надеждин: Боже меня сохрани от подобного самомнения.
   Прокурор: Или те, кто выше вас?
   Надеждин: Этого я не знаю.
   Прокурор: Назовите мне, если не имена, то хоть принципы, руководимые этой массой.
   Надеждин: Назову самый важный и действенный, а по-моему и единственный - это православная вера, которая не является преступлением даже и перед советскими законами.
   Прокурор: Даже?
   Надеждин: Даже. И еще производное от него - православная церковь, которая является как никак юридическим лицом, в числе прав которого право владения имуществом. В этом праве очень многие были уверены из преследуемых, в том числе и моих. Теперь вы мне ответьте: разве это право уничтожено?
   Прокурор: Ха-ха! Аннулированное право собственности.
   Надеждин: Хотя оно утверждено не мной.
   Прокурор: Вы не уполномочены меня допрашивать. Мы не равноправны.
   Надеждин: Допрашивайте.
   Прокурор: Это довольно безрезультатно. Вы все время отвиливаете от ответа. Пока вы свободны, тмне нет надобности вас задерживать. ( В сторону). С таким допросом с ума сойдешь. Сколько их еще? Ух, больше 50! Однако прямо за свой рассудок опасаюсь. Ох, уж мне это церковное право...
   Акт четвертый.
   Зала суда.
  Бек: Объявляю прения сторон оконченными. Переходим к последнему слову. Ваше последнее слово, гражданин Добролюбов.
  Добролюбов: Я по убеждениям марксист. (Смех). Я не знаю, почему когда я про марксизм говорю, надо смеяться. Начну так. Я Маркса читал и понять старался. Почему, если я его понимаю по своему, то это смешно, а если по шаблонному почтению - я очень удивлен и очень скорблю. Я принимаю христианство за основное свечение, а марксизм за нечто хоть и очень умное, но временное и условное. Немецкие позитивисты созерцают в историческом факте Иисуса мировой принцип Христа, ибо Христос есть мировой принцип до миротворения, предрешения и в основу мироздания вместе с грехопадением и искуплением положений, а Христова церковь есть дуалистическое развитие этого принципа. Не могу я признать, что жизнь экономикой регулируется. Иоанн Златоуст сказал: ищи духовное, презирай житейское. А вы это житейское достоянием нашей жизни делаете. Венский профессор Шпан говорит- экономические блага несут конечные блага, а только посредствующие, ибо если я стремлюсь как можно больше рублей приобрести, то не ради самих этих рублей, не ради их красоты и доблести, а чтобы на них, на эти рубли, книжку себе купить, в оперу сходить.
  (Голоса из зала) : То немец Шпан, а ты русская шпана. Поменьше читай немцев.
  Добролюбов: Дело из теории вытекает. Наше мировоззрение, принципы и факты - обнародуют. Что же скажу о фактах - на суде говорили, что все доказанно. Я теоретик и хотел объяснить почему. Теперь я более или менее высказался. Судите. Жду, что рассудите праведно, хотя и не надеюсь. Я кончил.
  Бек: Последнее слово принадлежит гражданину Соколову.
  Соколов: Мое последнее слово. Перед Богом я грешен, но ведь я слуга у Бога, а не у государства. Грешен ли перед ним - не знаю. Ведь меня матушка не судит! Наказание приму и претерплю, за грехи мои пострадаю. Ох, не чаял я под суд попасть, думал в сытости и неге все будет. Да видно от сумы да от тюрьмы не отказывайся. Да и над церковью Христовой такой грозы не чаял. Хоть не гроза страшна, она пройдет и врата Адовы не одолеют ее, а то страшно, что лик Христовый открылся и появляется для путеводства. Вот я сейчас слышал - самоубийства в комсомоле, то это значит, если в партии разочаровался - вправо подался, дороги не расчищены. Массовые выходы из партии.
  Бек: Вы не заговаривайтесь!
