Горшенин Алексей Валериевич : другие произведения.

Пиковая дама сузит глазки...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Волею случая в поезде дальнего следования попутчиками становятся отец и сын, которые никогда раньше не видели друг друга. Отец расстался с семьей, когда сын еще не родился. Сначала была любовь с первого взгляда, "солнечный удар", жаркий любовный костер, а когда пришло понимание, что семейный очаг - это не искры до неба, а ровный, надежно согревающий огонь, главные герои рассказа к такому повороту оказались не готовыми. И вот неожиданная встреча отца с сыном...
  Алексей ГОРШЕНИН
  
  
  ПИКОВАЯ ДАМА СУЗИТ ГЛАЗКИ...
  
  Ужасная судьба отца и сына
  Жить розно и в разлуке умереть...
  М. Лермонтов
  
  
  Уже третьи сутки трясется Виктор в душном вагоне. Отлежал бока, устал сидеть, стоять. Менялись в купе попутчики, а он продолжал уноситься с поездом в бесконечность сибирских просторов. Виктор отрешенно смотрел в окно и ничего там не видел. Все сливалось в сплошную пеструю ленту, разматывавшуюся в противоположном движению поезда направлении. Но время от времени всплывало на ленте и фиксировалось стоп-кадром сумрачное, как грозовое облако, лицо Марины в обрамлении темных вьющихся волос и уничтожающим взглядом черных глаз. И не обидные слова, камнем брошенные при прощании ему вслед, а именно взгляд этот преследовал Виктора теперь всю дорогу.
  
  "Пиковая дама сузит глазки -
  Жизнь пойдет, как поезд под откос... -
  
  выдал поэт и выпивоха Пашка, приятель Виктора, после того, как завалились они к нему однажды после уже изрядно выпитого "отполировать". Не следовало бы, по-хорошему, но Виктору, словно шлея под хвост, захотелось немедленно представить поэту свою любовь, о которой он ему столько рассказывал. Она уже была в положении, что, конечно же, следовало учитывать, но когда море по колено, никакие резоны не в счет.
  Дальше порога их не пустили. Молча, без скандала. Только сузились, заполыхали грозовыми бликами ее глаза. И тут же захлопнулась перед ними дверь. Вот тогда Пашка и выдал...
  Поезд стало заносить на стрелках, и показались станционные постройки. А через несколько минут, скрипя тормозами и лязгая вагонными сцепками, состав после долгого изматывающего перегона остановился. Виктор вышел на перрон размяться, подышать.
  Вдоль вагонов бежали рысцой местные тетки, предлагая пассажирам горячую вареную картошку, соленые грузди и рыжики, домашние пирожки с той же картошкой и грибами. От аппетитных запахов засосало под ложечкой. Виктор и не помнил, когда в последний раз ел. Поглощенному переживаниями ему было не до еды. Но сейчас организм решительно заявлял о себе. Виктор купил картошки, грибов, пару пирожков и, прижимая к груди газетные кульки со снедью, поднялся обратно в вагон.
  С самого утра Виктор в купе ехал один. Но, вернувшись, застал нового пассажира. Немолодой мужчина с седым ежиком на голове, подняв нижнюю полку, втискивал в багажный рундук под ней пухлую дорожную сумку. Справившись с задачей, опустил полку и, увидев Виктора с кульками, посторонился, освобождая дорогу к столику.
  - Будем попутчиками? - широко улыбнулся мужчина.
  Виктор нервно дернул плечом. Он и с теми, кто ехал с ним раньше, не общался. Не хотелось разговаривать и сейчас. Но у мужика была такая располагающая улыбка, что Виктору сделалось неловко. Разве человек виноват в его личных неурядицах? И, пытаясь как-то реабилитироваться, сам спросил первое, что пришло в голову:
  - А это какая станция?
  Впрочем, из-за товарняка на первом пути, загородившего вокзал, Виктор и впрямь названия станции не разглядел.
  - Ксеньевка. Следующая, часика через два - Могоча, - с той же располагающей улыбкой отозвался попутчик. - Как в здешних местах говорят: бог создал Сочи, а черт - Ксеньевку и Могочу.
  - Что так? - удивился Виктор.
  - Да тайга непролазная, гнус. А стоит углубиться, и вовсе гиблые места пойдут.
  - Бывали здесь?
  - Приходилось. Я - инженер-связист. Много где бывал. В здешней тайге - тоже.
  - И сейчас из тайги?
  - Ну, что вы! Года не те по дебрям лазить. Я ведь человек уже пенсионного возраста. Ладно хоть в своей конторе еще востребован. Опыт, знаете ли всегда в цене... Даже в командировки иногда езжу. Чаще, правда, по местам, так сказать, своей "боевой" славы. Вот Ксеньевку посетил с "дружеским визитом", - хохотнул попутчик Виктора. - Когда-то участвовал тут в линейных изысканиях по проектированию магистрального телефонного кабеля. Лет тридцать назад его проложили, а сейчас пришла пора трассу обновлять, реконструировать...
  Разговаривая, мужчина развернул скатанный матрас, принял у возникшего в дверях купе проводника комплект постельного белья, заправил, огладил напоследок одеяло и плюхнулся на полку.
  - Ну, вот, можно ехать, - удовлетворенно сказал он и протянул руку: - Будем знакомы. - Виктор Павлович.
  - А я - Виктор.
  - Надо же - тезка! Ну, и чудненько! За такое совпадение, да и вообще за знакомство не грех и выпить по маленькой. Заодно и хорошенько закусить. Время-то к ужину подкатывает. И я вижу, Виктор, вы тоже как раз поесть собирались?
  На Виктора накатил такой приступ голода, что, не в силах и слова сказать, он только кивнул в ответ.
  - Ну, тогда минутку терпения.
  Виктор Павлович извлек из-под вагонного столика довольно объемистый пластиковый пакет и стал доставать оттуда колбасу, консервы, помидоры, сыр, малосольные огурцы, котлеты. Быстро и ловко (бывалый, по всему видно, путешественник) все это порезал, вскрыл, разложил в одноразовые пластиковые тарелочки, не забыв и картошку с грибами Виктора. Напоследок торжественно водрузил на столик бутылку водки.
  - Ну вот! - удовлетворенно потер он руки, оглядывая возникший его стараниями натюрморт, и жестом пригласил Виктора: - Прошу!
  Также ловко, почти не глядя, Виктор Павлович разлил в небольшие пластмассовые стаканчики, поднял свой первым:
  - За знакомство и добрый путь!
  Они выпили, захрустели огурцами. И тут Виктор, утихомиривая зверский голод, почувствовал на себе пристальный взгляд попутчика. Он поднял голову, и глаза их встретились...
  Нет, Виктор никогда раньше не видел этого человека, но мог поклясться и спорить, что его лицо ему знакомо.
  Виктор Павлович тоже впервые лицезрел этого, лет тридцати симпатичного русоволосого голубоглазого парня, но что-то просматривалось в нем удивительно знакомое, если не сказать, родное. Виктор Павлович собрался, было, поинтересоваться, не пересекались ли они когда раньше, но его остановили смутная пока догадка. Он снова налил в стаканчики. А когда выпили, поинтересовался:
  - Откуда и куда путь держим?
  - Из Новосибирска в Хабаровск.
  - Смотри-ка - опять совпадение! И мне в Хабаровск. Конечный пункт моей командировки. Домой едем?
  - Да нет, к матери в гости.
  - К матери...
  Виктор Павлович замолчал, начал смотреть в окно. Виктор тоже повернул туда голову. И станция, и поселок остались позади, уступив место уходящим к горизонту бесконечной череде забайкальских сопок, обросших хвойной растительностью, и жмущейся к железной дороге реке. Перед поселком она отступила, но теперь, обогнув его, снова вернулась на место верного спутника магистрали, чтобы с нею продолжить путь.
  "Как мы с Маринкой когда-то - неразлучной парочкой", - подумалось Виктору, и умягченная, было, алкоголем тоска снова навалилась на него.
  - Что это за река? - спросил Виктор.
  - Урюм, - отвлекся от созерцания Виктор Павлович. - Черный Урюм.
  - Почти Угрюм.
  - Под Угрюм-рекой Шишков скорее всего имел в виду Нижнюю Тунгуску. А в Забайкалье писатель, насколько я помню, не был. Но Урюм тоже достоин художественного изображения. Красив и с характером. Как там в песне поется? "По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах..." Это про Урюм. Золотишко здесь с середины девятнадцатого века мыли. Сейчас, правда, тут старателя с лотком вряд ли найдешь - в основном драгами добывают. Вон, кстати, одна из них...
  Виктор глянул туда, куда показывал попутчик, и увидел невдалеке сидевшее прямо на речном русле внушительное многоэтажное сооружение, похожее на громадную землечерпалку.
  - Может, где-то тут и своя Синильга отыщется?
  - Синильга - не Синильга, но без легенды о несчастной красавице и здесь не обошлось. Станцию-то неспроста Ксеньевкой назвали.
  - И чем она знаменита?
  - Да особенно-то ничем. Геологи, золотодобытчики, железнодорожники... Вот ее население. Невеликое. Тысяч пять, не более. Интересна история ее названия. Вообще-то две версии существуют. Одна связана с дочерью Ерофея Павловича Хабарова, именем которой селенье это, якобы, названо. По иной версии замешана тут другая Ксения - дочь крупного сибирского золотопромышленника, владельца местного прииска. Сказывают, влюбилась та Ксения в молодого старателя, а родитель, узнав, сильно осерчал. Он-то ей совсем другую партию подыскал - за человека из своего круга решил отдать. А возлюбленному Ксении пригрозил, что если тот не отступится от нее - на каторге сгноит. Парень ушел в тайгу и не вернулся. А безутешная Ксения буквально накануне свадьбы с крутого обрыва в Урюм бросилась. С тех пор, прозрачный до самого дна Урюм, якобы потрясенный случившейся трагедией, помутнел и стал Черным, а золотоискатели дали своему поселку новое имя - Ксеньевка. Как все на самом деле - не знаю, но мне этот вариант импонирует больше.
  - Очень романтично! - согласился Виктор. А знаете, - оживился он, - у меня мама - Ксения! Ксения Николаевна.
  При этих словах Виктор Павлович встрепенулся и вполголоса, будто себе самому только, пробормотал:
  - Ну, вот, еще одно совпадение...
  - Что? - не расслышал Виктор.
  - Да так... - замялся Виктор Павлович, но все же пояснил: - И мою первую любовь Ксенией звали. Ее, кстати, я тоже когда-то в Новосибирске встретил. - Виктор Павлович сделал паузу и поднял стаканчик: - Значит, сам бог велел выпить нам за Ксений.
  Зашуршал, зашипел, словно выпуская скопившийся воздух, висящий над окном репродуктор, послышались среди шума и треска слова, обрывки фраз, среди которых можно было разобрать: "Добрый день, дорогие радиослушатели! Радио "Шансон" продолжает свою работу". Потом помехи стали освобождать эфир, и трогательный женский голос из репродуктора начал заполнять собой пространство купе:
  
