Говда Олег : другие произведения.

Призрак и сабля

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Хорошо, когда бабка ведьма, хуже - если ты унаследовал кое-что из ее арсенала, но пользоваться этим не обучен. А тут еще и отец, исчезнувший при неизвестных обстоятельствах, оказывается многим должен. Не только людям, и совсем не деньги... А за невесту правят такой калым, что только князю впору. Книга вышла в издательстве АСТ под названием "Призрак и сабля"
  
  
  Книгу 'Призрак и сабля' можно купить здесь:
  
  
  
  http:// http://www.labirint.ru/books/321632///
  
 
  ПРИЗРАК И САБЛЯ
  
  КНИГА ПЕРВАЯ
  из цикла 'Казацкие небылицы'
  
  
  
  Эней был юноша проворный,
  И парень - хоть куда казак!
   И. Котляревский
  
  
  
  
  
  ПРОЛОГ
  
  Среднего возраста господин, одетый в тройку тонкого английского сукна стального цвета, под наброшенным на плечи длинным плащом, и цилиндр с высокой тульей, стоял на самом краю отвесного обрыва. Небрежно опираясь обеими ладонями на набалдашник массивной трости и подавшись вперед, он с непритворным восхищением глядел вниз. Отсюда, с высоты, подвластной не каждой птице, мир выглядел яркой лубочной картинкой. Огромное расстояние надежнее самого лучшего ластика стирало грязь бытия, предоставляя взгляду ценителя редкую возможность полюбоваться великолепием недостижимого идеала. Наверняка Господь именно такой представлял себе Землю, когда начинал Акт Творения, и еще не успел создать человека. Широкие, небрежные мазки гигантской кисти. Много зелени, пятна желтизны и тонкая змейка голубого - казались живыми, благодаря скользящим теням облаков, порождающих изумительную, неповторимую игру солнечного света.
  Господин в серой тройке оторвал взгляд от величественной картины и недовольно оглянулся. На ровной, будто срезанной ножом, вершине скалы кроме него, по-прежнему никого не было. Даже довольно сильный ветер, обычный для таких высот, словно опасался прикоснуться к нему, обходя стороной и срывая злость от унижения на безвинном утесе. Время от времени выискивая плохо слежавшиеся камни и с грохотом сбрасывая их с кручи. И только в нескольких метрах внизу, на крохотной терраске, пронзительно вскрикивала самка сапсана, взволновано топорща перья. Соколиха чувствовала присутствие чужака рядом с гнездом, но никого не видела. Это беспокоило птицу, и если б не пара уже оперившихся и готовых подняться на крыло, но еще не пробовавших взлететь птенцов, она давно б унеслась прочь от неведомой, но инстинктивно ощущаемой опасности.
  - Прошу прощения за опоздание, Повелитель...
  Господин величественно развернулся и уставился на согнутую в почтительном поклоне тощую фигуру, в обычной крестьянской одежде. Единственной яркой и нехарактерной деталью ее был пестрый цыганский пояс, - кожаный, расшитый красной нитью и украшенный множеством посверкивающих медных блях.
  - Можешь не извиняться, - небрежно обронил, едва заметным кивком отвечая на глубокий поклон. - Я недурно провел время, любуясь окрестностями. Но впредь не стоит так рисковать, Босоркун. У меня не часто бывают приступы меланхолии и благодушия.
  - Еще раз прошу меня простить, Повелитель. Слишком хлопотливое дело вы мне поручили. Я уж совсем с ног сбился, выискивая хоть какой-нибудь след. Этот, трижды проклятый казак, как сквозь землю провалился.
  - Не стоит бездумно повторять чужой вздор, - насмешливо хмыкнул господин. - Даже в виде присказки, нареченной другими глупцами народной мудростью. Если бы разыскиваемый тобой человек каким-то чудом смог совершить означенное деяние, то зачем вообще были бы нужны поиски? Провалившись сквозь землю - он непременно попал бы прямиком к нам.
  - Вы совершенно правы, Повелитель. Извините, ляпнул, не подумавши... Но, помимо оговорки, остальное - истинная правда. Ума не приложу, с чего начинать.
  - Странно, Босоркун, что проведя столько времени среди людей, ты так и не научился их понимать. Любого человека можно найти и заставить делать все что угодно, действуя через семью. Через близких ему людей... Как думаешь, почему я вызвал тебя именно сюда?
  - Желание господина закон. Мне и в голову не пришло: задуматься над этим, - опять поклонился тощий.
  - Похоже, привычка размышлять совершенно чужда тебе, Босоркун. А напрасно. Из-за дурной головы и ногам нет роздыху, верно?
  - Вам виднее, Повелитель.
  - Вот именно... А теперь и ты можешь посмотреть, - он ткнул пальцем куда-то вдаль. - Взгляни. Что видишь?
  Босоркун даже мысленно не пытаясь возмутиться (мысли и чувства Повелитель воспринимал даже лучше слов), послушно повернулся в указанном направлении. И тотчас непроизвольно охнул.
  - Вы думаете?..
  Вместо ответа тот только взглянул на тощего. Но взглянул так, что Босоркун втянул голову в плечи и ссутулился еще больше.
  - Простите, Повелитель. Я - оговорился.
  - И этот еще из самых толковых, - сумрачно проворчал господин в плаще. - А теперь смотри сюда! - указующий перст опустился вниз, как бы упираясь в носки лакированных штиблет. - Глянь, как запылились.
  Тощий тут же упал на колени, собираясь вытереть обувь Повелителя рукавом свитки.
  - Оставь! - повысил голос тот. - Ты прекрасно знаешь, какая тряпка для этого мне нужна. И не вздумай потратить на ее поиски еще один год. Если через месяц у меня все еще будет грязная обувь, обещаю: ты вылижешь ее языком. Но не эти мягкие туфли, Босоркун. Даже не надейся! Для нерадивых слуг у меня имеется отличная пара сапог из акульей кожи.
  Босоркун судорожно сглотнул, уже чувствуя во рту привкус собственной крови.
  - Я все, что...
  - Не надо пустых обещаний, - оборвал его Повелитель. - Просто, сделай то, о чем я прошу...
  Закончив разговор, господин в серой тройке взмахнул полами плаща и шагнул вперед, мгновенно становясь сгустком мрака и сливаясь с тенью, отбрасываемой скалой. Растворяясь в ней и исчезая.
  Тощий быстро подошел к краю обрыва, тщетно пытаясь проследить за своим господином. Но вместо этого его взгляд наткнулся на соколиное гнездо, - и на изможденном, болезненном лице незадачливого слуги появилась подленькая ухмылка. Но и тут ему не было удачи. В то же самое мгновение, когда пыхтя од натуги, Босоркун подкатил к обрыву тяжелый валун, обеспокоенная соколиха, сильным взмахом крыльев, решительно вытолкнула птенцов наружу и ринулась следом.
  Огромный камень, с грохотом рухнувший вниз, раздавил только опустевшее гнездо черного сокола.
  
  
  
  Глава первая
  
  - Дана! Дана! Шиди риди, Дана!* (*Мать-вода! Мать-вода! Наполни реку, Мать-вода!)
  Вокруг догорающего костра, разложенного в излучине неторопливой Волчанки, полторы дюжины молодых поселянок кружились в хороводе, охрипшими от усталости голосами, громко восхваляя Богиню Вод. И хоть вся их одежда состояла только из венков и исподних рубашек, а огонь едва теплился, - пропитанная потом ткань плотно льнула к разгоряченным телам. Ритуальный хоровод завели сразу, как над водой сгустились сумерки, - и вот уже который час, казалось, не найдется в мире силы, способной остановить охватившее танцовщиц безумие. До тех пор, пока девушки сами замертво не рухнут на утоптанный песок.
  Они уже едва держались на заплетающихся ногах, когда к кострищу вышло около дюжины парней, с охапками хвороста в руках. Даже не пытаясь разорвать шальную вереницу, они метнули сухие ветки на дотлевающие угли прямо через головы, совершенно ни на что не обращающих внимания, девушек.
  Изголодавшийся огонь возликовал и, утробно рыча от нетерпения, жадно набросился на обильную пищу, гулко взметнув опаляющие языки к ночному небу. Словно попытался слизнуть с него снулые, блеклые звезды. В благодарность за щедрое подношение, услужливо обнажая стройные фигурки.
  Жар от ярко полыхнувшего костра сделался до такой степени невыносимым, что плотное кольцо дрогнуло и едва не распалось. Поддерживающие друг дружку под локотки, и лишь благодаря этому все еще остающиеся на ногах, девушки очнулись. Хохоча и повизгивая - в притворном испуге - они прянули от обжигающего пламени, в последний миг сумев сохранить целостность круга, ухватившись за руки. Но, теперь колдовской хоровод потерял кольчужную прочность, превращаясь в ажурное кружево, - сродни узору, украшающему подолы и вырезы праздничных сорочек.
  Похоже, парни дожидались именно этого мига. Как хищный ястреб бросается на зазевавшегося в поле зайца, они дружно метнулись к ослабевшему хороводу, выхватывая из живого круга заветную добычу...
  И подобно тому же зайчишке, который, заметив опасность, с писком валится на спину и начинает изо всех сил молотить воздух задними лапами, - утаскиваемые вглубь леса, девушки истошно визжали и усердно отбрыкивались. Но, по мере узнавания похитителей, заполошный ор стихал... В деревне, где всё и про всех ведомо каждому жителю, а личные симпатии складываются хоть и медленно, но - раз и навсегда, никто не посмеет похитить чужую невесту. За подобное безобразие наглеца и охальника всем миром отдубасят так, что мало не покажется. Хорошо, если не искалечат или совсем не прибьют, под горячую руку! А вот со своей милкой пошалить - лучше времени и не придумаешь... Спокон веков, в безумную ночь, накануне праздника Иоанна Купалы, от дурманящего запаха цветущего папоротника, даже у самой неуступчивой девицы выветриваются из головы отеческие запреты и матушкины напутствия...
  И вскоре на речном берегу и, спускающейся к нему, опушке воцарилась былая тишина, изредка нарушаемая негромким потрескиванием, догорающего в огне, хвороста.
  
