***
Устя без памяти недолго пробыла. Очнулась, как из омута вынырнула.
И словно плетью ударило, пришло осознание опасности.
Молчи!
Нельзя двигаться, нельзя говорить, нельзя... ничего нельзя! Лежи, как лежала!
Молчи и слушай!
И ведовское, древнее чутье не дало сбоя.
Устя лежала на чем-то твердом, руки были связаны впереди, но связаны не туго. Сможет она выбраться? Не ясно, надо узлы посмотреть.
Ноги свободны. Подташнивает.
Чем ее отравили? Чем одурманили?
Не знали негодяи, что на таких как она - втрое больше снадобья надо.
- Что девка, Хорь?
- Дрыхнет. Авось, до утра проваляется без чувств.
- Плохо...
- А чего ты хотел, Кроп?
- Так это... заказчик сказал - побаловать с ней можно? Не сильно, а чтобы напугать?
- Мало ли, что заказчик сказал! Знаю я вас, увлечетесь - заиграетесь, а девка ему невредимая нужна.
- Мы б не заигрались. Хорь, ты это...
- Я сказал. Перебьешься.
- Сам тогда ребятам и скажи. Пусть на тебя и злобятся.
- Кроп, иди отсюда! По-хорошему, пока дверь башкой не отворил.
Мужчина, ворча, вышел вон. Тот, кого называли Хорем, посидел пару минут. Потом вздохнул - неладно, поднялся и вышел вон. Успокаивать свою ватагу, пока те не озверели.
Устя огляделась из-под ресниц.
Потом широко открыла глаза.
Заимка? Чья-то избушка?
Да, похоже на то. Такие домики, она знала, строят для себя охотники.
Небольшой очаг, две лавки, несколько полок. Низенькая крыша, проконопаченная мхом, толстые стены - не просто так. Эти стены не взять ни волку, ни медведю.
На полках несколько мешочков.
Устя знает, с чем они. Там сухарики, может, крупа. Тот, кто придет на заимку, может съесть старый припас и положить взамен свой. А может и не положить - всяко бывает. Но потом постараться прийти и все вернуть.
Это лес.
Всякое может случиться.
Окошек нет. Зачем они на заимке, людям тут не жить. Переждать непогоду или рану, да и уйти.
Устя посмотрела на руки.
Связаны. Но по-простому, самым легким узлом. Моряков тут нет, сложные узлы вязать некому. Пожалуй, веревку она распутает. А вот что потом делать?
Сколько их там?
Похитителей?
И что она с ними сможет сделать?
Пожалуй, на первый вопрос она ответить сможет. Недаром же бабушка ее учила дышать, видеть, вслушиваться в окружающий мир.
Устя прикрыла лаза, выдохнула...
Раз, еще один... и мир постепенно начал растворяться.
Осталась только она. Только ее источник жизни. Черный огонек, горящий под сердцем.
А что за дверью?
За дверью... два... три... шесть огоньков.
Шесть человек на нее одну? Нет, не отбиться, не сбежать. Даже и будь она волхвой, обучение в Роще получившей, все одно для нее много. Слишком много.
Может, бабушка бы и справилась, да бабушки здесь нет. А что она может?
Устя медленно обводила взглядом пространство, на сколько хватало ее сил.
Вот один огонек дрогнул, начал отдаляться, наверное, поскакал куда-то.
Вот огни попроще, послабее, словно искры.
Лошади.
Люди почему-то видятся ярче, животные более тусклыми. Хотя лошадь крупнее человека. Странно так... а это что?
Далеко, на самой грани сознания, Устя видела еще одно скопище искр.
Животное? Какое?
Устя сосредоточилась.
Если это лось, или олень... а какая разница? С другой-то стороны? Если животное придет сюда, если отвлечет этих наемников - разве плохо будет? А когда окажется, что это, к примеру, кабан, так и вообще хорошо.
Кабаны - зверь умные, хитрые, мстительные. Явись сюда дикая свинья - и сидеть негодяям на деревьях. До-олго.
Впрочем, лось - тоже не подарок. Не видели вы, как эти зверюги носятся по лесу во время гона. Навсегда бы зареклись им навстречу попадаться. А какие у них копыта! С одного удара - и череп волку проломят! От таких любой тать наутек кинется.
Или поспешит спрятаться внутри заимки.
Такое тоже возможно. Но...
Устя видела дверь.
И видела засов изнутри.
Большой, тяжелый даже на вид. Ежели задвинет она его, никто внутрь не попадет. Заимку так ладят, чтобы даже медведя та дверь выдержала. Разное оно случается. А что с ними там снаружи будет... А пусть будет! Это не ее печаль!
Надо только все рассчитать как следует.
Устя покосилась еще раз на руки, на засов - и прикрыла глаза, вообразив себя дохлой мухой. Она не дышит, она в обмороке, она бледная, у нее не участилось дыхание, не дрожат ресницы, она ничем себя не проявляет.
Вообще ничем.
Она глубоко и расслаблено дышит. И ищет на самой грани сознания.
Почему-то ей кажется, что неведомое существо - плотоядное. И Устя что есть сил показывает ему картинку - домик, лошади, люди рядом.
Добыча.
До-бы-ча...

