Annotation

Что такое любовь? Случайность это или закономерность судьбы? Как найти близкого по душе человека, как обрести родной дом? Правда ли, что жизнь – это тонкая живая нить, связующая прошлое и будущее? Что если попробовать разобраться в жизни, исследовав прошлое своих родных и близких?Герой пробует найти ответы на многие вопросы жизни, ищет свою любовь, пытается отыскать ключ к секретам личных жизненных поворотов...Роман писался много лет и состоит из нескольких новелл, повествующих о любви разной - вдохновлённо - романтической любви, любви - дружбе, любви - страсти...

     Свежей, наполненной ароматом весной я был молод, свободен и одинок. Мир лежал на моей ладони, как сверкающий бриллиант, и я любовался его гранями, как величайшей драгоценностью. Передо мною стояла таинственная жизнь – полная радостей и страстей.

     Город представлялся красочной картиной, детали которой открывались постепенно, во время пеших путешествий мимо старинных памятников и зданий, по паркам, шумящих ветрами и фонтанами, по скверам, наполненных ароматом цветов.

     Позади были армия и университет. Я где-то числился, выполнял какую-то совершенно не важную для меня работу, проникаясь больше завораживающей красотой музыки и мудростью книг.

     Иногда меня призывно манили афиши кинотеатров, и красочные фильмы погружали в свои дремотные грёзы.

     Я радовался этому миру, но иногда откровенно скучал, ожидая когда закончится день и можно будет небрежно смахнуть его в прошлое. Это была тоска по Несбывшемуся, совсем как у Александра Грина.

     Временами меня просили постучать на барабанах на какой-то танцплощадке. Днём я упоённо махал палочками, репетируя с ансамблем, а вечером играл, любуясь звёздами на синей ткани неба, поглядывая на танцующие пары.

     Такими вот прохладными вечерами к нам, музыкантам, подходили девушки, и мы шли гулять к реке, наблюдая отблески огней на сапфирной воде, а затем одна из девушек оставалась у меня, и бархатная ночь укрывала нас своим одеялом. Спали мы на балконе, тепло укутавшись, и над нами сверкала звёздная картина неба.

     ***

     В один из весенних дней я сидел за столиком на Вишнёвой улице, смакуя кофе с ликёром, любуясь пышной весной. Седой пианист играл импровизационный джаз, переходящий в Шопена, с растекающимися соло.

     По ветру летели лепестки вишен. Пахло молодой травой и первыми цветами.

     Неспешно листая журнал о кино, бросая рассеянные взгляды по сторонам, я увидел девушку, переходившую дорогу. Вернее, сначала увидел облачко схожее с лебедем, плывущее по лазурному небу.

     А потом в мире воцарилась она. Она шла в белом платье, ветер обдувал её спину, колебля тёмные волосы, осыпая лепестками, будто весенним снегом. В её походке ощущалась пружинистая лёгкость.

     Она несла книги, я и почему-то понял, что это тот счастливый случай, который бывает раз в жизни.

     Я очень хотел, чтобы она оглянулась. Взойдя на тротуар, она сверкнула мимолётным взглядом коричневых глаз, и я тут же подхватился, механически положив смятую купюру на стол.

     Я поспешил за ней, думая на ходу, какой бы найти удобный аргумент, чтобы познакомиться.

     Она шагала по дорожке, выложенной камнем, среди сверкания гиацинтов. Платье её подрагивало и колыхалось. Я спешил за нею, улавливая его белый свет, и наблюдая, как в этом лилейном кипении вороньими крыльями полощутся волосы, как бёдра, будто волны, бушуют в белом океане, и просил судьбу ниспослать какой-то знак, который бы помог нам познакомиться.

     Потом я внезапно потерял её. Она улетучилось будто то самое облачко, что было в небе при её явлении в мир.

     Я стал оглядываться – мир медленно кружился.

     Я стал искать её, я вглядывался в толпы прохожих, мерил шагами улицы, пробегал площади, забегал в магазины – её не было. Временами мне казалось, что я гоняюсь за призраком.

     Грустный я вернулся домой. Лёжа на кровати я пробовал читать, включал магнитофон, но я не видел строк книги, музыка лилась мимо меня, не находя отклика в душе. Словно полудрёме промелькнула весна и наступило лето.

     Чтобы совсем забыться я пристал на предложение друга спустится на каноэ по Ветлянке, пожить в лесу с палатками.

     Было весело. Мы плыли по реке, в брызгах одолевали пороги, жгли костры и готовили вкусные обеды, купались и веселились, но где-то на дне сидела тоска по Несбывшемуся.

     В следующий раз я увидел её в северном городе, закованном в гранит и лёд. Нас пригласил питерский рок-клуб, и мы провели несколько зимних акустических сейшенов.

     После одного из них мы немного поддали в уютном погребке. Усталость охватила меня и, распростившись с товарищами, я вышел в ночной мир.

     В последние дни зимняя суровая красота скрыла наготу города. Грозные здания, великолепные фасады, памятники, похожие на костяные шахматные фигуры, тонкие стрелы улицы, острые обмороженные пальцы деревьев застыли в белых одеяниях. По мостам, перекинутым над льдистым зеркалом каналов, по белым площадям, мимо домов плыли, колыхались бледно-серые призраки.

     Я шагал по дороге, снег шуршал подобно страницам книги, мимо плыли привидения, улыбчивые, похожие на людей, теплились в сером мареве фонари, и вдруг я застыл, так как понял, что увидел её. Вот она проплыла мимо, словно блоковская незнакомка. Я просто уловил её взгляд.

     Я лихорадочно обернулся, стал искать её, пробегая глазами прохожих.

     Я заметил тонкую фигурку в синем пальто и пошёл за ней. Мне мешал снег, который вдруг пошёл быстро и неистово. Он бил в глаза, они слезились, и пока я протирал их, я понял, что потерял её.

     Я бросился к одному из мостов, так как она стояла на нём, но когда я взошёл на него – она пропала. Я решил найти её, мне казалось, что только с ней связано что-то настоящее в этой жизни.

     Я кружил по слепым улицам города в вихре разразившейся метели, но нигде не мог отыскать.

     Кое-как вырвавшись из воронки вьюги, я вернулся, снял в гостинице отяжелевшую одежду. Мои друзья уже крепко спали. За окном зачиналось сизое утро.

     Мы вернулись домой, и я потерял покой. Друзья видели, что со мной что-то происходит, но, не добившись ответа, решили оставить меня в покое.

     Я и нуждался в нём. Я посетил родительский дом, но и там я не нашёл долгожданного утешения. Мои знакомые девушки не узнавали меня – я стал молчалив и задумчив. Мне казалось, что я живу фальшивой жизнью, что настоящее – впереди.

     В конце концов меня оставили одного. В один из апрельских дней сидел у окна и перелистывал сборник стихов. На окно тихо упали первые капли дождя, и моя душа почему-то потянулась на улицу. Я иногда любил побродить под задумчивыми дождевыми струями.

      У подъезда меня укутала мелкая сетка воздушных капелек.

     Раскрыв зонт, я зашагал под сплошной слитный шум, перерождающийся в длинные волны звуков. Дождь то усиливался, то утихал. Он нёс собой запах влаги, пыли и зелени. Его потоки мелодично звенели в сточных трубах. Струи стучали по асфальту тяжёлой дробью.

     Я вошёл в парк, где капли шумели в листве. Какой-то мужчина, выгуливающий на поводке лохматого пса, морщился, глядя в серое небо. У скамейки мокла его прислонённая трость. Подняв воротник и надвинув на нос шляпу, гражданин зажал под мышкой трость и юркнул под листву каштана, потянув за собою пса.

     Женщина с мальчиком бежали, охая, пытаясь спрятаться под одним зонтом.

      Завидев остановившийся троллейбус с заплаканными окнами, вбежал в него с разгону, сворачивая хлюпающий зонт. Пассажиров было немного. Какая-то компания молодых людей шумно влезла в троллейбус и плюхнулась на сидения. Промокшие, они шутили и смеялись, отряхиваясь от дождевой воды.

     Мелькнуло лицо девушки, снявшей башлык. Она была очень похожа на неё, на ту которую я искал. И всё-таки это была другая девушка. Она искристо улыбалась, а юноша рядом с нею вытирал капельки с её лица.

     Они сошли на следующей остановке, а я устремил свой взгляд в окно. Что-то сжималось внутри меня.

     Завеса дождя постепенно исчезла оставив промокший и вымытый дочиста мир.

     Я набродился вволю и меня потянуло домой.

     Квартирная хозяйка сообщила, что меня ждут. С удивлением я узнал о том, что она даже пригласила некоего джентльмена в мою комнату.

     Я вошёл. В кресле у лампы с зелёным абажуром сидел неизвестный. Он отложил журнал и поднялся навстречу мне. Рядом на ковре лежал лохматый пёс.

     Я изумлённо уставился на неожиданного гостя, постепенно узнавая его – этот был тот самый, кто выгуливал собаку в парке и прятался от дождя под листьями каштана.

     - Мсье, простите меня за внезапное вторжение. Но Прасковья Фёдоровна была так любезна, что пригласила меня...

     - Что вам нужно? – оборвал я его, раскрывая зонт для просушки.

     - Я собственно по объявлению.

     - А! – невольно вырвалось у меня. Я вспомнил, что действительно давал объявление в газету и продаже и указывал адрес, куда можно обратиться.

     - Вспомнили, - слегка улыбнулся гость. – Я присяду.

     У него было узкое смуглое лицо, окаймлённое небольшой бородкой.

     И он вновь уселся в моё любимое кресло. Я снял куртку, принёс из коридора стул и сел рядом.

     - Итак, вам нужна тарелка хай – хет для барабанов?

     - Нет, мсье - ответил он, - я пришёл за старинной книгой.

     - Книгой? – удивился я. – А разве в объявлении было что-то о книге?

     - Конечно, - сдержанно улыбнулся он. – Вы вероятно забыли, мсье.

     Он достал из кармана газету и развернул её.

     - Вот ваше объявление. Среди перечисленных вещей на продажу указана и «старинная книга».

     Я с удивлением смотрел на напечатанное собственное объявление. Потом полез на шкаф, где нашёл ту же газету. В ней указана была, в числе прочих продающихся вещей, и старинная книга.

     Я пытался сосредоточиться. Вероятно «старинная книга» попала из другого объявления в моё совершенно случайно.

     - Но у меня нет старинной книги, - промолвил я. – Это какая-то ошибка.

     - Этого не может быть, мсье. Подумайте, может вспомните.

     Он растянул тонкие губы в скупой улыбке.

     Я пожал плечами, раздумывая.

     - Самая старая книга в этой комнате – это издание Блока 1913 года.

     - У вас есть Блок 1913 года издания?! - встрепенулся гость. - Как называется?

     - «О чём поёт ветер» - вспомнил я название книги, которую давеча читал.

     - Прекрасно, – всплеснул руками гость.

     - Вероятно, вы филолог? - спросил я, оглядывая незнакомца.

     - Отчасти...Позвольте взглянуть на книгу.

     Я подал ему книгу, и он начал бережно листать, будто вбирая в себя.

     

     «Жди, старый друг, терпи, терпи,

     Терпеть недолго, крепче спи,

      Всё равно всё пройдет,

     Всё равно ведь никто не поймет,

     Ни тебя не поймет, ни меня,

      Ни что ветер поёт

      Нам, звеня..».1

     

     Гость читал спокойно и ровно, без всякого ложного выражения и ненужной аффектации.

     Он пролистнул ещё несколько страниц.

     - Да, ценная книга, редкий экземпляр...Я бы взял её.

     - Прошу вас, - я назвал какую-то сумму, вдруг испугавшись, что она большая.

     - Ну что же, раз такова ваша цена мсье, - промолвил он, взвешивая книгу на руке. – А в придачу совет дам.

     Когда книга была упакована, гость надел шляпу и взял в руки трость.

     - Вы грустны, вас снедает печаль, - промолвил он, пристально глядя мне в глаза.

     Я смутился – настолько он угадал моё состояние.

     - Да, любовь, - промолвил он. - Сколько она разбила воздушных замков, скольких сбила с пути. Поверьте мсье, впереди у вас будет ещё немало сердечного, а эту рану – залечить и забыть.

     - Но потом, спустя много лет вспомнится юность и пожалеешь, что в своё время не добился, не достиг..., - робко возразил я.

      - Ох, как далеко вы заглядываете. Неужели вам будет мало? Пред Гением Судьбы вам надо бы смириться, мсье...

     И странно, после его слов, жизнь с её пламенными чувствами, бурями и безднами, показалась мне простой игрушкой.

     Но я решился быть твёрже:

     - Да мне - хотя бы шанс... Вытащить из колоды карту. Вдруг она окажется счастливой?

     - Шанс, говорите? – Он улыбнулся тонкими губами в своей сдержанной манере.- Ну что же, рискните, мсье. Кстати, я у вас тут всё так запутано. Как можно выйти?

     - Я вас проведу, - с готовностью воскликнул я. Он взял за поводок своего лохматого пса, и мы зашагали к выходу.

     Дождь закончился, асфальт блестел при свете фонарей.

     Он обернулся ко мне.

     - Прощайте. Я рад знакомству. И помните о смирении, мсье. Удары жизни принимайте стойко и безгласно.

     Он скрылся за поворотом, а я вернулся в комнату. Меня не покидала мысль, что всё это сон. Но на столе лежала стопка купюр, которые выручали меня.

     Я сел в кресло и запрокинул голову, отдыхая.

     Внезапно я почувствовал прикосновение.

     Положив жёсткую лапу на моё колено на меня смотрел большой лохматый пёс.

     От его доброго взгляда мне стало мирно и легко.

     И всё же я подхватился, думая догнать незнакомца и сообщить, что пёс остался у меня. Я дошёл было до двери и обернулся за курткой.

     На ковре никого не было.

     В дальнейшем я уверял себя, что произошедшая встреча всего - лишь сон, быть может грёза наяву и не стоит относится к ней серьёзно. Хотя облик незнакомца был чёток, как будто был в реальности. Да и сборник стихов Блока всё-таки пропал.

     А пёс стал приходить ко мне через сны. Особенно в те дни, когда мне туго. Просто я видел сон, где появлялся лохматый призрак, просыпался и видел собаку наяву. Пёс смотрел на меня добрым взглядом и мне казалось, что я слышу слова гостя:

     - Пред Гением Судьбы смиритесь, мсье.

     Утром просыпался – от собаки не оставалось и следа.

     

     ***

     Пытаясь отвлечь мозги я старался больше заниматься барабанами. Дело в том, что я до сих пор толком не умею играть дроби, и начинаю с левой, когда большинство ударников делают это с правой. Возможно это покажется странным, но это был мой стиль. Я давно старался выработать свой собственный стиль. Также я не играю в последовательности малый, верхний, средний и напольный тома. Я играю иначе. Я не играю по нотам. Року чужда игра по нотам. Я играю с чувством. В моей игре отражается моё нынешнее состояние. Удары моих барабанных палочек - это как бы мазки кисти художника.

     Поэтому моя игра на ударных создает определенный образ.

     Пока я потел над барабанной установкой, я стал отходить от проблем мира, личных неурядиц, ненужных мечтаний. Многое стало забываться.

     Но в жизни всегда бывает то, что приходит вдруг, неожиданно. Ты уже подзабыл смирился, и тут – словно удар в сердце.

     И это произошло той весной.

     

      Я заметил её на скамейке - она листала книгу. Подняла лицо ко мне - у неё дрогнули красивые линии бровей над серо-голубыми глазами.

      Она чуть улыбнулась. Черты её лица были некрупны и приятны, кожа чуть загоревшая, русые волосы казались на солнце золотистыми. Её гибкая и тонкая фигура была выражением свободы и покоя, а руки, листавшие книгу, исполнены дивной и изящной жизни.

      Она подала мне знак – это была книга, которую я недавно прочёл, и в которой были волшебные слова:

     

     «И сошлись две души, и нельзя их было разъять, и пошли они вместе по свету, и дороги стелились перед ними, разворачиваясь старинными свитками, и деревья представлялись домами, и скалы - замками, где они могли сидеть у огня, и говорить друг с другом, и никто не мог им помешать».

     

     Да, это был сборник рассказов Карела Гейсека - своеобразных стихотворений в прозе!

     Я помню, что заговорил с нею об этом писателе, и она вспыхнула, покраснев до кончиков ушей и ответила, что тоже его любит. Я спросил о других книгах, она показала, они были все разные – и новые, лёгкие, и более старинные, тяжёлые фолианты. Так нити связались в узелок, и нас стало двое в этом мире. Звали её Агнией, что означает чистая.

     Мы с ней говорили, не замечая ничего вокруг. Улыбка её была неиссякаемой силы. Она словно вобрала красоту мира. И этот мир кружился, пролетал мимо в нескольких шагах в нашем волшебном круге. Агния буквально жила в мире книг, потому, что работала в книжном магазине. У неё была чудесная манера во время разговора чуть поднимать маленький подбородок, отчего остренький носик немного возносился вверх, что придавало ей какую-то гордость, чувство достоинства и бесстрашие.

     Но вот Агния сказала что её ждёт один человек, и что она обязана пойти к нему. На мои не слишком церемонные вопросы о нём она отвечала, что это человек уже в возрасте, и он болен.

     Я попросился пойти к ней, и она не могла мне отказать, так как не сводила с меня глаз, и мы духовно уже были одно целое.

     И мы пошли, и таким образом я познакомился с Эмилем. Это был дядя Агнии.

     - Он мне как отец, - как-то сказала Агния. – Я ведь, можно сказать, почти сирота. Папа мой ушёл в мир иной когда я была девочкой, а мама, оперная певица, эмигрировала... А я хотела жить и учиться именно здесь. Так в стране и осталась. Дядя Эмиль и заменил мне отца.

      В юности Эмиль Григорьевич Львов был полярным исследователем, затем всю жизнь занимался наукой и преподавал в институте, где училась Агния. Жил он одиноко: детей у него не было, а жена его умерла год назад. Сейчас он страдал от болезни суставов, что практически приковало его к дому, как цепями, но он не сдавался.

     Это был худощавый человек с выразительными чертами удлиненного лица, со спадавшей набок чёлкой седых волос. Бороду он брил, оставляя лишь тоненькую щёточку усов. Говорил он негромким, чуть хрипловатым голосом.

     Слушая его, ловишь интонацию каждой фразы, будто музыку.

     Помню он критически осмотрел принесённые книги, хвалил и Гейсека, хотя ворчливо заметил: «Писать умеет, но не знает о чём писать». Я кивнул, хотя внутренне с Эмилем Григорьевичем не согласился.

      В те волшебные дни во мне крепла уверенность, что жизнь начинается сызнова, с новой чистой страницы.

     Мы были молоды и обитали в прекрасном городе, где разноцветные дома с покатыми черепичными крышами светились на солнце, где по дорогам, выложенным камнем, бежали светлые дождевые ручьи, где на деревьях, расцветавших весной и увядавших осенью, сидели радостные птицы, где из окон слышалась музыка отличных пластинок, где крутили кино, захватывающее дух, где на концертах оркестры играли Моцарта и Вивальди, где жили и радовались жизни вместе с нами тысячи людей.

     Но скоро наша жизнь переменилась и в неё вошло нечто особенное.

     А всё началось с того, что одним летним днём Эмиль попросил наведаться к его дому, находившемуся в лесу.

     И вот мы, сделав свои дела и отдав последние долги, покинули город, как нам казалось тогда на пару дней. Нам, городским жителям в те годы не очень нравилась такая вот «дикая» жизнь. Но вышло так, что мы полюбили этот дом и при первом же удобном случае брали отпуск и ехали к нему.

     Я расскажу лишь о нескольких днях, проведённых в нём.

     Сначала нас долго везла потрёпанная электричка. Она миновала железнодорожный мост, пригородные застройки, похожие на кубики, и вырвалась на загородные просторы. Мы сидели с Агнией в обнимку, отлично чувствуя друг друга. Так человек чувствует тепло котёнка, спрятав его на груди. Напротив примостилась компания из двух мужчин и женщины. Седоватый человек с орлиным носом перебирал струны гитары, подкручивая колки, а затем долго пел Окуджаву, Высоцкого и Галича.

     Агния растормошила меня, когда сладкая дрёма охватила тело.

     Мы вышли на маленькой заброшенной остановке, от которой только и осталась еле видимая бетонная плита, часть поржавевшей металлической ограды да покосившийся деревянный щит с расписанием поездов.

     Всё вокруг заросло давно некошеной травой, одуванчиками и ромашками. Вьющаяся, едва заметная тропинка вела в синеющий неподалёку лес.

     Шелестя травой с бриллиантовыми капельками росы, мы побрели к сосновому мелколесью, заросшему лиловыми колокольчиками, тёмно-зелёным вереском, изумрудным можжевельником и древними папоротниками.

     С голубого неба лились ясные потоки лучей. Стволы сосен отбрасывали мягкое золото света.

      Агния несла своё тело с чувственной повадкой. Её светлое платье подрагивало и колыхалось. Вот девушка остановилась и подобрала сломанную бурей остроиглую ветку. Она пахла жёлтой смолой, липкой на ощупь. От её горечи першило в горле.

     Через просеку, украшенную розовым иван-чаем, мы попали в более густой лиственный лес. Здесь царствовали юркие и быстрые птицы, прыгая по веткам, распевая свои арии.

     Дом Эмиля стоял на обрывистом берегу реки в зарослях орешника, жимолости и шиповника. Это место было похоже на небольшой заглохший сад.

     Дом был обласкан светом и выстроен из камней. Его железная крыша и щели уже подёрнулись мхом. По сосне, росшей у порога, стремительно бежала рыжая белка.

     Мы остановились и посмотрели вниз. Если по глинистому пологому берегу спуститься, то можно достичь тёмно-синей реки, поросшей осокой. Если глянуть вдоль берега, то слева можно было увидеть сваленное бурей дерево. Его увядшие зелёные листья полоскались в воде.

     Противоположный берег реки был пологим, песчаным, густо заросшим деревьями и кустарником.

     Мы с некоторыми трудами отперли проржавевший замок и проникли в дом, в котором царствовали пыль, пауки и мыши.

     Агния сразу предложила взяться за наведение порядка, и мы, набрав воды, вооружившись вениками и тряпками, принялись за дело.

     Уже через полтора часа дом засверкал, в нём стало уютно и свежо.

     На столе в комнате, выходившей на реку, Агния постелила белоснежную скатерть и в чернофигурной греческой вазе разместила букет цветов. Комната посвежела и озарилась.

      Здесь же был погасший чёрный камин и некоторая часть книг – хорошая подборка поэзии и прозы самых разных времён.

      Стены другой комнаты хранили замечательные картины, репродукции мастеров, любимые Эмилем с молодых лет, а также отдельные подлинники – подарки друзей – художников.

     Третья комната состояла из полярных карт с точками и пунктирами экспедиций, различных морских приборов и диковинок. На полках застыли суровые и сухие тома: здесь были морские книги и карты, старинная лоция, справочники по полярным морям, навигации и судам северного края. На столике стоял глобус и старинный чернильный прибор. Это была комната Эмиля, когда-то служившая ему кабинетом.

     Кроме этих трёх комнат в доме была кухня, коморки, погреб, разные складские помещения.

     Я снял со стены старинную фотографию в рамке, на которой Эмиль Григорьевич был изображён в морской форме.

     - Здорово! – вырвалось у меня.

     - Понравился? – улыбнулась Агния. – О, мой дядя в молодости был красавцем!

     - Да он и сейчас очень даже ничего.

     - Ну да, вот только болеет.

     - Слушай, а почему у него имя такое необычное? Эмиль... Кажется, римское...

     Агния улыбнулась и охотно объяснила:

     - Да, имя это латинское. Эмилий – означает ревностный, неуступчивый. Вообще-то мой дядя родом из Греции.

     - Из Греции? Эмигрировал сюда?

     - Да. Они переехали в Россию с отцом. Видишь ли в Греции была очень бедная жизнь после Балканских войн.

     - Но и у нас вроде тоже не слишком богатая...

     - Да, но его отец – Григорий был членом Коммунистической партии Греции. Он сочувствовал социалистической революции в России. Он прибыл в страну с сыном и предложил свои услуги новому правительству. Ну и занимался архитектурой...

     - А где же мать Эмиля?

     - О ней ничего не известно. Скорее всего супруги не жили вместе. Эмиль никогда не говорит о ней, только об отце, ведь он вскормил и воспитал его.

     - Эмиль когда-то жил в этом доме, или это была просто дача? - спросил я Агнию.

     - Да, жил и даже одно время довольно долго. Этот дом был выстроен ещё в тридцатые годы. Дядя рассказывал, что строительный камень завозили сюда на грузовиках, а проектировал и строил дом его собственный отец. Потом, когда настали времена репрессий, Эмиль какое-то время скрывался здесь от ареста. А во время войны в дом чудом не попала бомба. Дядя говорил, что за домом можно увидеть огромную заросшую воронку.

     - А почему твоего дядю хотели арестовать? Ведь он был выдающимся учёным мирового значения!

     Агния вздохнула, глаза её заблестели:

     - Сначала арестовали его отца, архитектора. Он так и погибнет в заключении. А через него стали подбираться к Эмилю Григорьевичу. Подозревали, что он шпион, работает то ли на немецкую, то ли на японскую разведку (сказался жгучий интерес к Японии, её культуре и изучение её языка). Дядя уехал с женой сюда и в этой глуши пережил тревожное время. А в начале войны отправился добровольцем на фронт.

     - Прошёл всю войну?

     - Да. Он закончил войну в сорок пятом, воюя с японцами на Курилах, имея к тому времени два ранения и четыре награды.

     Так, благодаря разговорам с Агнией я узнал какие-то подробности об Эмиле Григорьевиче и о его доме. С любопытством я смотрел старые фотографии морского и военного периода, едва узнавая молодого Эмиля – настолько время безжалостно меняет людей!

     

     ***

     Помню потом мы пошли на блиставшую солнечных лучах реку, спустились по крутому откосу к прохладной воде. Впрочем вода казалась холодной только при первом прикосновении. Вскоре мы с брызгами ринулись в неё и уже наслаждались её бархатистой теплотой. Мы ныряли в глубины, ловили друг друга волнующимися руками, прыгали с поваленного дерева в сине-зелёную массу, преодолевая течение плыли наперегонки на противоположный берег – тихий и покатый, не похожий на наш обрывистый, наслаждались друг другом на белоснежном песке...

     Потом возвращались к себе, отряхивались и сушились. Во дворе на крытой маленькой печи, сложенной из кирпича, обмазанной глиной и побелённой, мы готовили обед из привезённых продуктов. Я колол топором дрова, они разлетались на куски со стеклянным звоном. Топор глухо звенел и тяжело ухал, щепки летели...

     Какой вкуснейший борщ получался на такой печи, совсем не схожий с приготовленным на газе. Агния умело заправляла его салом и сметаной, и мы взахлёб поедали это вкуснейшее блюдо.

     Мы облазили весь окрестный лес в поисках ягод. Помню, как дикая малина нежно таяла во рту.

     Вечером солнце мягко золотило верхушки деревьев. Огромные сосны, росшие у дома, медленно колыхались от ветра с тяжёлым торжественным шумом. Вскоре над соснами загорелись звёзды и в воде ослепительно запылал Юпитер.

     Мы зажигали свечи и читали друг другу интереснейшие книги, уникальная подборка которых позволяла сделать потрясающий выбор. Я читал, трепетали язычки пламени, бросая отблески на вдохновенное лицо Агнии, она сопереживала прочитанному, нервно сжимая кулачки.

     Поздним вечером наши загорелые тела сплетались в жарком пламени любви.

     Потом она дремала у меня на плече, а я любовался в окно на сиреневую звезду, и ощущал себя самым счастливым человеком на свете.

     

     Помню, как в одно яркое утро я проснулся от такого же ощущения счастья. За окном, раскачиваясь на ветке, высвистывала мелкая птаха.

     Поцеловав спящую любимую, я вышел из дома. Приятно было чувствовать босыми ногами прохладу росы. Небо было чистым и ослепительно голубым.

     Искупавшись в холодной воде реки, я забрёл в сарай и нашёл там старую залатанную резиновую лодку.

     Пока Агния готовила завтрак я при помощи насоса надул её. Обнаружились и два деревянных весла.

     Потом я взял лопату и отправился на поиски червей.

     После завтрака прихватив удочку, а также, по рекомендации Агнии, и якорь тоже, мы неуверенно вышли на лодке и отправились на середину реки. Тут нас сразу подхватило течение, медленно разворачивая лодку, занося корму вперёд. С большим трудом справившись течением, мы установили якорь на носу лодки.

     Агния стала разбрасывать прикормку из каши и толчёных сухарей.

     Я забросил удочку и, спустя время, поплавок стало водить, а потом он утонул.

     - Подсекай! – тихо и нетерпеливо воскликнула Агния.

     - Есть! – радостно и задорно крикнул я, видя как сверкающая рыбина затрепыхалась в воздухе.

     К обеду мы уже наловили на уху, но, помню, что к нашему берегу нам удалось пристать не сразу – настолько нас сносило течением.

     Во второй половине дня у нашего дома всегда поднимался ветер. Он хлопал створками окон и приходилось их закрывать, чтобы не посыпалось стекло.

     

     ***

     Через неделю мы привезли в лесной дом Эмиля.

     Преодолевая боли в суставах он, опираясь на трость, самостоятельно прошагал от железнодорожной платформы до дома, временами отдыхая на пнях и стволах поваленных деревьев. Лишь в нескольких наиболее трудных местах мы ему помогли, взяв под руки.

     Почти всё время Эмиль Григорьевич говорил - так заразительно интересно и так точно, что у нас захватывало дух. Он знал этот лес досконально, он многое тонко подмечал! О каждой тропинке, о каждом кустике, овражке, ручейке он мог рассказать что-то интересное.

     Но больше всего мы получили удовольствия от его похвалы. Эмиль Григорьевич был очень рад тому, как мы привели дом и двор в порядок.

     - Теперь здесь можно жить! – констатировал он к нашей общей радости.

     Он с удовольствием сел в своём кабинете в уютное кресло и взял в руки книгу, полистал атлас. Мягкий ароматный лесной ветер ворвался в открытое окно и прогуливался по комнате. Отблески золотых лучей играли на стёклах.

     - Всё как в былые годы! – воскликнул он. – А говорят, что время нельзя вернуть. Иногда можно!

     Эмиль пожелал перекусить на свежем воздухе за врытым под деревом столом из крепкого дуба. Будто приветствуя хозяина сад был полон солнечным светом до верхушек деревьев. Эмиль вдыхал свежий воздух леса, и глаза его слезились от радости.

     Помню как Эмиль Григорьевич спустился к реке, как он бережно гладил воду, с каким наслаждением он умылся ею. Это было омовение бога в священной воде.

     Запомнился и тогдашний вечерний костёр, который мы жгли в саду. Трещали и шипели сучья, искры летели в небо. Сидя у костра, Эмиль рассказал свою историю связанную с этим домом. Прошло уже много лет, я немного подзабыл подробности, но суть, стержень рассказа помнится до сих пор.

     «Я всегда мечтал иметь свой дом – такой себе - необычный, стоящий подальше от цивилизации, в котором можно было бы укрыться от соблазнов мира, побыть в одиночестве, сосредоточиться, отдохнуть от бесконечных путешествий. Дом для отдыха и творчества, дом – мечта! Задумка появилась ещё в конце двадцатых годов, между экспедициями.

     Тогда я помню у меня уже появились некоторые сомнения по поводу счастливого будущего, которое пропагандировалось в стране. Почему? Сменилось руководство страны, и вместо революционеров – романтиков пришли хитрые приспособленцы и прагматики. Я это чувствовал и часто по этому поводу мы спорили с отцом. И ещё я не любил это коллективное общежитие, эти коммуналки – ужасное явление того времени.

     Нет, я не собирался покидать город, я хотел лишь найти убежище, куда время от времени можно уходить из города.

     Как-то ранней осенью я, вооружившись удочкой, пошёл в лес. Где-то что-то ловил, бродил, но подходящего места для дома не нашёл. Прошёл год и опять осенью я направился на поиски. Помню, даже немного заплутал. Вышел я на песчаный берег реки, весь утомленный, исцарапанный. Вижу – никого, только на середине реки застыл рыбак в лодке.

     Я по-молодецки свистнул, позвал его, спросил ловится ли рыба? Он недовольно зыркнул на меня из-под шляпы и ничего не ответил. Дескать, не мешай! Какой-то злой и угрюмый старик, подумал я. Ну я и нашёл место в кустах на берегу и закинул удочку. Но как назло ничего не ловилось!

     Тут уже и вечереть стало. Смотрю - лодка на реке исчезла. А потом я услышал сзади чьи-то осторожные шаги. Я обернулся, на всякий случай тронув рукоятку револьвера – мало ли какие люди ходят.

     Но это был давешний рыбак. Вблизи он не казался стариком, наоборот – почти юношей. В шляпе и в длинном плаще до пят. Льдистые глаза горят и будто пронзают меня. Кожа лица загорелая, обветренная, небольшой шрам на щеке.

     «Ну что, наловил рыбы?» - спросил я его дерзко.

     Он молча показал полный садок. Потом легко бросил к моим ногам.

     «Бери, это дар тебе», - промолвил он негромким голосом.

     Я немного рассердился и стал отнекиваться. Забери, говорю, свою рыбу.

     А он чуть улыбнулся и эта улыбка сыграла свою роль – я принял этот дар.

     «У меня ещё есть», - пояснил юноша.

     « А мне вот не везёт – ничего не поймал», - сказал я и развёл руками. И стал рассматривать рыбу.

     А он, присев рядом на корточки, тихо сказал:

     «Ты ведь не за этим сюда приехал».

     Я похолодел и посмотрел на него.

     «Ищешь место, где можно упокоиться и отдохнуть. Хочешь построить дом».

     Я ответил утвердительно, удивляясь его догадливости и проницательности.

     Он повёл меня за собой к реке и жестом предложил:

     «Садись».

     Я послушно встал в колеблющийся чёлн.

     Молодой человек взмахнул вёслами, и мы поплыли через реку. Далее стали взбираться на крутой обрывистый склон.

     И подошли к этому месту.

     «Вон видишь – высокая сосна и поляна. Там сидит беркут. Вот здесь можешь строить дом».

     Действительно я увидел сосну, а под ней большую тёмно-бурую птицу с широкими и длинными крыльями и массивным крючкообразным клювом. Она что-то клевала под сосной, и увидев нас, неохотно осмотрелась, поднялась, и, сверкая золотисто-белым сиянием, улетела.

     Место мне в целом понравилось, но я что-то стал говорить про крутой глинистый берег, неудобства.

     Юноша спокойно ответил:

     «Не это главное. Если будешь искать только удобств – ничего не найдёшь. Главное, что это место, отмеченное свыше».

     Признаться, я в то время был атеистом, а речи молодого человека казались религиозными. Но мне даже не пришло в голову возражать юноше, настолько он был убедителен.

     Потом он показал мне лесной путь сюда, попрощался и растворился в лесной глуши.

     А я вернулся на то самое место. Вдруг недоверие в душе моей исчезло, и я почувствовал спокойствие и даже какой-то комфорт. Мне стало так радостно и приятно. И я сел под сосной. Передо мной открывался вид на реку, на противоположный заросший берег. Так я, наслаждаясь, просидел до звёзд, а потом стал собираться.

     По возвращению в город замысел уже прочно засел у меня в голове.

     Как-то я пригласил с собою в лес отца. Он был заядлый охотник, поэтому мы побродили в чащобе с ружьём... Лишь потом я ему показал место у сосны на берегу лесной реки. Он тоже сначала отнёсся недоверчиво: далеко возить строительные материалы, берег неудобный. Но потом, посидев под сосной, тоже полюбил это место. Мы сделали привал и у костра обсуждали детали постройки. Он вынул листок бумаги и карандаш и стал набрасывать будущий проект дома. Я стал что-то советовать и поправлять. Так зарождалось зерно этого жилища.

     Затем я отправился в очередную экспедицию на исследование Карского моря и Северной Земли. Когда я вернулся – отец, тоже загоревшийся идеей дома, уже разработал детальный проект и оформив все документы, организовал доставку материалов к месту строительства. У отца были обширные связи. Поэтому, несмотря на лесные дебри, дом строился быстро. В конце концов он предстал перед нами во всём своём блеске, и мы привезли сюда мебель, часть библиотеки и другую обстановку. Жили-то мы конечно в городе, а сюда ездили отдыхать, порыбачить и поохотиться. Здесь также хорошо было уединиться, отдохнуть от городской суеты, поработать над рукописью.

     Со временем мы встроили камин. Формируя библиотеку, я тщательно подбирал книги любимых поэтов и прозаиков, лучшую научную литературу.

     Постепенно стены дома были украшены подлинниками и копиями живописи.

     Как-то произошёл интересный случай. Моя жена Катя среди предметов домашнего обихода обнаружила овальной формы зеркало.

     «Эмиль, это ты купил?» - спросила она.

     Я пожал плечами и промолвил: « А я думал, что ты». Мы спрашивали отца, нашу домработницу, но никто ничего не знал о зеркале. Так мы оставили его у себя. Иногда, заглянув в зеркало, я, кроме самого себя, на мгновение будто видел другой мир, степь, небо, и летящую птицу, очень похожую на ястреба. Миг – и это видение исчезало! Мне это тогда казалось миражом, обусловленным необычными свойствами зеркала.

     В этом доме мы часто собирались всей роднёй и проводили время за чаем, приготовлением различных блюд на свежем воздухе, рыбной ловлей и охотой, чтением вслух и, конечно, беседами. Это были чудесные, самые счастливые дни. Катя пела, мы аплодировали ей, и, казалось, счастью не будет конца.

     В середине тридцатых наступили тревожные времена.

     Я был в полярной экспедиции, а по возвращении сразу узнал, что арестовали отца. Я бросился на помощь, поднял все свои связи, но напрасно. Моего отца, замечательного архитектора погубила клевета - кто-то написал донос, что он критиковал власть и вождя. Отец был отправлен в Беломорско-Балтийский исправительно-трудовой лагерь, но буквально через год скончался от пневмонии. Но подробности об этом я узнаю значительно позже.

     На допросы дважды вызывали и меня. Что интересовало следователей?

     Во время одной из полярных экспедиций произошла авария корабля. С дрейфующей льдины нас сняли норвежские моряки. Поэтому я какое – время провёл в Норвегии, пока нас не вернули на родину. Так вот следователи подозревали, что меня якобы завербовали то ли норвежские, то ли немецкие спецслужбы. Вызывало определённое подозрение и моё увлечение японским языком. Чушь конечно... Никаких конкретных доказательств вины не было и меня после допросов отпускали.

     Тучи начали сгущаться тогда, когда я узнал об аресте товарищей по экспедиции, которые тоже побывали в Норвегии. Я пытался узнать что-нибудь об их судьбе, но каждый раз мне отказывались предоставить такую информацию. Был период, когда я ожидал ареста со дня на день. Мне не работалось, в экспедицию меня больше не отправляли. Минуло два года и - тишина.

     Я успокоился, подготовил к изданию книгу о полярных исследованиях и в один из летних дней готовился к публичному чтению отрывков из неё. Выступление должно было состояться вечером. И вдруг в два часа дня в моей городской квартире зазвенел телефон. Знакомый голос сказал: «Эмиль, если хочешь спастись - сейчас же немедленно уезжай из города. Ночью будет обыск и тебя возьмут. Увольнение со службы я тебе оформлю, скажу - уехал неизвестно куда».

     Я пытался что-то возражать, о чём-то спрашивать, но голос меня перебил: «Делай как я велел!»

     Это звонил мой друг из института, бывший моим непосредственным начальником. Какое-то время я колебался, а потом всё же принял решение.

     Я объяснил всё Кате, мы быстро собрали вещи, отпустили домработницу в деревню, а сами вышли на улицу. И тут я заметил за нами слежку - человека в цветной сорочке и кепке с кульком семечек руке. Он явно наблюдал за нами, не очень хорошо изображая беспечного прохожего. «Топтун» пошёл за нами, а мы старались принять как можно более безмятежный вид. К счастью такси к стоянке подъехало почти мгновенно, и наблюдатель не успел опомниться, как упустил нас из виду.

     Мы прибыли на железнодорожный вокзал. Но там оказалось много людей в милицейской форме – оцепление было какое-то, что ли... Я решил не рисковать. Помню как мы круто развернулись и ушли.

     На такси они добрались до речного порта. А там долго упрашивали капитана маленького рыболовецкого судна доставить нас сюда. Чудо, что он согласился. Кое-как добрались до этого дома, здесь потом и жили. Какое-то время я работал помощником лесника. Всё затихло в сороковом году, о чём меня запиской уведомил друг. Он писал, что обо мне уже два года никто не спрашивал. А с началом войны я уехал в город и явился в военкомат добровольцем.

     Служить меня отправили на Дальневосточный фронт как более-менее неплохо знающего японский язык. На границе то и дело случались столкновения, задерживали японских шпионов. Служил я переводчиком, а в сорок пятом уже участвовал в масштабных военных действиях. Но, если между боями удавалось мне крепко заснуть, то снилась мне жена Катя, да этот дом. Тайком я гляделся в моё волшебное зеркало. Чаще всего видел там себя самого, но иногда в нём как будто раскрывалось другое пространство, и я видел Катю в работающую во фронтовой концертной бригаде, мой дом на обрыве у тихой лесной реки, да ястреба, летящего в небе в блеске солнечных лучей. Иногда мне казалось это моей собственной иллюзией.

     После войны я в основном преподавал в институте, а к научной работе вернулся уже в годы «оттепели». Тогда же я добился реабилитации отца. Посмотрел и своё «дело» с постановлением об аресте. Но теперь всё это уже не имело значения».

     Эмиль Григорьевич умолк и наступила тишина, только шелестели кусты, да потрескивал костёр. Дядя наклонился и пошевелил дрова в костре.

     Этот своеобразная повесть жизни, связанная с домом, поразила нас тогда. Какое-то время мы ещё задавали вопросы, а потом умолкли. Замерев, мы долго сидели, глядя то в багровое пламя, то на его отблески на траве и кустах, на звёзды и косой месяц, повисшие среди туч. Агния прижалась к моему плечу, будто ища защиты.

     Помню днём мы рассматривали «магическое зеркало», но кроме собственных отражений ничего не видели. Я уже начал думать, что выдумщик и романтик Эмиль разыграл нас, но Агния свято верила в правдивость его слов.

     

     ***

     Помню, в следующий раз я приехал в лесной дом взяв пару отгулов в конце лета. Агния уже была там.

     В тот год август был похож на сентябрь. Иногда перепадали прохладные дожди. Деревья укрылись первой лёгкой желтизной и шелестели по ветру точно бумага.

     Под руководством Эмиля Григорьевича мы оживили камин. Теперь сидя в тёплой комнате мы могли наблюдать, как на землю летели листья, покрытые слабой позолотой.

     А вечером мы слушали музыку и читали стихи. Четыре свечи горели на столе, и ветер задумчиво колебал их пламя.

     Мы выходили во двор, чтобы полюбоваться ночью. Луна уже поднялась высоко и на воде дрожал, переливаясь, её круг.

     Мы прошлись между деревьев. Эмиль Григорьевич шагал тяжело, опираясь на трость, но всё его существо восторженно сливалось с громадой ночи.

     Агния двигалась в темноте будто призрак, прекрасная, как дочь луны и звёзд, и казалось, что она отмечена каким-то знаком.

     Наши силуэты вились подобно мотылькам в синеве ночи.

     Вскоре утих ветер и ночь обнажила полноту звуков – в листве хлопали птичьи крылья, лягушки гудели, подобно органу да плескались воды реки.

     Поздней ночью мы с Агнией, крепко обнявшись, засыпали под мелкий перестук дождя. А утром видели весь мир вымытым и блестящим, будто усыпанным драгоценными камнями, сверкающими на нежном и усталом солнце.

     Эмиль Григорьевич занимался какими-то хозяйственными делами, потихоньку передвигаясь, грёб влажные листья и шептал старые стихи Стивенсона о севере, по которому видимо очень скучал:

     

     «Дурно рубить нам то, что Бог соединил навек,

     Но чадом вереска и гор остался человек.

     И нам с тобой вдали от дома чтобы не грустить

     Ракитник северной страны созвучно шелестит»2.

     

     Из кухни уже доносился приятный дымок – там хозяйничала Агния.

     После завтрака мы совершили на лодке путешествие по реке, осматривая её берега. Чёрная вода казалась теплее, чем окружающий воздух, и рука Агнии ловила в ней отдельные кувшинки и листочки. Берега медленно тянулись мимо текучей воды, которая на поворотах напористо налегала на песок.

     

     Лесной дом вероятно был волшебным, существующим по своим законам. Когда мы ему надоедали – он безжалостно выталкивал нас. Мы ехали в город, и этот удав проглатывал с потрохами. Но проходило время, и дом вновь тянул к себе, как старого пирата притягивает ослепительно сияющее вожделенное золото.

     На этот раз, возвратившись в город, мы предались страсти огненного танца.

     Дискотеки манили своим ритмом и цветомузыкой – такая в те времена была техническая новинка. Мы погружались в волны музыки, как в разноцветный манящий океан. Танцующие лихо прыгали и крутились под упругий ритм, условно разделяясь на большие и малые круги.

     Ломаясь в вихрях темповой музыки, мы танцевали под модный тогда «Boney M» (у этой группы особенно популярны были тогда песенки «Rasputin» и «Bahama Mama»), «Чингисхан» ( с их шлягером «Moskau»), «Eruption» ( ритмичный хит «One Way Ticket»), «Abba» (особенно модной стала песенка «Money, Money, Money»). Чуть позже в моду вошли и итальянцы.

     Я упоённо извивался под музыку, не упуская из виду Агнию, которая настолько могла отрешаться в танце, поддаваться его магии, что, казалось, забывала обо всём на свете.

     Как-то она настолько увлеклась зажигательным танцем, что попала в центр круга, и танцующие стали дружно хлопать в такт, что ещё больше подстёгивало Агнию. В красном платье, светящемся во все стороны, она была очаровательной. Мы станцевали с нею медленный танец, во время которого её бёдра двигались, будто скалы симплегады, а чаши грудей жарко прижимались к моей рубашке.

     Чтобы немного передохнуть и выпить «пепси», мы отошли в сторонку. Сели у стойки на высокие кресла и потягивали сладкий напиток через соломинки.

     Тут к нам подошёл высокий парень в кремовом пиджаке. Его гладкие волосы, поблёскивающие бриолином, были аккуратно зачёсаны назад. Он исподволь поглядывал на меня и на Агнию. Мне он казался отдалённо знакомым. Я было насторожился, но обезоруживающая добрая улыбка парня вызывала доверие.

     - Привет! А я вас раньше здесь не видел. Решили заглянуть к нам? – спросил он.

     - Да, мы впервые в «Сатурне». Решили сменить обстановку, - пояснил я, улыбаясь в ответ, поставив высокий стакан на стойку.

     - Вы такая замечательная пара. Так здорово танцевали! – воскликнул он, и его синие глаза засияли.

     - Рада, что понравились, - отозвалась Агния, потягивая напиток.

     - Тогда, будем знакомы, - сказал парень. – Моё имя Артемий. Можно просто – Артём.

     Мы назвали себя и пожали его чуть влажную руку с тонкими и гибкими пальцами.

     В дискотечных планах видимо наступил перерыв, и посетители постепенно заняли свои столики. Шелестели разговоры, хрустально звякала посуда, а мы продолжали сидеть у стойки с Артемием.

     Тут подошёл ещё один тип - щекастый и крупный парень, сильно подвыпивший. Он еле шевелил языком, пытаясь что-то сказать, как-то отреагировать на диалог, но слова застревали в горле. Протянул пухлую руку, здороваясь со всеми, назвал себя, но это было какое-то мычание, переходящее в негромкий рёв.

     - Ну ты и наквасился, друг..., - иронично промолвил Артемий. - Пойдём я проведу тебя, а то сам не доползёшь...

     И взяв толстяка под руку повёл его к ближайшему свободному столику. Тот грузно, мешком повалился на стул и тут же опустился головой на липкий столик.

     - Это Купа, - пояснил Артемий, вернувшись. – Хороший кент, но иногда перебирает лишнего.

     - Купа это... А как же его имя? – спросил я.

     Артемий засмеялся.

     - Да Стёпа Мешковец. За габариты его прозвали Купой. Он сам откуда-то из западных областей.

     - Его надо бы отвезти домой. Нельзя его так оставлять, - сказала серьёзная Агния.

     - Да... Мы что-нибудь придумаем, - ответил Артемий.

     Тихо струился разговор о баре, о напитках, о музыке, о новых дисках, и в последний момент нашего нового знакомого позвал кто-то из музыкантов.

     - О, простите...Сейчас мне блюз играть. Надо идти. Танцуйте, отдыхайте, радостно на вас смотреть, - ласково улыбнулся парень.

     Он побежал к ансамблю на эстраде, который время от времени играл здесь вживую. И тут я понял, где видел его – за клавишными.

     - Хороший парень, - сказала Агния. – Искренний и добрый.

     - Да, - подхватил я, как будто лет сто его знаешь! Настолько свой...

     Артемий уселся за свой инструмент и подмигнул нам, улыбаясь. Барабанщик дал отсчёт и зазвучала песня «Машины Времени» «Солнечный остров».

     В этой композиции сольных клавишных партий не было, но Артемий отлично создавал плотный фон, на котором звучало гитарное соло.

     А затем Артемий нас удивил ещё и своим голосом. Он, оставаясь сидеть за клавишными, исполнил достаточно сложную композицию Led Zeppelin «The Rain Song». О, это была волшебная, пронзающая мелодия, дарующая радость мира! Такую песню нужно слушать по утрам и заряжаться энергией на весь день. Артемий сделал жест, как бы приглашая танцевать, и мы, наконец, решились выйти на пустую площадку.

     После того, как затихли последние звуки, Агния убрала руки с моих плеч и горячо зааплодировала. Эти аплодисменты были подхвачены и другими посетителями.

     Спустя время, когда кончились забойные огненные рок-н-роллы, и мы, уставшие и охваченные жаром, шли за столик, Артемий объявил в микрофон:

     - А эта композиция посвящена моим новым знакомым, замечательной паре Платону и Агнии. Звучит песня на стихи поэта Брюсова...

     Барабанщик вновь сделал отсчёт и, после гитарного вступления, Артём пронзительно запел (на мотив песни Машины Времени «Сегодня день рожденья мой»).

     

     «Моя любовь - палящий полдень Явы,

     Как сон разлит смертельный аромат,

     Там ящеры, зрачки прикрыв, лежат,

     Здесь по стволам свиваются удавы.

     

     И ты вошла в неумолимый сад

     Для отдыха, для сладостной забавы?

     Цветы дрожат, сильнее дышат травы,

     Чарует всё, всё выдыхает яд.

     

     Идём: я здесь! Мы будем наслаждаться,-

     Играть, блуждать, в венках из орхидей,

     Тела сплетать, как пара жадных змей!

     День проскользнет. Глаза твои смежатся.

     

     То будет смерть.- И саваном лиан

     Я обовью твой неподвижный стан»3.

     

     Мы похлопали и выпили за музыканта. Лёгкое вино кружило голову.

     В тот вечер нас провожал Артемий. Мы разговорились о новых пластинках – альбомах популярных рок-групп.

     - У меня много дисков. Я их коллекционирую, - рассказывал Артемий. – Есть разные стили – рок, диско, фьюжн, «новая волна», джаз и блюз...

     - Класс! – воскликнула Агния.

     - Было бы здорово их увидеть! – добавил я.

     - Так я вас приглашаю к себе в гости! Приходите! И музон послушаем, и винец есть хороший, - предложил Артемий.

     Трамвай проезжал мимо Парка со статуями.

     - Я живу сразу за этим парком. На улице Диких Лебедей.

     - А, я помню эту улицу, - весело отозвалась Агния. – Там ещё такое скульптурное изображение лебедей из Андерсена.

     - Да, да, да...

     Трамвай остановился, и мы, шутя и болтая, прошлись мимо жёлтых фонарей. Посредине чаши фонтана, освещённая косым месяцем виднелась скульптурная группа лебедей.

     ***

     Вино немного холодило горло, приятно растекаясь по телу, Мощные аккорды и ритмы вихревой музыки заставляли притопывать в такт. Полки были завалены пластинками в пёстрых конвертах, частично приобретённые, по словам хозяина дома, в магазине «Мелодия», а частично - с рук на чёрном рынке. С многочисленных постеров и фотографий на стенах на нас смотрели лица длинноволосых музыкантов. В ящике высились серые горы кассет. Рядом гордо нёс вахту бобинный магнитофон «Grundig» в паре с магнитолой «Sharp». Это был настоящий дефицит того времени!

