Произошло это не давным-давно, и не в тридевятом царстве, а в глухом Зауралье, на одном из моих первых самостоятельных ночных дежурств. Около полуночи в маленькую больницу ввалились цыгане. Табором - не табором, но с десяток их было. Мы цыган не заказывали, причин веселиться ночью в детском отделении не было.
А случилось, вот что: цыгане ехали на поезде в только им ведомое направление. Вместе с ними была маленькая девочка, которая в дороге так сильно разболелась, что пришлось высаживаться на станции, где имелась мало-мальская больница.
Цыганочку нёс на руках большой дородный цыган с длинными вьющимися волосами и богатыми смоляными усами. Он шёл впереди в распахнутом белом овечьем тулупе. Его большие тёмные, навыкат глаза, - заволокла мутная поволока страха и беспомощности. Девочка лежала на его руках неподвижно, как неживая. Увидя меня, цыган больше не отрывал взгляд, смотрел пристально, как-то по особому вкрадчиво, наклоняя голову то вправо, то влево, пытаясь ещё глубже заглянуть в мои глаза.
35
"Доктор, брат, давай спасай! Всё сделай, умоляю. Жить не буду, если она умрёт.", - выпалил он.
Маленький табор подошёл совсем близко. Главный цы-ган продолжал удерживать меня своим магическим взглядом, как полуживого карася на безнадёжно крепком кукане. Пёстрая толпа цыганок хаотично двигалась и галдела наперебой каркающими голосами, касаясь при этом моих рук и плеч своими цепкими, в кольцах и браслетах руками. Наверное за всю свою жизнь я не выслушал столько лестных эпитетов в свой адрес, как за эти несколько минут. Я был: "дорогим", "нашим умным" и "нашим хорошим", "соколиком ясным", "человеком добрым", "знающим, как - надо делать", и кончно же "родным".
Вот, оно и случилось, то - чего я подсознательно боялся и ждал, как роковую неизбежность: больной ребёнок в полубессознательном состоянии, и я с багажём трёх-месячного практического опыта, да пока ещё свеженьких институтских, теоретических знаний.
Я пребывал в непозволительной прострации. Причитаю-щий галдёж цыганок слился в умопомрачительную какофонию птичьего базара, которую изредка, откуда-то из далека, дополнял низкий, как раскат грома - бас цыгана.
На помощь пришла Надя, - дежурная ночная сестра. Она выскочила маленькому табору наперерез, подняла руки вверх и как квочка звонко заголосила - закудахтала:
- Так, а ну-ка тихо, тихо здесь! Кто у нас мама?
36
Цыган державщий девочку послушно замер, наконец-то отвёл от меня свой парализующий взгляд, перевёл его на Надю и громко заявил:
- Ну, я, ...я папа.
- А мать где, где мать-то? Папа, ты наш!, - не унималась сестра.
"Да, какая к чёрту разница, папа или мама?! Ребёнок-то почти присмерти, надо быстро и чётко действовать", - с этой мыслью я окончательно вернулся в реальный мир.
Мы отрезали цыгана с ребёнком от табора, и поспешили в процедурный кабинет. Матери в составе странствующей группы действительно не было. Со слов отца-цыгана: она осталась дома с малыми детьми, сам же он толком ничего рассказать не мог:
"Болеет наша красавица последнее время, слабая стала. А сегдня сильно, совсем заболела. Смотрите сами..."
Вот и вся предистория. Спрашивать его: с каким весом девочка родилась?, как набирала вес в первый год?, чем болела?, была-ли по графику привита?, и проводилисьли вообще какие-нибудь лабораторные исследования?, - было пустым. Отец бережно положил дочку на кушетку, расправил спину, оглянул нас тяжёлым взглядом и неожиданно для всех - заявил:
"Ну ладно, мы поедем, когда будет здорова, мы нашу красоту опять заберём..."
Такого оборота дел мы не ожидали, но исчезновение на-вязчивых цыган у дежурной смены протеста не вызвало, а скорее наоборот - облегчение.
