***
Может, и не нашли б боярина Данилу никогда.
То есть, нашли б его тати какие, обобрали, да и тело в Ладогу скинули. Очень даже возможно такое было. Но убийце не повезло.
Случай подвел.
Город же, подворье к подворью рядом стоит. Пусть и небольшой, а все ж забор, клочок земли.
Вот у соседа собака и подрылась.
Чего уж там почуяла, шавка неугомонная, кто ее знает? Но вот! Прорылась к соседу - а по подворью не носится, села да завыла.
Кто собачьи повадки не знает, тому в удивление. А мужик сообразил быстро.
Подумал немного, соседа кликнул, да через забор полез. А что ж?
За собакой.
А чего она сидит, воет?
Так ведь... заглянуть надобно обязательно! Вдруг кому захужело? Всяко ж бывает, прихватит сердце, так и не крикнешь, и на помощь не позовешь! Тут соседи и помогут!
Они и полезли помогать.
Дверь в дом открыли - там боярин. А кто ж еще-то? Чтобы в дорогом бархатном кафтане, в шубе собольей, парчой крытой, а уж драгоценностей на нем - выдохнуть страшно!
Что тут делать?
А вот то.
Слово и дело кричать! И погромче, погромче.
Правда, пока один кричал, второй к трупу приглядывался... и драгоценностей потом на боярине всяко поменьше оказалось. Растворились, наверное.
Бывает.
Стража мигом прибежала, принялись мужиков расспрашивать, а одного за телегой послали. Не на себе ж тело боярина тащить? А отнести надобно, они-то Захарьина мигом признали.
Хватать? Тащить?
А кого? Они б схватили, только... глупо это.
Стоят два мужика, бороды чешут... не дураки. Но и так убить - не под силу им будет! Лопатой прибили б, али вилами закололи - оно понятно. Но чтоб стилетом, в сердце, да с одного раза?
Убийца это.
Не мужик какой.
Не такие уж ярыжки идиоты, чтоб не понимать этого.*
*- И управления были, и патрулировали город, и преступников искали. Не идеально, но пытались. Очень забавные, кстати, были патрули при М.Ф. Романове. Но были. И русские города были на порядок спокойнее многих, именно благодаря принятой системе. См. записки С. Герберштейна. Прим. авт.
Пока телегу ждали, десятник мужиков принялся расспрашивать. И про собаку узнал, и про подкоп - чего тут не узнать? Прорылся пес от души, как еще забор стоит?
Кому подворье принадлежит? Так сосед особо и не знает, приходил человек, назвался Петром Полушкиным, сказал, что подворье откупил. Пока оно заброшено, что есть, то есть, так Петру покамест и не надобно. Человек в другом месте живет, ну так не бросать же имущество? Потом на сем месте сын отстроится. Второй. А покамест приедет он время от времени, проверит все...
А чтоб не простаивало подворье, он может людей прислать, работы какие поделать.
Может, приедет кто. Случай - он разный бывает, иногда с бабой надобно так встретиться, чтобы о том не знал никто...
Ярыжки кивали.
Эти доводы и им понятны были.
Есть у человека деньги? Прикупил он домик. Авось, не прокиснет, не молоко. А чтоб уж вовсе дом пустой не стоял, пользуется им, то так, то этак... бывает!
А вот что в нем боярина убили...
Видел что?
Слушал?
Сосед только головой покачал.
Участок-то считай, в начале переулка находится, большая улица рядом. Собака - и та уж ни на кого не брешет. Разве кто на подворье полезет, тогда порвет. Но молча.
Смотреть, кто уехал, кто приехал, да когда?
Некогда!
В том и дело, что некогда, неохота, своих дел хватает. Было б что интересное, к примеру, царь бы приехал - не упустят. А просто так? Один человек приехал, второй пришел, потом лошадь пропала куда-то, а второй... да тоже ушел, наверное.
Когда б не Хватайка, кобель паршивый, и не поинтересовался бы никто, пролежал бы боярин до весны. Ярыжки это отлично понимали, и было им грустно.
Расследовать такое никто не умел.
Увы - висяк.*
*- такого слова в те времена не знали, но расследований и правда не вели. И в других странах тоже. Нормальная полиция появится еще не скоро, века через 2, прим. авт.
Ох, что начальство скажет!
Жуть, что скажет. Уцелеть бы!

***
Дарёна Аксинью отчитывала - только пух летел во все стороны.
- Да в уме ли ты, девка?! К первому попавшемуся бегать? Думаешь, нужна ты ему?!
- Твое какое дело, старая?! - привычно отругивалась Ксюха.
- А чье ж еще? На моих руках выросли, я вас и люблю, как родных. И я тебе так скажу - когда баба на сеновал до свадьбы бегает, свадьбе и не быть!
- Я с ним не... он не... целовались мы только!
- И то получше будет! Ты ж дочь боярская, кто тебя за него замуж отдаст?
- Мишенька сказал, поженимся, как сможем. Отцу в ноги кинемся - простит.
- Может, и простит. А жить где будете?
- Мишенька у царевича ближник.
- Так не у царя же! Что там ему Фёдор даст? Денег немного? Ни вотчины, ни состояния так не сколотишь, на побегушках-то.
- Он справится.
И ни малейшего сомнения в голосе. Дура влюбленная незамутненная. На Устиной памяти таких много было. Сколько их Михайла растоптал? Бог весть. Ей и считать не хотелось, десятки и сотни. И все свято в нем уверены были.
Он же не такой, он же любит, не бросит, не подставит...
И то верно. Не такой. Гораздо хуже. Но Устя ничего сестре не сказала, понимала, что только хуже будет. Вместо этого...
- Нянюшка, ты бы короб с лекарствами взяла, да сходили, пока лекарь не придет. И Аксинья на свое 'счастье' посмотрела бы, успокоилась, и ты за ней приглядишь. И то... парень пострадал, помощь ему всяко надобна.
Дарёна посмотрела на одну боярышню, на вторую...
- Пойдем, Аксинья. А ты, Устя, тут сиди.
- Да, няня.
Усте и не хотелось никуда. Она вот брата дождется, поговорит с ним, потом с отцом они поговорят. Но это уж завтра, не раньше. Может, спать лечь? Пойти помолиться, да и на боковую?
Так Устя и сделала.
Жаль, спокойного сна не получилось. Вновь и вновь выплывали ненавистные зеленые глаза, усмехались алые губы...
- Иди ко мне, Устиньюшка. Не упрямься. Может, и уйдешь ты завтра к другому, но с моими поцелуями на губах гореть будешь!
Лучше и вовсе не спать, чем так-то... тьфу, гад!