  Соколов: Мне прокурор грозит суровой карой за упорное молчание! Что же мне с вами говорить? Вы меня взяли, как разбойника и хотите убить. Вы хотите грабить Христовы церкви и убивать Христовых слуг. Вы осрамили владыку епископа, четырежды возглашая на суде, что он лжет. Вы издеваетесь над писанием и богохулите. Над всем, во что я верую и что я чту, вы издеваетесь и вредительстьвуете. Что же вы хотите, чтоб я говорил? Не о чем мне с вами говорить. Привяжу язык к гортани моей, если еще хоть слово изреку. Граждагне судьи, будьте вы прокляты.
  Бек: Вызывается гражданин Заозерский.
  Заозерский: Я обращаюсь не к судьям и не к публике, а к моим товарищам по скамье подсудимых. Опомнитесь, братья. Ведь очень скоро вы предстанете перед страшным судом Божиим. Его надо в трепете ждать, не хвалиться и не рыпаться, а собрать в себе как можно больше терпения и любви. Еще раз говорю, что я приготовился к моему смертному часу. Я кончил.
  Суткин: Ну-с, товарищи - марксисты, я вас не поздравляю. Вы нашли, что шапка Мономаха чересчур тяжела и променяли ее на панаму. Да-с, на панаму, ибо панамой все кончится. И поделом! Как могли вы так опростоволоситься, чтобы променять кукушку, даже не кукушку, а целую Жар-птицу на такого плохого и хищного ястреба? Как могли вы забыть, забросить ту духовную Волгу, которая называется византийским православным христианством и которая впитала в себя 22000 рек, речек, реченек, ручьев - множество религий, сект, философских систем, учений, мнений, которые нам судьба случайно и незаслуженно подарила, и которую вы забросили так зря, без нужды, без борьбы роковой, только по одной низменности духа? Как могли вы забыть - оно стало теперь бранным словом - наше великодержавие, потомок Рима и Византии, благодаря которому мы стали обладателями полумира? Как наконец забыть ряд подвигов, хождение в народ, самопожертвование, политическое мучество сотен тысяч самоотверженных людей из-за демагогической приманки сытости - голой сытости без искусства, без литературы, без всего, чем жизнь красится? Оно вам не нужно, господствующий класс, оно вам не по уму. Ты, господствующий, победоносный пролетариат, ты голодаешь! Я что-то не разберу.
  Голос из зала: Председатель, да прервите же его!
  Председатель: Держитесь темы, подсудимый, поближе к делу. Ведь вы говорите не о деле.
  Заозерский: Я сейчас кончу, дайте развить до конца мысль.
  Бек: Держитесь темы, иначе я вас лишу слова.
  Заозерский: Ну что ж, да здравствует свобода слова в Советской республике! Все равно умирать. Предсмертное слово всем дают. Так вот, я сказал... (Оглушительный шум).
  Бек: Вот видите, вас не хотят слушать. Покоряюсь общему голосованию. Ваше последнее слово, подсудимая.
  Брусилова: Когда Даниэля Дефо поставили у позорного столба, публика убрала позорный столб цветами. Я ожидала для себя чего-нибудь подобного - во всяком случае, что меня засыплют цветами, как в 1905 Марию Спиридонову! Ведь во французских журналах меня Орлеанской Девой или Шарлоттой Кордэ зовут. Во всяком случае я кое в чем похожа на Веру Фигнер. Я сама стала любовью на процессе, среди трусов я одна теперь героиня. (смех). И я опять-таки подтверждаю мои слова, я не виновата, на воре шапка горит. Во всяком случае, пролетариям я показала, что такое героизм, пускай учатся, коли сумеют. Среди криков я не только не вижу ума, но и понимания. (Шум). Значит, от слишком яркого света глаза болят. Ну что ж, щажу слабое зрение и ум мысли.
  Бек: Ваше последнее слово, гражданин Надеждин.
