Белые и черные. Как шахматы.

Она снова их видела.

Один тащился за ней до самой школы, всю дорогу, покачивал крыльями и вздыхал. Белый балахон колыхался в такт - то ли вздохам, то ли шагам, то ли мыслям неизвестного существа. Динка старательно делала вид, что не замечает его, но он не отставал. Проводил до школьных дверей и скрылся.

Черный ждал ее у школы. Сидел на крыше, болтал ногами и, кажется, плевал вниз шелуху от семечек. Прямо на школьное крыльцо. Завуч, стоявшая у дверей, не обращала никакого внимания на вопиющее нарушение дисциплины. "Попробовала бы я так поплеваться", - подумала Динка. Уж ее-то быстро призвали бы к порядку, дневник, "что ты хамишь, Бородина", родителей в школу... Хотя нет, на первый раз ограничились бы дневником, несмотря на то, что "я каждый день повторяю: школа - это ваш второй дом, а в доме мусорить не полагается!" Каждый день - это еще мягко сказано. Три раза в день - это был минимум.

Черный подмигнул ей и сплюнул семечки прямо на макушку завучихе. Та вздрогнула, автоматически смахнула что-то несуществующее с прически - ничего не увидела, конечно. Динка хмыкнула.

- Бородина, что ты хихикаешь? - поинтересовалась завуч.

- Извините, Маргарита Федоровна, - поспешно сказала она и проскользнула в двери. Краем глаза успела заметить, как черный изображает внезапный приступ рвоты. "Паяц", - пробормотала она под нос.

- Что? Палец порезала?

Динка вздрогнула. Но это был всего лишь Вадька Гречевский. Эти с ней никогда не заговаривали. Может, не умели?

- Причем тут палец?

- Ну, ты что-то про палец сказала...

- Гречевский, я сказала - паяц. Это значит - шут, клоун. Пора бы знать... в твоем возрасте.

- Какие наши годы, - отмахнулся Вадька. - Я не расслышал. А кто паяц?

- Тебе никто не говорил, что лезть в чужие разговоры невежливо? - сощурившись, спросила она.

- А с кем ты разговаривала?

- Да хоть сама с собой.

- Психиатрам и не положено быть вежливыми, - парировал он.

- Спасибо, я предпочитаю психиатров со специальным образованием. А ты сначала школу закончи, - отрезала она и, обогнув его, отправилась в класс.

То, что разговор свернул на психиатров, ей не понравилось. Конечно, у них принято было ставить друг другу подобные диагнозы... но Вадька оказался слишком близок к истине. "Я схожу с ума", - подумала она. Как подтверждение своей мысли, Динка обнаружила, что за окном тусуется целая стайка этих. Расселись на тополиных ветках, как воробьи, и все заглядывают в класс, жадно вытягивая шеи и хлопая глазами. Вот пакость-то...

- Слушай... Дина-бородина...

- Отвяжись, Гречевский, - отмахнулась она. - Не до тебя.

Он пожал плечами и отправился за свой стол. Зиночка Савкина (Савская) вспыхнула навстречу ему, засветилась радостью. На него это не произвело ни малейшего впечатления.

"Вадька у нас зиностойкий красавец, - думала Динка, пока Игорь Валентинович шкрябал мелом по металлической доске - и кто придумал эту пытку? - Зинуля вон все глаза проглядела, а ему хоть бы что. Если бы он еще молчал, цены бы не было такому парню".

Но Гречевский молчать не любил. А когда он открывал рот, характер его разом затмевал всю аристократическую утонченность внешности. Утонченная язвительность речей Вадима доводила до белого каления не одно учительское поколение... Динка засмеялась. Надо будет эпиграммку на него сочинить. "Бородину" она ему никогда не простит. Все младшие классы она только и слышала: "Дина-Дина-Бородина, обожралася стрихнина..." Ну и другие варианты - что-то про картину, про змеину... "Если бы я собирала коллекцию дразнилок, к выпускному можно было бы издать трехтомник", - вздохнула она.

На улице пошел дождь. Эти так и сидели на ветках, не улетали, хотя теперь, под дождем, они стали похожи на мокрых куриц. Черные и белые. Только курочки Рябы не хватает.

- А вот об этом нам расскажет госпожа Бородина, - вдруг услышала она.

Динка медленно поднялась.

- Извините, Игорь Валентинович, я не слышала, что вы спрашивали, - призналась она.

Сзади шумно вздохнули. Она даже догадывалась - кто.