***
Хорь вошел в домик, оглядел девку хозяйским взглядом.
Хороша.
Хотя и тощава чуточку, он покруглее любит. Баба ж она должна быть, как перина. Пышная, гладкая, чтобы рукам было, где разгуляться. А эта пока еще не доросла. И сзади у нее вроде как есть за что подержаться, и спереди, чего пощупать, но маловато, на его вкус.
Заказчик сказал, что можно девку попугать, чтобы спасителям на шею кидалась да радовалась, но Хорь как-то сомневался.
Бабы же...
Случилось у него такое, попала к нему под руку одна баба. Вот вся, как ему нравится. Даже рыжая... любил Хорь рыжих. Вот таких, чтобы с веснушками, беленьких, словно сметанка, сладкая, ровно сливочки, а ежели баба еще и голубоглаза, это самый смак.
Не удержался, понятно.
А потом ту бабу для себя атаман приглядел. А она как начала на Хоря наговаривать... пришлось из ватаги уходить. Сейчас он сам себе хозяин, но тот опыт помнил крепко, и зря рисковать не желал.
Когда б он бабу себе оставил - одно. А когда ее надобно потом другому мужику отдать...
Она сейчас ему как нажалуется... и будет он потом Хоря ловить по всей Россе. Очень даже просто. Кричи потом, что ты ее только пугал... может, тебе и поверят, да только потом все одно повесят. Парни этого не понимают.
Тот же Кроп - он простой, как укроп, вот захотелось ему потешиться - и подай бабу на блюде!
Ага, как же!
Подождут до оплаты и до трактира. Так вернее будет.
А что там за шум снаружи?
Хорь широкими шагами вышел из домика, прихлопнул за собой дверь. А что? Баба спит, снадобье хорошее оказалось, ему и говорили, что часов на пять-шесть верняк, а когда побольше нальешь, да еще пару раз подышать дашь, там и побольше может быть.
Так и получилось.
Спит, посапывает даже... ну пусть, спит... да что там такое творится снаружи?

***
Осень уже подходила к концу.
Постепенно начинались холода, то там, то тут прихватывало землю морозцем, от которого похрустывали ломко разноцветные осенние листья.
Молодой медведь собирался впадать в спячку.
Берлога у него была, хорошая и уютная. Но...
Медведю нужно было набрать нужный вес, а добыча последнее время попадалась или мелкая, или слишком проворная. И медведь пока еще ждал.
Колебался, понимал, что уже скоро, но...
Зов настиг его ночью.
Добыча.
Добыча...
Она совсем рядом, она еще живет, двигается, она опасна и может укусить, но ее много. МНОГО!
И можно будет набить живот как следует, отъесться - и улечься спать на долгую-долгую зиму.
Зов манил, искушал - и медведь медленно, сначала нехотя, а потом все более заинтересованно двинулся в ту сторону, в которой была добыча.
Вдруг зов не обманывает?
Если кто думает, что медведи носятся по лесу с топотом и грохотом - зря.
Они очень тихо ходят. Даже необычно тихо для такой громадной туши. Но услышать медведя практически невозможно.
Учуять?
О, да! Если он решит приближаться с наветренной стороны. Но медведи умны, и таких ошибок не совершают. Разве что ветер вдруг переменится?
Но эта ночь была тихой.
Ветер дул в сторону медведя, и косолапый почуял запах людей, лошадей...
Заколебался, задумался...
Он еще не пробовал человечины. Но знал, что это опасная, кусачая дичь. Лучше с ней не связываться.
А голод гнал вперед.
Голод, холод, желание залечь в спячку... опять же, к чему начинать с людей? Ведь есть лошади!
Вот она - лучшая добыча! А как их порвать он знает, он даже лося завалить умудрился! Лось опасный, но вкусный и мяса в нем много...
А что один человек их охраняет... смешно!
Один человек - ему не помеха.
Наемник по прозвищу Репка и мяукнуть не успел, когда здоровущая медвежья лапа смяла его, разорвала грудь когтями... крик так и не вышел наружу. Так, какое-то бульканье.
Правда, лошадям этого хватил, чтобы взбеситься, заржать, встать на дыбы... медведя это не сильно испугало. Удар, еще один...
Одной лошади удалось сорваться и убежать, еще две упали под ударами грозных лап.
ЛОШАДИ!!!
Ватажники кинулись на шум и ржание...
Хорь тоже не остался в стороне. Устя подскочила на лавке.
Кинулась, кое-как потянула засов связанными руками, задвинула его в паз.
Уффф!
Тяжелый, гад!
Огляделась... вот и нож на небольшом столе, в столешницу его острием воткнули. Хлеб им нарезали, и горбушка рядом. Устя дернула руками раз, еще один...
Есть!
Веревки соскочили с запястий. Связывали не туго, да и что одна девка может против шести мужиков? Считай, только пищать и плакать!
Устя этим заниматься не будет.
Хлеб отправился за пазуху, веревка туда же, на всякий случай, нож Устя крепко сжала в руке.
Она не умеет убивать. Но - убьет!
Ударит - это без сомнения.
Никто из наемников ее не пожалеет. Ну и она не будет беспомощной жертвой! Довольно - прошлую жизнь ей испоганили, теперь и эту хотите?
Не будет по-вашему!
Оглядываясь на каждом шагу, Устя выскользнула из домика - и зашла за одно из деревьев.
Шаг, другой... а потом найти ее уже и невозможно, в осеннем-то лесу. Как хорошо, что похитители ее не раздевали! Как была, так и связали!
Душегрея на ней хоть и плохонькая, но от осеннего холода пока убережет. И сапожки хорошие, крепкие и теплые.
Когда не заблудится - справится. Но пока главное уйти от преследователей. Ежели это лес, то лес у нас по правому берегу государыни Ладоги. Лес... да, вверх по течению.
А значит, надобно нам на север - и выйти к реке. А там уж она домой доведет...
Устя подняла голову. Посмотрела на звезды.
Север?
Ага, ей - туда. И Устя, не обращая внимания на шум и крики за спиной, поспешила к реке. Пусть наемники сами с медведем договариваются. А у нее свои дела.