37
Табор исчез так же быстро, как и внезапно появился. Вмиг стало тихо, слышно было только как шумно дышит ребёнок. Девочка дышала действительно странно, глубоко вдыхая и выдыхая, с правильным, несколько учащённым ритмом, как некая машина. Слабенький, быстрый пульс тонкой ниточкой бился под моими пальцами на её запястье. Кожа была сухая и красная, спёкшиеся губы готовы были вот-вот треснуть. Она открывала свои красивые тёмно-синие глаза, плавающим взором оглядывала комнату и вновь терялась, продолжая странно дышать: "Хы-ы-ы Ши-и-и, Хы-ы-ы Ши-и-и, Хы-ы-ы Ши-и-и...", - зловеще шипело в воздухе.
В роковой час смертельно раненому князю Болконскому перед глазами проносились лучшие минуты его жизни, передо мной же, - мельтешила совсем иная карусель: карты морских боёв, по которым мы с другом Серёгой резались на лекциях, ...приколы и бесконечная травля анекдотов сокурсниками, ...сонная атмосфера читалок, ...заимство-ваные у девчёнок потрёпанные тетради с конспектами... Самозабвенные зубрёшки ночами в зачётную неделю и знания от этих зубрений, - задерживающиеся в голове пару десятков часов, почти бесследно растворяясь после сдачи зачётов: в пивных парах, сигаретном дыму и звонких аккордах гитары - шумной общежитской пирушки.
Я опять впал в секундную прострацию. К жизни меня вернул странный запах. Было ощущение, что кто-то из сестёр вздумал стирать лак с ногтей... "Ацетон!, точно - ацетон", - мелькнуло в голове.
38
Никто конечно же и не думал наводить маникюр в этот ответственный момент, странный запах исходил от девочки. "Ацетоном отравилась!, или цыгане её отравили!", - слабонервно заключил я.
"Думай!, думай!", - приказывал я сам себе.
Полушария мои ворочались медленно и нехотя, как два огромные мельничные жернова, выдавая под глухой скрежет старую каменную пыль, а не хоть какую-нибудь, пусть даже самого низкого сорта - мучицу. Как назло в отделении не было пациентов с подобной симптоматикой, а значит нечем будет поживится в чужих историях болезней и лечения не скатать. Пауза непозволительно затягивалась, я чувствовал как нарастает напряжение и слышал уже убийственный, но ещё непроизнесённый сестрой вопрос: "Что делать-то будем, доктор?"
Надо было действовать. "Промедление - смерти подоб-но", - рассуждая по-ленински, поторапливал я сам себя. "Кислород, давайте быстрее кислород!", - распорядился я. Санитарка принесла пузатую, прорезиненную подушку с кислородом, и, слегка приоткрыв краник у основания, направила отходящую трубочку ребёнку в открытый рот, предварительно обмотав конечную часть трубки влажным марлевым бинтиком. Мне нужен был минутный тайм-аут, воспользовавшись которым, я бы смог занырнуть в спасительный шкаф с книгами. Наконец попытаться доз-вониться в областную клинику и проконсультироваться с коллегами.
Мир рушился на моих глазах. Острое чувство беспомощ-
39
ности и собственной никчёмности, сменилось истеричным отчаянием, плавно перешедшим в апатию и дурашливую эйфорию. Секунды расплылись в часы, слова зависли в воздухе, жизнь стала утрачивать свой смысл...
Вдруг, предательское оцепенение лопнуло мыльным пу-зырём и я почувствовал как голова стала лёгкой, дыхание свободным, а конечности снова послушными. Включился совершенно спонтанно некий внутренний автопилот, о существовании которого я и догадываться не мог.
Как играет скрипач на скрипке, не глядя на струны, самозабвенно закрыв глаза; как изящно и легко выпи-сывает пируэты балерина; как базарный шашлычник колдует над мангалом, одновременно манипулируя тремя десятками шампуров, - всё это благодаря долгому, кропотливому труду, а выработанный при этом автома-тизм и есть - автопилот. Больше труда, больше созна-тельных стараний, значит круче твой автопилот. Мой же был вовсе не автопилот, а новорождённый автопилотик на жиденьких, покачивающихся ножках. И он дал мне первый импульс-приказ: "Собрался быстренько!, и начал, как учили!" И я начал, как учили.