Физик терпеливо повторил вопрос. Динке пришлось идти к доске. Мокрые курицы следили за ней глазами. Это страшно нервировало. Но, как ни странно, "об этом" она рассказала вполне сносно, хотя и запинаясь.

- Ты все прекрасно знаешь, Бородина, - сказал Валентиныч. - А почему такие паузы?

- Я себя не очень хорошо чувствую, - честно сказала она. Будешь тут хорошо чувствовать, когда на тебя пялится целая стая неизвестно кого. "Они мне кажутся, - повторяла она себе. - Их нет, они все в моей голове, только в голове". Голова упорно продолжала ей показывать мокрых куриц на тополиных ветках.

Вернувшись на место, Динка обнаружила записку от Наташи. "Я сегодня к гадалке иду, - писала подруга. - Пойдем со мной?"

Динка повернулась к Наташке и покрутила пальцем у виска. Наташка сделала умоляющее лицо. "Ладно, пошли", - махнула рукой Динка.

***

Натали давным-давно была влюблена в Марка Загорного. Марк был юношей увлекающимся и, поухаживав слегка за Наташкой, скоро переключился на другие объекты. Натали страдала второй год. Страдания ее были тем сильнее, чем неотвратимее приближался выпускной. Все знали, что Марк собирается в столицу - поступать в театральный. Наташку родители не отпускали, резонно полагая, что таланта у нее ноль, а значит, она не поступит; тащиться же в такую даль за объектом своей любви только затем, чтобы смотреть, как объект крутит хвостом и охмуряет столичных красоток, по их мнению, значило унижаться сверх всякой меры. Наташка так не считала - или притворялась, что не считает. Она использовала весь свой небогатый арсенал, чтобы возвратить неверного Марка, и теперь решилась на крайние меры - поговорить с гадалкой и посмотреть, что там еще можно сделать.

- Может, она мне его приворожит, - мечтала она по дороге.

- Дура ты, Натка, - беспощадно констатировала Динка. - Нужно тебе такое сокровище...

- Ты ни-че-го не понимаешь в любви, - трагически ответила подруга.

- В такой - ничего, - легко согласилась она. Ей действительно было совершенно непонятно, как можно влюбиться в человека, который порхает от девушки к девушке, словно мотылек с цветка на цветок. И которому, по большому счету, все равно - что будет дальше, лилия, калла или маргаритка. Цветку есть смысл влюбляться в ценителя, для которого этот цветок - единственный в мире. Вот как для Маленького принца была его роза.

Гадалка встретила их в шелковом халатике и в демоническом макияжике. Дама вполне моложавая, похожая на завучиху Маргариту Федоровну, но разрисованная донельзя, она провела их в комнату, украшенную вполне в духе газетного объявления, по которому Наташка ее и нашла. Почему-то над диваном к стене были прилажены китайские веера. Черные и белые. Динка вздрогнула и сама себя отругала: что же теперь, всю жизнь вздрагивать от этого сочетания? А сочетание-то распространенное. Классика.

Пока они осматривались и шептались, гадалка на кухне сварила кофе. Она подошла к маленькому столику с подносом в руках и поставила перед ними две чашки.

- Мне не надо гадать, - поспешно сказала Динка.

- Ну, так кофе выпьешь. Что же, пока подружке гадаем, скучать будешь? - отозвалась гадалка. - А там, может, и надумаешь.

Динка допила свой кофе, опрокинула кружечку и теперь внимательно слушала, что обещают ее подруге. Аттракцион явно не оправдывал свою цену. То же самое - без всякого кофе и совершенно забесплатно - Динка рассказала бы Наташке и сама.

Марка на дне Наташкиной чашки, конечно же, не наблюдалось. Была всякая белиберда - доброжелательная подруга, через которую будет ей не то счастье, не то совсем наоборот, словом, счастье с двойным дном. Проблемы в школе - а куда без них, с Наташкиной-то привычкой откладывать подготовку к зачетам и экзаменам на последний день, а потом стонать, что судьба ее не любит и подбрасывает ей совсем не тот билет, который она успела выучить. Соперница - удивительно, что только одна, с Маркушиным-то характером. Словом, Наташкина жизнь не собиралась подбрасывать ей сюрпризов... по крайней мере, никак не сообщила о них "потомственной ведьме, предсказательнице и созидательнице вашей судьбы".

Она подняла глаза на гадалку... и снова вздрогнула. За спиной предсказательницы стояли эти. Сразу двое. Черный шептал ей в одно ухо, белый в другое, а гадалка не слышала ни одного, ни второго, заливаясь соловьем. Динка тоже не слышала. Может быть, они и не шептали, а только шевелили губами. Почувствовав, что она на них смотрит, эти одновременно подняли головы и уставились на нее. Белый с трагическим лицом укоризненно покачал головой, а черный вдруг скорчил рожу и показал ей язык, длинный и розовый, вполне человеческий. Динка угрожающе улыбнулась и пододвинула гадалке свою чашку.

