Аннотация: Сборник коротеньких рассказов на разные темы
Февральские рассказы Сборник
Вячеслав Головнин
Завывательное устройство
Утро одного из первых дней февраля. Время около девяти. Мы спим. Мы – это я и жена. Жена уже на пенсии, а я тоже пенсионер, но работающий. А в данный период у меня образовалась небольшая передышка, благодаря зимним студенческим каникулам.
Итак, сквозь сон слышу какие-то странные звуки, доносящиеся с улицы. Прислушиваюсь. Похоже, что работает тяжелая техника и чистит нашу улицу от снега.
- Олеся? - спрашиваю жену, подозревая, что она уже не спит, а просто дремлет, - что за звуки, как ты думаешь?
- Какие звуки, - сонным голосом спрашивает жена.
- Ну, вот эти, - и я подвываю, стараясь им подражать. Что это завывает, как ты думаешь?
- Я думаю, что это у трактора, который снег убирает, включается специальное завывательное устройство, чтобы людей предупреждать.
На меня напал смех и сон окончательно слетел.
После завтрака мы пошли в магазин за продуктами и воочию увидели современную уборочную технику. На нашей улице работал огромный трактор с большущим ковшом, убирающий накопившийся за зиму снег в кузов недалеко от него стоящего грузовика. Когда набрав полный ковш снега трактор приближался к грузовику, то раздавался звук, который сегодня меня и разбудил. Я обратился к жене:
- Как ты думаешь, в каком месте у него запрятано это «завывательное устройство»?
Вдоволь насмотревшись на работу снегоочистительной техники, мы пошли вниз по улице к своей «Пятерочке», сопровождаемые далеко разносящимися звуками «завывательного устройства». Под нашими ногами похрустывал снежок, светило яркое солнце, стоял легкий морозец и в чистом прозрачном воздухе присутствовал неуловимый запах не такой уж и далекой весны.
Ижевск, 9 – 10 февраля 2018
Из сборника рассказов про Вовку.
Эти рассказы про Вовку Рябова я не раз слышал от моей жены, Олеси, и нет в них ни капли художественного вымысла. Понятно, что Олеся в них и соавтор мой и героиня этих рассказов одновременно и без нее они никогда не были бы написаны, как, впрочем, и рассказы из сборника «Жили-были».
Все истории с Вовкой происходили в дачный сезон и в нашем дачном поселке.
Знакомство
Был поздний сентябрьский вечер, шел одиннадцатый час и уже сильно смеркалось, когда в ворота кто-то постучал.
Олеся сидела на веранде и смотрела телевизор. Она уменьшила звук и крикнула:
- Кто там?
В ответ послушалась чья-то неразборчивая мужская речь. Олеся поняла только одно слово, картошка, которое кто-то за воротами произносил искаженно, что-то вроде этого: «кайтофка». Словно у него во рту было что-то, мешающее ему говорить.
Олеся встала и выйдя во двор, подошла к воротам. В ближней к воротам доске забора, как раз на уровне глаз, была дырка из-под сучка, и в эту дырку было удобно рассматривать стоящих перед воротами. Олеся заглянула в эту дырку и увидела молодую пару – юношу и девушку.
- Что вы хотите? – спросила Олеся громко, не открывая пока ворота.
- Мы картошку продаем, - ответила, на сей раз, девушка.
Олеся откинула защелку двери и открыла ее.
- Что же вы так-поздно-то. Вы ее кому продавать собрались, мышам что ли или совам?
- Почему мышам, - удивилась девушка, - людям, конечно.
На земле перед ними стояло большое ведро с верхом наполненное картофелем.
- Сколько просите за ведро?
Девушка назвала цену, которая по тем временам была небольшой и Олесю устроила. Уже смеркалось, и она наклонилась над ведром, чтобы рассмотреть картофель поближе. Хорошие ли клубни, не больные ли, да вообще, крупный картофель или мелкий. Но то что она увидела отвлекло ее от разглядывания картофеля.