  Надеждин: Мое последнее слово. Много слов я наговорил на своем веку, а это будет самое последнее. Я ведь не обольщаю себя, как мои товарищи по скамье подсудимых, и знаю, что моя судьба расстрел, живым вы меня отсюда не выпустите. И даже нечего трепыхаться. Я обречен. Что же мне сказать в моем последнем слове? То, что это только начало. Пусть нас убьют - 10, 20, 100 человек, но ведь нас миллионы. Разрубайте нас пополам, а мы раздваиваемся, как в былине. Что вы выставите против нас? Ваше позитивное миросозерцание? Оно массам годно, Панургову стаду, а не мыслящим людям. Вы радуетесь, что это стадо попугаев повторяет то, что вы ему говорите? Но боги долговечнее попугаев, сказал Гейне. Мне вспоминается старая сказка про царское платье. Все видят голого царя и все боятся сказать, что он голый. Ведь роскоши его платья одни глупые не видят. Но ведь открывается секрет, что царь совсем голый. А секрет огласился. Мы это вам расскажем.
  Голос из публики: Вам не поверят.
  Надеждин: Как не поверить, если мы умираем. От крови мучеников камни не увядают. Нужно только не бояться. Надо верить в то, за что мы умираем. Наша вера достаточно выдохлась и ваша новая - Rex martyrii fictes - "царь создает мучеников" (лат.) - сказал Августин. Пролитая кровь ее удостоверит - а это большой нотариус перед массами. И удостоверят. И может быть и перед самим собой. Может именно при свете смертных факелов нам блистает величие вечных нуменов. (Произносит молитву). Верую, Господи, помоги моему неверию! Верую во святую соборную и апостольскую церковь! (Шум, свист и т.д.)
  Председатель Бек: Объявляю перерыв на 20 минут. В продолжении этого перерыва прошу публику очистить зал. Окончание процесса вплоть до удаления суда на совещание будет происходить при закрытых дверях.
   Явление 2. Прокурор и комиссар смерти.
  Комиссар смерти: Говорил с Брусиловой, а она ничего, ни в одном глазу. Приятная женщина.
  Прокурор: Так. А чтобы не ошибиться, с нее и начните. Там ее какая-то дама ждет давно, она и помилование привезла. Ее свекровь что ли. Вот вы ее сейчас на свидание с ней и позовете. Бумажку о своем помиловании она получит в канцелярии. Я туда иду. Так не забудьте, как я сказал. (Уходит).
  Комиссар смерти: Слушаю, товарищ прокурор. Варя! Варя! Подь-ка сюда.
  Варвара Брусилова: Ну что тебе?
  Комиссар смерти: Что ты такая бледная? Небось страшно умирать-то?
  Варвара Брусилова ( смеется) : Не страшно. Такие как я не умирают.
  Комиссар смерти: И впрямь не умирают. Ты верно сказала.
  Варвара Брусилова: Потому во мне жизни много.
  Комиссар смерти: Много.Страсть как много. Я сам видел. А хочется жить-то? Ты правду скажи. Пойдешь за меня замуж?
  Варвара Брусилова: Замуж? Да ведь ты меня сейчас пристрелишь?
  Комиссар смерти: А ежели не пристрелю, пойдешь?
  Варвара Брусилова: Не пристрелишь? Вот как! Значит, ты меня спасти решаешься? Это интересно.
  Комиссар смерти: Да ответь же. Ежели не пристрелю, пойдешь?
   Пятый акт.
  Прокурор Лунин и комиссар смерти.
  Прокурор: Так вы и поступите, товарищ. Когда попрощаются и приговоренный пойдет в свою камеру, вы подойдете сзади и когда он не будет ожидать, выстрелите ему прямо в затылок. По возможности наповал. Чтобы не мучить человека зря ожиданием смерти. Да так, чтобы другие этого не знали и не боялись. Только Брусилову не пристреливайте, она помилована.
  Комиссар смерти: Вот как? Значит Варя помилована? Хорошо.
  Прокурор: Какая Варя? И почему Варя?
  Комиссар смерти: А, Брусилова, значит. Главнокомандующего дочь али там невестка. Помилована? Очень хорошо. А то я сегодня ночью с ней любовь имел. Важная баба!