  * * *
  
  Схватив в охапку, пронзительно взвизгнувшую, Ребекку и нашептывая на ухо любимой ту милую и успокоительную бессмыслицу, которую обычно плетут парни, стараясь усыпить бдительность подружки, Тарас Куница бегом бросился к лесу. И поставил заветную добычу на землю, только укрывшись от чужих глаз под сенью дубравы. И, даже не переведя дыхания, жадно впился в покорно подставленные губы горячим поцелуем - пытаясь хоть на мгновение заглушить, разгорающийся в теле, любовный жар. И напрасно, - вдохнув чистое и сладкое дыхание любимой, он только еще больше раззадорился. Аж судорогой прохватило.
  Узнав похитителя, Ребекка и не думала артачиться, а принялась отвечать на поцелуи и вольные нежности Тараса со страстью ничуть не меньшей. Миг или вечность они наслаждались желанной близостью, уже почти задыхаясь, но не в состоянии прервать сладкие лобзания.
  Шатко, валко, но дело шло к свадьбе, и они могли позволить себе гораздо больше вольностей, нежели просто влюбленные. И все же, когда обжигающие ладони Тараса заскользили вверх по ее бедрам, увлекая за собой подол рубахи, Ребекка, в последние мгновение, вспомнила, что отец еще не дал согласия на брак.
  Девушка ловко извернулась, угрем скользнула вниз, освобождаясь из объятий, и, оставив при этом в руках парня свою единственную одежду, проворно кинулась наутек. Ослушаться отца, Ребекка ни за что б не осмелилась, а до того момента, когда ее тело могло отринуть доводы разума и покориться желанию, оставалось совсем чуть-чуть. Один махонький шажок, после которого остается склонить голову под свадебный венец, либо - сунуть в петлю...
  Если бы Ребекка побежала обратно на берег, к праздничному костру, Тарас, скорее всего, не стал бы ее преследовать, а бросился б остужать пыл в прохладные воды Волчанки. В конце концов, не он первый, и не он последний, кому отказали в любовных утехах на Иванову ночь. К тому же, свадьба и в самом деле, не за горами. Но из-за того, что девушка кинулась вглубь чащи, это бегство было воспринято Куницей, как озорство и затейливое продолжение забавы. Поэтому, чуть замешкавшись от неожиданности, он улыбнулся и бросился догонять проказницу. Ориентируясь на силуэт девушки, смутно белеющий среди темных древесных стволов.
  Бегать по ночному лесу, даже исхоженному сотни раз вдоль и поперек, опасное занятие. Легко можно оступиться, зацепиться за незамеченный корень, а то и напороться на острый сук. Убиться, возможно, и не убьешься, а вот крепко ушибиться или окриветь - это запросто.
  Пару раз громко окликнув любимую, но видя, что девушка и не думает сбавлять шага, Тарас чертыхнулся и остановился. Тем более что подлесок с каждым шагом становился все гуще. Словно и не ходили сюда за хворостом. А мгновение спустя, Ребекка окончательно пропала из виду.
  - Вот дура, девка! - ругнулся незлобиво парень, недоуменно пожимая плечами. - Разве ж я совсем без понимания? Не хочешь - так и ладно. И пусть... Я же не настаивал... В другой раз слаще будет. По лесу, зачем сломя голову носиться?.. Ночью-то? Эх, хоть бы беды, какой не приключилось...
  - Э-ге-ге-гей! - заорал вслед, что было мочи. - Ривка! Вернись! Клянусь, не трону! Покалечишься, дуреха!..
  Куница немного повременил, чутко прислушиваясь к ночным звукам, но ответа не дождался. Лес, словно вымер. Или - затаился. Только ветер размеренно шумел листвой в верховье. Да тонко пискнула, где-то неподалеку, злосчастная мышь, попав в когти ночного хищника.
  Отдышавшись и осмотревшись вокруг, Тарас понял, что за время глупой погони, он углубился в чащу гораздо дальше, чем думал. Во всяком случае, как не приглядывался Куница, а не узнавал этой части леса. Странно, ведь слишком уж далеко от деревни за такой короткий срок отбежать нельзя, а вокруг все совершенно незнакомое, чужое. И это ему - сызмальства приученному к охоте?
  Куница потер вспотевший лоб и обрадовался, что никто не видит, как маково заполыхали уши. Ведь только теперь он запоздало вспомнил то, о чем старики из года в год настойчиво предупреждают молодежь:
  - Берегитесь лешего! В лесу не прячьтесь! Помните: нет ничего слаще в Иванову ночь для расшалившейся нежити, как заплутать, заманить в непроходимую чащобу живую христианскую душу.
  Предупреждают - это верно. Только, кто бы прислушивался к их постоянным поучениям и ворчанию?
  Как и прочие парни из его деревни, Тарас был уверен, что докучливые старики, сами, в молодости, ни на какие запреты внимания не обращали. И только, как немочь скрутила телеса, принялись поучать других. Делиться, значит, нажитым опытом. Вот только откуда он у них взялся, если такими умными и послушными были? М-да, все мы, задним умом крепки.
  Зато теперь, когда Куница окончательно понял, что заблудился, он стал еще громче звать Ребекку. Ведь, если даже ему - крепкому, привычному к лесу парню, одетому, обутому и при сабле сделалось не по себе, то что должна почувствовать девушка, когда схлынет шал, и она опомниться, бог весть где? Обнаженная и босая... Но взбалмошная девица упрямо не отзывалась.
  Не на шутку встревожась, Тарас снял с перевязи саблю и, не вытаскивая клинок из ножен, стал раздвигать ею нависающие ветки, вдруг принявшиеся цепляться за рукава и штанины, словно кусты ежевики или терна.
  Торопливо направляясь в ту сторону, где в последний раз мелькнул бледный силуэт, Куница время от времени окликал Ребекку во весь голос, но - безуспешно. Девушка, словно сквозь землю провалилась.
  И только когда, потерявший всякую надежду на успешное завершение поисков, Тарас решил поворотить обратно, пока и сам окончательно не заблудился, издалека послышался слабый оклик, усиленный непривычным для чащобы эхом:
  - Сюда... сюда... сюда... Я - здесь... я - здесь... я - здесь...
  - Ривка! - обрадовано заорав на весь лес, Куница ускорил шаг и вскоре очутился на довольно просторной полянке. - Держись. Ты где? Я - рядом! Я иду к тебе!
  - Сюда... сюда... сюда. Здесь... здесь... здесь...
  Голос хоть очень слабый и чересчур тихий, был явно девичьим и казался вполне знакомым, если один шепот вообще отличим от другого, но что-то насторожило Куницу, и он остановился.
  - Ребекка, это ты? - переспросил громко, пытаясь хоть что-то разглядеть в густой тьме, как нарочно еще больше сгустившейся из-за наползших на луну облаков. - Отзовись! Я тебя не вижу!
  - Я... я... я... - чуть громче донеслось в ответ с противоположной стороны поляны, где между двух огромных буков и в самом деле, смутно белело нечто, схожее очертаниями с человеком. Похожее, да не совсем. К тому же, было как-то странно: отчего это Ребекка Тараса к себе подзывает, а сама ни одного шагу навстречу не ступит? Никак не сочетается такое поведение с испугом. Если б она упала и в беспамятстве лежала на земле - тогда другое дело, но нет же, вон - стоит, рукой зазывно машет. И по имени - ни разу не окликнула!
  - Сюда... сюда... сюда... - тонко и жалобно манил девичий голос, не меняя интонации, а странное лесное эхо тут же подхватывало и услужливо повторяло каждое произнесенное слово. - Иди ко мне... иди ко мне... иди ко мне...
  - Нашли дурня, оборотни треклятые! - убеждаясь в правоте своих подозрений, Куница сплюнул наземь, перекрестился и потребовал. - Либо ты сейчас же назовешь свое имя, либо я ухожу!
  Он вовремя вспомнив то, что известно каждому дитяти: нежить - никогда и ни под какой личиной, не сможет обозваться христианским именем. Тут же полыхнет огнем и сгорит на пепел. Самый верный способ убедится, кто пред тобой. Лучше свяченой воды действует.
  Но, как только произнес Куница эти слова, лес вокруг него как-то странно заколотился, загудел, зашуршал и разразился диким хохотом. А спустя мгновение, что-то огромное, страшное, заметное только из-за того, что оказалось еще чернее самой непроглядной тьмы, шагнуло к нему из чащи, гоня впереди себя волну дикого, липкого ужаса.
  - Не приближайся ко мне, нечистая сила! Зарублю! - заполошно вскричал парень и крест-накрест взмахнул саблей, в мгновение ока обнажив клинок.
  От ощущения в руке оружия сразу полегчало. Но даже, несмотря на то, что парализующий силы и волю, ужас исчез, неприятный холодок уже успел больно цапнуть за сердце, заставляя его заколотиться в груди громче и быстрее. Такое чувство, словно уткнулся лицом в плотную и невидимую паутину, гигантского паука. Не столько страшно, хотя из-за неожиданности, не без этого, - но больше всего неприятно и противно.
  - У-у-у! - насмешливо завыла ночная тьма, а в кронах деревьев кто-то тяжело заворочался, роняя на голову Тарасу гнилую труху и мелкие сухие ветки. Потом - совсем рядом упало и разбилось старое, протухшее яйцо. Завоняло так, что даже в носу засвербело.
  - Ах, вот вы как?! - разозлился Куница, - Шутки со мной шутить вздумали? Ну, так я вам, для начала, пару молитв прочитаю. Слушайте!
  Тарас размашисто перекрестился и начал:
  - Отче наш! Иже еси на небеси, да святится имя Твое, да сбудется воля Твоя! Да придет царствие Твое, яко на небесах, тако и на земле. Хлеб наш насущный дай же нам днесь и оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас в искушение, но избави от...
  Тяжелая сосновая шишка ударила Куницу в плечо. Бросок был так себе, словно ребенок баловался. Но тут же, прилетела вторая - в спину, а чуть погодя - невидимый супротивник залепил еще одной шишкой Тарасу прямо в лоб.
  - А, чтоб тебе!
  Парень охнул, шагнул назад, зацепился за услужливо подставленный корень и со всего маху хлопнулся задницей наземь. Унизительно и обидно.
  - Значит, Божьего слова вы не убоитесь, вражья сила? - закипая от злости и унижения, угрожающе поинтересовался Куница. - Ну, хорошо... Поговорим с вами по-другому!
  Он спрятал клинок в ножны, а вместо оружия неторопливо достал из-за пояса кисет с огнивом.
  - А как насчет очистительного пламени? Вот я сейчас сложу костер из хвороста, да выжгу все ваше бесовское гнездо, к такой-то матери, нежить лохматая! - при этом парень сунул в рот мундштук курительной трубки и демонстративно несколько раз клацнул огнивом.
  Понятное дело, что ничего сжигать Тарас не собирался, - лесной пожар самое страшное бедствие, которое только может случиться, для всех жителей окрест. Сама Михайловка за рекой и лугами - ее огонь не заденет, с тем расчетом и строилась, - тут беды не будет. Но, и зверье подальше уйдет, и ни орехов, ни грибов-ягод этой осенью на пожарище заготовить не удастся. А ведь, в неурожайный год, не сыскать людям лучшего подспорья, чем лесные дары. И свой стол наполнить, и скотину подкормить. Да только нежити об этом откуда знать? Так почему не постращать ее немного, коли ничего другого треклятая не опасается?
  - Стой, казак, погоди... - негромко прошелестел кряжистый и сплетенный из одних узлов старый граб, на ствол которого, до сей минуты, столь беспечно опирался спиной Тарас. Или, может, парню только так показалось, - но вскочил Куница на ноги и отпрыгнул с завидным проворством.
  - Да, не ершись ты, мил человек! - густым басом отозвалась сгустившаяся темень на противоположной стороне поляны. - Или не знаешь, что в Иванову ночь - каждому шалить позволено? И нет в том нарушения древнего Уговора. Вот если б тебе, случаем, детишки, баловства ради, камешком в спину попали, ты б и на них с саблей бросился?
  - Так ведь то дети... - неохотно проворчал Куница, догадываясь, к чему лесной хозяин клонит.
  - А мои лесовички, да боровички, если сравнивать прожитые ими годы с возрастом всего леса, - и того моложе будут. Играются себе, баловники, веселятся по случаю праздника... Шутки шутят... А ты - сразу огнем грозишься. Нехорошо...
  - Ничего себе развлечения!.. - возмутился Тарас, но уже больше для порядку, нежели со злости. - Заплутали, закрутили. Шишкой в лоб дали... это ладно, пойму... А девушку куда подевали? Почему она на мой зов не откликается? Не приведи, Господь, если по вашей вине с Ребеккой какая беда случиться! Вот те крест, лесной хозяин - широко перекрестился Куница. - Клянусь, все вокруг дотла выжгу... И уж поверь моему слову - по-настоящему, не в шутку!
  - Какую девушку? - словно удивилась тьма. - А-а... Ты о той вертихвостке, за которой в лес погнался? Хе-хе... Успокойся, казак. Это всего лишь наваждение. Как только живая девица из твоих объятий выскользнула, мои шутники морок и напустили. Извини, паря, но ты не за своей милкой погнался, - одну из летавиц ловил. А девушка твоя давно на берегу сидит. У костра греется и недоумевает: куда жених запропастился? Да только зачем она тебе, казак? Взгляни - разве мои дочери не пригожее?
  И в тот же миг лесная поляна озарилась, невесть как пробившимся сквозь тяжелые облака, лунным светом. А в нем запорхали, исполняя затейливый танец, десятки стройных тел, укутанных лишь в символические, то ли прозрачные, то ли - призрачные одежды. Все плясуньи оказались столь прекрасны, что Тарас непроизвольно залюбовался их завораживающей красотой и грациозностью движений. А длинные, стройные ножки молоденьких девушек, обутые в красные сапожки, буквально пленили взгляд парня.
  Куница и не заметил, как шагнул на колдовскую поляну.
  - К слову сказать, - вкрадчиво промолвил лесной хозяин, словно подмигивая Тарасу. - Все они: и крылатые вилы, и лесные летавицы гораздо падки на баловство. Не то что ваши - человеческие недотроги. Веселись, казак, сколько сил хватит. И не бойся отказа - все твои.
  - Иди ко мне... иди ко мне... иди ко мне... - наперегонки зазывали проказницы парня, окончательно растерявшего былую агрессивность. Красотки весело смеялись и протягивали к нему изящные руки. Летавицы хотя и прервали воздушный танец, но от избытка бурлящих эмоций не могли устоять на месте, и - то одна, то другая, начинали вертеться юлой, высоко подпрыгивая и взлетая над поляной. При этом изящные красные сапожки были единственной деталью из всей одежды, которая не исчезала под пристальным взглядом парня. - Ты же наш... Наш!.. Мы чувствуем! Иди к нам... Мы ждем тебя... Мы любим тебя!..
  Куница уже подошел так близко, что оставалось сделать всего лишь единственный шаг и протянуть руки, чтобы притронуться к одной из лесных красоток. Но, на его счастье, все они были настолько соблазнительны и прекрасны, что Тарас остановился в нерешительности, не зная, на которой остановить выбор.
  - Чудо, как хороши, чертовки... - пробормотал в растерянности. - Аж глаза разбегаются...
  - Он не может выбрать... Он не может выбрать, - оживленно защебетали шалуньи и стали наперебой советовать совершенно оторопевшему парню. - А ты закрой глаза... Закрой глаза... Твоя милка тебя сама найдет!.. Доверься судьбе! Покорись ее воле...
  Зачарованный красотой прелестниц, Куница готов был с радостью выполнить любое их пожелание. Вот только стараясь исполнить все наилучшим способом, он не только крепко зажмурился, но еще и попробовал прикрыть глаза ладонями. И... неуклюже ткнул себя в нос, зажатым в кулаке, кисетом с табаком. Ядреный аромат курительной смеси засвербел в ноздрях столь нестерпимо, что Куница не удержался и громко чихнул.
  Именно это, казалось бы, столь житейское и совершенно безобидное действие привело к колоссальнейшим последствиям. Сравнимым, по своей разрушительной мощи, с ураганом или бураном.
  Еще даже эхо, вызванное оглушительным чихом, не утихло, как всю стайку соблазнительниц с волшебной поляны, словно неистовой бурей смело.
  - Апчхи! - парень чихнул во второй раз...
  И, - несмотря на полуночное время и укрывшуюся за облаками луну, - в лесу посветлело, вполне достаточно для того, чтобы отличить одно дерево от другого и даже попытаться рассмотреть отдельные крупные ветки.
  Тарас глубоко вдохнул и чихнул в третий раз - окончательно приходя в себя.
  - А вот хрен вам, с редькой вместе... - пробормотал, хмуро супя брови и спешно набивая трубку. - Не зря говорят старики, что никогда человеку с нежитью по-хорошему не договориться. Вы, бестии, коль не испугом, так соблазном верх над людьми взять норовите. И ведь я едва на ваши уловки не попался... Слава, Богу, самосад выручил. Хоть и бесовское зелье, а управилось с вами лучше молитвы... Ну, ничего, в другой раз не буду таким доверчивым... Больше, вам меня на мякине не провести... Ученый!
  
  * * *
  
  Раскурив трубку и жадно вдохнув сладковато-горький дымок из душистого самосаду, мгновенно снявший с глаз полуду наваждения, Куница заприметил на том самом месте, где прежде сгущалась говорящая тьма, слабое мерцание - словно пламя свечи. Настолько квелое, что его можно было принять за обычного светлячка, усевшегося на высокий стебель травы. Если бы не странный красноватый отблеск огонька. А всем известно, что светлячки излучают только белый свет.
  Опасливо покосившись на притаившуюся между деревьями зловещую черноту, скрывающую в себе обиженного лесного хозяина, парень, влекомый любопытством, стал шаг за шагом приближаться к неясному свечению. При этом усердно пыхая, во все стороны, клубами табачного дыма и грозно тыкая впереди себя острием сабли. Но, необъяснимый огонек не сбегал и не нападал. Только разгорался с каждым шагом все ярче и ярче.
  Тем временем неподвижная ночная тьма, сгустившаяся еще больше от этого возрастающего сияния, расступилась, словно кто раздвинул плотные занавески на окне, и оттуда, сбоку, к Тарасу шагнул здоровенный, в полтора обычных роста, страхолюдный мужик. Весь всклокоченный, лохматый, закутанный в обтрепанные звериные шкуры, - небрежно поигрывая увесистой, сучковатой дубиной.
  - А ну, не тронь мой цветок! - прорычал угрожающе лешак, останавливаясь в нескольких шагах от юноши и опираясь на свое оружие, словно на обыкновенный дорожный посох. - Кому говорю - осади назад, паря! Не про твою честь папоротник посажен!
  Вообще-то и без подсказки лешего, Тарас уже сообразил, что видит перед собой не что иное, как волшебный цвет папоротника. Диво дивное, существующее только в бабушкиных сказках! Цветок, по преданию, распускающийся на несколько минут, один раз в году, аккурат в полночь на праздник Ивана Купалы. Сулящий человеку, нашедшему его, немыслимое богатство. Так как может указать на захороненный в земле клад...
  В эдакую удачу было столь сложно поверить, что Тарас даже перекрестился. А потом, чтоб уж совсем наверняка, еще и двойной кукиш призрачному огоньку продемонстрировал. Но цветок не развеялся, на манер предыдущего морока. Кстати - как и, свирепо скалящий медвежьи клыки, лешак. Который опять угрожающе занес над головой свою дубину и шагнул вперед, решительно настроенный защитить колдовской цвет от посягательств человека. И немного нашлось бы смельчаков, способных устоять перед его устрашающим обликом и не бросится наутек.
  Тарасу тоже сделалось не по себе. Все ж, несмотря на отеческую выучку, до сих пор, сразиться с настоящим врагом не на жизнь, а на смерть - запорожскому новику не приходилось. Тем более с нежитью! Но, отступать и трусить было не заведено в роду Куниц. И уж тем более - когда на кону такой приз! Ведь после гибели отца, нужда заела хуже вшей...
  - Но, но! - прикрикнул сурово парень, опять хватаясь за эфес сабли. - Не балуй, нежить лесная! А то - хуже будет!
  - Го-го-го, - засмеялся лохматый лесовик, словно филин в дупле заухал. - Кого ты своей железкой пугаешь, человеческий заморыш? Да я тебя, сейчас, как комара прихлопну. На одну ладонь положу, другой накрою, - и мокрого следа не останется...
  - Не так быстро, чучело замшелое... - потащил парень булатную сталь из ножен. - Видишь, какая у меня сабелька особенная? По долу молитва вытравлена! Как раз, чтоб всякую нечисть сподручнее убивать было! Ну-ка, посторонись, идолище поганое, а то искрошу в щепу!
  - Это да... Похоже, твоя взяла, казак... Знатное оружие, - с одного взгляда оценил заговоренный клинок лесной хозяин и со вздохом опустил дубину. - Дорогого стоит... Небось целую пригоршню золота отвалил?
  - Не покупная она... Наследство... - объяснил с гордостью и грустью в голосе Куница. - Сабля, люлька, да седло... Отец мой в бою погиб, а эти вещи - все, что его товарищи домой привезли... Потому и сберег до сего дня, хоть как ни прижимала нужда. Ну, да ничего, теперь-то мы с бабулей - по-людски заживем. Если предания не брешут, цветок папоротника на зарытый в земле клад указать может? Да, нежить лохматая? Верно, говорю?
  - Того не ведаю, - равнодушно пожал здоровенными плечищами леший. - Мне, как ты сам понимаешь, в лесу, все ваши людские цацки, совершенно без надобности. Но, все же, лучше б ты его не трогал, парень. Право слово... Добром прошу. А коли и в самом деле так нужда присела - заходи в гости, как-нибудь в другой раз. Обсудим... Сослужишь кой-какую службу лесу, а я - оплачу труды достойно. Для человеческих рук и ума завсегда работенка найдется.
  И было в его голосе столько непритворной грусти, что парень, уже потянувшийся к заветному огоньку, даже руку отдернул и отступил назад.
  - Да что тебе, цветов в лесу мало? - произнес Тарас слегка удивленно. - Одним больше, одним меньше. Сам же сказал: вам сокровище без надобности. А мне - хозяйство из нужды поднимать надо. Совсем уже захирело...
  Куница подумал немного и прибавил, будто именно эта причина могла все объяснить наилучшим образом.
  - Я жениться хочу, понимаешь, леший?.. А Ицхак лучше собственными руками убьет Ривку, нежели выдаст родную дочь замуж за такого бедняка, как я... Вот, разбогатею - тогда другое дело. Сразу завидным женихом заделаюсь. Так что, извини, лесной хозяин, но никак я не могу от своего счастья отступиться. Особенно теперь, коль уж мне такой случай подвернулся. Кто знает, выдастся ли в другой раз? Батька сказывал: судьба ветрена, как... Тем более, сами виноваты! - Тарас обрадовался вовремя пришедшей мысли. - Я к вам в гости не напрашивался... А что до твоего предложения, то умные люди учили - с нежитью не заключать никаких уговоров. Себе дороже встанет!
  - Да, нескладно вышло, - шумно почесал густые заросли мха на лице леший. - Кто ж мог знать, что ты с любовным наваждением сумеешь справиться? Красные сапожки летавиц не одному голову заморочили. Попадались мужчины и постарше тебя, и покрепче духом. А ты - вона, устоял. Впредь нам наука будет - с влюбленными не связываться.
  - Тем более, награду заслужил, - усмехнулся Тарас, делая еще один шаг вперед - ближе к цветку.
  - Постой, казак, послушай, чего скажу... - вновь остановил его настырный лешак. - Что ж вы люди за племя такое? Где не поселитесь, обязательно все загадить норовите... Лес - рубите и жжете, почем зря, будто сухого хворосту вокруг мало... Реку и ту - плотинами да сетями перегородить норовите... И все, как один - дармового счастья ищете. А ведь, не нами - вашими же священнослужителями придумано, что каждому воздастся по деяниям его. Разве не так?
  - Слишком мудрены для меня твои слова, лесной хозяин, - досадливо проворчал вместо ответа Куница. - Может и есть в них какой-то высший смысл, да только ведь неспроста ты мне зубы заговариваешь, а? Думаешь: увлекусь беседой и забуду, что цветок папоротника в срок сорвать надо, - пока он не закрылся? А полночь вот-вот настанет. О-хо-хо... Опять хитришь со мной, нежить лесная, обмануть пытаешься, а еще - о правде и справедливости рассуждаешь. Негоже так... Нет в том чести!
  - Но и бесчестья для меня тоже нет, - мрачно пробормотал леший, недовольный тем, что и эта его хитрость не удалась. - Ты, парень, лишь о собственной выгоде, да о богатстве печешься, а я пытаюсь - от твоей алчности сказочную красоту спасти. Ведь без Иванового зелья здешние места совсем захиреют. Всю свою волшебную силу утратят... И придется моим дочерям на новые места перебираться.
  - Лес большой...
  - И что с того? Можно подумать, если б у тебя было несколько домов, то ты бы не стал возражать, когда лихие люди захотели бы один из них обрушить?
  - Понять я тебя, леший, могу, - кивнул рассудительно Куница, - и совсем не осуждаю за угрозы и обман. Но, вам - нежити лесной, о хлебе насущном заботы не имеющей - легко о дивной красоте рассуждать. А мне - бабушку старенькую кормить надобно. Да и о своей будущей семье, о наследниках рода Куниц, позаботиться не грех. И насчет домов ты тоже верно подметил - было б у меня их несколько - глядишь, иной разговор бы вышел. Но - у меня одна хата, да и та вскорости развалится. Так-то... Эх, да чего там языком зря молоть, тут нам с тобой друг дружку вовек не понять. Сказано ведь: каждому свое, а гусь свинье не товарищ... - и парень решительно потянулся к цветку, особенно ярко полыхнувшему в это мгновение.
  - В последний раз предупреждаю, неразумный ты человечишка... - грустно промолвил леший. - Одумайся, пока не поздно.
  Огромный страховидный мужик неожиданно, прямо на глазах Тараса, превратился в махонького седого, длиннобородого старичка, и голос его теперь звучал не угрожающе, а просительно.
  - Не тронь цветочек аленький... А то, прежде чем новое счастье найдешь, все - что теперь имеешь - потерять можешь...
  - Да нечего мне терять, дедуля, - беспечно отмахнулся парень. - Я ж говорил уже: после отца лишь седло да сабля остались. А хата наша так обветшала, что вскоре от дождей да ветров сама расползется, если я денег на ремонт не раздобуду. И то - новое подворье сложить - наверняка дешевле встанет. Так что, не обессудь и не прогневись, лесной хозяин - но, иначе поступить я никак не могу... У каждого из нас своя правда, и только Создателю дано судить по справедливости - чей тут резон и кому какой ответ держать...
  С этими словами Тарас цепко ухватился, дрожащими от возбуждения и нетерпения, пальцами за тонкий папоротник, чуть пониже алого мерцания, и резко потянул его к себе.
  Огненный цветок снялся со стебелька так легко, словно и не рос на нем, а - как бабочка, присел отдохнуть на мгновение. Раз - и вот он уже сияет в руке человека.
  - А-агх... - тихонько и жалобно застонали вокруг поляны десятки разных голосов. - Беда... беда... Горе... горе...
  И столько скорби было в этих звуках, что впервые, за все время разговора с лешим, Куница усомнился в праве людей поступать так, как им вздумается. Даже непреодолимое желание возвратить цветок возникло, но - уже в следующее мгновение резкий, ледяной порыв ветра с такой силой дыхнул в лицо парню, что он от неожиданности зажмурился и совершено по-детски вобрал голову в плечи, на мгновение позабыв не только об оружии, но и об охраняющей молитве.
  Лес вопил и скулил так, словно с кого-то живьем сдирали кожу, - порой срываясь на дикий, совершенно безумный хохот. Но с каждым последующим ударом сердца вся эта вакханалия скорби и ужаса становилась все тише и тише... То ли плакальщицы постепенно удалялись, то ли силы их были совсем на исходе. А еще спустя какое-то время Тарас почувствовал, что остался совершенно один.
  Собравшись с силами, Куница открыл глаза, и с изумлением увидел, что стоит на опушке леса, неподалеку от давно угасшего праздничного костра, и в руке у него едва теплиться крошечная алая звездочка. А на противоположном берегу реки, прямо за облепившими взгорок деревенскими хатами и избами, занимается рассвет. Вот только выкатывается солнце отчего-то совсем недоброе, угрюмо-багряное, зловещее. Словно зарево над огромным пожарищем...
  И хотя полуголая, оживленно галдящая толпа односельчан, спешащих окунуться в речку одновременно с первыми лучами просыпающегося светила, кроме скудости в одежде, ничем не напоминала погорельцев, - вид бегущих людей, отозвался в сердце парня такой острой болью, что Куница охнул и ухватился рукой за грудь. А вслед за этим - на его плечи непосильным бременем навалилось предчувствие неотвратимой и скорой беды.
  
