Загородный дом Гордеева. Мастерская. Гордеев, облаченный в изрядно перепачканный глиной клеенчатый фартук, занят лепкой. В станке некое сооружение весьма и весьма отдаленно напоминающее человеческий торс. Время от времени Гордеев отходит на несколько шагов от скульптуры, фальшиво напевая при этом "Очи черные". Во время очередного визуального осмотра своей работы, Гордеев на несколько мгновений замирает: где-то за окном начинает куковать кукушка.
Гордеев. - (Прислушиваясь.) Ну-ка, ну-ка... один, два, три... (Прокуковав три раза, кукушка умолкает.) Не понял!!! (В окно.) Эй ты, курица! Изволь продолжать! Двоечница! (Подходит к окну.) Что за время? Что за страна? Интересно, немецкие кукушки позволяют себе подобное? (Как бы исправляясь, кукушка опять начинает куковать.) А вы говорите!!! Критика - великое дело! Один, два, три... Опять? Ишь, чего удумала! Скульпторы так мало не живут! Три года! Я еще относительно молод и еще более относительно свеж! (Подходит к скульптуре.) Хороша-а-а-а... замочки-ключики! (Берет со станка фотографию.) Кажется, угадал... схватил... Эх, видела бы Виктория! (Без стука входит улыбающийся Михайлов.)
Михайлов. - Привет, отшельник! Тихо сам с собою? Эка пакость эта любовь! В Америке, Вася, люди с подобными симптомчиками рысью бегут к личным психотерапевтам исповедываться. У тебя есть личный психотерапевт?
Гордеев. - Личного нет, есть знакомый... Только к нему сейчас на прием не пробиться...
Михайлов. - Такая очередь? Кто такой? Почему не знаю?
Гордеев. - А тебе, Игорь, совершенно не обязательно знать всех столичных шарлатанов. Это первое, а второе - никакой к Губареву очереди нет. Просто Георгий Константинович в данный момент мотает свой срок в одном государственном учреждении по приговору кировского районного суда. По очень редкой статье - использование гипноза в личных целях...
Михайлов. - Такой статьи нет. Я точно знаю...
Гордеев. - Уже есть. Дума недавно придумала на случай, если будущий претендент на пост президента вздумает народу правду по телевизору сказать... В пылу предвыборной гонки...
Михайлов. - Ладно врать... Я у власти в ногах кручусь, кое-что знаю...
Гордеев. - Министерство культуры, Игорь Родионович, это еще далеко не та власть. Сейчас, чтобы в ту власть попасть, нужно хорошего спонсора иметь. У тебя есть такой спонсор? У тебя такого спонсора нет. Да он тебе и не нужен... лично тебе. Вот если бы кто твоему театру помог, тогда конечно. Но, опять же, меценат, добрая такая душа, которая не потребует в дальнейшем непомерной благодарности за свои щедроты...
Михайлов. - Это точно... но таких на Руси пока что нет. Их только зачали... Ну, да ладно, не будем о грустном... Не хочешь узнать о цели моего к тебе визита?
Гордеев. - Совершенно не хочу! Мне чертовски нравится, когда мои друзья приезжают ко мне просто так... без какой-либо цели... как на дачу...
Михайлов. - Ну... по большому счету, так оно и есть. Я к тебе сегодня не просто в гости, а еще и с тайной мыслью пожить у тебя несколько дней!
Гордеев. - Так ты с Лидой приехал?
Михайлов. - Никак нет. Лида еще вчера укатила к матери в Курск. На неделю.
Гордеев. - Не боишься отпускать одну?
Михайлов. - Абсолютно. Знаешь, что сказал о женщинах товарищ вновь испеченный губернатор? Это гениально! Это нужно золотом в анналы! Товарищ генерал сказал о прекрасной половине буквально следующее: женщина должна быть боец! Каков перл, а? А моя Лидия именно он, то есть боец, и есть. Поэтому отпускать ее одну, да еще в Курск, я не боюсь. Но мы отвлеклись. Я могу пожить у тебя дня три?
Гордеев. - Да хоть сколько угодно! У тебя все равно ведь отпуск... Живи! Слушай, а почему ты в мятом пиджаке? Ты, случайно, не в медицинском учреждении ночевал?
Михайлов. - В вытрезвителе?! Ну, брат, ты даешь! Это же совершенно новый костюм! От Кардэна! А, может, и от Версаччи... но это не важно. Важно то, что мне его подарили, и он на мне сидит! Сидит костюмчик?
Гордеев. - (Разведя руками.) Ну-у-у...
Михайлов. - Ясно, от тебя дождешься похвалы... Как же... Ты хоть знаешь, сколько сей портняжный шедевр стоит?
Гордеев. - (В той же позе и с той же интонацией.) Ну-у-у-у...
Михайлов. - Вот именно... А что касаемо помятости, так это ткань такая... последний писк моды!
Гордеев. - Плоховато они там, в Европе, на сей раз пискнули... Это не искусство! Это банкротство фантазии... Помятость в одежде всегда вызывает вокзальные ассоциации...
Михайлов. - Нет, ты совершенно невозможный человек! Ты посмотри на себя! Эти реликтовые шаровары, этот фартук... весь в земле!
Гордеев. - Я тружусь. А это, кстати, не земля, а глина...
Михайлов. - Будто глина - не земля... (Кивает в сторону скульптуры.) Тебе заказали макет прокатного стана?
Гордеев. - (Вытирая руки о фартук.) Уймись, чиновник от искусства... Ее ваяю...
Михайлов. - (Удивленно.) Кого "Ее"?
Гордеев. - (Любовно осматривая свою работу.) Ее, Игорь Родионович, ее... Викторию Николаевну...
Михайлов. - (Нервно хохотнув.) Ч-ч-че-е-е-его?! (Тычет пальцем в скульптуру.) Ты имеешь в виду это?!
Гордеев. - Ну, да...
Михайлов. - Шутишь... Извини, Вася, но я довольно долго работал с Викторией Николаевной в одном театре и... Ты хочешь сказать, что это она?! Ну, нет... меня на мякине не проведешь... Одно из двух: или ты увлекся кубизмом, или у тебя заболевание Бертона.
Гордеев. - Ну-ка, ну-ка...
Михайлов. - Заболевание, то бишь болезнь Бертона, это тяжелая форма паранойи. Возникает данная болезнь на почве неразделенной любви. Больным во всех окружающих их предметах мерещатся объекты их обожания... Теперь понимаешь, почему я, глядя на эту кучу земли...
Гордеев. - Глины...
Михайлов. - Ладно, глины... почему я, глядя на эту кучу глины, вижу глину, а ты - Викторию?
Гордеев. - (Весело.) Ха! Ты слишком суров... скульптура, как скульптура...
Михайлов. - (Обойдя вокруг станка и взяв в руки фотографию.) Нет, брат Василий, это куча глины... А ты, стало быть, видишь?
Гордеев. - Конечно! Вот глаза... губы... грудь!
Михайлов. - А ну, покажи, где именно у нее здесь грудь? Уж что-что, а грудь я признаю, даже если она будет налеплена на сноповязальную машину!
Гордеев. - Силы земные! С кем я вожусь?! И этот недалекий мужик в помятом пиджаке руководит Академическим театром?! Художник?!
Михайлов. - Да, художник! Но, художник слова! А художнику слова совершенно не обязательно разбираться в твоих кубических фантазиях на тему: "любимая женщина"! Женился бы - и дело с концом! А то страдает он тут пятнадцать лет кряду! Это ж какие дети уже были бы! Любовь, видите ли, у него платоническая! У тебя, Вася, от Платона только и того, что дремучее невежество по части настоящих чувств! А ведь не мальчик уже... Вон, грива на макушке, все жиже и жиже становится... день ото дня... Опять же, морщины... (Гордеев машинально ощупывает свое лицо.) Да, да! А ты думал, что со временем становишься все красивше и красивше? Извини, Вася, но ты Вася, а не Вахтанг Кикабидзе! А погляди на меня?! А? Улавливаешь разницу? Огурчик! А все потому, что я состою в браке с какой ни какой, а женщиной!
Гордеев. - Бедная Лиля!
Михайлов. - Ничего она не бедная... Просто я, как всякий нормальный мужчина, прожив с одной женщиной двадцать пять лет, в один прекрасный день понял, что она, к величайшему моему сожалению, не мой идеал! Но, опять же, как всякий нормальный мужчина, не делаю из этого трагедии, поскольку имеющиеся в наличии внуки с лихвой покрывают все мои моральные убытки.
Гордеев. - Чей-то монолог или крик души?
Михайлов. - Неважно... Но, даже если это и крик души, так он ничего не изменит...
Гордеев. - Что-то я тебя не пойму, Игорь. С одной стороны, ты пытаешься мне внушить, что женитьба это хорошо, а с другой, тут же предупреждаешь о том, что меня ждет через двадцать пять лет совместной жизни - элементарное разочарование в партнере и поиск утешения во внуках...
Михайлов. - Я сказал, что кара сия может ожидать каждого, однако, из каждого правила всегда есть исключения... Тебе понятен ход моих мыслей?
Гордеев. - В целом да... А по частям - нет... Впрочем, иногда сумма противоречий может дать ожидаемый результат. Теоретически... На практике же, в данном конкретном случае, ты меня не убедил срочно жениться, однако, мне и не расхотелось осуществить это в будущем...
Михайлов. - Вот, хоть что-то из тебя выудил! Так все же, хочешь жениться?!
Гордеев. - Для начала хорошо бы спросить у нее... За те пятнадцать лет, что мы с Викторией Николаевной наглядно знакомы, мы ни разу не заговорили, а при редких случайных встречах ее взгляд всегда беспрепятственно проходил сквозь меня, словно пуля сквозь набитый соломой матрац...
Михайлов. - Так ведь сам и виноват! Надо было с женщиной заговорить в свое время... то, се... я же неоднократно видел, как ловко ты обращаешься с женщинами!
Гордеев. - Не с женщинами, а с натурщицами...
Михайлов. - И это говорит мужчина! Натурщица у него не женщина! Вот здесь, на этом возвышении возлежала молодая и дико аппетитная Лизочка! При виде таких женщин, нормальному зрелому мужчине хочется мгновенно сигануть в котел с кипящим молоком, дабы превратиться в добра молодца! Или, может, ты уже как бы только созерцатель прекрасного?
Гордеев. - Послушай, Михайлов, не прошло и десяти минут, а ты меня уже достал! Поди-ка лучше поставь кофейку для начала. Нечего здесь без толку воздух толочь...
Михайлов. - А я еще в самом начале нашей с тобой весьма познавательной беседы хотел рассказать тебе о главном, то есть, о цели моего визита, помимо всего прочего... Ты не захотел выслушать...
Гордеев. - Ну, что ж, валяй... я весь превратился в слух... (Усаживается на диван.) Тебе, наконец, дали денег на постановку "Женитьбы"?
Михайлов. - (Усаживаясь подле Гордеева.) Никак нет... не дали... хотя и предлагали...
Гордеев. - Зачем же тогда предлагали? Абсурд!
Михайлов. - Я бы так не сказал... Предлагали грамотно и совершенно неофициально... Под хороший коньячок в сауне у Броварского... Знаешь, Вася, кроме просто новых русских, нашей с тобой горячо любимой Родиной правят еще и новые русские чиновники, которые от просто новых отличаются только тем, что не взрывают вас в ваших же авто и не стреляют вам в ваших подъездах в головы... А в остальном это те же бандиты, но на высокооплачиваемой государственной службе... Уяснил, мой друг скульптор?
Гордеев. - Они предложили тебе какую-то бяку...
Михайлов. - Если посмотреть на их предложение с позиции здравого смысла, то это, конечно, бяка... Более того! Это элементарная афера... Представляешь, мне говорят следующее... под коньячок, разумеется: Знаете, уважаемый Игорь Родионович, деньги на ваш Академический мы найдем... Помимо бюджета, естественно... Много денег найдем... Но! Но, вашему театру позарез нужен антрепренер, выражаясь современным малорусским языком - продюсер...
Гордеев. - Не вижу криминала...
Михайлов. - Сейчас увидишь. Антрепренер-то не простой...
Гордеев. - А золотой...
Михайлов. - Вот именно. Но не золотой. А озолотившийся на театральных бедах. Вся соль, Вася, в том, что у этого, так называемого продюсера, есть фирма, через которую мне и надлежало прокачать бюджетные деньги. Хороша идея?
Гордеев. - Красиво... Велика Россия... У нас даже жулик лучший в мире!
Михайлов. - Совершенно справедливо... Мы чертовски талантливый народ! Слушай, Гордеев, сколько ты платишь своим натурщицам?
Гордеев. - Коммерческая тайна!
Михайлов. - Ну, хоть на хлеб хватает?
Гордеев. - И на масло...
Михайлов. - Замечательно... А тебе садовник, случайно, не нужен? Знаешь, после того разговора в сауне, меня не покидает мысль о том, что мне уже пора искать другую работу... Возьми меня к себе натурщиком...
Гордеев. - Не боись, Михайлов, прорвемся! Мы еще поглядим, чья крыша выше...
Михайлов. - Однако я пришел не о крыше с тобой говорить. Я не собираюсь вести окопную войну с этими чертями во фраках и смокингах.... Помнишь, на той неделе разговор у нас с тобой состоялся... тоже под парок, между прочим?
Гордеев. - Ты о Кончалове? Помню, но фрагментарно... без деталей. Разговор был о кино?
Михайлов. - Ну да! Михаил Васильевич вознамерился снять продолжение своего нашумевшего фильма "Курица не птица"... на американский манер... "Курица не птица-2".
Гордеев. - Ему одного прокола мало? Или он думает, что, тиражируя на экране сильно пьющих женщин, он как бы показывает нам правду жизни? К счастью, правда жизни не в шебутной и пьющей тетке... Правда жизни не столь безобразна и пьяна!
Михайлов. - В яблочко. И почему ты не режиссер?! Явил бы исстрадавшемуся от вековых запоев народу его истинную правду! Доколе ему, народу этому, разбившему рыло об очередной исторический тупик, предаваться унынию и особой славянской меланхолии, от которой есть только два лекарства: или в петлю, или же опять с головой в разбой! А по мне, так правда жизни - это состоявшаяся карьера, успешные дети, здоровые внуки, комфорт в быту, хорошая еда, здоровый секс и, что самое важное, никакой политики!
Гордеев. - Носителей подобных идей большевики, в свое время, элементарно расстреливали... Пиф-паф... Яволь? Майн либе фрейнд?
Михайлов. - А тебе бы только пиф-паф! Глиномес...
Гордеев. - Я скульптор...
Михайлов. - Для меня ты глиномес, как, впрочем, и для многих других, не понимающих всех тонкостей твоего ремесла... Однако, мы опять отвлеклись...
Гордеев. - Да, как-то незаметно сползли в иную область познания. Так что Кончалов? Повторюсь, я помню нашу с тобой беседу исключительно фрагментарно... Как это Леонов в "Джентльменах удачи" говорил: вот здесь помню, а вот здесь не помню...
Михайлов. - Я всегда говорил о том, что нам, старшему поколению, необходимо последовать примеру современной молодежи и выбрать "Пепси"! От "Пепси" если что и заработает во фрагментарном режиме, так это только желудок, но никак не память... В провалах твоей памяти исчезла информация о том, что господин Кончалов слезно просил тебя дать ему возможность провести натуральные съемки одного эпизода на веранде твоего дома...
Гордеев. - Не помню... Да и вообще, я с Кончаловым уже сто лет не виделся!
Михайлов. - Все верно, Михаил Васильевич обильно орошал слезами мой пиджак.
Гордеев. - Не помню... хоть убей!
Михайлов. - Всему свое время... Но тебе придется мне поверить...
Гордеев. - Почему же?
Михайлов. - Потому, что ты, после энной рюмки, с радостью согласился, а я, в свою очередь, донес твое решение до ушей Кончалова и сегодня он со своими людьми прибудет сюда...
Гордеев. - Бред какой-то! Не хочешь ли ты сказать, что у меня амнезия?! Я всегда помню, что говорю!
Михайлов. - Это что же получается, Гордеев? По-твоему, я сочиняю? Ну, знаешь! Делать мне больше нечего! Вот ты "Санта-Барбару" смотришь? Нет?! И совершенно напрасно! Жутко познавательный фильм. Там все главные герои в порядке живой очереди на несколько десятков серий заболевают частичной или полной амнезией. В обязательном порядке... Так что, если это может случиться с каждым американцем, то почему это не может произойти с тобой? Или вот еще. Каждый из героев обязательно какое-то количество серий лежит в коме... под капельницей...