  Прокурор: Любовь? Накануне смерти? С палачом?
  Комиссар смерти: А это часто. Почти каждая баба, которую пристреливают. Не знаю, перед смертью потешиться что ли им хочется, али мол все равно никто не узнает, а почти каждая.
  Прокурор: В жаное Виктора Гюго.
  Комиссар смерти: Я им себя жертвую. Старуха ли, дурнуха ли - все равно я себя жертвую, сыт вами досыта. А это какая-то особая. Уж на что я крепок, а до головокруженья, до темна в глазах.
   Явление первое. Брусилова и комиссар смерти.
   Варвара Брусилова: Не пристрелишь? Где тебе! Ты ведь раб прирожденный, недаром палач. Тебе да воли начальства ослушаться? Не верю. Не из такого ты теста испечен.
  Комиссар смерти: А вот возьму да и не пристрелю. Тогда пойдешь?
  Варвара Брусилова: И у тебя хватит духу? Да это романтично. Ganz Romantlich. Да ты герой. Ну что же? Спасай! А пойду ли? Да если в самом деле так станется, то конечно пойду. За такого героя, за такого самоотверженного не пойти? Конечно пойду. Не говоря ни слова. Пойду. Завтра же.
   Комиссар смерти: Стало быть, очень любовь сильная. То-то ты...
  Варвара Брусилова: Сильная, сильная, молй герой. Спасай меня только, завтра же обвенчаемся.
  Комиссар смерти: А побожись, что пойдешь. Перекрестись.
  Варвара Брусилова: Божусь и крещусь. Люблю героев. Грежу героями. В самом деле пойду.
  Комиссар смерти: Ну, ладно. Помни, что обещала. А тебя я вызвал на свидание. Тебя кто-то ждет. Кажись свекровь. Генеральша сама.
  Варвара Брусилова: Ну, что ей от меня нужно?
  Комиссар смерти: А вот сейчас узнаешь. Я пойду ее позову. Так помни, что обещала.
   Явление второе.
   Варя Брусилова и генеральша Брусилова.
   Генеральша: Варя, я привезла вам помилование.
   Варя: А кто вас об этом просил? Очень мне нужно ваше помилование!
   Генеральша: Не угодила? Умереть хочется? Не верю. Такие разговоры ведутся, пока смерть не близка. А как она покажет лицо, ее все боятся.
  Варвара: А я вот не боюсь. Да и самоубийства не жажду. А просто без вас обошлась. А вы вот навязываетесь со своими услугами. Все благодеяния и великодушия хоть отбавляй. Жизнь вы мне отравляете своим великодушием. Начиная с вашего тошного, ограниченного, прыщеватого сына. Чтобы его моим помилованием осчастливить. А я его не хочу, не хочу нипочем!
  Генеральша: Варя, я не заслужила подобного отношения. Не заслужила и наша семья, которая так радушно и любовно вас приняла. Не говорю уже о моем сыне, которого вы с такою злобою и так напрасно погубили. Бог вам судья.
  Варвара: И опять великодушие. Генеральская семья Брусиловых великодушно принимает в себя какую-то Тверитинову. Ваш сын инфантильный кретин.
  Комиссар смерти: Так, так ее! Ну, а замуж то ты за за меня пойдешь?
  Варвара: Пойду, мой прекрасный самец! Мой идеальный самец! Пойду, конечно пойду. Только как же теерь с моим спасением? Как ты собирался меня спасти? Выкрасть что ли? Как выкрасть? Скажи!
  Комиссар смерти: Да никак. А я просто сейчас узнал о том, что тебя помиловали.
  Варвара: Ах, вот как! Так просто! А я-то...
  Комиссар смерти: Ну, а замуж то ты за меня пойдешь? (Варя молчаливо повертывается и уходит. Он ей кричит вдогонку): Пойдешь? Ведь ты побожилась! (Входит прокурор).
  Прокурор: Товарищ, там много публики ждет. Начинайте прощание.
  Комиссар смерти: Слушаю. Сейчас. ( Через минуту входят с разных сторон муж и жена.)