     - Откуда такая роскошь? – спросила Агния, вращая удивлёнными глазами. – Где это ты всё добыл?

     - Кое-что из-под полы... Что-то переписываю у друзей, а кое-что отец привёз из-за бугра, - пояснил Артём.

     В моих руках виниловые пластинки ходили чёрными волнами, издавая белые отблески.

     - Везёт! – протянул я, тщательно упрятывая в пакет очередной диск. – Вот это да - последний альбом Deep Purple! Дашь переписать?

     - Окей, всё запишем в лучшем виде! Ребятки, я рад, что вас нашёл! Я и сам обожаю рок, но к блюзу и джазу тоже не равнодушен, - сказал Артём.

     - А мне нравится слушать такую музыку, где понятны слова. Поэтому я люблю отечественные группы. Ну, «Машину» ты знаешь. А такие группы, как «Аракс», «Високосное лето», «Воскресение» или «Круиз» тебе известны? – спросила Агния.

     - Уважаю! Сам очень люблю. У меня и концертные записи их есть, – сказал Артём.

     - Но откуда? – удивился я.

     - Прихожу перед концертом к звукорежиссеру, сую монету и кассету, и он мне пишет с пульта.

     - Ну ты проныра... Интересная практика!

     - У них очень мощные тексты, - сказала Агния о группах, с чем я тут же согласился.

     Агния ещё долго говорила с ним, и Артём смотрел на неё с восторгом коллекционера, которому ещё предстоит удивлять, показывать.

     Потом завертелась пластинка и замигала цветомузыка. Через колонки полилось нечто лихое и захватывающее, с режущим звуком гитар. Увлечённый Артём притоптывал и кивал в такт музыке.

     В разгар гитарного соло дверь открылась, и цветные огни замигали на лице человека с бритой головой и квадратной челюстью.

     Артём тут же убавил громкость.

     Мы с Агнией растерянно поздоровались с вошедшим. Это был пожилой мужчина в рубашке с коротким рукавом. Телом он был крепок и подвижен.

     - Дед, тебе чего? – немного удивлённо спросил Артём.

     - Чёрт возьми! Вот это да! Интересно поглядеть как сейчас молодые люди проводят досуг, - неспешно промолвил человек. – Чем вы тут заняты?

     - Тайными делами, - улыбнулся я и тут же прикусил губу, потому что старик мгновенно пронзил меня серьёзным испытывающим взглядом.

     Агния решила разрядить атмосферу.

     - Ничего страшного. Просто сидим и слушаем современную музыку. Присоединяйтесь, - предложила она.

     - Это вы называете музыкой? – спросил дед, взяв в руки конверт пластинки AC/DC. – Это чёрт знает что!

     Небрежно бросив конверт на стол, он посмотрел на Агнию и взгляд его потеплел.

     - А как вам, прелестной девушке, среди этих мужиков? Среди этих железных ритмов?

     Агния дёрнула плечом.

     - Прекрасно!

     - А вы знаете, что за прослушивание всего этого вас могут наказать? – спросил старик, обводя нас строгим взглядом.

     Артём улыбнулся.

     - Дед, ну чё ты взъелся? Ну непонятна тебе эта музыка, ну молчи себе.

     Дед сурово нахмурил брови.

     - Я молчу.

     - Кстати, мы и джаз слушаем, а эту музыку вы могли застать! – сказал я.

     Дед улыбнулся уголками губ и присел на топчан.

     - Эту музыку я помню. Джаз мне нравился, чёрт возьми... Может только не такой свободный, как у вас на пластинках.

     Старик вновь внимательно всмотрелся в Агнию:

     - А вы кто?

     Агния не успела ничего ответить, как Артём тут же представил её:

     - Дед, это Агния, подруга моя. Племянница Эмилия Григорьевича Львова.

     Дед протянул руку к магнитофону и ловко вырубил музыку.

     - Вениамин Портупеев, - представился он. – Очень приятно!

     Узкая ладошка Агнии утонула в его огромных лапищах.

     Потом старик перевёл взгляд на меня.

     Я поспешил представиться сам:

     - Саша Диброва.

     - Вы внук Афанасия Дибровы, писателя?

     - Да.

     В его выпученных глазах плясали красные искорки.

     Ничего более не сказав, он повернулся и шагнул к выходу.

     Когда он аккуратно закрыл дверь, я сказал Артёму:

     - Слушай, строгий у тебя дед! Он кто такой?

     - О, он такой..., - улыбнулся Артём и пояснил: – полковник КГБ в отставке.

     - Вот это да! Ничего себе!

     - А папа твой кто? – спросила Агния.

     Артём опустил глаза.

     - Папы... давно нет. Он был геологом, погиб. Авария в шурфе.

     - Извини, - посерьёзнела Агния. – Так тебя дед воспитал?

     - Ну и мама, конечно.

     

     ***

     Спустя два дня мы опять посетили квартиру Артёма. Он захотел показать свою новую мелодию. Его пальцы не спеша, со знанием дела, с чувством такта, перебирали клавиши.

     - Это блюз... – промолвил я, когда звуки стихли... – Неплохой блюз может получиться.

     - Точно! – согласился Артём. – Блюз...Но, у меня нет хороших слов на него. Вообще - со словами дефицит. Всяких песен протеста я не пишу. Мне бы лирики...

     - Так тут и подойдёт только лирика, - сказала Агния.

     - Сейчас... Кажется я знаю стих, который тебе может подойти, - произнёс я, вспоминая . – Может у тебя есть Блок?

     - Блок... Поэт? – спросил Артём. – Я как-то его не очень... Больше Брюсова люблю, Есенина, раннего Маяковского.

     - У меня дома есть Блок, - сказала Агния. – Я его люблю...

     - Вот там есть стих, который идеально ложится на эту мелодию, - уверял я.

     - Что за стих?

     - Из цикла «Кармен».

     - Мне кажется этот цикл у меня есть, - задумалась Агния. - Поехали ко мне домой, посмотрим...

     - Поехали, - охотно согласился Артём.

     Когда мы обувались - в прихожей появился Портупеев.

     - Приветствую вас. Простите ребятки, но мне хотелось бы перетереть... Вот с вами.

     Он указал на меня.

     Мы переглянулись.

     - Ты чего, дед? – с удивлением спросил Артём.

     - Ты иди вниз, покури, чёрт возьми! – почему-то рассердился Портупеев.

     - Да я не...

     - Иди! – настойчиво сказал дед. - Побеседуй пока с милой девушкой. Ну, а ты не ревнуй. Поговорим и через десять минут выйдешь.

     Я кивнул и с любопытством последовал в комнату за Портупеевым.

     Полковник предложил сесть за столом. Не спеша закурил.

     - Не куришь?

     - А.… так... Баловался и бросил.

     - А я вот бросал и вернулся опять. Тянет, успокаивает, - сказал Портупеев. - Понимаешь, всю жизнь прослужил в органах, бывало работал днями, ночами, кряхтел над бумагами, чёрт их побери. Курил, это успокаивало и ... как-то мобилизовывало.

     - Допрашивали арестованных?

     Он немного нахмурился, а потом улыбнулся.

     - Да нет. Я же говорю, над бумагами сидел, чёрт возьми. В аналитическом отделе, в архиве...Ладно, зачем я тебя позвал...

     Он положил папиросу в пепельницу, поднялся и достал из шкафа небольшую книжицу в твёрдом переплёте.

     Краски её давно выцвели, но когда-то она была яркой.

     Полковник бросил её на стол передо мной.

     - Узнаёшь?

     Я рассмотрел обложку и ахнул.

     

     Афанасий Диброва «Орден железного волка»

     

     - Где вы её нашли? Это же дедова книга! Какая редкость... У нас дома нет такой!

     - Я знал, что ты обрадуешься, - довольно произнёс Портупеев. - Дело в том, что я очень уважал и любил твоего деда. Чёрт возьми, он был хорошим детским писателем!

     - Вы были с ним знакомы?

     Он крякнул и посмотрел на меня лукавыми глазками:

     - Ну, можно сказать, что были... Но ... сейчас там внизу тебя ждут твои друзья. Я не буду тебя задерживать. Но если ты захочешь узнать больше про своего деда – приходи. Есть информация. У меня сохранились кой-какие материалы. Я тебе их хочу передать. И эту книгу тоже. Нет, не сейчас, потом...

     - Понял, - удивился я, хотя на самом деле ничего не понял. – Только куда приходить-то?

     - Куда! – чуть ли не крикнул он. – Ко мне на дачу в Максимовку. Знаешь?

     Я кивнул, хотя после его ответа мне уже перехотелось ехать.

     - Дом 45. Запомнил? В субботу жду. Если твои друзья спросят чего тебя я звал – скажи, ну, чёрт возьми... Скажи читал нотации по поводу причёски, одежды и громкой музыки.

     

     ***

     

     Потом мы поехали к Агнии. Она вынесла томик Блока со стихами.

     - Это я буду петь, - заявил Артём, когда прочёл стихи. И сразу забыл о старике.

     Я помню и сейчас эти стихи.

     

     «Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь.

     Так вот что так влекло сквозь бездну грустных лет,

     Сквозь бездну дней пустых чьё бремя не избудешь.

     Вот почему я твой поклонник и поэт!

     .....................................................................

     Вот - мой восторг, мой страх в тот вечер в тёмном зале!

     Вот, бедная, зачем тревожусь за тебя!

     Вот чьи глаза меня так странно провожали,

     Ещё не угадав, не зная... не любя!

     

     Сама себе закон - летишь, летишь ты мимо,

     К созвездиям иным, не ведая орбит,

     И этот мир тебе - лишь красный облак дыма,

     Где что-то жжёт, поёт, тревожит и горит!

     

     И в зареве его - твоя безумна младость...

     Всё - музыка и свет: нет счастья, нет измен...

     Мелодией одной звучат печаль и радость...

     Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен»4.

     

     Когда Артём умчался на репетицию, мы с Агнией решили пройтись по городу.

     Вышли к реке.

     - Ну открой тайну, о чём с тобой говорил Портупеев? – спросила она.

     - Ну как тебе сказать... Он спрашивал о меня о моём деде. Он, как ты помнишь, был детским писателем. Только в конце тридцатых его уже не печатали. Ну, в общем, всё.

     - Знаешь, Портупеев был тот самый сотрудник, который был послан арестовывать моего дядю.

     - Да ну! Откуда ты знаешь?

     - Как-то Портупеев встретил дядю на первомайской демонстрации. Просто поговорили, выпили пива. Вот он и рассказал.

     - Удивительно!

     - Говорит, что и тогда и сейчас он с большим пиететом относился к Эмилю. Уважал его, как учёного, полярного исследователя, как личность. Вспоминает, как в тридцать восьмом году был у этого дома, но кроме развалюхи никого не видел. Дядя попросил поднять его дело. Но Портупеев нахмурился и перевёл разговор на другое.

     - Похоже этот Портупеев – тот ещё сукин сын.

     - Дядя говорил не Портупеев - а Потрупеев...

     Я усмехнулся, но как-то весело мне не было. На душе была смута.

     

     ***

     Дача у Портупеева была солидных размеров, но само строение было старым, видимо досталось оно от прежних времён. Остро пахло сосной и цветами.

     Две огромные овчарки, звеня цепями, лаяли и бесновались, пока не вышел хозяин. В спортивном костюме он выглядел поджарым, лёгким, как для своего возраста.

     Сухо поприветствовав меня и не говоря больше ни слова, он повёл меня в дом.

     Появилась пожилая женщина с лейкой. Полковник велел ей поставить самовар, а пока что показывал мне своё дачное хозяйство, сжато рассказывая, что и где.

     Жена позвала к чаю и, не говоря более ни слова, ушла.

     - Она у меня дисциплинирована - как настоящий солдат, – прокомментировал Портупеев.

     Я пожал плечами:

     - Наверное таковой и должна быть супруга человека военного.

     - За долгие годы выработалась привычка. Подчиняться и не задавать лишних вопросов, чёрт возьми.

     Он пригласил меня к круглому столу, покрытому белой скатертью.

     Проголодавшись, я поглощал бутерброды, запивая их липовым чаем.

     Полковник Портупеев заметил мой аппетит, хвалил его, что-то говорил о молодом растущем организме, о закалке. Потом говорил о даче и неряшливых соседях.

     Я поддакивал, слушая и гадая, какой же сюрприз меня ждёт.

     Когда насытившись мы уселись в кресла в кабинете наверху, Портупеев сказал:

     - Александр, вот зачем я тебя пригласил. Вероятно ты знаешь от Артёма, где я работал. Чёрт возьми, этот балабол всем разболтал. Так вот, как я познакомился с твоим дедом. До осени тридцать восьмого я знал об Афанасии Диброве не так уж много. Ну есть такой писатель, книжки для детей хорошие пишет. Одну из них «Забавные приключения Звёздочки» я читал дочери, она ей очень нравилась. А осенью того года вызвал меня к себе начальник. Знаешь какое время тогда было! Этот чёртов фашизм угрожал Европе. Западные страны засылали к нам агентов, которые использовали местные враждебные элементы для подрыва советской власти... Хм...да! Мы вынуждены были принимать ответные жёсткие меры. В общем, начальник мне говорит. Есть сведения, что в писательскую организацию проникли вражеские шпионы. Именно они отравили Горького и собираются уничтожить ещё кого-то из когорты наших писателей.

     - Даже такое было?

     - Ох, было всякое, чёрт возьми! Сейчас об этом не принято говорить, но я тебе скажу кое-какие дозволенные крохи... Так вот, органы арестовали кого-то из троцкистов и пособников врагов. Закрыли журнал «Ёж», был такой, издавался с конца 20-х годов – рассадник антисоветских идей и пристанище крыс. Кто-то сел за антисоветскую пропаганду.

     - А интересно, кто? – поинтересовался я.

     - Фамилии оглашать не буду! – жёстко сказал Портупеев. - Так вот... Начальник дал мне приказ вести дело Афанасия Дибровы, твоего деда. Его к тому времени арестовали. Хм..., ну, конечно, дедом он тогда не выглядел. Передо мною на стуле сидел ещё достаточно молодой мужчина. Лицо у него было потерянное, такое впечатление, что он смирился со своей судьбой. Я был молодым сотрудником и меня интересовали творческие, неординарные личности. В чём его обвиняли? В антисоветской пропаганде и агитации! Среди вещественных доказательств были представлены тетради и записки, вроде дневника. Я конечно изучил эти бумаги. Скажу сразу, ничего особенного в них не было. В тетрадях – намётки произведений, какие отрывки из сказок ну и прочее подобное...

     - Интересно, - заметил я.

     - А вот записки или дневник были посложнее. Вроде бы ничего особенного, на первый взгляд, человек писал о том, что видел и чувствовал на протяжении нескольких лет. Но, смотря как повернуть написанное. Можно конечно там уловить и некоторую скрытую неприязнь к нашей действительности. И мистицизм, и прочее...

     Портупеев замолчал, налил себе морсу из графина, предложил мне.

     Я поблагодарил и отказался.

     - В общем, допрашивал я Афанасия Диброву дней пять. Он уверял, что не замышлял ничего против советской власти, но, повторяю, обречённость, потерянность были на его лице. Впрочем в наших стенах, другого и быть не могло...

     Портупеев залпом выпил.

     - И что дальше?

     - Ну, короче, чем-то он понравился мне. Умён, интеллигентен, по-настоящему добр и чист. И, в целом, держится стойко...Конечно, может это недостойно чекиста, чёрт возьми! Ведь настоящий чекист должен иметь холодное сердце... Но, наверное – неважный я в те годы был чекист. Понял, что нет на нём серьёзной вины, надо отпустить талантливого человека. На пятые сутки я вызвал его на допрос. Помню, стояла ночь. Лунище была, как громадный диск на небе, заливала всё за окном. Он сидел понурый, понятно, ничего хорошего от ночного привода на допрос не ожидая. Я сообщил, что значительной вины его перед властью и государством я не вижу. Но мы отреагировали на сигнал, который был. Но всё же кое-какие правонарушения есть и за это будет наказание... Он спросил, вернут ли ему его тетради? Я обещал всё вернуть, кроме, этого... так называемого, дневника. Записи в нём могут послужить поводом для нового ареста. Тогда он легко не отделается. Он тяжко вздохнул, но согласился. В результате – административная ссылка на пять лет в Барнаул, где писатель, как я помню, работал чертёжником. Больше с ним мы не виделись. Его новые книги стали появляться уже в послевоенное время, а потом и вовсе исчезли.

     - Да, деда даже сейчас не печатают! Увы! – воскликнул я.

     - Его уже нет в живых? – спросил Портупеев.

     - Нет. Умер год назад.

     Старик открыл ключом дверцу ящика и бросил мне пакет, перевязанный шпагатом.

     - А зачем вы это делаете?

     - Да, чёрт возьми, он мне сниться стал.

     

     2.

     В тот же вечер, перерезав шпагат, стягивавший несколько тетрадок в старых и твёрдых картонных обложках, при свете ночной лампы, я стал листать пожелтевшие страницы, исписанные где голубыми, а где зелёными чернилами. От листков летела золотистая пыль, оттуда выпадали и крошились заложенные лепестки цветов и листья деревьев.

     Передо мной был своеобразный дневник писателя. Записи начинались с 1931 и так продолжались до 1938 года.

     Теперь передо мною колебался в пространстве образ несомненно способного человека, только пытающегося нащупать свой путь в жизни.

     

     Предисловие

     Ниже приводятся записки Афанасия Дибровы. Замечу - это не дневник. Писатель заносил в тетрадь только те события, которые считал важными, не всегда их датируя. Обычно сначала делались беглые пометки в блокноте, а потом появлялась запись в самой тетради.