Гордеев. - Ты на что намекаешь?
Михайлов. - А ни на что... Просто живописую, какие ужасы с людьми встречаются... в жизни...
Гордеев. - Это не жизнь, а коммерческое кино! Ну, ладно, вернемся к Кончалову. А чем это таким ему моя веранда приглянулась? Он и был-то здесь всего раз или два? В поселке, почитай, у каждого дачника такая же или почти такая веранда...
Михайлов. - Чем приглянулась - не знаю... Мое дело было тебя уговорить, но сдается мне, дело здесь не в каких-то конструктивных особенностях твоей веранды, а в деньгах... Ведь любому частнику пришлось бы платить денежки, а тебе - нет, поскольку ты у нас бескорыстный... Это знает каждый...
Гордеев. - Вот даже как? А почему я об этом не знаю?
Михайлов. - Слава бежит впереди тебя!
Гордеев. - Да... хорошая слава... в эпоху наступления на общество рыночных отношений...
Михайлов. - Ну, это твои проблемы... Кстати, ты бы вполне мог предложить Кончалову и его людям второй этаж. У тебя там целых три комнаты. В одной поселится сам Кончалов, в той, что окном во двор - женщины, а в крайней поселятся мужчины...
Гордеев. - Так они еще и жить здесь будут?! Бог мой! И зачем я согласился?!
Михайлов. - Понятия не имею... Но ты не волнуйся, три дня пронесутся как одно мгновение... Опять же это, кино! Вот лично я еще никогда на съемках большого, серьезного фильма не присутствовал, а тут такой шанс!
Гордеев. - Тоже мне шанс! Они мне веранду не разворотят случайно?
Михайлов. - Нет, ничего ломать не будут и поджигать тоже. Насколько я знаю, здесь планируют отснять всего лишь одну любовную сцену... Но с элементами эротики... в духе времени как бы...
Гордеев. - О, да, я понимаю! Кассовость фильма и его целомудренность - вещи несовместимые... время не то... Но, по-моему, вид моей веранды не пробуждает в человеке страсти к противоположному полу...
Михайлов. - Так это по-твоему, а по сценарию именно на веранде главный герой настигает героиню и тут же начинает заниматься с ней любовью. Гениально, правда? Прямо на ступеньках...
Гордеев. - Прошу прощения, а в "Курица не птица-2" главная героиня кто?
Михайлов. - Не курица... видишь ли, Гордеев, курица у Кончалова это как бы некое стержневое авторское решение... красная нить, пронзающая тело фильма...
Гордеев. - Ты за речью следишь? Художник слова... Если то, что ты только что сказал, перевести на язык живописи, получим одну из страшилок Пикассо...
Михайлов. - (Кивая на скульптуру.) Ты, Гордеев, тоже недалеко от него ушел... И твоя фраза о главной героине с претензией на остроту, также не ахти... Впрочем, я понимаю, к чему ты клонил... Действительно, еще пару лет бодрого продвижения нашего кинематографа в никуда и народ, наевшись от пуза чернухи, затребует от метров крупных планов извращенной порнухи... Бедность, невежество и пьянство не способствуют укоренению в обществе пуританских нравов. Однако ты не волнуйся, господин Кончалов "боец" старой закалки и поэтому особой свободы в показе голой, в буквальном смысле, правды от него не жди. Рамки приличия будут соблюдены... уж будь уверен...
Гордеев. - Мне-то какое дело! Не я же в роли главного героя!
Михайлов. - Вот именно, не ты. Ты, Вася, не фотогеничен... Как сейчас модно говорить: не сексуален. Я, правда, умом не понимаю, как можно определить "это" по внешности, но у тебя взгляд и прочие параметры колхозного сторожа.
Гордеев. - Не слишком весомый аргумент. У того же Пикассо физиономия напоминала сушеную грушу, однако, сие никак не влияло на его популярность как мужчины. Дамы пачками лежали у его ног...
Михайлов. - Тебе подобное счастье не грозит... несколько староват для разврата... (Смотрит на часы.) Ну, все, вытирай руки и пошли встречать гостей...
Гордеев. - И все же странно все это...
Михайлов. - Что именно?
Гордеев. - То самое... с памятью... (Выходят.)
Сцена вторая
Смена места действия. Вид на гордеевский дом со стороны главного входа. Михайлов и Гордеев, не спеша, спускаются по ступенькам веранды.)
Михайлов. - Нет, все же чертовски приятно жить за городом! Один воздух чего стоит! Птички поют...
Гордеев. - Мне тут одна птичка сегодня персонально кое-чего напела... Кукушка... два раза по три "ку-ку"...
Михайлов. - А ты ее излови и дней пять жрать не давай! Закукует, как миленькая! А, вот, кстати, и гости! (Со стороны калитки к дому подходит шумная компания. Впереди всех с тростью в руке, легкой поступью горного барана шествует Кончалов.)
Кончалов. - (Весело.) Приветствую вас, господа! Но какова погода! Только снимай! (К спутникам.) Привал, господа! Юра, Шурик, быстренько обратно за оставшимися вещами. Шурик, дашь водителю фуры двадцатку и отпустишь... Ну, чего стоишь? Вперед! Керосин нынче дорог...
Шура. - Так ведь... э-э-э...
Кончалов. - (Весьма удивленно.) Как?! У тебя нет двадцати баксов?! (К Михайлову.) Игорь Родионович, вы слышали? У этого бомжа нет даже такой мелочи, как двадцать баксов! О, боги! С кем мне приходится работать! Кстати, Игорь Родионович, если вас не затруднит, ссудите этому сироте выше обозначенную сумму, поскольку я, по всей видимости, забыл свое портмоне в гостиничном номере! Запишите на мой счет!
Кончалов. - Прекрасно! (Подает Гордееву руку.) Рад видеть вас, Василий Ефимович, в хорошей форме! Сегодня о вас одну байку слышал в "Доме кино".
Гордеев. - Странно... меня еще помнят в мире кино?
Михайлов. - Да, но исключительно как героя анекдотов!
Кончалов. - Говорят, я извиняюсь, злые языки говорят, что именно вы являетесь автором трехголового беловежского зубра! Я видел, это гениально!
Гордеев. - Вы о той безобразной зверюге о трех президентских головах? (Смеется.) Действительно, гениально, только зря вы извинялись. Почел бы за честь быть автором, однако, сия счастливая мысль пришла не ко мне... к сожалению. Тем более я не анималист. Я ваяю людей...
Михайлов. - И вождей!
Гордеев. - Было дело... В свое время Ильич помог мне выжить. А сейчас вождей нет. Ни хороших, ни плохих, ни больших, ни маленьких... Одна шпана подзаборная, страдающая скудоумием...
Кончалов. - Настоящему современному вождю мозги особо и не нужны. Настоящий вождь это крепчайший союз языка, непомерных амбиций и стопроцентной лживости.
Михайлов. - Чудная мысль! В таком случае мы можем громогласно, на весь мир провозгласить себя колыбелью вождей, поскольку у нас каждый второй чиновник от власти соответствует предложенному вами эталону!
Гордеев. - Уж больно ты крут в оценках, Игорь Родионович... Издержки массажа головы в сауне у Броварского? (К Кончалову.) Скажите, Михаил Васильевич, а как это вы исхитрились раздобыть денег на свой новый фильм? В такое непростое время... непростое для искусства...
Кончалов. - А вот те самые чиновники, на которых Игорь Родионович волну гонит, и дали...
Гордеев. - Просто невероятно! Вы, наверное, обладаете сверхъестественным даром убеждения!
Кончалов. - Дорогой мой, все гораздо проще! Убеждать никого не пришлось. Скажу вам больше, мне буквально навязали эти деньги!
Михайлов. - Вы переквалифицировались в сказочники?
Кончалов. - Обижаете, господин Михайлов... Я предельно серьезный человек... Деньги на мой новый фильм мне действительно навязали... Я бы даже сказал: навязали в ультимативной форме! Но, с моей подачи, разумеется...
Гордеев. - Не поделитесь?
Кончалов. - Отчего же не поделиться ценным опытом с добрыми людьми?! Правда, не знаю, подойдет ли вам, скульптору, мой метод выбивания денег из чиновника, но Игорю Родионовичу я бы настоятельно рекомендовал воспользоваться: попадание в цель почти стопроцентное!
Михайлов. - Ну-ка, ну-ка...
Кончалов. - Метод, други мои, прост и надежен, поскольку в основании его лежит один из самых неуправляемых человеческих пороков - тщеславие! Да, да... тщеславие! Методически, изо дня в день подпитывая теми или иными способами в выбранной вами жертве его высокомерие, культивируя в нем стремление к славе, к почитанию его окружающими, умело насаждая в нем самом культ самого себя, мы, в конце концов, получаем эдакого самовлюбленного монстра, взирающего на мир, суетящийся у его ног, сквозь призму собственного гипертрофированного величия.
Михайлов. - По-моему от вашего метода смердит!
Кончалов. - Да, не буду спорить, запашок-с есть... Только стоит ли обращать на него внимание, стоя по колено в дерьме? Что касаемо моего фильма, так тут я пошел несколько иным путем. Я разыграл карту "отцы и дети". Мой ассистент две недели кружил возле совершенно половозрелой, но чертовски глупой дочери господина Арбузова, пытаясь убедить ее в том, что российское кино без ее участия не имеет будущего...
Гордеев. - А папаша, разумеется, своему дитяти отказать никак не мог...
Кончалов. - Совершенно верно. Не мог. Тщеславие - оружие безотказное. Кстати, случай с дочерью господина Арбузова породил цепную реакцию и мне вот уже две недели не дают покоя крутые папы, предлагая деньги на новые проекты с непременным участием их отпрысков.
Михайлов. - Ну и?
Кончалов. - Можете считать меня глубоко безнравственным типом, но я принимаю предложения этих господ.
Гордеев. - (Задумчиво.) Да-а-а... Занятно... занятно... в этом что-то есть...
Михайлов. - (Возмущенно.) Ты серьезно?
Гордеев. - А почему бы и нет? Рынок в Росси тем и хорош, что люди, сидящие на мешках с деньгами, распоряжаются этими деньгами по своему усмотрению. Вот тебе, Игорь Родионович, на постановку "Женитьбы" не дали. Нет как бы денег в министерстве, а вот у господина Арбузова из того же министерства на фильм с участием своей, как я понял, бездарной дочери, деньги есть. А ты вот возьми да и пригласи на роль Агафьи Тихоновны дочь замминистра Скворцова. Я ее несколько раз по телевизору видел в качестве эстрадной звезды и могу засвидетельствовать, как знаток женского тела: фигурой девица явно удалась, а отсутствие голоса не имеет в наше время никакого значения. Было бы на что посмотреть!
Михайлов. - Агафья Тихоновна в "Женитьбе" полуголая по сцене не ходит!
Кончалов. - А вот и господа артисты! (Со стороны калитки к дому приближается группа людей.) Как доехали, друзья?!
Щукин. - (Подойдя первым.) Чудесно! Я и не предполагал, что здесь такой воздух! (К Михайлову и Гордееву.) Здравствуйте, разрешите представиться: Щукин Виктор Иванович... (Поочередно пожимает руки мужчинам.)
Кончалов. - (К подошедшим.) И так, команда в сборе! Господа, позвольте представить вам хозяина этого великолепного дома Василия Ефимовича Гордеева, выдающегося скульптора современности...
Гордеев. - Надо же! А я и не замечал за собой ничего такого...
Кончалов. - Василий Ефимович любезно согласился приютить нас на некоторое, совершенно непродолжительное, время в своем доме. Дня на три... Полагаю, кульминационная сцена любви не займет у нас больше времени... Ну и, конечно же, вы не поверили своим глазам, увидев рядом с нашим гостеприимным хозяином господина Михайлова. Сегодня вам представилась уникальная возможность увидеть выдающегося театроведа и директора Академического театра не в записи, а так сказать, в живом эфире, а посему можете смело брать у Игоря Родионовича автографы, отщипывать от него кусочки и отковыривать щепочки. Несмотря на свою популярность, Игорь Родионович весьма общителен и прост в общении...
Михайлов. - (Делая суровое лицо.) Благодарю вас, Михаил Васильевич, вы чрезвычайно милы, однако, ничего отщипывать и отковыривать от меня не стоит... Моя популярность в народе несравнима с вашей...
Кончалов. - Ну, как хотите... А теперь позвольте, господа, представить вам мою команду... Начнем, конечно же, с очаровательных дам... Э-э-э... Звезда театра и кино Анастасия Лавровна Малова! Нахваливать не буду, поскольку Анастасия настоящая звезда, а настоящим звездам словесное шуршание ни к чему...
Малова. - (Смеясь.) А мог бы и похвалить...
Кончалов. - Я исправлюсь... Вот эта очаровательная блондинка, временно перекрашенная под шатенку, моя правая рука Лиза Ключикова. Особа в киношном мире довольно известная, я бы даже сказал: настоящий профессионал своего дела! В быту же скромна, предсказуема...
Лиза. - (Закрыв глаза.) Ну же... еще... У меня ведь масса и других положительных качеств...
Кончалов. - Пока достаточно... В любой женщине должна быть некая недосказанность... особенно в незамужней... В противном случае, она перестанет интересовать даже налогового инспектора!
Лиза. - (Открыв лаза.) Что вы говорите?! Тогда достаточно. Я хочу остаться чуточку загадочной... Хотя бы для налогового инспектора...
Кончалов. - Вот и прекрасно... А замыкает круг вот это милое создание - наша Маша... Помимо того, что наша Маша потрясающе выглядит сама, она любого, скажем так, не красавца, буквально за полчаса может превратить в Алена Делона! Как вы, наверное, догадались, наша Маша - гример...
Михайлов. - (К Гордееву.) Возьми, Василий, на заметку...
Гордеев. - Непременно...
Кончалов. - Ну а с Юрой и Шурой вы познакомились чуть раньше...Тоже славные ребята. Молоды, напористы, в меру амбициозны, но, как и все талантливые люди, ленивы до самозабвения...
Гордеев. - Вот и познакомились! По правде говоря, мой дом уже довольно давно не собирал в своих стенах одномоментно такого числа служителей одной музы. Как правило, здесь собирается разношерстная публика... От убеленных сединами метров разнообразных искусств, до бомжующих оборванцев, мнящих себя великими художниками эпохи возрождения России... Эдаких непризнанных героев нашего смутного времени... Однако, что же мы стоит, дамы и господа! Прошу всех в дом! Второй этаж полностью к вашим услугам... Прошу, проходите... (К Маловой.) Позвольте, Анастасия Лавровна, я вам помогу... (Все гурьбой наваливаются на привезенные вещи, подоспевшие Юра и Шура подхватывают аппаратуру и все это шумно и весело вносится в дом. Через минуту из дома выходят Гордеев и Михайлов.)
Гордеев. - (Спустившись по ступенькам веранды.) Ты меня, конечно, извини, Игорь Родионович, но он мне как-то не показался... (Беспокойно оглядывается.)
Михайлов. - Кто не показался? Щукин?
Гордеев. - Да какой там Щукин! Кончалов мне не показался! Моложе он как бы... лет эдак на десять...
Михайлов. - (Также оглядываясь.) Э-э-э... Видишь ли, Вася... это бывает... Я иной раз могу мимо родной жены пройти и не узнать ее... особенно по утрам... Раньше она как-то немного иначе выглядела... пятнадцать лет назад, а... а Михаил Васильевич не так давно, будучи в Америке, сделал себе подтяжку лица... Да-а-а... Он мне сам по большому секрету рассказывал... Тебе, Василий Ефимович, тоже не мешало бы слегка подкорректировать подбородок и щеки убрать... за уши... глядишь, за тебя еще и замуж кто рискнет выйти...
Гордеев. - Уж не ты ли? Перестань скоморошничать! Щеки убрать, понимаешь! На себя погляди. У тебя, если что напоминает о талии, так это только хлястик. На твоем мятом пиджаке!
Михайлов. - Благодарю за чудный комплимент! (Из дома выходит весьма довольный Кончалов.)
Кончалов. - Уф-ф-ф... как хорошо! (Снимает соломенную шляпу и большим, размером с наволочку, платком вымакивает лоб.)
Михайлов. - Вы правы, Михаил Васильевич, погода сегодня совершенно замечательная... яблоками пахнет...