  В шумном городе мы встретились с тобой,
  До утра не уходили мы домой.
  Зорька звезды погасила,
  И нам ночи не хватило.
  Чтоб друг другу все сказать...
  
  И у них с Маринкой, вспомнилось Виктору, тоже все, как в песне, начиналось. Шел он по улице, поравнялся у светофора с девушкой, повернул голову в ее сторону, встретился взглядом и вдруг - замкнуло. Чуть удлиненные в разрезе черные глаза, напоминавшие формой косточки слив, с непреодолимой силой повлекли Виктора к себе. Но и черноглазая незнакомка в облаке темных вьющихся волос смотрела на него, как на долгожданную, давно желанную находку.
  - Виктор, - протянул он ей руку.
  - Марина, - откликнулась она, ответно вскидывая свою ладонь.
  И они шагнули навстречу друг к другу. Светофор не раз подмигивал им зеленым глазом предлагая перейти улицу, а они, словно оглушенные, продолжали стоять, мешая прохожим. Наконец, очнувшись, взялись за руки и бродили по городу весь день, а потом до рассвета сидели, обнявшись, на скамейке бульвара, до рассвета. Короткой летней ночи им тогда тоже явно не хватило.
  А дома Виктор никак не мог заснуть. В пустой квартире было одиноко, неуютно. Оставив ее сыну, мать уехала в Хабаровск к больной сестре, за которой требовался уход. Звала с собой и Виктора, но он недавно удачно нашел работу в одной неплохой фирме, поэтому бросать все это ему совсем не хотелось.
  
  Мне бы забыть, не вспоминать этот день, этот час.
  Мне бы больше никогда не видать милых глаз...
  
  Любимая мамина песня. Когда еще жили вместе, мама иногда ставила старую виниловую пластинку на массивный диск такого же видавшего виды проигрывателя и, подперев голову ладошкой, слушала запись этой песни, уносясь отрешенным повлажневшим взглядом куда-то в одной ей ведомую даль.
  "Наверное, молодость вспоминает, первые свидания, - предполагал, глядя на нее, Виктор. - С кем, интересно, они были? С отцом?"
  Отца своего Виктор ни разу не видел. Он ушел из семьи, когда Виктора еще не было на свете. Или сразу после рождения. Виктор в детстве сильно по этому поводу переживал. Все попытки узнать о тайне своего рождения и об отце подробнее, мать категорически пресекала одной фразой: "Я не хочу об этом говорить!"
  
  Виктор Павлович, закусывая, вяло жевал колбасу. Знакомые слова старого романса будили давние воспоминания. Насчет "никогда не видать милых глаз" все в точности и сбылось. Действительно, с момента их расставания - никогда!.. А вот "не вспоминать этот день, этот час" ему не удалось. Вспоминал, помнил. И помнит, оказывается, до сих пор...
  
  Начиналось же все вполне банально. По распределению после окончания Московского института связи он приехал в Новосибирск. За столицу Виктор не цеплялся, покидал ее с легким сердцем. Хотелось новизны, мир посмотреть.
  Новосибирск ему сразу понравился. Город большой, просторный, размашистый, разделенный надвое широкой лентой великой сибирской реки.
  Всего неделю он здесь. Успел только оформиться в проектном институте, куда был направлен, да получить место в общежитии.
  Выходной. На улицах много народу. Из парка неподалеку слышна музыка.
  Виктор пошел на ее звуки и вскоре оказался на танцплощадке. Сколоченный из досок настил, приподнятый над землей, ограждала ажурная деревянная балюстрада.
  Виктор купил билет, поднялся по небольшой лесенке, миновал на входе тетку-контролершу и оказался внутри. Работать танцплощадка, видимо, начала недавно, народу пока мало.
  Виктор сразу же обратил внимание на двух девушек стоявших на противоположной стороне. Одна из них была вся такая округлая, сдобная, как пампушечка. Однако привлекла Виктора не она, а ее соседка. В сравнении с пампушечкой смотрелась она худенькой. И в фигуре ее ничего особенного не было, кроме природной изящности, и в миловидном, но неброском личике с некрупными правильными чертами. В толпе на такую, пожалуй, и внимания не обратить. Но останавливали заполненные до краев сияющей синевой глаза. И Виктора, как бабочку на огонь, неудержимо повлекло к ним.
  Он пересек площадку и подошел к девушкам. Танцуете, спросил. И обе - пампушечка весело и радостно, а голубоглазая сдержанно - кивнули ему. Пауза кончилась, и из динамиков, укрепленных на столбах по бортам танцплощадки, полилось:
  
  "В шумном городе мы встретились с тобой..."
  
  - Можно? - Виктор коснулся короткого рукава светлого ситцевого платья. Голубоглазая встрепенулась, виновато глянула на подругу, но послушно последовала за ним на середину площадки. Там уже топтались парочки.
  Виктор взял девушку чуть повыше талии. Она ответно вскинула руки ему на плечи. Виктор слегка притянул партнершу к себе и ощутил пробежавшую по ее телу нервную дрожь, словно под порывом ветра рябью взялась тихая доселе гладь незамутненного голубого озерца. Виктор попытался прижать ее сильнее, но почувствовал сопротивление. Ладно, решил он, не надо спешить.
  - Как вас звать? - спросил Виктор, не надеясь, впрочем, что у них сию минуту завяжется знакомство. Но она сразу же откликнулась:
  - Ксения.
  - Вы местная?
  - Да, с рождения здесь живу.
  - А я вот после института тут оказался. Совсем недавно.
  - Я тоже в институте учусь, - сказала Ксения. - На заочном. Только мне еще два года до диплома, - вздохнула она.
  - Они незаметно пролетят, - успокоил Виктор и поинтересовался: - А по какой специальности?
  - Связь, - коротко ответила Ксения.
  - Надо же! - удивился и обрадовался он. - И у меня связь. Вот совпадение!
  Они остановились и рассмеялись...
  
  - Виктор, а мама ваша чем занимается? - вынырнул из глубины воспоминаний Виктор Павлович.
  - На пенсию вышла.
  - А раньше?
  - Да она всю жизнь на телефонной станции проработала. Сначала просто телефонисткой, а после окончания института выше пошла....
  Еще одно совпадение - его Ксения тоже была телефонисткой, констатировал про себя Виктор Павлович, и подумал, не многовато ли их, совпадений? А вслух поинтересовался:
  - В Хабаровске?
  - Да нет. В Хабаровске она недавно. За больной сестрой ухаживает. Хотя... Когда я был маленький совсем, мы там, кажется, тоже жили. Но вернулись.
  "Так вот куда она тогда, наверное, пропала!.." - встрепенулся Виктор Павлович.
  Он еще внимательнее всмотрелся в своего визави. И снова пришло ощущение чуть ли не родственной с ним близости. Словно в волшебное зеркало он сейчас глядел и видел в нем себя тогдашнего - молодого, вырвавшегося на простор самостоятельной жизни.
  