Та долго смотрела на дно. Эти, вытянув шеи, заглядывали ей через плечо. "Вы-то там что понимаете..." - подумалось ей. Хотя кто их знает, может быть, они-то как раз понимают. А может быть, именно они и рисуют все эти узоры на дне кофейных чашечек?

Гадалка молчала и хлопала глазами. Потом потрясенно уставилась на Динку.

- Что? - нетерпеливо спросила она.

- Идите, идите, девочки, - вдруг забормотала предсказательница, - идите, у меня еще дел полно... ступайте себе.

Динка заглянула в свою чашку. Ничего такого она в ней не увидела. Так, примерещилась в складках кофейной гущи пара крыльев да солнечные лучи. Или это было что-то другое?

Наташка уже на улице вспомнила, что денег "создательница судьбы" с них не взяла. "У самой склероз, а еще гадать берется", - ворчала она, недовольная отсутствием Марка Загорного в своих перспективах. Правда, добрая тетенька сунула ей в руку бумажку с каким-то заговором, который надо было читать утром и вечером, высунув голову в открытую форточку - это вроде бы должно было приблизить ее личное счастье.

- Склероз - это полезно, - философски заметила Динка. - Мало ли чего ты там клиенту наговоришь... Вдруг он окажется криминальным типом да решит, что ты "слишком много знала". С тебя и взятки гладки - ничего не помню, ничего не знаю, впервые вас вижу.

- А тебе она почему ничего не сказала?

- Да кто ее знает, - пожала Динка плечами. Но маленькая когтистая лапка все-таки царапнула ее изнутри.

***

Выпускной бал пестрел, сверкал и журчал. Платья, украшения и музыка смешались в удивительный коктейль, от которого хотелось летать и щемило в груди. Они виделись в последний раз. Позади были экзамены, вручение аттестатов, слезящиеся учителя и чувствительные речи. Еще чуть-чуть - и разноцветные птички разлетятся в разные стороны, чтобы вспоминать друг о друге раз в пять лет и удивляться - "как она растолстела" или "и что мне в нем могло нравиться". Марк танцевал, кажется, со всеми подряд... кроме Натуси. Похоже, тетенькин заговор оказался липовым. Наташка глотала слезы, но надежды не теряла. Динка устала наблюдать за ее мучениями, уши закладывало от музыки и визга, и она выскользнула из зала, зачем-то прихватив с собой, кроме сумочки, еще и бутылку шипучки и пару бокалов.

Школьные коридоры были пусты. Все, кто сейчас был в здании, сосредоточились вокруг столов или на танцах. Динка шла по пестрому полу, и ее каблуки звонко цокали, как будто она была не Динка, а печальная белая лошадь с новыми подковами.

На подоконнике открытого окна сидел Гречевский. Он курил, слегка наклонившись "за борт". То есть это ему казалось, что он просто курил. На самом деле вокруг него творилось такое...

Они кружились над ним, как вороны. Белые и черные, все вместе. От пестроты у нее зарябило в глазах. Он курил... и не замечал, что наклоняется туда, все дальше и дальше. Четвертый этаж. И эти, совсем рядом. Много. Одни толкают его в плечо, другие - там, на улице, - тянут к себе. Он упрямый, Гречевский, он все еще их не замечает. А они действуют, тянут и толкают, толкают и тянут, и он...

Динка задохнулась.

- Ва-а-а...

Последнее, что она увидела - обращенное к ней его испуганное лицо.

И крылья, крылья, крылья вокруг - бьют в воздухе, и хлопают по лицу, пощечина за пощечиной.

***

Они стояли вокруг нее, черные и белые, белые и черные, и больше тут не было никого. И ничего.

- Наконец-то, - сказал один из них. - Ты напугала нас, дорогая.

- Ты слишком надолго уснула, - сказал другой. - Нельзя так увлекаться.

- Когда так долго спишь, можно наделать глупостей, - сказал третий.

- Еще немного - и твой сон оторвался бы от тебя, - подтвердил еще кто-то. - Что бы мы тогда с ними делали?

- Хорошо, что мы успели тебя разбудить, - заметил следующий.

- Вы... кто? - с трудом разлепив губы, спросила она.

Они зашумели, захлопали крыльями. "Она не узнает нас... - пролетело по их рядам, - она не узнает... Она слишком долго спала..."