На ногах у парня были ботинки, с подвязанными шнурками подошвами. И не только спереди, но и со стороны каблуков тоже.
- У тебя, что подошвы совсем отвалились что ли? – спросила Олеся парня.
- Парень кинул и ответил:
- Ага. Совсем.
Из этих двух простеньких слов он внятно произнес только первое. Второе слово прозвучало уже невнятно.
- Он что, постоянно так говорит, - спросила Олеся девушку.
- Ну, да. Это же Вовка Рябов, вы что не слышали про них?
Про семью Рябовых Олеся слышала. Это была большая семья, жившая на железнодорожной станции по соседству с их поселком. У супругов Рябовых было около десятка детей. Сколько их было точно, знала только мать. Родители постоянно ходили выпимши и жила семья очень бедно.
Олеся купила у них это ведро картофеля и отдавая им деньги и пустое ведро, сказала:
- Картошка у вас мне понравилась. Если у вас есть, то я куплю по такой же цене еще одно ведро.
- Сейчас мы принесем, - сказал Вовка. Олеся удивилась, что она поняла все, что он сказал, и ответила:
- Сегодня не надо. Поздно уже. Приходите завтра. Но не раньше одиннадцати утра. Раньше придете, все равно не открою. Поняли?
Дети закивали и, забрав ведро и деньги, ушли.
А на следующее утро ровно в одиннадцать раздался стук в ворота. Открыв дверь, Олеся увидела улыбающегося во весь рот Вовку с ведром картошки. Так Олеся познакомилась с местной достопримечательностью – Вовкой Рябовым.
Ижевск, 10 – 11 февраля 2018.
Врачебная ошибка
Наверное, стоило эту историю назвать самой первой историей про Вовку Рябова, потому что именно после этой истории он и стал интересен, поскольку стал отличаться от других людей.
Вовка вместе с родителями жил на небольшой железнодорожной станции, на которой поезда останавливались чрезвычайно редко. Строго говоря, останавливался на этой станции, да и то не больше, чем на пару минут только рабочий поезд. Так окрестный люд называл поезд, привозивший рано утром в город на работу жителей, живущих вдоль этой железнодорожной ветки, а по вечерам, после рабочего дня развозил их обратно по станциям и полустанкам.
Остальные поезда проносились мимо этой станции даже не притормаживая. Но будочка с железнодорожником была и каждый проходящий поезд он встречал со своим желто-полосатым жезлом. Лично для меня всегда останется секретом, когда они свой флажок, намотанный на древко жезла развертывали, а когда нет. В детстве мне тоже довелось прожить пару лет на станции, и железнодорожник постоянно гонял нас, окрестных мальчишек от железнодорожного полотна. Мы считали его злодеем, раз он не позволял нам прокатиться на подножке товарного вагона от одного конца станции до другого. На нашей станции тоже далеко не каждый поезд останавливался, но хотя бы притормаживал, сбрасывая ненадолго скорость, чем мы и пользовались, если дежурный по станции зазевается и вовремя нас не прогонит. Главное здесь было не зевать самому, потому что сразу же после прохождения станции локомотивом, он начинал резко набирать скорость. Пропустил этот момент и все, прыгать на скорости уже страшно, приходилось ехать до следующей станции и не всегда удавалось вернуться домой с таким же комфортом, с каким уехал. По шпалам, да километров 10, это было частая альтернатива поездке на поезде и расплата за «покатушки».
Кажется, я увлекся и несколько ушел в сторону. Вовке Рябову было пять лет, когда в тот самый момент, когда он стоял на насыпи, пропуская идущий в город утренний рабочий поезд, он, переступая ногами на щебенке насыпи качнулся вперед и прямо лбом протаранил притормаживающий локомотив.