Первое - анамнез, сбор информации о развитии ребёнка, о начальных симптомах болезни, возможно имеющихся сопутствующих, хронических заболеваний. Исключение наследственных патологий, вероятность аллергических реакций... Данные анамнеза - абсолютный ноль. Мы даже не знали дату рождения больной, торопивщиеся на поезд цыгане улетучились очень быстро.
40
Известно было, что девочке три года и зовут её Василиса.
Второе, святая-святых - детальный осмотр. Важно выхва-тить при обследовании пациента симптомы заболевания, как отмыть мелкие крупинки золота из бадьи речного ила. Намоешь больше крупинок - дороже будет цена; распоз-наешь больше симптомов - точнее будет диагноз.
Я начал предельно внимательно и в то же время быстро: девочка очень вялая, сонливая, на манипуляции реагирует не адекватно, стонет. Кожные покровы сухие и горячие. Язык сухой. Глазные яблоки мягкие. Пульс прощупывался на всех периферических артериях, он был "нитевидным" и учащённым, частота его совпадала с частотой сердечных сокращений, дефицита не было. Сердечные тоны были приглушены, а в области проекции митрального клапана я выслушал мягкий систолический шум. Легочные поля свободны от патологических хрипов. Только дышала девочка очень глубоко и часто, как будто компенсируя учащённым дыханием повышенную потребность организ-ма в кислороде.
"Так, так - хорошая зацепка!", - воспрянул я и про-должил дискуссию с самим собой: "Лёгкие ты прослушал, - всё чисто, значит бронхиальное дерево и сама легочная ткань не воспалены. Отчего же такая сумасшедшая гипер-вентиляция? Значит в организме что-то разладилось, и нарушен кислотно-щелочной баланс. Да, и этот странный запах ацетона изо рта..."
Прощупывая органы брюшной полости, проводя па-раллельно провоцирующие тесты, исключающие воспали-
41
тельные процессы в ней, я понял, что делаю это уже авто-матически, думая совсем о другом. Всё моё внимание сконцентрировалось на странном, механического типа дыхании и запахе ацетона из рта.
Темрература головного мозга достигла предельной рабо-чей точки, а полушария из вялых, тупых жерновов превра-тились в две огромные ЭВМ-ные катушки с толстой лентой, которые вращались с бешенной скоростью, выужи-вая нужную информацию. "Сейчас мои мозги закипят, и начнут плавиться", - не без основания заволновался я.
Василиса продолжала шумно дышать. Её безжизненные глаза рассеянно смотрели в никуда.
"Ещё пара минут и она вообще перестанет дышать", - уже совсем остервеневший, и, готовый малодушно сдаться, подумал я. Но тут меня охватила некая аура осенения, предчувствие близкой победы.
"Давай!, давай, ну же!", - подстёгивал меня мой авто-пилотик. Внезапно, я как бы увидел содержимое своей головы изнутри. Пустое куполообразное помещение с чёрными, слегка задымлёнными стенами, а в центре, в миниатюрном виде - я сам.
"Всё, Склифосовский, поехал ты, вернее крыша твоя...", - недобро мелькнуло в голове. Я понял, что от пере-напряжения начинаю тихо трогаться. В это самое время, откуда-то сверху тёмного купола, на меня миниатюрного доброжелательным, лукаво-поучающим голосом не то чтобы прозвучало, - просто "свалилось":
"Ацетона запашок - не высок ли сахарок?!"
42
Именно - так!, мы каверкали и заучивали ведущие симптомы на занятиях в институте. Это была не золотая песчинка, это был крупный самородок! Замечательно, что существуют всякого рода шутливые переделки строгих, скучных правил и теорем. Именно они остаются на всю жизнь в памяти.
Как я был благодарен бедолаге Жану - звонарю, головой сломавшему фонарь; и Ивану, который родил девчёнку и велел непременно тащить пелёнку; и любопытному охот-нику, желавшему знать, где сидит фазан; непутёвой дочке, не сидевшей на печи ночью, так как ей наверняка было уж замуж невтерпёж. Даже бегающие по геометрическим углам крысы-биссектрисы, никак не исчезали из памяти.