  
  
  Глава вторая
  
  Выбирая место для будущего жилья, бывший донской казак Тимофей думал больше о безопасности, нежели об удобствах проживания и прочем саде-огороде. Поэтому и взгромоздил хату на самый высокий пригорок, который только можно было сыскать во всей округе. Вот и скрипел непрерывно и жалостно, терзаемый всеми ветрами, непривычный для здешних мест, бронзовый флюгер в виде стрелы, над островерхой крышей Куниц. Завидуя при этом глинобитным стенам, сумевшим спрятаться от стихии за густыми ветвями разлогих яблонь да вишен. И каждый раз, взбираясь крутой тропинкой наверх, неважно, с пустыми руками или тяжелой поклажей, Тарас не забывал помянуть добрым словом чрезмерную отеческую предосторожность.
  А вот сегодня Куница и не заметил, как взлетел на пригорок и оказался у калитки родного подворья.
  - Все, бабуля! - заорал ликующе Тарас, в три прыжка преодолевая расстояние до порога изрядно обветшалого крыльца, от радости едва не сорвав с кожаных петель, по-старчески захрипевшую, хлипкую дверь. - Закончились наши с тобой мытарства! Ты, не поверишь, чего я нашел! Гляди-ка!.. Знаешь, бабуся, как мы с тобой теперь заживем? О-го-го, как!
  И не дождавшись ни слова в ответ, удивленно переспросил:
  - Ау, бабушка?! Ты где?! Спишь, что ли?! А солнышко-то уже взошло из-за пригорка... Говорил тебе давеча: не надо старого петуха резать, пока молодой не запоет - не послушалась: вот и некому по утрам будить. Просыпайся, бабуля... Я тебе такое расскажу!..
  Обычно немногословный и угрюмый парень сейчас тарахтел без удержу, словно опасался, что от переизбытка наполняющих его чувств, он может лопнуть, едва только закроет рот.
  - Бабуля, ау! Ты дома, вообще?!
  Слабый свет, вливавшийся в горницу, сквозь неплотно прикрытые ставнями окна, создавал внутри смурый полумрак, и Тарасу понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к скупому освещению. Поэтому он не сразу заметил, что и огонь в печи не горит, и бабушка Аглая все еще лежит в своем углу, под свисающими со стен и жердочек гроздьями чеснока, лука и множества других пуков и косиц из различных сушеных кореньев и трав. И только после этого обратил внимание на необычную тишину, окутавшую комнату. Тишину - совершенно невозможную рядом с живым человеком.
  Куница умолк, растерянно хмыкнул и неуверенно шагнул к лежанке. Остановился у изголовья и шумно выдохнул.
  Бабушка Аглая, благодушно улыбаясь, безмятежно глядела в потолок, уже ничего не видящими глазами. Но, судя по ее умиротворенному и спокойному облику, смерть не застала старушку врасплох, а была встречена, как давнишний и добрый знакомец.
  Тарас медленно перекрестился, поморгал затуманившимися глазами и нежно провел ладонью по морщинистому, еще не остылому челу бабушки. Потом, встал перед покойницей на колени и нежно коснулся губами ее, чинно сложенных на груди, узловатых пальцев, крепко сжимающих деревянное распятие. Краешком сознания отметив, что натруженные, мозолистые и шершавые, как речной ракушечник руки бабушки Аглаи обрели шелковистую нежность. Став на ощупь такими же мягкими и... холодными.
  - Вот я и остался на всем белом свете совсем один... - прошептал Куница грустно и беспомощно. - Что же ты, милая моя бабушка, так поторопилась-то? Хоть бы до свадьбы подождала, что ли? Правнуков вместе с Ребеккой чуток понянчила... Кто ж мне теперь в трудную минуту совет даст, или за лень отругает? Как же ты так, а? Даже не попрощавшись...
  Потом парень ласково закрыл покойнице глаза, поднялся с пола, шагнул к столу и тяжело опустился на лавку.
  Разнообразные мысли кружили в его голове беспутной толпой перепившихся гуляк, стремящихся переорать друг дружку, при этом даже не пытаясь вслушаться в чужие резоны. Больше всего парню хотелось упасть на свой рундук, или прямо здесь, за столом закрыть глаза, и уснуть. А очнуться из злого забытья от чуть ворчливого, но исполненного заботы и любви старушечьего голоса...
  Куница достал трубку и кисет, основательно натоптал чубук крепким табаком, раскурил неспешно и после нескольких глубоких затяжек промолвил задумчиво:
  - И ведь предупреждал же лесной хозяин: что имеешь, потеряешь - прежде чем новое обретешь... А я еще, возьми и брякни ему, сдуру, что ничего, мол, не боюсь, потому, как терять мне нечего... Вот и договорился... Теперь-то уже действительно нечего.
  - Опять спешишь со словами, хозяин... - проворчал недовольный мужской басок. - Неужто так и не поумнеешь никогда?
  - Кто здесь? - вскинулся Тарас, изумленно озираясь по пустой светлице. - Или мне чудится?
  - Домовой я, ваш... - степенно ответил невидимый собеседник. - За добром Куниц глядеть приставленный.
  - А чего только теперь голос подал? - удивился Тарас. - Замечать, мне тебя и в прежние времена иной раз случалось, мельком, - но отозвался впервые.
  - Раньше тебя, хозяин, и без меня было кому уму-разуму учить... - вздохнул домовой. - А теперь, видно, самому придется... И не меня ты видел. Это суседко со своей кикиморой больше по дому шныряют. Бездельники...
  - Сам такой... - тут же отозвался откуда-то из-за печки скрипучий женский голосок, бросаясь, похоже, в привычную перепалку. - За скотиной и по двору мой муженек глядит; я - и по дому прибираюсь, и птичник чищу, и кушать готовлю. А он только жрет в три пуза и будто бы за хатой присматривает. Можно подумать, если отвернется, так и стены разъедутся, и кровля обрушится. Да этот дом еще всех нас перестоит!
  - Э, да вас тут целая куча обитает? - еще пуще удивился парень и прибавил неожиданно зло. - Ну, и куда ж вы, тля запечная, глядели, когда бабушка умирала? Меня в доме не было, а вы-то, почему не помогли своей хозяйке? Почему не сберегли? Вот похороню бабушку, так прежде чем на Запорожье уехать - сожгу эту лачугу вместе со всеми вами! - пригрозил и самому себе удивился. Что-то, в последнее время, слишком часто стал других огнем пугать...
  - Не серчай, хозяин. Старая ведунья сама так решила... - сочувственно прошелестел женский голосок. - И не нам противиться ее воле. Видно - срок Аглаи Лукинишне из Яви уходить пришел...
  - Пришел, ушел... - сердито оборвал бормотание кикиморы Куница, не слишком и прислушиваясь к ее словам. - Молочко из блюдца хлебать, на дармовщину, все берегини в два рта горазды, а как помощь от вас понадобилась - сразу овечками заблеяли. Чего проще, на мертвую свалить?.. Чай, отрицать не станет!..
  - Да погоди ты браниться, хозяин... - еще один мужской голос вторил женскому тенорку, доносясь из-под лежанки. - Это только реки всегда текут с горы да в море, и дождевые капли - сверху вниз падают, а в мире людей, многое не по нашему хотению деется.
  - Вместо того, чтоб умничать, вовремя б водицы холодной испить подали. Может, и пожила б еще бабушка.
  - Дык, объясняю тебе неразумному, - в женском голосе прорезались едва заметные сварливые нотки. - Это ж не просто еще одна старуха преставилась, а Ведунья из Яви ушла... Сама, по своему хотению! Значит, так надо! Может, место освободить решила? И не нам ее удерживать...
  - Ну-ну... - Тарас до сих пор совершенно ничего не понимал и начинал сердиться по-настоящему. - И для кого ж это моя бабушка так старалась, что умереть поторопилась? Уж не о тебе ли разговор?
  - Умолкни, кикимора бестолковая! - цыкнул на жену суседко. - Видишь: молодой хозяин в растерянности чувств пребывает. Намеками да недомолвками тут не обойтись. А все как следует растолковать надобно.
  - Чего ж Аглая сама ему не объяснила? - резонно заметила домовиха, не собираясь уступать мужу.
  - Может, не успела?
  - Вот ведь свела судьба с недоумком! - взвизгнула раздраженно кикимора. - По всему видать, что у тебя голова только для ношения шапки и предназначена! Не успела... - передразнила мужа. - Это ж Ведунья, чурбан ты стоеросовый! Она - никогда и ничего зря не делала. Может, её внучёк еще в полную силу не вошел, а может - от чего другого уберечь сопляка хотела?..
  - Гм... Сама вопросы ставит, сама и объясняет... - брат домового обескуражено засопел и перестал спорить. Зная по многолетнему опыту, что в том нет никакого смысла, и последнее слово все равно за женой останется.
  Зато теперь окончательно взъярился Куница.
  - Значит так, нежить домовая, - слушай, что говорить стану! Уж я не знаю: кто там и от чего меня - сопляка берег, но если вы, сейчас же, всё как есть, не расскажете - то пожалеете! Во-первых, схожу за отцом Василием, пусть он тут зальет каждую щель свяченой водой. А во-вторых, во-вторых... - Тарас призадумался, чем бы еще постращать нежить, не менее грозным. - Ага! - огоньки пожара вновь заплясали у него перед глазами. - Клянусь могилой отца: сожгу хату дотла, и угольки пересею! Это понятно?!
  - Не надо попа звать, хозяин, - просительно пробасил домовой. - Зачем сор с избы выносить? Договоримся... Чай, не чужие мы друг другу? А ну, нишкни! - прикрикнул на, заворчавшую было, кикимору, и прибавил, обращаясь к суседко. - Братан, урезонь свою бабу. Хозяин, на то и хозяин, чтобы все согласно с его волей исполнялось! Раз интересуется - значит, отвечать надлежит. Может, старая ведунья как раз и хотела, чтоб внук у нас обо всем выспросил? Не сумлевайся, новый хозяин, все честь по чести растолкуем. Ничего не утаим... Вот только, не прогневись, я сперва небольшое наставление тебе дам. Можно?
  - Валяй... - пожал плечами Тарас и едко прибавил. - Насколько я помню, сам меня уму-разуму учить вызвался.
  Домой так громко вздохнул, что мог устыдить кого угодно, но расстроенный внезапной смертью бабушки и не на шутку рассерженный парень уже ни на что не обращал внимания.
  - Ну, я жду!
  - Молод ты еще и от того горяч больно, поэтому на первый раз прощаю, - многозначительно пробасил домовой. - Но, заруби себе, казак, на носу крепко-накрепко: никогда, даже в шутку, не смей грозиться, что собственный дом сожжешь! Пустое дело и совсем негодящее... И уж тем более, не тревожь при этом прах отца. В особенности, если зеленого понятия не имеешь, где тот похоронен, и похоронен ли вообще. Уразумел?
  - Твоя правда - погорячился малость, - вынужден был признать справедливость упрека домового Куница. - Но, только в том, что касаемо поджога, а священнослужителя мне все равно позвать придется. Бабушку отпевать надо... Вот заболтали... - парень взглянул на покойницу и тяжело вздохнул. - Как живая лежит... Кажется, уснула только крепко. Не вериться даже, что нет ее больше... - и продолжил, излишней деловитостью тона, унимая вдруг закипевшие в глазах слезы. - Дни теперь жаркие стоят, долго тело покойницы в доме держать нельзя. Так что, быстренько рассказывайте, кто и какую тайну от меня утаить хотел? И - пойду похоронами заниматься.
  Но, как оно обычно в жизни бывает, поговорить не удалось. Перед порогом дома кто-то громко откашлялся и требовательно постучал в дверной косяк. А потом с подворья спросили.
  - Я сильно интересуюсь, хозяева, есть хоть кто-то дома? Или вы, таки, все уже ушли куда-то?
  Услыхав этот чуть картавый и словно надтреснутый голос, молодой Куница вдруг покраснел и повел глазами по комнате, словно выискивая место, где бы можно было на время запрятаться.
  Так своеобразно в Михайловке разговаривал только здешний корчмарь Ицхак. Он же - отец Ребекки! А если вспомнить о том, что девушка убежала из лесу, в чем мать родила, то о предмете предстоящего разговора было не слишком сложно догадаться. Даже, учитывая то, что Ицхак был человеком тщедушным и - не столько по убеждению, сколько из-за телесной немощи - довольно смирным. Но, в связи с неожиданной кончиной бабушки и всей этой, окружавшей ее и дом Куниц, таинственностью, приход шинкаря оказался столь некстати, что парень не удержался от крепкого словца. Чего раньше никогда не позволял себе из уважения к домашнему очагу и висящим на стенах иконам. Выругался, покосился на покойницу и перекрестился.
  - После договорим, - прошептал нежити и, спеша опередить незваного гостя, выскочил во двор.
  - Доброго здравия, дядька Ицхак! - произнес печальным голосом, кланяясь не то чтоб низко, но со всем уважением. - Знаю, что виноват я перед вами и Ривкой, но давайте обсудим это как-нибудь в другой раз. Право слово, не до этого мне сейчас...
  - Можно, конечно и позже поговорить... - покладисто кивнул в ответ корчмарь, тряхнув пейсами. - Почему не отложить никчемный разговор на неопределенное время, тем более, если речь идет всего лишь о моей девочке? Пусть себе еще немного побегает по селу нагишом. Может, не все жители Михайловки успели рассмотреть какая у нее крепкая грудь и тонкая талия? Я уж и не вспоминаю о том, что Ребекке не приходиться стыдится и всего остального тела, особенно той части, которая по капризу природы, расположена сзади и чуть пониже спины... Ну, господин казак понимает, о чем я намекаю?.. Да?
  - Не надо меня величать выше чести, дядька Ицхак, - потупился парень, понимая, что без веской причины, неприятных объяснений избежать не удастся. - Я всего лишь новик, и казаком называться не заслужил пока.
  - Ой, я вас умоляю, пан Куница, - с завидной небрежностью отмахнулся тот. - Сегодня новик, завтра - казак. А если послезавтра ваши же товарищи вас атаманом называть станут, или каким-нибудь сотником нарекут? Как тогда прикажете моей бедной голове запомнить все эти войсковые премудрости? Лучше не делайте мне умное лицо и не увиливайте от ответа...
  - Дядька Ицхак, вот хоть побожится, - вздохнул удрученно Тарас. Переговорить шинкаря, не прибегая к откровенной грубости, до сих пор не удавалось никому. - Мы с Ребеккой всего лишь заплутали в лесу, а потом - и вовсе потеряли друг друга из виду... Я так и не смог ее найти. Ночь же, темно...
  - Кто б сомневался, пан Куница, - опять затарахтел шинкарь. - Я давно подозревал, что если пригожую девицу раздеть догола, то в лесу станет гораздо светлее. Тем более - ночью. Вот только мне бы не хотелось, чтобы вместо факела использовали мою такую наивную и доверчивую девочку. Да и будущему зятю такая бесцеремонность в обращении с Ребеккой вряд ли придется по душе. А ведь шила в мешке не спрячешь, можете мне поверить, господин казак. Особенно, если, после ваших совместных увеселений, мамочке Циле придется расшивать все новые платья нашей дочери. Из-за стремительно полнеющей девичьей талии...
  - Дядька Ицхак, - в третий раз попытался урезонить не на шутку разошедшегося корчмаря Тарас. - Я же готов хоть завтра жениться. Но вы сами возражаете против нашей с Ривкой свадьбы.
  - А с чего мне быть согласным, пан Куница? - всплеснул ладонями тот. - Что у вас есть за душой, извините, кроме отцовской сабли, разваливающейся хаты, полтора морга земли и всеми уважаемой старенькой бабушки Аглаи? Молчите? То-то же! Зато я вам скажу то, о чем вы сами, по молодости лет, еще ни разу не задумались... Моя маленькая Ривка и все ее будущие детки, захотят кушать. А они - поверьте на слово старому еврею - имеют такую ужасную привычку с малолетства... Так чем же вы, господин казак, собираетесь их накормить? Неужто опять бедному и больному Ицхаку придется вынимать последнюю крошку изо рта у своей и так почти что нищенствующей семьи? Вижу, вам уже самому стало грустно?
  - Умерла бабушка, - тихо промолвил Тарас.
  - Значит, пан Куница стал еще беднее? - произнес впопыхах Ицхак, но сразу же опомнился. - Азохен вей! Это ужасное известие! Как жаль... Мои соболезнования, господин казак. Аглая Лукинична была такая достойная женщина. О, Ицхак помнит, что однажды приполз сюда за травами, когда ни теща, ни тетя Соня не смогли излечить мой прострел. И чтобы вы думали - помогло!.. Я еще три дня стонал, чтобы все оставили меня в покое, но спина уже совсем не болела. Как рукой сняло... И когда же это ужасное несчастье случилось?
  - Ночью...
  - Азохен вей... Что я могу сказать на ваше горе, пан Куница... Кроме того, что все мы там будем, если доживем, конечно... Примите еще раз мои самые искренние соболезнования, господин казак. Да, достойнейшая женщина была ваша бабушка, уж поверьте старому еврею. И вы опять-таки правы - когда в доме от живых ждут последнего долга мертвые, вспоминать о шалопутных девицах не пристало. Но, мы обязательно вернемся к нашему неоконченному разговору. После похорон. Обязательно вернемся... Вот только... Раз я все равно уже здесь, может, вы таки вернете мне одежду Ребекки? У бедной девочки не так много шелковых рубашек...
  - Простите, дядька Ицхак, - чертыхнулся мысленно Тарас. - Я уже пытался объяснить вам: у меня нет ее одежды. Наверное, рубашка осталась в лесу, когда Ривка убежала, а я бросился ее догонять... Хотя, если это так важно, можно будет потом сходить поискать. Я помню место, где мы... расстались.
  - О-хо-хо... - тяжело вздохнул корчмарь. - Так я и знал, что ни к чему хорошему все эти ночные гулянья не доведут. Особенно - в ночь накануне праздника Ивана Купалы... Разве ж может на что путное рассчитывать дочь племени израилевого от какого-то христианского святого, совершенно бесцеремонно перенявшего привычки языческого божества? И ведь говорил же дурехе: одевайся во что-нибудь старенькое, чего не жалко. Це-це-це... потерять такую хорошую вещь! Разве нельзя было сложить всю одежду вместе, чтобы потом не искать каждую часть по отдельности? Эх, молодежь, молодежь... Ничего святого у них нет, ничто не ценят... А ведь почти новая сорочка была... - и укоризненно покачивая головой, из-за чего его длинные, завитые пейсы тряслись, словно разделенная надвое козлиная бородка, Ицхак стал неловко спускаться с крутого пригорка.
  Куница провел взглядом нескладную, согбенную фигуру в длиннополом, развевающемся на ходу лапсердаке, потом бросил взгляд на прикрытую дверь хаты и устало присел на пороге. Ему вдруг стало очень тоскливо и сиро. А ощущение одиночества накатило так остро, что юноша едва не расплакался.
  При жизни - обычная, как и десятки других сельских старух - немного ворчливая, излишне суетливая, неугомонно снующая по хозяйству бабушка Аглая, умерев: оказалась совсем другой. И от посвящения в эту горькую тайну, Тарас почувствовал себя не только осиротевшим, но и чужим в родном доме. Заходить обратно не было никакого желания. Тяжело и уныло вздохнув, уже в который раз за это утро, парень поднялся и поплелся к дому сельского священника.
  