Поезд в этот момент шел уже очень медленно, как раз перед самой остановкой, но Вовке хватило. Лицо его было залито кровью, когда выскочивший на насыпь машинист подхватил его. Не мешкая, он вместе с Вовкой забрался обратно к себе и дав гудок, тронулся, набирая скорость. До города от станции 15 минут на поезде. О Вовке машинист сообщил дежурному по рации и на первой же городской остановке Вовку встретила скорая помощь.
Вовкиной матери, Тамаре, сообщили сразу же, но она на этот же поезд естественно не успела, поэтому в город пошла пешком. Пока дошла, пока выяснила, куда увезли ее сына – прошло полдня. Вовку прооперировали в железнодорожной больнице, зашили шов на лбу. Остатки этого шва украшали Вовкин лоб в течение всей оставшейся жизни. Короче, когда Тамаре предъявили сына, то голова у него была замотана и перемотана бинтами, из-под которых выглядывали только глаза. Нос тоже был перевязан, видимо был разбит.
Хирург, проводивший операцию сказал Тамаре, провожая ее в палату к сыну:
- Вы, мамаша, не расстраивайтесь. Все закончилось благополучно. Не каждому удается пободаться с поездом и остаться в живых. Вашего сына удалось спасти. Но не все так радужно. Осталось одно последствие. Ваш сын жив, понимает окружающих, но у него, кроме физических повреждений, был психологический шок. Это так называемый посттравматический шок. Короче, ваш мальчик не будет больше говорить и останется немым на всю оставшуюся жизнь.
Тамара слушала хирурга и кивала головой на ходу. Доктор остановился перед дверью в палату и сказал:
- Я прошу вас вести себя спокойно, держите себя в руках, сами не расстраивайтесь и мальчика не расстраивайте. Ему сейчас категорически нельзя расстраиваться. Ему нужно спокойствие и любовь. Ребенку нужно знать, что его любят. Ни в коем случае нельзя сейчас ребенка ругать. Вы меня поняли?
- Хорошо, хорошо, - ответила Тамара, - я все поняла, не беспокойтесь.
Хирург открыл дверь, и они зашли в палату. Палата была двухместная, но одна кровать пустовала, а на второй лежал Вовка. Врач подошел к кровати и сказал мальчику:
- Встречай герой, к тебе мама пришла.
Вовка чуть повернул лежащую на подушке голову и, увидев мать, сказал:
- А…а, пошла на &&&.
Доктор наклонился над Вовкой и, вглядываясь ему в глаза, спросил:
Хирург выпрямился и, положив руку на плечо Тамаре, сказал виноватым голосом:
- Кажется, я ошибся. Ваш сын будет говорить.
Тамара молча глядела на сына и счастливо улыбалась.
Ижевск, 11 февраля 2018
Йось
Олеся работала на огороде, когда услышала встревоженный голос Вовки Рябова:
- Оля, йось, йось, Оля.
Еще когда Олеся брала Вовку на работу, то она долго пыталась научить его правильно говорить ее имя, но у Вовки не получалось. Зато хорошо получалось выговаривать короткое имя – Оля. И Олеся смирилась, хотя очень не любила, когда кто-нибудь путал и называл ее Ольгой.
- Какой еще еж? – крикнула она Вовке, который стоял около ворот и подглядывал в щель между досками.
- Вовка оторвался от ворот и повернув голову к Олесе, снова громко крикнул:
- Да не йось, а йось. Йось это, йось. И Вовка замахал руками, пытаясь что-то изобразить.
Олеся была слегка не в духе и поэтому она зашагала по направлению к Вовке и воротам, собираясь не разводя политесы разобраться со всеми ежами поселка, даже если они там забастовку устроили, как шахтеры на Васильевском Спуске.
Она подошла к воротам и, не разглядывая предварительно в щелку на предмет кого там принесло, она резко открыла дверку ворот и по инерции сделала шаг вперед …
И оказалась нос к носу с лосем. Его голову украшали большие рога, он поднял ее принюхиваясь, и потянулся вслед за своим носом прямо к лицу Олеси.
