Аннотация: Из сборника "Жили-были или семейные истории"
Ремень
Вячеслав Головнин
Ремень
Нина, перед поворотом на улицу Ленина, на которой стоял их дом, загадала: «Если окна будут темными, то это будет означать, что папа еще жив». Она повернула и посмотрела вдоль улицы, уходящей вниз по склону холма. С этого места их дом был уже хорошо виден и все его окна были освещены.
Василий Григорьевич умер глубокой ночью и рядом с ним до самого последнего вздоха была Шурочка, жена и мать его четверых детей. Врачи вызвали её два дня тому назад и предупредили, что муж у нее умирает. Она успела отбить телеграмму дочери, Нине, которая после окончания техникума попала работать по распределению в соседний город.
Из тубдиспансера Василия Григорьевича привезли в тот же день, 12 января 1954 года. Занесли в дом и положили на обеденный стол, больше было некуда. Шура вместе с тетей Соней – старшей сестрой Василия, обмыли его и одели в единственный костюм, в котором он ходил на работу еще до своей болезни. Василий Григорьевич лежал на спине, вытянувшись во весь рост. Руки лежали, сложенные на груди и прижимали иконку, которую, по христианскому обычаю, закрепила покойному тетя Соня.
Шура была моложе мужа на 10 лет, и на 18 лет младше своей золовки Софьи, поэтому неудивительно, что, выйдя замуж в 17 лет, она про себя называла ее тетей Соней.
На ступни покойного натянули носки и обули в летние туфли. Еще когда брюки на него надевали, то обнаружили, что ремня поясного нет. Точнее ремешок был, которым он пользовался последнее время, но был старый, и весь какой-то истертый и потрепанный. В общем, страх божий, а не ремень. Мама с тетей Соней посоветовалась и решила обойтись без ремня.
- Ему там все-равно некуда ходить, так что и брюки спадывать не будут, - сказала ей тетя Соня. – Прикроем полами пиджака и не будет видно, что ремня нет.
Шура согласилась и Василия Григорьевича так и похоронили, без ремня.
Отпевали его в Троицком соборе, куда покойного отнесли на руках. До революции улица Советская – центральная улица нашего города в то время, называлась Троицкой и на всем своем протяжении длиной около километра, имела штук пять церквушек и два собора. Один собор назывался собором Александра Невского, а второй – Троицким. После революции оставили только Троицкий собор. В Александро-Невском соборе устроили кинотеатр, а остальные церкви просто и без затей снесли.
К слову сказать, в городе до революции был огромный собор, имеющий высоту 67 метров, построенный на деньги оружейников нашего города и в честь архангела Михаила, святого покровителя великого князя Михаила Павловича, бывшего начальника всех оружейных заводов Российской империи. В 1937 году большевики его разрушили с целью использовать каменную кладку для построения медицинского института. По городу ходили слухи, что хватило только на закладку фундамента, остальное пришлось выбросить на свалку, как строительный мусор.
С последнего места работы Василия Григорьевича прислали машину, украшенную еловыми ветками. С машиной прислали много горшочков с примулами. Их расставили по всей комнате, вокруг стола и на полу, а потом увезли на кладбище.
Василий Григорьевич работал начальником отдела крупного предприятия и оставил у людей хорошую память о себе. Несмотря на свирепые январские морозы, а в день похорон было ниже тридцати градусов, на похороны пришло много народу. Очень много. Дом их стоял на улице Ленина, бывшей Церковной (вот ведь пришло кому-то в голову идея переименования улицы Церковной в улицу имени Ленина, впрочем, впоследствии ее еще раз переименовали и сейчас она носит имя Вадима Сивкова) на сотню метров ниже улицы Советской. И все это пространство было заполнено народом.
Как все же часто в жизни переплетаются судьбы людские, какими ниточками они бывают связаны. В молодости, Василий после окончания гимназии поехал поступать в Петроградский политехнический институт и провалил вступительные экзамены. Как он сам потом рассказывал Шурочке, одет он был очень плохо, а старая Петербуржская профессура принимала «по одежке» и на экзамене его тривиально завалили. Вася написал письмо, и никому ни будь, а самому Ленину и вскоре получил из Петроградского политехнического института приглашение прибыть на повторные экзамены.
