Аннотация: Семейная драма, как результат социальной революции.
Энн Гудвин. Элементарная механика
Anne Goodwin
Elementary Mechanics
Одэй возвращается с работы домой; его встречает непривычная тишина. Обычно, в это время Вашила готовит на кухне овощные блюда, время от времени посматривая в телевизор. Или открывает вино, оценивает предложение местного ресторана, торгующего едой на вынос. Поляна обычно выводит на своем гобое безумные гаммы. Или треплется по мобильнику, обсуждая такие важные вещи, которые не могут быть оставлены до завтрашнего утра, когда она увидится с подругами в школе. Одэй просматривает календарь на тот случай, если он забыл что-то, - может быть сегодня вечеринка у кого-нибудь, или визит к родителям, или поход в парикмахерскую, - но нет, ничего нет.
На ходу ослабляя галстук, он поднимается на второй этаж, чтобы переодеться. В малой спальной комнате он видит жену, раскинувшуюся на постели, устремившую взгляд в потолок.
- Я думал, тебя дома нет, - он наклоняется, чтобы поцеловать ее, но она отстраняется. - Что случилось? Опять мигрень?
Она перекатывается на свою половину, темные волосы закрывают ее лицо.
Одэй швыряет галстук на пол.
- Как я могу помочь, если ты не говоришь, что не так.
Вашила сжимается в комок, обнимает старую растрепанную книгу, как раненого зверька, чтобы излечить его своей нежностью. Одэй вешает свой костюм в шкаф, надевает джинсы.
Скорбный вопль доносится из комнаты дочери. Он сжимает желудок, как рев женщин, оплакивающих чью-то смерть, который он слышал когда-то в детстве.
Все еще в школьной форме, Поляна растянулась на постели. У нее зареванное лицо, а на розовой подушке пятна крови. Одэй бросает взгляд в сторону окна, но никаких следов взлома нет. Насколько он видит, плюшевые медведи, косметика и невымытый кофейный набор не тронуты. Он опускается на кровать и обнимает дочь.
- Папа! Почему она меня так ненавидит?
- Какая ненависть? Она любит тебя.
Поляна перестает плакать и смотрит в его глаза.
- Тогда почему она таким странным образом выказывает это?
С детства Вашила вошла в его жизнь. Его отец работал водителем у ее отца. Бывало, они с Вашилой бегали наперегонки по аллеям вокруг ее дома под присмотром своих папаш, покуривающих в дверях соседнего кафе. И хотя он был на месяц старше, он во всем немного отставал, так, если ей удавалось ускользнуть в толпе домохозяек, придирчиво отбирающих овощи в лотках, стянув персик с прилавка, то его всегда хватали за руку.
В подростковом возрасте она очень напоминала Поляну: она была смышленая, уверенная и настойчивая. И амбициозная: при каждом удобном случае Вашила говорила, что станет инженером. Или балериной. Он переживал за нее уже тогда. Она всегда хотела большего, чем пристало девчонке, у которой был состоятельный и либеральный отец. Какой отец позволил бы своей дочери учиться так долго, чтобы стать инженером? Какой муж позволил бы своей жене бегать на цыпочках в коротком платьице, развлекая других мужчин? Он беспокоился, что станет с ней, когда придет разочарование и разобьются мечты.
Конечно, он любил ее. Настолько сильно, насколько мальчишка с его характером способен любить. Но тогда он не мог признаться. Он не признался бы даже если бы его отец не был шофером ее отца. Все произошло иначе.
Когда их разлучили, он проклял свою сдержанность и приверженность играть по правилам. В снах и мечтах он признавался в любви, и она возвращалась. Его признание возымело бы такую силу, как в одной из европейских рок-песен, где она и он так сильно любили друг друга.
Он достает платок из розового ящика стола и вытирает ее слезы. Берет клубочки ваты пастельного тона из керамической чаши и снимает кровь с ее ушей. Он вынимает тонкие серебряные дужки блестящих сережек, которые, как сказала она, мать пыталась выдрать. Он наполняет пенную ванну и обещает сварить для нее яйца всмятку и сделать тосты.