Вовка, стоящий рядом, в одном шаге сзади Олеси нагнулся, подобрал с дорожки камешек и кинул его в лося, метя ему в глаз. Лось подпрыгнул. Эта фраза ничего вам не скажет, дорогие читатели. Наверное, это надо видеть подпрыгивающего лося. Он выпрыгнул мгновенно и сразу метра на полтора над землей, так что его копыта оказались на одном уровне с лицом Олеси. Далее, прямо в воздухе лось совершил поворот на 180 градусов, словно это вертолет. При этом его копыта мелькнули перед лицом Олеси так быстро, что она не успела даже голову откинуть или отпрянуть с этого места. Приземлился лось на все четыре ноги сразу и в паре метров от того места, на котором был миг тому назад, после чего кинулся с дороги вниз под обрыв, продираясь сквозь кусты и огибая большие деревья, достигнув берега речки в два огромных прыжка, затем с ходу прыгнул в речку и поплыл на другой берег.
Олесина дача стояла на крайней к речке улице, и чтобы попасть на нее нужно было преодолеть довольно крутой спуск по обрыву, глубиной пять или шесть метров.
Олеся, вмиг побледневшая, повернулась к Вовке:
- Ты что делаешь, засранец? Он же меня чудом не прибил.
- Я испугался Оля. За тебя. Он тебя хотел укусить, я видел.
Олеся, потихоньку отходя от происшествия, махнула на него рукой в прощающем жесте и подошла ближе к обрыву, выглядывая лося.
А лось между тем уже скрывался за поворотом реки и мысом. Лось плыл против течения вверх по реке. Через минуту его уже не было видно.
- Быстро эти йоси плавают, - раздался за спиной Олеси восхищенный Вовкин голос.
- Сам ты Йось, - оглянувшись на него, сказала Олеся и засмеялась.
И уже шагая по своему огороду, возвращаясь к брошенной работе, сказала себе вполголоса:
- Похоже, сегодня у меня второй день рождения.
Конец этой истории Олеся услышала через два года, да и то совершенно случайно. Рассказывала одна женщина на автобусной остановке, с которой жители поселка ездили в город на маршрутке.
Оказалось, что лось выбрался на тот же берег, с которого спрыгнул в реку, но там, где берег был пологий. И оказался на участке «нового русского». Лось побродил по участку, все осмотрел и направился на выход. Около ворот сидели два охранника и о чем-то тихо и мирно беседовали. Как подошел лось, они не слышали.
Зато увидели и сначала не поняли, что это? Спустя какое-то время один из охранников понял, что их посетил лось и с громким криком кинулся в охраняемый дом. Как он потом говорил, что кинулся за ружьем. У хозяина была «Сайга». Лось проводил его взглядом и не обращая внимания на второго охранника, подошел к воротам, постоял пред ними несколько секунд и прыгнул, легко перемахнув двухметровое препятствие. И ушел в лес.
Ижевск, 11 февраля 2018
Оставшиеся рассказы взяты из сборника «Жили-были или семейные истории»
Шпроты, стихи и шляпа
Дело было в последний день уходящего 1953 года. Мама Олеси, Александра Сергеевна, была занята на кухне приготовлением праздничного ужина. Василий Григорьевич, отец Олеси, читал ей поэму Твардовского «Василий Тёркин». Он очень любил эту поэму и часто читал ее Олесе, даже еще когда она была совсем маленькой. Бывало возьмет книжку в руки, откроет ее на какой-нибудь главе и спрашивает дочку:
- Почитаем сегодня третью главу?
Олесе не нравился Теркин, но сказать это отцу она стеснялась, не хотела его обидеть. Поэтому, послушав две-три минуты она громко говорила:
- Писать хочу.
Поневоле приходилось Василию Григорьевичу откладывать поэму в сторону и заниматься более прозаичными делами.