- Где я? Куда вы меня притащили?!

От них отделился один, шагнул вперед. Солнечные блики плясали и плясали у нее перед глазами, и она почему-то все никак не могла увидеть - какого он цвета.

- Мы всего лишь твои слуги, - смиренно произнес он. - Мы твои слуги, ты дома. Ты все это время была дома, госпожа. Ты спала. Ты видела сон. Ты заигралась. И чуть не осталась там навечно... хотя разве можно назвать вечностью тот жалкий отрезок времени, который ты разрешила им существовать?

- Им?

- Тем, кого ты создала в своем сне.

- Создала? Да что вы несете? Верните меня домой!

- Ты дома, - мягко сказал ее собеседник. - Ты вспомнишь. Ты такая же, как мы. Ты наша госпожа.

Откуда-то возникло зеркало, и она увидела. Мягкие волосы, спадающие к плечам. Крылья за спиной. И балахон цвета радуги, сияющий и прекрасный.

- Я не помню... - жалобно сказала она. - Мне кажется, я живу там...

- Там ничего нет, - покачал головой тот. - Ты все это придумала. Ты можешь увидеть. Смотри.

К ней приблизились еще двое, белый и черный, приблизились и встали по краям, держа зеркало так, что она должна была смотреть в него, наклонившись. Она смотрела на свое отражение, и радуга мерцала, а плоскость зеркала задрожала, как поверхность озера, на которой в ветреный день сверкает солнце.

- Смотри внимательно, - сказал черный. - Ты создала их. Ты - их единственная хозяйка.

И она увидела. Мама, папа, Игорь Валентинович, противная Маргарита, Зиночка Савская... все они были там, в ее зеркале. Наташка рыдала, а Маргарита удивительно заботливо ее уговаривала не плакать. Валентиныч танцевал с Зинкой, которая совсем забыла про свою любовь к Гречевскому. Мама беззаботно болтала с отцом, словно и не собирались они после ее выпускного разводиться. И от каждого из них будто отходила тоненькая ниточка, и все эти ниточки тянулись к ней, к ее собственным рукам. Она потянула за одну - и Наташка встрепенулась, всхорохорилась, прихорашиваясь - все-таки выпускной бал, и нужно быть счастливой... мало ли что... Тронула другую - и та самая гадалка, что поила их кофе, задумалась, глядя в окно. Что она там увидела? Какие узоры?

Динка (или как ее теперь звали?) прикасалась то к одной ниточке, то к другой, и фигурки в зеркале послушно отзывались на ее прикосновения.

- Ты убедилась, госпожа? - мягко спросил тот, чей цвет она никак не могла разглядеть. - Их нет, они - твоя фантазия.

- Да, - сказала она. - Я убедилась.

Она решительно взяла две ниточки - одну Наташкину, другую Марка, - и крепко связала их друг с другом. Пусть подружка порадуется. Все-таки они столько лет вместе проучились... хотя этого и не было на самом деле. Тут же Марк, застыв на несколько мгновений, сменил траекторию и вместо своей нынешней пассии Риты двинул к Натали, и через минуту они уже танцевали в самом центре зала.

- Видишь? - сказал белый. - Там все происходит так, как ты хочешь. Они все - в твоей голове. Только в твоей голове. Это твой сон, не более того.

Сон... И Вадик, с холодно блестящими глазами, с темным крылом падающей на лоб челки. С тонкими губами и вечно ироничной улыбкой. Чертов аристократ. Стервец и насмешник. Вредный Вадька, который изводил ее с первого класса - тоже сон. Она сама его придумала... Зачем?

И тогда она поняла - зачем.

- Знаете что, ребята, дайте-ка я еще посплю, - сказала она и, пока они не опомнились, рванулась туда, вниз, в самую глубину.

- ...ди-и-ик!..

...И снова оказалась в школьном коридоре, с разбитой коленкой и с Вадиком Гречевским, который собирал ее рассыпанное барахло (а бокалы-то даже не разбились, гляди-ка) и беспокойно спрашивал: "Дин-Дин, сильно ушиблась?"

- Гречевский, снимай стёклышки, - ответила она.

Он, против обыкновения, не спросил, зачем это нужно. Медленно и послушно стянул свои дорогущие окуляры и повернулся к ней. Глаза у него оказались теплые-теплые. И совершенно беззащитные.

И она смотрела в эти глаза - долго и серьезно. Смотрела до тех пор, пока он не поцеловал ее.

И он, конечно же, это сделал. Потому что она, оказывается, вот именно этого и хотела. Всю свою жизнь.