***
Боярин Алексей Михайлу самолично отпаивал. Лучшего вина не пожалел...
- Когда б не ты, Михайла... поджигать они шли. И масло у них было земляное, и трут, и огниво. Поджигать. Промедлили бы - все б вспыхнуло.
Михайла только руками развел.
- Уж прости, боярин, я человек подневольный. Приказал царевич за подворьем приглядывать, я и ходил тут, поодаль.
- Приглядывать? Зачем?
- Так боярышня Устинья люба ему. Вот и знать желает... нет, боярин, не о том. Царевич знает, что она в строгости росла, что дурного не будет. Так ведь и другое надобно. Что ей любо, куда она ходит, какой подарок подарить... сложно с ними, с бабами-то. Не угодишь никак.
Боярин смягчился.
Дело молодое, то понятно. Аж молодость вспомнил. У них-то с Дуняшей не так было, а вот отец, было дело, рассказывал, как за бабкой ухлестывал. Часами у подворья сидел, чтобы увидеться... красивая была, неприступная. А ромашки ей нравились. Обычные, полевые...
Царевичу не к лицу под чужими заборами околачиваться, а вот доверенного кого послать - можно.
- И то верно. Мало подарок подарить, надобно знать, что к душе придется.
Михайла кивнул.
- Вот и гулял я. Уж прости, боярин, давно я ту дыру приметил... ну и проходил иногда мимо.
Боярин хмыкнул, но уточнять не стал. И так понятно, мог парень и с кем из холопок сойтись, дело молодое. И про Устинью узнать чего, и так оно... полезно.
У двери поскреблись.
- Батюшка, дозволишь?
Аксинья и Дарёна. Воду принесли, короб с лекарствами, тряпицы - проходите, коли так. Боярыне вроде как и не по чину, а вот кому из боярышень - в самый раз. И внимание оказано, и в меру.
- Проходите, помогайте, - отмахнулся боярин. И к Михайле повернулся. - А дальше что?
- А дальше гляжу - идут эти двое, у дыры остановились, и один у второго трут спрашивает. Понятно же, не для хорошего дела. Я за ними в дыру, да и напал.
- Ох...
Боярин на Аксинью посмотрел зло, потом рукой махнул. Баба же!
- Ты, Ксюха, не отвлекайся. Таз держи. Дарёна, что там с раной?
- Не страшно. Мышцы рассекло, болеть будет, шить надобно. Крови парень потерял много, - Дарёна и не такого насмотрелась, в ранах тоже понимала. - А жить будет. Шрам, вот, останется...
- Лекарь сейчас уж будет, - посулил боярин. - Пока так промойте, да примочку какую положите. Все легче будет. И одежду спасителю нашему поищите, Дарья, ты знаешь...
Нянюшка кивнула.
И поищет, и принесет.
- Хорошо, боярин.
- Дальше-то что было, Михайла?
- Дальше одного я сразу положил, а второй бы меня там и оставил, когда б не вы. Благодарствую, боярин, за помощь.
- Ты что, парень! Это я тебе благодарен! Кто другой мимо бы прошел...
- С меня бы потом царевич шкуру снял.
- И царевичу моя благодарность. Когда б не он, все мы тут погибли бы...
Преувеличивал, конечно, боярин. Ну да ладно, ему можно.
- Боярин, отписать бы царевичу, чтобы дело не замяли?
Боярин только вздохнул.
- Отпишу я сейчас.
- Он сегодня у Истермана быть должен, может, туда гонца послать?
- Пошлю, Михайла. Ты лежи, лежи... не было б хуже...
А там и наново у двери заскреблись, лекарь прибыл.

***
Устя у себя в светелке ко сну готовилась. Уж помолилась, когда батюшка зашел.
- Дочь, ты мне нужна срочно.
- Что случилось, батюшка?
Устя зевнула невольно, рот перекрестила...
- Царевичу письмо отписать надобно. О случившемся. Сможешь? На лембергском, чтобы лишний никто не понял?
- Смогу конечно, батюшка, - Устя на рубаху сарафан набросила, за боярином пошла.
Письмо?
Не служба то, а службишка. На бумаге начертать, для батюшки перевести.

Государь мой, царевич Федор, холоп твой Алексейка Заболоцкий челом бьет, кланяться изволит.

Конечно, такого Устя не писала. На родном языке стоило бы. А на лембергском - проще все. Куцый он язык, рваный, собачий.

Царевичу Федору Иоанновичу.
Государь, этой ночью мой дом пытались поджечь двое разбойников.
Твой слуга Михайла убил одного и пленил второго. Прошу, не оставь это дело милостью своей.
У нас в порядке все.
Боярин Заболоцкий.

На лембергском указания писать хорошо. Больше ни для чего тот язык не пригоден.

***
Устя отправилась спать. И знать не знала, какой переполох в столице поднимется.
Не знала она, что Федор отправит Истермана в Разбойный приказ, сам бы поехал, да пьян уж так, что на ногах едва держался. Что всю ночь Истерман там и проведет, наблюдая за допросом татя.
Что Федор к ней хотел поехать, да отговорили друзья - куда пьяным таким? Все хорошо с боярышней? Вот и не позорь девку, завтра поедешь, как дОлжно.
Не знала, что столица считай, с двух сторон вскипит.
Царь, которому про боярина Данилу доложили, свое требовать будет, Федор - свое.
Она просто спала. И снился ей любимый человек. Веселый, смеющийся, радостный.
Уже счастье.
Оно и такое, оказывается, бывает. Знать, что жив, что здоров, что жизни радуется - неуж что-то еще надобно? Не гневи Живу-Матушку, Устя!
Даже не нужна ты ему будешь - уже и того довольно будет, что жив и счастлив он. Остальное-то и мелочи.