Вот и сегодня, ей совершенно не хотелось слушать ни Теркина, ни стихи о колокольчиках, которые, кстати, ей тоже не нравились, и она стремилась улизнуть к маме. Там сейчас было намного интереснее.
- Олеся, - сказал дочке папа, - вот ты только послушай, как красиво написано:
Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда.
Кому память, кому слава,
Кому темная вода, -
Ни приметы, ни следа.
Но, когда он оторвался от книжки и поднял голову, то дочки не обнаружил, она все-таки сбежала к маме на кухню. Там ей выдали кусочек теста, и она увлеченно что-то лепила.
- Шура, - сказал Вася, - пока никого нет, я здесь посижу с краюшку, за большим столом, рюмочку другую выпью. У меня тут и закусочка есть. Ты мне шпроты разрешишь открыть?
Василий Григорьевич, отец Олеси, болел туберкулезом и лежал в тубдиспансере. Но на Новый Год его отпустили домой, строго настрого предупредив, чтобы он соблюдал правила гигиены для больных туберкулезом: кушать отдельно от других членов семьи, иметь свою посуду и помнить, что он несет опасность для окружающих. Все в семье Олеси об этом знали и привыкли жить рядом, соблюдая эти немудреные правила.
- Конечно, Вася, выпей. Пара рюмочек тебе не повредит. Не забудь только закусывать.
Василий Григорьевич достал припасенный заранее четвертушку водки с залитым сургучом горлышком, отбил сургуч ножом, вытащил пробку и налил себе первую рюмку. Затем открыл шпроты. По тем временам – деликатес и дорогая закуска. Обычно, Александра Сергеевна покупала одну баночку на всю семью и поручала Олесе выложить шпроты аккуратно на блюдце, и разложить красиво.
Вот и в этот раз, Василий Григорьевич чистой вилкой выложил себе на блюдце несколько рыбок и отодвинул банку с оставшимися шпротами в сторонку.
Через некоторое время Олеся с мамой услышали любимую песню Василия Григорьевича, которую он любил напевать, после рюмочки:
«Давай, Катя, с тобой переменим всю жизнь на роскошную жизнь городскую?
Вот куплю тебе я темно-синий костюм и куплю тебе шляпу с полями!»
(Желающие могут ее послушать вот здесь: http://muzikarus.ru/mz-song/narodnaja-pesnja_pro-katu-i-andreja)
Прошло с полчаса, и мама сказала, выходя в большую комнату:
- Вася, давай на стол накрывать. Скоро наши подойдут, и все голодные.
Через некоторое время, мама спросила:
- Вася, а что-то я шпроты не вижу. Ты куда банку дел?
- Шура! Прости меня, пожалуйста, задумался я и не заметил, как все съел.
- Как все съел? – всплеснула руками мама, - я же на всех купила.
А Олеся, подражая маме, взмахнула ручонками и с мамиными интонациями спросила:
- Ты съел все шпроты? Как ты мог? Я же не успела их на блюдечко выложить.
Она с укором посмотрела на папу и вдруг неожиданно для родителей, с непостижимой взрослыми, своей детской логикой, сделала вывод:
- А вот Василий Теркин всю банку никогда бы не съел.
А мама с папой переглянулись и почему-то громко стали смеяться.
Ижевск, 9 – 10 февраля 2018
Рыбка
- Что это за рыбка на твоем столе, - спросил я как-то Олесю.
- А я, что, не рассказывала тебе о ней? – задала она мне встречный вопрос. Вот эта любимая ее манера, отвечать вопросом на вопрос и, заставляющая меня подозревать, что среди ее предков явно затесалась иудейская кровь.
- Не помню, - честно ответил я.
- Ну тогда слушай, - ответила Олеся.
(Далее идет рассказ Олеси, который я записал, практически ничего не меняя и не приукрашивая.)
- Дело было в начале 1954 года. Только что встретили Новый Год и папе нужно было возвращаться в тубдиспансер. Он собрал свои бритвенные и письменные принадлежности и спросил у меня:
- Олеся, ты мне не отдашь свой красненький чемоданчик?