Гордеев. - А, скажите, уважаемый Михаил Васильевич, от заикания вы где лечились? У нас или в Америке?
Кончалов. - Э-э-э...
Михайлов. - Тебе не кажется, Василий Ефимович, что ты бестактен? В приличном обществе подобные вопросы не задают...
Гордеев. - А что такого? Мне просто интересно... Насколько я помню, у Михаила Васильевича всегда были проблемы с произношением...
Кончалов. - А я сменил имидж!
Гордеев. - Как это?!
Кончалов. - Легко! Дело ведь в том, что я никогда не заикался! Просто я всегда и во всем старался подражать своему знаменитому отцу! Однако в Америке мне посоветовали сменить имидж и вот почти уже целый год я подражаю Фрэнку Сенатре.
Гордеев. - (Крайне удивленно.) Вы запели?!
Кончалов. - Пока еще не запел, но дружбу с мафиози уже завел!
Михайлов. - Приехали... Скажите, любезный, а к съемкам когда думаете приступить? Если не секрет, конечно...
Кончалов. - (С радостью подхватив тему.) Да какие от вас могут быть секреты! Как только все будет готово, так сразу и начнем... Возможно, даже и сегодня... после обеда...
Гордеев. - Кстати, об обеде... Половину тех сумок, что мы внесли в дом, дамы сразу же распорядились отнести на кухню! У меня сложилось впечатление, будто вы привезли с собой продуктов, по крайней мере, на месяц!
Кончалов. - Кино, досточтимый Василий Ефимович, требует от актера огромной отдачи! Настоящий актер - это добровольный каторжанин, раб съемочной площадки! Отсюда вывод: хорошо работающий раб должен хорошо питаться... Я прав, Игорь Родионович?
Михайлов. - На все сто процентов! На все сто... Я так понимаю, звезды экрана заняты сейчас приготовлением борща, а мужчины, стало быть, готовятся к съемкам...
Кончалов. - Не-а... Не готовятся... Мужики пошли козла забивать на второй этаж...
Гордеев. - О, боги! Так вы с собой и козла привезли?
Михайлов. - Успокойся, Василий, господин режиссер о домино толкует... Однако, я всегда почему-то думал, что люди кино не забивают козла!
Кончалов. - Не всякий артист до конца понимает, какую смысловую нагрузку несет в себе профессия актера... И как результат этого недопонимания - соответствующая линия поведения, а, стало быть, и привычки... Ну и еще одно: случайные люди есть везде...
Гордеев. - Везде, кроме кладбища...
Михайлов. - Фи-и-и... У тебя, красавчик, проблемы с юмором? Впрочем, я тебя понимаю... Одиночество накладывает заметный отпечаток на психику!
Гордеев. - (Весело.) Что ж, тогда пошли, покажем нашим дамам, как надо готовить настоящий борщ с пампушками! (Все трое шумно уходят в дом.)
Сцена третья
Смена места действия. Квартира Цепковой. Виктория Николаевна, удобно устроившись в кресле, вяжет шерстяной носок, время от времени, поглядывая на экран включенного телевизора. Хлопает входная дверь.
Цепкова. - (Поворачивает голову в сторону двери.) Это ты, мама? (Входит Ногин.)
Ногин. - Это я... (Проходит в комнату, бросает шляпу на диван и решительно усаживается в кресло напротив Цепковой.) Мне носочки?
Цепкова. - Дуся свяжет... Или она только лежать умеет?
Ногин. - Ревнуешь! Мне нравится, что ты ревнуешь! Но я чист и невинен аки ангел!
Цепкова. - Так, может, ты сейчас полетишь? Копперфильд доморощенный! От ангелов, к твоему сведению, похотью не разит! У тебя же при виде аппетитной попки сразу начинается интенсивное слюноотделение, учащается пульс и поднимается давление. Данная болезнь называется кобелизм и лечится исключительно путем оскопления!
Ногин. - Ты говоришь ужасные вещи! Я же твой муж!
Цепкова. - С существенным добавлением - бывший!
Ногин. - Но я же любил тебя!
Цепкова. - Мне смешно это слышать! Мужчины наподобие тебя не способны любить. Их удел - спаривание... любовь на уровне инстинктов... по Павлову... Душевные муки - это не про них!
Ногин. - (Картинно воздев руки к небу.) Как ты несправедлива, женщина!
Цепкова. - Ой, прекрати, Нога! В тебе нет ни единого карата актерского таланта!
Ногин. - Во-первых, я не Нога, по крайней мере, не для тебя, а Ногин. А что касаемо моего актерского дарования, то чья бы корова мычала... Прошу прощения за грубость... Я в своих делах более чем успешен, а вот ты, милая, уже пять месяцев, как вышла в тираж! В кино сниматься не просют, а в театре один спектакль в неделю!
Цепкова. - (Отложив вязание.) Та-а-ак... Уже гораздо теплее... Еще один мой молниеносный укус и ты, наконец, скажешь, зачем пришел... Или обойдемся без укуса? Давай, выкладывай...
Ногин. - А что выкладывать? Нечего выкладывать... Просто я же вижу, как ты бедствуешь... Прошло то время, когда под тебя писались пьесы и сценарии фильмов. Рыночные отношения как бы... А я, как человек, проживший с тобой какое-то время в качестве супруга, не могу молча наблюдать за твоим падением!
Цепкова. - Да никуда я не падаю! Я парю в творческой невесомости! Да, мало спектаклей... Да, с кино тоже очень неважно... И это плохо, я согласна... Но со мной ничего не произошло! Я живу! Вот, носки даже вяжу... На рынке, между прочим, мои носки - нарасхват! Их покупают не носить, а в качестве сувенира от популярнейшей, я не боюсь этого слова, в свое время актрисы. Чем тебе не доказательство того, что меня помнят и любят...
Ногин. - Мне кажется, они тебя просто жалеют...
Цепкова. - И все же права мама... Ты, Максим, совершеннейший негодяй! Пошел вон из моего дома!
Ногин. - Тихо, тихо, прости... не подумал... прости... Я... я действительно к тебе с деловым предложением!
Цепкова. - Опять в отношении обмена? Если да, то можешь не начинать... Квартира эта моя... даже не моя, а мамина и ничего ты не получишь, никогда!
Ногин. - А вот мне сдается, что на этот раз я смогу убедить тебя принять мое предложение, тем более что география обмена улучшилась...
Цепкова. - И не пытайся!
Ногин. - Разреши мне все же попробовать...
Цепкова. - Ты зря отнимаешь у меня время.
Ногин. - Ну одну минуту ты мне можешь уделить?
Цепкова. - Одну минуту дать могу, если ты подержишь нитки. Я буду мотать, а ты будешь болтать... (Набрасывает пряжу Ногину на растопыренные руки, а свободный конец начинает сматывать в клубок.) Давай, заводи волыну...
Ногин. - Благодарю. У меня, Витуля, такое предложение... Ты с мамой переезжаешь жить на Кузьминку. Это в черте... Там отличная двухкомнатная с лоджией... пятый этаж, лифт... ты мотай, мотай... мусоропровод, масса магазинов вокруг, а в ста метрах от дома чудный сквер для выгула пожилых людей и прочие удобства. И что самое ценное, приличная доплата в зеленых деньгах!
Ногин. - Я не брался. Таково было условие... Но я продолжу... Зная, то есть, чувствуя твое настроение и спрогнозировав твой ответ, я придумал одну вещь, пардон, не вещь, а ход... по-своему, кстати, гениальный... Уверен, этот ход поможет мне все же добиться твоего согласия на переезд...
Цепкова. - Ты и гениальность - понятия несовместимые. Однако ты меня заинтриговал... в плане того, насколько то, что ты собираешься мне сейчас предложить, противозаконно или подло...
Ногин. - На войне, как на войне, дорогая... Если ты не даешь мне никаких шансов, я просто вынужден применить силовые методы... Закон джунглей, родная...
Цепкова. - Я всегда знала, что когда-то придет день и я тебя убью!
Ногин. - Я просто хочу воспользоваться своим правом.
Цепкова. - Да нет у тебя никаких прав, кроме права сильного! Держи руки, мафиози! Давай, оглашай свой приговор...
Ногин. - Поверь, я не хотел прибегать к подобным мерам... но если ты не примешь мои условия, я вынужден буду сдать свою комнату под офис одному, не слишком интеллигентному бизнесмену, которому наплевать на твое блистательное прошлое и который имеет обыкновение грязно ругаться по любому мало-мальски подходящему поводу... А еще у него есть нехорошая привычка, крепко выпив, падать на пол, где придется, и пачкать ковры продуктами жизнедеятельности...
Цепкова. - (Роняя клубок.) Ну, ты монстр! Ручка есть?
Ногин. - Найдем... А зачем?
Цепкова. - Напишешь завещание, бандит! (Звонок в прихожей.) Открыто! Это ты, мама? (Поднимает клубок с пола. В комнату входит улыбающийся Михайлов.)
Михайлов. - Ба! Что я вижу! Какая идиллия! Если дела пойдут так же хорошо, Ногин скоро будет приходить к вам, Виктория Николаевна, со своей новой женщиной на чай. Приветствую вас, бывший муж! Извини, но не могу сказать, что рад тебя видеть, Максим Львович...
Ногин. - Взаимно, Михайлов... Захаживаешь в мое отсутствие?
Михайлов. - Виктория Николаевна, передайте этому хаму, что у меня первый взрослый по боксу!
Цепкова. - Что вы говорите?! Как это кстати! Вот именно вы мне и нужны! Я хочу наказать этого бандита с большой дороги, а вы мне поможете!
Михайлов. - С радостью! Что нужно сделать?
Цепкова. - Подержите Ногина, а я лишу его возможности радоваться жизнью. Вот этими ножницами! (Берет со стола огромные ножницы.)
Михайлов. - Какая прелесть! Ногин, у тебя есть знакомый шах? Нет? Жаль... Ты бы мог получить чудное место главного евнуха в шахском гареме! (К Цепковой.) Чем это таким Ногин вас достал?
Цепкова. - Грозится подселить ко мне коммерсанта... в свою комнату... Как вам это нравится?
Михайлов. - Матерый человечище! Хитро... Тогда давайте не будем его оскоплять, а повесим вот на этих нитках в прихожей. Будет вместо колокольчика о дверь стучать...
Ногин. - (Не на шутку струсив.) Ну и шуточки у тебя, Михайлов! (Ослабляет узел галстука и прокашливается.)
Михайлов. - Что, в горле запершило? Сейчас пройдет. И вякнуть не успеешь... холявщик...
Ногин. - (Пятясь к выходу.) Так я тебя, Виктория, предупредил... думай...
Цепкова. - Пошел вон, мерзавец! Твое место в камере, а не в моей квартире! (Ногин молча бросает пряжу на диван и быстро выходит.)
Михайлов. - (Проводив Ногина тяжелым взглядом.) А что вы думаете... У Ногина приличные связи... и полное отсутствие совести... Может и подселить...
Цепкова. - (Приложив пальцы к вискам.) Посмотрим... Я ведь тоже не бомжиха с Курского вокзала... Вяхиреву нужно позвонить...
Михайлов. - Академику?!
Цепкова. - Нет. Мой Вяхирев не академик. Он адвокат, супруг Наталии Ивановны Фроловой...
Михайлов. - Не знал, что у Фроловой есть муж...
Цепкова. - Уже есть. (Пытается улыбнуться.) Присаживайтесь, Игорь Родионович... Прошу вас... (Михайлов, поблагодарив, садится на диван, Цепкова устраивается в кресло.) Что вас привело в мой дом? В вашем театре появилась вакансия?
Михайлов. - К сожалению... но, все же я к вам с предложением... От Кончалова...
Цепкова. - Кончалова? О, Боже... какой ужас...
Михайлов. - (Смеясь.) Замечательно! Право, не ожидал! Бедный Михаил Васильевич!
Цепкова. - Прошу меня простить, но я не отношу себя к числу поклонников метра Кончалова. Последняя его работа ввергла меня в шок.
Михайлов. - Вы о "Курице"? Согласен, сей шедевр достоин того, чтобы о нем не вспоминать. Однако вспоминать все же придется, поскольку метр Кончалов, под завязку нагрузившись американскими впечатлениями, решил поставить на российские бюджетные деньги американский вариант своего убогого фильма - "Курица не птица -2". Как вам во-вторых?
Цепкова. - Лихо! Просто нет слов... Россия и в самом деле загадочная страна... Любое более или менее нормальное общество в смутное, поворотное время всегда или почти всегда находило в себе, в своей среде силы, способные указать заблудившемуся обществу единственно верный путь в достойное будущее. Мы же во все века порождали вождей исключительно порочных, не имеющих ни малейшего понятия о здравом смысле и человеческих добродетелях... Вот и сейчас... Что мы видим вокруг? Чему, к примеру, может научить народ господин Кончалов своим фильмом?
Михайлов. - Ничему, поскольку этот самый народ новый шедевр метра не увидит никогда... Смею вас заверить...
Цепкова. - А зачем тогда снимать? Я или чего-то не понимаю или вы меня разыгрываете, Игорь Родионович?
Михайлов. - Как можно, Виктория Николаевна! Сущая правда... тем более сегодня я совершенно не настроен никого разыгрывать, а вас в особенности, поскольку мне надлежит сделать вам не очень заманчивое предложение и постараться убедить вас принять его... Для меня это очень важно.
Цепкова. - У вас какие-то делишки с Кончаловым? Признавайтесь...
Михайлов. - Ну, что вы, я еще дорожу своей репутацией... У нас с Кончаловым обычные для странного нынешнего времени отношения - никакие...
Цепкова. - Ну что ж, пожалуй, я вас выслушаю...
Михайлов. - Мудрое решение. Вы же меня знаете, Виктория Николаевна, я абы что не предлагаю...
Цепкова. - Знаю... И до сих пор жалею о своем поступке... Кино, в нашем государстве, как оказалось, тылов не обеспечивает... к сожалению... Счастливчиков можно по пальцам пересчитать.
Михайлов. - Вы правы, однако, не будем о грустном. Жизнь, как бы кто нас не пытался убедить в обратном, все же прекрасна, даже здесь, в нашей стране и даже в данный момент, поскольку этот момент несет в себе частицу надежды на перемены к лучшему... Кончалов, конечно, не Стивен Спилберг, а его "Курица не птица" не "Парк юрского периода", но как говорится - что имеем... Михаил Васильевич уполномочил меня передать вам сценарий будущего фильма, в котором Роль Марфы предстоит сыграть вам...
Цепкова. - (Берет у Михайлова сценарий.) Так уж и предстоит! А если я откажусь? Из этических, скажем так, соображений...
Михайлов. - Если из этических - то наверняка... Я читал это... (Кивает на сценарий.) Говорю это, поскольку те семьдесят листов сценарием назвать довольно трудно... По-моему, данная рукопись скорее напоминает параноидальные размышления на тему: "Я глупее паровоза"... Мрак... И все же, я советую вам не отказываться.
Цепкова. - Почему?
Михайлов. - Во-первых, потому, что это ваш мир... мир, к которому вы привыкли, в котором прошла довольно существенная часть вашей жизни. Во-вторых, это коллектив. Кое-кого вы знали прежде, с кем-то познакомитесь, а главное - просто прекрасно отдохнете!
Цепкова. - В той запойно пьяной деревне? Ничего себе отдых!
Михайлов. - Никакой деревни. Некоторые сцены будут сниматься недалеко от города, в доме моего близкого друга скульптора Гордеева. Помните такого? Я имею обыкновение каждый год в это время гостить у него. Морально восстанавливаться как бы...
Цепкова. - В компании с супругой или без?
Михайлов. - Боюсь навлечь на себя ваш справедливый гнев. Женщины в некоторых случаях фанатично солидарны... Однако, признаюсь, как на духу - я отдыхаю без своей супруги. Супругам, прожившим вместе много лет, просто необходимо хотя бы один раз в год доставлять себе это удовольствие - короткий отдых от спутника жизни. В молодые годы подобные эксперименты проводить довольно рискованно, поскольку отсутствие в мозжечке тормозной жидкости, может привести семейный корабль к крушению. В зрелом же возрасте физически ощущаешь те нити, невидимые духовные каналы, соединяющие тебя с партнером. И потом этот кайф заполнения пустоты, в которой ты оказываешься на какое-то время! Мне нравятся такие моменты! А вы, простите, не хотели бы еще раз попробовать?