***
- Птичка в клетке?
- Да, боярин.
Истерман, строго говоря, боярином не был, но что там наемнику? Авось, язык и не отвалится, почествовать? Ему и ничего, а боярину приятно.
- Передай главному, - Истерман достал из кармана кошель, в котором звенело серебро. - Завтра остаток отдам, как приеду.
- Хорошо, боярин. Будет, как скажешь.
- Что девка?
- Спит. Мы ей зелье заморское дали, на платок капнули, да и к морде прижали. Она и спит...
- Понятно. Не тискали, не лапали?
- Пока нет, боярин. Ты ж сказал...
- Я от своего слова не отказываюсь. Все, передай Хорю, к полудню будем.
Наемник поклонился - и убрался восвояси.
Истерман довольно потер руки.
Все складывается, как нельзя лучше. Уже завтра Фёдору будет наплевать на заносчивую девку. Может, дня три потешится. А потом...
У всех девок между ног одно и то же, Руди знает. И одна не лучше другой. Чего ради них рисковать? Чего себя переламывать? Поиграет Феденька, да и кинет ее...
Может, потом и Руди испробует, что останется. Видно будет.
Что ж.
Завтра, к полудню...

***
Медведь потешился на славу.
Два человека, три лошади. И злобный, как хорек, Хорь, который обнаружил, что птичка улетела.
Ни бабы, ни веревки.
По лесу неслись такие ругательства, что листья с деревьев опадали. Впрочем, кроме листьев никто и не реагировал.
Устинья уже была достаточно далеко и не слышала, наемники, хоть и были рядом, и не такое слыхивали. А медведь...
А медведь был доволен и счастлив.
Он и с собой мясо унес, и знал, что большая куча мяса осталась в лесу. И он завтра еще за ней придет. Мелкие хищники столько не слопают, не унесут, ему еще останется мно-ого...
Он наестся, и уляжется спать. И будет крепко спать, до весны.
Зов не обманул.
Хороший зов, правильный.
Медведь его запомнил. Случись что он снова придет. Мясо - тоже хорошо. Правильно.
И медведь с удовольствием заглотил кусок конины.

***
Устя вышла к Ладоге достаточно быстро. И едва не расплакалась от облегчения.
Да, река, пока еще не город. Но - государыня Ладога! Широкая, раздольная, свинцово-серая в ночной темноте. А еще... холодно!
В лесу тоже не радостно, но рядом с рекой и вовсе грустно. От нее влага, сырость, промозглость...
Так что Устя кое-как спустилась к воде, благо, берег был пологий, и от души напилась. Потом съела хлеб и еще попила воды.
И спокойно пошла вдоль берега, по траве, вниз по течению. Рано или поздно она выйдет к городу. Искать ее?
Может, и будут. Да кому в голову придет, что она так поступит?
Что бабе положено?
Правильно, с воплем ужаса по лесу метаться, пока ее не сожрет кто. Или разбойники не найдут.
Вот и ладно. Пусть кто хочет, тот и бегает, а ей некогда.
Ей домой пора, там, небось, маменька себе места не находит.
Устя крепко сжимала нож, и шла домой.
Она не задумывалась о том, что хорошо видит в темноте. Ее не удивляло, что она никого не встретила на своем пути, ни птиц, ни зверей. Да что там!
Ночные бабочки - и те к ней не подлетали.
Внутри ровно и спокойно горел черный огонек. И Устя ничего не боялась.
Умирать - не страшно и не больно. Она уже умирала, она знает...
Река медленно катила свои волны, шептала что-то юной волхве. Успокаивала, как могла.
Все ты делаешь правильно, Устяшшшша, все хорошшшо...

***
Среди ночи проснулась старая волхва.
Сердце сдавило. Трепыхнулось, опять отпустило...
Неладное что-то.
Устя?
А больше не за кого ей было волноваться. Что-то неладное творится с внучкой, бабушка то понимала, а сделать ничего не могла, слишком она далеко. Слишком. Только и оставалось, что молиться. Села на лавке, зашептала просьбу к Живе-матушке...
Долго звать не пришлось - отозвалась Богиня.
Словно солнышком теплым повеяло, и поняла Агафья, что происходит.
Плохо сейчас Устинье.
Тяжко, сложно. Но поняла так же, что справится ее внучка. Сильная она. Сильная и умная.
Богиня, помоги ей.
Мои силы возьми, а ей помоги...
И показалось Агафье, что ее снова теплым погладили.
Не надо.
Не жертвуй собой, ни к чему это сейчас. Все будет хорошо, Агафьюшка. У каждого своя дорога, у каждого своя ноша. Ты свою неси, а уж за Богиней долга не останется.
А тревога все равно не унималась. Так ведь внучка же... даже когда и знаешь, что все будет хорошо... так пусть оно сначала будет, а потом и Агафья успокоится. Так-то оно надежнее будет.
Только к рассвету смогла выдохнуть старая волхва.
Поняла, что с внучкой все хорошо, и на лавку прилегла.
Все...
Можно дух перевести и поспать.
Все. Хорошо.