     Мною опущены или сокращены отдельные сведения личного характера, неизбежные повторения, длинные разговоры и описания официальных мероприятий, хозяйственные заметки и тому подобное. Незначительные пропуски обозначены точками, а более объёмные – звёздочками.

     

     

     ИЗ ЗАПИСОК АФАНАСИЯ ДИБРОВЫ

     

     Я, Афанасий Диброва, начинаю эти записки с необычного происшествия.

     В этот ослепительно яркий весенний день 1934 года мне было особенно тягостно. Фиолетово – белый, розово-голубой мир вокруг, усеянный шафрановой листвой и снежными лепестками был открыточно красив, но меня не радовал. Я носил на плечах груз одиночества и горя.

     И вдруг, на самой длинной улице, среди кустов сирени и кудрявых деревьев, я увидел самого себя. Мне показалось, что я гляжусь в зеркало. Из трамвая вышел я сам, и насвистывая, зашагал по дорожке в парк, где серые и жёлтые тени выгуливали своих визгливых собачонок.

     Конечно же это был просто похожий на меня человек – радостно приподнятый, в идеальном костюме и модной шляпе. Я шёл, наблюдая его лёгкую походку и весёлое настроение. Он что-то прошептал девушке с миской белья, и та задохнулась от смеха, а потом зашёл в студенческую забегаловку «Сокол».

     За стойкой с точёными балясинами стояла девушка в белом платке. Радостный тип поздоровался, слегка приподняв шляпу и стал с ней мурлыкать.

     Потом пил кофе, сидя за деревянным столиком. Я заказал себе чай, наблюдая за ним. К нему подсел знакомый и они о чём-то радостно болтали. То и дело слышались взрывы смеха.

     Я вынул из кармана газету, но поглядывал на него, завидуя его счастью. И вдруг, на мгновение, наши глаза встретились. Мой двойник заморгал, виновато улыбнулся, кивая приятелю. Но сейчас стал вдруг рассеян, глаза блуждали по залу, останавливаясь на мне. Возможно бездна грусти и отчаяния в моих глазах поразила его. Он ещё раз в упор посмотрел на меня, и калейдоскопными забавными картинками закружилась, замелькала жизнь, будто я открыл и пролистал книгу его сознания.

     Но тут он отвёл глаза, весь как-то опустился, будто принял на плечи груз. Он что-то сказал приятелю, и, расплатившись, не глядя, на меня, они вышли из кафе и исчезли весеннем бело-сиреневом мареве.

     Я остался допивать чай, который оказался отменно вкусным. Похрустев последнюю баранку, я вышел на улицу, прошёл в сквер, сел на скамейку. Проходящая девушка улыбнулась мне, а я ей, и стало как-то радостнее на душе.

     Вечером тётя Клава вызвала меня к телефону. Меня приглашали в редакцию «Пионера». В седьмом номере будут публиковать «Приключения Звёздочки».

     Я обещал быть завтра пораньше. На радостях я расцеловал тётю Клаву и позвонил Мишке Немцеву, с которым не говорил уже сто лет.

     

     *****************************************************************

     - Наша задача ехать в глубинку, в народ, слиться с массой, - говорил, улыбаясь в желтоватые усы, Алексей Максимович.

     Мы с Мишкой переглянулись. У нас уже была на примете трудовая школа – коммуна в Шоринске. За окном лимонился сентябрь. У меня на завтра намечалась читка новой сказки, поэтому настроение было боевое, приподнятое.

     Но пошло всё не так, как ожидалось.

     Во – первых, Мишку Немцева Алексей Максимович направил на Ижорский завод написать его историю и показать труд рабочих. Горький уверял, что у Немцева лучше получаются серьёзные произведения, не детские.

     Во-вторых, провалилась моя читка. К моей сказке были предъявлены большие претензии. Мадам Селютина, с красным лицом, пылала от гнева, разбирая по частям мою новогоднюю историю.

     - Зачем нашей советской сказке нужна эта западная ... мистика? Всякие страшилки, ужасы? Так развлекали детей из буржуазных семей. Нам это не подходит. Мы хотим воспитать нового человека...

     Я не выдержал, сорвался... Я доказывал, что это типичная городская сказка, что наши издательства печатают Новалиса и Гофмана, почему бы не дать детям сказку в подобном жанре...

     - Эта ваша сказка не несёт никакой идеологии, она ничему не учит наших ребят. Есть прекрасные традиции русских сказок, - уверяла Селютина.

     - Мне неинтересно в тысячный раз писать про Иванушку – дурачка или про Василису Премудрую.

     - Ну, пожалуйста... Можно написать, например, сказку о животных... Можно - современный рассказ из жизни пионеров. Вообще-то, товарищ Диброва, если вы пишете для детей, то вам нужно получше узнать их настроения, чем они дышат, как живут...

     Ну всё в таком духе. Немцев пробовал заступиться за меня, тоже сорвался, наорал, а потом нас всех забил Тысячный. В своей неизменной толстовке и в очках, выйдя на трибуну, колыхая брюхом, этот гигант что-то говорил о буржуазном охвостье. Не хочется больше писать об этом, неприятно. Остаётся обратиться к Алексею Максимовичу.

     

     ******************************************************************

     ...Постукивал по навесу дождик. Я вылез из вагона и стоял под козырьком на какой-то забытой богом платформе.

     Влажная, словно стеклянная, зелень переплеталась с красно рыжими и жёлтыми пятнами, будто какой-то бродячий художник махнул кистью.

     Внизу платформы по дорожке шла женщина в светлом платочке и тянула на привязи козу, прикладывая к этому большие усилия.

     Она остановилась, тяжело дыша. Её выцветшие голубые глаза остановились на мне.

     - Вы кого-то ждёте молодой человек?

     - Да вот жду, когда дождь закончится.

     - Да его почти нет, - усмехнулась она, - чай не растаете. Вам до города небось?

     - Именно туда.

     - Так вы живёте там?

     - Нет, в командировку.

     - Ну так пойдёмте, поможете мне довести эту нахальную козу, будь она неладна. Сладу нет с ней.

     - Охотно, - ответил я, выныривая из-под навеса и щурясь на мелкий дождик.

     - Вот козу у сестры забрала, а через лес – то одной страшновато.

     Я улыбался.

     - Волков боитесь?

     - Да не только... Люди у нас пропадают...

     - Как пропадают? – удивился я. – В наше-то цивилизованное время? Быть может они просто уходят? Ну, скажем, многие сейчас уезжают на стройки...

     - Нет, именно пропадают! – настаивала женщина.

     Мы зашагали по дорожке, но по пути, по совету Марьи Фёдоровны (так звали мою новую знакомую), я вооружился большой суковатой палкой...

     Дождь закончился и сразу посветлело.

     Лес напоминал море, сверкающее под лучами солнца. Сосна соседствовала с елью, осина с дубом, а иногда и стволы берёз белели в венке листьев.

     Кузнецова Марья Фёдоровна жила на окраине в маленьком покосившемся домике. Я немного помог ей по хозяйству.

     Попив холодного молока с душистым хлебом, я вошёл в город. Шагал по старинной улице, вымощенной деревянными шашками к ближайшей остановке трамвая. Смолистый запах смешивался с ароматом сухих цветов. Трамвай прибыл только спустя полчаса и удивил меня своим допотопным видом.

     Несмотря на порядочную усталость я поспешил в назначенную мне коммуну.

     Но уже на крыльце меня ожидало неожиданное известие.

     Встреченный мною рослый рыжебородый парень заявил, что их заведение в этом году преобразовано в самую обычную школу имени Клары Цеткин. Я попросил повидаться с начальником данного заведения. Мы прошли по гулкому коридору и поднялись на третий этаж. Здесь ловкий улыбчивый юноша-полотёр натирал пол.

     Бородатый завёл меня в кабинет начальника, велел присесть и подождать. От нечего делать я стал рассматривать комнату.

     Ветерок влетал в открытое окно и отдувал жёлто-голубую штору. Портреты вождей и увеличенный снимок Отто Юльевича Шмидта на стене... Полки с книгами, внушительный телефонный аппарат с кнопками А и Б... На массивном столе - аккуратная стопка бумаги, фарфоровая чернильница, перо-рондо, увесистый бархатный альбом...

     Спустя какое-то время появился директор - коренастый яснолицый человек во френче со значком общества «Долой неграмотность».

     - Казимир Иванович Беллерофонтов, - представился он и пожал мне руку.

     Выслушав меня, Казимир Иванович веско сказал:

     - Но это ничего не меняет, товарищ. Обычные школьники и школьницы нуждаются в детской литературе не менее, чем сироты из коммуны. Значитца так. Сегодня же мы устроим творческую встречу. А сейчас пойдёмте, я вам покажу школу.

     Заведение оказалось старинным училищем, переоборудованным в школу. Меня вкусно покормили в столовой. Потом со мной побеседовала заведующая учебной частью Попова – багроволицая и полная женщина. К моим литературным опытам она отнеслась равнодушно, но дала добро на выступление. Осталось дождаться окончания занятий.

     Несмотря на то, что я уверял Казимира Ивановича, что пишу для младшего и среднего возраста, в огромном зале, где ранее показывали барам театральные представления, собралась практически вся школа. Рядом с учениками сидели учителя, кое-как следя за порядком. Ор стоял страшный, даже свистели!

     Но когда на сцену вышел Казимир Иванович и поднял руку - на минуту повисло облако тишины.

     Волнуясь и переживая, я сидел за столом, покрытым красной скатертью, рядом с заведующей учёбой Поповой. У самого края стола на стульчик присела высокая девушка в светлом ситцевом платье. Её смолянистого цвета волосы были заплетены в две тугие косы, тёмные глаза прятались за круглыми очками, щёки горели румянцем, а смуглые руки перебирали листы блокнота. Как оказалось впоследствии, это была студентка Ленара, пользовавшаяся в школе особыми привилегиями, так как была дочерью Беллерофонтова.

     - Здесь собрались дикари, или пионеры страны Советов? – спросил саркастически Казимир Иванович. – Мне сдаётся, всё же, пионеры. Посему, значитца так... Давайте все дружненько помолчим и послушаем... Ребята! (Он сделал паузу, набирая воздуха). Сегодня у нас в гостях молодой писатель, автор детских произведений Афанасий Диброва...

     Директор ещё что-то говорил, как можно ярче представляя меня, а потом добавил:

     - Итак, друзья мои, давайте послушаем автора!

     Прозвучали неуверенные хлопки.

     Сначала я говорил тихо, так как робел больше, чем перед взрослой аудиторией. Сотни глаз смотрели на меня пронизывая, ощупывая, допытываясь. В спину упёрлись строгие взоры директора Беллерофонтова, завуча Поповой и Ленары.

     В зале попросили, чтобы я говорил громче. Глубоко вздохнув, я начал читать «Странного гражданина».

     

     «Как-то летним утром рано

     С поезда номер один

     Вышел с чёрным чемоданом

     Очень странный гражданин.

     

     В тёмном в клеточку костюме,

     Чисто выбрит, свеж и бодр,

     Подмигнув вокзальной даме,

     Приобрёл он бутерброд.

     

     Кейс в гостиницу отправив,

     Голубей всех распугал.

     Шляпу и очки поправив,

     В чёрных туфлях зашагал...»

     

     Вскоре пошли юмористические сценки, и ребята смеялись. Я стал читать громче и, под конец, уже совсем разошёлся – прочёл отрывок из «Приключений Звёздочки» - для самых маленьких. Громкий шум аплодисментов ещё больше окрылил меня.

     В общем всё прошло хорошо. После некоторых вопросов ребят, а также завуча Поповой, все разошлись, а я оказался в кабинете директора.

     Беллерофонтов и Попова благодарили меня.

     - По-моему вечер прошёл на «ура», - заметил Казимир Иванович.

     - И мне, в целом, понравилось, - процедила строгая Попова. – И вот что, товарищ Диброва. Раз уж вас командировали к нам, да, к тому же, сам писатель Горький, то, чтобы лучше узнать детей, приглашаю вас на заседание совета пионерской дружины.

     Я согласился. Но тут возник вопрос, где меня временно поселить.

     В кабинет вошёл рыжебородый мужчина в чесучовом пиджаке, оказавшийся заведующим хозяйственной частью по фамилии Помело. Он предложил устроить меня здесь же при школе.

     - В медицинском пункте есть койка. Товарищ сможет там ночевать, сколько ему нужно.

     Но против этой идеи выступила Попова. Она резонно заметила, что кабинет медработника – не постоялый двор.

     Махнув рукой, Беллерофонтов взялся куда-то звонить, а потом расстроенно положил трубку.

     - Гостиница городская на реконструкции, общежитие переполнено... Да и неуютно вам там будет!

     Я ответил, что не беда, в крайнем случае я могу стать на ночлег у Кузнецовой Марьи Фёдоровны, с которой познакомился при входе в город.

     - О, ну это очень далеко, - возразил Беллерофонтов. – Это самая окраина. Значитца так. Возьму я вас к себе в дом, комнату свободную выделим.

     Он обратился к рыжебородому Помело:

     - Василий, а Ленара ещё не ушла? А ну-ка, найди её. Позови сюда, быстренько...

     Помело отправился за Ленарой, и мы стали прикидывать план на завтра.

     Вскоре вошла уже знакомая мне Ленара, одетая достаточно модно, как для провинциального городка – в тёмно-синем жакете до бёдер. Теперь я смог разглядеть её получше. Чуть продолговатое лицо, нос с едва видимой горбинкой, тёмно-карие глаза, тонкие стрелочки бровей, грациозная шея, едва видимая прядь тёмных волос из-под берета.

     Спустя примерно час мы шли по городу и разговаривали. Мы – это Василий Помело в чесучовом пиджаке со значком Осоавиахима и в лакированных штиблетах, оказавшийся достаточно скептичным человеком, его весёлая невеста Катюша, педагог младших классов – белокурая девушка в красной кумачовой косынке и лёгких баретках, и молчаливая Ленара, сказавшая по пути лишь пару слов. Она мне показалась никакой, и мне не в радость было оставаться с ней наедине.

     Город постепенно разворачивался перед нами - прост и прекрасен. Мы зашли в один из магазинов, где за конторкой стоял рыжеватый человек, который загадочно подмигнул Василию Помело. У него Василий взял пачку папирос «Первомайские» и круглую коробку монпансье «Букет» и не заплатил ни копейки. Как оказалось продавцом был его родной брат. Тут же жестяная коробка была со звоном вскрыта, и все угостились вкуснейшими леденцами.

     Когда Помело и Катюша повернули на свою улицу, мы со смущённой Ленарой долго шли молча.

     Свернув на одну из улиц, покрытой гладким камнем, мы услышали звуки скрипки. Худой скрипач выводил смычком мелодию романса «Живёт моя отрада». К его ногам со звоном падали монетки. На островерхой крыше одного из домов балансировал грязный человек с верёвкой.

     «Трубочист», - тихо пояснила Ленара.

     Глядя на золотившиеся деревья и кусты, вдыхая пронзительную свежесть, я прибегнул к тактике вопросов, чтобы преодолеть затянувшуюся паузу. Ленара блеклым голосом что-то говорила о городе, я кивал, думая о том, сколько нам ещё осталось идти.

     Наконец-то мы повернули куда нужно. Потянулся длинный зелёный забор и открылась калитка, ведущая к дому. Ленара успокоила пса по кличке Маугли.

     Меня пригласили в отдельную комнату. Кроме кровати здесь разместился пузатый комод. На столе я увидел портрет молодого человека в шлеме лётчика. Это был брат Ленары. На металлической подставке стоял духовой утюг. Рядом - щипцы для завивки волос, ларец с письмами и открытками, и детекторный радиоприёмник. На стенах портреты лётчиков Громова, Водопьянова, Коккинаки, расцвеченное изображение аэроплана Уточкина.

     Спустя время я, наконец-то, смог лечь, наблюдая, как за белыми гардинами погасают янтарные круги.

     

     ******************************************************************

     (Далее Афанасий Диброва подробно описывает заседание совета пионерской дружины, своё знакомство с ребятами. Так как мне более интересен он сам, я это опускаю).

     ...После футбольного матча Славка, Сёмка и учительница младших ребят Катюша взялись меня проводить и одновременно показать город. Ребята переоделись и ждали нас неподалёку от крыльца, озорно швыряя в небо собственные кепки.

     На крыльце нас ожидала Ленара. Она попросилась с нами. Славка и Сёмка немного смутились...

     В тот день мы долго бродяжничали по городу, Хотя это выражение неточно, иногда мы использовали для передвижения старые скрипучие трамваи, в которых дребезжали стёкла.

     Шоринск, подобно змее, раскинулся на берегу реки, вытекавшей откуда-то из родника далёких лесов. Улицы были кривые, извилистые и тёмные, мощёные либо булыжником, либо деревянными шашками, пропитанными смолой.

     Вот зацокали копыта – проехал ломовой извозчик. Вот неспешным шагом гордо проехала городская конная милиция. Вот прошёл угольщик со своей тачкой, а за ним и керосинщик с бочкой. Вот сигналит и катится машина, оставляя за собой лёгкий запах бензина. Вот на одной из улиц бредёт усталый слепой шарманщик с мальчишкой – поводырём. Шарманка издаёт неуверенную хрипловатую мелодию...Во дворах много кустов и деревьев, сушится на верёвках бельё, бегают дети. Мальчишки играют в орлянку, казаков – разбойников, в лапту, девочки катаются на качелях, прыгают в «классы», раскладывают на лавочках кукол и фантики.

     Мы миновали ярмарочную площадь и подошли к парку. Бойкие ларёчницы продавали ароматные жареные пирожки, медовые пряники и квадратные ириски. Тут же неподалёку местные старушки торговали семечками, тянучками и шоколадными треугольными вафельками. У всех вдруг возникло желание подкрепиться. Катюша захрустела вафелькой. Она показывала на небо, рассказывая ребятам о пролетающих птицах. Мальчишки жевали пирожки с картошкой, а я довольствовался пряником. Ленара смущённо откусывала вафельку маленькими крохкими кусочками. Доев, она вытерла руку вышитым платочком.