У меня был такой среди игрушек. Когда его покупали, в нем лежала какая-то игрушка или даже комплект игрушек. Чемоданчик мне было не жалко, и я с легкостью отдала его папе.
- Ну, вот, другой разговор, - сказал папа, застегивая чемоданчик на защелку, - у меня как раз все, что мне нужно, в него и вошло. И бритва, и помазок со стаканчиком, и авторучка моя с флаконом чернил, и даже записная книжка уместилась.
Он повернулся к Олесе и погладил ее по головке:
- Спасибо, тебе, Олесенька.
- Пожалуйста, папа. А поплевашка твоя сюда не вошла?
- Я ее в кармане ношу, - ответил папа.
Он встал, походил по комнате взад и вперед, вспоминая, наверное, не забыл ли еще чего, и снова обратился ко мне:
- У меня к тебе будет еще одна просьба, Олесенька. Ты подари мне какую-нибудь свою игрушку. Я ее на тумбочку положу и буду тебя вспоминать.
Я задумалась. Игрушки у меня были, но не сказать, чтобы их было много. Каждая была на счету. У каждой было свое место. Тут у меня был полный порядок.
- Что же ему отдать, - задумалась я. Думала, думала и придумала:
- Папа, а возьми моего Петрушу. Его можно повесить над кроватью на гвоздик.
Петрушей была большая кукла с шутовским колпаком на голове и размалеванным лицом клоуна. На нем был одет клоунский наряд.
- Нет, Олеся, он не подойдет. Это слишком большая кукла. Она моих медсестер пугать будет. Мне бы что-нибудь маленькое. Вот подари мне рыбку. Она ведь у тебя не одна?
Рыбок у меня было три. Они были одинаковые и очень красивые. Черные глазки по обеим сторонам, приоткрытый ротик. Зеленая головка, желтые бочка, плавно переходящие в красный раздвоенный хвостик. Брюшко было сделано плоским, и рыбка устойчиво лежала на столе. Ее можно было поворачивать. Если смотреть на нее вдоль ее оси, то рыбка походила на подводную лодку. Я выстраивала из своих трех рыбок подводную армаду, которую направляла в море топить немецкие подлодки и сопровождать наши караваны. Мамин брат, дядя Павлик воевал на Северном флоте морским летчиком и часто рассказывал об этом. Короче говоря, рыбку мне было жалко.
- Может быть возьмешь зеленый треугольник из мозаики? – спросила я папу.
Папа отказался.
- Понимаешь, Олеся, этот кусочек из мозаики он безликий и лишен индивидуальности. А вот рыбка твоя, как смотрю на нее, так сразу тебя вспоминаю.
- Ну, ладно, бери, - я протянула ему рыбку.
Отец положил ее в красный чемоданчик, быстрее убирая ее с моих глаз. Он видел, что я тяжело с ней рассталась.
- Я ее на тумбочку положу, - сказал папа.
Я занялась другими своими игрушками и, чтобы никому не мешаться, залезла с ними под стол. Там было мое любимое место. Со стола свисала скатерть, почти до самого пола и у меня там было навроде своего угла. Меня никто не видел, а я всех слышала.
Вскоре пришла мама и папа ей сказал:
- Вот, Шура, я скоро выздоровею, мне из Москвы новое лекарство прислали. Оно обязательно поможет. И я допишу свою диссертацию и стану профессором. Потом я куплю тебе беличью шубку, и мы каждый вечер будем гулять по Советской. (Улица Советская, бывшая Троицкая – центральная улица нашего города в те времена.) Представь, какой красивой парой мы будем смотреться со стороны. Ты, такая красивая, в беличьей шубке, а я профессор и со своей сединой.
Мама слушала очень внимательно и молчала. Потом папа сказал:
- Олесе постарайся купить новую шубку, из старой она уже выросла.
- Я постараюсь Вася, - ответила мама.
В комнату зашли брат и старшая сестра. Тогда папа сказал слова, которые я запомнила на всю оставшуюся жизнь:
- Послушайте меня дети мои и Нине передайте. Если кто из вас будет Олесю обижать, я вас и оттуда достану. Чтобы не сметь из нее прислугу делать и нянечку для своих детей. Понятно?
Я уже не помню, что они тогда папе говорили. Но приходилось потом иногда напоминать им эти папины слова.
Потом за папой приехала скорая помощь и увезла его обратно в тубдиспансер. Через неделю маме удалось купить мне кроличью шубку, и мы собрались к папе показать обновку.
Когда мы приехали в больницу и нас пропустили в вестибюль, то мама сказала мне:
- Видишь лестницу? Иди туда и смотри наверх, оттуда должен папа прийти. На ручки ни в коем случае не просись. Ему врачи категорически запретили поднимать тяжелое, а ты уже пуд весишь. Ты поняла меня, Олесенька?
- Да, мама, - ответила я и пошла к лестнице. С меня мама сняла только шапку и варежки, а шубку оставила.
Я уже подходила к лестнице, когда вдруг увидела папу. Он уже почти спустился и ему оставалось пройти несколько ступенек. Увидев отца, я мгновенно забыла все мамины наставления и закричала:
- Папа, папа, а мне мама шубку купила!
И я побежала навстречу, а папа, спустившись с лестницы успел сделать шаг навстречу мне, поймал меня и вдруг неожиданно для всех подхватил меня на руки.
В вестибюле закричали все, кто там был. Мама, врачи, медсестры. А я испугалась и обхватила отца за шею. Папа осторожно поставил меня на пол, и я отпустила его.
Больше живым я его не видела. Папа умер через неделю после этой встречи. Мой красный чемоданчик с рыбкой домой принесла мама, которая последние папины дни провела рядом с ним, у его кровати.
Олеся замолчала, потом добавила:
- Это единственная вещь, оставшаяся у меня от него, если не считать еще пары писем.
Ижевск, 11 февраля 2018
Блоха
Должен предупредить читателя, что это не фэнтези и не выдуманная история. А как пишут в таких случаях, история, основанная на реальных событиях.
Однажды Василий Григорьевич пришел домой возбужденно-радостный.
- Шурочка, - крикнул он с порога, - мне сегодня позвонил Ковальчук, это мой товарищ, с которым мы вместе в Москве работали, ну я тебе рассказывал, ты должна помнить. Так вот, он на партийную работу перешел и сейчас работает в Наркомате иностранных дел. Представляешь, он предложил мою кандидатуру на пост помощника посла в одну зарубежную страну. Правда в какую именно, пока не сказал, говорит, что это секрет. Сказал: «Придет время, узнаешь». Предупредил меня, чтобы я был готов. Сейчас Москва данные на меня затребует, характеристику и прочее.
Через неделю в дом Василия Григорьевича провели телефон, по тем временам редкость необычайная. Жил он в родительском доме, занимая в нем одну комнату с печкой вместе с женой и тремя детьми. Две старшие девочки семи и девяти лет и полуторагодовалый сын.
С тех пор, в доме часто раздавались телефонные звонки. Почти каждый день звонили из Москвы, из НКИДа, и требовали то срочно выслать какую-нибудь бумагу, то ответить на вопросы.
Прошел месяц и после праздника 1 мая, Василию Григорьевичу сообщили примерный срок, когда его вызовут в Москву.
- Шурочка, - сказал Вася, - пора продавать потихоньку ненужные вещи, а то в спешке или задешево отдадим, или вообще бросим.
И они начали продавать мебель и кое – какие вещи, которые все равно не могли взять с собой. Так прошел еще месяц и наступил июнь 1941 года. Семья сидела уже практически на чемоданах. Уже был назначен день отъезда и куплены билеты на поезд. Наступила последняя ночь в родительском доме. Назавтра запланировано отбытие в Москву. Телефон домашний уже сняли и увезли.