***
Шла себе Устинья, шла, а потом и думать начала. Когда возбуждение от побега схлынуло, когда успокоилась она чуточку, когда дышать ровнее смогла.
В город бежать?
А успеет ли она до рассвета? А то ведь вид у нее...
Сама себя увидишь, так испугаешься. Волосы лохматые, повязка потерялась где-то, душегрея, вот, разорвана, сарафан - как будто его кошки драли, а уж грязи на ней - на скотном дворе так и меньше будет. И в таком виде по городу идти?
Ой, неладно будет.
Как увидит ее кто, так испугается. А если кто знакомый?
Как она потом объяснит, где была, чего искала? Век не отмоется! И почему-то обиднее всего было, что осталась она и без стекляруса, и без иголок, и без шелка.
Вот зачем оно разбойникам и татям?
Гады они! Просто - гады!
Да только татям с ее ругани не жарко, не холодно, и беды нет. А делать-то ей что? И в город так нельзя, и домой... а ежели там еще кто ждать будет?
Может, и нет, ну а вдруг?
К примеру, уцелеют у разбойников хоть две лошади, так они ж и до Ладоги вмиг домчатся, и своим весточку дадут, и ее стеречь будут. Ох, не добром та встреча закончится.
Устя за собой хоть силу и знала, а пользоваться ей как следует - нет, пока не сможет она.
Старая волхва, та и сердце остановит, и ужас смертный нашлет, и кровь в жилах створожит... она-то может. А Устя не сумеет пока. Нет у нее таких навыков.
Так что вздохнула Устя - и пошла дальше.
Матушка-Жива, что делать-то?
А может, то и делать?
Пойти в святилище матушки, в ноги волхве кинуться. Попросить, чтобы ее родным весточку дали, а самой подождать.
Так-то и батюшка поймет. Куда ж ей еще бежать было?
А потом и наново приехать можно, поблагодарить. Почему ж нет?
Святилище. А где оно?
Устя прислушалась к себе. Огонек под сердцем горел ровно и спокойно. И тянуло ее... да, вот туда. Налево. И не так уж это далеко. Может, час ходьбы от реки, может, полтора.
Устя посмотрела на Ладогу, коснулась поверхности воды рукой.
- Благодарствую, государыня Ладога.
Напилась на прощание - да и повернула к святилищу. Туда-то хоть какой приходи, все равно ее примут. И не попрекнут, и не выдадут, и никому ничего не расскажут.
Да, только в святилище.
Река с материнской лаской смотрела вслед юной волхве.
Хорошая девочка. Уважительная....

***
Хорь бессильно матерился такими черными словами, что с елок шишки падали. Белки - и те краснели, удирали, хвосты распушив.
Было, было отчего ругаться.
Проклятый медведь!
Пришел, задрал трех лошадей, остальные сами удрали. Поди их, поймай в ночном лесу!
Двое ребят из ватаги ранены, один убит. Да это ладно бы, и до Ладоги тут недалеко, и новых шпыней набрать можно, чай, не самоцветы бесценные.
А вот девка сбежавшая...
Вот где урон-то!
Не будет девки - и денег не будет. И новых людей нанять будет не на что.
А когда еще заказчик осерчает... а это будет, и к гадалке не ходи. Ему девку обещали, а что он получит? Шиш с медведем?
Ой, беда будет!
Дураком Хорь отродясь не был. И что с ним сделают понимал. А что тогда?
А чего тут!
Деньги у него есть, задаток он взял. Надобно дождаться человечка, которого он к заказчику послал. Забрать у него полученное - и бежать отсюда. Бежать и снова бежать.
И не останавливаться.
Велика Росса, да и не сможет заказчик его в розыск объявить. Нет у него той власти.
Бежать.
Но как она сбежала-то, стерва? С медведем договорилась, что ли? Не верил Хорь в старые сказочки, вот и про волхву не подумал, и про кровь старую. Да и к чему оно наемнику? Все одно голову сложит, не сейчас, так позднее. Ему важнее ноги унести.
Так Хорь и сделал.