  * * *
  
  Поскольку изначально Михайловка строилась только на западном склоне холма - пологом, плавно сбегавшем к реке, то под церковь община углубила и расчистила опушку леса, подступавшего к северной окраине села. Оставив рядом с постройкой лишь несколько старых лип и парочку дубов. Рука у лесорубов не поднялась искоренить столетнюю красоту. Заодно и погост, по обычаю заложенный позади храма, под сенью деревьев получился тихий, да благостный.
  Избу сельскому священнику тоже срубили рядом с церковью, на пригорке. Но, так как нынешний Михайловский поп, отец Василий, при такой немногочисленной пастве, кормился не столько с трудов духовного наставника, сколько с умелых рук единственного на всю округу горшечника, то большую часть времени, вместе с двумя сыновьями, батюшка проводил под навесом, у гончарного круга.
  Там его Тарас и застал.
  - Слава Иисусу Христу, святой отче, - поздоровался вежливо парень, заходя во двор.
  Остриженный под горшок, крепкий, широкоплечий моложавый мужчина в, надетом на голое тело, кожаном фартуке, напевающий в такт работе, что-то даже отдаленно не напоминающее церковные псалмы, мало походил на настоятеля прихода. А оба его голопузых пацана, старательно месивших глину, и соответственно - изгваздавшиеся в ней с ног до головы, вообще напоминали парочку бесхвостых бесенят.
  - Слава навеки, Господу Богу нашему, сын мой! - ответил отец Василий, не отрывая глаз, от вырастающего из комка сырой глины, под его ловкими пальцами, очередного сосуда. - Заходи, Тарас, не стой в воротах. Присаживайся в холодке. Кваску испей, - там жбан лопухом прикрыт. Обожди чуток, я сейчас закончу работу. Глина не любит, когда ее на половине роста бросают. Обидеться может, и потом ничего путного из нее уже не слепишь. Либо при обжиге треснет, либо готовый сосуд прохудится быстро...
  Как и всякое истинное умение, схожий с волшебством, труд гончара завораживал взгляд. Казалось, мастер всего лишь небрежно прикасается к сырому комку грязи, и та - самостоятельно, словно под воздействием чар, начинает раздуваться, вытягиваться и сама собой превращается в круглобокий горшок, крынку или иную кухонную утварь.
  - Петрусь, приделай ручки, - велел мастер старшему сыну, когда круг остановился.
  Священник снял фартук и, вытирая об него руки, подошел к Тарасу.
  - Случилось что, или так зашел? - спросил попросту.
  - Случилось, отче... - печально потупился парень. - Бабушка Аглая померла. Похоронить надо... По христианскому обычаю...
  - Ну, ну... не печалься, сын мой, - положил тяжелую и прохладную ладонь на плечо Тарасу отец Василий. - Тут уж ничего не поделаешь. Так устроен наш мир. Господь всегда в первую голову призывает к себе самых лучших и достойных из ныне здравствующих рабов своих. И нам остается лишь смиренно, не ропща принять Его волю, - посочувствовал священнослужитель. - Плохо лишь то, что отошла раба божья Аглая аккурат в Иванову ночь. Считается, что в это время отлетают души грешников, не сумевших испросить себе прощения у близких людей. Надо бы ее перед отпеванием, хоть на одну ночь в церковь, к ликам святых занести, да молебен особый справить... - отец Василий конфузливо огладил ладонью усы и, не по чину, коротко остриженную бороду. Но слишком длинные волосы могли намотаться на гончарный круг, вот и приходилось подстригать их время от времени, невзирая на угрозы блаженнейшего Никифора, архиерея Брацлавского.
  - Суеверие, наверно, но не нам грешным судить о том, что предками нашими за непреложную истину почиталось.
  - Можно и занести... - пожал плечами Куница. - И матушка моя, и батька - оба внезапной смертью погибли, вот и не успела бабушка с ними проститься. Да и мне, если чего сказать хотела, тоже не смогла. Не ночевал я нынче дома.
  - Вот, вот... - кивнул отец Василий. - Люди всегда свои извинения на потом откладывают. Сами того не понимая, что именно этого 'потом' - может и не случиться в их жизни. О-хо-хо, грехи наши тяжкие... Да только, Тарас, не так просто это сделать будет.
  - Почему? - удивился Куница. - Гроб, я думаю, Степан Локоть еще к вечеру смастерит. У него завсегда запас сухих досок имеется. Как раз, к вечерней молитве и успеем...
  - Не в наших желаниях беда, сыне... - грустно вздохнул отец Василий, и парень впервые обратил внимание на то, какие усталые, постаревшие глаза у этого, еще довольно молодого и крепкого мужчины.
  - А в чем? - не взял в толк Тарас. - Вы говорите, батюшка. Я постараюсь, все сделаю... Бабушка заслужила на покой.
  - Церковь наша на замке со вчерашнего дня.
  - Это как?
  - Общество еще с Троицы задолжало за аренду, - вздохнул священник. - Вот Ицхак и запер двери на ключ - пока долг не уплатим. А чем платить-то? - пожал широкими плечами отец Василий. - До нового урожаю еще самим дожить надобно. Думали пару телушек заколоть, масла, меду продать. Я вот собирался пару дюжин горшков для нужд общества смастерить, так ближайшая ярмарка в Брацлаве только на Петровку ожидается. В Ужали и того позже - на Спаса. А корчмарь больше ждать не хочет. И никаких уговоров не слушает. Требует всю оплату за полгода сполна... Мол, ему за нашего Бога нет резона страдать.
  - Это да, дядька Ицхак бывает очень уперт и несговорчив, особенно когда разговор заходит о деньгах, - согласился Куница. - Но, думаю, что смогу его уговорить. Ведь похорон - не свадьба, и хотел бы - да не отложишь. Сейчас к столяру зайду, а от Локтя - прямо в шинок и подамся.
  - Хорошо, если так... - заметно было, что отец Василий не разделяет убежденности парня. - Ну, что ж, дай то Бог. Тогда ты занимайся своим делом, а я - умоюсь и поспешу к усопшей рабе божьей Аглае... Царствие ей небесное и земля пухом, славная была женщина. Ты, по молодости лет, наверно не знаешь, но если б не твоя бабушка, то мой младшенький Федька, может, и не родился б... - священник многозначительно покивал. - Еще и роженицу, Любашу мою, с собой мог забрать... Так что я перед Аглаей Лукиничной в неоплатном долгу. И коль при жизни ей мое умение не понадобилось, то хоть после смерти отслужу как надо.
  
  * * *
  
  Со столяром Тарас договорился быстрее, чем сам рассчитывал. Ему даже во двор заходить не пришлось. Узнав, что Лукинична померла, Степан спросил только: на когда нужен гроб, прибавив при этом, что не возьмет с Тараса ни гроша. Здесь тоже Куница узнал, что пять лет тому бабушка Аглая выходила всю многодетную семью Локтей, отравившуюся грибами. Поэтому и столяр считал, что обязан, пусть хоть так, возвратить долг своей благодетельнице. И, стыдливо отмахнувшись от искренней благодарности Куницы, ворча себе под нос что-то о несправедливой судьбе, пошел строгать доски.
  Озадаченно почесав затылок, потому что никогда ни о чем подобном ему не приходилось слышать, Тарас уже более уверенно двинулся в шинок. Уповая на то, что может и корчмарь еще раз припомнит о залеченном простреле? При этом чувствуя себя так, словно все это время разговор шел не о его родной бабушке, а о ком-то другом. Даже странно... Ведь, если не отнимать месяцев, проведенных вместе с отцом в степных дозорах и казацком ученье - он прожил с бабой Аглаей бок обок, под одной крышей, почитай девятнадцать лет. И только сегодня, впервые узнал о старушке столько нового.
  Хотя, с другой стороны, чему удивляться?
  С тех пор, как он стал считаться взрослым, Тарас все время проводил либо в поле, либо в лесу, либо на выпасе. А что тем временем делалось в доме, его не слишком-то и беспокоило, если разговор не заходил о скором отеле коровы или опоросе тяжелой свиноматки. Ужин на столе - вот и ладно...
  Бывало целыми неделями и словом-то с бабулей некогда перемолвиться. Встал чуть свет, перекусил тем, что с ужина осталось - и за работу. Впотьмах вернулся - узвару хлебнул и спать. Все бегом, все впопыхах... Ни тебе 'спокойной ночи', ни - 'с добрым утром'. Вот так и коротали век два самых близких и родных человека. Вроде все время вместе, а как оказалось - порознь, совершенно разными жизнями. И если б одна из них вчера не умерла, не простившись, второй бы этой несуразности, возможно, так никогда и не заметил.
  И хоть не было в том его особой вины или преднамеренного пренебрежения: просто жизнь как-то так складывалась, - но понял Тарас Куница, что от этого подспудного чувства вины ему уже никогда не избавится. Ведь перед самим собой не слукавишь!
  Вдруг отчетливо припомнились все случаи, когда бабушка пыталась завести какой-то разговор, а он, как бы шутя, но вполне бесцеремонно обрывал ее на полуслове - мол, не ко времени, бабуля, устал я сегодня, позже поговорим. А там и забывалось... Вспомнил, осиротевший внук, что никогда не интересовался он: сыта ли бабушка Аглая, здорова ли? Может, устала за день, или помощь какая нужна по дому, помимо обычных мужских дел? Но зато, как бы поздно он не воротился - с работы или гулянки - хоть под самое утро, его ужин всегда был разогрет.
  И так стыдно сделалось парню от этих горьких воспоминаний, что хоть садись, да плачь!
  Он и заплакал бы горько, навзрыд, - как рыдал лет десять тому, когда впервые осознал, что мамки у него нет, - если б слезы обладали силой что-то искупить или исправить...
  
  
  