  ...И снова они танцевали, даже не возвращаясь, когда замолкала музыка, к пампушечке. Ксения все так же сдерживала его попытки прижать ее к себе. Но Виктор чувствовал, что сопротивление девушки слабеет, однако из элементарной, наверное, стеснительности или зажатости она продолжает держать дистанцию.
  - Не хочу больше, - вдруг прямо посреди очередного танца заявила Ксения и потянула Виктора за руку к выходу. На подругу она даже не оглянулась.
  Виктор охотно последовал за ней. Ему и самому не терпелось быстрее уйти отсюда и уединиться где-нибудь в укромном местечке.
  Только вот где его найти? Не в комнате же общаги на шесть коек. Тогда, наверное, где-нибудь здесь, в парке.
  И они пошли вглубь аллей. Ксения продолжала держать Виктора за руку, а он, чувствуя тепло ее ладошки, высматривал по пути свободную лавочку. Но очень быстро понял, что это напрасное занятие. Погожий выходной вечер шансов им не оставлял. Все скамейки были в плену влюбленных парочек. Побродив еще немного по парку, они пошли на выход. Возле ажурной арки парковых ворот с минуту молча постояли и огорченно посмотрели друг на друга.
  - Ты где живешь? - спросил Виктор.
  Ксения назвала улицу, а Виктор ругнулся про себя - и чего спрашивает, коли все равно города не знает. Конечно, самым, наверно бы, правильным было прямо тут распрощаться и разойтись каждому в свою сторону. Чтобы потом, возможно, и не встретиться никогда. Но не затем же они убегали с танцплощадки. Да и совсем не хотелось Виктору расставаться. Ксении, чувствовал он, - тоже.
  - Тогда пошли? - тронул он девушку повыше локтя.
  - Пошли, - эхом отозвалась она и, как показалось Виктору, облегченно вздохнула.
  Парк располагался почти в самом центре города, чуть ли не под боком у знаменитого на всю страну оперного театра, словно бы венчавшего своим гигантским чешуйчатым куполом сибирскую столицу. Но уже через несколько минут скрылись в сумраке и театр, и парк, осталась позади многоэтажная застройка центральных улиц, пошли небольшие двухэтажные кирпичные и брусчатые дома. А дальше и вовсе начался частный сектор с едва проступавшими из оград и палисадников одинаково серыми контурами одноэтажных строений. В нос бил терпкий дух огородного разнотравья.
  Пыльная дорога все время шла под уклон. А вскоре потянуло откуда-то снизу речной сыростью и помоями. Фонари здесь отсутствовали, и Виктору казалось, что они спускаются в глубины какого-то мрачного ущелья. Или некой фантастической "зоны". Как в новом романе братьев Стругацких "Сталкер", им недавно прочитанном. И чем дальше, тем все более не по себе ему становилось.
  Виктор не был отчаянным храбрецом, однако за себя постоять мог. А на самый худой конец у него всегда был с собой складной нож. Пускать в дело до сих пор не приходилось, но его присутствие придавало уверенности. Так что тревожили Виктора не столько возможные хулиганы или гопники, для которых подобные уголки и в самом деле настоящее раздолье, сколько почти мистическая аура этих мест.
  Сначала Виктор заливался соловьем, веселил Ксению смешными историями, острил, не давая заскучать девушке. Но потом умолк, притих, и дальше они шли молча.
  Наконец, Ксения свернула в узкий переулочек, очень быстро закончившийся тупичком.
  - Вот, пришли, - сказала она, останавливаясь возле покосившегося штакетника с такой же кривоватой калиткой, за которой серым пятном проступало приземистое строение.
  - Ты здесь живешь? - неуверенно спросил Виктор.
  - Ага.
  Ксения открыла ржаво скрипнувшую калитку, шагнула в крохотный не то дворик, не то палисадник, и потянула за руку Виктора. Они обогнули замшелый домишко-засыпуху с маленькими оконцами, больше похожий на полувросший в землю блиндаж. Здесь оказался еще один клочок земли и вход в дом, в метре от которого Виктор увидел у стены лавочку - толстую плаху на вкопанных столбиках.
  На ней они и просидели до самого утра. Сначала тесно сомкнувшись плечами. Потом Виктор сделал осторожную попытку обнять Ксению. И на сей раз сопротивления не встретил. Она только еще сильнее прижалась к нему.
  О чем они тогда говорили? Виктор Павлович сейчас уже и не помнил совсем. Время сдуло слова, как дым, унесло, растворило. Да и какая разница - о чем? Вовсе не это было важно для них, а то, что сидят они вот так, до невозможности близко, ощущая тепло друг друга и биение сердец.
  Виктор поднял глаза к небу и удивился, какое оно здесь огромное и чистое, какие яркие на нем звезды. Словно и нет вокруг большого промышленного города.
  - Я такие звезды только в детстве, в деревне, куда мы отдыхать ездили, видел, - признался Виктор.
  - А у нас тут тоже деревня. Посреди города, - засмеялась Ксения, и вдруг воскликнула, ткнув вверх пальцем: - Ой, смотри, спутник!
  И действительно, прямо над их головами неспешно пересекал Млечный Путь крохотный светлячок.
  - Жаль, не слышно его. Может, он нам сигналит, а мы не слышим, - вздохнула Ксения.
  - Пик... пик... пик... - попытался изобразить сигналы спутника Виктор. - Ксении привет... Ксении привет...
  Слегка отстранившись, девушка повернулась к нему, и Виктор совсем рядом увидел ее лицо. Правда, в темноте теплой августовской ночи его очертания скорей угадывались, нежели явственно просматривались, но от этого казались особенно привлекательными. В глазах Ксении в жарком ожидании плескался звездный свет. Он завораживал, манил космической бездонностью, призывал окунуться и раствориться в нем. Глаза Ксении неотвратимо приближались. Волна нежности захлестнула Виктора и бросила навстречу...
  В их дальнейшей совместной жизни поцелуев было не счесть, но не они, а вот именно этот, самый первый - необыкновенно жадный, затяжной и головокружительно стремительный, как прыжок с нераскрытым парашютом, бьющий по телу нервным высоковольтным током - в памяти и остался навсегда...
  
  Виктор Павлович вздохнул, посмотрел в окно. Река опять ушла в сторону от железной дороги, место мрачным лиственницам, карабкающимся на склоны сопок, спряталась за их спинами, исчезла, затерялась в дремучих таежных распадках. Как тогда Ксения...
  
  - А ваша первая любовь... - услышал Виктор Павлович голос Виктора.
  Шел голос откуда-то издалека, но был странно знакомым, словно не от сидящего напротив молодого попутчика исходил, а от самого Виктора Павловича тридцатилетней давности.
  - Что? - переспросил Виктор Павлович, стряхивая наваждение.
  - Ксения, первая любовь ваша - что с ней сейчас?
  Виктор Павлович хмуро молчал, а Виктор, истолковав это как реакцию на собственную бестактность, начал извиняться.
  - Да ладно, - остановил его Виктор Павлович, - дело прошлое... Недолго наша музыка играла. Расстались мы... А Ксению я с тех пор не видел. И не слышал о ней ничего. Как сквозь землю провалилась!
  Виктор Павлович повертел в пальцах пустой стаканчик. И вдруг увидел вместо него клочок бумаги с тремя короткими фразами: "Так больше продолжаться не может. Я ухожу от тебя. Прощай и не ищи!" - ее прощальную записку. А как поначалу все замечательно начиналось!..
  
  Уже совсем рассвело, когда Виктор возвращался в общежитие. "Нахаловка" досматривала утренние сны. Засыпухи в слоеном тумане призрачными видениями выплывали на пути. Но склоны глубокого оврага, обсиженные ими, как мухами, в свете нарождающегося дня уже не внушали Виктору мистического страха. Тем более что в крохотных палисадниках заливались проснувшиеся раньше всех птицы, а сверху, со стороны парка им отвечали звонкие трели первых трамваев. Радость переполняла Виктора. Вечером его ждало новое свидание с Ксенией, и он уже сейчас жил сладостным его предвкушением.
  Свиданий тех оказалось у них совсем немного. Недели не прошло, как Виктор остался ночевать у Ксении.
  Жила она с бабушкой - подслеповатой, глуховатой старухой, согнутой годами. Виктор почему-то сразу пришелся ей не по душе. Наутро после первой их "брачной" ночи, когда он с наслаждением плескался на улице под рукомойником, бренча железным носиком, он вдруг услышал почти над самым ухом ржавый бабкин голос:
  - Ходют тут, прохиндеи всякие, добро наше замают.
  От неожиданности Виктор выпрямился, чуть не ударившись лбом о рукомойник. Согбенная старуха буравила его злым взглядом глубоко посаженных глаз.
  - Чо пялишь-то зенки свои бесстыжие, - продолжала она скрипеть. - Чисто коршун, горлинку сцапавший...
  - Баба, перестань! - одернула ее Ксения, выныривая из-под низенькой притолоки входной двери. - Чего ты к человеку прицепилась?
  - Ничо!.. Явился, вишь, не запылился... - еще сильнее распалилась старуха и накинулась на внучку: - Ты тоже хороша, шалава! Ишшо не венчаны, не расписаны, а уже сразу в койку... с кем попало...
  - Да не с кем попало...
  Ксения нежно погладила голый торс Виктора и коснулась губами его шеи. А бабка, плюнув в сердцах, поковыляла к двери.
  - Вот ужо я матери отпишу, как ты тут со всякими кувыркаисси... - слышалось ее возмущенное бормотание.
  - Не обращай внимания, - успокоила Ксения. - Любит поскрипеть. Она и маму все время донимала: и то ей не так, и это... В конце концов достала - сбежала моя маманя от нее, на Дальний Восток.
  - Что так далеко?
  - А к бабушке. К матери своей и моей бабушке?
  - А это чья мать-бабушка?
  - Отцова, - пояснила Ксения и, как бы предупреждая следующий вопрос, сказала: - Погиб он. Авария на заводе, где он работал, случилась, вот его и...
  - Извини, - смутился Виктор, не знал.
  - Да ничего, давно это было. Мы хотели сразу же уехать, но мне надо было школу заканчивать. И бабку оставлять совсем уж одну после случившегося тоже как-то... В общем, так и жили, будто три сироты. У бабки чердак все сильней набекрень съезжал. Мамино терпение лопнуло, полтора года назад об эту пору она и уехала.
  - А ты?
  - А у меня институт, работа. Я хоть и заочно учусь, но ведь два раза в год на сессии оттуда сюда в такую даль не наездишься. И бабка опять же. Кроме меня, у нее никого больше не оставалось. Ладно, пошли завтракать... - легонько подтолкнула Ксения Виктора к двери.
  Так и начали они жить вместе: никакими официальными узами не связанные, но фактически мужем и женой. Наверное, их любовный союз с юридической точки зрения являлся просто сожительством, но Ксении с Виктором было тогда совсем не до определения своего "статуса". Их захлестнул с головой вал страсти. Они с упоением отдавались друг другу, друг в друге растворяясь. И ничто, казалось, не могло омрачить их сладостного любовного помешательства. Разве что бабка...
  Она-то как раз и стала той самой ложкой дегтя, которая портит бочку меда. Старуха то и дело возникала перед ними в самый неподходящий момент, что-то бормоча и пришептывая, буравя Виктора ненавидящим взглядом, от которого он невольно ежился и спешил скрыться с глаз долой. Но она снова и для него всегда почему-то неожиданно возникала в другом месте. Ее свистящее змеиное пришёптывание преследовало его даже на работе. Случалось, что и ночью она давала знать о себе. Уже почти достигнув любовного экстаза, Виктор в тишине ночной слышал вдруг за дверью их комнатушки непримиримый бабкин голос:
  - И порются, и порются... Как кролики, ей бо! Скоро сетку на кровати порвут.
  И Виктор, которому до вожделенного пика страсти оставалось всего несколько движений, при этих словах, как альпинист, потерявший точку опоры, обрушивался вниз. Ксения прыскала в кулак, возмущенно, хотя и не зло, кричала старухе, чтобы не подслушивала и гнала прочь. А Виктор как тот покалеченный альпинист долго еще не мог прийти в себя и начать новое восхождение.
  Бабка, в конце концов, его достала. Виктор снял комнату, и они от бабки съехали. Виктор вздохнул свободно. Теперь, когда старая коряга уже не путалась в ногах, их совместное житье-бытье, верилось ему, станет совершенно безоблачным и солнечным, а любовный огонь никогда не угаснет.
  Много позже Виктор Павлович в стихотворении одной поэтессы наткнулся на такие строки: "Нас греют только первые костры. Последние - сжигают нас дотла". И поразился тому, насколько это верно. И пожалел, что никто не сказал ему ничего подобного тогда, когда их с Ксенией костер еще только вспыхнул.
  