     Молчаливые дома будто застыли во сне, глядя друг на друга глазами окон. На иных улицах имелись лужи и грязь, так как мостовые были разбиты. В других районах города, из-за обилия деревьев, казалось застыл вечный полумрак. Здешние прохожие ходили будто тени. Такими же тенями для них, вероятно, были и мы.

     Ребята знали все улицы и переулки, ловко обходили лужи, Катюша ругалась, что мы идём куда-то не туда, а Ленара молчаливо плелась за нами, шурша опавшей листвой. Основным рассказчиком была Катюша, а ребята, перебивая друг друга, что-то дополняли.

     Ребята очень хотели показать мне, (пока не стемнело), старинный дом в лесу, возле которого пропадают люди... О нём мне рассказывала Марья Фёдоровна. Катюша считала, что это, возможно, разбудит моё творческое вдохновение.

     Я спросил, верно ли утверждение женщины о пропажах людей? Катюша говорила, что эти слухи не лишены основания, а ребята рассказали о том, как пропал их друг Маэль Чернышенко.

     - Он жил с мамой, потому, что его папу арестовали и посадили, непонятно за что. Он был честным человеком, воевал в гражданскую, был краскомом. Мама Маэля болела, мы помогали, как могли. Но потом мама выздоровела и ушла к какому-то редактору... Так вот, Маэль пошёл к лесному дому и исчез, - рассказывал Сёмка.

     - У нас ни за что не сажают, - горячо возразил Славка.

     - Ребята, прекратите, - остановила их Катюша. – Кстати, вы говорите Маэль пропал... Но потом его видели в городе с отцом...

     - Враньё! - воскликнул Славка.

     - Может отца Маэля освободили от ареста, он забрал сына и уехал в другой город, - высказал предположение я. – Хотя это тоже маловероятно – уехать, оставить жену...

     - Кто знает, - пожала плечами Катюша. – Да и какая это жена, если она при первых трудностях ушла к другому...

     - Нет, - вдруг сказала молчащая до той поры Ленара. – Дарья Владимировна мне говорила, что документы Чернышенко в школе. Так, что никто никуда не уезжал...

     - Но их же видели, - возражала Катюша. – Маэля с отцом!

     - Скорее всего их с кем-то спутали...

     Мы договорились в один из дней совершить путешествие в лес и посмотреть этот брошенный дом...

     ...В последующие дни я написал два очерка о ребятах, о пионерской дружине и отослал в редакцию журнала. Также сделал два наброска рассказа о дружбе ребят.

     Жил я по-прежнему в доме у Казимира Ивановича Беллерофонтова, занимая отдельную комнату. У хозяина была собрана неплохая библиотека, и он предложил пользоваться его книгами.

     На завтрак и ужин меня, как почётного гостя, звали к общему столу. Он был небольшим – сам Казимир Иванович, его жена – высокая приятная дама с коротко стрижеными чёрными волосами, их дочь Ленара, которая лицом и фигурой явно пошла в мать и напоминала пышнобёдрую Ситу из индийских сказаний. Иногда подсаживалась и домработница.

     Ленара очень помогла мне. Как-то она вошла ко мне и спросила, что я пишу. Узнав, что почти готовы очерки, она предложила перепечатать их на «Ремингтоне», чему я был очень рад.

     

     ******************************************************************

     День был воскресный – по большей части пасмурный и строгий. Тёмно-синие тучи баюкали небосвод. Временами он пробуждался лёгкими яркими лучиками.

     Я шёл по синим улицам к площади, где мы должны были встретиться у льющего оловянную воду фонтана. Но пришёл только один Славка. На глазах - горькие слёзы. Мать отпустила его на пять минут сообщить, что он сегодня занят в домашнем хозяйстве, а Сёмки тоже не будет - внезапно слёг с простудой, жар у него.

     Помнится, Катюша очень хотела пойти с нами, но всё поменялось - Помело собрался с ней идти в театр на какой-то концерт или пьесу.

     В общем, сегодня всё срывалось. Пришлось радикально поменять планы. Я сел в трамвай, чтобы вернутся в дом Беллерофонтовых.

     Когда сошёл на остановке, то у хлебной лавки заметил знакомую фигуру. Шёлковое платье Ленары создавало струящийся силуэт. Девушка слушала какого-то военного, но прервала разговор и попросила меня помочь донести покупки.

     Мы зашагали вместе. Она ещё какое-то время шла наклонив голову и слегка улыбаясь, видимо, под впечатлением разговора.

     - Встретила своего бывшего однокурсника, - пояснила Ленара. – Хороший парень, но учёбу бросил, а сейчас призван на службу...

     - Ничего. Такому парню полезно будет послужить, – бросил я наугад.

     Но Ленара, похоже, не обратила внимания на мои слова.

     - А почему вы не в лесу?

     Я объяснил ситуацию.

     Девушка вздохнула и какое-то время мы шли молча.

     - Ну, не грустите, - наконец сказала Ленара. – Я могу пойти с вами. Покажу вам лес и как дойти до заброшенного имения. К семинару я готова ещё со вчерашнего дня, так что свободна!

     В ответ я улыбнулся и пожал плечами. Конечно же я настроился идти с ребятами, рассчитывая на общение иного плана. Но дочь Казимира Ивановича мне не хотелось отталкивать... К тому же сегодня Ленара казалась мне менее холодной, более расположенной к общению.

     Для похода в лес девушка переоделась, появившись во дворе в длинном вязаном платье с бантом на груди. Она хотела взять с собой Маугли, но пёс отказался идти далеко от дома, скулил, возвращался назад. Я посоветовал оставить его.

     На трамвае мы добрались до окраины, где стеной чернел высокий лес.

     Когда мы попали в его власть, то сразу всё переменилось – воздух, почва, трава, лесные ручьи, ложбины и буераки. Даже царство туч раздалось, и сентябрьское солнце согрело лес.

     Ленара охотно рассказывала о походах сюда, о заготовке грибов, которые пойдут после дождей.

     Мы дошли до ослепительно синей полосы реки, спрятавшейся под пригорком, сели на крутом берегу. Вода скользила плавно, словно кто-то тянул ленту.

     Утомившись, я прилёг на траву, вбирая в себя всю голубизну и грустную синеву неба. Ленара что-то спрашивала о будущих произведениях, я отвечал автоматически, и вдруг память моя отключилась. Такое впечатление, что сознание затуманилось, а потом взорвалось перламутром реки, розовыми отблесками синих туч и острой колючей шапкой зелено – жёлтого леса. Мои губы зашевелились, причмокивая, будто меня мучила жажда и слились с большими и холодными сиреневыми губами. И тёплое тело, прижавшись ко мне, перелило в меня свой жар. Перед моим взором менялись картины. Я видел совсем ещё юную Машу, затем - склонившееся лицо Ленары. Теперь оно мне вдруг показалось прекрасным, и я тронул её губы своими губами, будто землянику, открыл их языком и встретился с её - гибким, подвижным...

     Я лежал на облаке, и девушка прильнула рядом к моему плечу.

     Когда я наконец-то пришёл в себя, сознание вернулось в этот мир вместе с шумом ветра и плеском блестящей воды. Одиночество моё вернулось и вновь казалось невыносимым, я искал и звал Ленару, но её не было!

     Я побрёл наугад вдоль реки, вбирая глазами песчаные, заросшие лозой холмы и буераки, повернул в узкий коридор тропинки. Ветви били меня по щекам, но я бежал и звал Ленару. Мне страшно было её исчезновение и, казалось, что лес беспределен, я утону и не выберусь из лесного океана. Я бегал и блуждал, барахтаясь в острых кустах, среди красно-лимонной листвы, ещё около часа, так мне казалось.

     Дом появился неожиданно, словно выросший сказочный гриб. Его хмурое и неуместное одиночество здесь сравнивалось с моим и нагоняло тоску.

     Его покосившиеся, почерневшие рамы окон, кое-где ухмылялись острыми краями стёкол. Разбитый рельефный фриз, треснувшиеся стены, лопнувшая черепичная крыша, свистевшие на одной ржавой петле двери, мохнатые гнёзда птиц, деревья, провалившие свод – всё казалось чуждым этой местности, как будто нарост...

     Я вспомнил слова Марьи Фёдоровны, что здесь пропадают люди, и моё сердце сжалось от тоски. Вспомнилась судьба мальчика Маэля.

     Я осмелился шагнуть на разбитое рассохшееся крыльцо, но остановился, замерев. Чёрная тень повисла на пороге. Она бесшумно метнулась от крыльца, скользнула сквозь кусты и пропала средь деревьев.

     Потом я увидел ещё одну – когда обходил дом. Чёрная тень проскользнула совсем рядом, будто не замечая меня.

     Обойдя дом, я всё же вернулся к крыльцу и отважно шагнул внутрь дома, будто в пасть дракона. Здесь царила неописуемая разруха.

     Одна из чёрных теней отделилась от стены и заструилась вниз. Я зажёг фонарик и спустился по пыльной лестнице.

     Подвал был широк, тёмен, пропах землёй и мышами. Тени не было.

     В центре был сруб, похожий на колодезный. Увидев старый фонарь я открыл его и зажёг. Спичка чиркнула и погасла, пробудив мириады сущностей. Фонарь не трогали уже бездну лет.

     Наконец-то нервные лучи осветили колодезную яму. На меня смотрела чёрная бездна. Я бросил осколок кирпича – он исчез. Но потом, в угольно – чёрной мгле, что-то стало сгущаться и проступили очертания лица. Увидев знакомое лицо, я вскрикнул, узнав своего двойника, того самого, за которым наблюдал в чайной. В страхе я отпрянул от колодца. Сидел, прислонившись к срубу, тяжело дыша. Почему я так испугался? Возможно это просто моё собственное отражение! Когда осмелился заглянуть вновь, то сначала увидел огромный глаз. Он будто пронизывал меня. Вся спина покрылась потом. Затем замелькали новые обличья и картины. Чем дольше я смотрел, тем больше видел сюжетов – жизней. Видел Марью Фёдоровну, Немцева, Алексея Максимовича, Машу, Ленару, неизвестного мне мальчика и седого человека, сжимавшего его в объятиях. Но вот суета теней растворились, превратившись в ... ничто, в какую-то бездну космического характера. Мне показалось, что я лишаюсь опоры и лечу вниз.

     Очнулся я, когда услышал слабый голос. Тело ломило, в рот набралось пыли. Я нащупал потухший фонарь, вспыхнула спичка. Вновь слабый голос пронзил мою душу. Где-то далеко, за стенами, наверху, в другом мире, искала и звала меня Ленара.

     Всё вокруг стало на круги своя, и время побежало в привычном темпе. Я быстро выбрался из подвала и увидел у крыльца девушку. Она оторопело смотрела на окна брошенного дома, и янтарно блистала слезинка в её глазу.

     Увидев меня она одним порывом бросилась вперёд, но я опередил, обняв её.

     - Где вы были? Я вас искала и у реки, и в лесу, - нервно спросила она.

     - А я искал вас, Ленара.

     - Вы спали, я пошла посмотреть грибов... Вернулась – вас нет.

     Я молчал, она стояла, даже не пытаясь вырваться из моих объятий. Удивительно - эта не особенно приметная девушка вдруг показалась мне близким и родным человеком.

     И вдруг что-то заставило меня отпрянуть, и это что-то показало, что всё произошедшее со мной не было сном.

     - Смотрите, - сказал я, - видите, как тень скользит над травой, у самого дома, на стене виден контур.

     Ленара задрожала и сказала, волнуясь:

     - Об этом доме говорили, что это обиталище теней. Они есть здесь не всегда. Нужно особое сочетание погоды, атмосферы и случая. Нам лучше уйти отсюда.

     Я не шёл – ковылял, ноги не слушались. Как будто я из лёгкого мира вернулся в какой-то тяжёлый, дремучий и опасный, и гири привязаны к моим ногам.

     Ленара как могла поддерживала меня.

     Когда лесная чаща скрыла дом, мы повалились на одной из полян.

     Я отдыхал и гадал, что завтра у меня чтение в «детском очаге», или, по-новому – в детском саду, и я не знаю достанет ли мне сил.

     

     *****************************************************************

     - Ребята, давайте поблагодарим нашего гостя, писателя, за такие добрые стихи и сказки! Вам понравилось?

     - Да! – ответом был дружный хор малышей.

     Оставив для воспитателя экземпляр «Звёздочки» я, окрылённый и радостный, вышел за дверь.

     Меня догнал тот самый мужчина с седоватой округлой бородкой, что сидел рядом с воспитателем. Его голубые глаза сияли. Он представился Федотом Николаевичем Круговым.

     - Я литератор. Не читали меня? Жаль! Я много работал в той литературе, которую сейчас называют детской и много публиковался. В этой области сейчас мало кто работает. Ну, пишет для детей Чуковский... Ну, Маяковский... Кстати, хорошие детские стихи у Хармса. Не читали? Чудо!

     Я утвердительно кивнул:

     - С Хармсом одно время был даже знаком, мы общались...

     - Как замечательно! А вы – просто чудо! У вас хорошо получается. Я вас приглашаю к себе домой. Заходите на чай.

     Мы шагали по городу, и он говорил почти непрестанно.

     У памятника первому строителю города Абросимову будто взлетал дом с башней. Здесь и было жилище Кругова.

     Когда жена Кругова принесла нам чаю, он сказал мне откровенно.

     - Честно говоря к вашим стихам я могу предъявить массу претензий. Но вот проза очень хороша. Мой вам совет – пишите сказки, возрождайте этот жанр.

     Я стал рассказывать о своих литературных пробах в этом направлении, упомянул о критике Селютиной и Тысячного.

     Кругов оставил чашку, лицо его приняло сосредоточенное выражение.

     - Знает, что я вам скажу. Если будете сдаваться под давлением цензуры – у вас ничего не выйдет.

     - Выходит надо бороться, лезть на рожон.

     Федот Николаевич наклонился ко мне:

     - Научитесь умело обходить рогатки цензуры. Пользуйтесь, где нужно эзоповым языком, добавляйте маскирующие эпизоды.

     - Но...Это же рабство...

     - Молодой человек, иначе в Стране Советов нельзя.

     - И вы не боитесь так говорить.

     Он немного погрустнел.

     - Я уже стар и отжил своё. Я бездетен. Конечно, хотелось бы ещё пожить. Но, я открою тайну, у меня есть друг в НКВД. Вот он не раз спасал меня.

     Я кивал, поминутно удивляясь, допивая чай.

     Мы много говорили о литературе, а потом стали говорить о городе.

     - Тут у вас странные вещи творятся, - сказал я и рассказал о пропажах людей и о заброшенной усадьбе...

     - А, дом с тенями... Это чудо! Я пытался исследовать его. Свои наблюдения изложил в письме на имя Волгина, секретаря Академии наук... Но воз и поныне там! Считают всё это игрой воображения, галлюцинацией! Сейчас время социалистического строительства, а не время исследования мистических загадок и тайн. Я попробую написать Барченко.

     - А кто это?

     - Учёный, работал в спецотделе НКВД. Он телепат и писатель. Он интересуется всеми этими паранормальными явлениями. Скорее всего, там, в доме, какой-то энергетический центр...

     Кругов много говорил и далее, сыпал непонятными терминами и показывал книги.

     Под конец нашей встречи, Кругов подарил мне две свои книжки с детскими рассказами (как на мой вкус, слишком назидательными, понятно почему его печатали). Я вышел в серый, сверкающий огнями город и вдохнул во всю грудь...

     ...Моя командировка заканчивалась, да и отпущенные на неё средства подходили к концу. Но я так сроднился с ребятами из Шоринской школы, подружился с семейством Беллерофонтовых, что мне не хотелось их покидать.

     Даже явно не любивший меня скептичный Василий Помело, после того, как узнал, что я побывал в загадочном доме и не испугался - стал относиться ко мне как-то теплее.

     Я заметил грусть и в глазах Ленары. Видимо она как-то прикипела ко мне, но я не позволял себе давать девушке какую-то надежду. Но адрес и телефон дал.

     В день моего отъезда, так же, как и в день приезда, застучал, заморосил лёгкий дождик. Чтобы доехать до железнодорожной платформы, Беллерофонтов договорился с водителем грузовика. Забросив чемодан в кузов, я сел в кабину и долго махал рукой провожающим.

     *****************************************************************

     (прошло два месяца)

     ******************************************************************

     На этой неделе были два неожиданных известия. То, что мои обкорнанные, дважды переделанные пионерские рассказы наконец-то принял журнал (но только три, остальные мечтаю опубликовать позже или, если удастся, книгу подготовить)....

     И то, что я получил письмо от Ленары Беллерофонтовой. Она сообщала, что приедет на пару дней и хотела бы где-то остановиться. У неё есть важные сведения для меня.

     Сам по себе приезд Ленары не был особой радостью, но всё, что связано с Шоринском меня, конечно же, интересовало. Не так давно я написал Кругову о своих литературных планах, спрашивал о городских новостях, но ответа пока не получил.

     В эти дни я вновь стал страдать от одиночества, хотя, вроде бы, постоянно был в компаниях на литературных вечерах. Мишка Немцев усиленно работал над книгой об Ижорском заводе, поэтому поговорить по душам было абсолютно не с кем...

     Лилейно-белый снег лежал в тот день. Девушка в меховом манто сошла с поезда и растерянно смотрела по сторонам. А когда увидела меня - загорелись её глаза!

     - Я так рада нашей встрече, Афанасий! Наслышана о ваших успехах! – говорила Ленара мягким голосом. - Вам привет от папы и всей нашей родни. Читали ваши публикации...