***
Устя медленно шла по лесу.
Сила волхвы постепенно угасала. Направление она чуяла, а вот ходить по лесу не умела. Не учили ее этому, а ведь наука целая, сложная. За ягодой идти - и то умение надобно, а откуда оно у Устиньи? Рассказывали бабы в монастыре, была там одна, у которой муж - охотник, но ведь слушать и делать - это разное. Так что Устинья уже и ногу несколько раз подвернула, и в какую-то гадкую паутину головой влезла, и гнездо на себя уронила... откуда только взялось!
А еще вымокла насквозь, промерзла и устала.
Сейчас она почти ползла. На упрямстве, на стиснутых зубах делала шаг за шагом.
А вот не будет татям радости! Не поймают они ее! Не допустит!
И когда начались первые березы, Устя даже не сразу себе поверила. Ткнулась лицом в белесую кору, потерлась щекой, чудом нос не ободрав.
- Дошла...
- Ну, здравствуй, волхва.
Хозяйку рощи сложно было не узнать. Стоит она, почти сливаясь белым платьем своим с березами, и волосы зеленцой отливают. А глаза глубокие, бездонные...
Старая? Молодая?
Она вне возраста...
Устя где стояла, там по березе и сползла.
- Помоги, сестрица! Ради Живы-матушки!
Волхва и колебаться не стала. Оказалась рядом, Устю на ноги вздернула, плечо подставила.
- Пойдем, Устенька. Расскажешь, что за беда у тебя приключилась.
Устя хлюпнула носом - и пошла рядом с волхвой, подозревая, что ее злоключения закончились.
Хоть сегодня...
Хоть ненадолго...
Ей бы взвара горячего, с медом, да ноги попарить, да носки теплые. И мокрую одежду снять. А потом... потом она с чем угодно справится!

***
- Илюшенька, беда у нас!
- Матушка, что случилось?
- Устенька пропала!
- Устя? - с Ильи и усталость слетела, куда и что девалось?
Боярыня только всхлипнула.
- Пошла на торжище - и не вернууууулась.
Илья почесал в затылке.
А что делать-то?
- Стража?
- Илюша, да что ты! Тихо все делать надобно! Отбор же...
Про отбор боярич знал. И понимал, случись хоть какой шум, хоть какой ущерб репутации, и Устинью никуда не позовут. Так нельзя.
А что можно?
Стражникам заплатить?
Людей на улицы отправить, про Устю расспрашивать?
Так что холопы-то смогут?
Тут решать что-то надобно, а что?
- А батюшка что сказал?
Евдокия Фёдоровна замялась.
Сказать, что супруг напился, чтобы не решать ничего? Что сказать-то?
Илья и сам понял.
- Матушка, может, сказать, что не Устя, а Ксюха пропала? Ее и поискать? Чай, схожи они?
- А коли не найдется Устинья? Ведь и такое быть может? Обеих опозорить?
- Найдется!
Евдокия Фёдоровна в пол смотрела, глаза прятала.
- Мам, ну что ты...
- Боюсь я за нее, Илюшенька. Устя хоть и не скажет, но беда рядом с ней ходит, неуж ты не понимаешь?
- Маменька...
- Отец ведь тебе рассказывал. И про боярина Раенского, и про государыню...
Рассказывал. Только вот у Ильи оно сильно в уме и не держалось.
Тут же царица!
Мариночка!
Глаза черные, волосы шелковые, губы ласковые... о чем вы? Какая сестра?
- Матушка, да не о том я...
Глупостей Илья наговорить не успел. Зашумели во дворе. Илья и выглянул.
Вот первый раз был он так удивлен.
Стоит посреди двора подросток, в простой рубахе домотканной, в портах некрашеных, светлые волосы тесьмой перетянуты. И грамотку протягивает.
- Поздорову ли, боярин? Алексей Заболоцкий?
- Илья я... - удивился боярич.
- Грамотка для боярина у меня. И весточка. Когда дозволишь молвить...
- Дозволяю, - растерялся Илья. - Сюда иди, чего уши чужие радовать?
Парень и пошел. Подал грамотку, и уже тише, только для ушей боярича и боярыни.
- Боярышня, Устинья Фёдоровна, челом бьет. Просит приехать за ней, да платье какое привезти. Сама она домой идти боится.
Боярыня ахнула.
- Жива моя доченька?
- Я в Рощу продукты ношу, ну и так, попросят чего, - просто сказал мальчишка. - Боярышня незадолго до рассвета пришла, попросилась к нам. Волхва ее пустила, а мне приказали грамотку на подворье отнести, да сделать все по-тихому.
Илья выдохнул.
- Матушка, поеду я за Устей? Сейчас колымагу заложим, а ты пока одежду собери, и поблагодарить чем... что там батюшка?
- Сейчас посмотрю я, сынок.
И Евдокия Фёдоровна стрелой сорвалась с места.
Нашлась ее доченька!
ЖИВАЯ!!!
Может, и не умела боярыня детям свою любовь показать. Может, и не говорила о ней ежечасно, и не целовала их, и не ласкала, и делами домашними постоянно занята была. Так ведь не это важно.
Любить-то она их все одно любила. А это главное.
Не слова, а дела.
А дело...