  - ...По молодости так часто случается, - продолжал мять пальцами пустой пластмассовый стаканчик Виктор Павлович. - Встретились, очертя голову бросились в объятия друг другу, а потом так же быстренько и безоглядно разбежались. Сначала ослепляет вспышка любовной молнии, в свете которой кажется, что вы теперь сплавлены воедино навсегда, а уже чуть погодя вослед сполоху - громовой раскат сомнения: а нужны ли вы друг другу вообще, готовы ли, что бы ни случилось, идти в одной связке... - Стаканчик выскользнул из его пальцев, покатился по столику. - Не сочти, Виктор, за старческое брюзжание в адрес молодых. Я это о себе говорю - о том из далекого прошлого балбесе, убежденном, что вся жизнь еще впереди и не надо спешить обременять себя разными там узами. Н-да...
  Виктор Павлович замолк, снова ушел в себя...
  
  Неужели и в самом деле это было только вспышкой, "солнечным ударом", помутившим их обоих? Но почему избирательная память не похоронила ту вспышку в своих глубинах как нечто случайное, не имеющее продолжения, а, наоборот, время от времени напоминает ему о тех днях, заставляя сжиматься сердце? Бог весть!
  А тогда...
  Жаркий костер их любви с искрами до неба полыхал недолго. На удивление быстро они насытились друг другом. Уже и постель все меньше сближала их. Даже наоборот, все чаще становилась причиной новых ссор.
  Хотя чему тут удивляться, усмехнулся Виктор Павлович: сладкое без меры очень даже быстро оскомину набивает. С насыщением улетучивался любовный дурман, спадала розовая пелена. Взор очищался, становясь четче, контрастней, и то, что еще совсем недавно едва проступало где-то там, у горизонта, сейчас вдруг оказывалось перед самыми глазами во всем своем реально-конкретном бытовом черно-белом существе, и те мелочи-пустяки, которые оба они в любовном угаре просто не замечали, стали все назойливее и раздражающе напоминать о себе.
  И обнаруживалось, что у каждого из них свои привычки, вкусы, свое понимание совместной жизни. И свой характер.
  Они были разные. Ухоженный мальчик из интеллигентной семьи, где все вращалось вокруг него, а он привык принимать это как должное. И пролетарских корней девочка, рано лишившаяся отца и до срока ставшая самостоятельной.
  Этой своей самостоятельностью Ксения ему и докучала больше всего. Она не выносила малейшего беспорядка. Каждый день мыла полы, посуда у нее блестела, все у нее было разложено по полочкам, знало свое место. Того же она и от него требовала.
  Надо было подлаживаться друг к другу, учиться им, таким разным, жить вместе, отыскивая точки соприкосновения. Но это требовало немалого труда. Долгого, утомительного. А терпения не хватало. Да и особого желания, видимо, - тоже. Проще было все объяснить и утешиться спасительной мыслью, что, наверное, они просто не созданы друг для друга и с этим ничего не поделаешь.
  Так и продолжали жить "задерихой" с "неспустихой". При этом Ксения становилась с каждым днем все раздражительней, срываясь часто по сущим пустякам. А когда он, пытаясь понять причину этого, набрался решимости и прямо спросил Ксению однажды, что с ней происходит, услышал в ответ, что она - беременна. Это было для него громом среди ясного неба...
  
  - Наверное, вы правы, - услышал Виктор Павлович голос попутчика, снова выплывая на поверхность реальности из глубин памяти. - Мы тоже вот с Маринкой... Ну, живем мы с ней. Гражданская типа жена моя... Все, как вы говорите, и у нас было. Молния, потом гром... А дальше и вовсе не жизнь пошла, а нудный обложной дождик. Особенно когда забеременела. Все что-то ей не так. А уж если, не дай бог, где-то с друзьями посидишь, выпьешь, тогда и вовсе - тушите свет!
  - Так она что у тебя - беременная?
  - Маринка-то? Ну, да. Уже и срок порядочный.
  - А ты, значит, к маме? От беременной зануды подальше, - с неожиданным вдруг сарказмом сказал Виктор Павлович.
  Виктор смешался, опустил глаза.
  - Так достала она меня...
  - Из-за пьянки, что ли?
  - Ну, что вы, - махнул рукой Виктор. - Приходил разок-другой выпивши. С корпоративов. А так я вообще-то не злоупотребляю.
  - Понятно, - вздохнул Виктор Павлович и спросил: - А объясниться пытались? К консенсусу, так сказать придти?
  - Да в последнее время только и делали, что отношения выясняли.
  Виктор замолчал, задумался...
  
  Выясняли... А тема в основном одна была: любишь - не любишь... Но поначалу, когда стали жить вместе (буквально через несколько дней после знакомства Виктор привел Марину к себе домой), такого вопроса не возникало. Только "любишь" - без вариантов! Сомнения пришли позже, когда стали привыкать друг к другу. Тут и выяснилось, что жизнь совместная у них вроде бы и одна, но смотрят они на нее и воспринимают каждый по-своему.
  Виктору почему-то казалось, что любовь с ее пылкой, а то и вулканической страстью - это одно, а вся остальная жизнь с работой, коллегами, товарищами, бытовыми проблемами, наконец, - другое, нечто отдельное, как бы за скобками любовных отношений. С другой же стороны, и сами эти отношения, полагал Виктор, не должны касаться обыденности и бытовухи, должны концентрироваться внутри себя и сосредотачиваться на самих себе, быть "вещью в себе".
  Марина же, вопреки этому доморощенному экзистенциализму Виктора, любовь не выделяла, не обособляла, не делала из нее "искусства для искусства", а воспринимала ее неотделимой частью жизни - той многоликой, многообразной, многокрасочной, реальной жизни, которой сама она жила здесь и сейчас и принимала такой, какая она есть. Наверное, не доставало ей романтизма. В отличие от Виктора, который любил время от времени воспарить над бренной землей в мечтательные выси, Марина от земли не отрывалась.
  
  - Сделай то, сделай другое... - опять заговорил Виктор. - Иду с работы домой - звонит: купи по дороге хлеба, того, сего... Почему бы самой не купить? Не дай бог, после работы в паб заверну пивка попить - выволочка: думаешь только о себе, про меня наплевать... Ну, и так далее, в том же духе - каждый божий день. А как забеременела, так вообще "резьбу сорвало". Только и разговоров, что о будущем ребенке. Еще не родился, а уже целый склад детских вещей. Свет клином на нем сошелся. А я уже на десятом плане. Меня к себе вообще лишний раз подпускать перестала. О прежней любви одно воспоминание осталось...
  - Н-да, обычное дело: любовная лодка разбилась о быт, - усмехнулся Виктор Павлович.
  - Как вы сказали? - переспросил Виктор. - Разбилась о быт?
  - Да это не я сказал - поэт Маяковский когда-то. Но так часто и бывает. Быт - река опасная. Поэтическо-романтической любовной лодке о ее пороги разбиться запросто. Поэтому плыть по ней, полагаясь на волю волн, чревато. Лодкой надо управлять. Хорошо управлять, искусно. Только далеко не каждый это может. Вот и бьются "любовные лодки", и тонут, так сказать, в пучинах быта...
  
  Когда-то, подумалось Виктору Павловичу, он тоже со своей "лодкой" не сумел справиться. Впрочем, не сильно-то, наверное, и старался.
  Сойдясь с Ксенией, он тогда не задумывался о дальнейших перспективах их связи. Тем более о том, что жаркий костер любви надо было превращать в ровно и надежно греющий семейный очаг. Только-только окунувшись в стихию самостоятельной жизни, он не помышлял ни о каком семейном очаге. И уж тем более не мог, да и не пытался, представить себя отцом ребенка. То есть теоретически признавал, что рано или поздно это, видимо, должно случиться. Но случится, надеялся, в неблизком пока будущем. А, стало быть, зачем заранее становится рабом семейных уз. Он не был готов ни к чему такому, не испытывал к тому потребности, и когда смутное далекое "завтра" вдруг начало стремительно превращаться в конкретное реальное "сегодня", испугался, запаниковал.
  Как они будут жить со всеми этими пеленками-распашонками без собственной крыши над головой, нормального материального достатка, сами еще толком не встав на ноги? Ксении же вот еще институт надо закончить... Но Ксения к его увещеваниям, показалось ему, отнеслась как-то слишком легкомысленно. Дескать, ничего страшного, они оба молодые, есть силы и здоровье, преодолеют трудности... А когда он предложил избавиться от будущего ребенка и пожить пока для себя, пришла в ярость - кричала, что лучше убьет себя, что и ему тогда лучше не жить.
  Он отступился. Но трещина разлада начала стремительно расти, с треском разрывая ткань их отношений. Домой вечерами уже не хотелось, и он стал "задерживаться" на работе, хотя не так еще давно едва досиживал до конца смены в предвкушении новой встречи со своей "прекрасной Ксенией", как он ее называл. В выходные томился от вынужденного пребывания в одном помещении с Ксенией. Он смотрел, как все заметнее растет и округляется ее живот, как она дурнеет лицом, и его охватывало уныние. Иногда они выходили погулять. Ксения брала его под руку, приваливаясь к его плечу. Он чувствовал, какая она становится тяжелой, и ему это было почему-то неприятно. Казалось, что прохожие кто с подозрением, а кто с насмешкой косятся на них, и он невольно убыстрял шаг, вызывая протест Ксении: "Куда ты мчишься, я не собираюсь за тобой бежать!" Ей не хотелось сидеть дома, и она тащила его то в кино, а то и в театр. Он молча подчинялся, хотя испытывал настоящие муки, оказываясь рядом с нею в свете яркого освещения при большом скоплении народа, и с нетерпением ждал, когда в зале погаснет свет.
  Ксения - не слепая же! - конечно, видела, чувствовала, что он тяготится ею, оттого злилась еще сильнее, устраивала сцены, доходящие до истерик, и теперь уже сама требовала объяснений. А он и рад бы, но не знал, как это лучше сделать, какие слова найти. Да, откровенно говоря, и не понимал отчетливо, что происходит в последнее время с ним, с ними, во что превращается их любовь.
  А ведь, не смотря ни на что, он продолжал любить Ксению. И все было бы замечательно, если бы не этот некстати возникший и чуть ли не на глазах увеличивающийся живот, если бы все вернулось на круги своя, когда они любили только друг друга и никого больше вокруг для них не существовало... Но теперь-то как раз уже и "существовало", и с этим приходилось считаться. Во всяком случае, Ксения требовала считаться. И не просто требовала, а делала это главным смыслом их теперешней жизни, чем еще сильнее выводила из душевного равновесия.
  
  - Значит, говоришь, у Марины твоей свет клином на еще не родившемся ребенке сошелся?
  - Ну да, - вздохнул Виктор. - А когда спрашивал - ну, и кто теперь кого любит - не любит? - обижалась. Говорила: как ты можешь сравнивать? Ты, говорит, теперь меня вдвойне должен любить. Нормально, да!
  - Что ж, знакомо... И я думаю, что в этом своем ожидании будущего ребенка - все женщины одинаковы. Основной инстинкт движет ими в это время.
  - Инстинкт?
  - Да. Материнский инстинкт, инстинкт продолжения рода. Нам, мужикам, не всегда удается это вовремя распознать, проникнуться, - сказал Виктор Павлович и спросил: - А ты сам-то как к своей будущей роли отца относишься?
  - Уже, получается, никак, - невесело усмехнулся Виктор. - Роль у меня отобрали.
  - А до тех пор?
  - В общем-то, нормально. Дело естественное. Конечно, неплохо было бы повременить пока, но раз уж случилось... Не я первый - не я последний.
  "Вот так!.. С философским спокойствием воспринимает, как данность человеческой природы", - с удивлением и уважением подумал Виктор Павлович. И невольной обидой. На себя - того, прежнего, растерявшегося до гнетущего испуга в подобной же ситуации.
  - Я понимаю, что дети многое в жизни меняют, - продолжал Виктор. - И я бы, наверное, тоже проникнулся, по другому стал относиться... Но не успел. Пиковая дама уже сузила глазки...
  - Что? - не понял Виктор Павлович.
  - Да это я так, стишок один вспомнил: "Пиковая дама сузит глазки - жизнь пойдет, как поезд, под откос..." В общем, не успел...
  
  ...Остаток ночи Виктор провел у Пашки в общаге. Ворочаясь на надувном матрасе, брошенном прямо на пол, он долго не мог уснуть, переживая, что его так беспардонно, на глазах приятеля не пустили в собственную квартиру. "Ладно, - думал он, засыпая, утром разберемся...".
  - Ну, и как спалось в чужих стенах? - спросила его Марина с холодной издевкой по возвращении.
  И эти слова, и тон, каким они были сказаны, Виктора прямо-таки взбесили. Он шел поговорить по душам. Собирался, конечно, донести до Марины обиду за вчерашний прием, но в итоге рассчитывал помириться. И тут прямо с порога, будто ледяной водой окатили. Или пощечину влепили. Покорно подставлять другую щеку ради примирения Виктор не собирался.
  - А как тебе без меня - в моих стенах? - в тон Марине ответил он.
  Марина вспыхнула, закусила губу. На ее глазах показались слезы. Слова Виктора попали в цель. Он знал, что это было уязвимым местом Марины.
  Она давно не ладила со своими родителями. Особенно с отчимом, самодурствующего пошиба мужиком. Сама девушка с характером, она не хотела прогибаться под ним, уступать его властолюбию, как ее мать. Так что нашла у них коса на камень. Только искры летели!
  Встреча с Виктором оказалась для Марины, помимо вспышки нежданно нагрянувшей любви, еще и настоящим спасением от деспотизма отчима. У Виктора, в его квартире, она была счастлива не только от любви, но и от той свободы, какую не испытывала едва ли не с детства, до тех пор, пока не разошлись отец с матерью. Марина успела привыкнуть к этим стенам и считать их чуть ли не родными, и о возвращении в родительские пенаты даже думать не хотела. О чем и Виктору признавалась.
  И этот его прозрачный намек на то, кто в доме хозяин, больно ранил Марину.
  - Хорошо, - сказала она, справившись с собой, - я не стану тебя долго обременять...
  - Что, домой вернешься? - сказал Виктор, заранее зная, что уж этого точно не будет.
  - Да какая тебе разница? - огрызнулась Марина. - Найду, где голову приклонить.
  Виктор с сомнением посмотрел на ее живот. Марина перехватила его взгляд, сказал:
  - Заодно и от этого тебя избавлю. Чтобы ничего тебе обо мне не напоминало. Будешь приводить сюда, кого заблагорассудится. Ты ведь давно этого хотел?
  Лучше бы Марина этого не говорила. Чего-чего, а повода усомниться в своей верности Виктор не давал. Его заколотило от явной, а потому и еще более обидной несправедливости. Он заметался по комнате, доставая дорожную сумку, швыряя в нее свои вещи, туалетные принадлежности, документы... "Пропади ты пропадом!.. - пульсировало у него в висках. - Сам уйду, уеду... Будем считать, что ты меня из моего же собственного дома выгнала..."
  Марина молча наблюдала за ним. Виктор, закончив сборы, направился к выходу. Уже переступая порог, бросил, полуобернувшись:
  - Я сам уйду. А ты - живи! Надеюсь, без меня тебе будет лучше.
  И услышал вослед уничижающее:
  - Бежишь? Трус и предатель! И не любил ты меня никогда. Только картину гнал!..
  Виктор дернулся, как от удара хлыстом. Надо было бы, наверное, остановиться, ответить, и самый, пожалуй, подходящий момент был для того, чтобы отыграть все назад, а потом и добиться мировой. Но он уже закусил удила, и путей к отступлению не видел...
  
  - ...Понимаю, - сказал Виктор Павлович. - Я вот тоже когда-то "не успел". Ни понять, ни удержать. Однажды с работы вернулся - а Ксении нет. Только записка на столе: больше так не могу, прощай, не ищи ...
  