     - Я очень рад, что вы приехали!

     Я галантно поцеловал ей руку. Щёки девушки побагровели. Быть может от мороза? Она спрятала руки в муфту.

     Мы шагали по проспекту. Снег горел искрами от звёздных лучей, а небо над нами поражало глубиной и чистотой...

     Мы сидели за столиками друг напротив друга, цветы горели алыми огнями, а скатерть блистала белизной.

     Ленара сидела напротив. Её обычно печальное лицо на сей раз было радостно. Удивительно, мне никогда особенно не нравилась эта девушка, а теперь она была прекрасной: блестящие искорками карие глаза, высокие тонкие брови, завитые тёмные локоны, яркая губная помада. Она была в тёмно-вишнёвом платье, на шее – длинные, в несколько рядов, бусы из жемчуга.

     Она расспрашивала меня о моей работе, отвечала на мои вопросы о жизни.

     - А теперь главная новость, - сказала она, и лицо её стало таинственным и задумчивым. - Объявился Маэль! Да-да, он, тот самый пропавший мальчуган! Чинный такой, спокойный и даже опрятный, чистый, как будто и не пропадал никуда. Он вернулся в свою квартиру, его увидели соседи. Сразу начали расспрашивать, где он путешествовал, ведь его милиция искала и не могла найти. Он спокойно и как-то по-взрослому отвечал, что был где-то «очень далеко», а сейчас вернулся, потому, что так необходимо. Конечно же на следующий день мой отец пошёл к нему домой. Состоялся разговор. Отец вернулся и говорит:

     - Маэль после своих скитаний очень изменился. Повзрослел что ли. Значитца так... Я предложил ему жить в нашей семье. Хотя бы временно. Но, представь себе – он отказался. Говорит, что будет жить один, ему это не сложно.

     - А как же питание, школа?

     - В школу он согласился ходить, хотя и как-то неохотно. А питание, говорит, ему не нужно, мол его обеспечили. Кто обеспечил? Где он был? По виду – он не голодал! Ничего не смог добиться! Так он и остался у себя...

     На следующий день Маэль явился в школу. Друзья его увидели – давай обнимать, он был рад, но как-то деланно, как будто отдавал им должное. Отсидел на уроках. После уроков его уговорили на футбол, он раньше был этим, как его, полузащитником что ли, а теперь попросился голкипером. И что же? Он ни одного мяча не пропустил!

     И тут приехали из милиции, или из органов – забрали его. Мой папа из своего кабинета увидел, пока добежал, воронок уже уехал. Ну, думали - всё! Отправят Маэля в приют для сирот, и мы его больше не увидим! Но следующим днём он пришёл в школу! Учится он очень хорошо, легко, быстро запоминает всё, часто знает больше, чем нужно по программе. В общем, он очень изменился!

     Ленара ещё долго рассказывала. Глаза её горели...Она рассказала о волках в лесу. В моей голове стал зарождаться сюжет...

     Мы вышли наружу. Лёгкий снег тихо кружился и падал – одинокими серебристыми, синими и сиреневыми снежинками.

     Мы прогулялись, а потом я повёл Ленару к себе. Устроил её в комнате, приготовил постель, а сам позвонил Немцеву и сказал, что поеду ночевать к нему. Я ехал поздно, и вся ночь дрожала, двигалась и вмещалась в меня.

     Днём я купил продукты и повёз их гостье. Оказывается Ленара убрала комнату. Она выспалась и была милой в своём сиреневом платье.

     Мы отобедали. До поезда оставалось часа два. Я предложил прогулку, а Ленара стояла передо мной, так как будто что-то хотела сказать. Глаза её цветом были похожи на блестящие осенние каштаны.

     - Ах, Афанасий, я уеду и вновь буду скучать по вас.

     - Это отчего же? - искренне удивился я, но внутри у меня всё сжалось.

     - А вы не замечаете? – её голос дрогнул.

     - Нет.

     И она прильнула ко мне, прикоснулась губами к моему рту. Первое моё желание было остановить её, но вместо этого руки бережно обвинили её стан, скользнули по её гибкой спине и сжали окружности бёдер. Она прерывисто вздохнула, выгнулась дугой.

     На меня нашло какое-то умопомрачение, я стал целовать её, сначала медленно, а потом всё быстрее. Я ощущал мягкие, летящие прикосновения её лепестковых губ к моему рту. Нежный звук поцелуев прервался вырвавшимся у неё признанием «я люблю вас».

     

     (Дальше вырвано примерно пять листов)

     *****************************************************************

     Я мучился от внезапно нахлынувшей любви. Мне хотелось видеть Ленару, но дела тесно и серьёзно держали меня в городе. У меня жила крохотная надежда, на то, что девушка обещала приехать. Я чувствовал всю красоту поэзии повседневной жизни с нею. Я пытался схватить и удержать эти счастливые мгновения. И они оставались в моём сердце.

     Я ходил по городу, сочинял, лежал на диванчике и думал о том, что есть любовь, почему она так меняет человека... Я понял, что она призвана заполнить ту пустоту в душе, которая со временем появляется у каждого. Я понимал, что любовь это уже не только связь мужчины и женщины. Истинная любовь есть нечто иное, как нравственное сотворчество душ, а физическое – это лишь её дополнение.

     Ленара мне казалась единственной и неповторимой, как неповторима упавшая на ладонь снежинка, загоревшаяся на небе звезда, распускающийся цветок, блеск первого солнечного луча. Мне казались примитивными те люди, которые непременно видят в любви лишь пошлую её сторону. Без духовной приподнятости невозможно быть счастливым.

     И в тот зимний день, когда мороз шаловливо рисовал причудливые узоры на стёклах, развешивал гирлянды блестящих сосулек, я получил телеграмму от неё, и радость переполнила всё моё существо.

     Я стал готовиться к её приезду – попросил тётю Клаву убрать комнату, одолжил у приятеля высокую складную ширму...

     Ленара приехала праздновать со мной приход Нового года. Она была вся летящая, солнечная, как те лучи, что искрились на снегу и былую печаль её уничтожила наша пламенная встреча.

     В тот же день мы долго ходили по зимнему городу, делали необходимые покупки, посетили вечер поэта Луговского. В прошлый раз мне было стыдно своих потёртых брюк, старых ботинок, поэтому, одолжив необходимые деньги, я к её приезду купил новые ботинки и, вообще, принарядился, и вроде выглядел вполне сносно в длинном сером пальто с двумя рядами пуговиц и в шляпе. А Ленара и на сей раз выглядела очень изящно. Прямое коричневое её пальто, с крупными пуговицами на талии, подчёркивалось пояском, на голове была изящная меховая шапочка. Сейчас мы с ней были наравне – блестящая утончённая пара.

     В эту новогоднюю ночь мы долго гуляли по садам, бульварам и площадям города. Голубовато – сиреневый, а местами - розовый снег укрыл задумчивые дома. Он глушил все звуки, он принёс свежесть, он пах яблоками, фиалками, елью и шампанским.

     Гуляя у замёрзшей реки мы встретили ещё одну знакомую пару. Драматурга Булгакова в шубе и с тростью я узнал не сразу. Ясноглазый и весёлый он вспомнил какой-то вечер, где я читал свои детские стихи. С ним была его новая спутница по жизни по имени Елена.

     Ближе к двенадцати мы заспешили домой, но Булгаков пригласил нас к себе, где мы и встретили Новый год в шумном веселье, так как были ещё гости. После двух ночи мы стали собираться домой, и один из гостей, известный писатель Т., полный и важный, с неизменной трубкой в зубах, предложил подкинуть нас на своём автомобиле. Прощаясь, Булгаков дал мне тонкую тетрадку, сообщив, что даёт её лишь доверенным лицам.

     - Афонь, ты прочти и скажи своё веское слово про этот кусок. Он будет вложен в роман, как камень в пирамиду.

     Кивнув, я спрятал тетрадку, и шофёр писателя Т. развёз нас по домам.

     Праздник гудел за окнами, еле слышно звенел в комнате.

     Поцелуи этой ночи были жаркими. Наша любовь светилась, переплеталась змеиными телами, сливалась воедино, подобно двум рекам, шумела большим потоком между острых скал, падала бурлящим водопадом, прерывисто дышала потоками ветра, превращаясь то в вихрь, то в ураган, то в тихий и спокойный бриз. Потом нами овладели праздничные весёлые сны.

     Прекрасно было проснуться дымчато-фиолетовым днём, ощутить богатство мира, торжество вселенной, полный лад в душе и кажется, что так будет вечно.

     Мои уста повторяли слова Гёте:

     

     «Кто жил, в ничто не обратится...

     Где жизнь благотворит живых.

     В ничто прошедшее не канет,

     Грядущее досрочно манит,

     И вечностью заполнен миг»5.

     

     Казалось, что не только нам одним хорошо жить в этом мире - все вокруг тоже счастливы, а жизнь радостна и удивительна. Я думал, что такая любовь, как наша, свершается на Земле первый раз, что люди все вокруг добрые и всё на свете прекрасно.

     Я любовался спящей Ленарой. Она казалось венцом творения, яркой вспышкой красоты. Её вороний локон, закрывший нежную щёку, её мерно дышащая смуглая и тёплая грудь со вздёрнутым бутончиком соска – всё казалось возвышающим и нежным, небесным и земным. Я не мог понять, почему она долгое время не казалась мне прекрасной? Вот что делает с человеком любовь, она ослепляет его, она преображает его!

     Ленара повернулась на бок. Я лёг рядом и обнял её...Обнимать возлюбленную свою, слышать её шёпот и радостно обладать ею – что может быть лучше? Раньше мы шли разными дорогами, теперь наши пути сошлись и это веление судьбы!

     ...Потом был день, полный неги, милых и нежных прелестей, лёгких шуток.

     Мы сходили на городской праздник. Мы взяли у друзей лыжи и покатались далеко за городом, среди белошубых елей. Мы читали вслух стихи и прозу, и наша комната становилась ещё красивее, благодаря волшебству слова.

     И самым удивительным было то, что я прочёл в заветной тетрадке Миши Булгакова. Это был конец его фантастического романа, и он настолько меня тронул, что глаза превратились в озерца. Я вдруг понял, чего мне хотелось, а чего нет. Мне не хотелось видеть эту скучную, до автоматизма организованную и направляемую верхами жизнь. Мне не хотелось в ней участвовать , подчиняясь её железной воле. Мне хотелось просто жить на этой планете, любить, наслаждаться бытием, писать для детей сказки.

     Я вновь и вновь перечитывал последний абзац рукописи. Там говорилось о последнем покое для некоего писателя, называемого Мастером, и для его возлюбленной.

     

     «Ты будешь жить в саду, и всякое утро, выходя на террасу, будешь видеть, как гуще дикий виноград оплетает твой дом, как цепляясь ползёт по стене. Красные вишни будут усыпать ветви в саду. Маргарита, подняв платье чуть выше колен, держа чулки в руках и туфли, вброд будет переходить через ручей. Свечи будут гореть, услышишь квартеты, яблоками будут пахнуть комнаты дома. В пудреной косе, в стареньком привычном кафтане, стуча тростью, будешь ходить, гулять и мыслить».6

     

     Я представляя всю эту картину, сидел долго у окна, уставившись на наш зимний дворик. Рядом спала моя возлюбленная, а далеко, под лампой, склонившись к столу, сидел писатель Миша Булгаков и писал новые строчки своего фантастического творения. Я представлял его чётко и зримо. Мне казалось, что этому его произведению суждено будет остаться в душах и сердцах людей, которые его читают, но не суждено быть опубликованном в этом подлунном мире. Разве что когда-нибудь...

     Спустя день я сказал об этом Мише, похвалив этот кусок романа. Он, спрятав тетрадь за отворот шубы (мы стояли в беседке, вдыхая свежесть снега), сказал:

     - Это одна из многих версий романа, но не уверен, что окончательная. Я сам не всем доволен. Позже подправлю стилистику, добавлю кое-какие детали. Но, я должен обязательно дописать этот роман, слышишь, должен, чего бы мне это ни стоило.

     - Даже ценой жизни?

     - Даже ценой свободы или жизни.

     Я немного позавидовал его упорству, но он уже перевёл разговор на другое, спрашивая обо мне и о Ленаре.

     Я рассказал Мише о произошедшем в Шоринске. Он слушал внимательно, сжав губы.

     А потом произнёс задумчиво:

     - Очень любопытная история с этим мальчиком. История мистическая. Советую тебе – поезжай в Шоринск и хорошо расспроси его. Пока его память ещё что-то хранит. Это может быть удивительным, очень удивительным... Ты читал «Потоп змеин» Сковороды? Это сочинение украинского философа. Почитай. А мальчика разыщи и расспроси. На основе этого может получиться хорошее произведение.

     

     *****************************************************************

     Работа в журналах занимала в этом году много времени. В Шоринск мне удалось вырваться только весной, когда набухали почки вишен, и воздух, чистый и свежий, наполнил вселенную. Я очень тосковал по моей возлюбленной Ленаре!

     Весенний аромат не мог даже перебить запах табака, кирзы, ваксы и разнообразной снеди, переполнявшие вагон. Я охотно беседовал с людьми, сидел у окна, вбирая в себя красоту мира, расцвет весны, проступавшие краски... И думал о нашей с Ленарой встрече.

     Наверное это стало традицией, но, как и в прошлый раз, я вновь встретил Марью Фёдоровну. Теперь она уже шла навстречу мне через лес, возвращаясь с рынка. Я посидел у неё, угощаясь чаем с душистыми пряниками.

     Мы поговорили о Маэле.

     - Да, этого мальчишку я немного знала, - сказала Марья Фёдоровна. - Его отец посылал ко мне за молоком, когда я торговала на рынке. В последнее время он не появлялся. Знаете, меня это беспокоит. Где это видано, чтобы ребёнок жил один? Хотя бы Беллерофонтовы его приютили...

     - А вы знали его мать и отца? - спросил я. – Отец кажется был военным, его за что-то арестовали. А мать ушла...

     - Нет, мать его мне не знакома... Отца знала так, отдалённо, видела пару раз. Нет, он не военный... В гражданскую, правда, воевал, но недолго, а потом был прорабом на стройке. Кажется, фамилия его Чернышенко.

     - Да, такую же фамилию носит Маэль...Чернышенко! Мне об этом говорила Ленара Беллерофонтова.

     - Я немного знаю о нём от одного человека. Вот он, как раз, военный, служил у нас в части. Потом по ранению вышел в запас. Иван Константинов – не слыхали? Ну да, где же вам было знать его, вы же у нас появились недавно. Так вот Ваня Константинов уверял меня, что знал Чернышенко ранее, но тот его узнавать не хочет. Отказывается...

     Марья Фёдоровна всплеснула руками.

     - Как это отказывается? – удивился я.

     - Говорит, извините, я вас не знаю. А Ваня Константинов уверяет, что они с детства знакомы.

     - Интересно. А можно как-то побеседовать с товарищем Константиновым?

     Марья Фёдоровна задумалась, пожала плечами.

     - Да, почему нет? Человек он простой в общении, словоохотливый... Я могу дать его адрес. А вы хотите попробовать разыскать отца Маэля?

     Я развёл руками.

     - Ну, по крайней мере, что-то узнать о нём...

     ...Простившись с доброй и гостеприимной Марьей Фёдоровной, я зашагал по улочке, ведущей к трамвайному полотну.

     И весенний город был нарядным, весь белый и приподнятый, словно торжественное царство природы. Город устремился ввысь острыми и бережными набухающими ветками. Нежно - голубое, словно простыня, небо временами укрывалось сизыми волнами облаков.

     Я не писал о точном времени своего приезда, знал, что Ленара, скорее всего, у себя в институте, а Казимир Иванович в школе. Поэтому я не особо спешил.

     Я развернул листок с планом, нарисованным мне Марьей Фёдоровной. Можно было бы попробовать поискать Константинова. Находясь в отставке он подрабатывал себе на жизнь реставратором старинной мебели.

     Я вошёл во двор. Бородатый дворник усиленно прогонял старуху – нищенку. Он даже погнался за ней с метлой. Мальчишка в тюбетейке свистел вслед сизо-розовым голубям, взлетающим в небесную синь.

     В приземистом оранжевом доме с лепниной полковник в отставке занимал две комнаты. Константинов куда-то ушёл с женой. Ожидая на выщербленной каменной скамье я проголодался. На площади с пионером – горнистом насытился пирожком с рисом, мороженым и лимонадом...

     ...Константинов пригласил садиться. Это был высокий и худой мужчина средних лет с тщательно выбритыми до синевы впалыми щеками. Руки его слегка дрожали от ранения и контузии.

     - С Васей Чернышенко мы познакомились ещё в гимназии. Мы часто были вместе, дружили, вступили в скауты. Ходили в походы в лес, на дальнее озеро, купались, плавали на лодке, позже учились он - в ремесленном, я - военном. В германскую – служили в одном полку, он фельдфебель, я подпоручик. А в гражданскую вместе перешли в Красную Армию и сражались с белыми.

     Он меня выручал не раз. Например, в одном бою я был тяжело ранен. Дело происходило в горах – холодно, высоко. Так он меня на себе вынес – спас, согрел, накормил. Благодаря Васе я жив остался.

     Бывало и я его спасал. Как-то попал он в плен к белоказакам. Лютовали звери! Привязали Василия к столбу, били нагайкой – один казак исполосовал всю его спину! Ночью я пошёл на страшный риск. Пробрался в деревню, занятую беляками, свалил ножом часового, отпер сарай, где Васька лежал. Оттащил его в кусты, а там на коня - дёру! Белые услышали – в погоню! Они догоняли, но наш патруль вмешался. Еле отбил.

     А после гражданской наши – пути дорожки разошлись... Я в военном учился, а он по гражданской специальности пошёл. Рабфак закончил. Но мы переписывались, встречались... А тут как-то ... замолчал он. Я поехал в город и узнал – арестовали его. За что – непонятно!