  Глава третья
  
   Шинок 'У старого Шмуля', располагавшийся на южной окраине Михайловки являл собой просторный шестистенок, сросшийся дальней от реки стеной с хатой самого корчмаря. Рачительный хозяин посчитал, что так не только дешевле строить, а зимой можно обогревать свое жилье за счет готовившейся для посетителей пищи, но что более важно - с заведения, числящегося по магистратской описи пристройкой к дому - налог взимался гораздо меньший, чем с полноценного здания. Тогда как внутри корчма свободно могла одновременно усадить за накрытые столы добрую полусотню гостей.
  Но наличие такого просторного питейного заведения объяснялось совсем не тем, что жители села были безудержно падки на хмельное зелье и все свободное время проводили в корчме, а тем обстоятельством - что Михайловка была не совсем обычным селом, основное население которого состояло из мужиков гречкосеев.
  Более века тому зародилась она из кузницы и хутора Михаила Груздя, облюбовавшего это место из-за пролегавшего неподалеку торного большака, ведущего с басурманских земель в западные страны. Так называемого Курного Шляха, которым до сих пор частенько пользовались многие рисковые купцы, желающие сократить и без того неблизкий путь, или избежать большой пошлины, начисляемой казной за проезд по коронным трактам и за относительно безопасный ночлег в пределах Брацлавска. А что, остановившиеся у кузницы по какой-либо дорожной надобности - подковать лошадей или подтянуть обод колеса, купцы любили сытно поесть, то просторный шинок на берегу Волчанки возник так быстро и споро, будто из-под земли вырос.
  Кстати, более вертлявая и порожистая к югу речка, в этих местах, становилась уже достаточно спокойной и глубокой. Вполне проходимой для небольших стругов. И, знающий потайные мели и другие капризы Волчанки, лоцман мог довести караван по воде до самой Днестры. А уж там, плыви себе вверх против течения, хоть в Галич, хоть - до самого Лемберга или Краковяка. Немного медленнее - зато вполне безопасно. Из-за сильной болотистости берегов разбойники не озоровали. И - почти прямиком. Поэтому, - пусть не ежедневно, но достаточно часто, чтобы хозяин мог не только не разориться на непрерывно увеличивающихся налогах, но еще и пару злотых в кубышку припрятать, - корчма заполнялась усталыми, проголодавшимися путниками, готовыми щедро расплатиться за сытную домашнюю стряпню. И главное - даже не спрашивая о цене и совершенно не торгуясь. Заказывая при этом в огромных количествах крепкое самодельное хлебное вино.
  Не пустовал шинок и сегодня, в очередной раз, давая возможность заработать на, не то чтоб безбедную, но вполне безмятежную и сытную жизнь своему нынешнему хозяину - Ицхаку Шмулю. Два десятка лет тому прибившемуся в Михайловку откуда-то из-под Чернига или Бряниска и женившемуся на осиротевшей дочери покойного внука самого Шмуля. Молодой горбоносый красавец, великолепно смотревшийся даже в обносках, так пришелся посердцу толстушке Циле, что свадьбу молодые сыграли сразу же, как только закончился траур по ее отцу. И если Циля заимела себе мужа, то какая польза была от этого брака Ицхаку - жителям Михайловки оставалось только гадать. Поскольку здешний старожил дед Матвей, будучи слегка на подпитку и от этого более словоохотлив, совершенно серьезно утверждал, что корчмарь и по сей день ходит в том же рваном лапсердаке, в котором заявился в село. Разве что новых заплат чуток прибавилось...
  Сквозь распахнутые настежь, затянутые бычьим пузырем, окна на улицу отчетливо доносился гул множества мужских голосов. А на пристани, возле двух набивных стругов, невесть когда и приплывших, - Куница отчетливо помнил, что на рассвете их тут и в помине не было - возились несколько молодых мужчин. Все как один при оружии, в кольчугах, а один даже в бригантине. Похожие на охранников весьма богатого купца, либо - на ратников из придворной милиции какого-нибудь очень знатного вельможи...
  - Как я погляжу, гешефт не стоит на месте? - вместо приветствия произнес Тарас, увидев прислонившегося к калитке, и о чем-то глубоко задумавшегося хозяина корчмы.
  - Гешефт... - недовольно проворчал Ицхак, сердито ворочая глазами. - И где же господин казак в этом рейвахе увидал гешефт? Вы представляете: полная горница людей, маковому зернышку упасть негде, а даже четверти вина на всех не потребовали... Разве ж, при нынешних ценах, на одном горохе, капусте, да птице выторгуешь что-то? Гм, может, сказать им, что омлет из перепелиных яиц сделан? Хотя, нет... не стоит. Пока они трезвые - все равно не поверят... О-хо-хо, одно сплошное разорение. А вы, пан Куница, говорите - гешефт!..
  - Да ну, - не поверил в услышанную историю Тарас. - Быть того не может!.. А не преувеличиваете, часом? И что, ратники сами от вина отказываются, или это купец такой жадный и строгий попался, что своим охранникам даже горло промочить не дает?
  - Купец?.. Ха-ха!.. - буркнул шинкарь. - Ой, не смешите мои пейсы, пан Куница! Где ж это вы там купца увидели? Нет, они-то все, как раз обратное утверждают, и даже невзначай обмолвились, будто везут товары аж в саму Варшавянку. Да только я готов съесть собственную ермолку, если во всем сказанном присутствует хоть слово правды. А может, я к старости стал хуже видеть? Тогда, очень вас прошу, покажите мне пальцем, который из них купец? Только не говорите, что негоциантом стал этот тощий, как святые мощи, монах с лицом и повадками отца иезуита? Да чтоб мне никогда больше не увидеть ни гроша честной прибыли, если этот господин не из святой инквизиции... Или, возможно, кто-то станет меня уверять, что торговым человеком может быть вон тот, суровый драгунский ротмистр, несомненно, командир отряда, сопровождающего отца иезуита? С таким доброжелательным взглядом и приятным обхождением гораздо проще, где-нибудь в укромном местечке, поджидать богатый купеческий караван - нежели его охранять. Будь у меня хоть один такой приказчик, я бы даже на дверь хромой тети Сони второй засов не поленился поставить!.. Правда, здраво рассуждая, сама тетя Соня этого бы не одобрила...
  - Бог с ними, дядька Ицхак, - резонно заметил Тарас. - Что вы так разволновались? Отобедают путники, отдохнут чуток и поплывут себе дальше. Первый странный караван на своем веку повстречали? А что тайну с собой какую-то увезут, так и слава Создателю. Как говорила моя бабушка: на разгулявшийся смерч лучше смотреть издалека. Так он красивее будет...
  - Возможно... - вздохнул растревоженный еврей и даже заговорил немного проще. - Возможно ты и прав, Тарас... Но, как-то неспокойно становится у меня на душе, когда я гляжу на их лица. Вот, помню, также волновался, когда Циля первый раз послала маленького Мордехая к общественному колодцу по воду. И скажи мне откровенно: разве ж я был тогда не прав? Сколько мы его потом искали? Всю деревню переполошили.
  - Это вы сейчас вспомнили о том случае, когда ваш шустрый сынишка, средь бела дня, у Горобцов самую лучшую грушу обнес и понес на пристань продавать? - улыбнулся Тарас, едва сдерживая смех.
  - Да что вы мне, господин казак, в глаза той кислицей тычете? - обидчиво возмутился корчмарь. - Я же о предчувствии толкую. О, жестокосердные люди! Никому нет дела, до душевных переживаний старого, нищего еврея. Кстати, пан Куница... - вопросительно взглянул на парня Ицхак. - Вы ведь тоже не случайно мимо проходили, чтоб о погоде со мной побеседовать? Или я приятно ошибаюсь?
  - Увы, не ошибаетесь, дядька Ицхак, - слушая болтовню корчмаря, Тарас немного отвлекся, и тем неприятнее было ему возвращаться к разговору о похоронах. - Мне нужны ключи от сельской церкви... Отец Василий говорит, что бабушку Аглаю надо как-то по-особому отпевать...
  - Почему не сразу от Райских врат?! - привычно съехидничал в ответ Ицхак и, понимая, как это неприглядно звучит, спешно и нервно затараторил, брызгая слюной и размахивая руками.
  - Да, Аглая Лукинична была очень, очень достойная женщина! Разве ж я спорю? Но, пан Куница, войдите и вы в мое положение. Если я, сейчас, из глубочайшего уважения к вашей семье уступлю, а завтра умрет или родиться еще один хороший человек, - а ведь других в нашем селении нет, - то потом никто и не вспомнит, что глупый Изя, еще на Рождество уплатил сборщику налогов свои кровные деньги. Заметьте - заплатил сразу за год и за все общество! При этом коронную казну совершенно не волновало - что ни мне самому, ни моей нищей семье для общения с Богом совершенно не нужна православная церковь! - корчмарь перевел дух и продолжил чуть спокойнее, но все так же горячо и напористо.
  - И я вас очень прошу, господин казак, не надо на меня так страшно сопеть и супить брови... Разве это бедный Мордехаев сын придумал, что за пользование храмами надо платить королю налоги? Или я богаче всего общества? Ну, с чего такая несправедливость? Мало того, что нам, по обложному навету, нельзя владеть землями, лесами и скотом, так все вокруг, даже односельчане, и те последнюю кожу с иудея содрать норовят. Господин казак, вот хоть побожится, ну, не распинал Ицхак вашего Христа...
  - Не сомневайтесь, дядька Ицхак, заплачу сполна, - спокойно заверил корчмаря Тарас, уловив главное и совершенно не прислушиваясь к остальному лопотанию шинкаря. - Сколько общество вам задолжало - отдам все до копейки. Обещаю... Только, после похорон. Хорошо?
  Ицхак тут же моментально умолк и с неприкрытым любопытством взглянул на парня.
  - Я, пан Куница, конечно, не вправе брать под сомнение, данное вами обещание, но позволю себе спросить: откуда вдруг такое богатство? Ведь, насколько мне известно, у вас в хозяйстве даже лошади своей нет. При жизни Тимофея, брехать не стану, деньжата у Куниц водились - но, с тех пор, как ваш батюшка геройски про... погиб, хозяйство только хиреет. Хата и та, вот-вот рухнет. Даже непонятно, на чем до сих пор держится?.. Не иначе - домовой стены подпирает... А как тебя самого товарищество на Низ призовет? Эй, погоди-ка, парень! - прищурился корчмарь. - Да ты, никак, хозяйство продать удумал? Так, что ли?
  - Нет, не угадали, дядька Ицхак... - попросту, без обиняков стал объяснять Тарас. - Я цвет папоротника этой ночью нашел. Искал Ривку, когда она от меня убежала, а нашел - вот, взгляните... - с этими словами парень достал из кисета с огнивом уже немного привядшую, слабо мерцающую алую звездочку. - Пойду после похорон клад искать...
  - Растишь, кормишь, одеваешь... - грустно вздохнул Ицхак, сын Мордехаев. - А когда чужие дети чар-зелье в лесу находят, некоторые дурехи, сами умудряются от своего счастья домой убежать. Да, похоже, права была тетя Соня, когда в позапрошлом году поучала Ребекку...
  Зная, что причитать и жаловаться на несправедливую судьбу говорливый корчмарь может несколько часов к ряду, а если поддерживать разговор наводящими вопросами - то и гораздо дольше, Куница счел благоразумным промолчать. И был прав...
  Рассказав в запальчивости о некоторых, довольно неожиданных и любопытных наставлениях молодым девицам, сделанных главной провидицей их рода, Ицхак вскорости сконфуженно умолк. Наверное сообразил, что перед ним не просто внимательный собеседник, а вероятный жених, которому, по молодости лет и из-за юношеской впечатлительности, совершенно не к чему знать некоторые женские секреты. Потом, еще раз тяжело вздохнул и, сохраняя на лице обиду, пошаркал ногами к дому. А, вскоре, вернулся, держа в руке завязанную в кольцо кожаную бечевку, с болтающимся на ней массивным ключом от церковной двери.
  - Совет можно дать, господин казак? - спросил хмуро, протягивая Тарасу заветный ключ.
  - Умнее вас, дядька Ицхак, в нашем селе разве отец Василий, - простодушно ответил парень.
  - Каким ты себе клад этот представляешь? - с затаенной грустью в голосе спросил корчмарь. - Ведь по вашему преданию, цветок покажет то, чего ты сам больше всего на свете пожелаешь увидеть...
  - Странный вопрос, - пожал плечами Тарас. - Каким еще бывает сокровище? Золото всякое, церковная утварь, чаши, блюда, подсвечники... - немного подумал и более оживленно продолжил. - Оружие булатное. Доспехи червленые... Одежды шелковые... А что?
  - Ну, примерно, как я и ожидал... - еще горестнее вздохнул корчмарь и взял Тараса пальцами за рукав у локтя. - Ладно, слушай меня, чадо неразумное. Может, после, хоть спасибо скажешь... Забудь обо всей этой глупости, что в твоей голове колобродит, и думай только о небольшом сундучке, наполненном самоцветными каменьями. Лучше всего - зелеными изумрудами. Но - и прозрачные бриллианты сгодятся. Кровавые рубины - тоже в цене держатся. А главное - чтоб камешки были не слишком большие, примерно с фасоль. Понял? А то - намечтаешь себе алмазов размером с булыжник - потом продавать замаешься... Золотые монеты тоже годятся, но камешки лучше...
  - Зачем мне столько самоцветов? - удивился парень. - Я ведь даже серьгу в ухе не ношу, хоть и один в роду остался. Да и перстни особо не уважаю. А с Ривки - и дюжины цацек довольно будет...
  - Вот, когда добудешь то, о чем сейчас говорено, - чтоб даже лишним словом не спугнуть удачу, стал витиевато изъясняться Ицхак. - Тогда я тебе все подробно и объясню. Останешься себе доволен. Можешь мне поверить...
  Хотел Тарас возразить, что хорошее оружие, сбруя и доспех гораздо ценнее всяческих бабских украшений, но в это время откуда-то из-за корчмы донеся оборванный на полуслове вопль.
  - По-мо-ги... уумм...
  Но даже этих нескольких звуков вполне хватило, чтоб узнать голос девушки. Кричала чем-то сильно напуганная Ребекка.
  Одним движением руки отодвинув в сторону, стоящего у него на пути тщедушного Ицхака, Тарас стремительно ринулся на зов о помощи, перепрыгивая через разбросанные по двору в полнейшем беспорядке ночвы, лопаты, мотыги, грабли и прочий деревенский реманент.
  А в следующее мгновение, свернув за угол дома, Куница узрел картину, не требующую никаких дополнительных объяснений: незнакомец, из приезжих 'купцов', одной рукой прижимал к стене извивающуюся Ребекку, крепко схватив девушку за горло, а другой хозяйственно распускал шнуровку на ее юбках.
  Соответственно, Тарасу и образ действий выбирать не приходилось.
  Подскочив сбоку к зарвавшемуся наглецу, Куница влепил ему такую затрещину, что тот покачнулся и отпустил девушку. Но, незнакомый драгун с аксельбантом вахмистра на плече, довольно быстро пришел в себя. По-кошачьи мягко отпрыгнул в сторону, ловко извернулся всем телом и потащил из ножен карабелю.
  - Помогите, убивают! - завопила, даже громче чем в первый раз, Ребекка - теперь от страха за Тараса. Но казак лишь широко улыбнулся и, в свою очередь, обнажил саблю.
  Короткий миг поединка скрестившихся взглядов, и два клинка с глухим треском ударились друг о друга. Некоторое время воины пытались отжать вниз оружие противника, но безуспешно - оба были одинаково сильны в руках. Потом последовал быстрый шаг назад и не менее стремительный ложный выпад в голову, с переводом удара на нижний уровень.
  Тарас отбил...
  Еще один шажок и затяжной хитрый финт с длинным уколом, словно в руке драгуна была не тяжелая карабеля, а легкая испанская шпага. Но, несмотря на все умение, Куница и на этот раз с легкостью уклонился и даже смог контратаковать. Безуспешно, но довольно эффектно. Острое лезвие вжикнуло над самой макушкой, подсевшего под удар вахмистра.
  - Дзинь!
  В следующее мгновение Тарас кончиком сабли отвел в сторону более тяжелый клинок незнакомца, доворачивая тело вправо и тут же вынужденно прищурился, с досадой понимая, что попался на нехитрую уловку. Они еще и десятком ударов не обменялись, а более опытный воин уже сумел поставить своего противника лицом к солнцу, нависающему прямо над крышей дома, тогда как сам укрывался в тени.
  - Boleslaw...Orlowskij... Wachmistrz Kamenec-Podolskego pulku dragonskego... Z kim mam zaszczyt?* (*пол. Болеслав... Орловский... Вахмистр Каменец-Подольского полка драгунов... С кем имею честь?) - насмешливо поинтересовался незнакомец.
  - Новик войска Низового Запорожского, Тарас Куница...
  - Bardzo przyjemnie*... (*Очень приятно...) - вахмистр шагнул назад, приглашая Куницу также войти в тень здания. - I z jakiego przestrachu pan kozak rzucil siе na mnie*? (*И с какого перепугу пан казак набросился на меня?)
  - Ты еще смеешь спрашивать?! - Тарас посмотрел на неподвижно замершую Ребекку.
  - To twoja dziewczyna*?! (*Это твоя девушка?!) - вполне натурально удивился воин. - A ja myslalem, ze to jedna ze sluznic. Pzeciez sam napewno wesz, jak te dziewczyny do zabaw milosnych lase. No, to w takim raze, moje przeprosiny. Naprawde ne wedzjalem*... (*А я думал, что это одна из служанок. Наверняка, сам знаешь, как эти девушки падки на любовные игры. Ну, в таком случае, мои извинения. Я действительно не знал...)
  Куница не настолько свободно знал ляшский, чтоб понять каждое произнесенное слово, но общий смысл уловил. И хоть сказанное вахмистром не вполне увязывалось с увиденным Тарасом, продолжать поединок, после произнесенных извинений, смысла не было. Парень опустил оружие и едва не поплатился за это жизнью. Острие карабели драгуна молнией метнулось к его незащищенной шее, и лишь чудом не проткнуло горло. Спасло Куницу то, что пряча саблю в ножны, он заучено шагнул назад.
  - Stac!!! Bron w pochwy! To rozkaz!* (*Остановитесь! Спрятать оружие! Это приказ!)
  Властный голос, совершенно неожиданно прозвучавший за спиной Тараса, подействовал на его коварного противника, словно ушат холодной воды. Драгун вздрогнул, негромко ругнулся, скрипя зубами, но оружие убрал.
  - Приношу извинения, всем, кого могли обидеть неосмотрительные действия моего вахмистра! - продолжал тем временем говорить, столь вовремя подоспевший, седовласый мужчина. Как раз с таким лицом, о котором упоминал корчмарь. - Могу заверить, уважаемое панство, что Болеслав попросту ошибся, приняв прекрасную панянку за одну из прислужниц. Уверяю вас, что, отвыкший в дальней дороге и диких басурманских степях от женского общества, воин всего лишь хотел купить у хорошенькой девицы немного ласки, и ни в коей мере не собирался покушаться на чью-либо честь. Еще раз приношу свои извинения, за досадное недоразумение, панове. Надеюсь - досадный инцидент исчерпан?
  - Какая-то странная манера торговаться у вашего вахмистра, - насупившись, буркнул еще не остывший от неожиданного коварства Тарас. - Не говоря уже о бесчестном ведении поединка, пан...
  - ...ротмистр... - по какой-то причине не счел нужным представиться полным именем седовласый офицер.
  - Пусть так... - кивнул Куница. - Господин ротмистр, значит, вы уверенны, что именно для этого он зажимал девушке рот?
  - Ой, я вас умоляю, господин казак!.. - рядом с Тарасом, как из-под земли вырос Ицхак, и затарахтел, оттирая в сторону Куницу и все еще пребывающую в предельной растерянности дочь. - Вы даже не представляете себе, сколько на свете существует разных способов, употребляемых людьми, для того чтобы сбить завышенную, по их мнению, цену... И - схватить покрепче продавца за горло - ничем не лучше и не хуже многих других. Поверьте старому еврею...
  - Я вижу, что владелец здешнего трактира не только гостеприимный хозяин, но и мудрый человек, - одобрительно заметил, неслышно подошедший к ним сзади, тощий, как святые мощи, монах. На его бледном, аскетическом лице сияла такая непритворно радушная улыбка, словно святой брат неожиданно встретил давнего знакомца, коего считал погибшим или сгинувшим без вести.
  Иезуит, громко прокашлялся и слегка поклонился всем сразу.
  - Слава Иисусу Христу, братья мои! Не стоит ссориться... Господь завещал нам прощать своих обидчиков. Так последуем же его примеру...
  - Подставить вторую щеку? - буркнул Болеслав и сник под острым взглядом монаха.
  - Позвольте же и мне, смиренному слуге Господа нашего, присоединится ко всем тем словам искреннего покаяния, которые уже были произнесены раньше сими достойными мужами, - негромко и неторопливо продолжил иезуит. - А так же, включите все нанесенные вам убытки в наш счет и - ни о чем больше не беспокойтесь. Мы еще сегодня поплывем дальше.
  Монах еще раз обозначил поклон, и непререкаемым тоном произнес:
  - Pane rotmistrz! Wachmistrz! Idzсiе za mna*! (*Господин ротмистр! Вахмистр! Следуйте за мной!)
  С этими словами он небрежно кивнул своим подчиненным и неспешно зашагал в сторону шинка.
  Вахмистр что-то неразборчиво проворчал, но на вопросительный взгляд Тараса ответил лишь коротким насмешливым кивком. А когда парень, попытался заступить ему дорогу, сноровисто увернулся, подмигнул и тихо промолвил, без малейшего акцента:
  - В другой раз, друг... В другой раз... - и пока Куница растерянно хлопал глазами, поспешил следом за своим командиром.
  Ребекка открыла, было, рот, желая что-то сказать, но в это время между ними опять вклинился корчмарь.
  - Ущипните меня, пан Куница! - изумленно прошептал он. - Латинянин поклонился схизматику, иудею и девице... Воистину чудны твои дела, Господи... Никак, конец света близится...
  - А ведь вахмистр не хотел меня убивать... - задумчиво произнес Тарас. - Я только теперь это понял. Он все время вес тела на опорной ноге держал. Поэтому, каждая его атака так запаздывала... Странно? Но, тогда зачем и кому был нужен этот спектакль?
  - Я должна тебе... - неуверенно заговорила Ребекка, но отец не дал девушке договорить.
  - И чего это мы здесь торчим, как нищие у паперти? Сегодня разве, опять праздничный день? - заворчал Ицхак. - Что, ни у кого, больше никаких дел нет? Конечно, вы же с прошлой ночи не виделись. Соскучились уже, да? Ну, ничего, еще успеете вспомнить: куда сорочку подевали. Ривка, не шлепай губами, а вытри лицо и бекицер беги к матери! Пусть берет тетю Соню и идет к Куницам, обряжать в последний путь бабушку Аглаю. Да скажи Циле: чтоб женщины не стеснялись нашего искреннего горя и рыдали погромче. Каждая их слезинка уже щедро оплачена... - и прибавил, обращаясь к парню: - А тебе, сынок, еще надо людей нанять - могилу на погосте вырыть! - и как бы устыдившись столь панибратского обращения, поспешно прибавил, одергивая на нем кушак.
  - Возможно, вы будете смеяться, господин казак, но что-то мне подсказывает: что наша спокойная жизнь закончилась. Вы уж поверьте, старому еврею... Я точно знаю: когда так чешется спина и... та часть тела, которую Господь прилепил к туловищу гораздо ниже - ждите, что обязательно сыщется и тот, кто с огромным удовольствием вам их почешет. И благодарите Создателя, если при этом обойдется одними лишь батогами... Азохен вей, пан Куница. Тогой-тогай...
  