  Генеральша: Для меня такая находка. Что, я не видала что ли настоящих мужчин. (Входит комиссар смерти). Вот хотя бы как этот.
  Комиссар смерти: Здравия желаю, ваше превосходительство!
  Генеральша: Кто это? Голос что-то знакомый.
  Комиссар смерти: А я в конюхах служил у вашего превосходительства.
  (Варвара берет его за руку и подводит к генеральше). Вот, рекомедую, избранник моего сердца. Вот, скажите вашему сыну, на кого я его променяла.
  Генеральша: Варя, но ведь ты все время меня морочила. Ведь это же простой мужик.
  Варя: А то генеральский сын. Куда же ваша демократичность девалась, которой вы всегда рисуетесь? Но он настоящий мужчина, он герой! Он спасти меня хотел - понимаете, с риском для своей жизни - разве это не мужской поступок? А ваше прозаическое помилование всему помешало. Вы как-то созданы чтобы все цветы жизни губить вашей пошлой прозой. Подавитесь вы вашим помилованием! Подавитесь! (Бросает ей бумагу в лицо).
  Генеральша: Варя, Варя! Да за что же это, за что? Ведь все же я вам добра хотела.
  Варя: Убирайтесь вы с вашим добром! Вон! Вон с глаз моих! ( Выталкивает ее. Генеральша уходит).
   Явление 3.
  Комиссар смерти вводит с разных сторон супругов Соколовых, а сам как-бы некоторое время молчит.
  Отец Василий: Ну, так как же, Маревна, умираем значит.
  Попадья: Значит так, пожили, посрамили себя, довольно.
  Отец Василий: Ну, так прощай, не забывай меня.
  Попадья: Больше то ведь некому. Детей нет. Я одна как-нибудь доскреплю. В просвирии пойду. Да и приход чай прокормит в память тебя. Ведь ты теперь вроде как мученик.
  Отец Василий: Не греши, не кощунствуй на старости лет. Какой я мученик. Исповеди и причастия перед смертью не удостоился.
  Попадья: Его святая воля. Только я все-таки на его милосердие уповаю. Простит он тебя. А за тебя и меня, грешную. (Плачут).
  Отец Василий: Ну, полно рыдать, старуха, а то я размяк. А смерть нужно встречать в твердости духа. Прощай. Уходи.
  Попадья: ( расплакалась): Прощай, мой голубчик, спасибо тебе за все, ангел мой пресветлый. Позволь тебе как иерею в ноги поклониться, а ты меня благослови по иерейски. (Долго плачут и прощаются. Он несколько раз говорит): Прощай же! Уходи! (Расходятся).
   Явление 4.
  Комиссар смерти впускает тем же порядком о. Вишнякова и его сына.
  Сын: Ну, батя, ты что же на суде упорствовал? За это тебя и расстреляют.
  Вишняков: И пускай.
  Сын: Да, вот пускай.
  Вишняков: Пускай, говорю. Не глядят глаза мои на это беззаконие. Не хочу видеть его и приобщиться к нему. А поведение мое на суде признано правильным. А вражки то мои ничего не узнали. Ну, а теперь прощайте. Сорокоуст закажите на 20-й и 40-й день. О панихидке не забывайте. В синодик на вечный помин запишите. А больше мне ничего не надо. Свидимся у Христа в пресветлом царстве, или куда он нас, Спаситель, определит. Прощайте. ( Тороплитво целует сына и уходит.)
   Явление 5.
   Тем же порядком. Добролюбов и его жена.
  Добролюбов: Вот смотри, куда меня завел Маркс.
  Жена: Да, вижу.
  Добролюбов: Ты подала Калинину заявление о помиловании?
  Жена: Да, я к нему ездила, да он меня не принял.