Глава 14

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Не было ранее такого. Точно не было.
Ни моего разговора с Марией, ни попытки поджога.
В той, прожитой, жизни, на Илье остался черный аркан. Машка умерла, маленькая Варенька осталась без матери, и навряд ли ей сладко было у бабки с дедом. А потом и брат мой погиб.
В той жизни никто и ничего не поджигал - к чему? Я сидела на подворье, не бывала в палатах царских, не разговаривала ни с кем... может, из-за этого?
Может быть...
Что меняется? Где я изменила линию судьбы, где натянулись новые нити кружева? Как переплелись коклюшки?
Мне не видно.
Одно точно знаю - все меняется. Куда оно придет, к чему?
Я знаю, чего хочу я. Но я не знаю, кто противостоит мне. Кто искоренял в Россе старую веру, кто довел до того, что последняя волхва отдала все силы, кто...
Кому выгодно?
Выгоднее всего получилось Фёдору. Соседям нашим.
Но... не оставляет смутное чувство.
Надо искать, надо копать, смотреть глубже надобно. Это как хворь редкостная, из далеких земель, как яд на лезвии ножа. Рану вылечишь, а человек погибнет.
Что делать?
Как быть?
Молюсь я усердно, но матушка Жива молчит. Она для меня все уже сделала, теперь мне выбирать, мне решать. А что я могу?
Могу хотя бы попробовать сделать двоих людей чуточку более счастливыми. Завтра же.
Мне счастья не выпало? Ну так я для других постараюсь.

***
Федору этой ночью спать особо не пришлось.
- Мин жель, у меня новости плохие.
- Неладно что? - выглядел Истерман уныло. Фёдор поневоле обеспокоился.
- Я сейчас из Пыточного приказа. Рассказал тать, что наняли из подворье Заболоцких поджечь. А когда загорится оно - найти девку с рыжими волосами и зарезать ее. Две там будут - так обеих, для надежности. Чай, в суматохе и не заметит никто...
Фёдор так кубок кованый сжал - серебряная ножка покривилась.
- КТО?!
- А вот заказчика они и не знают. Пили в кабаке, подсел человек, а какой он? Да кто ж знает... из-под капюшона борода седая, да пришептывал странно, вот и все приметы.
- Найти! - рыкнул Фёдор. - Я с него шкуру сам драть буду...
- То понятно, мин жель, а с кого драть-то? Может, и борода та прилеплена, и не мужик то, а баба... всяко могло быть. Наемник, Бровка его кличут, и сам не понял.
- Что за кабак? Пусть ищут!
- Понятное дело, мин жель. Искать будут, а найдут ли?
- Так что ж делать? Сегодня поджечь хотели, а завтра? На улице встретят, она и ахнуть не успеет!
- С батюшкой ее поговорить. Боярин Заболоцкий небогат, а вот ты помочь тому горю можешь. Охрану какую у брата попросить... не стрельцов, конечно. Так, чтобы не видел никто... Самой Устинье объяснить, что одной ей впредь никуда выходить не надобно, только с сопровождением. Сделать-то можно, делать надобно.
Фёдор постепенно успокаивался.
- Сделаю, Руди. Твоя правда, так и надобно.
- А уж как отбор пройдет, да ты ее своей невестой назовешь, там всяко проще будет. Никто уж на нее косо не посмотрит.
Фёдор кивнул.
Про порчу никто из них и не знал, не сказал боярин. Была холопка - и нет ее. И все тут.
Руди, конечно, честным с Фёдором не был. И отбор сам, и потом, что будет... да убрать Устинью захотят, чего тут сложного? Это в любой стране так. И травят соперниц, и наемников подсылают, и главное-то что?
Что ничего от того не изменится. Отравишь ты соперницу - и что? Тут же мужчина на тебя и запрыгнет? Размечталась... да десяток причин найдется, сорок других баб, а коли и сложится у тебя все, так потом намаешься. Руди и не такие истории знал.
Видел, слыхивал, в иных и сам участвовал. А уж сколько при королевском дворе интриг... даже не за внимание короля! За ШАНС обратить на себя его внимание. Просто шанс. А уж как получится... да Бог весть! Но кто ж это дуракам разъяснит? Некоторым хоть кол на голове теши, толку не будет. Разве что топор затупится.
Это только первые ласточки, а сколько их будет еще! Представить страшно.
Но Фёдору Руди про то не сказал. Ни к чему ему такие знания. Не надобно.

***
Стон и вой стоял в палатах царских.
- ДАНЕЧКА!!! БРАТИК МОЙ ЛЮБИМЫЙ!!!
Кто б царицу упрекнуть осмелился?
Горевала она искренне, на тело брата кидалась, платок сбился, кудри каштановые, получедые, рассыпались, слезы потоком лились.
- ДАНЕЧКА!!!
Что хочешь скажи про Любаву.
Стерва она, гадина редкостная, и жалости в ней, как на гадюке шерсти, но братика любила она всей душой.
Сына - да брата, больше у нее общей-то крови ни с кем и не было.
А тут...
Даже Борис мачеху пожалел, по плечу погладил.
- Убийцу искать будем, царица. Авось, не останется ворог безнаказанным.
- Убийцу?
- Заказчика. Рука - что? Посмотрел я рану, такое абы кто не сделает, такого человека разве за большие деньги наймешь.
Царица снизу вверх посмотрела. Красивые у нее глаза, даже сейчас красивые.
- Боря... - дрогнул голос, изломался. - Найди татя! Век должна буду! Не прощу, никогда не прощу... род прервался!
Борис промолчал.
А что можно мачехе сказать? Хоть и не любил он ее, да жалко! Боярина Данилу?
Нет, не жалко. Было в нем что-то такое... гадковатое, липковатое. Не нравился он Борису никогда. Вроде как и сверстники, а дружбы не было. Хотел отец, чтобы Данила в свите Бориса оказался, да наследник резко против был. Так и затихло...
Данила за Истерманом таскаться принялся... вот кого расспросить, кстати!
А Любаве что скажешь?
Род прервался? Кто ж тебе мешал-то, дурища? Давно б женила брата, не ослушался б.
- Когда незаконное дите у него найдется, о котором точно известно - разрешу ему род продолжить. Прикажу взять, воспитать - не прервется род твой, государыня.
Любава кое-как на колени встала, взяла руку Бориса, губами коснулась. Впервые, за столько лет...
- Яви милость, государь. Сама расспрошу, как найду, тебе скажу.
- И заказчика поищем. Не оставлю я это дело. Может, не в один год, но сыщем супостата.
- Благодарю, государь.
Сейчас Любава не лгала. Перед лицом смерти все забылось. Куда и неприязнь к пасынку делась?
Найдет он татя, точно найдет!
Любава ТАК хотела в это верить... она просто - верила.
- Патриарха прикажу позвать, пусть сделает все, как дОлжно...
- Я уже тут, государь.
Многое о Макарии сказать можно бы. И въедлив, и фанатичен, и сварлив без меры...
Но долг свой он четко знал. К царице подошел, встать помог, обнял ее...
- Не плачь, чадо, душа его нынче у Престола Господня...
Любава зарыдала уже на плече патриарха, а Борис решил, что сие не отступление, а военный маневр. И ретировался.
Поговорить, правда, с Истерманом. Вот кто может знать больше о Даниле.

***
Боярин Заболоцкий к обеду только-только глаза продрал. Тяжелая ночь выдалась.
Это Устинья сделала самое умное, что могла - пошла, да и спать легла. А вот боярину солоно пришлось.
Сначала лекарь Михайле рану зашил. Потом перевозить его запретил, рану тревожить, хотя бы дня три. Пришлось его на боярском подворье устраивать, а к царевичу - а кого тут отправишь? Чай, царевич, не абы кто.
Пришлось заботы о раненом боярыне поручить, а самому ехать.
Царевич тоже дома не сидел нашелся на лембергской улице, у Истермана в гостях. Ему боярин все и рассказал. Упал в ноги, кланялся, благодарил.
Когда б не Михайла - погорели бы.
Точно.
Фёдор как услышал - трость сломал. Тяжелую, черного дерева... просто руками - и хрясь! Только щепки в разные стороны полетели. Боярин аж шарахнулся, но Руди его перехватил, успокоил. Понятно же, не на боярина гневаются, на татей.
Потом посланцы царевича отправились на двор к боярину.
Одного татя сволокли в мертвецкую, второго отдали в пыточный приказ. Понятно, пользы с них мало будет, ну а вдруг? Это ж не просто так поджигать шли, это точно на Устинью целили. Из-за царевича...
А это уже дело государево. Можно 'Слово и дело' кричать.
Заодно и царевич на подворье заехал к боярину. Приказал не чиниться, сразу к Михайле прошел... тот, бедняга, с лавки встать хотел, так Фёдор его мигом обратно уложил, придавил, благодарил за смекалку и за помощь.
Перстнем с руки пожаловал, а там, может, и еще чего будет.
Боярин тоже дураком не был, видел, как Аксинья на красавца поглядывает.
Ну так посмотрим... все ж Ижорский, не абы кто. Ежели будет у него вотчина, доход какой, так за него и Ксюху отдать можно будет. И Михайле с царевичем породниться выгода прямая.
Подумаем...
Царевич уехал - сынок домой пожаловал.
Служба, понятно, а все ж пораньше бы его... а то приехал - на готовенькое. Боярин махнул рукой, спихнул все на сына - и тоже спать пошел.
Подождут все дела до утра. А лучше - до обеда. Ему уж не семнадцать - резвым козликом скакать...
Справедливости ради, выспаться боярину дали. И обед для него сразу накрыли, и его любимые пироги с вязигой приготовили.
А как наелся боярин, как успокоился, так и явились к нему деточки.
Устя и Илюшка.
- Батюшка, позволишь слово молвить?
Боярин на сына посмотрел, живот погладил.
Гневаться неохота. Хорошо пироги легли.
- Говори, сынок.

***
- Батюшка, - Илья смотрел почти отчаянно. - Знаю я про Марью Апухтину. И про дочку ее тоже знаю. Устя сказала.
Боярин брови насупил.
Знает он. И что теперь - ругаться будет? Потребует на ком другом жениться? Так-то может... всякое бывает, хоть и редко. Ох и выдерет он дочку за косу! Поделом будет! Полезла, дурища... волос долог, ум короток!
- Батюшка, а когда я Машкину дочь в семью приму, не сможем мы у боярина Апухтина еще чего потребовать?
- Хм?
Тут уж мысли у Алексея Заболоцкого резвыми конями вдаль помчались.
Да попросить-то можно, там еще мельничка доходная, но...
- А с чего ты так решил, Илюша?
- Почему нет, батюшка? Устя к Машке ездила, она и сказала, что тоскует девка, из-за ребеночка слезы льет. Ну так... я и не против, пусть будет. Значит, и плодовитая, и рожать может, и наших детей любить будет. И мне обязана будет. Мы ж скажем, что это я с ней... тогда. Встретились, случилось, да я и не знал, а как она призналась, так и поженились. Девка - это ж не парень, ей не наследовать... авось, и не объест. Подрастет - замуж выдадим за кого семье полезного... Апухтины, всяко, нам должны будут. Никола Апухтин внучку-то никуда не денет, а боярыня Татьяна крепко злится. Ей чужие языки поперек горла, а так и рты заткнем, и нам лучше...
- Ишь ты, мудрый какой.
- Так ты, батюшка, тому и учил. Чтобы все в семью, чтобы род крепить.
Алексей задумался.
Почему нет-то? Умная мысль сыну в голову пришла. Сам додумался - или подсказал кто? Посмотрел на Устинью.
- А ты чего?
- А я тоже за Машку просить, батюшка. Очень уж она вчера убивалась. Родная же кровиночка...
Понятное дело - баба. Вечно у них какие-то жалости да слезности. Боярин и махнул рукой.
- Ладно. Поговорю я с Апухтиным... когда согласится он - пусть девчонку привозят.
- Когда поедем, батюшка?
- Да хоть и сейчас поедем. Ладно... через часок. Прикажи пока коней заложить, да подарок какой невесте найди.
- Благодарствую, батюшка.
Алексей только рукой махнул.
А и ладно. Тут сразу несколько уток одной стрелой сбить можно. И Апухтины довольны будут, и срам прикроется, и когда узнает кто лишнее... а тоже шипеть не станут. Не гулящую взял за себя Илюха, а просто - было у них до свадьбы.
Ну так удаль молодцу не в укор, а Машка молчала до последнего, вот и не знал никто. А как призналась она, так и оженили ребят. Дело житейское. И сраму никакого.
Повыгоднее кого найти?
Сначала Устяшу выдать, а потом через царевича кого посватать?
Э, нет. боярин Заболоцкий свое место знал, и лишнего ухватывать не хотел. Укусить-то ты можешь. А сожрать? Переварить? То-то и оно...
Даже если Устя за царевича пойдет, все равно... не много это и даст. Разве что почет, а что до денег... Борис крепок, править ему долго, еще и детей наделает. Фёдор тогда и вовсе в стороне от трона останется. Так что лучше на журавля в небе и не замахиваться, синица целее будет.
Поговорит он с Николой. Им обоим то выгодно, а когда выгода общая - и дело радостнее делается.

***
- ЧТО?!
Вот и для Истермана очередь кричать настала. И плевать, что государь!
- КАК - УБИЛИ?!
Борис на Истермана посмотрел даже с сочувствием. Понятное дело... пришел ты к государю, по какому-то делу, а тебе - и таким известием, да промеж ушей.
Кто другой и вовсе упал бы.
- Одним ударом. В сердце. Известно тебе что о делах его?
Руди ровно и не слышал.
- Государь... могу я увидеть его? Умоляю!
Борис подумал пару минут.
Где сейчас тело Данилы? В храме. А царица? Кажется, патриарх увел ее, да... Марина еще заглядывала. Он попросил супругу соболезнования выразить.
Вдруг да помирятся?
Не ссорились царицы так-то, но и друг друга не любили. А тут - от Марины и не надобно ничего, просто зайди, да посочувствуй. Так царица и поступила.
- Идем.
В храме тихо было, спокойно, благолепно.
Тело лежит, свечи горят, дьячок молитву читает... Борис его отпустил. Пусть пока... мало ли, что Руди скажет.
Не прогадал, как оказалось.
Руди на колени рядом с гробом упал, руку Данилы схватил, поцелуями покрыл.
- Сердце мое, любовь моя...
Борис даже брови поднял.
Такая привязанность?
Дальше прислушался. И скривился от омерзения.
Поговаривали про Истермана, что он и содомскому греху не чужд, но так-то свечку не держали, может, и лгали? Ан нет!
Судя по сбивчивому обрывистому шепоту - не лгали. Вот он, грешник, рыдает, что заморский зверь кокодрил, руку любовника целует...
Борис пока молчал, слушал.
Потом уж, когда Руди от гроба отвернулся, в царя взглядом уперся, вперед шагнул.
- Давно вы...?
- Никогда, - Руди слез не вытирал, на царя смотрел прямо. - Данила и не знал ничего. Пробовал я с ним про то говорить, но вы, россы, к такому не привычные.
- Чай, не просвещенный Лемберг, - чуточку гадливо фыркнул Борис.
Просвещение!
Отправь так братца в иноземщину, чему его там научат? С черного входа ходить? Вот счастье-то!
Но у них там ко всей этой мерзости легче относятся. А у нас...
Макарий аж в гневе заходится, колосажания для таких людей требует. Орет, что не допустит Россу повторить судьбу Содома с Гоморрою!
- Да, - Руди иронию и не понял даже. - Я мечтал... любил я его.
- А женщины?
- Я... могу с ними. А любил я Данилу. Только его. ах, государь, если б ты знал...
Руди смотрел словно сквозь Бориса. И не государя он сейчас видел, а любовь свою несбыточную. Совсем юного, светловолосого, с громадными карими глазами, такого солнечного и воздушного, как сказочный эльф...
Борис хоть и морщился, но на Руди не рычал. Понятно же...
Сейчас рявкни - так закроется ведь, а расспрашивать как?
Но и расспросы результатов не дали.
Руди все сделал, чтобы рядом со своим любимым оставаться, по бабам они вместе ходили, но о делах боярина Руди не знал ничего. Потому как не было этих дел.
К чему они боярину?
Он у сестры попросит - та и так сделает. Да и сам Данила неприхотлив был. Поесть вкусно, поспать сладко, девушку обнять красивую...
Вот что касается последнего, полагал Руди, что Данила тоже... как он. Потому и не женился.
Дети незаконные?
Вроде как есть у него, государь. Спрошу. Доложу.
А дела - все у него было ровно, да гладко. Спокойно да уютно. За что его?
Да Руди сам в догадках терялся. Но искать он будет.
За Данилу - не спустит он! Никогда не спустит!
Злое дело - любовь...

***
У Апухтиных гостей приняли честь по чести.
Илью повидаться с Марией отправили, а бояре в горнице уселись. Боярыню Татьяну позвали, чтобы два раза про одно и то же не говорить.
А Илью с Марией одних оставили.
Хоть и не по правилам это, да что уж теперь? Девки честь свою берегут, а тут о чем речь, когда у Машки уж дочка есть? Чего беречь-то?
Илья на невесту посмотрел.
Не Маринушка. Нет.
И рядом не поставишь... сравнить язык не поворачивается. Это как змею сравнивать с домашней курочкой - для чего? Разные ведь существа... почему он про змею подумал? А, неважно.
Марья смотрела с надеждой, с опаской...
Вот он, ее будущий муж и повелитель.
Захочет - бить будет, захочет - любить, тут никто ему не указ. Какой он - Илья Заболоцкий?
Высокий, ладный, плечистый. Волосы ровно каштан спелый, глаза голубые, ясные. На боярина не слишком похож, на матушку, наверное... не видела она покамест свою свекровь.
Илья собрался с духом, к девушке подошел, за руки взял.
- Погляди на меня, Машенька. Слово даю - не обижу я тебя.
Маша глаза подняла. И правда - не обидит. По-доброму улыбается. По-хорошему.
- Знаю я о твоей дочке, Устяша рассказала. Когда родители наши договорятся, пускай ее сразу же и привозят. Что там до свадьбы у нас осталось - дни считанные, а мне еще дочку признавать, в род вводить.
- Доч...ку?
- А то как же? Скажем, что моя она - никто и не попрекнет потом. Ни тебя, ни ее. Не с кем-то ты грешила, с будущим мужем. Все хорошо будет.
- Правда? - Маша как выдохнула. И столько надежды было в ее лицо, в больших карих глазах, что Илья чуть сам не прослезился.
Нельзя такую обманывать, это как щенка месячного пнуть.
Нельзя.
- Будет Варвара Ильинична Заболоцкая, - приговорил мужчина.
И Мария снова, как и с Устиньей, упала на колени, к ногам его прижалась.
- Илюшенька... век тебе служить буду! Что прикажешь - все сделаю!
Илья - не Устя, мигом девку поднял, на руки взял, сам на лавку уселся.
- Все у нас хорошо будет, Машенька. Будем жить-поживать, детей рОстить, помощница у тебя уже есть, надеюсь, красивая будет, как ее матушка. И замуж мы ее за хорошего человека отдадим, и другие дети у нас будут. Это ж радость, когда деток в доме много. А матушка моя вас обеих полюбит. Обязательно.
- Илюша...
- Вот так и называй. Нравится мне, как ты мое имя произносишь.
Марья покраснела.
- А еще, я обещаю, не попрекну тебя, не укорю, в жизни-то всякое бывает. И сам я не без греха, так что... попробуем ужиться? Не скажу, что сразу полюбил, но может, и получится у нас что?
Марья закивала.
И не заметила, как дверь распахнулась.
А на пороге оба родителя - довольные, что кот, сметаны объевшийся.
- Я смотрю, тут уже все слажено?
- Дело говоришь, Никола. Поладили молодые. Когда внучку мою из деревни привезете?
Позади цвела майским цветом боярыня Татьяна. Не приблудыш ее внучка! И Машка не гулящая. Просто дура-девка, которая в будущего мужа влюбилась. Так и говорить будем.
- Так сегодня и пошлю за ней. Пусть везут с бережением, как раз к свадьбе и подоспею.
- И то ладно. А у нас и нянька есть, Дарёна. Моих вынянчила, и Илюшкиных ей в радость понянчить будет.
Маше казалось, что она в сказку попала.
Ведь не бывает так-то, правда?
Не бывает...
И только поздно ночью, когда она наконец сможет уснуть, приснится ей страшный сон.
В котором она на коленях умоляет Илью позволить ей хоть иногда с девочкой видеться, и он высокомерно смотрит. А потом дозволяет Варе под его крышей жить.
Не признает, но хоть так она с дочкой рядом.
И не такие у него глаза, как сегодня - теплые, радостные, ласковые, а холодные, равнодушные...
И Маше больно.
Она сама не знает, отчего, ей просто больно. Она и благодарна мужу за то, что ее такую взял, и боится его, и жуть волнами накатывает... словно что-то черное, холодное к ней подкрадывается. Как змея в траве...
С криком проснулась, да пока воды попила, сон и развеялся.
Не было такого.
И не будет.
Не сбудется. Переплелось кружево судьбы. Порвалась черная ниточка.

