Жил на свете Ученый. Именно так, с большой буквы. Не просто какой-нибудь аспирант, никому не известный, но хвастливо причисляющий себя к научной элите, а настоящий большой Ученый, с мировым именем, масштабно мыслящий и творящий Научный Труд, который современники уважительным шепотом именовали "эпохальным".
"Это труд всей моей жизни", - важно говорил ученый. Это было не совсем правдой. Потому что даже в его жизни было время, когда он не был крупным ученым, а был мальчиком в коротких штанишках, с наслаждением бегал по лужам и пускал мыльные пузыри. И труды у него тогда были другие, гораздо менее значимые и совершенно не эпохальные.
Но время шло. И постепенно он из мальчика превращался в солидного ученого. Никто не знает, почему это случилось. Может, как-то случайно обнаружил, что изучать чужие мысли и излагать их - кратко и вполне научно - у него получается лучше всего. А может, ушел в книги от обиды, потому что его одноклассница с тонкими косичками насмешливо отвернулась, когда он хотел поцеловать ее задорную румяную щечку. Так или иначе, он стал пропадать часами в архивах и прочих "хранилищах знаний", вынося оттуда на свет много ценных мыслей. Жизнь ученого - она затягивает. Он даже пищу принимал строго по часам. Ведь если б не выработал этой привычки, то, наверное, умер бы от голода, или по крайней мере, серьезно обессилел. Поскольку, скрупулезно собирая данные для будущих научных открытий в архивах и библиотеках, совершенно забывал даже о необходимости питаться... К тому же он начал мучиться бессоницей, и когда (разумеется, тоже по часам) ложился спать, каждый раз долго не мог заснуть и ворочался, а перед глазами продолжали мелькать строчки из трактатов и манускриптов. И именно тогда Ученого стали именовать Ученым, а также "светилом", "надеждой науки" и тому подобными лестными характеристиками. Сначала Ученому это нравилось. А потом он привык.
И чем менее счастлив был он сам, тем более его интересовал вопрос человеческого счастья как объект исследования. "Ибо люди, - писал Ученый, - много внимания уделяют личному счастью. Но подходы к поиску оного у них не систематизированные, и, даже находя его, они зачастую не могут четко определить его места в жизни и должного применения". Ученый не стал мелочиться. Тема его Великого Научного Труда звучала: "Социальные функции счастья".
Счастье ненаучно, но на то и мудра наука, чтоб поймать эту ненадежную субстанцию, прихлопнуть ладошкой, запихнуть под микроскоп, разложить по полочкам, и в таком виде щедро и немного снисходительно отдать людям: "Вот, мол, ваше счастье.. Изученное... Пользуйтесь..."
Ученый принялся за исследование. Он прочел много книг, включая стихи и романы, где писатели и поэты описывали счастье человеческое, каждый по-своему. Он общался с людьми, дотошно задавая им заковыристые вопросы, чтоб выяснить, а действительно ли они счастливы, и какие субъективные особенности имеет это их состояние?..
Кстати, Вам, наверняка будет интересно узнать, какие же социальные функции имеет счастье, то, что мы привыкли считать глубоко личным? Ну вот, например...
Усыпляющая бдительность - очень важная для руководства и правителей функция. Именно благодаря ей, некоторые мудрые монархи позволяли своим подданным быть счастливыми. А те им, в ответ, позволяли все остальное, и не устраивали шествий, демонстраций и революций.
Подсластительная функция проявляет себя, например, в неурожайный год, когда дела у крестьянина идут из рук вон плохо, но его красавица-отрада-дочка, выходит замуж за хорошего жениха, который пришелся ей по сердцу. И вроде все плохо, да не все, и жизнь кажется не такой безрадостной.