  Добролюбов: Он и Патриарха не принял. А ты к Калинину присматривайся. Да пожалостливее про меня расскажи. Упомяни - марксист мол. Единственный священник марксист мол во всей Москве. По недоразумению мол страдает и совсем безвинно. Калинин мужик хороший, а в марксизме может и не так уж тверд. Марксизм же штука мудрая, а Калинин простой мужик, его объегорить можно. Да в ножки Калинину поклонись, да не один раз, мужики это любят. А свой интеллигентный форс брось, он теперь никчемный.
  Жена: Ладно, спешу и исполню. О Боге бы надо вспомнить.
  Добролюбов: А уж нюни ты теперь зря разводишь. Прежде бы меня не умарксяла. Теперь надо расхлебывать. Поезжай к Калинину, слышишь! Да сегодня же! Сейчас прямо отсюда. Да в ножки то ему покланяйся, говорю тебе, мужики это любят. Ну, ступай. Нечего зря нюнить.
  ( Входят комиссар смерти и Лунин): Вы кончили?
  Добролюбов: А вы что?
  Лунин: Да уж очень скоро вы.
  Добролюбов: А что мямлить? Пускай у товарища Калинина помилование испрашивает.
  Лунин: Только поэтому? Напрасно.
  Добролюбов: Что напрасно?
  Лунин: А к Калинину ездить. Она ведь уже подавала ходатайство и ей отказано. Она только этого вам не сообщала.
  Добролюбов: Как отказано?
  Лунин: Так отказано.
  Добролюбов: Быть не может. Попадья, вернись, стой! ( Пытается убежать, но комиссар смерти его хватает).
  ( Жена поспешно уходит).
   Пауза.
  Лунин: Ну, что же вы?
  Комиссар смерти: Так что, товарищ прокурор, дозвольте спросить, где теперь Варвара?
  Прокурор: Какая Варвара?
  Комиссар смерти: Да Брусилова.
  Прокурор: Она домой уехала.
  Комиссар смерти: Она ничего вам не говорила?
  Прокурор: Ничего.
  Комиссар смерти: а что она завтра хотела со мной расписаться.
  Прокурор: С вами?
  Комиссар смерти: Да, что тут удивительного?
  Прокурор: Какая же она вам пара? Она генеральская дочка, изнеженная, взбалмошная, а вы простой пролетарий.
  Комиссар смерти: Вот это-то мне и лестно. Я у них в конюхах служил, а теперь я ее заставлю мне сапоги снимать.
  Прокурор: Не станет она вам сапоги снимать.
  Комиссар смерти: А любовь? За эту ночку мы очень крепко слюбимшись. Во как всласть ее скоротали. А все-таки она уехала? ( Прокурор смеется). А что вы смеетесь?
  Прокурор: Вы знаете, она завтра в Сухум отъезжает. Я ей сейчас пропуск подписывал. С каким-то архиереем Антонием. Очевидно эта барыня очень запах ладана любит.
  Комиссар смерти: Это прежде. А теперь со мной.
  Прокурор: Товарищ, охота вам этой бабе верить.
  Комиссар смерти: А как же? Ежели она в меня очень влюбимшись?
  Прокурор: Поймите, не такой уж вы красавец.
  Комиссар смерти: Не скажите. Меня бабье очень даже обожают. А все-таки она в Сухум едет? Ежели так, уж я ее, стерву!
   Явление 6.
   Впускаются Надеждин, его жена и дочь.
   Жена: Что это ты такой радостный? Помилование что ли получил?
   Надеждин: Наоборот! Радуюсь смерти. Радуюсь мученическому венцу. Чувствую, что этот день величайший из всех дней моих.
   Дочь: Это в Библии говорится.
   Надеждин: Плагиат! Пускай, дела не меняет. Но это так.
   Жена: Ты на ходулях держишься. Это не ко времени.
   Надеждин: Как не ко времени! Теперь это-то и надо. И что такое ходули, лишь бы они возвышали. А возвыситься то и необходимо.
   Жена: Ты неискренен. Ты сам себя подбадриваешь.
   Надеждин: О, тьмы низких истин мне дороже. А почему бы тебе меня не поддержать. Ты мешаешь мне себя подбадривать. Разве тебе нравится видеть меня трусом и плаксой?