  
  
  Глава четвертая
  
  Снаружи очень скромная, даже невзрачная, из-за потемневших от дождей и талого снега бревенчатых стен и кровельного теса, сельская церквушка, освященная именем архистратига Михаила, богатством внутреннего убранства ни в чем не уступала даже городским храмам. В былые времена купцы, щедро оставлявшие деньги в шинке 'У старого Шмуля', не забывали задобрить и своих небесных покровителей. Особенно, когда рассчитывали заполучить хороший куш. И уж тем более - когда искренне возносили молитвы Творцу за то, что сумели избежать, или пережить смертельные опасности, непременно поджидающие путника в чужом краю. Ну, а изумительной работы серебряный оклад чудотворной иконы Божьей Матери, подаренный московским купцом Афанасием, в благодарность за свое чудесное излечение от индийской лихорадки, здешней травницей Любавой Березиной, прабабушкой Тараса Куницы и матерью Аглаи Лукиничны, занял бы достойное место даже в иконостасе киевской Лавры.
  С добродушной улыбкой на лице, в ореоле запаха свежеструганных досок и щепотки воскуренного ладана, Аглая Лукинична совершенно не походила на покойницу. Казалось: прилегла усталая женщина вздремнуть на часок и вот-вот проснется. Сама удивляясь, что оказалась в гробу... А пока никакие волнения и печали не тревожат ее сновидения, преисполненные тихой отрадой и светом.
  Справив заупокойный молебен, отец Василий отослал домой, умаявшегося за день и буквально засыпающего на ногах, Тараса, потом - благочинно и терпеливо выпроводил из церкви стайку сердобольных старух, всегда готовых, с тихой и тщательно скрываемой радостью, оплакать еще одну почившую в Боге подругу, которую лично им удалось пережить. И только после этого плотно запер изнутри дверь храма.
  Вечерело. Солнце укладывалось на отдых, и нутро церковки утонуло в плотном полумраке, лишь слегка расступающемся перед негасимыми лампадками у ликов Иисуса Христа и Божьей Матери.
  Отец Василий задумчиво посмотрел на две дюжины толстых восковых свечей, поднесенных в дар храму, неожиданно расщедрившимся иудеем. Уж чем там ему пригрозил, или - что пообещал молодой Куница, но Ицхак и ключ от церкви вернул и, вот - по нынешним-то меркам - целое богатство священнику вручил. Собственноручно.
  Ничего толком не поняв из сумбурного и маловразумительного объяснения корчмаря, изъяснявшегося пространной скороговоркой, изобилующей утомительными подробностями из жизни почти всей Михайловки, отец Василий все ж принял от него этот неожиданный дар. Поскольку, витиеватая просьба Ицхака, в общем-то, сводилась к одному: обязательно зажечь их при всенощном бдении у тела усопшей. Поэтому священник не стал утруждать себя лишними рассуждениями: отчего вдруг прижимистый шинкарь проявил такую неслыханную щедрость? Мало ли за что тот мог числить себя в должниках у знаменитой на всю округу ведуньи и травницы? Или - решил угодить будущему зятю? Разве ж угадаешь: какую именно прибыль получит продувной хитрец с, казалось бы, вполне бескорыстного деяния?
  Ну, а что до самой ведуньи, то так как православие осуждает практику знахарства, полагая духовное здоровье важнее телесного, жизнь Аглаи Лукиничны, по церковным канонам, считалась далеко не безгрешной. И хоть приносимая старухой польза, была вполне очевидной, душа ее считалась отданной во власть дьяволу. Искренне желая хоть чем-то помочь покойнице, при жизни сделавшей людям столько добра, отец Василий решил еще раз, дополнительно помолиться за усопшую рабу божью Аглаю. Пытаясь своей открытой молитвой облегчить бремя ее заблудшей души. Или, если тяжесть содеянных ведуньей грехов слишком уж тяжела и непростительна - то хотя бы уменьшить срок искупительных мук и страданий....
  Учитывая огромное количество дармовых свечей, священник неспешно расставил их почти у каждой иконы, три - самые толстые возле покойницы, да еще оставил пяток помельче, для канделябра, освещающего крылос*. Мол, при ярком свете, будет сподручнее читать псалмы. За столь здравым рассуждением тщательно пряча от самого себя неосознанную тревогу, неприятной занозой засевшую в сердце, еще с той первой минуты, когда священник узнал о кончине травницы. И хоть никому не дано знать день своей смерти, почему-то отец Василий был убежден, что старая ведунья не случайно умерла именно в ночь накануне праздника Ивана Купалы. Нет - совсем неспроста... И точно так, как блаженны почившие в преддень Воскресенья, так и горе тем, кто предстанет перед Вратами в бесовскую пору.
  Близилась полночь, и если отец Василий не ошибался в своих предчувствиях, то всё должно было произойти именно сейчас.
  Не успел священник до конца додумать эту мысль, как резкий порыв ветра, возник совершенно ниоткуда и мгновенно пронесся по запертой церкви, гася все свечи, кроме той, которую вложили в руки покойницы. А в следующий миг Аглая Лукинична открыла глаза.
  Брызнув себе в лицо свяченой водой, отец Василий ошеломленно потряс головой и истово перекрестился. Потом, поднял дрожащей рукой все еще курившееся кадило и судорожно махнул им по направлению к усопшей. Но на ожившую старуху все его действия не произвели никакого впечатления. Наоборот - неугомонная покойница поудобнее уселась в собственном гробу и внятно спросила:
  - Кто здесь?
  Принимая сан священнослужителя, отец Василий узнал многие тайны, недоступные пониманию обычных людей, но и ему впервые довелось столкнуться с ожившим мертвецом. Но поп не испугался, а наоборот - даже испытал некое облегчение, от того, что предчувствия его не обманули. Вот только никак не мог решить, уже приступать к процедуре экзорцизма и изгнать обнаглевшего беса из храма, или подождать чуток? Чтоб разобраться: что же понадобилось нечистому, в доверенном его опеке, православном приходе?
  - Так есть здесь кто-нибудь живой или нет? - громче и нетерпеливее спросила покойная ведунья. - Отзовись, меня ненадолго отпустили. Клянусь, избавлением собственной бессмертной души, я не причиню тебе вреда.
  Не отвечать старой женщине, тем более мертвой, было по меньшей мере невежливо. Поэтому священник, сделав добрый глоток густого и терпкого вина из чаши с миром (ничего другого не было под рукой) и, стараясь не сипеть из-за перехваченного волнением горла, ответил:
  - Отец Василий бдит у твоего гроба, раба Божья...
  - Священнослужитель? - обрадовалась покойница, поворачивая белое, как мел, лицо на звук голоса. И тут же и объяснила свою радость. - Это хорошо... Ты, Василий, мне не врать не станешь. Скажи поп: люди Лойолы уже появились в деревне? Внука моего схватили?
  - Инквизиторы? - удивленно переспросил священник и чистосердечно ответил: - Нет, никого не было... Во всяком случае, мне об этом не известно. А Тарас - еще и часа не минуло, как из церкви вышел. Если б ты раньше глаза открыла, сама б его рядом со своим гробом увидела... - отец Василий поперхнулся, сообразив, что именно он говорит и перекрестился. - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь... Прости меня грешного, Господи... - осенил крестным знамением ожившую покойницу, а увидев, что та не начинает биться в падучей, промолвил: - Темна вода во облацех... - и спросил. - Но, что латинской инквизиции могло понадобиться в наших краях? Ведь с тех пор, как мы платим налоги за православные храмы Риму, Папа больше не считает нас иноверцами и еретиками.
  - Этих иное интересует... - прошамкала старуха. - Они реликвию архистратига ищут. Ну, да теперь им меня не достать, а внучок еще ничего не знает. Значит, поспешила я уходить? Но нет, это не возможно - я отчетливо чувствовала их присутствие, их силу. Ты, отец Василий, передай Тарасу, пусть пуще жизни бережет отцово наследство и, не мешкая, бежит на Запорожье. Там у инквизиции руки коротки, не дотянутся... И еще - скажи: что вскоре ему многое откроется, дивное и доселе неведомое. Это мой ему подарок и подспорье. Иначе с врагом не совладать. Коль все три лика земных и небесных в едином поединке сошлись, то воину надо уметь их различать. Да только, пусть с выбором пути не спешит, пока сам во всем, как следует, не разберется. Отказаться сгоряча или испугу легче легкого, а воротить отринутое - сложнее будет. Передашь?
  - Передам, бабушка... - кивнул отец Василий. - Отчего ж не передать? А тебе самой-то помощь священника не нужна? Ведь без исповеди ты, раба Божья преставилась. Может, молебен особый справить за помин души, позабытый обет или долг исполнить?
  - Чиста я перед Господом в помыслах и деяниях своих, от того и умираю легко, - с лица усопшей сошла тревога, и она вновь по-доброму улыбнулась. - Спасибо тебе, поп, на хорошем слове. Пора мне... Прощай, отец Василий. Берегись тех, кто с крестом идет, да за собой огонь ведет. Пуще басурман берегись. Этим тварям - законы не писаны. Ни Божьи, ни человеческие... Храни вас Создатель!
  Одновременно с тем, как ведунья произнесла последние слова, еще один вихрь пронесся церковью, и погасшие было, свечи разгорелись вновь, заставив священника зажмуриться от неожиданно яркого света. А когда отец Василий открыл глаза и взглянул на гроб с усопшей старухой, та уже чинно лежала на своем месте, будто и не было ничего. Словно померещилось священнослужителю всё от усталости и бессонницы. Или - от воскуренного ладану...
  
