Аннотация: Все мы прячем свое истинное лицо под сотней масок, и лишь иногда позволяем себе расслабиться и быть самим собой.
В этой странной, с картинами и масками на стенах, комнате было темно. Не настолько, чтобы тьма казалось непроглядной, не настолько чтобы не заметить единственное кресло, поставленное лицом к окну, не настолько, чтобы не заметить сидящую в нем персону. Она, сгорбившись от тяжести дурных мыслей, осматривала комнату из раза в раз находя что-нибудь, что тормошило все закоулки ее памяти. Крючковатые морщинистые пальцы стискивали ручки кресла каждый раз, когда с очередной картины на нее смотрела молодая, полная жизни и сил девушка, со счастливой улыбкой на лице. Сейчас губы сидящей могли лишь изредка искривляться в усмешке, глядя на картину, которая была полна людей. Та же девушка стояла в самом центре толпы, с восторгом кружась в ведомом ей лишь одной танце. Полы ее призрачного дымного платья развевались от движений ее тела. Люди вокруг аплодировали, и один из них даже присоединился к ней.
Усталые полные грусти глаза перебегали с картины на картину, то замирая в неожиданной тоске, то в щемящей душу грусти. Ей сейчас не хватало тех балов, что висели пред ее очами, маня своей красотой, которой она сейчас была лишена. Она грустила по людям, которые были встречены на холстах, огороженных всего лишь деревянными рамками, но живших счастливо и долго. Внутри них кипела жизнь: люди двигались, сменялись краски, помещения. Приходили и уходили. Сменялись времена года.
То кружила листва, падая на мостовую тихого мирного города, и девушка, что была на каждой картине, танцевала, поднимая красивый желто-красный вихрь полами своего платья. В этот момент танцевал вокруг нее даже воздух, унося ее временных, опавших, спутников, в ведомые только ему дали. Затем приходила очередь холодной поры, укрывавшей город белым покрывалом. Тогда замерзала даже вода, которая всегда бурлила, вонами накатывая на берега, и убегая прочь, унося свои воды далеко-далеко. Все та же девушка не страшась выходила на лед, и рассекала по нему на коньках, расправив руки словно крылья, наслаждаясь легкими порывами ветерка, как ей казалось, обволакивающего ее. Она представляла себе, что он ее компаньон, кружащий с ней то в страстном, то в медленном и любовном танце. Затем приходило время, когда все это зеркальное великолепие таяло, вновь открывая взору мостовые, пожелтевшие от времени стены домов, люди сбрасывали с себя лишний груз теплых одежд и отдавались теплу, начинавшего согревать солнца. Под капли солнечного дождя, девушка выбегала на улицу и с друзьями и просто прохожими резвилась, поднимая руки к небу, позволяя каплям намочить ее платье, волосы, струйками стекать по лицу, рукам, воздетым к небу. За дождями приходила и жаркая пора легких платьев и больших шляпок, купаний в ожившей воде, вновь несшей свои воды неостановимым потоком вперед в неведомые дали.
Но все это осталось в картинах, напоминавших их владелице о счастье и радости, о том, как легко и просто держать маску счастья.
Думая об этом, ее лицо грустнело сильнее и на нем появлялось еще больше морщин. Они избороздили все лицо. Глаза устало закрылись, чтобы передохнуть от мыслей, губы вытянулись в узкую полосу. Руки, до этого сжимавшие ручки кресла, расслабились, и затем пальцы обеих рук сомкнулись в замке.
Безмятежность ненадолго окутало эту старую женщину, в темном безрадостном одеянии. Ресницы медленно подрагивали, грудь мерно то поднималась, то опускалось. Если бы кто-то увидел ее со стороны, то эта картина показалось бы ему наполненной безмятежностью. От этого спокойствия морщины понемногу начали исчезать, разравнивая испещрённую бороздами грусти кожу.
В единственном окне в этой странной темной комнате показался первый луч предрассветного солнца. Он осветил сначала лишь самый краешек дома, затем, поднимаясь все выше, солнце захватывало все больше и больше территории.
Ресницы подернулись и глаза распахнулись на встречу свету. Старая женщина смотрела в окно, в ожидании, но солнечный луч так и не показался на ее подоконнике. Печальный, омраченный проблемами маленький мир остался в темноте ее сознания.