   Жена: В этом настроении смерть стирает всякие румина. Она требует непреложной искренности.
   Надеждин: А почему ты подозреваешь, что я неискренен? И потом, смерть требует смотреть на нее и на жизнь свысока, и если я смотрю так, то я выше жизни и смерти и в этом мое бессмертие.
   Жена: Почему я подозреваю тебя в неискренности? Потому что знаю, что ты в бессмертие не веришь. Уж очень ты, Христофор Алексеевич, любишь позу и фразу. Они тебя и погубили.
   Надеждин: Они меня и возвысили. Ибо что ранее было позой, то теперь стало истиной. Но ради Бога, скажи мне, почему ты на предсмертное свидание пришла мне сцену делать? Почему я обязан разделять твое неверие?
   Дочь: В самом деле, мама, почему ты в такой миг смущаешь папу. Если он в такой миг так настроен, нужно радоваться, а не сцены делать. Ведь мы в последний раз его видим.
   Жена: Ну, я всегда виновата.
   Дочь: Милый папа! У меня нет слов утешения, да тебя утешать и не надо. Я всегда любовалась, как Каляев умирал радостно, а ты еще радостнее. Молю Бога, чтобы он подавил во мне ту крупинку неверия, которая так смущает маму, люблю тебя, горжусь тобой, ведь ты умираешь, как герой и как мученик. И такая смерть не есть проявление житейской слабости. Молю только о том, чтобы ты встретился со Христом.
   Жена: Так то так, а чем мы жить-то без него будем?
   Надеждин: Проживете. Бог не оставит. А теперь прощайте. Буду вас любить и за вас молиться в лучшем мире. Ибо любовь сильнее смерти и побеждает смертное. Прощайте. Христос воскреснет.
   Жена: Если бы я могла так сказать воистину.
   Дочь: А ты смоги.
   Явление 7.
   Комиссар смерти вводит Телегина.
   Телегин: А меня зачем вызвали? Кто меня может спрашивать?
   Комиссар смерти: А вот гражданка. ( Входит Иртеньева. Комиссар смерти уходит. Телегин вглядывается).
   Телегин: Простите, не узнаю.
   Иртеньева: Не мудрено, много лет прошло.
   Телегин: Ну, кто же вы? У меня ведь глаза старые.
   Иртеньева: А Ниночку Иртеньеву помните!
   Телегин: Боже мой, Антонина Владимировна, неужели это вы?
   Иртеньева: Я, мой голубчик. Вот как нас привел Бог свидеться. Помните "Лунную Сонату", ду Шуберта, шиллеровского Дон Карлоса?
   Телегин: Помню, помню, моя дорогая, все помню. Ведь если было хорошо в моей жизни, так только тогда.
   Иртеньева: Помните, как вы в народ ходили, собирались революционером сделаться?
   Телегин: Вы сразу куда-то пропали. А я попал в приход.
   Иртеньева: А у вас была женщина, которая вас любила? Были ли вы счастливы, по крайней мере?
   Телегин: Была у меня женщина. Она меня по своему любила. И я был счастлив не мещанским счастьем. Видите ли, Антонина Владимировна, семейная жизнь у всех прозаична, а у нас попов в особенности. Ведь нам попадьи самые некрасивые, самые засидевшиеся попадают. Приходом окрашенные. А вы? Разве я мог мечтать о вас? Ведь вы помещичья дочка. Но я вас не забывал. Я вас любил идеальною любовью, которую конечно скрывал и подавлял. Рано овдовел. Детей не было.
   Иртеньева: А я тебя любила всегда. Замуж не пошла, не потому, что жених не очень, а свое прекрасное чувство опошлять не хотела. Изредка приезжала тебя посмотреть в церкви, подальше.
   Телегин: А знаете, я вас видал, только не был уверен, думал мне чудится. Милая моя, дайте на вас наглядеться, дайте вас обнять.