В спальне жена засыпает. Он забирает книгу и укрывает ее пледом.
После революции отец Вашилы уже не мог запросто взять себе в услужение собственного шофера. Теперь он не мог снимать деньги со своего счета, чтобы платить ему зарплату. Или платить за обучение его сына.
Отец Вашилы отправил их обоих в международную школу. С шести до четырнадцати лет Одэй изучал мир, в котором заправляли янки. Он был принят в круг отпрысков элиты, а учили его люди, которые верили, что кто угодно может стать кем угодно: девушка может стать инженером или балериной, а парень из трущоб может жениться на девушке, которая живет в доме с гаражом. Но когда отец сказал, что пришло время работать, он был готов. Он всегда знал, что для того, чтобы добиться руки Вашилы, ему нужно избрать свой путь. Как в случае с долго предвкушаемым удовольствием от путешествия, он получил облегчение при расставании с ней.
Для продолжения образования Вашилы деньги можно было получить в банке. Но сама школа изменилась. Учителям старой школы предложили другую работу. Те, кто был не согласен, просыпались в тюрьме и узнавали, что они совершили преступление, о котором раньше и не слышали. В школе их заменили молодые люди из провинции, имевшие единственную квалификацию - убежденность в правоте нового режима. Элитные семьи отправили своих наследников на учебу в страны, где США все еще считались центром мироздания.
Одэй стал учеником пекаря. Он все удивлялся, каким образом уроки во славу революции дадут Вашиле знания инженера. Или способность легко танцевать на носочках.
Одэй открывает бутылку легкого вина, плюхается на диван и ждет, когда его дочь выйдет из ванной. Он размышляет, а не лучше было бы, если у него был сын, а Вашила стояла расстроенная с аптечкой в руках рядом с дерущимися отцом и сыном из-за какого-либо его заскока. Наверное, нет.
Он поднимает книгу, которую взял у жены. "Элементарная механика".
Матерчатый вылинявший переплет, растрепанный по краям, корешок болтается на торчащих по краю нитками, - кажется, книга побывала в руках многих учениц. Он бегло просматривает пожелтевшие страницы с чертежами: треугольники, шкивы, разновесы. Он натыкается на задачи по расчету равнодействующей силы, параметров спутности. Он не может припомнить, чтобы хотя бы раз занимался этим.
В его глазах появляются слезы, потому что он понимает, что не смог бы решить ни одного уравнения, даже если бы он и разобрался с формулой. Он чувствует, что чья-то рука опускается на его плечо, но прежде, чем он успевает коснуться ее, Вашила отступает.
- Вот как, она предъявила тебе доказательство, да? И сейчас ты будешь читать мне морали, как она. Конечно, я не права, что порвала книгу, но это всего лишь книга. А она не имела права рыться в моем портфеле.
- Даже если так, надо содержать свои вещи в порядке.
Поляна шлепается на диван рядом с ним.
- Я знаю. Просто не хочу так много нравоучений. "Уважай своих учителей, Поляна. Займись домашним заданием. Это твой паспорт в будущее".
Одэй вздрагивает. Его дочь так искусно копирует акцент своей матери. Акцент, который не выдавал, что английский язык для нее не родной. Акцент, который, как полагали все, даст ей большие шансы на успех, даже если она не станет хорошим инженером или танцовщицей.
Рабочие часы в пекарне тянулись долго; иногда ему казалось, что он падает в обморок от жары, но ему нравилось по утрам замешивать белое тягучее тесто. Он был слишком занят, чтобы думать о Вашиле или проблемах, связанных с его возрастом. Но когда он услышал разговоры покупателей о студенческой забастовке в учебном заведении, которое когда-то называлось международной школой, у него свело живот, как это бывало, когда Вашила хвастливо заявляла о своих претензиях на будущую карьеру.
Люди говорили, что одна студентка прямо посреди урока, уклонившегося вновь в революционную риторику, подняла руку и предложила преподавателю вернуться к теме занятия. Преподаватель предложил студентке покинуть аудиторию, если она не желает слушать его. Она так и сделала. Три четверти студентов группы последовали за ней.
Одэй молил бога, чтобы Вашила примкнула к меньшинству. Но он ясно понимал, что, если она осталась в классе, то она уже не была той самостоятельной девчонкой, которую он обожал, гоняясь за ней по улицам вокруг ее дома.
- Какая тема обсуждалась на занятии? - он допытывался у всех, а особенно у тех, кто сообщал эту новость. Они поднимали глаза к небу или кивали в сторону хозяина пекарни:
- Какая разница? Они арестовали зачинщицу, и это все, что я знаю.
В конце концов, кто-то сказал:
- Прикладная математика.
Основа основ в профессии инженера.
- И вы дрались из-за книги?
- Типа того. Да книга-то стала только началом.
Поляна закусывает нижнюю губу.
- Обещай, ты не сорвешься с цепи как она.
Она обматывает шоколадные волосы розовым полотенцем, оставляя уши открытыми. Она вставила тонкие золотые колечки в маленькие проколы. Крови не было.
Он никогда не делал ей больно. И никогда не сделает.
- Я обещаю.
Вашиле было семнадцать, когда ее отправили в школу, из которой пару лет назад были изгнаныны самые уважаемые ею преподаватели. Все понимали, что другой выбор означал ближайшее кладбище. Одэй собрался с мыслями, чтобы не обжечь руки, когда он вынимал лепешки из печи.
- Ты знаешь что такое "Модный идол"?
- Это телевизионная программа, которую ты смотришь по по четвергам, когда твоя мать работает до поздна?
- Это программа, которую она ненавидит. И на следующей неделе у них финальные заезды в спортивном центре. Мисс Голдсмит - наша тихоня - училка по искусствоведению - сказала, что могла бы сводить нас туда, если остальные учителя не будут против. Но догадайся, что вышло? Во вторник вечером, на дополнительном занятии по математике господин Пател - он такой тормоз - объявил, что наша группа не может идти. Вот экзамены на носу и прочая чепуха.
Одэй потягивает вино и изображает сочувствие. Он представляет реакцию своей жены и старается как-то смягчить проблему. Как всегда.
- Ты знаешь, что я ответила на это? - глаза Поляны искрятся. - Я сказала: господин Пател, это нарушение прав человека, и, если вы не отпускаете нас на заезды в "Модный идол", я не приду на занятия, я объявляю забастовку.
Одэй смотрит на свои руки, все еще сильные, потому что уже много лет он вымешивает тесто каждое утро. Он рассматривает тонкий бокал с вином, который эти руки держат за элегантную ножку.
Дочь хлопает его по плечу:
- Скажи, это круто.
Когда слухи оформились во что-то определенное в его голове, Одэй решил, что впереди большие неприятности и с удвоенным усердием принялся месить тесто. Говорили, что этот путь выбирают не все. И уж точно не преподаватели средних лет. Или мужчины любого возраста. По пути домой Одэй увидел молодую женщину в траурном одеянии, идущей в двух шагах позади грубого вида тюремщика, и отвел глаза.
- Сколько тебе лет?
- Ты знаешь сколько. Скоро будет четырнадцать. Пап не смотри на меня так. Ты заставляешь меня нервничать.
Одэй касается ее руки.
- Твоя мать рассказывала тебе, как в свое время она устроила забастовку в школе?
- Мама? Но она же придерживается всех возможных правил.
- Тем не менее.
- Но это же круто. Как это было?
- Это случилось во время революции. Она была чуть постарше тебя. Ей было семнадцать. Ее посадили в тюрьму.
Поляна раскрыла рот.
- У-хх! Ты хочешь сказать, она пошла против закона? Сверхкруто.
Жизнь в городе продолжалась. Пекарня продолжала выпекать лепешки, горожане покупали их и ели с овощами, которые брали на рынке. Пока люди не голодали и не подвергались избиениям, пока им на голову не надевали мешки и не пытали электрическим током, пока не устраивали символические и настоящие казни за стенами тюрем, они могли продолжать жить спокойно. О большей свободе, которая когда-то была у них, они не вспоминали. Поэтому, когда люди видели симпатичную девушку, гуляющую в компании молодого человека, который заработал свое состояние, прикладывая электроды к гениталиям своих бывших соседей, они не радовались за него. Они видели девушку, которая отказалась от девственности без одобрения ее отца, и только плевали в ее сторону.
Одэй отпускает ее руку. Он задумывается, является ли показателем победы или поражения его и Вашилы как родителей тот факт, что Поляна убеждена - тюрьма принесет смысл в ее жизнь. Что они так тщательно ограждали ее от их собственных кошмаров, и она вряд ли осознает, кем является ее мать. Одэй вспоминает ее миндалевидные глаза, волосы цвета шоколада, ее храбрость и дерзость и полагает, что всегда понимал свою дочь. Сейчас, откинувшись на диванную подушку, Поляна лежит в легком заграничном платьице, обмотав голову полотенцем на манер тюрбана, и он понимает, что она более привержена современным стандартам и реалиям, не знает тех ужасов, что заставили ее родителей искать убежище подальше от парковых аллей, где они играли в детстве. Он встает.
- Ты сваришь мне яйца?
- Что?
- Па, ты такой рассеянный. Ты обещал мне яйца всмятку с тостиками.
Одэй смеется.
- Ты уже сама достаточно взрослая.
Поляна выпячивает нижнюю губу.
Он вспоминает время, когда этот прием вызывал у него умиление.
- Если ты хочешь вареное яйцо, свари его сама. Мне надо посмотреть, как там твоя мама.
Однажды был такой случай. Вашила шла вслед за человеком, прозванного Мясником. Она уже не была такой милашкой, которую он помнил, когда они учились в международной школе. Она брела в двух шагах позади, а ее рука прикована наручниками к запястью Мясника. Другая рука лежала на вздувшемся животе. Он покрикивал на нее, но не очень строго. Она шла, не поднимая взгляд с пыльной мостовой.
Взрыв бомбы на центральной площади изменил многое в жизни Одэя. Бомба разметала Мясника по стене мечети. Взрывная волна, к которой не были готовы ни Вашила, ни ее будущий ребенок, вызвала спазмы у беременной девушки.
Одного этого события было недостаточно, чтобы придать ему уверенности в следовании наставлениям сверхоптимистичных учителей международной школы и продолжать работать в пекарне ради их с Вашилой будущего. Но вслед за взрывом в пекарню заявились революционеры. Они обвинили хозяина в контрреволюционной деятельности и молотками разбили все кирпичные печи. Одэй лишился работы и ожидал появления нежелательных визитеров в любую минуту. Он нанимался стричь кусты в городских аллеях и искал Вашилу. И он нашел ее в общественной уборной, неподалеку от тюрьмы, где она отгоняла мух и крыс от тела ее мертворожденного ребенка.
Прошло два года прежде, чем им удалось попасть в Англию. Потом еще три, когда они получили вид на жительство. Еще два, чтобы почувствовать себя в безопасности и решить завести ребенка.
Много раз, ворочаясь под одеялом в кузове грузовика, или отсиживаясь в приграничном лагере в надежде пересечь границу, он хотел расспросить Вашилу о школьной забастовке и ее последствиях. Чтобы заполнить просвет между днем, когда он оставил школу и тем днем, когда он вытащил ее из туалета, почти лишившуюся ума от горя. Он хотел, но, глядя на ее лицо, выражавшее прежнюю боль, он говорил себе: Позже. Когда она поправится.
Он сидит в малой спальной комнате и смотрит на спящую жену: ее шоколадные волосы разметаны по подушке, глаза бегают из стороны в сторону под закрытыми веками. Он безжалостно трясет ее. Она скулит, как раненое животное, узнает его и улыбается.
- Скажи мне, что случилось.
Жесткость в его голосе удивляет его самого.
Вашила собирается с мыслями и откидывается на спинку дивана.
- Прости, у меня все перемешалось. Ты знаешь, это бывает у меня. Скажи ей, в четверг мы пойдем в магазин и купим ей новые сережки.
- Я говорю не о сегодняшней ссоре.
- Тогда о чем?
- Я спрашиваю о том, что произошло двадцать с лишним лет назад. В тюрьме. - Он чуть не брызжет слюной. - О том человеке. О Мяснике.
- Не спрашивай меня об этом, Одэй. Это было так давно. В другой стране. В другой жизни.
- Его руки сжаты в кулаки. Руки, которыми он мечтал избить Мясника, когда взбивал тесто в те далекие времена.
- Ты никогда не говорила об этом.
Нижняя губа Вашилы дрожит. Но она не отводит взгляд.
- Ты никогда не спрашивал.
Одэй ждет. Снизу доносится плач гобоя. Ему кажется, что тело его жены движется в такт мелодии. С опущенными плечами. С вытянутыми носками ног. Он ждет девушку, которая могла стать кем угодно, чтобы быть достойной его. Достойной мальчишки, который гонялся за ней по аллеям, в надежде поймать ее.
Ann Godwin
Elementary Mechanics
Odaye gets back from work to a house that is unusually quiet. At this hour, he'd expect to find Vashila chopping vegetables with one eye on the news on the kitchen portable. Or opening a bottle of wine and contemplating the flyer from a local takeaway. He'd expect to hear Pollyanna huffing and puffing up and down the scales on her oboe. Or on her mobile, sharing intimacies that couldn't wait until she saw her friends at the school gates the next morning. He checks the calendar for some appointment he might have forgotten - a sleepover or a parents' evening or a trip to the hairdresser - but today's entry is blank.
Loosening his tie, he trots upstairs to change. In the coffee-and-cream bedroom, he finds his wife lying on their bed, staring at the ceiling.
"I didn't think you were home." As he bends down to kiss her, she seems to flinch. "What is it? Another migraine?"
She rolls away from him onto her side, screening her face with a veil of black-brown hair.
Odaye flings his tie to the floor. "How can I help if you won't tell me what's wrong?"
Vashila shrinks further into herself, wrapping her body around a battered hardback book as if it were a wounded animal she wants to love back to health. Odaye hangs up his suit and pulls on a pair of jeans.
A wailing sound wafts across the landing from their daughter's room. It tugs at his stomach like a chorus of women from his childhood protesting at another death.
Still in her school uniform, Pollyanna lies sprawled across her bed. Her face is blotchy from crying and there are spots of blood on the lilac pillowcase. Odaye's gaze darts towards the window, but there are no indications of forced entry. As far as he can tell, the clutter of teddy bears and makeup containers and unwashed coffee mugs is undisturbed. He kneels on the bed and takes his daughter in his arms.
"Oh, Daddy! Why does she hate me so much?"
"She doesn't hate you. She loves you."
Pollyanna stops crying and looks into his eyes. "Then why does she have such a crazy way of showing it?"
________________________________________
Vashila had been part of his life since childhood. His father was her father's driver. The children used to race each other through the alleys around her family home, watched by the old men smoking in the doorways of the dark cafés. Although he was a month older, she was always a couple of steps ahead, so that if she should slip between the women examining squashes and aubergines to filch an apricot from a kerbside stall, he would be the one who would get caught and cuffed around the head.
In her teens, she had been just like Pollyanna: smart and confident and headstrong. Ambitious: she told everyone she was going to be an engineer. Or a ballet dancer. He feared for her even then. She wanted more than was seemly for a girl, even a girl with a wealthy and liberal father. For what kind of father would let his daughter continue her education long enough to become an engineer? What kind of husband would permit his wife to balance on her toes in a skimpy dress solely for other men's entertainment? It worried him to think what she'd become once disappointment came to slap back her dreams.
Of course he was in love with her. As much as a boy like him was able to love. But he couldn't tell her, not then. Even if he hadn't been the son of her father's chauffeur, he would never have mentioned it. It wasn't how things were done.
When they took her away he came to curse his reticence, his playing by the rules. In his dreams and daydreams his declaration of love would have had the power to save her. To spirit her back into his arms, like in one of those European pop songs she and her friends were so fond of.
________________________________________
He takes a tissue from a lilac box on his daughter's desk to dry her eyes. Balls of cotton wool in pastel colours from the ceramic bowl in the en suite to dab the blood from her ear lobes. He eases the silver hooks through the tiny holes to remove the sparkly earrings she says her mother tried to yank from her ears. He runs her a bubble bath and promises to make her a soft boiled egg with soldiers.
In the master bedroom, his wife is sleeping. He takes the book from her hands and draws the quilt around her shoulders.
________________________________________
After the revolution, it was no longer proper for Vashila's father to employ a man simply to drive his car. It was no longer possible to withdraw money from the bank to pay him. Or his son's school fees.
Vashila's father had sent them both to the international school. From six to fourteen, Odaye learned about a world where the Yanks had all the best lines. He was tolerated by the progeny of diplomats and taught by men and women who believed anyone could be anything: a girl could become an engineer or a ballet dancer, a boy from the slums could marry a girl from a home so vast there was even a separate room for the car. Yet when his father told him it was time to get a job, he was ready. He'd always known he'd have to take a different path to Vashila. As with any long-anticipated journey, it was a relief to depart.
Money could be extracted from the bank, it seemed, for Vashila to continue her education. But the school changed. The senior teachers were nudged into alternative employment. Those who resisted discovered they'd committed crimes they'd never heard of and woke up in prison. They were replaced by young men and women from the provinces whose only qualification was enthusiasm for the new regime. The diplomats sent their progeny to board at schools in countries where the USA was still considered the centre of the world.
Odaye was apprenticed to a baker. He wondered how lessons in the glory of the revolution would give his friend the skills she needed to become an engineer. Or the grace to dance on her toes.
________________________________________
Odaye opens a bottle of Pinot Grigio and slumps down on the sofa while he waits for his daughter to come down from her bath. He wonders if it would have been easier if she'd been a boy and Vashila the one to stand bemused at the ringside with a first-aid box at the ready while father and son wrestled with his demons. Perhaps not.
He picks up the book he took from his wife. Elementary Mechanics. Bound in faded green cloth fraying at the edges, with the spine hanging on by a few grubby threads, it looks as if it has passed through many a schoolgirl's hands. He flicks through the yellowing pages of line drawings: triangles, pulleys and weights. He skims the invitations to calculate resultant forces and velocity-ratios. He can't remember if there'd ever been a time when he would have been able to do so.
His eyes fill with water and the text blurs so that he wouldn't have been able to solve the equations even if he'd understood the formulae. He feels a hand on his shoulder but when he reaches up to touch her, his daughter pulls away.
"Oh, so she's shown you the evidence, has she? And now you're going to bollock me, like she did. I know I shouldn't have ripped it, but it's only a book. And she had no right to go rummaging in my schoolbag."
"Even so, you should look after your things."
Pollyanna flops onto the sofa beside him. "I know. I just wish she wouldn't go on at me so much. Pay attention to your teachers, Pollyanna. Do your homework. It's your passport to the future."
Odaye winces. His daughter mimics his wife's accent perfectly. An accent that was considered near-enough native English at the international school. An accent that everyone assumed would lead Vashila to great things, even if she didn't make it as an engineer. Or a ballet dancer.
________________________________________
His hours at the bakery were long and, on some days, he thought he might faint with the heat, but he enjoyed rising early to knead the rubbery white dough. He was too busy to think about Vashila and his old life. But when he heard the customers talking about the student strike at what used to be the international school, his stomach flipped just like it used to when he'd listened to her boast of her aspirations for her future career.
People were saying that a female student had raised her hand halfway through a lesson that had once again degenerated into a recitation of revolutionary rhetoric, and challenged the teacher to return to the syllabus. The teacher had told the student that, if she didn't like what was being said, she could leave. At which she did. Along with a good three-quarters of the class.
Odaye prayed that Vashila would be among the minority that had stayed. But he also knew that, if she had, it could only be because she was no longer the headstrong girl he had loved when he chased her through the streets around her home.
"What lesson was it?" he asked everyone and anyone who brought the news to the bakery.