Цепкова. - Замуж?! Да никогда!!!
Михайлов. - Ну, не все же Максимы Ногины!
Цепкова. - Согласна, не все, но те, кто "не все", имеют жен... На поверхности же сами знаете, какое счастье плавает... И...и довольно об этом...
Михайлов. - Прошу прощения...
Цепкова. - Ничего... Я уже почти привыкла к такому вниманию к моей проблеме... (Держит паузу.) И где же находится усадьба вашего угрюмца?
Михайлов. - Угрюмца?! Ну что вы! Василий Ефимович чрезвычайно жизнерадостный человек! А какие байки рассказывает - заслушаешься!
Цепкова. - Как?! Разве он не глухонемой?!
Михайлов. - (Испуганно крестится.) Свят, свят, свят... О чем вы, милая?! У Василия Ефимовича прекрасно поставленный голос...
Цепкова. - Странно... Почему же тогда ваш говорливый Василий Ефимович вот уже лет, наверное, десять, а то и более, сталкиваясь где-либо со мной, что-то мычит нечленораздельное и тут же уходит?
Михайлов. - Это он от избытка чувств теряет дар речи...
Цепкова. - Вы хотите что-то сказать?
Михайлов. - Хочу, но не скажу. Меня не уполномочивали. Я должен лишь провести с вами конструктивную, как это модно сейчас говорить, беседу. Беседу я провел и теперь вы, в свою очередь, дадите ей оценку на предмет конструктивности. Что я могу передать творцу куриных мыльных опер?
Цепкова. - Даже не знаю... Несерьезно все это... На игру похоже... Во всяком случае, раньше на роль приглашали несколько иначе... Вы, наверное, меня разыграть удумали, Игорь Родионович?
Михайлов. - Да как можно! Вот сценарий фильма, там ваша роль... Какой же здесь розыгрыш? А Кончалов перезвонит вам завтра, если, конечно, я привезу положительный ответ.
Цепкова. - Ладно, Игорь Родионович, по крайней мере, если духовно не обогащусь, так хоть немного развеюсь!
Михайлов. - Так ведь и я об этом! Привычная сумасшедшая беготня, море свежего маразма в сценарии, чудный воздух и возможность тягать морковку прямо из грядки! Плюс ко всему уверенность в том, что снятый Кончаловым фильм никогда не появится в прокате!
Цепкова. - (Смеется.) Вы ужасный циник! Думаю, господину Кончалову не понравилась бы ваша реплика. Кстати, а зачем он ездил в Америку, если там, у них, каждый второй Спилберг?
Михайлов. - Кончалова не поняли здесь, в России и он уехал в Америку, чтобы его не поняли еще и там.
Цепкова. - И как, преуспел?
Михайлов. - Я так понимаю: если ты пришелся ко двору, тебе предлагают нечто, из-за чего ты не возвращаешься... Кончалов вернулся. Значит, не поняли товарища. Может, школа не та? Как думаете?
Цепкова. - Думаю.
Михайлов. - Так я могу надеяться?
Цепкова. - Вы таким голосом спросили, будто фильм снимаете вы, а не любитель окорочков!
Михайлов. - А я и не скрываю! Свой интерес у меня также имеется, а вот какой - скажу несколько позже... с вашего позволения... Договорились?
Цепкова. - Вы меня заинтриговали, Игорь Родионович.
Михайлов. - Я по жизни злостный интриган... Страсть как люблю красивую интригу с американским хэппи-эндом в конце! Жизнь должна представать перед нами, как можно чаще, разумеется, не жалкой, согбенной старухой с черными зубами, но прекрасной феей, дающей нам незабвенные мгновения счастья и вселенского покоя!
Михайлов. - Нет... Украдкой я пишу только анонимки на всех и вся, а стихи я не пишу, поскольку гипертрофированная амбициозность не позволила бы мне в стихосложении быть ниже Пушкина...
Цепкова. - Вы такими словами говорите...
Михайлов. - А это я выделываюсь таким манером. Я сам себе кажусь гораздо значительней, применяя в разговоре тяжело ложащиеся на ухо слова. Не так давно я приобрел толстенный том с такими словечками и теперь вот козыряю... У меня хорошо получается?
Цепкова. - Замечательно...
Михайлов. - Тогда на этой сладкой для моего уха ноте я, пожалуй, откланяюсь. (Встает.) И так, до встречи? Я надеюсь...
Цепкова. - (Встает, подает Михайлову руку.) Благодарю вас, Игорь Родионович, за визит. Мне было весьма приятно пообщаться с живой душой. Я провожу вас... (Выходят.)
Занавес. Коней первого действия.
Второе действие
Сцена четвертая
Дом Гордеева. Полным ходом идет предсъемочная репетиция. Шум, гам... Из глубины сада выходит умиротворенный Гордеев, хрустя морковкой. Постояв несколько секунд у веранды, как бы решая, куда ему податься, машет рукой и решительно направляется к плетеным креслам, стоящим чуть поодаль веранды. Так же решительно садится, с интересом наблюдая за происходящим.
Кончалов. - (На высоких тонах.) Анастасия, я вас не понимаю! Вы же по сценарию жутко влюблены в Дуболомова! Страсть должна пузыриться в ваших глазах! Пузыриться и лопаться! А что у вас за взгляд? У вас взгляд недалекой, брошенной мужем уборщицы вокзального сортира! Где, я спрашиваю, ваша страсть? Давайте мне страсть! (Хлопает в ладоши.) Все по местам! Виктор Иванович, у тебя тоже черт знает, что такое во взгляде! Ты же по сценарию бандюга! К тому же влюбленный вон в эту ущербную женщину... Ты, Виктор Иванович, знаешь, что такое влюбленный бандит? Нет, не знаешь! Влюбленный бандит - это ужас, летящий в ночи!
Юра. - А вот это уже из мультика...
Кончалов. - (Непонимающе.) Что?!
Юра. - Это всемирно известная реплика кряка-полицейского из диснеевского мультика...
Кончалов. - Не может быть! И вообще, занимайся лучше своей ролью... мультик! Ладно, давайте на исходную... Да, Шура, ты тоже прекрати халтурить! От тебя увозят любимую женщину, а ты как-то уж больно вяло посылаешь кулак в наглое лицо противника! Щукин. - Ничего себе вяло! Поглядите на мое лицо! А ведь мы еще не сняли ни единого кадра! Как секс, так имитировать, а как по морде, так изо всей силы! Каскадера ищите!
Кончалов. - А у меня смета!
Щукин. - А у меня известное всей стране лицо!
Кончалов. - Какия мы нежныя-я-я...
Щукин. - Мы не нежныя! Вечерами у меня, к вашему сведению, спектакли. И я не могу с побитым лицом играть профессора! (К дому подходит веселый и довольный Михайлов.) Вот вам и директор Академического театра скажет...
Михайлов. - С удовольствием скажу... А что?
Щукин. - Так ведь я здесь толкую о том, что мне трудно с побитым лицом играть у себя в театре профессора! Зрителя обмануть довольно сложно. Даже такого, который ходит в театр не спектакль посмотреть, а по сотовому телефону своим корешам звонить!
Михайлов. - Согласен с вами, Виктор Иванович, с побитым лицом именитого профессора действительно играть сложно. Опять же, мне так кажется, сыграть бандита, имея в наличии нетронутое побоями профессорское лицо, еще сложнее... Потому как граждане имеют удовольствие лицезреть господ бандитов чуть ли не на каждом шагу, а вот с профессурой у нас не так все хорошо, как с ними. И на вашем месте, Виктор Иванович, я не стал бы так убиваться по поводу театра. Не поверят - ну и ладно. Помните, что сказал классик пролетарской мысли? Вот именно... Из всех искусств, важнейшим для нас является что? Верно... кино... Вот и являйте... (Замечает сидящего в отдалении Гордеева.) Привет, Василий Ефимович! Наблюдаешь за процессом?
Гордеев. - Подглядываю...
Михайлов. - Ну и как тебе киношная кухня?
Гордеев. - Если это и есть кухня, то я бы ни за что не согласился бы работать на ней поваром!
Кончалов. - Что так? Человеков из глины лепить легче?
Гордеев. - Вне всякого сомнения! Мои человеки если и показывают характер, так это уже после того как... Живя своей, независимой от меня жизнью... А отъявленных строптивцев я, как правило, уничтожаю в процессе работы...
Кончалов. - Благодарю вас за роскошную мысль! Все слышали?! А то развелось артистов вокруг! Палке упасть некуда! А так: не состоялся - в расход тебя! Мыла из тебя наварить хорошего или машинного солидола! (Хохочет.)
Кончалов. - А что же мне делать? Рыдать? (К Михайлову.) По делам отлучались или как?
Михайлов. - По делам, досточтимый Михаил Васильевич... по делам...
Гордеев. - "Огонек" купил?
Михайлов. - Мог бы и не спрашивать. Склерозом пока не страдаю... Вот, держи. (Протягивает Гордееву журнал.)
Ключикова. - А мое мороженое?
Михайлов. - И мороженое... (Подает ей термос.) Надеюсь, оно еще живое в термосе... (К Гордееву.) Пойду, переоденусь, жарко...
Кончалов. - Игорь Родионович, я бы хотел получить у вас небольшую консультацию?
Михайлов. - Прямо сейчас?
Кончалов. - Если можно...
Михайлов. - На предмет?
Кончалов. - Это сугубо конфиденциально... глубоко личное...
Михайлов. - Ну, тогда пошли в дом. Там мне все и расскажете... (Проходят в дом.)
Щукин. - (Маловой.) Вроде получилось! (Тут же в страхе прикрывает ладонью рот. Видя, что Гордеев на эту реплику никак не среагировал, облегченно вздыхает. Малова незаметно для Гордеева крутит пальцем у виска.)
Ключикова. - (С напускной строгостью.) Будешь, Анастасия и дальше на площадке халтурить, тебя Михаил Васильевич элементарно выгонит!
Малова. - Ой, напугала! Откровенно говоря, мне и самой не больно охота светиться в фильме этого зануды... Страсть, видите ли, должна в моих глазах пузыриться! Нет, ты слышала что-нибудь подобное? Пузырящаяся страсть? Это он в Америке таких слов нахватался? (Гордеев громко смеется.)
Щукин. - (К Гордееву.) Вы, Василий Ефимович, не обращайте на Анастасию внимания. У нее роль не клеится, вот она и несет всякую чушь...
Юра. - (Усаживаясь на ступеньку.) А ведь он прав, Анастасия Лавровна... За подобную игру деньги платить нельзя... Ты вот даже, чтоб похоже было, сцену любовных утех сыграть не можешь!
Малова. - Это я не могу?! Да, не могу... но только с тобой! С твоей физиономией даже Маша ничего сделать не может! Ты вот мне в кадре под кофточку лезешь, а мне тебе в глаз дать охота! (Гордеев, сидя в кресле, тихо давится смехом.)
Юра. - Это тебе хочется мне в глаз засветить потому, что у тебя под кофточкой мало чего ценного есть, а вшить силикон, как все добрые люди делают, у тебя не хватает духу. Так вот...
Маша. - Много ты, Юра, понимаешь! Ты же девственник... Между прочим, в тех журналах, которых у тебя полный чемодан, далеко не то, что ждет мужчину в реальной жизни. И с твоими заработками ты можешь рассчитывать на огромную кустодиевскую молодуху, коих раньше с садистским постоянством тиражировал журнал "Крестьянка"... Современная же женщина должна выглядеть спортивно!
Щукин. - Ребята! Господа артисты! Уймитесь, все равно не подеретесь! (К Гордееву.) Вы уж их не судите строго! Мы, артисты, существа довольно импульсивные, заводимся с полуоборота...
Гордеев. - (Отдышавшись.) Ничего... ничего... я получил громадное удовольствие, слушая вашу как бы перепалку...
Малова. - Что значит "как бы"?
Гордеев. - Уж больно тепло вы ругались... Мне даже показалось, что вы репетируете...
Юра. - Обижаете... Репетируем мы гораздо талантливее! (Из дома выходят Михайлов и Кончалов. Вид у обоих весьма довольный.)
Кончалов. - Господин Гордеев, мои друзья, наверное, смертельно утомили вас своей пустопорожней болтовней! Друзья, вы не должны забывать кто вы и где находитесь... Тем более у Василия Ефимовича вон там, через забор весьма добропорядочные соседи... Вашу перепалку было слышно в задних комнатах дома!
Кончалов. - Господа артисты! Я хочу сделать заявление! (Усаживается в кресло возле Гордеева.) Я долго думал... (Пауза.)
Малова. - Ну и?
Кончалов. - (Как бы очнувшись от мыслей.) Вот именно! Ну и что же у вас, милочка, ни черта, пардон, ничего не получается с ролью?! А ведь у вас опыт! У вас как бы талант! Хорошо, что мы еще не приступили к съемке!
Малова. - Ну, знаете! Я у себя в театре сплошь и рядом графинь и приличных дам играю! И получается! А вы мне в лицо говорите, что у меня "как бы" талант! А у меня он без "как бы"! Я народная артистка!
Все, кроме Гордеева. - Как?!
Малова. - Да, народная! На наши спектакли кто ходит? На-род! Значит, я народная артистка!
Юра. - Если ты народная артистка, тогда я секс символ страны!
Маша. - О, боги!!! С твоим-то лицом?! И у тебя ноги бубликом!
Юра. - А как быть с рекламным роликом женского нижнего белья?
Гордеев. - Вы рекламируете женское белье?!
Юра. - Я озвучиваю этот ролик! Мой чудный баритон знают все!
Кончалов. - Господа! Я все же хочу довести до вас свое решение... Я вынужден сделать актерские замены...
Малова. - Это, конечно же, я!
Кончалов. - Мне очень жаль, Анастасия Лавровна... Иногда даже такие признанные метры кино, коим является ваш покорный слуга, могут ошибаться в подборе кадров. Вы действительно не способны сыграть опустившуюся туповатую крестьянку! Но я могу предложить вам другую, менее характерную роль... доярки Феклы...
Малова. - Тоже пьющую?
Кончалов. - Нет, эта впала в другую крайность - кроме молока ничего не пьет!
Малова. - Это хорошо! Я люблю играть положительных героинь!
Кончалов. - А никакая она не положительная! Наоборот! Своей патологической любовью к молоку она наносит огромный вред финансовому состоянию колхоза!
Щукин. - Как это?
Кончалов. - А очень просто! В результате развала Союза колхозом были утеряны связи с сеном и силосом, после чего большая часть коров успешно скончались от хронического недоедания, а оставшиеся в наличии пять буренок дают в день по стакану молока, которое Фекла тут же выпивает!
Юра. - Вот зараза! Построишь с такими вот мымрами благополучное общество!
Малова. - Все равно я согласна! Хоть молочка попью!
Кончалов. - Скармливание артистам молока, сметой фильма не предусмотрено. Пить будете кипяченую воду, подкрашенную зубным порошком... Народные деньги нужно экономить, господа...
Щукин. - Так, может, вы и зарплату платить нам не станете, ссылаясь на временные трудности в экономике? Я не согласен!
Кончалов. - Почему же, платить будем... Мне так видится. Но, мне кажется, для настоящего артиста деньги не главное!
Юра. - По большому счету конечно, однако потеря налаженных связей с деньгами может закончиться для нас тем же, чем закончилась для колхозных коров потеря связей с сеном и силосом - летальным исходом. А я, к вашему сведению, достаточно ценный субъект, хоть и не даю молока...
Михайлов. - Конечно, это не мое дело, однако, хотелось бы спросить: съемки фильма отменяются?
Кончалов. - С чего вы взяли? От перемены актеров суть фильма не меняется! Найдем Маловой замену... Я уже, кстати, и позвонить успел...
Малова. - (Обиженно.) Шустрый вы, однако! Не успели еще вот эти ступени остыть от жара моего тела, а вы уже и замену мне нашли! Ужас! Никаких рамок приличия!
Кончалов. - Кино, милочка, это бизнес! Деньги! И я тот самый человек, у которого есть конкретные обязательства перед людьми, давшими денег на съемки этого фильма. Поэтому манипуляции с актерским составом - моя прерогатива. Запомните одну прописную истину, милочка: где начинаются деньги, приличия заканчиваются... На первый план выступает ее величество целесообразность!
Малова. - Ну и кто же эта прелестница, эта наивная особа, которую вы смогли завлечь в этот фильм?