Осмотр занял не более десяти минут, естественно, мне казалось, что прошла целая вечность. Необходимо было для надёжности заглянуть в справочник, сверить по алго-ритмам правильность рассуждений, а если данные анализов крови подтвердят мои умозаключения, то это победа, я влупил в самую десятку! Воспрянув духом, и, не зная почему, в стиле ретро обратился к дежурной медсестре: "Надюша, мы здесь имеем дело с сахарным диабетом, точнее - с его манифестом. Готовьте, пожалуй-ста, - всё к капельнице, я сейчас буду."
Надя очень серьёзно посмотрела на меня, и я понял по её взгляду, что мой рейтинг - уж во всяком случае не снизился.
Оказавшись в ординаторской, я тут же распахнул книжный шкаф, извлёк от туда пособие по эндокринологии
43
и, найдя раздел: "Диабетическая кома", начал не читать по строчкам, а жадно выхватывать информацию блоками в несколько квадратных сантиметров, поглотил за пару ми-нут с десяток страниц. Убедившись в правильности диаг-ноза, и, составив в голове принципиальный план лечения, я вдруг понял, что удачная, правильная диагностика ещё не залог успешного исхода. Теперь мне предстояло справить-ся с практической частью моего первого, настоящего экза-мена, а именно - провести спланированное лечение.
Достаточно быстро мы подкололи в локтевом сгибе вен-ку, и, зафиксировав марлевым бинтиком, сцедили несколь-ко миллилитров крови в пробирку для лабораторного анализа, затем подключили капельницу. На наши прцеду-ры цыганочка Василиса почти не реагировала.
"В кому заваливается", - некстати прокомментировала медсестра, и в голове моей снова завертелись катушки ЭВМ. Необходимо было снизить уровень сахара в крови, помочь клеткам его усвоить и переработать. Назначенная инфузия с содержанием инсулина принесла свои плоды, через несколько часов ребёнок стал дышать спокойнее, пульс перестал быть таким быстрым и начал упруже наполнять периферические артерии. Василиса перестала безжизненно лежать на спине, начала вяло двигаться, и, повернувшись на бок, свернулась калачиком, напоминая уже сладко спящего "сладкого" ребёнка.
После трёх часов ночи наши силы были на исходе, мы передвигались по отделению как сонные тетерева. Про-ведённый контрольный анализ крови подтвердил правиль-
44
ность лечения: уровень сахара в крови несколько снизился. Сопоставив лабораторные данные и клиническую картину на данный момент, я попросил Надю ввести больной ещё несколько единиц инсулина подкожно, в расчёте на то, что из подкожной клетчатки медикамент будет всасывать-ся в кровь медленно, и в последующие четыре-пять часов плавно приведёт уровень сахара в должную норму. Гора начала сползать с моих плеч. Я чувствовал себя сильно уставщим. Осознание важности нашей работы уже не дис-циплинировало, хотелось отдохнуть, забыться.
В ординаторской уютно горела настольная лампа, было тихо, за окном летели снежинки. Плюхнувшись на диван, и, откинув голову на спинку, я почти моментально прова-лился в сон "дежурного врача". В сон, когда голова - продолжает переваривать информацию, уши - слышать все подозрительные звуки в отделении, а живот - чувствовать ещё не раздавщийся телефонный звонок.
Прошло наверное около часа, как послышались тороп-ливые шаги Нади. В тембре и скорости шага чувство-валось что-то недоброе. Мой живот вспыхнул жаром, как будто туда плеснули ведро кипятка, я сорвался с дивана и ринулся навстречу к сестре. На пороге ординаторской мы столкнулись нос к носу.
- Доктор, цыганочке нашей опять плохо! - с отчаянием и обидой выпалила Надя.
Мы быстро зашагали в процедурку. Василису было не узнать. Состояние её не то чтобы ухудшилось, оно кар-динально изменилось! Больничная рубашка была насквозь
45
мокрая от пота, кожа стала бледной и холодной. Ребёнок был неспокоен, при одновременной слабости. Игла вышла из вены, и наши попытки пунктировать новую вену не увенчались успехом. Всё, что нам удалось, это - добыть несколько капелек крови на контрольный анализ, показав-ший, что сахар давно уже ниже нормы. Получалось, что мы собственноручно загнали больную из сахарной преко-мы в её противоположность - гипогликемию, не менее грозное состояние, когда содержание сахара в крови кри-тически низкое.