They'd raise their eyes to the heavens or shake their heads at his employer. "What does it matter what lesson it was? They've arrested the ringleader, that's all I know."
Eventually he found someone who could tell him. "Applied mathematics." The very foundation of her engineering career.
________________________________________
"So you had a fight about the book?"
"Sort of. Well, the book was just the start." Pollyanna bites her bottom lip. "Promise you won't fly off the handle like she did."
His daughter has wrapped her black-brown hair in a lilac towel, tucked in around her ears. She has threaded tiny gold rings through the holes in her ear lobes. The blood has all been washed away.
He has never hurt her. He never would. "I promise."
________________________________________
Vashila was seventeen when they sent her to the place where so many of her esteemed teachers had been taken a couple of years before. Everyone knew that the only way out was to the burial ground next door. Odaye concentrated on not burning his hands as he slid the round flat loaves out of the ovens.
________________________________________
"You know Fashion Idol?"
"That programme you watch on Thursdays when your mother's working late?"
"The one she hates. Well, they're holding the heats next week at the sports centre and Miss Goldsmith - she's this really laid-back art teacher - said she'd take us if the other teachers agreed. But guess what? It's Wednesday afternoon when I've got extra maths and Mr Patel - he's such an anal retentive - announced today that our class can't go. Too close to the exams and all that bollocks."
Odaye sips his wine and tries to look sympathetic. Imagines her mother's reaction and does his best to compensate. As always.
"Do you know what I said to that?" Pollyanna's eyes sparkle. "I said, Mr Patel, that's an abuse of our human rights, and if you won't let us go to the Fashion Idol heats, I'm not coming to class. I'm going on strike."
Odaye looks down at his hands, still strong from the years of kneading dough at five in the morning. Stares at the elegant glass of white wine they hold by the stem.
His daughter punches his arm. "Don't you think that's cool?"
________________________________________
When the rumours filtered through that there was a route out of prison other than in a box, Odaye began to knead the dough with extra vigour. They were saying it wasn't a route that was open to everyone. Certainly not to middle-aged teachers. Nor to men of any age. When, on his way home from work, he saw a young woman shrouded in black walking two paces behind one of the brutish prison guards, Odaye averted his eyes.
________________________________________
"How old are you?"
"You know how old I am. Nearly fourteen. Dad, don't look at me like that. You're making me nervous."
Odaye reaches out for her hand. "Did your mother tell you about the time she organised a school strike?"
"Mum? But she's such a stickler for the rules."
"Even so."
"But that's so cool. What happened?"
"It was the time of the revolution. She was a bit older than you. Seventeen. They sent her to prison."
Pollyanna gasps. "Wow! You mean it was against the law? Supercool."
________________________________________
In the city, life went on. The bakery continued to produce the round flat bread that people ate with the squashes and aubergines the women brought home from the market. As long as they didn't dwell upon the starvation and the beatings, the hoodings and the electric shocks, the executions mock and real within the prison walls, those outside could keep going from day to day. The greater freedoms they had once enjoyed were best forgotten. So when people saw a pretty girl shuffling along the street in the company of a man who earned his luxuries attaching electrodes to the genitals of their former neighbours, they didn't rejoice in a survivor. They saw a daughter who had relinquished her virginity without her father's permission, and spat at her.
________________________________________
Odaye lets go of her hand. He wonders if it's an indication of their triumph or failure as parents that Pollyanna thinks prison would bring a spark of excitement into her life. That they've shielded her so completely from their own nightmares that she hardly knows who her mother is. Just as they hardly know her. With Vashila's almond eyes and black-brown hair, with her courage and her sassiness, he'd thought he understood his daughter. Lounging on the sofa in her easy western clothes and hair wrapped up in a towel-turban, he sees now that Pollyanna is more attuned to the world of fashion and earrings and reality TV than the terrors that drove her parents to seek asylum far from the alleys where they used to play. He gets up.
"Are you going to make me my egg?"
"What?"
"Oh, Dad, you're so forgetful. You said you were going to do me a boiled egg with soldiers."