Кончалов. - Почему же наивная?! Ведь вы же в свое время согласились? Я пригласил Викторию Николаевну Цепкову попробовать себя в роли Марфы...
Гордеев. - О, Боже?! И она согласилась?!
Кончалов. - (Невозмутимо.) А что вас удивляет?
Михайлов. - Но Цепкова актриса несколько иного плана...
Гордеев. - Да, совершенно иного! Не думаю, что Виктория Николаевна согласится играть такое ничтожество, коим является ваша Марфа!
Кончалов. - Ради участия Цепковой в моем фильме, роль Марфы можно существенно скорректировать...
Малова. - Ха! А чем она лучше меня!? Звездистее? Мне будет сложно играть с ней в паре!
Кончалов. - А вам и не придется! У вас, очаровательная Анастасия, совсем другая сюжетная линия... Соперничества не будет...
Гордеев. - Нет! Это совершенно невозможно!
Михайлов. - (К Кончалову.) Надеюсь, вы понимаете, Михаил Васильевич, что запойную женщину Цепкова играть не станет? Уж я то ее знаю как никто другой здесь присутствующий... Одно время Цепкова служила в моем театре...
Гордеев. - Да... и я ее знаю...
Кончалов. - Ради всех святых! Я ведь уже сказал, роль будет радикально переделана... Делов куча! Сценарий мой... что хочу, то и ворочу... Сделаем Марфу положительной героиней... раз такое дело...
Малова. - Мафия! А почему бы мне не сыграть положительную Марфу?!
Кончалов. - Поздно, милочка! Актриса уже приглашена и я буквально через минуту выезжаю за ней... Вы также можете утешиться тем обстоятельством, что сценарий будет скорректирован... Возможно, вам и не придется пить подкрашенную зубным порошком воду... А сейчас - все свободны... Назовем это творческим тайм-аутом... (Захватив пиджак, быстро уходит. Остальные тоже уходят кто куда. Кто в дом, кто в сад. У дома остаются Михайлов и Гордеев.)
Михайлов. - (Присаживаясь рядом с Гордеевым.) Довольно неожиданный поворот, не правда ли?
Гордеев. - Совершенно невероятный! Виктория Николаевна в моем доме!
Михайлов. - Ты рад этому обстоятельству?
Гордеев. - Я в ужасе! Что я ей скажу?
Михайлов. А почему ты должен ей что-то говорить? С Викторией Николаевной будет разговаривать режиссер.
Гордеев. - Но ведь...
Михайлов. - На худой конец, поздороваешься... Создашь впечатление воспитанного мужчины...
Гордеев. - А я... а как же...
Михайлов. - Успокойся. Виктории Николаевне некогда будет заниматься разными глупостями. Я имею в виду беседы с тобой, прогулки по саду... или осмотр твоей новой работы...
Гордеев. - Ты давай не каркай! Мне такой шанс выпал, а ты предлагаешь мне этим шансом элементарно не воспользоваться! Нет уж! Дудки! Я ее пятнадцать лет люблю! Страшно подумать!
Михайлов. - Нашел чем гордиться... В отличие от вина, чувства из года в год не крепчают и не созревают. То, что ты называешь усилением чувства, на самом деле есть не что иное, как элементарная идеализация образа, предмета душевного вожделения...
Гордеев. - Не согласен!
Михайлов. - И совершенно напрасно. Любовь по переписке или вот как у тебя - вприглядку, не предполагает появления потомства и прочих прелестей. Любовь без обладания ущербна и аморальна, поскольку порой может лишить объект твоего молчаливого обожания элементарного счастья - воспламениться ответным чувством!
Гордеев. - Да ладно тебе! Нашел время для зубодробительной беседы...
Михайлов. - А кто же тебе глаза откроет? Прописные истины, друг Василий, в твоем далеко не нежном возрасте, знать нужно... Вот ведь какие повороты в жизни бывают! А ты не готов...
Гордеев. - Почему же не готов? Абсолютно готов, но...
Михайлов. - Что но?
Гордеев. - Боязно... Такое ощущение, будто из меня все внутренности вынули, а вместо них холодца наложили... Внутри трусится все...
Михайлов. - С хреном?
Гордеев. - Ты о чем?
Михайлов. - Я спрашиваю: холодца с хреном тебе наложили? Что за глупости ты такие говоришь?! Взрослый человек! И вообще, успокойся. Виктории Николаевне будет не до тебя. Она сюда едет работать, а не утирать с твоих отвисших щек запоздалые слезы неразделенной любви!
Гордеев. - Ты полагаешь? Но я же могу хотя бы попытаться! Лопни твоя селезенка!
Михайлов. - За что?!
Гордеев. - Этот камень не в твой огород. Просто я взбешен, а данное выражение - самое крепкое мое ругательство...
Михайлов. - А знаешь что, Вася? Ты давай, не суетись... Получится войти в контакт - хорошо. Не получится - тоже неплохо. В тебе сейчас преобладают процессы бессознательного...
Гордеев. - Это еще что за схоластика?
Михайлов. - Не схоластика, милый мой, а старина Фрейд. В свое время он имел неосторожность сообщить миру некие пикантные подробности о нашем сознании, о чем, видимо, потом пожалел...
Гордеев. - И что это за подробности, умный ты наш?
Михайлов. - По Фрейду, недоучившийся ты наш, сексуальное влечение присуще даже младенцу, поскольку этот зловредный процесс бессознательного мало принимает во внимание реальность. Он подчинен только принципу удовольствия...
Гордеев. - Бред. Мне кажется, товарищ Фрейд был законченным извращенцем или сумасшедшим...
Михайлов. - Да, многие его идеи в достаточной степени сложны для восприятия...
Гордеев. - Передай своему Фрейду, что чувства мои к Виктории чисты и невинны.
Михайлов. - Непременно передам...
Гордеев. - Кстати, а почему это Кончалов, едва позвонив, сразу же помчался быстрее паровозного дыма за Викторией Николаевной? Что за спешка?
Михайлов. - Ну... Возможно боится, что та вдруг передумает... или возможно у него в городе неотложные дела... мало ли что... А ты разве против скорейшего появления здесь объекта твоего воздыхания?
Гордеев. - Нет, почему же... я, можно сказать, очень рад этому обстоятельству...
Михайлов. - Но, только что?
Гордеев. - Как-то все неожиданно получилось... Репетировали, репетировали и вдруг - не годится, давайте менять актрису. Вообще-то я не в курсе, может...
Михайлов. - Конечно ты не в курсе! В кино, Василий Ефимович, и не такое бывает. Вот взять хотя бы "Санту Барбару"...
Гордеев. - Опять?!
Михайлов. - Ну, так ведь для примера! У них по ходу фильма актеров меняют, как хотят, и, представь себе, ничего не происходит. Привыкаешь со временем.
Гордеев. - Ладно, знаток американского мыла... Пойду приведу себя в надлежащий вид. Не встречать же Викторию Николаевну в обносках! Я надену свой новый турецкий свитер...
Михайлов. - Хороший выбор... А сверху дубленку! В августе! Я знал, что любовь сводит с ума, однако некоторых она его лишает! Окстись, люди в плавках ходят!
Гордеев. - Ты предлагаешь предстать пред нею в плавках?
Михайлов. - А что, удачная мысль... Может, сжалится над тобой, увидев своими глазами, что может сделать с человеком воздержание и сухомятка! (Уходят в дом.)
Сцена пятая
Некоторое время спустя. По ступенькам веранды спускаются Михайлов и принаряженный Гордеев. На нем белый костюм, белая шляпа и такие же туфли.
Михайлов. - (Окинув друга критическим взглядом.) Да-а-а... недурен... элегантен, словно белый пароход! Осталось только надписи по обоим бортам пустить: "Влюбленный"...
Гордеев. - (Незлобиво.) Не ерничай... Сам же сказал: сейчас лето... По-моему, все нормально...
Михайлов. - Даже слишком. Влюбиться в тебя, конечно, нельзя, но смотреть на тебя приятно.
Гордеев. - Спасибо...
Михайлов. - Пожалуйста. Только давай отойдем в тень...
Гордеев. - Зачем?
Михайлов. - На солнце твой белоснежный костюм будет бликовать и Виктория Николаевна может не заметить за вещью человека. И, вообще, Вася, вещь должна дополнять человека, а не доминировать над ним...
Гордеев. - Я учту, Игорь Родионович... Просто я хочу произвести впечатление... хочу понравиться ей...
Михайлов. - Впечатление нужно производить не внешним лоском, а работой извилин и речевого аппарата. Кстати, как ты думаешь здороваться?
Гордеев. - Ты такие вопросы задаешь! Как и все нормальные люди - ртом!
Михайлов. - Давай...
Гордеев. - Нет, ты серьезно?
Михайлов. - Более чем. Давай представь себе, что я Виктория... давай...
Гордеев. - Ты не Виктория!
Михайлов. - Совершенно справедливо, но ты все же попробуй...
Гордеев. - (Иронично улыбаясь.) Пожалуйста... (Некоторое время молча шевелит губами, набирает и выпускает воздух, шарит по карманам.)
Михайлов. - Ну и? Что, звук пропал? И нечего шарить по карманам. Шпаргалки там, скорее всего, нет!
Гордеев. - (В очередной раз выдохнув воздух.) Это... я сейчас... Э-э-э... Слушай, Игорь, чего ты пристал в самом-то деле? Неужели я и поздороваться не смогу?
Михайлов. - Так ведь не смог же... Давай прорепетируем...
Гордеев. - (Осекшимся голосом.) Поздно... (К дому приближаются Цепкова и Кончалов, о чем-то оживленно беседуя.)
Михайлов. - С прибытием, друзья! Как доехали?
Цепкова. - Прекрасно! Господин Кончалов достоин поощрения... Он привез меня сюда в шикарном "Мерседесе"!
Михайлов. - (Сердито.) И точно достоин... Виктория Николаевна, позвольте представить вам нашего радушного хозяина... Вы уже много лет наглядно как бы знакомы, однако никто так и не удосужился представить вас друг другу... Так уж лучше это сделаю я... Прошу любить и жаловать - Василий Ефимович Гордеев... крупнейший скульптор современности и добрейшей души человек! (Цепкова, улыбаясь, протягивает Гордееву руку.)
Гордеев. - (Схватив мертвой хваткой ее руку.) Му-у-у... Э-э-э...
Цепкова. - (К Михайлову.) Зачем вы меня обманули, Игорь Родионович? Я же говорила, что он глухонемой!
Гордеев. - Кто?!
Цепкова. - (Испуганно убрав руку.) Ох, напугали вы меня!
Гордеев. - (В автоматическом режиме.) Здравствуйте, дорогая Цепкова Виктория Николаевна! Являясь страстным поклонником вашего немеркнущего таланта, хочу пожелать вам больших творческих успехов в работе и счастья в личной жизни!
Кончалов. - Пух!
Цепкова. - (Удивленно.) Спасибо, но зачем же так официально?
Михайлов. - Это у Василия Ефимовича от зажатости... Отшельничество накладывает определенный отпечаток на манеру поведения... Я прав, Василий? (Гордеев только хватает ртом воздух и молча кивает головой.) Василий довольно старая модель и иногда у него пропадает звук... Требуется мелкий ремонт... Не хотите попробовать наладить?
Цепкова. - Извините, нет... Я уже наладила как-то одного, да так хорошо, что теперь не знаю, как его выключить! (К Кончалову.) Михаил Васильевич, а когда же мы начнем снимать фильм, если сценарий вы решили радикально изменить? Не можем же мы злоупотреблять гостеприимством Василия Ефимовича...
Гордеев. - Да ради Бога! Сколько нужно, столько и гостите!
Кончалов. - Спасибо. Вы, Василий Ефимович, настоящий сподвижник кино! (Отходит немного назад и пристально смотрит на Гордеева.) Знаете, вы удивительно похожи на Андрея Вознесенского!
Гордеев. - Лицом?!
Кончалов. - Нет, костюмом!
Гордеев. - Замечательный комплимент! Завтра я оденусь во все черное, а вы, как бы между прочим, сравните меня с Михаилом Боярским... Мне будет очень приятно... Договорились?
Михайлов. - Виктория Николаевна, не хотите ли присесть? Вот здесь замечательная тень... прошу вас... Василий, помоги даме, а я на правах старинного приживалы, позабочусь о напитках. (К Кончалову.) У меня к вам, Михаил Васильевич, есть несколько вопросов... (К Цепковой.) Надеюсь, дама нас простит? Василий Ефимович, звук пропадать не должен! (Уходит вместе с Кончаловым в дом. Гордеев помогает даме сесть, а сам продолжает стоять, нервно подергивая ногой.)
Цепкова. - (Удобно расположившись в кресле.) Вы бы присели, Василий Ефимович, а то я смотрю, вам туфли жмут...
Цепкова. - (Совершенно безразлично.) Конечно, присаживайтесь... Когда туфли жмут - стоять нет никаких сил... я это понимаю...
Гордеев. - (Усаживаясь на краешек кресла.) Благодарю вас... однако... с туфлями у меня полный порядок... Я их в прошлом году на вырост купил...
Цепкова. - Как, вы еще растете? Быть такого не может! В вашем, прошу прощения, возрасте, если и растут, так только по направлению к земле...
Гордеев. - Видите ли, Виктория Николаевна, у скульпторов, коим я являюсь, конечности имеют обыкновение менять свои размеры вне зависимости от возраста...
Цепкова. - Ой, я вас умоляю! Так не бывает!
Гордеев. - Еще как бывает! В прошлом году я носил обувь сорок второго размера. Но, после того как мне на ноги упал Федор...
Цепкова. - (Удивленно.) Кто упал?!
Гордеев. - Гранитный Федор Достоевский... Я ваял его бюст... Да... Так вот, размер моих ступней разом увеличился до пятидесятого размера, а через месяц, когда врачи сделали все возможное, я сменил всю свою обувь и сейчас ношу сорок четвертый... То же самое и с руками... и с...
Цепкова. - Так, так... продолжайте... продолжайте...
Гордеев. - Ну... с коленками еще... Бывало ка-а-ак даст!
Цепкова. - (Разочаровано.) А-а-а-а... коленки это плохо... А какими еще неприятностями грозит профессия скульптор?
Гордеев. - А больше, пожалуй, и никакими...
Цепкова. - Скажите, Василий Ефимович, вы еще действующий скульптор или почиваете на лаврах?
Гордеев. - Совершенно действующий! На лаврах я почивал во время разгула "того" светлого настоящего.
Цепкова. - Я помню. О вас, как о главном лепиле вождя, тогда через день писали газеты и прочие журналы...
Гордеев. - Да! И было за что! Я лепил скульптуры вождя как пельмени! Быстро и качественно. Как говорят в народе: насобачился... И все же, только освободившись от бремени госзаказа, я обнаружил в себе такую вот особенность: чем тоньше кусок масла на твоем хлебе, тем чаще к тебе приходит настоящее вдохновение! (Из дома выходит Михайлов с сифоном и фужерами.)
Михайлов. - (К Цепковой.) Как у Василия Ефимовича со звуком?
Цепкова. - Все в порядке, Игорь Родионович... Мы славно побеседовали...
Михайлов. - (Ставя все принесенное на плетеный столик.) Я рад... Василий Ефимович не рассказывал вам случайно байку о своих выросших конечностях?
Цепкова. - Имела удовольствие... Так это все же байка?
Михайлов. - Конечно, дорогая Виктория Николаевна! У Василия, до падения Достоевского, был не сорок второй, а сороковой размер!
Цепкова. - Ой, мама! (К Гордееву.) Крепко же вам досталось!
Михайлов. - (Весело.) То ли еще будет! Какие его годы...
Гордеев. - Типун тебе на язык! Шить обувь на заказ - это же сплошное разорение! (Михайлов наполняет фужеры газировкой и подает поочередно Цепковой и Гордееву. Наполняет фужер и для себя.)
Цепкова. - (Отпив глоток.) Замечательная водичка... холодненькая... Сами заряжаете?
Гордеев. - Да... Раньше неподалеку киоск был специальный. Пришел, заправил и будьте здоровы. Сейчас же в киоске сифоны не заряжают. Сейчас там бомжи ночуют, предварительно зарядившись спиртосодержащими жидкостями...
Михайлов. - Счастливые люди! Всего лишь одна мысль в голове - где взять... И никакой морали!