***
- Как - погиб?!
Устя аж за голову схватилась.
Да не было такого в черной жизни! Не было же!
Боярин Данила не должен был сейчас умереть, его срок еще лет через десять настанет, а то и позже!
Но чтобы тать его убил?
Да с чего бы?!
Боярин же безобиднее бабочки иной! К нему и относились так.
Царицын брат, порхает он рядышком - и пусть его! Легкий, смешливый, в любой затее участие примет, в любом развлечении... дела серьезные?
А вы их коту Ваське доверьте! Он и то лучше справится.
Или маска это?
Устинья где сидела, так и задумалась крепко.
А правда - кем надо быть, чтобы никто - за двадцать-то с лихвой лет во дворце - тебя врагом не посчитал! Вообще никто!
Кого ни спроси... да, боярин Данила хороший человек. Легкомысленный, бестолковый чуточку, но добрый, хорошо рядом с ним. Рядом с ним и Федор-то успокаивался, что уж про остальных сказать?
Свекровка, конечно, любила его. Брат же.
Но ведь и все остальные тоже! Любили, привечали, посватайся боярин к любой девушке - хоть кого бы за него отдали.
А не посватался.
Нет у него ни жены, ни детей.
Почему?
И на этот вопрос она в черной жизни ответа не искала. А ведь может и попробовать? Как в палатах окажется? Или пораньше даже?
Нет вряд ли. А и в палатах осторожной быть придется. Очень осторожной. Слова лишнего не сказать, движения не сделать.
Аксинья?
Будет ли она подмогой? Ой, вряд ли... хоть бы не помехой. Но слово сказано, теперь не откажешься. Поедет с ней сестрица родненькая, змея подколодненькая.
А мог...?
Мысль ровно плетью ударила.
Мог ли боярин Данила ее убийство заказать?
Устя подумала. Нет, не знала она ответа. Заказать-то мог, и с легкостью. И сам убить. Может, и с улыбочкой. А надобно ли то ему было?
Похитить ее точно Истерман пытался. А убить?
Невыгодно то.
Проще сделать, как ранее привыкли. Не дразнить Федора, а дать ему игрушку желанную. А как натешится мальчишка, так игрушку выкинуть, новую подсунуть. В черной жизни то сработало, и в этой бы получилось.
Нет, ни к чему ее пока убивать было. Особенно боярину. Невыгодно то ему, Федор бы не простил, как узнал.
Тогда кто ж его? И кто ж ее?
А может, у Михайлы спросить? Все одно идти к нему надобно?
Пусть хоть с пользой то будет, не только со скрежетом зубовным.

***
- Матушка...
- Феденька. Данечка...
Уткнулась Любава сыну в плечо - и слезами улилась. Федор ее по голове гладил, сам едва не плакал от жалости и тоски.
Дядю убили.
Считай, брата старшего, друга по всем проказам, спутника верного...
- Маменька...
- Да, Федя?
Ой, как не хотелось Федору те слова говорить. Но маменьку любил он.
- Маменька, давай отбор отложим? Даня все-таки... может, нехорошо это.
- Ума ты лишился, что ли?!
Любава аж взвилась на месте. Слезы высохли, ровно и не бывало, Федор едва с лавки не упал.
- Маменька?
- Не думай даже! И женишься, и внука мне рОдишь, понял? Данечкой назовем! Один бездетным ушел, теперь ты до сорока лет хвостом крутить хочешь?! Да я тебе лично хвост твой оторву, блудливый! Али не мила тебе уже боярышня?
- Да ты что, маменька? И мила, и любезна. Только вот Даня...
- Первым сказал бы тебе - не откладывать! Не вздумай даже!
Федор вздохнул с облегчением.
- Да, маменька.
И снова залилась слезами царица.
- Ох, Федя... как бы за тебя Данечка-то порадовался...
Это надо было просто пережить.
Просто - перетерпеть.

***
Не хотелось Устинье к Михайле идти.
А надобно. Вежество требует. Поблагодарить, поклониться, спросить, не надобно ли чего...
Надобно.
Так руки и зачесались, ухват взять, да по дурочке пройтись. Ух, бестолочь! Стоит, понимаешь ли, на коленях, возле лавки, за руку раненного героя держит. А у него лицо такое...
Не иначе - рана болит. Или зубы. Все. Разом.
- Смотрю, не ко времени я?
- Ко времени!
Аксинья зашипела, ровно кошка.
- А коли понимаешь, чего пришла?
Устинья на сестру и не взглянула. А по всем правилам низко поклонилась Михайле.
- Благодарствую, Михайла Алексеевич, что спас нас. В долгу я перед тобой.
- Случись все еще раз, я бы и заново в драку полез, боярышня. Лишь бы вы целы остались...
- Все мы в долгу перед тобой, Михайла. И я про то не забуду.
Наново поклонилась - и вышла. Хотела про боярина спросить, да передумала. Ни к чему Аксинье такое, ляпнет еще где не надобно, потом горя не оберешься. Найдет Устя, где и что узнать!
И видеть не видела, какой взгляд на нее бросили.
И сестра - злой, острый, почти ненавидящий.
И Михайла. Жадный, голодный, тоскливый.
Может, и хорошо, что не видела. Так спокойнее.