   Иртеньева: Нет, не надо. Не опошляй прикосновением возвышенного чувства. Скоро ты перейдешь в мир духов. Я тоже за тобой последую. Снесем к престолу Всевышнего наше чувство во всей чистоте и красоте.
   Телегин: Вы страшнее Ромео и Джульетты. Господи! А я еще роптал, что не удостоился такой любви.
   Иртеньева: Ну, прощай. Умри бодро и достойно. Не унижай себя робостью.
   Телегин: Иди, я тебя благословлю, ведь я все-таки священник. (Входит комиссар смерти).
   Комиссар смерти: Ну, старичек, ты вероятно перед смертью помолиться хочешь, так молись.
   Телегин: Как, разве уж сейчас?
   Комиссар смерти: Сейчас. Уже все твои товарищи готовы. За одним тобой дело.
   Телегин: Ладно, сейчас. Господи, помяни рабу твою, Антонину. У меня молитвы нет. ( Комиссар смерти стреляет).
   Прокурор Лунин: Готов. Пустите родных., пусть забирают себе трупы. А что же этого? Где эта старушонка?
   Комиссар смерти: Старушонка то? А с ней там в ожидальне возятся, она умирает. Отравилась, говорят.
   Лунин: Ага, ну так отправьте его в общую могилу. Теперь все?
   Комиссар смерти: Все, товарищ прокурор.
   Лунин: Дайте остыть, а потом пригласите родственников взять трупы.
   Комиссар смерти: Слушаюсь, товарищ прокурор. А глядите ка, что я нашел. Эту серебряную чарочку. Вы ее мне подарите, я за упокой их выпью из нее. А тут крошки какие-то.
   Лунин: Да это же для причастия умирающих.
   Комиссар смерти: Это чашка, а это крошки причастия.
   Лунин: Ну что ж, я его воробьям высыплю. Пускай птички Божьи тоже тела Христова причастятся, может тоже в царствие небесное попадут.
   Комиссар смерти: Ну, а как Варвара?
   Лунин: Ищи ветра в поле! Не поймаете вы вашу Варвару. Ее теперь архиерей целует.
   Комиссар смерти: Ах, стерва! Ну ладно. Много ихнего брата ко мне лезут. Ну, так я пойду пускать родственников, пусть тела своих унесут.
   Лунин: А потом вы выметите.. весь сор вон. Всякий сор вон!
   Занавес.
  
  От публикатора.
  Пьеса "Попы" была написана Николаем Николаевичем Головановым в 1922. Она описывает Московский церковный процесс 1922 года. На этом процессе судили священников за противодействие властям при попытке власти изъять церковные ценности в пользу голодающим Поволжья. Многих священников, фамилии которых упоминаются в пьесе, расстреляли. Моему прадеду удалось избежать тюрьмы и ссылки, наверно ему просто повезло. Он был очевидцем страшного времени, которое стало известно лишь в конце 1980-х годов.
  Примечания.
  Архиепископ Кентерберийский - имеется ввиду Рэндалл Дэвидсон (1848-1930)
  "Чувствую, что этот день величайший из дней моих" - изначально эта фраза принадлежит пророку Илье в Третьей Книге Царств.
  "Тьмы низких истин мне дороже" - эта строка из стихотворения Пушкина "Герой" (1830) .
  Профессор Шпан - имеется в виду австрийский професор Отмар Шпан ( 1878 - 1950), социолог, экономист, сторонник германской идеи корпоративного государства.
  Даниэль Дефо был предан суду и троекратному стоянию около позорного столба за свое произведение "Кратчайшая расправа с диссентерами" , написанное им в начале 1700-х годов.
  Фокусник Бишоп - имеется в виду Ирвинг Бишоп ( 1856 - 1889), американский фокусник, использующий в своих фокусах элементы ментальной магии.
  Архиепископ Дионисий - имеется в виду преподобный Дионисий Радонежский ( 1570 - 1633), был архимандритом Троице-Сергиева монастыря в период польской интервенции в Россию в 1605-1610 годах.
  
  
  
  
  
  
  
  -
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"