***
Боярин Заболоцкий еще спал после вчерашнего, когда тряхнули его.
- Проснись, Алешенька! Устя нашлась!
До боярина еще и не дошло сразу, кто нашелся, чего случилось... боярыня это предвидела. А потому и рассолу в кружку налила заранее. Холодного, свежего...
Вот к концу кружки и память вернулась, боярин за голову схватился.
- Устя!
- Живая она. В святилище Живы.
- Оххх...
- Илюшка за ней поедет сейчас. Я ключи от кладовых ему дала...
- Денег возьми. Рублей двадцать, или тридцать... знаешь, где лежат, - упал обратно в подушки боярин.
Сил не было. И голова трещала... вино плохое! С медовухи у него отродясь такого не бывает! Сколько ни выпей!
Ладно! Коли дочь нашлась, с остальным жена и сын разберутся. Все, считай, в порядке. *
*- лично видела такую реакцию на проблемы у одного 'мушшшыны'-татарина. Нажраться, заорать, что его все достало и упасть в кровать. И пусть жена и старший сын все проблемы решают. И решают ведь. Прим. авт.
Опять же, разве неправильно он поступил? Проблема-то решилась, и без него! А так бы сколько он промучился, считай, всю ночь? Правильно, только в следующий раз не вина надо выпить будет, а медовухи.
Боярыня и отправилась разбираться.
Денег взяла, аж целых пятьдесят рублей, тяжеленький мешочек получился. Меда приказала погрузить, окороков несколько, так, еще кое-чего, по мелочи... за дочь - не жалко.
Для Усти одежду собрала. Илья в колымагу сел, да и поехали вместе с мальчишкой.
Ох, только б все обошлось!
Только бы все обошлось!!!

***
Не хотелось Илье в Рощу ехать. Ой, не хотелось.
Да кто ж его спрашивал? Отец сейчас не поедет, оно и понятно. А что Илюше остается? Не мать же посылать?
Вот и ехал, и чувствовал себя чем дальше, тем хуже, Укачало, наверное.
Доехал до берез, да там и вылез. Нехорошо как-то, когда тебя в священной роще выворачивает.
Спутник его на это посмотрел, да и растворился меж белых стволов. А Илья остался.
В желудке у него словно еж ворочался. Жирный такой, с кучей игл...
Долго ждать ему не пришлось. Ветви шелохнулись - и вдруг спеленали его, подхватили, поддержали.
- Замри и не шевелись, человек.
И на виски легли прохладные женские ладони.
Илья взвыл от боли. Теперь еж перебрался из желудка - в голову. И две самых острых иглы пронзили ее насквозь.
- За что?!
- Не двигайся! - прикрикнула женщина. - Стой, если пожить еще хочешь!
- Добряна? - из рощи к ним бежала Устинья. В такой же белой рубахе, вышитой по подолу и вороту, с распущенными волосами, в которые была вплетена какая-то трава и цветы. - Что с ним?
- Неладное что-то. Темный аркан наброшен. Когда б не сняла я его, мог бы и года не прожить.
Илья замер, как поленом ударенный. Березовым.
Многое говорят о волхвах. И капризны они, и могучи, и с человеком что пожелают, то и сделают.
Одно неизменно.
Волхвы не лгут.
Могут умолчать, могут не сказать всей правды, отказаться отвечать, еще как-то увернуться. Даже поговорка есть. У змеи сто извивов, у волхва - триста. Но впрямую солгать - никогда.
- Аркан? На м-меня?
- На тебя, человек. Думай, кому ты дорогу перешел. Кто тебя уморить пожелал?
Илья так рот и открыл.
- Не знаю... Государыня...
- Добряной зови. Не правлю я никем.
- Хозяйка Добряна, что со мной было?
- Плохо тебе было. Ты и в рощу войти не мог, аркан на тебе удавкой сжимался.
Илья медленно кивнул.
- Да. Наверное...
- Я его с тебя сняла. Только кто раз его накинул, тот и повторить может.
Илью аж передернуло. Стрелы или мечного боя он не боялся, честная схватка - это по нему.
А вот так, исподтишка, сгнить по чужому умыслу... да за что ж его?
Кто его?
Волхва все по его лицу поняла.
- Думай, парень. Ты молодой, красивый, может, кому дорогу перешел, может, чью жену с пути сбил... не знаю я. На аркане не написано, кто его накинул.
- Аркан? - тихо спросила Устинья.
Добряна на нее короткий взгляд бросила, Устя и примолкла. На все при посторонних обсуждать надо. Пусть даже это ее брат родной.
- Удавка, петля... много слов сказать можно, а смысл один. Потому он в рощу войти и не мог. Потому и плохо ему было. Небось, и приступы накатывали? Жить не хотелось, тоска одолевала?
- Бывало. Я думал - прихворнул?
- Чего тебе хворать? Силы жизненной в тебе много, лет на семьдесят хватит, когда глупости делать не станешь.
Илья улыбнулся.
Семьдесят лет - это много, это хорошо.
- И на детей твоих силы хватит, и болезни мимо обходить будут. А вот кто аркан мог накинуть - думай.
- И мужчина - и женщина?
- Да. Это не из сложных ритуалов, это всяк может.
- И ты?
- И я. Только я такое делать не стану, не для того матушка Жива мне силу дала.
Илья вздохнул.
Слабость отступала, дурнота рассеивалась. Мужчина поднялся с земли и поклонился. Низко-низко.
- Благодарствую, матушка Добряна. И за сестру, и за себя, и за науку...
- Не благодари. Сестру побереги. Не просто так на нее напали, и впредь легко не будет.
Илья посмотрел на Устинью, и встретил неожиданно спокойный и рассудительный взгляд.
Показалось ему - или проблеснули в глазах сестры крохотные зеленые искорки? По самой кромке зрачка?
Сверкнули, да и сгинули....
Показалось.