Цепкова. - Древние китайцы, имея в виду падших людей, говорили: "Если человек лишен "жень", то к чему ему "ли"? То есть, если человек лишен нравственности, то к чему ему нормы поведения? Однако, где же наш маститый режиссер? (Несколько тише.) Вы знаете, мне Кончалов каким-то не совсем таким показался...
Михайлов. - Не понял...
Цепкова. - Ну, я не знаю... Я ведь с ним до сегодняшнего дня знакома не была... Так... издали когда... да еще, если по телевизору...
Гордеев. - Моложе как бы?
Михайлов. - У Василия Ефимовича тоже сомнения возникли поначалу... Мысли всякие: он, не он... Кончалов в Америке на лице подтяжку сделал... Оттого-то молодо и выглядит... Интересно, там оплата производится от погонного сантиметра или существует такса на всю операцию?
Гордеев. - (Смеется.) Если ты уберешь свои щеки, тебе нечего будет надувать, сидя во всевозможных президиумах на нескончаемых конференциях, и гораздо меньше сможешь положить за раз в свой рот холявных бутербродов на различных банкетах, фуршетах и презентациях... Выражаясь финансовым языком - потерпишь прямые убытки...
Цепкова. - Как он вас?
Михайлов. - Крепко... Однако, меня интересует операция не на лице... Пускай страна запомнит меня таким, какой я есть...
Гордеев. - Так может тебе наоборот, нарастить чего нужно? Тут ко мне Лиза по четвергам приходит... а... а чего вы на меня так смотрите? Лиза - моя натурщица. Она по четвергам приходит позировать... Я ей плачу деньги...
Цепкова. - Вы ее раздеваете?
Гордеев. - Н-н-нет... она сама... работа у нее такая... а я ей плачу... Так вот, у Лизы, у нее много чего понарастили...
Цепкова. - Веселая все же у вас работа... Барышни голые...
Гордеев. - А что же ее в пальто сажать? Пальто я могу вылепить и без помощи натурщика... Мне, дорогая Виктория Николаевна, нужна фактура!
Михайлов. - От того-то ты и не женат, что для тебя, в твоем понимании, женщина, даже, пардон, без ничего - фактура!
Гордеев. - Будто ты на своих актрис во время репетиций смотришь иначе... Серьезная работа не терпит сантиментов... Сантименты это уже потом...
Цепкова. - После работы...
Гордеев. - Ну да... А вы... на что намекаете? И... и где, в конце концов, этот Кончалов?!
Михайлов. - Ты его не торопи, он над сценарием работает...
Цепкова. - А скажите, Василий Ефимович, вы давно приобрели этот дом?
Гордеев. - Я этот дом не приобретал... Я его сам построил... Двадцать лет назад. Сначала здесь была небольшая дача, а совсем недавно кое-что достроил, надстроил, мастерскую в частности расширил... Сейчас мы пройдем в дом, и я вам все тут покажу... (Цепкова встает, Гордеев следом.)
Цепкова. - (К Михайлову.) Благодарю за водичку.
Гордеев. - Так мы пройдем в дом?
Цепкова. - С удовольствием.... Никогда еще не была в логове у скульптора... (Все уходят в дом.)
Сцена шестая
Мастерская Гордеева. Входят Цепкова, Гордеев и чуть сзади Михайлов.
Цепкова. - А это, как я понимаю, святая святых! (Заметив в дальнем углу старый диван.) Так я и думала! Спецдиван?!
Гордеев. - Почему спец?! Нормальный... серийное изделие...
Цепкова. - Я не в том смысле... А это у вас что? (Показывает рукой на глиняное сооружение, накрытое полиэтиленовой пленкой.) Это, верно, та самая Лиза?
Гордеев. - (Смутившись.) Н-н-нет... это не Лиза... Лиза вон там... в том дальнем углу...
Цепкова. - А это, значит, другая... И как же ее зовут?
Михайлов. - Виктория Николаевна, вы не сильно на него нажимайте, видите ли, Василий уже пятнами пошел... Сейчас у него звук пропадет...
Цепкова. - А я и не нажимаю... Василий Ефимович сам только что пообещал все тут показать! Какой тут нажим! (К Гордееву.) Так вы мне ее покажете? Ей тоже много чего нарастили?
Михайлов. - Я же говорил! Выключился... Давайте я с этой глины сниму пленочку... (Гордеев хотел было помешать, но не успевает. Пленка падает на пол.)
Цепкова. - (Несколько минут неподвижно стоит посреди мастерской.) Не ожидала... (Дрожащим голосом.) Меня еще никогда не ваяли...
Гордеев. - (Победно глядя на ошалевшего Михайлова.) Ну что, знаток?! Съел?!
Михайлов. - (Робко подойдя к Цепковой.) Я, конечно, извиняюсь, вы что, вы это?
Гордеев. - Это... это... (К Цепковой.) Знаете, что сказал этот невежественный чиновник от искусства о вашем портрете?
Цепкова. - Что?
Гордеев. - Ваш портрет был назван им бесформенным куском глины!
Цепкова. - (К Михайлову.) Вы так сказали?
Михайлов. - Нет. Что-то говорил, но не это... Беру свои слова обратно... Однако, черт меня побери! Как вы догадались, что Василий ваяет именно вас?! Я же ничегошеньки не вижу!
Гордеев. - Не тем смотришь, приятель...
Михайлов. - Только не надо меня путать! Нельзя увидеть то, чего нет!
Гордеев. - По-твоему, мы договорились?
Цепкова. - Так?
Михайлов. - Не знаю... (Подходит к скульптуре и внимательно смотрит.) Нет, хоть убейте, но я не вижу...
Гордеев. - Это можно! Пиши завещание...
Цепкова. - (К Гордееву.) Вы ваяете это по фотографии?
Гордеев. - (Разводя руками.) Ну-у-у...
Михайлов. - А, возможно, съемки затянутся! И вы попозируете Василию Ефимовичу...
Цепкова. - Посмотрим... Я что-то не совсем понимаю, зачем вам, Василий Ефимович, эта скульптура? Или вам заказали?
Гордеев. - Нет! Да! Э-э-э... министерство...
Цепкова. - Министерство? Как странно... Мне никто ничего не говорил...
Гордеев. - Наверное, хотят сделать вам сюрприз... Мне так кажется...
Цепкова. - (К Михайлову.) А вы что думаете по этому поводу?
Михайлов. - Ничего не думаю! Я тут ни причем!
Цепкова. - Не сомневаюсь! Однако, почему у вас такой перепуганный вид? Будто у вас молоко сбежало? (Входит Кончалов. Он в прекрасном расположении духа.)
Кончалов. - Вот вы где, господа! А я вас в саду ищу! Виктория Николаевна, у меня для вас есть прекрасная новость - мы можем начать репетиции! (Оглядывается.) Бог мой, это ваша мастерская, Василий Ефимович? И вы пускаете сюда всех?
Гордеев. - А мне нечего скрывать... Деньги я печатаю в другом месте...
Кончалов. - (Подходит к скульптуре.) Это, я так понимаю, из глины делается? Да? Очень оригинально... очень... (Обходит скульптуру вокруг.) И что это будет?
Цепкова. - Уже есть!
Кончалов. - Что вы говорите?! Прав был все же старина Кант, утверждая, что одним из важнейших признаков истинного художника - есть талант создавать без определенных правил нечто оригинальное! Это нечто - человек?
Гордеев. - Вы потрясающе проницательны!
Кончалов. - Спасибо, я знаю... Виктория Николаевна, я могу вас похитить у этих светских львов?
Цепкова. - Можете...
Кончалов. - Тогда прошу, актеры и персонал собраны. Проведем небольшую планерку...
Гордеев. - Какой-то вы старорежимный... планерка...
Кончалов. - Что поделаешь... все мы родом из того режима... (Выходит с Цепковой из мастерской.)
Гордеев. - По-моему с министерством я переборщил... Как думаешь?
Михайлов. - Думаю да... Однако ты шибко не переживай... День-два - она уедет и все забудется...
Гордеев. - Опять ты каркаешь! Тоже мне друг! Нет, чтоб посодействовать неким образом... помочь...
Михайлов. - Вот те раз! Юнец не целованный! Мне что же, подойти к Виктории и сказать: мол, так вот и так, он вас любит, но сказать об этом смертельно боится! Вы уж будьте так любезны, признайтесь ему в ваших чувствах, если они у вас есть... Тем более с чего ты взял, что Виктории понравятся твои претензии на взаимность чувств? Ей до смерти надоел Ногин! Это дерьмо, упакованное в эксклюзивы от Кардена! И, вообще, зачем тебе эта головная боль? Конечно, жена это здорово. Но, только когда это чужая жена! Вот ты думаешь: женился и зажил! Жесточайшее заблуждение! Запомни, мужчина живет только тогда, когда он холост! Семья - кромешный ад... И... и... и нечего на меня так смотреть... Знаем, что говорим... Ну, любишь ты ее... да и на здоровье! Пятнадцать лет вздыхаешь - еще пятнадцать попробуй! И я тебя уверяю, через двадцать лет ты окончательно перегоришь, успокоишься. Женишься на какой-либо малопьющей тетке, без особых претензий на высокую культуру в быту, научишься гнать самогон, разводить кур и кроликов, выбросишь к чертовой матери все эти станки, молотки, скарпели, эту глину и заживешь, наконец, тупо и счастливо.
Гордеев. - Хороша тирада! Заслушаешься... И зачем ты, Игорь, перешел из артистов в бюрократы? Неужели из-за зарплаты? Или амбиции оказались выше таланта?
Михайлов. - Меня назначили... А что, я действительно красиво юродствовал?
Гордеев. - Пальчики оближешь! Жаль, тебя не слышал Станиславский... Так все же, брат Михайлов, как поступил бы в этом случае влюбленный, но имеющий некий опыт Ромео?
Михайлов. - Ты несколько толстоват для Ромео... Однако, совет я тебе дам: не торопи события. Женщины, я имею в виду женщин, а не куриц, мгновенно садящихся при появлении петуха, не терпят ни нажима, ни развивающихся со страшной скоростью событий... Настоящей, знающей себе цену, но одновременно умной женщине, подсознательно хочется ритуала... И тем-то мы и отличаемся от животных, что у нас ритуал ухаживания не укладывается по продолжительности в несколько минут... Женщины это... это... Да чего тут долго говорить, женщина - не мужчина!
Гордеев. - Приехали! Это я с детского сада знаю... Открытие он сделал... Ну хорошо... я согласен не торопить события, но и на самотек пускать нельзя, раз уж такой случай представился!
Михайлов. - А это конечно. Нельзя... Вот они там сейчас немного прорепетируют и устанут... А ты тут как тут... Ненавязчиво пригласишь Викторию Николаевну как бы попозировать...
Гордеев. - Почему как бы?
Михайлов. - Не придирайся... Пригласишь попозировать. А после чая можно сходить с нею в сад... морковку с грядок подергать... Морковка... она очень здорово располагает к задушевным беседам с женщинами... Опять же запомни: ничего прямо в лоб. Ни слова... Можешь вспугнуть... Усвоил, Ромео?
Гордеев. - Усвоил... А говорить тогда о чем?
Михайлов. - О чем угодно, кроме как о политике, о погоде, о видах на урожай, о любви, о засухе в Намибии и неудавшемся полете нашей ракеты на загадочный Марс...
Гордеев. - А о чем же тогда говорить?
Михайлов. - Не знаю. Лучше пусть она говорит. Ты только время от времени кивай головой, как бы соглашаясь. Женщины это любят. Если ты будешь правильно слушать, стараться не очень часто заглядывать ей в декольте, не мычать и не смотреть ей в рот - у тебя появится шанс...
Гордеев. - Ты полагаешь?
Михайлов. - Я знаю! А теперь пошли на воздух, мой потерявший разум друг...
Гордеев. - Не могу... Работы непочатый край... (Смотрит на часы.) Да и Лиза вот-вот должна подойти с подругой...
Михайлов. - Тоже натурщица или просто подруга?
Гордеев. - Тоже... Я тут не так давно задумал одну композицию... Назову ее "Поверженные нимфы"... Как тебе?
Михайлов. - Название многообещающее... И чем же таким они будут повержены?
Гордеев. - Грехом...
Михайлов. - Плотским?
Гордеев. - Конечно!
Михайлов. - А с кого будешь фигуру греха ваять?
Гордеев. - (Смеется.) А ты не догадываешься? Кто тут у нас является воплощением плотского греха? (Входят Лиза и Маняша.) А вот и мои работницы тела... Привет, как доехали?
Лиза. - О'кей! Всем здрасьте!
Маняша. - Добрый день...
Гордеев. - Надеюсь, Лиза, ты познакомишь нас с этим милым существом?
Лиза. - Это Маняша. Вместе со мной в Академии мерзнет на натурах... (К Маняше.) Маняша, знакомься, Василий Ефимович...
Гордеев. - А это мой друг Игорь Родионович... директор театра...
Михайлов. - (Михайлову.) Ой! Вы так похожи на мэра!
Гордеев. - Вот видишь, Игорь Родионович, сегодня ты похож на мэра! (К Маняше.) Вы и правы и не правы... Игорь Родионович относится к тому типу людей, которые как бы похожи на всех и одновременно ни на кого. Увы, в свое время он не был замечен чиновниками от разведки и супершпион не состоялся... А жаль... Сидел бы сейчас в комфортабельной американской тюрьме и писал мемуары... А так что? Пошли, друг, мне переодеться нужно. (К девушкам.) Не скучайте, красавицы... я мигом... (Выходят.)
Маняша. - (Оглядывая мастерскую.) Веселый дядька... Сколько ему?
Лиза. - Кажется, сорок пять... или около. В папаши тебе годится!
Маняша. - Так уж и в папаши! Между прочим, мне больше вот такие нравятся. Состоявшиеся... с крепким бытом... А то ведь по улице идешь, а навстречу тебе то юнцы со следами патологии на лицах, то бритоголовые отморозки с бойницами вместо глаз...
Лиза. - (Начиная раздеваться.) А в Академии?
Маняша. - А что в Академии? Ну, выйдешь ты замуж за одного из них, а дальше? Нищету плодить! Пока еще заметят да обогреют! А сынки богатеньких в художники не идут.
Лиза. - А Панков?
Маняша. - Ой, не смеши! У него самого проблемы с мужиками...
Лиза. - Врешь!
Маняша. - Вот еще! Слушай, мне тоже раздеваться? Или, может, я подожду? И голова что-то разболелась...
Лиза. - Так ведь магнитные бури сегодня... А мы сейчас кофе заварим... (Входит Гордеев, на ходу застегивая клетчатую рубашку.)
Гордеев. - Кофе - это хорошо! Лиза, я же тебя просил, не надевай яркие купальники!
Лиза. - (Виновато.) А мы только что с пляжа... А на пляже каждой девушке охота кому-либо понравиться...
Гордеев. - Ладно, вредительница... А ты, Маняша?
Маняша. - Ну и мне охота... Но у меня купальник не рябенький... он аляповатый...
Гордеев. - Разницы почти никакой... (К Лизе.) Ты человеку задачу объяснила?
Лиза. - В общих чертах... Василий Ефимович, я пойду, поставлю кофе.
Гордеев. - Конечно... (Лиза выходит.) А ты не стой. Иди-ка к тому диванчику и приводи себя в рабочее состояние, а я пока выкачу станок. (Маняша идет к дивану и начинает раздеваться, а Гордеев выкатывает из дальнего угла станок с накрытым пленкой каркасом. Некоторое время занимаются каждый своим делом. Наконец станок установлен, Маняша, раздевшись, удобно устраивается на диване. Входит Лиза, держа в руках маленький поднос с тремя чашечками кофе.)
Маняша. - Ты вовремя... голова прямо лопает! (Берет чашку. Лиза подает чашку Гордееву и усаживается на диван рядом с Маняшей. Гордеев садится на ветхий табурет, поставленный им же подле станка.)
Гордеев. - Повторю для Маняши задачу... Композиция будет символизировать собой двух падших под тяжестью греха нимф...
Маняша. - Путан?
Гордеев. - Забудь, Маняша, на время это слово...
Маняша. - Есть!
Гордеев. - Композиция не должна нести в себе и намека на чувственность!
Лиза. - Ну, Василий Ефимович! Как же это я или вот Маняша, вы посмотрите, какие у нее формы, умудриться изобразить нечто, не вызывающее положительных эмоций?!
Гордеев. - На то мы и художники - будем искать! (В этот момент табурет под ним как бы складывается и кофе выливается Гордееву на рабочие шаровары. Он срывается на ноги.) О, маммма-а-а-а мий-я-я-я! (Начинает прыгать с ноги на ногу.) Ох, и горячее!