Посмотрев на дежурную сестру, извиняясь при этом всем своим видом за неколлегиальность вопроса, несколько раздосаданно спросил: "Надя, ты сколько единиц инсулина ввела?"
Она взглянула на меня возмущённо-испуганными глаза-ми, часто захлопала ресницами, и, растягивая слова, ответила: "Да, ...сколько Вы и сказали, сразу же и ввела внутривенно я... ей..., ну...", - произнесла и тут же "ах!" -нув, прикрыла рот рукой. Глаза её округлились ещё больше, выражая теперь только испуг.
Всё стало ясно: введённый внутривенно, а не подкожно инсулин действовал в десятки раз быстрее и эффективнее, снизив уровень сахара до критического. На негодование и отчаяние просто не было времени, да и смысла тоже. Нужно было спасать ребёнка, и как можно скорее поднять уровень сахара в крови. Самым простым было бы введение раствора глюкозы внутривенно, но у нас не было вены! Я ещё раз просмотрел кисти и стопы Василисы, натыкаясь на
46
кровоизлияния от проколотых сосудов и тоньчайшие ни-точки венок, меньше по диаметру чем наши пункционные иглы фирмы "Рекорд". Нам оставался единственный путь введения сахара в организм, - естественный.
"Надя, неси быстренько всё сладкое из сестринской!",- попросил я дежурную сестру. Та кивнула и мигом принес-ла несколько карамелек, пол банки клубничного варенья и сахар рафинад. Василиса, увидя конфеты, блеснула кукольными глазками и несколько оживилась. При всей своей вялости, за пару минут она поглотила принесённую карамель, от варенья напрочь отказалась, а сахарный кубик просто выплюнула.
"Конфеты?", - показывая на фантики, спросил я девочку. Цыганочка вяло кивнула. Вопрос: "Где добыть в пять часов утра конфеты?", - был весьма актуален и не прост. Оставалось только одно - "пойти на дело", и я пошёл.
Осторожно приоткрыв дверь первой палаты, пригнув-шись и тихо ступая, я направился к прикроватвой тумбоч-ке одного из больных. Закусив зачем-то нижнюю губу и почти не дыша, потянул на себя выдвижной ящик, тот неохотно с предательским скрипом поддался. Пошарив внутри рукой, и ничего сладкого там не обнаружив, приступил ко второй тумбочке. Потеряв всякий стыд или просто войдя в воровской азарт, я даже шарил осторожно под подушками у спящих детей, зная по своему детскому опыту пионерских лагерей, куда пацаны заныкивают конфеты и натёртые чесноком корочки хлеба. Знание детских повадок дало положительный результат.
47
"Пошерстив" в пяти палатах, я набрал с десяток конфет. Воровал бы я эти сладости не по святой надобности, а так - самому полакомиться, окрестили бы меня уважаемые господа ЗэКа не просто - вором, и даже не - "волчарой позорной", а скорее всего - "лепилой-крысятником".
Больная, не смотря на крайнее недомогание, уплетала сладости настолько быстро, что мы едва успевали осво-бождать их от фантиков. Управившись с конфетами, взгляд Василисы начал мутнеть, она стала зевать и довольно быстро заснула. Нам оставалось только молить Бога и надеяться на успешность нашей Ultima ratio* - терапии.
Ранним утром вместо утренних петухов, тревожную тишь петуховской районной больницы начали взрезать крики грудничков из родильного отделения по принципу цепной реакции. Первые милые: "Мя-я", Вя-я, Уа-а" - тоны, затем погромче и поувереннее, а через пару минут надрывалось уже всё отделение новорожденных, закаты-ваясь в вибрирующем крике, как австрийские тирольцы на утренней распевке.
Минутами позже в терапии проснулись и поднялись древние деды вместе со своими дремучими, хроническими бронхитами, начав сотрясать больничные стены раска-тистой канонадой кашля. Зазвенели эмалированные "утки", начали лязгать дверки стеклянных шкафов и крышки металических биксов, глухо загудели водопро-водные стояки, заскрипели палатные двери. Больница просыпалась.
48
Я стоял у кровати Василисы и следил за её дыханием. Надя собирала разбросанные, как отстрелянные гильзы конфетные фантики, складывая их в карман своего халата. Контрольный анализ сахара крови, проведённый утром, был в норме.