Оказалось, что его письмо из канцелярии Председателя Совмина было отправлено в политехнический институт с резолюцией самого Ленина с просьбой принять экзамены у товарища, пожаловавшегося на пристрастное к нему отношение. Василий приехал в Петроград и на этот раз успешно сдал экзамены и был зачислен на первый курс.
Институт Василий окончил без единой тройки и с одной единственной четверкой. Все остальные оценки были пятерки. Впрочем, как Василий учился в политехе – это поучительная история достойная отдельного рассказа.
А сегодня, Василия Григорьевича провожали в последний путь, вынося его на руках из дома по улице имени Ленина и далее до Троицкого собора по улице Советской, откуда, уже после отпевания, на грузовике, отвезли на Восточное кладбище, где и состоялись его похороны.
Из-за сильного мороза младшенькую дочку Василия Григорьевича, пятилетнюю Олесю на похороны не взяли и она, чтобы никто не видел ее слез залезла в собачью будку, к Снежку, так звали их дворовую собаку. Это было одно из любимых ее мест, впрочем, маме ее это было прекрасно известно. Вот и в этот раз, мама вытащила дочку из будки и отправила к соседям, которых она попросила приютить ее на время похорон. В тот день многие пришли с кладбища помороженные. Старшая дочь Шуры, работающая учительницей математики в школе, пришла с отмороженными щеками. Второй дочери, Нине, которая приехала рано утром в день похорон, тоже пришлось растирать руки и ноги от обморожения.
На поминках Шура рассказала, как ее Вася любил держать на коленях свою младшенькую Олесю и говорил, гладя ее по головке и целуя в макушку:
- Эх, макушка-то на боку, счастье мимо пройдет. Бедная девочка.
Через три дня после похорон к Шуре во сне пришел Вася. Он зашел в дом, прошел в комнату и сел за все тот же обеденный стол. Шура села рядом.
- Ну, как ты там, Вася, - спросила его Шура.
- Все хорошо, Шурочка. Возникла только одна проблема. Ты похоронила меня без брючного ремня, и я там никуда даже выйти не могу, брюки спадывают. Ты уж купи мне, пожалуйста, ремень и как-нибудь передай его мне.
Тут мать проснулась и заревела. До утра уже уснуть не могла. После завтрака она, накормив и проводив детей – сына в школу, а старшую дочь на работу, отвела Олесю к тете Соне, а сама пошла в магазин и купила красивый кожаный ремешок.
С деньгами у Шуры было очень трудно, но она посчитала, что это не тот случай, когда можно было сэкономить на покупке. За полгода до кончины, Васю перевели на инвалидную группу и пенсию ему положили маленькую, по сравнению с той зарплатой, что была у него до болезни. А сама Шура после рождения Олеси, на работу уже не вышла. Вася тогда уже хорошо зарабатывал, да и Шура подрабатывала шитьем в люди.
После магазина Шура зашла к тете Соне за Олесей, рассказала ей о своем сне и показала ремешок, который она купила для своего Васи.
- Как ему ремешок-то передать? – спросила она тетю Соню.
- Иди с ним в церковь, - ответила ей тетя Соня, - и отдай нищему. Имя мужа обязательно скажи. Фамилию говорить не надо. Так и скажи ему, что передаю через тебя мужу своему покойному, Василию, ремень брючный. И все, не забудь после этого перекреститься.
Перед походом в церковь Шура испекла рыбный пирог. Тогда в городе только-только стала появляться морская рыба – ледяная, зубатка, камбала. Шура купила ледяную, помнила, что Васе она особенно нравилась.
Взяв кусочек пирога и ремешок, Шура пошла в Троицкий собор, купила свечку, поставила ее на поминальный стол, перекрестилась и вышла на крылечко. Около собора нищие были, в основном старухи почему-то. Впрочем, был и мужичок, к которому Шура и обратилась. Все ему обсказала, как ее тетя Соня научила и передала пирог с ремешком, и перекреститься не забыла.
На следующую ночь Вася опять приснился Шуре. Он был очень довольным, называл ее Шурочкой, благодарил за ремешок, который очень ему понравился. Еще раз напомнил своей Шурочке, чтобы берегла Олесю, любимицу его.
- Всем нашим детям передай, чтобы Олесю не обижали и в няньках ее не держали. А кто будет Олесю обижать, я того и отсюда достану, так им и передай.
И, когда его образ уже расплывался туманным облачком, до Шуры донеслись его слова: