- Что это за рыбка на твоем столе, - спросил я как-то Олесю.
- А я, что, не рассказывала тебе о ней? – задала она мне встречный вопрос. Вот эта любимая ее манера, отвечать вопросом на вопрос и, заставляющая меня подозревать, что среди ее предков явно затесалась иудейская кровь.
- Не помню, - честно ответил я.
- Ну тогда слушай, - ответила Олеся.
(Далее идет рассказ Олеси, который я записал, практически ничего не меняя и не приукрашивая.)
- Дело было в начале 1954 года. Только что встретили Новый Год и папе нужно было возвращаться в тубдиспансер. Он собрал свои бритвенные и письменные принадлежности и спросил у меня:
- Олеся, ты мне не отдашь свой красненький чемоданчик?
У меня был такой среди игрушек. Когда его покупали, в нем лежала какая-то игрушка или даже комплект игрушек. Чемоданчик мне было не жалко, и я с легкостью отдала его папе.
- Ну, вот, другой разговор, - сказал папа, застегивая чемоданчик на защелку, - у меня как раз все, что мне нужно, в него и вошло. И бритва, и помазок со стаканчиком, и авторучка моя с флаконом чернил, и даже записная книжка уместилась.
Он повернулся погладил меня по голове:
- Спасибо, тебе, Олесенька.
- Пожалуйста, папа. А поплевашка твоя сюда не вошла?
- Я ее в кармане ношу, - ответил папа.
Он встал, походил по комнате взад и вперед, вспоминая, наверное, не забыл ли еще чего, и снова обратился ко мне:
- У меня к тебе будет еще одна просьба, Олесенька. Ты подари мне какую-нибудь свою игрушку. Я ее на тумбочку положу и буду тебя вспоминать.
Я задумалась. Игрушки у меня были, но не сказать, чтобы их было много. Каждая была на счету. У каждой было свое место. Тут у меня был полный порядок.
- Что же ему отдать, - задумалась я. Думала, думала и придумала:
- Папа, а возьми моего Петрушу. Его можно повесить над кроватью на гвоздик.
Петрушей была большая кукла с шутовским колпаком на голове и размалеванным лицом клоуна. На нем был одет клоунский наряд.
- Нет, Олеся, он не подойдет. Это слишком большая кукла. Она моих медсестер пугать будет. Мне бы что-нибудь маленькое. Вот подари мне рыбку. Она ведь у тебя не одна?
Рыбок у меня было три. Они были одинаковые и очень красивые. Черные глазки по обеим сторонам, приоткрытый ротик. Зеленая головка, желтые бочка, плавно переходящие в красный раздвоенный хвостик. Брюшко было сделано плоским, и рыбка устойчиво лежала на столе. Ее можно было поворачивать. Если смотреть на нее вдоль ее оси, то рыбка походила на подводную лодку. Я выстраивала из своих трех рыбок подводную армаду, которую направляла в море топить немецкие подлодки и сопровождать наши караваны. Мамин брат, дядя Павлик воевал на Северном флоте морским летчиком и часто рассказывал об этом. Короче говоря, рыбку мне было жалко.
- Может быть возьмешь зеленый треугольник из мозаики? – спросила я папу.
Папа отказался.
- Понимаешь, Олеся, этот кусочек из мозаики он безликий и лишен индивидуальности. А вот рыбка твоя, как смотрю на нее, так сразу тебя вспоминаю.
- Ну, ладно, бери, - я протянула ему рыбку.
Отец положил ее в красный чемоданчик, быстрее убирая ее с моих глаз. Он видел, что я тяжело с ней рассталась.
- Я ее на тумбочку положу, - повторил папа.
Я занялась другими своими игрушками и, чтобы никому не мешаться, залезла с ними под стол. Там было мое любимое место. Со стола свисала скатерть, почти до самого пола и у меня там было навроде своего угла. Меня никто не видел, а я всех слышала.
Вскоре пришла мама и папа ей сказал:
- Вот, Шура, я скоро выздоровею, мне из Москвы новое лекарство прислали. Оно обязательно поможет. И я допишу свою диссертацию и стану профессором. Потом я куплю тебе беличью шубку, и мы каждый вечер будем гулять по Советской. (Улица Советская, бывшая Троицкая – центральная улица нашего города в те времена.) Представь, какой красивой парой мы будем смотреться со стороны. Ты, такая красивая, в беличьей шубке, а я профессор и со своей сединой.
Мама слушала очень внимательно, молчала и улыбалась. Потом папа сказал:
- Олесе постарайся купить новую шубку, из старой она уже выросла.
- Я постараюсь Вася, - ответила мама.
В комнату зашли брат и старшая сестра. Тогда папа сказал слова, которые я запомнила на всю оставшуюся жизнь:
- Послушайте меня дети мои и Нине передайте. Если кто из вас будет Олесю обижать, я вас и оттуда достану. Чтобы не сметь из нее прислугу делать и нянечку для своих детей. Понятно?
Я уже не помню, что они тогда папе говорили. Но приходилось потом иногда напоминать им эти папины слова.
Потом за папой приехала скорая помощь и увезла его обратно в тубдиспансер. Через неделю маме удалось купить мне кроличью шубку, и мы собрались к папе показать обновку.
Когда мы приехали в больницу и нас пропустили в вестибюль, то мама сказала мне:
- Видишь лестницу? Иди туда и смотри наверх, оттуда должен папа прийти. На ручки ни в коем случае не просись. Ему врачи категорически запретили поднимать тяжелое, а ты уже пуд весишь. Ты поняла меня, Олесенька?
- Да, мама, - ответила я и пошла к лестнице. С меня мама сняла только шапку и варежки, а шубку оставила.
Я уже подходила к лестнице, когда вдруг увидела папу. Он уже почти спустился и ему оставалось пройти несколько ступенек. Увидев отца, я мгновенно забыла все мамины наставления и закричала:
- Папа, папа, а мне мама шубку купила!
И я побежала навстречу, а папа, спустившись с лестницы успел сделать шаг навстречу мне, поймал меня и вдруг неожиданно для всех подхватил меня на руки.
В вестибюле закричали все, кто там был. Мама, врачи, медсестры. А я испугалась и обхватила отца за шею. Папа осторожно поставил меня на пол, и я отпустила его.
Больше живым я его не видела. Папа умер через неделю после этой встречи. Мой красный чемоданчик с рыбкой домой принесла мама, которая последние папины дни провела рядом с ним, у его кровати.
Олеся замолчала, потом добавила:
- Это единственная вещь, оставшаяся у меня от него, если не считать еще пары писем.