Развлекательная функция - куда же без этого? Если Вы счастливы, и считаете, что это только Ваше личное дело, поверьте ученому с мировым именем - это совсем не так. Обязательно найдется немало внимательных глаз, которые пристально смотрят на Вас со стороны, и потом с наслаждением будут обсуждать результаты своих наблюдений. Например, так: "Заметил? Сосед-то, подлюка, - счастлив!" Эти зрители-обсуждатели тоже своего рода бытовые исследователи счастья, хотя, конечно, не такие масштабные, как наш Ученый. Зато они везде, и их много.
Объединяющая функция означает, что счастье крепко и надежно объединяет людей, когда оно у них общее. А разъединяющая - соответственно, разъединяет, ибо во все времена было много тех, кому невыносимо трудно мириться с чужим счастьем.
Согревающая функция - один из самых спорных и малоизученных аспектов, поскольку до сих пор не определены точные показатели роста температуры вследствие наступления счастья. Но документально зафиксировано, что очень многие люди признавали: от счастья им становится теплее.
Управленческая функция состоит в том, что часто счастливым человеком легче управлять. Припугни его, что заберешь его драгоценное счастье, и он станет послушным.
Стимулирующая функция - естественно, указывает на то, что счастье, маячащее вдали, дразнящее своим лучистым образом, притягательное и манящее, стимулирует человека. На поступки и действия, направленные на то, чтоб стать счастливым. Но действия эти, оказывается, могут быть как общественно полезными, так и существенно бесполезными, или даже откровенно вредными... Так вот!..
Вдохновляющая функция доступна лишь избранным. Учеными доподлинно установлено, что многие произведения искусства созданы счастливыми людьми, и как раз вследствие того, что они были счастливы.
Конечно, это далеко не все функции, найденные Ученым. Не думаете же Вы, в самом деле, что я буду пересказывать весь Великий Научный Труд на страницах своей небольшой сказки?..
А тем временем работа Ученого подходила к концу. Его обширная рукопись уже насчитывала семь тысяч восемьдесят два листа, исписанных его убористым и серьезным почерком. Совсем скоро он соберет последнюю недостающую информацию, и подарит свой Труд людям - и тогда они, наконец, узнают главное - зачем на самом деле они счастливы? Какой в этом смысл и прок обществу? И будут не просто глупо бесцельно счастливы, как было во все времена до Ученого, а счастливы с осознанием своей социальной значимости.
И никто-никто за это время не додумался (а может, просто постеснялись) спросить у главного в мире специалиста по счастью - а счастлив ли он сам?.. Но, впрочем, речь не об этом...
Однажды Ученый снова отправился собирать информацию для своей Научной Работы. Ее он всегда и всюду возил с собой - вдруг потребуется внести какую-то правку в какую-нибудь из глав, или перечитать содержимое вступления, а полного текста под рукой не окажется? Нет, этого никак нельзя допустить! А поскольку семь тысяч восемьдесят два листа рукописи - это очень много, то путешествовал Ученый уже давно на бричке, купленной специально для перевозки его эпохального исследования. Он сидел на козлах и погонял смирную гнедую лошадку, а на месте, изначально предназначенном для пассажира, путешествовал его величество Научный Труд.
Был май, баловавший людей первыми роскошными теплыми днями, и прохладными звездными ночами. Ученый ехал по дороге через живописный лес, одетый свежей листвой, и его путь сопровождался радостными птичьими трелями и запахом черемухи, доносимым ветерком из чащи. Только Ученого романтические изменения в природе нисколько не трогали. Он ехал в соседнюю губернию, чтоб найти там ответы на новые научные вопросы: "а бывает ли счастье у тех, кому совсем не положено быть счастливыми? Например, у заключенных королевской темницы? И если да, то есть ли у их счастья какое-то общественное предназначение?" Он выехал пораньше утром, и теперь нетерпеливо понукал лошадку, поскольку его утомила долгая дорога, которую он уже проехал, и та, которая еще предстояла. Ему не терпелось наконец-то сесть к столу и погрузиться в привычную научную работу.
Но тут случилось непредвиденное.