***
- Мин жель, пойдем! Будет весело!
Фёдор посомневался было. Но потом махнул рукой, да и согласился.
Как тут не пойти?
Когда веселье, когда... будем уж честны. В палатах Рождественский пост начинается. Скучно там, тягостно. То есть благостно.
Маменька молится, приживалки ее и боярыни молятся, на коленях стоят перед иконами. За душу дядюшкину просят, невинно убиенную.
А Фёдору не того хочется. Ему бы к друзьям, да веселья, да смеха, и винца принять... где в Ладоге такое можно? Ежели в пост?
Только у иноземцев.
У лембергцев, франконцев, джерманов, ромов и прочих. Вот, у них веселье. У них и песни, и пляски, и зелье иноземное, дурманящее, и девушки...
Фёдор решительно встал, даже табуретом грохнул.
Не хочется ему здесь сидеть!
Вот, пусть братец на службу идет, пусть стоит там, пусть... Сам же Фёдор гулять будет!
Опять же, девушки... ему еще не сто лет, ему надобно! Устинья... мечта его недоступна, так пока хоть кого другого...
- Идем, Руди!
Истерман довольно заулыбался.
- Мин жель, там кое-кто мечтает с тобой познакомиться.

***
Устя специально подгадывала, как у Михайлы никого не останется. Не нужно ей никого.
Вошла, дверь плотнее притворила. Михайла аж на локтях приподнялся, хоть и болел раненый бок нещадно. Как так получается у боярышни?
Стоит, сарафан простенький, зеленого цвета, рубаха небеленого полотна, лента в косе зеленая. А до чего ж собой хороша? Аксинья - та и лицо красить пытается, и одевается не в пример краше, а все одно - не такая она. И до сестры ей, как курице до соколицы.
- Боярышня?
- Поговорить надобно, Михайла Ижорский, - тихо сказала Устя. - Ты почто моей сестре голову кружишь?
- Боярышня, никогда я...
Устя головой качнула, косу в пальцах перебрала.
- Ты кому другому рассказывай, не мне. А мне и про встречи ваши на сеновале ведомо, и про слова твои - снова спрашиваю - почто? Жениться на ней хочешь?
- Не хочу.
- Тогда - зачем?
Михайла притворство окончательно отбросил, зеленые глаза загорелись. Мог бы - поднялся, да голова кружится, крови он потерял много. Еще упадет к ногам боярышни, конфуз получится.
- Не нужна она мне, боярыня Устинья. Никто не надобен. Окромя тебя.
Чего Усте стоило на месте остаться? Она и сама того не знала.
Слишком уж памятен ей был тот шепот.
Только ты... моя....
Шепот, боль, страх, отчаяние - все в единый клубок слилось, все отозвалось. Полыхнуло черным под сердцем, как еще не сожгло дотла?
А голос ровным остался.
- Не люб ты мне, Михайла.
- Почему, боярышня? Вроде, не косой, не кривой, боярского рода, а что небогат пока, так разбогатею. Золотом тебя осыплю, в шелка одену. Пылинке на тебя упасть не дам, ветерку коснуться.
- В клетке замурую, - тихо продолжила Устинья. - Только бы никто, и никогда... так, что ли?
Михайла глазами так сверкнул, что Устинья поняла - плохо все.
- И в клетке, когда понадобится. Но в золотой.
- Мне клетка не надобна. Никакая. И ты не надобен. И золото твое.
- Почему, боярышня?
Как на такое ответить?
Устя только руками развела. В той жизни не пришлось им поговорить, а только знал Михайла, что она шла, куда ее вели. Вот и действовал решительно.
Может, в этой жизни услышит он ее?
Устя выдохнула, голос смягчила.
- Не обессудь, Михайла. Другого люблю.
- Царевича?
- То мое дело.
- И мое! Скажи, кто он? Чем меня лучше?
Вот как тут ответишь? Ты - не кривой, не косой, боярского рода, так ведь и я тоже. И не крива, и не коса, и боярышня. И коса у меня другим на зависть, коли так.
Не в косах дело и не в боярстве. Просто рядом с кем-то сердце чаще стучит, и крылья за спиной вырастают, а рядом с тобой сжаться хочется, в щелку спрятаться.
Ты ведь не просто так спрашиваешь, когда скажу тебе имя, ты все сделаешь, а соперника со свету сживешь. Не простишь.
Хотя ответ-то прост.
Не лучше он. Не хуже ты. Просто - не мой. Не надобен. А как тебе про то объяснить - неведомо.
- Люб он мне. И все тут.
- Так может, и меня полюбишь, боярышня?
- Ты меня ни с кем не спутал, Ижорский? Я тебе девка продажная, любить того, кто больше даст? Так ты и тогда с царевичем не сравнишься! У него-то и злата и шелков больше!
- А все одно не люб он тебе. А когда я ему о том скажу?
- Не постесняйся, скажи. Я и сама ему про то уже сказала, - согласилась Устинья.
Михайла аж рот открыл. Не получился шантаж, вот беда-то!
- А ты...
- Я. И еще раз повторюсь. Хоть и благодарна я тебе за спасение, за татей пойманных, а все ж, сестре голову морочить не дам.
- А что ты мне сделаешь, боярышня?
Устинья губу закусила. А и правда - что? Травить? Тоже дело, так вроде пока и не за что. Может, еще и опамятует? Ведь не дурак же Михайла, должен понять...
- Пока - ничего. А потом и с царевичем поговорить могу.
- А когда я на Аксинье жениться надумаю?
- По любви - или так, чтобы потешиться?
- Чтобы с царевичем породниться.
Устя задумалась.
- Не знаю, Михайла. Но кажется мне, не будет у вас в семье счастья.
- Так доход будет. А что до любви... твоя сестра меня любит. А я ее... разве важно это?
Устя только головой покачала.
- Нехорошо это. Неправильно. Но... так я тебе скажу, Михайла. Когда будешь просто так голову Аксинье морочить, разгневаюсь я, и сильно. А ежели жениться решишь - тут пусть отец думает. Не в моей она воле.
- А ты бы, боярышня, хотела, чтобы сестра твоя счастлива была?
- Все мы для родных счастья хотим. Подумай, Михайла, что тебе от нее надобно. И знай - не беззащитна Аксинья, у нее я есть. Когда сама не справлюсь, найду, кому пожаловаться.
- Хорошо, боярышня. А ты... скажи, коли случится так, что разлюбишь?
Ответом Михайле была улыбка.
Она? Разлюбит? Наивный, она с этой любовью через всю жизнь прошла, в смерть ускользнула, в новую жизнь принесла! И - разлюбит?
Скорее государыня Ладога вспять потечет!
И так обидно стало Михайле, так горестно, словно внутрях крапивой обожгло. Стоит боярышня, улыбается. И лицо у нее светится, и глаза сияют, как два маленьких солнышка, и вся она такая... как солнышко летнее.
И не для него этот свет.
Недостоин. Не заслужил...
А хочется.
Кажется, руки протяни, и теплом повеет, согреешься, и понимаешь, что этой женщине свое сердце доверить можно безоглядно. Когда примет, будет держать бережно, не предаст, не обманет.
Не лицо важно. Не чин, не коса длинная.
А вот этот свет ласковый.
- Устенька...
Почти стоном вышло, почти мольбой. Да напрасно все. Устинья только головой качнула.
- Не разлюблю. Прости, Михайла, я в своем сердце не властна. Не морочь голову сестре моей, она тебя любит. Отдыхай.
И только коса каштановая в дверях мелькнула, зеленой лентой поманила.
Михайла на лавку опустился, выдохнул.
Прости, боярышня, а только и я в своем сердце не властен. Ты разлюбить не можешь, ну так и я не смогу. А ежели моей ты не будешь, пока соперник жив, так я ему и не дам жизни. Следить буду, тенью твоей стану, глаз не спущу! А как узнаю, кто мне поперек дороги встал, так и....
Михайла покосился на лавку. Там, среди прочей одежды, лежал и его кистень.
Трупом больше, трупом меньше, ему уж все равно. Постарается он для себя, а потом боярышню утешать будет. Глядишь, так у них и сладится.
Только с царевичем что-то придумать надобно. Но это еще впереди.
Придумает...