***
- И где ж сюрприз твой?
Руди стоял, что та сова, да глазами хлопал.
Нет никого.
Но ведь та хижина!
И... место то! А Устиньи нет!
- Погоди минуту, царевич, неладно тут!
Хотя и дураку все ясно было бы.
Неладно?
Еще как неладно!
Медведь сюда еще раз наведался, да одну лошадь себе уволок. Но вторая осталась. И тело ватажника. И следы.
Вот Руди и не мог понять, что случилось.
Хорь денег зря не просил. Устинью он похитил, и сюда привез. И ждал здесь. Вот этого мертвеца Руди, кажется, видел. Имя бы не вспомнил, а лицо знакомо. То, что от него осталось.
А что случилось потом?
Медведь пришел? Или несколько?
Не охотник Руди, так хорошо следы читать не умеет...
Но пока Истерман размышлял, Фёдор уже в хижину сунулся. И спустя несколько секунд вышел оттуда, алый от гнева.
Убегая, ватага Хоря в хижину и не зашла. А чего там делать-то? Девка сбежала, ну и они следом...
А вот обрывок ленты остался. И несколько клочьев от сарафана.
И мешочек Устиньин. С иглами и стеклярусом.
Устя его не заметила, ногой поддала, он и отлетел под одну из лавок. И Хорь не заметил, до того ли ему было.
А вот Фёдор увидел. И вышел, мрачнее тучи.
- Р-руди?!
Истерман понял - надо каяться.
- Федя... казни, мой грех. Моя вина.
- Что ты сделать хотел? - Фёдор словно камни во рту перекатывал.
- Хотел, чтобы поговорил ты с боярышней Устиньей. Она бы тебя послушала, да и сладилось бы у вас все. Смотреть не могу, как ты мучаешься!
Фёдор только зубами скрипнул.
- Она здесь была?
- Была, мин жель.
- И куда делась?
- Не знаю.
- Медведь мог ее... - произнести страшное слово Фёдору не удалось. Горло спазмом стиснуло.
- Нет, мин жель. Остались бы обрывки, что-то...
- А куда она могла деться?
А вот на этот вопрос Руди ответить и не мог.
Фёдор сверкнул на него злобными глазами.
- Сейчас мы едем в Ладогу. Идем на подворье к Заболоцким. И ты все рассказываешь. Подробно. Что, куда, для чего... понял ты меня?
Рычание было таким выразительным, что Руди закивал, словно болванчик.
Понял! Даже два раза понял. Только не казни, царевич!
А ведь может! И Любава тут не поможет, не справится она с озверевшим сыном. И как Руди не подумал, что с Устиньей беда приключиться может? Так ведь все ж было рассчитано! И что, и куда...
Медведя не посчитали. А он взял, да и пришел, с-скотина!
Невеселыми были мысли у возвращающихся в город.
Руди думал, что он будет во всем виноват. Со всех сторон. И Любава его овиноватит, и Фёдор, и боярышня. Если жива будет. А коли нет, так Заболоцкие постараются, и до царя дойдут. Дело-то такое.
И Фёдор не защитит. Еще и сам поможет, казни потребует.
Невеселыми мысли были у лембергцев. Все же, Истерман. Ежели его казнят, остальным тоже солоно придется.
Тоскливыми были мысли и у Фёдора.
Устиньюшка, радость его! Что с ней?
Сбежала? Или...
Как представишь себе ее, такую беззащитную, в осеннем, холодном и страшном лесу, так руки в кулаки и сжимаются. Словно в них горло Истермана зажато. А если уж вовсе страшное представлять... медведь-то рядом. И разбойников никто не отменял.
Может, уже и мертва она....
Фёдор едва в голос не застонал, такое отчаяние накатило...
Устяша! Жива ли ты? Что с тобой?
Только бы обошлось! Господи, помоги! Род, защити! Спаси ее, матушка Жива! Фёдор всем богам готов был молиться, лишь бы кто-то да помог. Какие угодно бы жертвы принес. Душу бы отдал, не пожалел!
Боги, даже если и прознали о выгодной сделке, скоромно молчали.
И только медведь в прозрачном осеннем лесу, бодро хрустел конскими хрящами. Его-то все устраивало. Наелся, да и еще поест. А там и в спячку можно.
Это его хорошо позвали. Вдругорядь позовут - не откажется. Хорошо...

***
Михайла смотрел в спину Истермана таким взглядом, что удивительно, как она не задымилась.
Для себя парень уже все решил.
Истермана он убьет.
Рано или поздно, так или иначе... за Устинью - просто убьет.
Да как он смел?!
Как ему вообще в головы мерзкую такая мысль пришла - на НЕЕ покуситься?!
Приговор был вынесен и обжалованию не подлежал. Смерть и только смерть. Хорошо бы еще и помучить негодяя, чтобы на коленях ее выпрашивал, как о милости умолял!
Это Фёдор не знал, что в ватагах с женщинами делают. А Михайла-то знал, было дело, и сам участвовал. И не жалко ему никого было, и слезы с криками не трогали, злили разве что. Только вот стоило ему представить на месте тех, безымянных и ненужных ему баб - Устинью, и голова разламывалась от боли. И в груди что-то колючее ворочалось.
Не мог он!
Не мог увидеть ее мертвой, изуродованной, с остановившимся взглядом...
Не мог.
Знал - не переживет он ее смерти. Может, тело и останется, а душа навек умрет. Будет по земле бродить говорящая кукла, может, даже есть-пить будет. А может, и нет.
Просто сердце остановится, и все.
Устяша, любимая, что с тобой?! Где ты сейчас?!
Убью Истермана!
Даже если все обойдется - убью...