Небо стало темнеть, и очень быстро совсем почернело. Налетел ветер, недобрый, порывистый. Он вдруг толкнул повозку, как бы приказывая путнику остановиться, а потом подул с небывалой грозной силой. Вместе с ветром сразу огромными хлесткими каплями зарядил частый дождь, и вот уже вода, проливаемая с неба текла словно стеной, единым ледяным потоком. Конечно, у Ученого не нашлось времени, чтоб достать из брички плащ, который мог бы уберечь его от дождя, да и вряд ли тот помог бы в противостоянии такому водопаду. И тут со страшным грохотом грянул гром, и сверкнула такая ослепительная молния, что даже невозмутимому Ученому стало страшно! А что уж говорить о бедной лошадке, которая попробовала вскинуться на дыбы, а потом сорвалась с места и понесла повозку, не разбирая дороги, по бурелому прямо в чащу. Ученый только и успел, что есть силы схватиться за козлы, чтоб не вылететь на тряской дороге. Но вот впереди попалась большая кочка, на которую налетел наш неудачливый экипаж. И дальше все произошло очень быстро и практически одновременно. Экипаж наклонился и опрокинулся. С жалобным треском обломились рессоры, слетели вожжи и хомут, которым была привязана лошадка, и она, почувствовав свободу, ускорила свой бег и скрылась из виду. А Ученый совершил первый в своей жизни головокружительный полет, и приземлился в какой-то густой зеленый куст, оказавшийся довольно колючим, но, по счастью, удачно смягчившим падение.
Ученый, кряхтя, поднялся. Он обернулся к бричке, и от ужаса даже забыл о падении и разразившейся непогоде. Оказалось, одним из порывов ветра от крыши повозки оторвало несколько досок, крушение усилило разрушительное действие непогоды, и внутри уже беззастенчиво плескалась дождевая вода. А его Великий Труд имел теперь вид жалких насквозь мокрых листов бумаги, отчасти свободно плавающих в лужах!
Многолетние старания, заключенные в строчках строго научных формулировок, превратились в сине-фиолетовые подтеки, похожие на грозовые облака, набухающие прямо на страницах рукописи. А потом потекли с листов и пролились на землю, разбавляя дождь чернильным оттенком.
Ученый замер. Он понимал, что Труд его жизни был навсегда потерян - и для него, и для потомков. Конечно, можно было бы приняться за новый Труд жизни - но только - что там уже той жизни осталось, ведь наш Ученый был уже совсем не молод?.. И ни одна научная работа никогда не сможет сравниться с той, в которую вложил столько лет упорного труда и своего ученого времени. Эти фиолетовые чернильно-дождевые потоки ясно говорили: в его жизни случилась настоящая катастрофа. Собственно, с этой минуты он перестал быть Ученым. Никогда больше он не сможет взять в руки перо с целью научных исканий... Можно ли передать всю глубину отчаяния, охватившее его в это мгновение?.. Или оно скорее было похоже на недоумение: как же так? И что же теперь делать?
...Но это мгновение, и несколько десятков очень на него похожих, прошли. А дождь все шел, ветер все усиливался, и Ученому, так же неподвижно стоящему над останками своего Великого Труда, стало холодно. Согреться ему было не чем, и он отправился искать спасения - куда глаза глядят. И тут на него обрушились новые порывы ветра, еще более злые, пытающиеся сбить с ног. Ураган разбушевался с небывалой свирепостью, и хлесткий дождь, ни за что, безжалостно бил его по лицу и спине. Ученый брел по лесу во мгле, пытаясь отыскать дорогу, неуклюже спотыкаясь о кочки и бурелом, с ног до макушки дрожа от холода и неуклюже сопротивляясь ветру. Он невозможно замерз, и чувствовал, что умрет, если не отыщет способа согреться. Он жутко измучился, наверное, в первый раз в жизни всем телом ощущая усталость. У него слезились глаза и дрожали ноги. В этот момент ему впервые приходилось бороться за свою жизнь - всеми скудными силами, которые были в его тщедушном ученом теле!