  * * *
  
  Не слишком просторная хата Куниц, после того как из нее вынесли гроб с телом покойницы, вдруг сделалась невыносимо огромной. А два-три шага, необходимые, чтоб преодолеть расстояние от двери до лежанки, вообще показались Тарасу бесконечной дорогой. И не в состоянии ее преодолеть, парень уселся на пол, прямо возле двери, и наконец-то заплакал. Скупо, по-мужски, ожесточенно вытирая рукавом каждую, выкатывающуюся из глаз слезинку. Но, именно благодаря этим слезам, Тарас почувствовал, как из его души уходит горечь невозвратимой потери, уступая место доброй памяти.
  - Ишь как убивается, горемыка, - прошелестело из-за печного угла. - А раньше, бывало, неделями не отзывался...
  - Нишкни, дура! - оборвал слишком языкатую кикимору суседко. - Не забывай, что он теперь нас слышит!
  - Простите, хозяин, - тут же испуганно залебезила та. - Я совсем иное имела в виду...
  - Да какая теперь разница, что и кто скажет, - отмахнулся Тарас. - Бабушку не воротишь и не извинишься...
  - А вот это - как сказать, - степенно отозвался домовой. - Я, к примеру, совсем не уверен, что старая ведунья так просто покинет свой дом. И кажется мне, что вскоре, в тутошних местах, одной берегиней станет больше. Так что не горюй, хозяин - будет у тебя еще возможность и извиниться, и исправится.
  - Поел бы ты чего-нибудь, хозяин... - посоветовал сердобольный суседко. - Кровь от головы отхлынет, думы светлее станут...
  - Это у тебя кровь совсем отхлынула. Вместе с остатками ума... - опять заворчала кикимора. - Печь со вчерашнего дня не топлена, щи не варены... Что хозяин есть станет?
  - Так я о чем? - возмутился суседко. - Пусть велит только - я мигом спроворю. А самому хозяйничать нельзя. Чай, не хуже моего знаешь...
  - Сам жрать хочешь, вот и пристаешь к хозяину...
  - Может и в самом деле, поужинать? - задумчиво промолвил Тарас. - Добро, коль и вам поесть охота, так займитесь стряпней. А домовой мне пока расскажет о том, чего я еще о себе не ведаю. О чем, в прошлый раз не договорили.
  - Я быстро! - обрадовался суседко.
  - Сиди уже, горе луковое, - остановила мужа кикимора, кряхтя и шурша опилками. - Пока ты спроворишь, хозяин не то, что полуночничать - завтракать в обед будет. Садитесь к столу, сама все сделаю.
  Похоже, и Навь, и Явь, а может - даже Правь устроены одинаково, и без женских рук ни 'тпру', ни 'ну'... Хотя, что ж тут удивительного - хозяйка нужна в любом доме.
  Тарас еще и лица не умыл, как в печи утробно загудел огонь, в курятнике всполошились куры, а чуть погодя, на сковороде зашкварчала, распространяя аромат жареного лука и разбрызгивая кипящий жир, огромная яичница. Парень только облизнулся. От таких ароматов и сытый враз проголодается, а он - в последний раз еще как позавчера отобедал.
  - Ты там... - Тарас чуть замешкался, с непривычки распоряжаться, пусть и своей, можно сказать - домашней, а все-таки нелюдью. - Готовь побольше, не жалей яиц... Так чтоб на всех хватило... И потом - это, свет зажгите кто-нибудь. Чего зря в потемках сидеть?
  Что именно зажег домовой, Куница не понял, но осветивший комнату ровный и чуть голубоватый свет больше напоминал легкую предрассветную мглу, нежели отблеск пламени.
  - Не беспокойся, хозяин, - ответила кикимора. - Эти обжоры у мертвого отымут, а голодными не останутся. Ой! - поняв неуместную нынче двусмысленность своих слов, она громче затарахтела посудой. - Не отвлекайте, а то не услежу за огнем - угли жрать придется.
  - Добро, - кивнул Тарас. - Ну, тогда ваш черед, мужички. Поведайте: о чем бабушка Аглая мне перед кончиной рассказать не успела?
  Но, видно и на этот раз капризная судьба решила, что не пришла еще пора парню разузнать семейные тайны. Дверь в дом тихонько, совершенно без скрипа, как она впускала только родных - открылась, и в хату, пугливо оглядываясь, вошла Ребекка.
  Увидев Тараса, девушка немного успокоилась, но бросилась к нему так поспешно, словно опасалась не застать нареченного в живых. Что тут же подтвердил ее испуганный, свистящий шепот. Тот самый, что порой куда громче крика бывает. Особенно ночью.
  - Слава Богу, успела!
  Прижимаясь лицом к груди парня, девушка не увидела, как со сковороды, самостоятельно отодвинувшейся на краешек кухонной плиты, исчезло больше половины яичницы.
  - Я так испугалась...
  Положительно, с Ивановой ночи все происходило словно само собой. Совершенно не интересуясь, какое у Куницы на сей счет имеется мнение, и - не дожидаясь согласия. Захотел Тарас узнать тайну - ему предложили поужинать. Только-только собрался поесть - обнимают и целуют.
  Вообще-то, парень не особенно возражал против последней замены, быстро сообразив, что яичница подождет, а вот настроение у любимой переменчиво, как погода в марте месяце. Крепко обнял встревоженную Ребекку и с удовольствием закрыл поцелуем ее мягкий рот.
  Но, если уж не везет, то во всем и надолго. Только лишь Тарас надумал подхватить, разомлевшую от его нежностей, девушку на руки, чтоб перенести на кровать, как Ребекка опомнилась и изо всех сил уперлась кулачками в грудь парню, разрывая объятия.
  - Подожди, Тарас... Не надо, не сейчас...
  - Ну, почему? Что опять не слава Богу? - забормотал разочарованно тот. - Дразнишься? Или отца боишься? Так поженимся, теперь уж обязательно поженимся. Я знаю, как его убедить. Вот увидишь...
  - Не в этом дело... С моим отцом как раз все хорошо... - поглаживая парня по щеке, ответила девушка. - Даже чудно как-то. То орал при каждом случае, что скорее съест свою ермолку, чем даст нам благословение. А сегодня, с его же слов, лучше тебя жениха во всей округе не сыскать...
  - Может, увидел меня в деле, и решил, что заполучить в зятья запорожского казака не так уж и плохо? Я хоть и не в реестре, но защитить, если что, смогу. Тем более, сотник Ступа обещал замолвить за меня словечко перед писарем Балабаном и внести мое имя в списки, вместо отца. Куница ведь там до сих пор числится. А Трофим или Тарас, кто станет вчитываться...
  - Вспомнила! - воскликнула девушка. - Вспомнила, зачем я к тебе прибежала... Тот вахмистр, что меня...
  - Опять приставал?! - вскричал сердито Тарас, вскакивая с лавки и демонстративно хватаясь за эфес сабли.
  - Подожди, не перебивай, - Ребекка усадила парня обратно. - Он еще и в самый первый раз не совсем приставал...
  - То есть как? - опешил парень. - Выходит, нам с твоим отцом, все померещилось? Так, что ли? И вахмистр к тебе под юбку не лез, и ты на помощь не звала?..
  - Дай досказать! - рассердилась девушка. - От моего отца заразился что ли? Тарахтишь без передыху!
  - Ладно, молчу.
  - Вахмистр... Он, когда меня к стенке прижал, то сперва позволил на помощь позвать, а потом отчетливо сказал: 'Передай сыну Трофима Куницы, чтоб он сегодня не ночевал дома. Незваные гости к нему заявятся!'.
  - Чего? - от удивления парень даже ладонь с груди Ребекки убрал. - Прямо так и сказал? Чтоб сын Тимофея Куницы не ночевал дома?
  - Да, именно этими словами, - подтвердила девушка.
  - Но, откуда он меня может знать? Я его сегодня впервые в жизни увидел. И его самого, и - ротмистра, и монаха этого - сладкоречивого. Правильно твой отец заметил: странные они какие-то. Будто ряженые... Ну, а чего ж ты сразу мне обо всем не рассказала? До ночи тянула?
  - А ты сам вспомни, как отец тогда разбушевался, разогнал всех. Вот я и запамятовала сгоряча. Потом, во время панихиды - не до разговоров было. А как собралась ложиться спать, да за нас молиться стала - вспомнила. И сразу к тебе прибежала. Может, и правда, тебе спрятаться надо? Как думаешь, Тарасику? Тревожно мне что-то. Сердце так и трепещет, так и бьется...
  - Я уж и сам не знаю, что делать... - развел руками Куница. - Сплошная чехарда. Тайна на тайне едет и тайной погоняет... Ладно, придет срок - и с этим разберемся. Давай-ка, провожу я тебя, Ривка, домой, а сам пойду в церковь. К отцу Василию. Может, хоть поп, что дельное присоветует? Вот только поедим сперва. А то, веришь, у меня кишки уже не только урчать - рычать начинают. По деревне пройдусь - собаки вслед лай поднимут...
  И вновь, совершенно без удержу расшалившаяся нынче, судьба опять вмешалась в его намерения, все переиначив на свой лад. Не успел Тарас притронуться к сковороде с остатками остывающей яичницы, как в дверной косяк громко и настойчиво постучали.
  - Неужто опоздали? - всполошилась Ребекка.
  - А я знаю? - пожал раздраженно плечами Тарас. - Во всей этой круговерти сам черт ногу сломит!
  - Не поминай Нечистого, на ночь глядя, хозяин... - встревожено отозвался затаившийся с приходом Ребекки домовой. - Как бы и в самом деле, кто из его слуг за тобой не явился. Чую: плохая весть к нам стучится. Лучше б совсем в дом не пускать, да поздно. Хоть девицу спрячь, от греха подальше...
  - В окнах свет видать... - рассудительно заметил Тарас. - И вообще, если кто со злом пришел, тому и приглашения не надо. Что о Ривке беспокоишься, за то - спасибо, да только куда я ее спрячу? Да и не успеть - незваный гость уже на пороге. Вот-вот внутрь войдет...
  - А пусть она к нам, на полати, за печку залезает... - предложил суседко. - Надо будет - моя супружница любому глаза отведет. И не торопись, хозяин... Теперь это твой дом - и никто в него так запросто войти не сможет... Без согласия-то.
  - С кем ты разговариваешь? - удивилась Ребекка, которая не могла слышать голос домовых.
  - С домовым, с кем же еще... - не стал лукавить Тарас, успокоительно приобнимая девушку за плечи.
  - И что батанушка тебе советует? - спросила Ребекка так запросто, словно каждый день только то и делала, что общалась с хатней нежитью.
  - Спрятать от лихих глаз свое самое главное сокровище.
  Тарас подхватил девушку на руки и легко забросил ее на широкую печку. И тут же, занавеска, отделявшая полати от комнаты затянулась, словно сама собой.
  - Слушай меня, Ривка! Сиди тихо и не высовывайся наружу, чтобы не случилось. Пока сам не позову!
  Тарас отступил назад, поглядывая, не будет ли чего заметно, и в тот же миг натужно заскрипела входная дверь, будто топором отдирали веко наглухо забитого гвоздями... сундука. И открываться не торопилась...
  - Отворяйте, хозяева! - громко позвали с улицы. Голос был мужской и показался Кунице немного знакомым. - Я же вижу, что не спите еще. Не бойтесь, я не со злом. Важный разговор имеется!
  - Не заперто, заходите... - ответил Тарас, усаживаясь обратно за стол. При этом удобно передвигая перевязь с ножнами себе на колени, чтобы в любое мгновение можно было быстро обнажить клинок. - Потяните за ручку сильнее. Полотно от сырости разбухло. Все никак подтесать не соберусь. То одно, то другое - вот руки и не доходят...
  Дверь пронзительно взвизгнула, поддаваясь натиску, и тут же глухо стукнулась обо что-то твердое.
  - Ух, чтоб тебя, короста заела! - выругался еще не видимый незнакомец, и через порог шагнул давешний ротмистр.
  - Вечер добрый, хозяева... - пробормотал он невнятно, морщась и потирая ладонью лоб, с вздувающейся прямо на глазах изрядной шишкой. - Грабли в сенях держите, что ли?
  - Вечер, может, и добрым был, да теперь-то уж и полночь миновала... - не слишком приветливо ответил Куница. - Вот уж кого не ждал...
  Казалось бы, после того, как ротмистр разнял утреннюю стычку с вахмистром Болеславом, Тарас не должен был испытывать к нему явного недружелюбия. Но из-за рассказа Ребекки и предостережения домового, особого расположения к позднему гостю он все же не испытывал. А, кроме того, было в облике и взгляде драгунского офицера что-то неприятное. Какие-то неопределенные черты лица, порождающие у человека чувство опасности и гадливости... Не подмеченные Тарасом при солнечном свете, но вполне отчетливо бросающиеся в глаза теперь, в созданной домовым волшебной полутьме, и вызывающие невнятную тревогу. Будто в дом вошел не человек, а хищный зверь, или - ядовитая змея вползла.
  - Так сейчас самое время для визитов, пан казак... - вместо извинения засмеялся гость. - Согласись: днем у каждого свои дела, можно и не застать. А вот ночью... Ночью все дома. Я проходил мимо, увидел свет в окне, - вот и подумал: мы же поутру отплываем. Так, зачем спозаранку вас тревожить? Почему бы сейчас не заглянуть? Если люди все равно не спят?
  - Да зашел уже, чего теперь... - пожал плечами Тарас. - Проходи. Садись. Говоришь: дело важное? Я - слушаю. Быстрее объяснимся - быстрее спать ляжем. Умотался я сегодня...
  - Важное, - кивнул ротмистр, с трудом усаживаясь на табурет, что так и норовил выскользнуть из-под него, словно норовистая лошадь. - Да не к тебе, прыткий отрок. А бабушку твою Аглаю Лукиничну повидать надобность у меня великая имеется.
  - Бабушку? Аглаю Лукиничну? - чуть опешив, повторил Куница. - Так она это... в церкви.
  - На всенощной, что ли? - не меньше его удивился ротмистр. - А какой завтра праздник? Я что-то ни по римскому, ни по византийскому обычаю, ничего важного, на второй день после Ивана Купалы, не припоминаю.
  - Праздник? - переспросил Тарас. - Почему праздник? Раньше Петра и Павла никаких святых не поминают...
  - А я о чем? Что же она так поздно в храме делает?
  - Лежит...
  Теперь пришла очередь удивляться гостю. Ротмистр, совершенно позабыв про набитую шишку, с силой потер лоб. Скривился, издал мучительный стон, но не стал отвлекаться на пустяки.
  - Давай начнем все сначала, парень... Это дом Тимофея Куницы?
  - Да, - кивнул Тарас. - Таково имя моего отца. А вот своего, пан ротмистр, ты до сих пор так и не назвал.
  - Браницкий. Анджей... - буркнул нехотя тот. - Но это неважно. Я не знакомиться пришел. Вернемся к делу. Значит, здесь проживет и его теща - известная травница Аглая Лукинична?
  - Нет...
  - Как - нет?! Почему: нет?! Что ты мне голову морочишь, щенок?! - вскричал в сердцах седовласый мужчина, теряя терпение.
  - А вам не кажется, пан ротмистр, что оскорблять хозяина в его доме не пристало гостю, - медленно, почти по буквам, произнес Куница. - Я ведь и к ответу призвать могу!
  - Ладно, ладно... - примирительно проворчал Браницкий. - Обойдемся без старухи. Поговорим по-мужски. Я, собственно, зачем пришел, - отдай то, что вам не принадлежит, и разойдемся миром...
  От возмущения Куница даже привстал.
  - Это ты, пан Браницкий, на что намекаешь? Хочешь сказать, что мой отец, или я - вор?
  - Вор? Почему вор? - непритворно удивился тот. - Разве я хоть слово сказал о воровстве? Скорее - случайность. Нечто ценное попало в ваши руки по недоразумению. Вам оно без надобности, самое большее - храните, как память об отце. А...
  - 'Нечто', 'оно'... Не наводи тень на плетень, пан ротмистр! Или, может, сам не знаешь что ищешь? - прищурился Куница. - Говори внятно: что тебе надобно? Молчишь? Ну, так знай, хоть я и уверен, что нет в нашем доме чужих вещей, клянусь - отдам, если найду. Но, не тебе...
  - Почему же, позволь полюбопытствовать? - насупился Браницкий.
  - Да потому, господин хороший, что истинный владелец не стал бы мямлить, а сразу сказал - что именно он ищет. Ты же, похоже, к искомой вещи, вообще с боку припека... Не знаю, кто тебя послал, но либо и он - сам толком ничего не знает, либо - имеет основание тебе полностью не доверять...
  - Что?! - похоже, самообладание драгунского офицера окончательно истощилось, и он стал угрожающе приподниматься. Но тут кувшин, стоявший прямо перед ним на столе, неожиданно опрокинулся, и остававшееся внутри, прокисшее молоко, обильно плеснулось гостю на одежду. А когда пан Анджей быстро отшатнулся, капризный табурет поспешил выскользнуть из-под его седалища. Ротмистр неловко взмахнул руками и шлепнулся на пол.
  - Прах подери всю вашу семейку! - окончательно сатанея, выругался офицер, вскакивая на ноги и отряхиваясь от вонючей жижи. - Ну, все, дерзкий щенок - ты сам напросился! Сейчас я буду тебя убивать. Больно и медленно. Но умрешь ты только после того, как расскажешь: где нужная мне вещь, или - где искать твою, трижды проклятую ведьму-бабку!
  - Извини, недобрый человек, - промолвил вполне серьезно парень. - Хоть и не годиться так гостей привечать. Но, иной, даже званый гость, хуже басурманина бывает. Что же мне в таком разе про тебя сказать? Давай, лучше на улицу выйдем. Там - сподручнее разговор продолжить. Не хочу закон гостеприимства нарушать...
  - Здесь останешься... Навек... - скорее прорычал, нежели промолвил Браницкий, зло посверкивая глазами. - Я еще утром смекнул, что нам с тобой не удастся миром договориться. Жаль, старухи дома нет. Разузнал бы, что к чему, да и покончил бы с вами обоими разом!
  Седовласый ротмистр говорил, а с лицом его тем временем творилось нечто весьма неладное. То ли тени от догорающего в кухонной плите огня так причудливо ложились, то ли - в самом деле, оно как-то заострилось, вытянулось и теперь больше походило на оскаленную волчью морду, нежели на человеческий облик.
  Куница неспешно поднялся, и оголенное лезвие сабли, зловеще мелькнуло в воздухе, выписывая замысловатую кривую.
  - Ух ты, - восхитился оборотень, взглянув на матово засветившийся в руке парня клинок. - Знатная игрушка... Дорогого стоит. Но тебе, сосунок, и она не поможет. Сабля, знаешь ли, еще и умелой руки требует. А сама по себе - не грозней сковороды или макогона будет... И потом - убить оборотня, это не то же самое, что курице голову открутить... Молись, сосунок, своему Богу, пусть встречает очередную душу... Да только, громко молись, а то не расслышит старик-то...
  Хрипло зарычав, уже мало чем напоминающий человека, ротмистр одним сильным движением сдвинул в сторону разделяющий их массивный стол и уже собирался то ли прыгнуть, то ли карабелю из ножен выхватить, но в это же мгновение, упомянутая им раньше, сковорода сама собой взмыла вверх и всей тяжестью обрушилась на голову оборотня. Только, не остывший еще, жир во все стороны брызнул, да толстые черепки на пол посыпались. Причем, остатки, так и не съеденной Тарасом яичницы, удивительнейшим образом, за мгновение до удара куда-то исчезли. А вслед за этим - с жердочки над печкой, сорвался самый большой венец, выплетенный из чесночных головок, и наделся прямо на шею ошарашенному волколаку.
  Волчий рык сбился на обиженный визг, а душистый венец сатанеющий оборотень разорвал и сбросил с себя столь молниеносно, словно вокруг его шеи обвилась болотная гадюка. Только паленой шерстью завоняло.
  - А вот теперь, ты, схизматский щенок, точно покойник, - прорычал взбешенно волколак, делая шаг вперед, но тут... под окном громко закукарекал петух.
  Разъяренный оборотень сразу как-то сник, втянул голову в плечи и вновь стал походить на обычного человека. Очень злого, из-за постигшей его неудачи, но ничего сверхъестественного собой не представляющего. Ротмистр Браницкий помотал немного головой, словно приходя в себя, а после того, как голосистый петух закукарекал во второй раз - хрипло промолвил:
  - Не становился б ты на пути святой инквизиции, парень... А бабушке своей передай: что я еще зайду. Завтра же зайду... И не стоит от нас прятаться. Все равно найдем. Всю деревню раскатаем по бревнышку, но отыщем. И ее саму, и реликвию укрытую... Так что лучше сами отдайте... - и немного сутулясь, оборотень бросился вон из дома.
  На этот раз входная дверь открылась перед страшным ротмистром без заминки, даже раньше, чем Браницкий успел к ней прикоснуться.
  А спустя полтора десятка учащенных ударов сердца, вместе с третьим, совершенно оглушительным 'кукареку!', в хату бочком вошел всклокоченный и немного смущенный Ицхак. С не менее ошалевшим петухом на руках. Корчмарь диковато огляделся и почти подбежал к Тарасу.
  - Право слово, господин казак, я уже люблю вас почти, как родного сына. И, тем более - в любое время суток готов помочь собственной шалопутной дочери... Но, ради всех святых угодников, ее больной матери и моих истрепанных переживаний, объясните: зачем вам с Ребеккой посреди ночи понадобился петух? Да еще и самый горластый? Или это нынешняя молодежь теперь так забавляется? А что это за шлимазл, который буквально, почти сбил меня с ног, выскакивая из вашего дома? И прекратите, в конце концов, хохотать, пан Куница! Во-первых, я не вижу в этом ничего забавного, а во-вторых - это просто невежливо по отношению к моим седым пейсам...
  Умом Тарас понимал, что не пристало смеяться, глядя на, совершенно сбитого с толку и растерянного, пожилого человека, но - ничего не мог с собой поделать. Слишком уж быстрым и внезапным оказался переход от только что угрожавшей ему смертельной опасности к столь комическому финалу. Да и кто на его месте смог бы удержаться от хохота, глядя на взъерошенного корчмаря, в полнейшем недоумении удерживающего над головой, будто зажженный факел, совершенно одуревшего петуха? Поэтому, как парень не зажимал себе ладонью рот, смех все равно пробивался наружу, эдаким лошадиным фырканьем.
  - Кто б спорил... - обижено проворчал Ицхак. - Что может быть смешнее глупого еврея, пытающего среди ночи, тайком подбросить в чужой курятник своего же петуха? Хорошо, что этого не видит тетя Соня. Бедняжка наверняка не вынесла б подобного позора. Особенно, когда этот аспид вырвался у меня из рук, и мне пришлось ловить его по всему двору. Хорошо, птица вспомнила, что ей пора кукарекать, и уселась на забор. А если б позабыла? Так что же - мне надо было бы до утра за ним гоняться? Моя жена тоже иногда, как что-то скажет или сделает, так я несколько дней не могу понять, что она собственно имела в виду и зачем? Но вижу, что ее родная дочь - уже теперь перещеголяла свою маменьку. На кой, я вас спрашиваю, может молодой девице понадобиться ночью петух? Или вы с ней так проголодались, что без бульона до утра не дотянете? И где она, в конце концов, прячется?
  - Дрыхнет, куда ж ей деваться... - прошелестел только для ушей Тараса суседко. - Кикимора ее сразу убаюкала. Ни к чему девице на подобные страсти глядеть. А то потом - молоко скиснуть может...
  - Что скиснет? - не удержался от изумленного восклицания парень. - Какое еще молоко? У Ривки?
  - Ой, да нет у нее никакого молока, - тут же затараторила кикимора. - Вечно мой косноязычий дуралей что-то не то ляпнет. Это он так, вообще - о вашем будущем заботится... Бестолочь стоеросовая... - заворчала на мужа. - Скажи, ты хоть раз в жизни можешь подумать, прежде чем языком молоть? - и добавила поспешно. - Можешь даже и не сумлеваться, хозяин. Женись спокойно. Девица она... Ни стыда, ни урона твоей чести не будет.
  - Молоко? - переспросил корчмарь, не расслышав всей фразы. Огляделся, увидел на полу кувшин. Нагнулся, поднял, понюхал...
  - Да, молоко прокисло... Согласен, господин казак, без женских рук трудно дом содержать. Все хозяйство сразу кувырком идет... Помню, как-то моя Циля, лет двадцать тому, собралась в гости к своей сестре Саре, пару деньков погостить... И я, по собственной глупости, согласился. Вы не поверите, это был просто какой-то цорес и макес!.. С тех пор я больше никуда не отпускаю свою жену. А заодно, на всякий случай, - и тетю Соню... Но, не пытайтесь мне тут заговаривать зубы, а отвечайте прямо: где Ребекка?
   - Не волнуйтесь, дядька Ицхак, - от неудачной оговорки суседка, Тарасу почему-то расхотелось смеяться, и неуместный хохот наконец-то отпустил парня. - С Ривкой все хорошо. Она спит. На полатях, за печкой... И спасибо вам за помощь. Но, с чего вы решили, что нам понадобиться петух?
  Поспешно отдернув занавесочку и убедившись, что его дочь, счастливо улыбаясь во сне, полностью одетая и совершенно не растрепанная, в самом деле, сладко посапывает на теплой печи, Ицхак немного успокоился и наконец-то отпустил безвинную птицу. Заполучив свободу, петух в ту же минуту, кубарем выкатился за дверь и уже с улицы победно и возмущенно закукарекал.
  - Я решил? - корчмарь уселся на табурет и стал обмахиваться ладонью. - Я себе вышел во двор, чтобы это, гм... Ну, в общем, посмотреть на звезды. И когда уже... почти досмотрел - меня, вдруг, как схватит сзади за плечи какой-то гевал и как рявкнет прямо в затылок: 'Хочешь увидеть дочь живой?! Сейчас же хватай самого горластого петуха и беги к Куницам!'. Да так доходчиво сказал, что мне еще раз захотелось... гм, взглянуть на звезды. А потом - я подтянул штаны, спешно поймал петуха и помчался к вам. Вот и весь сказ... Может, кому-то от этого было очень смешно, но, должен признаться: мое сердце уже не годится для подобных шуток. Как-то, знаете, ускользает смысл веселья.
  Потом корчмарь подошел к печке вплотную и подергал Ребекку за плечо. Но девушка лишь совершенно по-детски почмокала сквозь сновидение губами и перевернулась на другой бочок.
  - Странно... Неужели наши перины стали такими твердыми? Или тетя Соня к гусиному пуху стала прибавлять еще и перо? Ночью только и слышно, как дочь ворочается, а тут - спит, словно убитая... Тьфу-тьфу-тьфу! Вот уж воистину, язык без костей: сначала ляпнешь, а потом - жалеешь... И что нам теперь со всем этим делать, господин казак? Я имею в виду не только петуха... Породнимся - или как? За, полагающимся Ребекке, приданым, вы вместе придете, или она поутру сама домой явится? Как ни в чем не бывало?
  - О бесчестье не надо думать, дядька Ицхак, - посерьезнел Куница. - Вы и сами знаете: у нас с Ривкой давно все к свадьбе идет. По сердцу я ей, а она - мне. А что умаялась бедняжка и уснула - так пусть себе поспит. Я все равно в церковь собирался. Хотите - сначала вас домой доведу, а потом пойду к отцу Василию. Или наоборот - вы меня к церкви проводите? А по пути обсудим: как нам дальше быть?.. Что-то слишком много странного вокруг деется. С тех пор, как я цветок папоротника нашел. И бабушка как-то неожиданно умерла, и... все остальное. А главное - никто мне ничего объяснить не может.
  - Это да, пан Куница... Странностей, хоть отбавляй. Взять, к примеру, хоть тех же нынешних постояльцев. Купцов, которые платят, не торгуясь и сдачи не пересчитывая! Бог свидетель, я ничего не имею против столь достойных людей, но зачем напяливать на себя чужую личину, совершенно не заботясь о том, что она трещит по всем швам? И эта странная, если не сказать больше, шутка с петухом? Или, может быть, скажите на милость, вы знаете, зачем мне понадобилась седло и сабля вашего достойного батюшки?
  - Это ты о чем сейчас говоришь, дядька Ицхак? - удивленно захлопал глазами Тарас. - Какая еще сабля? Ведь ваша вера запрещает брать в руки оружие.
  - Так и я о том же... Не вера, а закон... но хрен редьки не слаще! - горячась, всплеснул руками корчмарь. - Оружие мне совершенно ни к чему! А вторую ночь к ряду снится, как я вымениваю их у тебя на гишпанский мушкет и пистоль. Что бедному еврею делать? Прямо, хоть иди в ближайшую синагогу испрашивать совета у ребе.
  - А у тебя есть мушкет и пистоль? - еще больше удивился парень, пропуская мимо ушей очередное сетование.
  - Клянусь пейсами и собственным здоровьем, господин казак, еще вчера вечером я был совершенно уверен, что их у меня нет совсем. Как и в том, что давно потерял передние зубы. Но, теперь, не стал бы божиться, пока не проверю то место - откуда достаю оружие в моих снах. Вот только желания убедиться в своей правоте, у меня почти столько же, как у человека, приговоренного к виселице, проверять на собственной шее прочность намыленной петли. Может - вместе глянем?
  - Хорошо, - не стал отнекиваться Тарас. - Но сперва я все же схожу в церковь, да и вздремну часок-другой. А то совсем уже с ног валюсь. И ничегошеньки не соображаю.
  Словам встревоженного Ицхака Мордехаевича Куница неожиданно обрадовался. Парень все больше убеждался в том, что из деревни ему придется уезжать. А куда еще может податься сын казака и запорожский новик, если не в свой курень, на Сечь? Слишком коротким был первый Сигизмундов реестр, чтобы вносить туда целые фамилии навечно. Обязанное стеречь огромные границы Дикого Поля, войсковое товарищество не могло ждать, пока сын убитого казака вырастет и займет в их рядах место своего отца. Поэтому, невзирая на все старания писаря Балабана, обещанного внесения в реестр можно было и не дождаться. Ну, а в дальней дороге, лучших попутчиков, чем хороший мушкет и пара пистолей, одинокому путнику и не сыскать.
  - На тебе и впрямь лица нет. Хочешь отдохнуть - ложись, подремли чуток... - неожиданно совершенно по-свойски предложил Ицхак, поднимая с пола перевернутый оборотнем табурет и прислоняя его к стенке у двери. - А мне все равно сегодня уже не уснуть. Посижу тут, в уголке. Постерегу ваш с Ривкой сон. Уверяю тебя, Тарас, что ни поп, ни церковь до утра никуда из деревни не денутся. Тем более - брезжит уже за окном... А ты и в самом деле умаялся. Тетя Соня, как увидит бледный цвет твоего лица, точно заартачиться. Не захочет за такого упыря нашу кровиночку отдавать...
  Сказал - и тут же заткнул себе рот, испуганно озираясь. А потом быстро зашептал на иврите какую-то охранительную молитву.
  - Ладно... Спасибо, дядька Ицхак... - Тарас уже начинал привыкать к тому, что непрерывно вынужден менять свои планы. - Немного вздремнуть мне и в самом деле не помешает...
  Хотел еще что-то прибавить, но лишь мотнул упрямо чубом, ткнулся лбом в сложенные на столе руки и тут же, мгновенно провалился в глубокий, крепкий сон, - присущий только молодым людям, убежденным, что впереди у них еще очень много времени и все можно успеть.
  