Лиза. - (Ставя чашку на пол.) Быстро снимайте штаны! А я за постным маслом сбегаю! Масло поможет! (Выбегает, Гордеев, охая, снимает шаровары.)
Маняша. - (Тоже поставив чашку на пол.) Василий Ефимович, идите сюда, я подую!
Гордеев. - Ч-ч-ч-его?! Ох, ма!
Маняша. - Подую, говорю, пока Лиза масло найдет! (Гордеев делает шаг в сторону дивана, спотыкается и весьма удачно падает на Маняшу.)
Маняша. - Экий вы неловкий! А вообще-то упали вы довольно правильно! (Гордеев делает попытку подняться и в это время в мастерскую входят Цепкова и Михайлов.)
Цепкова. - (Застыв от неожиданности.) Творческий процесс? И как называется эта скульптурная группа?
Михайлов. - (Тоже весьма удивленно.) Эротический вариант известной композиции: рабочий на колхознице! (Вбегает Лиза с постным маслом. Цепкову и Михайлова не видит.)
Лиза. - А вот и я! Сейчас мы маслицем смажем, сразу все по-другому будет! Вот те раз! Стоило на минутку... (Гордеев, наконец, встает и, одернув рубашку, наклоняется за шароварами.)
Гордеев. - (Всем.) А нечего так смотреть... Споткнулся я. Маняша говорит, давайте я подую, а я споткнулся... давай масло, Лиза! Жжет, не могу!
Михайлов. - А что здесь у вас произошло?
Лиза. - (Подав масло Гордееву.) Василий Ефимович кофе на себя выплеснул!
Цепкова. - (Подойдя к дивану.) Больно? Угораздило вас... Вы что, ногу не могли облить?
Гордеев. - Я с вашего разрешения выйду...
Михайлов. - Конечно! Тебе помочь?
Гордеев. - Нет, я сам управлюсь... (К натурщицам.) Лиза, Маняша, вы уж меня извините, завтра сможете?
Маняша. - Я - с удовольствием!
Лиза. - Конечно, какой разговор!
Гордеев. - Ну, тогда пока. Время то же... (Быстро уходит.)
Цепкова. - (Проводив Гордеева взглядом, к Маняше.) Ну и как? Тяжелый?
Маняша. - (Одеваясь.) Не тяжелее других... интересуетесь?
Цепкова. - Хороший ответ...
Маняша. - Какой вопрос...
Лиза. - Пошли, подруга... До свидания, Игорь Родионович! И вам, тетенька, всего хорошего!
Маняша. - А вы случайно, не Цепкова? Киноактриса?
Цепкова. - Нет, невоспитанное создание...
Маняша. - Так я и думала! Цепкова намного красивей и моложе! (Выходят.)
Михайлов. - Кусачие нынче детки пошли...
Цепкова. - И не скажите... Но я тоже хороша!
Михайлов. - Как вам сценарий?
Цепкова. - Честно?
Михайлов. - Ну, разумеется... Не побегу же я сдавать вас Кончалову, ежели чего!
Цепкова. - Сценарий - полнейший абсурд! Если возможно подобное сочетание, то это махровая ахинея!
Михайлов. - Ох, как вы его! Такого выдающегося... И что, откажетесь?
Цепкова. - Даже не знаю... Если честно, опять же, то в таком фильме я не хотела бы сниматься... Сегодня, завтра еще репетиции, а там... не знаю... Все возможно. Может, еще и откажусь...
Михайлов. - Дело ваше, Виктория Николаевна... дело ваше... Конечно, если то, что предлагает Кончалов где-то не совпадает с вашими нравственными позициями или вкусами, тогда вам, конечно, стоит хорошо подумать... (В мастерскую заходит переодевшийся Гордеев.)
Михайлов. - О, наш погорелец!
Цепкова. - Не погорелец, а обожженец! Как самочувствие, Василий Ефимович?
Гордеев. - Прошу меня извинить за бесштанный вид... Я и не предполагал, что мой табурет такой ненадежный!
Михайлов. - (Придав табурету вертикальное положение.) Зря ты так о нем... Такой табурет - мечта самоубийцы... это же настоящий полуавтомат! Петлю набросил, чуть сместил центр тяжести и привет... Имея такой вот ценный табурет, можно со спокойной душой брать очень большие деньги в долг и некоторое время вести паразитический образ жизни!
Гордеев. - Дарю!
Цепкова. - Берите, Игорь Родионович, вы директор Академического театра, у вас там деньги водятся...
Михайлов. - О чем вы говорите. Виктория Николаевна! Деньги... Вот раньше да! Раньше я ходил и через губу, извините, поплевывал, зная, что мне государство даст. А сейчас?
Гордеев. - Вот-вот, приучили вас к тому, что государство даст... А почему государство должно вам давать? Вы должны зарабатывать...
Цепкова. - Без спонсорства, без опеки со стороны государства театру в этой стране не выжить... Классики даже в ультрасовременном прочтении их каким-либо супермодным режиссером не дадут постоянных аншлагов и мало-мальски полных сборов, а хороших, с большой буквы, драматургов сейчас два-три на всю страну. И еще. Знаете, почему народ валом не валит в театры? Нет, не потому, что ему не нужен театр. Народ хотел бы видеть не психологическую драму, коей он сыт по горло в своем невеселом быту, а нечто из области эйфории, праздника и безумного веселья. Народ жаждет зрелищ, а не созерцания чьих-то проблем за свои же деньги.
Михайлов. - Мрачновато у вас как-то получилось... Я бы даже сказал беспросветно... Или выход все же есть?
Гордеев. - Выход всегда есть... (В мастерскую, покусывая морковку, заходят Лиза Ключикова и Маша.)
Маша. - (К Гордееву игриво.) Василий Ефимович, а что нам за морковку будет?
Ключикова. - Ой, скульптурки! (Осматривается.) Василий Ефимович, а вы только тетенек ваяете? Можно поглядеть?
Гордеев. - А чего же нельзя! Заходите, красавицы!
Ключикова. - Может, мы помешаем?
Цепкова. - Об этом думают, прежде чем войти...
Михайлов. - Жарковато? Морковку-то хоть мыли?
Ключикова. - А то! Чай не свинки морские... Там, в вашем саду, какой-то дед что-то ищет... Соседом вашим представился... с бороденкой такой... как у...
Ключикова. - Как у козла...
Гордеев. - Это Иван Кондратьевич... Если с бородкой. Однако он утверждает, что она у него не козлиная, а калининская. Интересно, что он может искать в моем саду? Пойду, спрошу... (Сталкивается на выходе с Бочкиным.) Иван Кондратьевич? Здравствуйте... Какие проблемы? (Берет соседа под локоть и ведет на середину мастерской.)
Бочкин. - У вас столько гостей? Здравствуйте, господа! (К Гордееву.) Я, Василий, к вам по пустяковому делу - у меня Маруся сбежала...
Цепкова. - Кошка?
Бочкин. - Кошек не держим, мадам! И собак! Категорически... Маруся обыкновенная среднеазиатская пятилетняя кобра...
Все. - Кто?!
Бочкин. - Змея... кобра... Да вы не пугайтесь! На нее, если не наступишь, она никогда не укусит! (Все дружно опускают головы к полу.)
Ключикова. - Спасайся, кто может! Кусают! (С ловкостью пантеры вскакивает на диван. Остальные тут же следуют ее примеру, расталкивая друг друга.)
Михайлов. - (Которому не хватило места на диване.) Господа, господа! (Пытается стянуть с дивана Машу.) Еще на полкорпуса! Все такие толстые! Товарищ Ключикова! Уступите директору место!
Ключикова. - Ага, счас! Я змей боюсь!
Гордеев. - (Выглядывая из-за спины Цепковой.) Игорь, не позорься! Иди, вон прилепись к скульптуре Виктории Николаевны!
Михайлов. - Ну да! А сам к живой Виктории прилепился!
Бочкин. - Ну, вы даете, господа! Спускайтесь, у меня (Достает из кармана шприц.) сыворотка есть! (Взобравшиеся на диван еще плотнее сбиваются в кучу и втягивают прыгающего в ужасе подле дивана Михайлова.) Цирк! Там той змеи всего полтора метра! Нашли чего бояться! Вот если бы это была королевская кобра, тогда конечно. Эта зверюга всех вас мигом бы уложила... (Цепкова, охнув, падает в обморок. Гордеев подхватывает ее.) В ней пять метров росту!
Михайлов. - (Чуть было не выпавший из обоймы.) Товарищ Цепкова! Что вы себе позволяете! Так каждому захочется в обморок грохнуться! (Голос Бочкиной: Ваня, ты где?)
Бочкин. - Здесь я! (Входит Бочкина.)
Бочкина. - (К сгрудившимся на диване.) Здравствуйте... чего они, Ваня?
Бочкин. - Ты не поверишь, Татьяна Александровна, они нашей Маруси испугались!
Бочкина. - Да изловила я ее! Она в мое вязание забралась, негодница...
Бочкин. - Слазьте, герои... изловила мать Маруську... Вы уж извините, господа... Змея ведь не собака, ее на ошейник не посадишь... (Все начинают спускаться на пол.)
Маша. - (Передергивая плечами.) Ох я и перепугалась! Ноги дрожат...
Михайлов. - (Поправляя на шее галстук.) Ясное дело, женщина...
Ключикова. - А сам-то?! Стучал тут копытом о стол! Небось, изморозью от страха покрылись?!
Михайлов. - Ничего подобного! Это я за компанию! В конце концов, я могу немного постоять на диване своего друга?! А то сразу - изморозью! Я вам не морозильная камера!
Бочкина. - Пошли, Ваня, нужно Митьку поискать...
Михайлов. - Мадам, мадам... а Митька это кто?
Бочкина. - Как это кто? Скорпион, конечно! (Снова визги женщин и снова всех вихрь страха выносит на диван.)
Бочкин. - (К жене.) Да нет, Татьяна, я Митьку вчера пересадил к супруге. Он нервничать начал - я его и пересадил... Пошли... Всего хорошего, господа... (Быстро выходят.)
Гордеев. - (Помогая Цепковой и Маше спуститься с дивана.) Однако, соседушки у меня... Надо же, столько лет живем бок о бок, а об их зверье я только сегодня узнал... Ничего себе компания!
Михайлов. - Надо на них в суд подать...
Ключикова. - На вас, Игорь Родионович, нужно подавать в суд! Вы чего это Машу с дивана стаскивали? На съедение этой чертовой Марусе?
Михайлов. - А у меня внуки! А у Маши ни мужа, ни детей, ни внуков, ни любовника! Ей терять нечего!
Маша. - А вот это уже клевета! Наглая ложь! У меня этих любовников хоть завались! Вы столько раз в кино не ходили, сколько у меня мужиков было!
Михайлов. - Надо же... А с виду такая скромная...
Маша. - Это кто скромная?! Кто-кто... Я конечно... Пошли, Лизка на воздух... после такого стресса в замкнутом пространстве находиться вредно... Игорь Родионович все мысли спутал... сама на себя наговаривать начала... (Выходят.)
Цепкова. - (К Гордееву.) Спасибо, что поддержал, Василий Ефимович... Однако, в следующий раз вперед меня бежать не советую! У меня рука тяжелая...
Гордеев. - (Крепко смутившись.) Сам не знаю, как это все получилось... Я с детства змей ужасно боюсь... Меня в детстве однажды гадюка укусила... (Показывает пальцем на левой икре.) ... вот сюда... Хорошо еще, что связисты до города довезли. Они на проселочной дороге провода чинили... я на них и вышел. С тех самых пор змей боюсь даже по телевизору и по грибы не ходок...
Михайлов. - Послушай, Василий Ефимович, а вдруг они, соседи твои, надумают в отпуск податься, а Маруська опять уползет? И, вообще, может, у них разрешения нет на содержание змей и прочих тарантулов в подсобном хозяйстве?! Надо бы позвонить куда следует!
Цепкова. - Ну, для начала, я думаю, нужно бы осведомиться на предмет разрешения у самих хозяев...
Гордеев. - Как бы там ни было, а для меня это сюрприз... И довольно неприятный... Странно, такие милые люди, а любят смертоносные игрушки...
Михайлов. - Некоторые граждане путем содержания у себя дома всякого рода экзотических зверюг, пытаются решить свои финансовые проблемы. Вот у скорпиона Митьки, оказывается, жена есть... Опять же, змеиный яд всегда был, есть и будет в цене...
Гордеев. - Может быть, но я не думаю, что Бочкины нуждаются. Иван Кондратьевич бывший министр, а его супруга, Татьяна Александровна, всю жизнь просидела в Кремле на хозяйственных должностях.
Михайлов. - Есть люди, Вася, которые нуждаются всегда. Даже при агромадных деньгах. Для них накопительство такой же естественный процесс, как скажем, для Виктории Николаевны, кушать...
Цепкова. - А что это вы, Игорь Родионович, на меня своим перстом указуете? На что вы, собственно, намекаете?! На то, что я толстая?!
Михайлов. - Да Господь с вами, прелестная вы наша, ни на что я не намекаю! И можно подумать вы не едите...
Цепкова. - Ем, но совершенно не в тех количествах, о которых вы подумали!
Михайлов. - Да не думал я ничего! Цепкова. - А не мешало бы думать, прежде чем говорить женщине подобные вещи...
Гордеев. - Так, стоп! Времена дуэлей прошли, а словесные дуэли рождают не покойников, а врагов. Давайте-ка пойдем на воздух, сегодня такой чудный день!
Михайлов. - Удачная мысль... тем более что уже пора заняться шашлыками.
Цепкова. - Мы будем есть шашлыки? Какая жалость... Я же на диете!
Гордеев. - Диета строгая?
Цепкова. - Не то слово!
Гордеев. - Тогда мы ей ничего не скажем...
Цепкова. - (Смеясь.) Честно?
Гордеев. - Слово дворянина...
Михайлов. - Ты дворянин?!
Гордеев. - Конечно. У меня есть свой дом и свой двор... Выходит, я - дворянин.
Михайлов. - В таком случае я - автомобильный магнат: у меня в гараже догнивает "Жигуленок". (Не спеша, выходят.)
Сцена седьмая
Утро следующего дня. Двор перед Гордеевским домом. В плетеном кресле, забравшись на него с ногами и сжавшись в комок, спит Михайлов, заботливо укрытый пледом. Рядом, в другом кресле, в более расслабленной позе спит Шура, укрытый таким же пледом. На веранду, потягиваясь, выходит Гордеев.
Гордеев. - (Спускаясь по ступенькам.) Ку-ка-ре-ку-у-у-у! Подъем! Уж солнце клонится к обеду! (Шура и Михайлов подают признаки жизни.) Михайлов, мне показалось вчера, что ты еще не готов к подобным состязаниям! (Михайлов, наконец, окончательно просыпается и опускает ноги.)
Михайлов. - (С интересом осматриваясь.) Э, а что я здесь делаю? (Ощупывает плед.) Я что, я здесь почивал?
Гордеев. - Счастливая мысль переночевать на воздухе принадлежит именно тебе.
Михайлов. - Быть такого не может! Я жутко боюсь комаров!
Гордеев. - Вчера ты не боялся ничего и никого, даже похмелья...
Шура. - (Вынырнув из-под пледа.) П-и-и-ить!!!
Михайлов. - (Испуганно дернувшись в сторону.) Кто это? Шура? Нельзя же так кричать... Ты не посреди океана... вон в колонке воды хоть залейся.
Шура. - (С трудом встав на неровные ноги.) А что? Вот пойду и зальюсь! (Уходит.)
Михайлов. - Сейчас бы кваску... или рассольчика... литра три... Неправильно все как-то получается... Влюблен ты, а голова болит у меня... (На веранду выходит Кончалов и Лиза Ключикова.)
Гордеев. - (Повернувшись к вошедшим.) Приветствую вас, дамы и господа! С господином Кончаловым мы уже сегодня виделись. Он, как и я, птичка ранняя... (К дамам.) Как отдохнули?
Ключикова. - Немножко комарики доставали... а вообще классно! Главное - трамвайного грохота не слышно!
Кончалов. - Да, спалось хорошо. Из этого следует, что шашлыки вчера удались! Ваше мнение, Игорь Родионович?
Михайлов. - (Держась за голову.) О-о-о...
Кончалов. - Ну, я же говорил...