  ...А накануне они очередной раз поссорились. Ксения стала допытываться, как бы он хотел назвать будущего ребенка. На что Виктор хмуро ответил, что никак, да и вообще рано ему пока об этом думать. "Смотри, - с какой-то непонятной ему угрозой сказала Ксения, - как бы поздно потом не было". Виктор недоуменно посмотрел на нее и услышал: "Ты можешь остаться без нас обоих. Если расстанемся, то не увидишь больше ни меня, ни его, - положила она руку на живот. - Никогда.
  Особого значения этим словам он не придал, а потому не бросился искать Ксению по горячим следам. Да и уверен был, что дальше бабкиной хибары в Каменских трущобах не уйдет. Пусть, подумал, пропсихуется, остынет, а там, надеялся, само собой все и рассосется. Но ошибся.
  Он тщетно прождал возвращения Ксении несколько дней, а потом отправился к бабке. По дороге думал, как и что надо ему сказать, чтобы восстановить отношения. Вот и знакомый тупичок, засыпуха, полузасыпанная сугробами грязного снега. Он постучал в дверь. Услышал бабкино скрипучее "кто там?", откликнулся. Долго не открывали. Наконец впустили.
  - Чего пришел? - неприязненно спросила бабка.
  - Да я... Ксению можно?
  - Как это - можно? - с подозрением поглядела на него старуха.
  - Ну, она у вас?
  - А чегой-то у меня? Ты ж ее, охальник, увел, а теперь спрашиваешь? Это я тебя буду спрашивать: где она, куда ты дел мою девочку?
  Бабка стала грозно надвигаться на него.
  - Поругались мы, - вынужден был признаться Виктор. - Она и ушла. Я думал - сюда.
  - И молодец, что ушла! Неча ей с тобой делать, - похвалила внучку бабка, но Виктору категорически заявила: - Только у меня ее не было.
  - А где она тогда - не знаете?
  - А и знала бы - не сказала! - отрезала бабка, тесня его к выходу.
  Он выбирался наверх к Центральному парку и растерянно соображал, где ж ему теперь Ксению искать. Вспомнил, говорила она что-то о матери, уехавшей на Дальний Восток к сестре. Но искать человека на такой огромной территории еще бессмысленней, чем иголку в стогу сена. А спросить Ксению, в какой именно город или поселок уехала ее мать, не удосужился. Да и ни к чему это ему было.
  Конечно, он переживал сначала. Сильно переживал. Места себе не находил. Но как-то быстро успокоился и даже облегчение почувствовал, что кончилось все для него без всяких последствий. Если не считать потерянной любви. Ну, так ведь и та, успокаивал себя, уже угасала и остывала. А впереди еще - большая и, надеялся он, лучшая часть жизни.
  
  - Давно это у вас было - поинтересовался Виктор.
  - Да уж больше тридцати лет... Тридцать два года назад, если точно, - чуть помедлив, ответил Виктор Павлович.
  - Мне в этом году тоже тридцать два исполняется, - сказал вдруг Виктор.
  Виктор Павлович вскинул голову и наткнулся на его пристальный взгляд. "Неужели?.." - снова вспыхнул в мозгу вопрос, не дававший ему покоя с тех пор, как увидел он этого парня.
  - А отец твой... - заговорил Виктор Павлович, но Виктор нетерпеливо и с заметным раздражением, словно вопрос был ему неприятен, перебил:
  - Да не видел я его никогда. Мать ничего не рассказывала, но похоже бросил он ее, когда меня еще и на свете не было. А замуж больше не выходила. Так что, получается, безотцовщина я, - сказал Виктор, не отводя упорного взгляда, от которого Виктору Павловичу становилось все более не по себе.
  - И даже фото его не видел?
  - Нет.
  - Ну а мама...
  - Что мама?
  - Ты на нее похож?
  - Думаю, да. Хотя...
  Виктор вспомнил, как однажды, когда было ему уже лет пятнадцать, она, глядя на сына, воскликнула в каком-то раздраженном удивлении: "Господи, как ты на своего родителя становишься похож! И обличием, и даже повадками..."
  Виктор запустил руку во внутренний карман ветровки, достал портмоне, извлек из него небольшого размера фотографию, протянул Виктору Павловичу:
  - Вот. Перед отъездом в Хабаровск снимал.
  Виктор Павлович осторожно, словно боясь разбить некий драгоценный сосуд, взял фотографию. И вздрогнул. С нее смотрела на него немолодая, но очень привлекательная своей зрелой осенней красотой женщина. Смотрела, чуть улыбаясь краешками губ, полными густой синевы большими глазами. Ушло из них прежнее молодое радостное сияние, которое сразило когда-то Виктора Павловича, но это была она, Ксения. Без всяких сомнений. Время, конечно, наложило на нее свой отпечаток, "отретушировало" в соответствии с возрастом, но все равно Виктор Павлович сразу узнал ее.
  - Хороша! - сказал он, возвращая фотографию. И добавил едва слышно: - Даже еще лучше, чем в молодости.
  - В молодости? - переспросил Виктор.
  - В молодости, говорю, еще лучше, наверное, была, - поспешил выкрутиться Виктор Павлович и предложил: - А не выпить ли нам за нее!
  - Давайте, - согласился Виктор.
  - За Ксению Николаевну... Как ее фамилия?.. Что б уж, как говорится, полным титулом...
  - Савина, - сказал Виктор и снова уперся в Виктора Павловича взглядом.
  Виктор Павлович поднял стакан и почувствовал, как предательски дрожит от волнения его рука. Он боялся, что расплещет содержимое. Справившись, все-таки, с собою, выпил. И даже не почувствовал на сей раз никакого вкуса. Словно отшибло соответствующие рецепторы.
  Да, это была она. Он опять увидел ее... тридцать два года спустя. Пусть хотя бы на фото.
  "И что ж тогда получается?.. - спросил себя Виктор Павлович, прислушиваясь к гулким учащенным ударам своего сердца. - Получается, что этот парень... мой сын?"
  Словно пытаясь окончательно убедиться в том, он еще раз исподлобья взглянул на Виктора. И снова, будто в волшебном зеркале времени увидел себя молодого и так удивительно похожего на сидящего напротив попутчика.
  "Вон и лоб, и нос, и подбородок его, и даже родинка на левой щеке... А голубые глаза и линия рта, казавшаяся ему когда-то крыльями вспорхнувшей птички, ее, Ксении..."
  Сомнений больше не оставалось - сын! Его сын, которого он никогда раньше не видел...
  