  
  
  Глава пятая
  
  Проснулся Тарас, как только первые лучи солнца заглянули в горницу. И хоть спал он всего ничего - даже шея не успела занеметь от неудобного положения - парень почувствовал себя вполне отдохнувшим. Вот только с глазами у него творилось что-то неладное. Привычный мир словно подернулся легкой дымкой и стал раздваиваться. Но, не так неопределенно, как бывает при опьянении или после сильного удара по голове, а четко, словно каждым глазом Куница смотрел по отдельности. И видел, соответственно - нечто иное. К примеру - правый глаз утверждал, что кувшин сам взлетел в воздух и стал наполнять, стоявшую на столе, кружку. В то время как левый - явственно наблюдал полупрозрачную и чуть скособоченную женскую фигуру, чья тонкая рука, собственно, и удерживала столь ретивый сосуд.
  Или вот еще: в то время, когда правый глаз Куницы видел самую обычную входную дверь, левый вдобавок подмечал еще и слабое сияние, разлитое по всему дверному косяку. Особенно яркое возле, подвешенной на гвоздик и перевернутой рожками вниз, подковы и - прямо над порогом. А еще более странным было то обстоятельство, что Тарас не только стал подмечать все эти странности в собственном доме, но также откуда-то знал, что подобное свечение издает, наложенное на дверь, охранное заклинание.
  Куница обалдело помотал головой, усиленно поморгал, но ничего не изменилось. Правый глаз по-прежнему утверждал, что в комнате никого нет, а левый - с той же настойчивостью показывал, как кикимора, налила в кружку молоко и поставила кувшин на место.
  - Видишь меня, хозяин? - прошелестела уважительно полупрозрачная женщина. - Не удивляйся... Это в тебе голос второй крови заговорил. Он же и колдовское зрение порождает. Испей лучше парного молочка...
  - И что, мне теперь все время в глазах двоиться будет? - пробормотал Тарас, не переставая тереть веки.
  - Ну, что ты... - успокоила парня кикимора. - Вскорости привыкнешь и будешь смотреть вокруг тем зрением, каким сам захочешь. От того, что увидеть понадобится.
  - А раньше, почему со мной такого не случалось? - со вчерашнего дня парень уже почти ничему не удивлялся, и все происходящее воспринимал, как должное.
  - Раньше, хозяин, старая ведунья жива была, - присоединился к разговору домовой. - А в роду, только одному колдовское умение дается.
  Тарас отхлебнул молока и спросил:
  - Где дядька Ицхак? Ребекка еще спит?
  - Ушли они недавно. Не стали тебя беспокоить... А мы и не препятствовали. Это ж свои... Худого не думали.
  - Тогда, слушай мой приказ! - Куница окончательно проснулся и все вспомнил. - Суседко, запри покрепче дверь и никого более не впускай. Даже если в дом вся святая инквизиция вместе ломиться станет. Я хочу, наконец, услышать вашу и мою историю от начала и до конца. О тайне крови, о колдовском умении и обо всем другом, что еще недоговорено...
  - А ты, хозяин, разве совсем ничего о себе не знаешь? - домовой неспешно вскарабкался на дальний краешек стола, так что его мохнатое личико стало вровень с человеком.
  - Ты, это...
  - Осей меня кличут, - доверил свое имя новому хозяину домовой. - Можно, Ося...
  - Ося, - прибавил суровости своему голосу Куница. - Давай договоримся сразу: я спрашиваю, ты - отвечаешь. Желательно - кратко и понятно. А свое любопытство оставь на потом. Хорошо? Но, чтоб не начинать с обид, объясню: за последние сутки произошло такое множество невероятных и странных событий, что я уже не берусь утверждать: что мне известно наверняка, а что - только чудится... Это понятно?
  - Да, хозяин.
  - Вот и славно. Тогда, Ося, считай, что меня только что обронил на капустную грядку аист, я совершенно ничего не знаю о жизни, и начинай, наконец, уже рассказывать! Тем более что почти так оно и есть. Матушку я почти не помню. Отец меня все больше ратным наукам обучал. А бабушка Аглая... если и рассказывала какие-то сказки, так я к ним прислушивался ровно столько, сколько и ко всем прочим байкам. Послушал в пол уха - да и забыл...
  - Ну, что ж - тогда конечно, хозяин... - степенно кивнул Ося. - Тогда, придется все с самого сначала...
  Домовик потер пальцами нос и загундосил на одной ноте, словно молитву:
  - Донской казак Тимофей Никифорович Куница однажды попал в плен к басурманам. А что был крепок телом и силен, как бык - те продали его гребцом на османскую галеру. Год спустя - запорожцы захватили в Черном море басурманский корабль и освободили невольников. Обратно на родной Дон Тимофей возвращаться почему-то не захотел - остался на Сечи. Был принят в курень. Вскорости показал себя воином умелым и храбрым. К тому времени как раз был подписан королем Сигизмундом указ о создании реестрового полка. Ну, а на Низовье разве что какой обедневший шляхтич в ладах с королевским законом. А так - либо холоп беглый, либо и того хуже - лиходей и убивец. Несмотря на обещанное короной прощение былых грехов, желающих обменять привычную бесшабашную свободу на дисциплину и оседлую жизнь, - на необходимые для реестра три сотни не набиралось. Чтоб не усложнять и так непростые отношения с латинянами, сечевики стали тянуть жребий - и среди других 'счастливцев', судьба идти в реестровый полк выпала и Тимофею Кунице. С тех пор стал он на южных рубежах королевства справлять дозорную службу.
  Домовик перевел дыхание и бесцеремонно хлебнул молока из Тарасовой кружки. Кикимора заворчала, но одернуть вслух нахала не посмела. Чтоб не перебивать рассказ.
  - А однажды - сопровождая купца, твой отец проезжал мимо Михайловки, где и повстречался с матушкой вашей Олесей. Полюбилась она ему так крепко, что вскоре и свадебку сыграли. Вот только не знал Тимофей Никифорович, что бабушка его невесты и матушка Аглаи Лукиничны, Любава - была не совсем человеком. Точнее - совсем им не была...
  - Это как?! - не удержался от восклицания Тарас.
  - Ваша прабабушка, хозяин, была вилой*. Когда люди только начали в здешних местах селиться - женщин в округе почти не было. Вот ваш прадедушка Лука и поймал себе в лесу вилу. Да и что в том странного? Она же внешне совсем как обычная женщина, только краше. А если у вилы отобрать крылья, то она становится во всем покорной своему хозяину. Одна беда - живут они недолго, как собаки. Лет десять. Повезет - пятнадцать... Но - зато, вила передает своим детям часть колдовского умения. Вот так оно и случилось, что в тебе, хозяин, помимо человеческой души, имеется еще и частичка нашего духа.
  - Не может того быть, - не поверил Тарас. - Если моя прабабушка Любава была нежитью, то как же они тогда с дедом Лукой смогли обвенчаться? Детей в церкви крестить?
   - Вот ты, давеча хотел лесного хозяина молитвой испугать, - хихикнул домовой. - И как, сильно преуспел?
  Тарас отрицательно помотал головой.
  - То-то и оно... - Ося с легкой укоризной покачал головой. - В своей гордыне, вы решили, что одни являетесь твореньями Божьими. А это совсем не так. Отдавая мир во владенье людям, Творец озаботился и помощниками для вас, создав нас - нежить. Иными словами: тех, кто сам безжизнен, и оживает только в присутствии человека. Ведь, изначально, вы совершенно беспомощными были. Сами ничего толком не знали и не умели. Что б обычный огонь разжечь - и то молнии дожидались. Это теперь - когда повзрослели чуток и надобность в помощниках отпала, в одну кучу с нечистью нас сгребли, нелюдью обозвав. Обидно... Как овечий хвост куца оказалась человеческая память, а благодарность - и того короче.
  - Погоди, Ося, - остановил домового Куница. - Что-то я твои слова никак в толк не возьму. Ты мне сейчас одно толкуешь, а ведь Святое писание и церковь - совсем иному учит.
  - Церковь... Когда этой новой веры еще и в помине не было, мы вместе с людьми уже не одно тысячелетие в мире и полном согласии прожили. Это теперь, многие из нашего народца, обидевшись на людей, пакостить вам начали. Да и то - больше озоруют, нежели вредят. Ты сам посуди... Мы без вас жить не можем - спим все время, как медведь в берлоге. А вы - сторонитесь нас, как прокаженных. Как тут не обижаться? Скажи по совести: разве человек по-другому стал бы себя вести, если бы все самое необходимое, без чего он никак прожить не сможет, стало б от него прятаться и чураться, как прокаженного?
  - В общем, ты прав: приятного во всем этом мало, - согласился Тарас. - Но, в таком случае, церковь ошибается: объявив вас слугами Сатаны?
  - Вот еще, глупости... - возмутилась молчавшая доселе кикимора, ставя перед Куницей тарелку с парующей кашей. - Поел бы ты, хозяин. Вчерась вся яичница только моим мужичкам досталась... - и, пользуясь тем, что Тарас замолчал, жадно набросившись на еду, чинно объяснила. - Разница между нами и нечистью огромная. И понятна. Их создал дьявол, на погибель рода людского. А мы - творенья Господни и, напротив - помогать вам должны. Да только опеку нашу, человеческое племя слишком поспешно и совсем неблагоразумно отвергло. Как несмышленые и самоуверенные недоросли - кропотливую родительскую заботу.
  - Об этом после, - утолив первый голод, остановил ее парень. - Я еще с отцом Василием посоветуюсь, а там и решу - что к чему. А пока иное спросить хотел: вчерашний оборотень мне во сне померещился или, в самом деле, здесь было чудовище?
  - Волколак? Был, хозяин... - подтвердил суседко, кивая мохнатой шапкой. - Как же не быть...
  - Но, ведь ротмистр Браницкий сказал: будто бы он из святой инквизиции? Как такое может сочетаться?
  - То нам не ведомо, - степенно ответствовал суседко. - А что давешний твой гость - доподлинный оборотень, даже не сомневайся. Зря, что ли я ему на шею чеснок надевал?
  - Угу... Теперь подытожим... - задумчиво промолвил Тарас. - Во-первых, благодаря прабабушке Любаве, в моих жилах струиться кровь нежити и, поэтому, я получил некие волшебные возможности. Так?
  - Точнее и не скажешь, хозяин, - подтвердил Ося.
  - Каждое слово - истина, - согласилась с ним кикимора.
  - Так-таки так, - присовокупил суседко.
  - А какие именно? Способности-то?
  - Не знаем, хозяин... - все трое недоуменно переглянулись. - У каждого по-разному бывает. Женщины, что и случилось в вашем роду - обычно травницами да ведуньями становятся. Как Аглая Лукинична. А матушка ваша, Олеся - бывало, под настроение, порчу да сглаз снимала. Но, поскольку бабушка жива была - ей сила вполне не давалась. Так, крохи одни... Правда, когда сильно серчала, то могла огонь взглядом зажечь.
  - Ладно, разберемся... - вздохнул парень. - А то, что цветок папоротника мне в руки дался - это тоже колдовское наследие?
  - Нет, - уверенно ответил домовой. - Тут, чистое везение. Или судьба... Даже своему родному брату леший не стал бы заветное место выказывать.
  - Верю... - соглашаясь с Осей, кивнул Тарас. - В самом деле, слишком жалостливо он просил не трогать волшебный цветок. Жаль, я слишком поздно поумнел. Теперь - точно не срывал бы. А обратно его приживить никак нельзя?
  - Увы... - развел мохнатыми ручками домовой. - Но ты не горюй шибко, хозяин. В жизни всему своя цена и свое предназначение имеется. И кто знает - может, оно и к лучшему вышло? Теперь ты сто раз подумаешь, прежде чем очередную глупость совершить. Чаще вспоминать станешь о том, что содеянного не воротишь... Особенно, когда нас рядом не будет. Глядишь, когда придет время снова принимать решение - в чем-то более существенном, нежели волшебный цветок - возможно, что и не оплошаешь...
  - А вы куда собрались? - мимоходом поинтересовался Куница. - Живите себе, сколько хотите - места в хате всем хватит. Как клад найду - просторнее дом поставим. Чтоб молодой хозяйке с детишками было где развернуться.
  - Увы, хозяин... - вздохнула кикимора. - Спасибо, конечно, за заботу и за приглашение, да только это не мы из села уходим, а тебе дальняя дорога стелиться. Или ты, Тарас Куница, думаешь, что инквизиторы один раз на огонек забрели, да и в покое тебя оставят?
  - Странно, я уж и запамятовал о них, - удивился своей неожиданной забывчивости парень. - Но ведь ротмистр больше бабушку Аглаю искал. Может, как узнает, что померла - отстанет?..
  - Как бы ни так... - хмыкнула кикимора. - Их дознаватели тоже в колдовских делах толк знают. Ни за что не поверят, что ведунья единственному внуку ничего в наследство не оставила.
  - Что же мне теперь делать?
  - Проститься со всеми, и скрыться куда-нибудь, подальше от Михайловки. За дом не беспокойся, сохраним в лучшем виде. А если новая хозяйка в него войдет - то даже лучше сделаем.
  - Но, Ребекка вас не видит и не слышит, - вспомнил Куница. - Как же вы ей помогать станете?
  - Это мы, просто показываться ей не спешим. А будет на то, хозяин, твое распоряжение - примем ее, как родную. Во всяком деле содействие окажем и от чужого сглаза убережем.
  - Добро... - Куница оперся ладонями на столешницу. - На этом и остановимся, пока. Я сейчас в церковь схожу. Потом в шинок загляну... Ицхак что-то вчера об огневом оружии вспоминал. Да и со сватовством, дольше затягивать, никакого резона нет, коль так все круто заварилось. А как ворочусь - все решим окончательно. Спасибо за вкусный и сытный завтрак.
  Тарас поднялся, оправил одежду и шагнул к двери. Уже на пороге оглянулся и промолвил лукаво усмехаясь.
  - Вы бы прибрались в хате, батанушки-соседушки? А то - как в хлеву, право слово... Глядеть срамно...
  - Обязательно, кормилец, - ответила бойко кикимора. - Отмоем, отскребем. Заблестит дом, как панские хоромы...
  - Да неужели? - усмехнулся весело парень. - А мне отчего-то чудится, что если вы хотя бы пол в доме влажной тряпицей протрете, да паутину в углу смахнете - и то ладно будет...
  - Даже не сомневайся... - заверила та. - И сама сидеть не буду, и мужичков до седьмого пота загоняю. Тебя к обеду, или к ужину ждать?
  - Скорее к ужину, - потер лоб Тарас. - Дел - за горло... А еще ведь и похоронами распорядиться надо... О-хо-хо, не верится даже. С тобой болтаю, а мнится - с бабулей покойницей разговариваю... Царствие ей небесное.
  
  * * *
  
  
  
  
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"