Гордеев. - У Михайлова "о-о-о-о" по другому поводу. У Михайлова "о-о-о-о" это отголосок вчерашнего джентльменского спора с Шурой...
Цепкова. - Вы нас посвятите? О чем нынче спорят джентльмены?
Гордеев. - О! Это был уникальный спор: кто, стоя на голове, выпьет стакан водки!
Кончалов. - Интересно, интересно... Жаль, что я ушел так рано...
Гордеев. - Да, подобной экзекуции над собой люди, наверное, еще не проводили... Водка, она и в нормальном-то положении тела пьется с трудом, а стоя на голове и подавно!
Цепкова. - Ну и каков результат? Кто победил?
Гордеев. - Победила, как всегда, водка! К тому же, упорно не желая течь вертикально вверх, она, повинуясь силе земного притяжения, налилась соискателям пьяных побед прямо в головы. В данном конкретном случае выражение "ударило в голову" можно понимать в буквальном смысле...
Михайлов. - Ладно тебе, не так все было! Фокус в чем: набираешь в рот глоток жидкости, становишься на голову и глотаешь, но так, как донести было сложно, приходилось отснимать по несколько дублей... Хотя, если бы под хорошую закуску... Тебе, Василий, срочно нужно жениться! Ты варишь отвратительный холодец!
Гордеев. - (Удивленно.) Холодец? Какой холодец? Я не варил холодец с Рождества.
Михайлов. - Он не варил! (Пошарив рукой возле кресла, достает на свет Божий здоровенную кастрюлю.) А это что? После того, как ты пошел спать, Шура принес с кухни...
Гордеев. - Бог мой! Клейстер! Я же хочу завтра на втором этаже обои клеить!
Михайлов. - (Меняясь на лице, медленно встает.) Клейстер?! А я вот Шуре говорю: соли маловато до соли маловато... (Ощупывает свой живот.) Я теперь умру? Шура... где Шура? Я его сейчас убью! (Пулей несется прочь.)
Гордеев. - (Подняв кастрюлю.) Вот это аппетит! Дочиста вымели!
Кончалов. - Повезло! Когда еще придется вот так, за здорово живешь, клейстером побаловаться!
Цепкова. - И вам не жаль этих бедняг?
Гордеев. - Совершенно... Во-первых, это не смертельно, а, во-вторых, мне придется еще раз готовить это варево... (Из-за угла дома выходит Шура с подбитым глазом.)
Шура. - (К присутствующим.) Нервные все... Василий Ефимович, у меня к вам вопрос! А почему за паршиво сваренный холодец в глаз получаю я, а не автор этого чуда кулинарии? И еще, что случилось с вашим мясом? Я не выловил ни кусочка! Оно растворилось?
Гордеев. - Я клейстер на мясе не варю...
Шура. - Вот и я об этом! Не холодец, а клейстер какой-то! Ни соли, ни перчика, ни лаврушки...
Кончалов. - Милый друг, как это ни прискорбно, но вы действительно вчера отужинали клейстером...
Шура. - Кошмар... Неужели я вчера столько выпил?
Гордеев. - Да, особенно стоя на голове...
Кончалов. - Я так понимаю, вы, господин артист, сегодня не сможете внести свой весомый вклад в мировую кинематографию?
Шура. - Похмелье, уважаемый Михаил Васильевич, чаще всего, а точнее всегда, ввергает человека в пучину тягостных раздумий о своем бытии! Как я понимаю классика, вопрошавшего у самого себя прорву лет тому назад: что делать, куда идти, где взять... Воистину вечные вопросы...
Гордеев. - Классик ничего похожего не говорил. Он не пил водку, стоя на голове... (Из-за дома выходит растрепанный Михайлов.)
Шура. - Не говорил? Надо же... В таком случае, вам сказочно повезло! Вы видите перед собой живого классика! С вашего позволения я пойду... Предамся мыслям о вечном... о синдроме... (Покачиваясь, уходит.)
Кончалов. - Да-а-а... суров славянский быт... Мне кажется, я смогу использовать этот сюжетец в своем фильме... Игорь Родионович, хочу попросить вас об одном одолжении...
Михайлов. - Не сегодня, друг мой... не сегодня... (Ощупывая голову.) Отличная новость для господ ученых! Оказывается, коллапсу подвержены не только далекие звездные галактики, но и обычные человеческие мозги, что является подтверждением широкоизвестной теории о том, что человек - это вселенная в миниатюре!
Гордеев. - Вполне возможно, Игорь Родионович. Не так давно ученые обнаружили во Вселенной туманность, состоящую, как они предполагают, из алкоголя. Осталось лишь найти ту туманность, состоящую из клейстера, и вам с Шурой можно будет дать по Нобелевской премии...
Михайлов. - Получение Нобелевской премии мы пока отложим, а сейчас мне необходимо заняться гомеопатией...
Цепкова. - Как интересно...
Ключикова. - Это когда травами всякими?
Гордеев. - Нет, милая. Это когда принимают малые дозы тех лекарств, которые в больших дозах вызывают у человека, у здорового, разумеется, человека, признаки данной болезни...
Кончалов. - По-русски этот вид лечения называется родным и близким словом: опохмелка!
Цепкова. - А я и не знала, что вы, Игорь Родионович, так крепко выпиваете! Может, у вас с этим делом проблемы? Так вы скажите... Я вас с Атанасовым познакомлю. Он вас в два счета отремонтирует.
Михайлов. - Благодарю вас, прелестница вы наша... помощь мне не нужна... А вот вашему знакомцу Атанасову она просто необходима, поскольку по моим данным этого всенародно известного мага, чародея, психотерапевта, сторонника трезвого образа жизни, минимум один раз в неделю вежливые милиционеры в бессознательном состоянии выносят из сауны господина Броварского и везут домой.
Кончалов. - Но ведь он лечит людей! Михайлов. - К сожалению, господин Атанасов не лечит. Он снимает тягу... ко всему... То есть после его сеанса мужчине уже не хочется ни выпивать, ни курить, ни... В общем, я пошел... жарковато здесь... прошу меня простить...
Ключикова. - Какой ужас! Уж лучше бы пили! (Михайлов уходит в дом.)
Кончалов. - (К Цепковой.) Знаете, Виктория Николаевна, сегодня ночью я много думал, о нашем фильме, о вас, о вашем партнере... (Берет ее под руку.) И принял решение... я снимаю с роли Виктора Ивановича.
Ключикова. - Как?
Кончалов. - Очень просто. Волевым решением. Не идет у Щукина эта роль, а мне же еще дочь Арбузова нужно будет вводить в фильм. Мучиться с нею. А мне никак нельзя провалить этот проект... никак...
Цепкова. - Странно... а мне показалось... Виктор Иванович прекрасный актер... И потом, вы уверены, что быстро найдете Щукину замену?
Кончалов. - А я уже, можно сказать, нашел...
Гордеев. - ( К Кончалову.) А что это, Михаил Васильевич, на меня так смотрите? Опять вам кого-то напоминаю? Может, Ярмольника? Я сегодня в жилетке... Нет? Тогда кого же? И перестаньте смотреть на меня такими глазами... у вас взгляд голодного удава боа... (Догадавшись, в чем дело.) Вы что, серьезно?! Меня на роль этого сельского придурка? Я вас умоляю! Какой из меня актер?! Это же смешно! Нет и еще раз нет! И думать перестаньте!
Кончалов. - (Не обращая внимания на причитания Гордеева.) А что вы думаете? (К Цепковой.) Если этого господина слегка подретушировать и убрать щеки. Я полагаю, он вполне нам подойдет... Вы как считаете?
Цепкова. - (В глубокой растерянности.) Даже не знаю... По-моему, у Василия Ефимовича что-то не то с лицом...
Гордеев. - (Обиженно.) А что, собственно, у меня с лицом?! Не корявей вашего Щукина. Меня, между прочим, в бывшие времена почти каждый день на пленку снимали и даже без вашей ретуши...
Кончалов. - Так и я об этом! Зная о ваших былых заслугах перед отечественной кинематографией, я и решил предложить вам роль Дуболомова... Так что в этом плане человек вы явно не из улицы и выбор мой отнюдь не случаен. Тем более я могу привести массу примеров из истории мировой кинематографии, превращения заурядных с точки зрения настоящего кино исполнителей в звезд первой величины.
Гордеев. - Нет, это совершенно невозможно! Я скульптор... я... У меня проблемы с дикцией... Я, когда сильно волнуюсь, проглатываю гласные и оперирую только шипящими и свистящими...
Кончалов. - А это совершенно не важно. Мы вас продублируем. Джигарханяном... Вам нравится голос Джигарханяна?
Гордеев. - Мне нравится мой.
Ключикова. - Не понимаю, почему вы, Василий Ефимович, отказываетесь? Если бы я была мужчиной, то ни за что не лишила бы себя удовольствия играть в паре с очаровательной Викторией Николаевной! Тем более такую сцену!
Гордеев. - Занятие любовью на веранде вы считаете классной сценой?! Нет уж, увольте!
Цепкова. - Размечтались! Такой сцены в сценарии нет! Вы, вероятно, не слишком внимательно следите за ходом репетиций... Вы что же, полагаете, я смогла бы согласиться на подобное?
Гордеев. - Ну-у-у...
Кончалов. - Господа... господа... предлагаю компромисс. Василий Ефимович, вы хотя бы попробовать можете? Оно ведь как: не получится с вами - будем искать профессионального актера... Но, я все же думаю, что у вас получится. У меня глаз наметан. Вы яркий типаж для кино!
Гордеев. - (С муками сомнения на лице.) Вы полагаете? И... и... что же я должен буду делать в этой сцене на веранде?
Цепкова. - Объясняться мне в любви... то есть, не мне лично, а моей героине...
Гордеев. - (В ужасе.) О, боги!!! Но я же не умею! Я этого никогда не делал!
Ключикова. - Не может быть! Вы такой мужчина!
Цепкова. - (Ревниво.) Какой такой?!
Ключикова. - Ну-у-у... какой... какой... симпатичный.... Мужественный... Вот, если в профиль посмотреть, так Василий Ефимович вылитый Александр Македонский! Копия!
Цепкова. - (Пристально смотрит на Гордеева.) А вы, милочка, были знакомы с императором? (К Гордееву.) Мне кажется, после такой блестящей оценки вам уже как бы и отказываться нельзя...
Гордеев. - (Заметно приосанившись.) Раз такое дело - конечно. В конце концов, это всего лишь репетиция... как-нибудь сдюжим...
Кончалов. - Вот и ладненько! Непременно сдюжите, Василий Ефимович, непременно. Лиза, зовите всех на площадку... Приступим к репетиции!
Сцена восьмая
Через некоторое время. Все занятые в спектакле актеры находятся на сцене. Идет репетиция. Слегка загримированный Гордеев, ужасно волнуясь и энергично жестикулируя, молча репетирует текст.
Кончалов. - Господа артисты, прошу на исходные позиции! Время - деньги! (К Гордееву.) Василий Ефимович, вы готовы, голубчик? (Гордеев обречено махнув рукой, подходит к веранде.) Вот и хорошо... И расслабьтесь, Василий Ефимович... вас не на казнь ведут... В роль нужно входить легко и непринужденно. Представьте себя пловцом, прыгающим в воду...
Гордеев. - Уже представил... с камнем на шее... И я вообще плавать не умею!
Кончалов. - И, тем не менее, давайте начнем... соберитесь...
Гордеев. - Так я не понял: мне расслабиться или все же собраться?
Кончалов. - И то и другое!
Все. - Как это?!
Кончалов. - Элементарно! Я предлагал Василию Ефимовичу расслабиться по поводу его необоснованных переживаний, а собраться я уже прошу Василия Ефимовича по поводу вхождения роль. Неужели все так сложно? Василий Ефимович, вы можете читать прямо с листа... И подойдите, пожалуйста, к партнерше! Она вас не укусит... Виктория Николаевна ручная...
Цепкова. - В каком это смысле? Уж не вы ли меня приручали?
Кончалов.- Нет, но я...
Цепкова. - Никаких но, господин режиссер! Мне вообще непонятен ход ваших мыслей в последнее время. Возьмем, хотя бы ваш сценарий, если таковым его можно назвать. (Листает рукопись, находит нужную страницу.) Вот здесь... вот... Реплика Малахова: "Ты, Дуболомов, глуп как женщина!" С моей точки зрения эта фраза - прямое оскорбление всех женщин... вне зависимости от уровня интеллектуального развития!
Кончалов. - Совершенно с вами согласен, несравненная Виктория Николаевна, совершенно. Однако вы должны понять, что это всего лишь кино и... и, вообще, до этой фразы еще очень и очень далеко, так что давайте не будем из-за пустяков ссориться и срывать репетицию! Прошу вас, Василий Ефимович, ваш текст. Прошу тишины! Поехали!
Гордеев. - (Читает с листа.) Здравствуй, Марфа!
Цепкова. - Привет, Дуболомов...
Гордеев. - Послушай, Марфа, а не пойти ли нам сегодня в клуб на танцы? Говорят, киномеханик вчерась из района новую пластинку привез...
Цепкова. - (Равнодушно.) Поглядим...
Гордеев. - (Решительно вдохнув воздух.) И... и вообще, я вас ... я ... я вас люблю, Виктория Николаевна! Вот уже пятнадцать лет я...
Кончалов. - Какие пятнадцать лет? В сценарии этого нет!
Цепкова. - Молчать! (К Гордееву.) Продолжайте, Василий Ефимович, не обращайте на этого самодура внимания...
Гордеев. - (Совершенно потеряв голову.) Действительно нахал. Так вот. Я люблю вас, дорогая моя Виктория, уже много лет, но все как-то не получалось... сказать вам об этом... Боже, я еще жив?! Наверное, это плохо, но, проведя с вами эти несколько дней, я уже наверняка не смогу жить без ваших дивных глаз, не слышать вашего чудного голоса... Я, а, впрочем, довольно слов! Дорогая моя Виктория! Вас не затруднит стать моей женой? (Ни слова не говоря, Цепкова спускается по ступенькам веранды вниз и они заключают друг друга в объятиях. Присутствующие взрываются аплодисментами.)
Михайлов. - (Выдержав паузу.) Все! Снято! (Гордеев и Цепкова поворачиваются к присутствующим.) Поздравляю! Как говорится, что и требовалось доказать! (К артистам.) Какие мы молодцы, а?
Гордеев. - (Изумленно глядя, как Кончалов отклеивает усы и снимает парик.) Что вы делаете, Михаил Ва... так вы не Михаил... (Шура вытирает нарисованный под глазом синяк.) Игорь Родионович, потрудитесь объяснить нам, что здесь происходит?
Цепкова. - И в самом деле? Что это сделалось с Кончаловым?
Михайлов. - С Кончаловым? А кто его знает! Я уже почти год не виделся с метром. Говорят, он в Америке нормально пристроился, а это господин Барсуков Илья Макарович. Ведущий актер моего театра! Впрочем, как и все здесь присутствующие! Прошу любить и жаловать!
Гордеев. - Я так понимаю, кино не будет? И все это, надо полагать, элементарный розыгрыш?!
Михайлов. - Ты недоволен?
Гордеев. - Да!
Цепкова. - Да?!
Гордеев. - Нет! Но...
Кончалов (Барсуков.) - И все же, мы не услышали, Виктория Николаевна, от вас главного: вы берете этого отшельника в мужья или наш спектакль, придуманный и лихо поставленный Игорем Родионовичем, не принес положительного результата? Лично я сомневался, что у нас за каких-то три дня все получится...
Гордеев. - Надо же! Как кукушка угадала... А я ее еще и курицей обозвал!
Михайлов. - А это ты не кукушку обозвал, а нашу Анастасию... Придется извиниться перед дамой... И так, очаровательная Виктория Николаевна, мы ждем! Верно, господа?!
Цепкова. - (Взяв Гордеева под руку.) Говоря откровенно, друзья, в отличие от Василия Ефимовича, я где-то на уровне подсознания что-то чувствовала... Было некое недоверие к происходящему... Однако, Игорь Родионович все же смог усыпить мою интуицию. Ведь я всего лишь слабая женщина! Как бы там ни было, но моя давняя привычка непротивления судьбе на этот раз сослужила мне хорошую службу! И я рада этому обстоятельству! И к сведению интересующихся! Слушайте все! Да, я беру этого отпетого, испорченного раздольной жизнью холостяка в свои мужья! Не все коту масленица!!!