***
Ох, не любила вдовая царица - царицу Марину. И сейчас оно не поменялось.
Надобдно к вечерне идти, молиться, а она тут как тут, змея рунайская! Чтоб у тебя чешуя пооблезала, да хвост узлом завязался! Чтоб своим ты ядом подавилась, гадина!
Стоит, глазищами своими черными смотрит, улыбается.
- А Феденька где же? Никак к боярышне своей сбежал?
- Дело его молодое, пусть гуляет, - отозвалась царица Любава. - Да и с боярышней его... посмотрим. Может, ему еще и кто другой приглянется, до весны-то?
Марина рассмеялась, как зашипела.
- Не знаю, матушшшшка, ты готовься лучшшшше. Видела я боярышшшню, когда за Федю она замуж выйдет, мало тебе не покажется.
И ухмыляется, гадостно.
Любава плечи расправила.
- В своей семье мы и сами разберемся. Без пришлых.
- Разбирайся, свекровушка. А мы с боярышней, может, и подружимся. Я с ребеночком буду, она с ребеночком...
- Да пуста ты, как колодец высохший! Куда тебе рожать! Не можешь ты!
Ответом Любаве был смешок издевательский.
- Вот и поглядим, могу - али нет. Мужу моему наследник надобен. Россе наследник надобен. Не шальной, не дурной...
- Гадина!
Марина только усмехнулась в ответ.
Можно бы и покричать, и в обморок упасть демонстративно, да к чему? Вместо этого она венец поправила демонстративно, бриллианты блеснули.
- Красивая. И умная. Ты и в юности такой не бывала.
Любава зубами заскрипела, а ответить не успела. Развернулась дрянь - и только камни драгоценные блеснули.
ДРЯНЬ!!!

***
Когда красивая черноволосая девица Фёдора наверх потянула, он охотой пошел. Хороша ведь!
Ох, хороша!
Фигура такая... в самый раз. Объемная, такую и обнять-то приятно. Пышная такая, ладненькая, и вырез глубокий, руки так сами к дынькам спелым и тянутся...
В комнате наверху и обнял, и протянул. Потискал всласть, на кровать потащил красотку... ты и не сопротивлялась.
А вот только в кровати...
Не получилось ничего.
Что только девушка не делала. Об иных ухватках Фёдор и не знал никогда. А все одно - не работает.
Ни вверх - ни вниз.
Ничего не ворохнется.
Про Устинью подумал - и горячей волной окатило. На девку посмотрел - снова холод и равнодушие. С час они бились, потом ему уж надоело, выкинул он бабу за дверь, еще и сапогом вслед кинул.
Ну ее!
Грязная она!
И вообще... не Устя.
Второй сапог в Истермана полетел.
- Что случилось, мин жель?
- Сгинь! Видеть никого не хочу.
- А все-таки? - как царедворец опытный, Руди от сапога увернулся со сноровкой. И опять в светелку лезет. - Чем я помочь могу?
- Чем ты мне поможешь? Не люба мне эта девка, не хочу я ее.
- Так может, ту, беленькую?
Фёдор подумал - и наново головой качнул.
- Не хочу.
- Мин жель...
- Не Устя это. А другие мне и неинтересны.
Руди только вздохнул.
Устинья становилась серьезной проблемой. А что с ней делать-то?
Может, и правда, поженить их? Поживет с ней царевич год - другой, да и успокоится. Потом и отравить можно будет дрянь такую...
Поговорить о том с Любавушкой?
Всяко поговорить.
И Руди решительно хлопнул Фёдора по плечу.
- Ну, как девки тебе не интересны, пошли, выпьем? От вина ты, друг, не откажешься?
Не отказался.
И пили вместе, и пошли козлами под заборами блеять, и напугали кого-то...
Только вот Фёдор развеселился, да и забылся, а Руди думал. Может, все же удастся найти подход к Устинье Алексеевне? Не дура ж она, поймет, что с ним дружить надобно?
Или нет?

***
Государыня Ладога укрывалась первым снегом. Пока еще белым... уже к вечеру он покроется пятнами сажи и гари, кучками мусора и нечистотами, его размесят лапти и сапоги, колеса и копыта.
Это будет завтра.
А сейчас он еще чистый и невинный.
Белый и прозрачный, как лист лучшей бумаги.
Как... как ее судьба?
Что она напишет на нем завтра?
Устя усмехнулась своим мыслям.
Будущее только Живе-матушке ведомо. А ей... ей остается настоящее и надежда.
Медленно, словно перья из подушек матушки-Метелицы, летели вниз снежные хлопья.
Звонили колокола.
Начинался Рождественский пост.