Глава 11

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Я изменилась - и изменился мир вокруг меня.
Почему, почему я раньше ничего не видела, не понимала. Не хотела?
Или случилось что-то такое... недоброе?
Робкой и несмелой я и раньше была. Этого не отнять. Маменьку слушалась, батюшку боялась. Но почему я не видела, что матушка меня любит? Просто измучена она, вот и показать своей любви не может. Сил на то не имеет!
Почему не понимала, что для отца - мы просто будущая выгода? Нас ведь можно выдать замуж, можно женить Илью - удачно, так, чтобы получить прибыль.
А я все пыталась получить от него хоть один ласковый взгляд. Грустно...
Мое равнодушие ко всему еще оправдать можно бы. А Илюшка?
Хоть и бестолковый, а брат! И кто-то набросил на него черный аркан.
Кто?
Неизвестно.
В черной жизни... да, Илья должен был жениться этой весной. На Марье Апухтиной. Сказал ему отец уже, что сговорил?
Мог и сказать. Не знаю я. Брат у меня красивый, статный, мог и от какой-то девки получить проклятие. Он не умрет. Но его первая жена уйдет при родах.
Потом Илья женится второй раз. И умрет вскоре после того, как родится его первенец. Воспитывать малыша будет мой отец. Кажется, потом он сойдется со второй женой Ильи, но этого я точно не знаю. Могло и такое быть.
Я успела переговорить с Добряной, пока Илюша приходил в себя. И она мне кое-что рассказала.
Черный аркан - он хорош тем, что практически незаметен. Так, силы тянет, и силы эти уходят к тому, кто аркан накинул.
А сил он тянет немного. На жизнь человеку хватает, надолго хватает. И тянуть так можно не с одного человека, а с десяти, двадцати... сколько черный колдун или ведьма пожелают, сколько держать смогут.
Да, накинуть его может кто угодно.
А еще...
Если Марья моего брата полюбила, если действительно себя ему отдала... могла и аркан на себя перетянуть. А для беременной женщины такое вдвойне, втройне опасно. И сама погибла, и ребенок с ней ушел...
Могло быть и такое.
А могло ли быть, что и на мне тот аркан был? И на сестре?
Нет, на сестре вряд ли, она себя хорошо чувствовала. А я ребенка скинула, второго зачать не смогла... могло?
Могло.
Добряна сказала, что такие, как мы - самые лакомые. Кровь у нас есть, сила спящая есть, но почуять мы ничего не можем, сами скинуть эту удавку тоже не сумеем. Только тот, кто любит, сможет ее на себя забрать. И то - неосознанно. Может, и у Марьи ничего бы не получилось, но брата моего она, похоже, любила. И сына от него ждала.
Илья?
А вот не помню я, чтобы он от счастья светился. Или не люба ему была Машенька, или кого-то другого он любил, но глаза у него равнодушными были.
Аркан по-разному действовать может.
И равнодушие тоже от него может быть. Искренние чувства его и порвать могут, как ту удавку, с шеи скинуть... не потому ли я и очнулась после смерти любимого?
Могла?
В том и ужас, что могло так быть! Я же.... Почему я была ТАК покорна? Я ведь ДО свадьбы ЕГО увидела, до свадьбы полюбила. Почему не рванулась, почему не закричала, не стала протестовать, ничего не сделала? Просто терпела.
Просто ждала, что случится.
И ведь ничего с этой удавкой не сделаешь! Только если кто-то вроде Добряны попадется, если человек сам на капище придет, доброй волей, с чистым сердцем и благодарностью... много ли таких?
Мало.
Илья сейчас сам так и пришел. Но я-то...
Здесь и сейчас на мне ничего нет. И свою дурость я на чужую ворожбу не спишу. А потом....
Потом могли и накинуть.
До переезда в палаты царские я еще как-то дергалась, трепыхалась, не хотела я замуж за Фёдора идти. Понимала, что царевич, что почетно за него замуж выйти, что власть, что деньги...
Все понимала.
И все равно не хотела за Федьку замуж. Но не сопротивлялась. Как же - против власти родительской пойти? Нельзя.
А потом стало все равно. Просто оглушило любовью - и накатило тупое безразличие. Нельзя быть вместе с любимым?
Так хоть рядом быть. Хоть видеть его иногда...
Может, кто-то воспользовался моим замешательством? Моей уязвимостью?
И накинул аркан?
Но тогда бы его увидела Верея...
А может, и не увидела бы. Сила у нее была, а вот опыта не было. И монастырь все-таки...
Чтобы черный аркан сработал, надо рядом с его хозяином находиться. Хоть иногда. А в монастыре...
И далеко, и земля намоленная... могло и отрезать. А потом уж я начала приходить в себя от магической удавки.
Могло и так быть?
Могло.
Сейчас мне уже правды не узнать. Но я постараюсь не повторить своих ошибок.
Очень постараюсь.