Шурочка с Василием долго не могли уснуть и забылись тревожным сном только к утру. Уже и светать начинало.
Василия разбудил крик жены. Он резко сел на кровати. Жена лежала без сна с открытыми глазами и зажитым руками ртом.
- Шурочка, что случилось? Приснился нехороший сон?
Шурочка закивала головой. И, с видимым усилием оторвав руки от рта, она сказала:
- Вася, мне приснился ужасный сон. Я никуда не поеду, и детей не отдам.
- Успокойся, Шурочка, расскажи подробно, что тебе приснилось.
- Да, Вася. Сейчас.
Она несколько раз глубоко вздохнула и начала рассказывать свой сон.
- Приснилась мне, Вася, карта СССР, большая пребольшая. Как ее изображают в географических атласах. Куда посмотришь, она в этом месте начинает увеличиваться и приближаться к тебе. Я обратила внимание на черноту слева. Присмотрелась, а там за нашей границей, где должна быть Польша, там все как чернилами залито. И ничего не видать. И вдруг из этого чернильного пятна выскочила блоха, сама такая же черная. Прыгнула она на нашу территорию и за ней чернота эта поползла. Она еще раз прыгнула, чернота за ней ползет и всю нашу территорию позади блохи заливает чернилами. Вот она уже до Минска допрыгала и дальше пошла прыгать. Чернота до Смоленска дошла и к Москве покатилась. Вася! Мне так страшно!
Шурочка опять зажала рот руками, в ее больших красивых слегка раскосых глазах стояли слезы. Она опять сказала, обращаясь к мужу с мольбой в голосе:
- Васенька, миленький, нельзя нам уезжать. Уедем – все погибнем.
Нужно отдать должное Василию Григорьевичу, раздумывал он недолго. Жене он поверил сразу, да и раньше, было в их совместной жизни пара значимых моментов, когда она оказывалась права, поэтому к ее сну отнесся очень серьезно.
- Я согласен с тобой, Шура. Обещаю тебе, что мы никуда не поедем.
- Правда, Вася, ты обещаешь?
- Обещаю, Шура, не беспокойся. Но будь готова к тому, что наступают очень тяжелые времена. Нам и здесь, на родине, придется очень несладко. Лето мы как-нибудь переживем, а вот как зиму зимовать будем, даже не представляю. Огород-то нынче не садили. Вот как мы без картошки зимой жить будем?
- Почему, Вася, огород не садили? Я посадила огород, все, как обычно.
- Когда ты успела, Шура? И зачем?
- В мае, сразу после праздника и начала. Сначала картошку посадила. А зачем? Ну, я подумала, а что земля пустовать будет? И урожай с нашего огорода все равно же родственникам достался бы, лишним не был по-всякому.
- Шура!? Ты, что одна все делала? И копала, и садила?
- Ну, да, Вася. Тебе же некогда было. Ты и так, вон, как белка в колесе крутился.
- Мебель, зато успели продать и почти все зимние вещи.
- Ну, так что же. Придется какое-то время без мебели жить. А до зимы еще далеко, дети вон все равно растут, так или иначе им все снова пришлось бы покупать.
Так они и встретили рассвет. А через две недели грянула война. И все пошло по сценарию Шурочкиного сна.
В первый же день войны за Василием Григорьевичем приехала машина из военкомата и забрала его. В следующий раз Шурочка увидела его только через месяц, когда он успел забежать домой буквально на минуточку, отдать жене немного продуктов и денег. Василия Григорьевича мобилизовали на проектирование ветки железной дороги, которая была включена в объекты стратегического значения. И только через полгода, уже ближе к новому году, Василий Григорьевич опять стал ночевать дома.
Вот такая история, произошедшая в семье, в которой через семь лет появилась моя жена, Олеся, которая, собственно и рассказала мне ее.