  Сделанное открытие Виктора Павловича оглушило и... обескуражило. Он был в растерянности. Что теперь ему делать, как себя вести? Сию же минуту открыться, признаться, что он отец этого молодого человека, заключить его в радостных объятиях?
  А поверит ли ему Виктор. Мало ли что этому старперу после выпитого поблазнилось? Ну, есть какие-то совпадения, сходство. А фото Ксении? И что? Оно только ему, Виктору Павловичу, о чем-то говорит и заставляет вспомнить. А для Виктора на нем всего-навсего его мать, и никакие другие ассоциации это фото вряд ли ему навевает.
  Но даже если и поверит... Как и о чем им говорить? Готов ли сам-то он, Виктор Павлович, вообще к этому разговору?
  Да откуда такой готовности взяться? Ребенка своего он даже увидеть не успел, а тем более прикипеть к нему, почувствовать себя отцом. И если б не сегодняшняя совершенно случайная встреча, то и не подозревал бы о существовании, взрослого уже, сына.
  Ксения (из большой гордости, наверное) ничего о нем не сообщала. Как пропала тогда бесследно, так и всё. Ни с алиментами не докучала, ни с чем. Словно взяла и вычеркнула его напрочь из своей жизни.
  У Виктора Павловича сперло дыхание. Он потер ладонью шею. И опять наткнулся на вопрошающий взгляд попутчика. О чем спрашивали его глаза? Требовали открыться, признаться, покаяться, наконец? Наверное, так и следовало бы поступить. Сделать хотя бы шаг навстречу. А там уж - будь, что будет!.. Но не хватало Виктору Павловичу ни решимости, ни мужества. Да и уверенности в том, что это необходимо.
  Противостояние их взглядов продолжалось всего несколько мгновений. Виктор Павлович первым увел глаза в сторону. Виктор вздохнул и тоже отвернулся к окну. Виктору Павловичу показалось, что и он в смятении и не знает, как быть дальше. Недавняя непринужденность их общения улетучилась, словно от внезапного порыва ветра, и ощутимо потянуло знобким сквозняком. И чтобы прервать затянувшееся молчание, Виктор Павлович спросил:
  - Ну, как она? - не уточняя, кто именно.
  - Нормально, - отчужденно откликнулся Виктор, так же ничего не уточняя, будто нисколько не сомневался, о ком идет речь.
  Да, видно по всему, действительно не сомневался.
  Пуститься в дальнейшие расспросы Виктор Павлович не рискнул, хотя и страшно хотелось.
  За вагонным окном стемнело. Неярким светом засветился плафон на потолке. Поезд, как слаломист, петлял между невидимых сейчас сопок. Колеса пели на поворотах тягучим альтом.
  "Может быть, как-то выведать у него ее адрес?" - подумал Виктор Павлович. Но тогда придется, все-таки, открыться. И вовсе не факт, что Виктор будет в восторге от их с Ксенией будущей встречи. Да и сам он...
  Виктор Павлович попытался представить, как появляется он на пороге квартиры Ксении... Николаевны, как смотрит она с недоумением на пожилого незнакомца с седым бобриокм, его не узнавая... Но даже если и узнавая... Что скажет она ему через тридцать с лишним лет, когда между ними пролегла непреодолимой уже, пожалуй, пропастью целая жизнь друг без друга? Ошиблись дверью, скажет? Или просто молча захлопнет ее перед носом? Кто он теперь для нее? Давным-давно никто.
  "Но ведь замуж-то она больше не вышла! - с робкой надеждой вспомнил Виктор Павлович слова Виктора. - Вот и сына назвала...", - уцепился он за эту мысль, как за соломинку, пусть хоть и зыбкий очень (мало ли было причин дать такое имя), аргумент.
  - Тебе нравится наше с тобой имя? - вдруг вырвалось у него.
  От этого "наше с тобой" Виктор вздрогнул и вспомнил, как однажды еще мальчишкой спросил мать, почему она назвала его Виктором. "В переводе на русский Виктор - победитель. Я и хотела, чтобы с этим именем у тебя в жизни больше было побед", - объяснила она. "А отца моего тоже Виктором звали?" - озаренный внезапной догадкой, спросил он. "Ага, - криво усмехнулась мать, - тоже... - И презрительно добавила: - Тот еще "победитель!.."
  - Виктор Павлович, а ваша семейная жизнь потом как сложилась? - спросил Виктор.
  - Да, собственно говоря, никак. Женщины были, но ничего серьезного слепить не удавалось. Что-то все время мешало...
  - Она? - вскинул голову Виктор.
  - Не знаю, - неопределенно пожал плечами Виктор Павлович, а про себя подумал: "Кто же еще?"
  Именно ее образ возникал в сознании, когда отношения с очередной пассией выходили за грань ни к чему не обязывающей любовной связи и вставал вопрос выбора: дальше по жизни с ней, или без нее. Вот тогда и проступал откуда-то из потаенных глубин призрачно-белый бесплотный образ-привидение Ксении. Чуть улыбаясь краешками губ загадочной улыбкой Моны Лизы, она слегка покачивала головой, и Виктору Павловичу казалось, что Ксения говорит "нет" очередной его претендентке, и это "нет" он расценивал как приговор, окончательный и бесповоротный, который должен быть немедленно приведен в исполнение. И он сразу же прерывал дальнейшие отношения. В следующий раз, когда появлялась новая страждущая загнать его в семейное стойло, все повторялось в точности. Это было какое-то наваждение, мистика, но ничего Виктор Павлович поделать не мог. Это было выше него.
  - Наверное, вы продолжали ее любить? - тихо и со значением сказал Виктор.
  Виктор Павлович промолчал, а про себя подумал, что если и так, то любовь его долгие годы находилась как бы в анабиозе до лучших времен. И это время пришло?..
  И острое желание увидеть Ксению пронзило его, как электрическим током. И опять он увидел себя на пороге ее хабаровской квартиры. Да не одного, а вместе с Виктором - сыном. Представил, как расширятся от удивления глаза Ксении, когда увидит их вдвоем... И никак не мог представить себе, что будет дальше. Наверное, потому, что эта его фантазия была настолько нереальной, беспочвенной, что и воображения чем-то закончить, закруглить ее Виктору Павловичу не хватало.
  - Любил - не любил... Какое теперь это имеет значение? - откликнулся, все же, Виктор Павлович. - Как пели во времена моей студенческой юности: "Прошлое не воротится, и не поможет слеза...". А уж слеза слишком позднего раскаяния - тем более.
  - Но, наверное, уж лучше поздно, чем никогда?
  - Ты это к чему? - взволнованно встрепенулся Виктор Павлович, и в глазах его вспыхнула надежда.
  - Да так... - смутился Виктор и отвел глаза.
  Взгляд Виктора Павловича потух, и во всем его облике было такое разочарование, какое постигает рыбака, с крючка которого только что сорвалась желанная рыба.
  - Лучше поздно... - пробормотал Виктор Павлович. - Может быть, и так. Только я, все-таки, думаю, что чем раньше, тем лучше. Время имеет свойство остужать и выветривать. Особенно чувства. Поэтому... - Виктор Павлович запнулся и неожиданно для самого себя торопливо, словно боясь, что Виктор не захочет его слушать, заговорил: - Возвращайся-ка ты, Витя, назад, к своей Марине, пока все у вас еще в полный накал и не начало гаснуть!.. Мы сейчас к Могоче подъезжаем. Здесь и сойди. Прерви путешествие, вернись!.. Вы помиритесь, обязательно помиритесь! Родится ребенок и у вас будет замечательная крепкая семья... Какой никогда не было и уже не будет у меня... Не повторяй ошибок старших... Не губи любовь свою из-за глупых мелочных обид, как я когда-то. Возвращайся...
  Виктор жадно внимал Виктору Павловичу, глядя на него во все глаза. И без труда, словно находились они на одной волне, улавливал подспудный смысл его слов. Ведь на самом деле Виктору тоже ох как не хотелось повторять судьбу Виктора Павловича и самого себя заранее лишать отцовства, а будущего ребенка делать сиротой при живом родителе. Поэтому, казалось, он только и ждал этих слов. Как сигнала для возвращения на круги своя. Как шлагбаума, перекрывающего ему путь дальнейшего бегства.
  - Через пять минут станция, - напомнил Виктор Павлович. - Поспеши...
  Виктор вскочил, чуть не ударившись головой о верхнюю полку, начал лихорадочно сдирать с матраса, подушки, одеяла постельное белье, складывать пожитки в спортивную сумку.
  А поезд уже пересчитывал станционные стрелки, импульсивными толчками замедлял ход.
  Проводник открыл дверь, протер тряпкой поручни. Дохнуло вечерней прохладой, хвойной свежестью окрестной тайги, от шпал станционных путей потянуло креозотом.
  Подхватив сумку, Виктор спустился по железным ступенькам вагона на перрон. Виктор Петрович вышел за ним.
  - Вокзал там, - показал он. - Бери билет на любой поезд и...
  - А вы?
  - А я уж до конечного пункта своей командировки поеду - до Хабаровска.
  - Так может... - глухо сказал Виктор, и Виктор Павлович окончательно для себя убедился в том, что и он бесповоротно признал их кровную родственную связь и теперь, по всему видно, не хочет, чтобы она, внезапно обнаружившись, снова не порвалась и не исчезла.
  - Нет, - покачал головой Виктор Павлович, - это, пожалуй, ни к чему. Ушел мой поезд. Навсегда ушел. Безвозвратно. А вот ты свой постарайся не упустить. Догонять труднее. И не всегда, как видишь, удается. - У Виктора Павловича вдруг предательски запершило в горле. Прокашлявшись, сказал: - А у тебя есть все шансы склеить твой семейный сосуд...
  "В отличие от меня", - подумалось следом Виктору Павловичу.
  Ему много чего еще хотелось сказать напоследок только что обретенному и вновь теряемому сыну, но слова в его голове толпились и путались. И нужны ли они были вообще Виктору?
  Вокзальный диктор объявил отправление. Они торопливо соединились в крепком горячем рукопожатии, впившись друг в друга прощальным взглядом. У Виктора Павловича заслезились глаза, и колючий горький комок застрял в горле. Призывно загудел локомотив. Состав дернулся и плавно двинулся с места. Руки их разъединились, и Виктор Павлович, догнав свою подножку, запрыгнул на ходу в вагон.
  Виктор некоторое время махал ему вслед. Потом повернулся и зашагал к вокзалу.
  - Прощай, сын, прощай, будь счастлив, сынок!.. - беззвучно шептал Виктор Павлович, глядя вслед удаляющемуся Виктору.
  Он вернулся в пустое купе, потерянный и опустошенный, сел на свою полку, незряче уставился туда, где еще совсем недавно сидел Виктор.
  "Надо было хотя бы обнять напоследок, - подумал он. - И адрес взять. Его, Виктора. Переписывался бы с сыном. Тем более что дедушкой скоро станет..."
  И опять одолело его сомнение, а нужны ли вообще Виктору будут его письма? И что он может сказать в них сыну после своего молчания, длиною в целую его жизнь?
  А так ли уж сильно виноват он сам в этом молчании? - подумалось с неожиданной обидой Виктору Павловичу. Не он же от Ксении сбежал, а она от него. И знать ничего не давала о родившемся сыне. И разве не она лишила его того счастливого момента, когда младенец хватает папин палец, заявляя свое безусловное право на отца?..
  И все-таки острое чувство собственной вины, возникшее в нем, как только он понял, что Виктор его сын, не отпускало Виктора Павловича. Ее конкретной сути и величины он толком не представлял, но она застряла в нем костью в горле, сбивая дыхание, вселяя безотчетный страх и тоску.
  Виктору Павловичу казалось, что Виктор был сегодня ниспослан ему свыше, как живой укор и напоминание о том, что цветение должно венчаться плодоношением. И в этом главный смысл бытия: природы ли, человека. Об этом Виктор Павлович в пору их с Ксенией любовного цветения как-то не задумывался. Она же поняла это раньше него и надеялась, что поймет вслед за нею и он, и тогда... И тогда все могло пойти по-другому. То есть так, как и должно быть в нормальном семейном союзе, который с появлением детей обретает уже иное качество. Но он не понял, не осознал...
  Он и сейчас смалодушничал - не открылся, не признался, спрятал голову в песок. Как тот младенец Виктор попытался "ухватить" его "палец", а он в испуге отпрянул и оборвал с нежданно обретенным сыном едва наметившуюся непрочную, как паутинка, ниточку родственной связи.
  Виктор Павлович достал из сумки еще одну бутылку водки. Он всегда держал заначку на всякий пожарный. Налил в пластмассовый стаканчик чуть ли не до краев и, не отрываясь, выпил. Задумался, вспоминая, как жил все эти годы.
  Как жил? Да так и жил - пустоцветом. И друзей настоящих не было - только знакомые да сослуживцы, и женщины в его холостяцкой квартире появлялись залетные и случайные, надолго не задерживаясь. Домой иной раз и возвращаться не хотелось, так одиноко и неприкаянно было. Спасала работа. Мотался по командировкам. Как специалиста его ценили, по службе он до поры до времени успешно продвигался. Через несколько лет работы уже руководил группой. Потом в Красноярске открыли новый филиал их проектного института и ему предложили там должность ГИПа (главного инженера проектов). В Новосибирске Виктора Павловича давно уже ничего не держало, и он без раздумий согласился.
  Теперь вот движется потихоньку к заслуженному отдыху. Мог бы и выше подняться, но с годами уже и работа, такая поначалу интересная и романтичная, увлекала его все меньше, и карьера. Зато все больше хотелось покоя, домашнего тепла и уюта, внимания близких. А этого, как раз, не было и в помине.
  Он старел в одиночестве и не питал никаких иллюзий относительно своего завтрашнего дня. Вспоминалось Виктору Павловичу, любившему почитать умную, хорошую книгу, попавшееся ему однажды на глаза изречение Сенеки: "Счастливей всех тот, кто без тревоги ждет завтрашнего дня". Соглашаясь с древним философом, сам он ждал завтрашнего дня с нарастающей тревогой, а в последнее время и страхом. Ибо знал, что там, на заслуженном отдыхе, ничего, кроме еще большего одиночества и пустоты, у него не будет.
  Уже и сейчас, возвращаясь с работы в свою квартиру, он испытывал жуткую подчас тоску. Она сдавливала грудь, щемила сердце, не давала уснуть. Он стал мучиться бессонницей. Чтобы ее одолеть, взял за привычку выпивать на сон грядущий водки или коньяку. Но помогало не всегда. Как и сегодня - не брала, проклятая!..
  Владимир Павлович снова потянулся к бутылке.
  "Спиваюсь..." - подумал он. Но вяло, безразлично, с какой-то предрешенностью и покорностью судьбе.
  Плеснув в рот еще полстакана водки, Виктор Павлович поднес ладонь тыльной стороной к носу и, зажмурившись, шумно втянул в себя воздух. В таком положении он просидел несколько мгновений. И вдруг услышал, как кто-то отворяет дверь его купе. Открыв глаза, Виктор Павлович повернулся на звук и увидел в дверном проеме... белую женщину.
  Она была в ослепительно белом одеянии, похожем на древнегреческий хитон. Глаза Виктора Павловича начинали затуманиваться, взор терять резкость и контрастность. Потому, наверное, и лица женщины разглядеть ему не удавалось.
  Она перешагнула порог купе, задвинула за собой дверь и с укором покачала головой:
  - Опять пьете, Виктор Павлович?!
  Он виновато опустил голову. Он не знал, что это за женщина, но уже сам ее голос действовал на него гипнотически, вызывая страх и почтительный трепет одновременно. Нечто подобное ощущал он в далекие времена школьного детства, когда за тот или иной проступок отчитывала его первая учительница.
  - Зачем только живет человек на свете? - сказала белая женщина, не известно к кому адресуясь своим вопросом. Но Виктор Павлович принял его на свой счет и еще ниже опустил голову. - И сам никто, и звать его никак, и никому не нужен, - продолжала она ледяным тоном, пробирающим до костей. - Семьи не уберег, сына осиротил. Напрасно прожитая жизнь...
  - Да, да, напрасно... - поспешно согласился Виктор Павлович, как набедокуривший школьник, который торопится покаяться и сказать сакраментальное "я больше не буду", и растерянно спросил: - Так что же мне теперь делать?
  - Подумайте...
  - Надо начать все сначала? Ну, конечно - сначала! - обрадовано воскликнул Виктор Павлович.
  - И как вы это себе представляете, если, не открывшись сыну, сожгли за собой последние мосты? - нехорошо усмехнулась белая женщина. - Да и нельзя, как вы знаете, войти в одну и ту же реку дважды. Тем более что вы всю жизнь убегали от ее истоков, а здесь, недалеко от устья, река жизни совсем иная.
  - Тогда - что же?
  - Тогда надо подвести черту под тем, что есть, - безжалостно резюмировала белая женщина и приказала: - Идите за мной!
  Отодвинув дверь купе, она вышла в коридор. Виктор Павлович послушно последовал за ней.
  Поезд раскачивался из стороны в сторону, словно шел не по рельсам, а по морю, которое начинало штормить. Виктора Павловича болтало в узком коридоре, било плечами о стены вагона. Краем глаза через распахнутую настежь дверь служебного купе Виктор Павлович увидел проводника, склонившегося над кроссвордом. Тот не обратил на него никакого внимания.
  Вслед за белой женщиной Виктор Павлович вышел в рабочий тамбур.
  - Открой! - показала она ему на входную дверь вагона.
  Все так же послушно он взялся за ручку, потянул дверь на себя. Свежий воздух ворвался в тамбур, холодной волной окатил Виктора Павловича, слегка отрезвив его.
  - Пора, - показала рукой белая женщина на темный зев дверного проема.
  Бухало в груди сердце. Ему в унисон отстукивали колеса ритм извечной дорожной песни. И под этот ритм всплыли в затуманенном мозгу Виктора Павловича услышанные недавно от Виктора непонятные строки:
  