И вдруг, когда он почти совсем обессилел, прямо перед ним оказался маленький деревянный домик - без единого огонька в окнах. Это была сторожка лесника, дом, в котором хозяин останавливался изредка, когда темнота заставала его на этом краю леса. В любом настоящем лесу это единственное место, где заблудившийся, сбившийся с дороги человек всегда может найти приют и ночлег. И Ученый ускорил шаг, распахнул скрипучую дверь - и оттуда пахнуло спасительным теплом.
На полке он обнаружил спички, но ему далеко не сразу удалось разжечь огонь в печи... Зато когда удалось... Как это сказочно - подносить продрогшие руки близко-близко к жарким языкам пламени! Никогда еще тепло дома не было для него таким живительным и приятным. Никогда не доставлял ему столько блаженства горячий травяной чай, и нехитрые запасы провизии - ванильные сухари и консервы, предусмотрительно оставленные неизвестным хозяином - местным егерем или лесничим. Несмотря на скудность стола, это был настоящий пир!.. Измученный дорогой Ученый сразу же уснул, едва опустившись на подушку...
А когда проснулся, увидел, что сторожка озарена добрыми солнечными лучами. Мир, омытый дождем, стал ярче, краски - лазурного неба, в котором играли птицы, зеленого леса, одетого молодой листвой - стали чище и пронзительнее.
И бывший Ученый, пытаясь унять вдруг охватившее его волнение, поспешно выскочил из гостеприимного домика. Со стороны могло показаться, что взрослый, солидный человек ведет себя очень странно. Он запрокидывал голову, обращая взгляд к небу, отчего начиналась кружиться голова, и щурился от солнца изумленными глазами, отвыкшими от яркого света в тусклых библиотечных подземельях. Он шел по тропинке, и восторженно и почти благоговейно смотрел на стоящие вокруг деревья, с наслаждением вдыхал воздух, с ароматами незнакомых для него трав и цветов, он даже опустился на колени, чтоб получше рассмотреть божью коровку, серьезно карабкающуюся вверх по травинке. Все умиляло его, и у него постоянно щекотало в носу от детского желания заплакать. В этом было что-то новое, пугающее, но необычайно приятное. Да, он перестал быть Ученым. Но он стал просто Человеком, и что-то ему подсказывало, что это совсем не хуже...
Потому что мир, как вдруг оказалось, - гораздо шире, чем традиционно обшарпанные стены городских библиотек. Он полон цветов и запахов, тайн и открытий, он ярок и разнообразен, и не умещается в тесные рамки научных формулировок... Что будет делать дальше, наш герой еще наверняка не знал: ведь дорожки и тропки петляли, и их было множество, и они переплетались и терялись за горизонтом. Он мог выбрать любую, и хотел успеть обойти все, или как можно больше за те годы, что предстоят ему впереди. Исписанные страницы Научного Труда были смыты дождем, и теперь бывшему Ученому предстояло начать свою жизнь с чистого листа. И в ней вряд ли найдется место тому, что он успел узнать из покрытых пылью времен письменных знаний и прописных истин. Потому что жизнь стала просторной, и такой непохожей на множество почти одинаковых лет, которые он корпел над своей научной работой. Он знал сотни тысяч заумных формулировок, но ни одна из них, четко выверенных, но каких-то неживых, не подходила к тому состоянию, что он ощущал сейчас...
Потому что это и было Счастье. Счастье теплого ветра и хмельного запаха трав, счастье весны, такой новой и головокружительной, счастье просто жить, которое мы почему-то так часто забываем испытывать. Человек сразу узнал его - ведь они, оказывается, были знакомы - еще с тех пор, когда он веснушчатым мальчиком беззаботно бегал по лужам. Счастье просочилось в его душу, вероятно, с ветвей сладко пахнущей раскидистой липы. Оно было маленьким, невесомым, теплым и восторженным, и этим походило на солнечного зайчика. И кстати... У него не было никаких социальных функций...