А за окном уже блестели золотом дома, мостовые, люди в желтых нарядах выбегали на улицу, радуясь новому дню.
Старушка медленно подошла к окну, выглядывая с завистью на счастливых не в меру людей. Она словно винила их в своих бедах, в печали и одиночестве. Мысли заполняли ее, не принося ничего хорошего. С каждой новой мыслью, ей казалось, она отдаляется вся дальше от этого веселья за окном.
Но вот, одна девушка обернулась к ней и помахала, жестом призывая старушку оставить на время свое убежище страха и проблем, и присоединиться к карнавалу счастья.
Старушка, решив принять предложение незнакомки, шагнула прямо в окно. Оно словно прозрачная пленка обволокло ее своими сетями. Цвет ее одежд стал ярче, светлее, осанка начала выпрямляться, руки уже не выглядели такими крючковатыми. Тело стало стройнее, волосы обрели былую пышность и насыщенность.
И на мостовую шагнула уже не старая скрюченная весом проблем женщина, испещренная печалью морщин, а молодая и красивая девушка с картин в той самой странной комнате. Ее ярко желтое платье развевалось на ветру, что шаловливо играл с подолом ее юбки. Волосы цвета темного шоколада были распущены, струясь по плечам до самой поясницы. Глаза наполнились счастьем и молодостью.
Девушка расправила руки в стороны, наслаждаясь теплотой солнечного света, вдыхая свежий воздух полной грудью. Шаг и она почувствовала небывалую легкость. Будто ветер подхватил ее, и она поплыла меж желтых стен города, едва касаясь ногами мостовой. Сменялись дома, окна, пейзажи. Все было ярким, радостным и красивым. Неописуемый восторг торжествовал в душе девушки.
Дорога привела ее к рапсовому полю. Желтые цветы стелились ковром на многие мили. Они манили, звали и весело перешептывались, глядя на гостью. И девушка очертя голову бросилась со всех ног прямо в самую гущу цветов. Она кружилась меж них, смеялась и снова бежала. Вперед и вперед. Прямиком к солнцу. К безмерному счастью.
Пока она бежала, сотни Аргема Миттреи (желтые бабочки) вспархивали со своих цветов и кружили над ее головой, вокруг нее. Все это сливалось в желтое море крыльев и колосьев, медленно перетекая в нечто иное. И вскоре пред ней образовалась стена огромных раскидистых деревьев. Желтые листья шуршали, шепча ей веселые вещи и слова, маня заглянуть в глубины леса.
Почти с детским ребячеством, девушка побежала по опавшей листве, все дальше удаляясь в лес. Деревья приветствовали ее, склоняя к ней свои ветви. Она радовалась каждому прикосновению, дуновению ветра. Внутри ее переполняла радость. Лес казался бесконечным.
Но внезапно деревья исчезли, и она оказалась перед своим домом, глядя на свое окно. Ей не хотелось возвращаться в ту мрачную пещеру, из которой вылупилась, словно из кокона, ее душа. Но солнце клонилось к закату. В душе разверзалась пропасть отчаяния и безысходности.
На ее лице снова начали появляться морщины, глаза наполнились вселенской тоской, спина медленно начала горбиться под тяготами безысходности. Прекрасное желтое платье постепенно превращалось в старые черные лохмотья.
И вот она уже смотрела на потемневшую улицу из своего окна. Крючковатые пальцы с досадой вцепились в подоконник. И в последний момент она увидела в окне дома, что стоял напротив ее дома, такую же старую, как и она сама женщину, в комнате подобной ее, возвращающуюся в старое потрепанное кресло, а с ее лица срывается кукольная маска, медленно уплывая и находя свое место на стене среди других личин.
В этот момент в душе старушки подернулась тоска, заключая женщину в свои объятия. И она послушно отошла к креслу, села в него поудобнее, укутываясь в одеяло темных безрадостных мыслей, и снимая со своего лица фарфоровую маску обманчивого счастья и отпуская ее к стене, на которой она заняла место среди прочих картин прошлого, на которые оставалось только смотреть, заточая себя в пучине мрака сознания и сожаления.