  Пиковая дама сузит глазки -
  Жизнь пойдет, как поезд, под откос...
  
  Белая женщина смотрела на него ожидающе.
  - Ну, что же вы? Боитесь... Не бойтесь. Вы сегодня много выпили. Под таким наркозом ничего не почувствуете. Всего один шаг, - сказала она, - и... Вы будете уже в другом измерении. А здесь мгновенно забудут, как будто и не было вас никогда. Забудут, потому что в память о себе ничего не оставили и вспомнить о Вас будет нечего. Решайтесь же - ну! - возвысила она свой ледяной режущий голос.
  Виктор Павлович увидел, как прищурились до узких прорезей ее глаза, и вздрогнул: "Так вот же она - пиковая дама! Собственной персоной!"
  Виктор Павлович почти физически ощутил, как взгляд ее сузившихся глаз подталкивает его к черному проему.
  "Жизнь пойдет, как поезд под откос..." - стучало и стучало у него в висках. Всего шаг в черную пустоту - и под откос!..
  Он хотел оглянуться и не смог. Гипнотический взгляд белой женщины, обернувшейся вдруг пиковой дамой, отсекал ему путь к отступлению. Невидимая жуткая сила потащила Виктора Павловича к самому краю тамбура, за которым начиналась "черная дыра" небытия, откуда уже не было возврата. Несколько мгновений он покачивался на этой зыбкой грани, пока не услышал за спиной короткое и резкое, как толчок в спину, "давай!", и сделал шаг из тамбура...
  Насыпь была здесь высокая. Волны, снова подошедшего к ней вплотную Урюма, шурша крупным щебнем, облизывали ее бок. Выжить после падения шансов практически не оставалось. Да и выживи - места глухие, дикие...
  Говорят, в краткие предсмертные миги перед человеком проходит вся его жизнь. Возможно. Но Виктор Павлович, пока упавшее тело его не стала уродовать щебенка насыпи, успел подумать только о том, а были ли они - и сын Виктор, и белая женщина - неожиданно возникшие и так же ушедшие за грань его жизни?
  Да и была ли эта его жизнь вообще?..
  
  Проводник оторвался от кроссворда, надел форменный китель, фуражку. Поезд подъезжал к Семиозерному. Проводник вышел в рабочий тамбур, увидел распахнутую дверь. Удивился: надо же - неужели забыл после Могочи замкнуть? Вот ее, наверное, ветром и распахнуло. Внимательнее надо быть, выговорил он самому себе.
  После Семиозерного проводник замкнул входную вагонную дверь, подергал для проверки ручку. Потом прошелся по коридору вагона. Пассажиры отходили ко сну. Лишь в одном купе была открыта дверь. Проводник заглянул туда. Никого. Вспомнил: парень в Могоче вышел. А сосед его поехал дальше. Вот этого мужика сейчас и нет. Проводник оглядел застольный натюрморт с недопитой бутылкой водки в центре, удивился: надо же - так запросто оставляют на виду почти полбутылки. Осторожно выглянул из купе, поочередно глянул в оба конца коридора. Пусто. Взял бутылку, с наслаждением отхлебнул из нее чуть ли не половину содержимого, и поспешил из купе. Уже у себя в служебном проводник почувствовал, как растекается по телу водочное тепло, и удовлетворенно улыбнулся. Можно и самому часок-полтора до следующей станции вздремнуть.
  Проводник снял китель, привалившись к стене, закрыл глаза. И уже в полудреме снова вспомнил про пустое купе и исчезнувшего мужика, столь безответственно оставившего на столе недопитую водку. Поди, знакомых в соседних вагонах нашел, теперь догоняет с ними. А может, и пассажирку какую склеил, чтоб время скоротать. В пути все бывает... Сочтя свои предположения вполне резонными, проводник вскоре звучно похрапывал, вплетая звуки своей носоглотки в нескончаемую песню поезда...
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"