     И вдруг я его встречаю на улице – выпустили значит... А он смотрит на меня и не признаёт. Говорит, мол ошиблись вы, не знаю я вас. Я и так, и этак... Ни в какую! В общем, думаю, может я ошибся... Попросил банщика, когда Василий Чернышенко придёт в баню, чтобы посмотрел на спину его. Встречает меня банщик и говорит – видел я спину – никаких следов нагайки, шрамов нет. Обознался ты! Но всё же чувствую я – он это!

     Константинов очень волновался. Серые жемчужины слёз блистали на глазах.

     Мы заговорили о судьбе Маэля.

     - Я знаю, что случилось с его сыном Маэлем! – воскликнул полковник. – Я приходил к нему в школу. Говорил с ним, рассказывал, как мы дружили с его отцом, предлагал жить у меня, но он – ни в какую! Улыбается, очень вежливо обещает, что придёт, но не приходит. Вот такая история.

     Мы ещё какое-то время говорили с Константиновым. Слегка затронули тему арестов.

     В этом вопросе Константинов стоял на своём:

     - Убеждён, что аресты и суды над врагами родины необходимы. Слушайте, молодой человек, партия лучше знает, кого сажать, кого нет. Обстановка-то сейчас какая: шпионаж, предательство, козни врагов нашей страны... То, что под эту машину попадают иногда и честные, конечно, плохо. Но партия разберётся – кого невинно засадили – выпустят. Я ручаюсь! Борьба идёт на всех уровнях, вовлечены массы людей – ошибки неизбежны. Но, конечно...Очень хотелось бы, чтобы их было поменьше...

     ...Попрощавшись с Константиновым, я уехал и вечером нагрянул в дом Беллерофонтовых к общей радости всего семейства! Как же меня обнимала Ленара! Как моя любимая обхаживала меня, как старалась устроить поудобнее, накормить... И юбка её соблазнительно колыхалась, и жар её сердца я чувствовал, и улыбка волновала грудь...

     Вечером устроили совместное чаепитие у самовара, и Беллерофонтов уже запланировал мой новый литературный вечер в школе.

     Ночь была наша с Ленарой, и это была жаркая ночь! Соски её грудей были острыми, будто иглы, волосы опадали дождём, бёдра становились шире и тяжелее, словно храмы, глубокая пещера лона дышала жарким вулканическим пламенем...

     На следующий день ребята встретили меня тепло. Они показывали свои рисунки, поделки, живой уголок, стенгазеты и столярку, водили на пришкольный участок, где уже поднимались и оживали после зимней спячки деревья, радуясь весне. Перед выступлением в актовом зале мне показали Маэля. Он был в стайке ребят и что-то им говорил. Я решил к нему подойти.

     

     ******************************************************************

     В окне отражались горящие свечи. Отблески их лепестков прыгали по лицам Ленары и Маэля, сидящих за овальным столом. Маэль рассказывал легко, иногда по – мальчишески задорно, а временами мне казалось, что слушаю я вовсе не мальчишку, а взрослого юношу.

     Тут я записываю этот рассказ своими словами, при этом стараясь сохранить особенности речи Маэля.

     - Когда отец пропал - я был сам не свой, - рассказывал Маэль. - Жил один. Единственным живым существом рядом был кот Либлюк. Либлюк – это папа придумал. Он увлекался этими ... социалистами Германии. Либкнехт-Люксембург – вот, что означает Либлюк. Кот долгое время был моим утешителем, но потом и он пропал. Герка, мой друг, сказал, что он видел моего Либлюка в лесу. Тот бродил между деревьями и мяукал. Я пошёл искать кота, ведь мне было так одиноко. Сейчас - то я всё знаю, сейчас мне намного легче, а тогда я ничего не знал... Я бродил по лесу, нашёл тропинку и внезапно вышел на городскую свалку. Иногда здесь собираются одичавшие коты. Там много всяких ржавых вёдер, проволоки, бочек, поломанных шкафов, в общем, мусора... И среди этого хлама я отыскал Либлюка! Мой кот восседал на колченогом стуле. Был он грязный, исхудавший весь... Я звал его, но он не обращал внимания. Я пробрался к стулу, но он тут же бросился наутёк. Я бежал за ним, временами - по колено в мусоре. Вскоре кот выскользнул на открытое пространство и исчез за деревьями. Я мчался между деревьями, звал его, но всё без толку.

     Когда я наконец-то остановился передохнуть, то понял, что зашёл слишком далеко. Мне отчасти знакомы эти места - неподалёку находилась старая усадьба.

     Меня охватила дрожь. Я испугался, сердце колотилось, а во рту пересохло. Я помнил, я знал, что здесь исчезают люди. Но уйти, не проверив, не забежал ли в дом мой Либлюк, я не мог. Помню даже заплакал – от боли, от отчаяния... Я только здесь ощутил своё одиночество – один в целом мире, во всей Вселенной – мама бросила, папа в тюрьме, и даже любимое животное убежало от меня.

     Я обшарил весь дом. Иногда мне слышался шорох и мяуканье, я бросался на звуки, но всё тщетно.

     В подвале я набрёл на колодец. Я заглянул в него и увидел ... что-то вроде пропасти - чёрную бездну! У меня закружилась голова! Шатаясь, я выбрался во двор. Меня поразило то, что стояла глубокая ночь – как будто я пробыл в подвале много часов. Среди звёзд на небе была заметна одна. Она постепенно увеличивалась...Возможно мне всё это казалось, в голове был какой-то мрак, помутнение. А потом горение звезды усилилось. Она вспыхивала и приближалась. И вот её бледно – серебристый свет залил окрестности. Страх охватил меня, я хотел бежать, но не знал куда - всюду был этот слепящий серебристый свет. Я не видел леса и окрестностей, но дом был виден мне хорошо. Я бросился в подвал, но серебристый свет стал просачиваться и туда.

     Тогда я заглянул в колодец и заметил небольшую выемку, достаточную, чтобы стоять, держась за деревянный сруб. Итак, я лихо забрался внутрь колодца, стал на приступку, но когда я глянул вниз – сердце встрепенулось а в пятки закололо. Меня опять закружило. В чёрном зеркале колодца ясно виделся мне мой Либлюк. Дальнейшее помню только в виде каких-то...фрагментов. Нога скользнула, и я полетел вниз.

     Когда я очнулся, то подумал, что умер, и мне мерещится этот белый туман, клубами покрывающий траву и цветы, охватывающий деревья. Я хотел приподняться, но не смог. Моё тело меня не слушалось, всё вокруг вращалось... Я сел, привалившись спиной к стволу дерева. Постепенно пришёл в себя.

     Что я увидел? Какой-то странный, призрачный и дивный мир. Потом я ходил и наблюдал его. В нём были псы, которые служили женщинам в длинных разноцветных одеждах. Женщины эти обладали крыльями, но чтобы они летали - я не видел. Быть может это были даже не женщины, а какие-то неведомые существа, я не знаю. Они будто сошли со страниц виденной мной когда-то книги. Между собой они говорили. Я не мог их понять, но когда обращались ко мне, то я понимал их речь. Они мне казались все на одно лицо. Все светловолосые, у всех голубые, чуть прозрачные глаза, удлинённые лица. Постепенно я стал кое-что понимать. Псы были такими же важными существами, но всё же ступенькой ниже, можно сказать, что они прислуживали этим светловолосым женщинам. А ещё там были разные чудеса. Какие? Ну, например, цветы могли носиться по воздуху, а река могла расширяться, отступать или сужаться, если нужно пройти...

     Мужчин я видел мало, в основном они тоже были похожи – такие себе решительные, благородные лица с короткими бородами. Их волосы слегка курчавились.

     Я не могу точно сказать сколько пробыл я там. Время будто остановилось. Я не чувствовал голода и ничего не ел. Ещё я видел детей младше меня – вот они были разные, но все носились гурьбой и играли в игры.

     Иногда мне казалось, что это пропавшие дети. Они всё же отличались от существ с крыльями, которых, наверное, можно назвать ангелами.

     Как-то я сидел на скамейке в саду и своими руками создавал новый цветок. Там это было несложно. Берёшь из воздуха материал, лепишь, фантазия работает...Добавляешь особые стебельки, листья... Ко мне подошла одна из женщин – приветливо улыбнулась и стала говорить со мной. Она мне сказала, например, что жизнь лежит в основе мира, но она является великим благом и редкостью среди всех существующих миров. Это я запомнил. Из того, что она мне поведала, я стал понимать, что передо мной какие-то более совершенные существа. Я даже подумал о тайном Ордене, который хочет создать мир наново.

     - Тебе нужно вернуться в свой мир, ты слишком взрослый, чтобы остаться здесь, - сказала женщина. – Мы оставляем здесь только совсем маленьких, из которых может что-то получиться.

     Мне стало как-то грустно после этих слов.

     - Неужели я ни на что не гожусь? Там меня ничего хорошего не ждёт.

     - Твой черёд ещё не пришёл. Ты попал сюда по случайности, - улыбнулась женщина. – Такое иногда бывает, не переживай. Это твой ловкий кот виноват...

     Тут она звонко рассмеялась и это проявление чисто человеческих чувств меня порадовало.

     - Для того мира ты ещё не погиб, - продолжала она. - Мы тебя спасли, дали кое-какие способности, чтобы ты мог выжить, выполнить своё предначертание. Ты должен прожить свою жизнь, это тебе и назначено. А здесь тебе делать нечего.

     Я расплакался... Я рассказал про своё одиночество, про мать и отца...

     - Ты хочешь их увидеть?

     - Маму – нет...А отца хочу. Если он, конечно, ещё жив, - добавил я с надеждой.

     Женщина начертила в воздухе квадрат, и он ожил. Я увидел грязную комнату и понял, что это тюрьма. На койке спал заросший человек. Это был мой папа, и он был жив.

     Я хотел шагнуть к нему, обнять и разбудить, но женщина удержала меня.

     - Твой отец спасётся, но будет приходить к тебе редко. А ты возвращайся к себе. Не бойся, тебя никто не тронет и тебе уже не будет так одиноко.

     Я попросил вернуть моего Либлюка.

     Женщина усмехнулась:

     - Конечно, если ты так привязан к этому существу. Да будет так.

     Она ушла, и я бродил по саду, думая о сказанном. Меня распирала радость, что я увижу отца, и ко мне вернётся мой Либлюк.

     На одной из площадок я увидел редкое развлечение. Из кустов и деревьев поднимался как бы розовый дым. Его можно было осязать, что – то из него строить. В этот раз я построил дом. потом второй, и так увлёкся, обставляя их комнаты, что утомился, прилёг и сладко заснул в одной из комнат дома. Тогда я не знал, что больше не увижу этот мир.

     Когда пробудился - то был уже под кустом в нашем лесу. Неподалёку высился мрачный дом, и ветер, пронизывая его, свистел в разбитых окнах.

     Я расшевелил Либлюка, спавшего у меня в ногах. Он зевал и потягивался, как ни в чём не бывало. Я вновь расплакался, а кот удивлённо смотрел на меня зелёными глазами.

     Я успокоился, взял себя в руки и вернулся в город, в нашу пустую квартиру. Был уже вечер.

     А той же ночью услышал как скрипнула дверь. Я подхватился с кровати но не со страхом, а с надеждой. И был прав - пришёл отец! Я бросился к нему на шею.

     Отец сообщил, что был арестован несправедливо, по злому навету. Вчера, во время следственного эксперимента, благодаря ротозейству работников органов, ему удалось бежать. Он всё спрашивал, не искали ли его? Я сказал, что меня не было здесь, я жил с Либлюком в заброшенном имении в лесу.

     - Тебе туда не надо ходить, - сказал отец сурово. - И то, что ты не учишься в школе, а живёшь в этом брошенном доме в лесу - это очень плохо. Тебе нужно вернуться к обучению, а если тебя отправят в детскую коммуну – лучше не противиться и согласиться...

     Мы сидели, понуро опустив головы. И вдруг он так посмотрел на меня, как будто ему пришла интересная мысль:

     - А что если... Ты должен знать, что кроме меня и матери, у тебя есть ещё и бабушка. Если ты помнишь – это моя мама... Я напишу тебе её адрес на всякий случай, а сам постараюсь отправить письмо, чтобы объяснить случившееся. Если она сможет забрать тебя – это будет чудо!

     - Папа, я вполне могу жить один.

     Отец не слушал меня. Он шарил по карманам, вынул пачку денег.

     - Мой друг, у которого я оставил наши фамильные драгоценности, продал их и большую часть денег вернул. Я тебе оставляю на первое время..., - сообщил он.

     - А откуда у тебя эти, как их там... фамильные ценности?

     Он не договорил. Я сам остановил его, закрыв рот ладонью. Я почувствовал какое-то смутное беспокойство. Это был первый раз, когда я обнаружил в себе такое вот отдалённое ощущение опасности.

     Я осторожно подошёл к окну и отодвинул занавеску. И заметил силуэт человека, который тут же слился с деревом. Страх охватил меня до самых пят.

     - Папа, за нами следят. Свет горит, значит мы здесь и за нами придут, - сказал я.

     Отец обнял и крепко поцеловал меня.

     - Какой ты у меня замечательный... Очень умный и осторожный. Это хорошо. Ладно, сын, ближе к делу. Деньги я оставляю в столике, внутри газеты... Сейчас я уйду... И ... пока не ищи меня, я найду тебя сам.

     Он осторожно приоткрыл дверь, выглянул в коридор, потом обернулся подмигнул, махнул на прощание рукой. Закрывая дверь, я видел как он легко, перепрыгивая через ступеньку, помчался по лестнице вверх.

     Я с замиранием сердца ждал дальнейших событий, погасив свет и, почему-то, улегшись на пол. Наверное, так казалось мне безопаснее.

     Лишь только спустя полчаса загремели сапоги, в дверь настойчиво постучали. Я был вынужден открыть, иначе они бы взломали дверь.

     На пороге стояли четверо с решительными и жёсткими лицами. Я изо всех сил изображал из себя сонного.

     Они стали спрашивать об отце, а я рассеянно отвечал, что не видел его.

     Люди с жёсткими лицами быстро всё осмотрели, а потом уставились на меня.

     Один из них, усатый, с синими пронизывающими глазами, взял меня за плечи.

     - Слушай, хлопец, я майор безопасности Черешник, - представился усатый. – Ну-ка, скажи нам, где ты гулял так долго?

     Майор холодно смотрел, ожидая ответа.

     Я решил открыть им часть правды.

     - Я был в лесу. Искал кота, а набрёл на старый дом. Это бывшее имение... Какое-то время жил там. Знаю, что виноват, школу пропускал. Я обещаю - больше не повторится.

     - Хм... А жрал-то что?

     - Картоху пёк. Хлеб уркаганы приносили.

     Чекисты рассмеялись.

     Я говорил, не сводя с майора глаз и заметил, что он поверил мне.

     - Ладно, больше так не делай, - сказал майор Черешник. - А вот насчёт отца... Только не говори, что не видел его... Но ты ведь скажешь нам, если он появится. Ведь скажешь? Иначе я тебя своими руками...

     Он сдавил ручищей мне горло и вдруг замер.

     Я представил, как ангел (в виде женщины) заносит меч над ним, и он моргнул, вздрогнул и поёжился, будто от холода.

     - Твоя судьба тоже будет решена, - сказал он хмуро, отпустив меня. - Но позже. И уже не нами. Бабушке твоей в Ленинград мы уже сообщили. Ожидай здесь и не убегай, к тебе приедут.

     Я усиленно желал, чтобы они ушли. И они заторопились, вышли, стуча сапогами, загрохотали по лестнице вниз. Я вздохнул облегчённо...

     Что было дальше? На следующий день пришёл майор Черешник, спрашивал, не приходил ли отец. Он принёс мне сахару, хлеба, гречневой крупы и молока. Я вновь стал ходить в школу. После того случая отца я видел лишь раз.

     Это случилось так. Я шёл со школы и остановился, чтобы купить пирожок. Прошёл в сквер, сел на скамейку. Возле меня уселся какой-то грузный мужчина, с виду – обычный прохожий. Спустя минуту он ушёл. На том месте, где он сидел, я заметил листочек бумаги. Оглянулся – какое-то чутьё подсказывало мне, что я должен забрать этот листик и развернуть где-то в другом месте.

     Я развернул бумажку за углом дома. Сердце моё забилось – я узнал почерк отца! Он мне назначил встречу рано утром на том же месте в сквере. Расчёт был прост – если за мной следят, то утром эти, или другие соглядатаи обычно сменяются, или ... из-за бессонной ночи теряют бдительность...

     ...В пять утра было холодно и серо, стоял туман. Я подошёл к пустой скамейке. Рядом шелохнулся куст. И тут же я очутился в крепких объятиях отца.

     - Слушай, Маэль, я должен буду уехать, - сказал мне отец. - Я скрывался у своего товарища, но дальше так жить не могу, сам понимаешь... У меня сейчас уже другие документы. Я буду работать в одной артели... с рыбаками. Они уже почти приняли меня в свою бригаду! Точное место называть пока не буду... Боюсь, что эти «спецы» из НКВД могут у тебя всё выпытать. Но я буду навещать тебя. А вот бабушку ты увидишь не скоро ещё. Она немного приболела, но она обязательно заберёт тебя. Вот, возьми, ... тут ещё деньги, немного удалось достать...Ты выживешь, я знаю, ты у меня парень уже взрослый, самостоятельный. А там, глядишь, я освоюсь, найду тебя в Ленинграде и, быть может, смогу забрать... Со временем всё изменится, поверь мне. Никогда не бывает ничего постоянного и справедливость восторжествует.

     Он поцеловал меня на прощание, запах его пиджака и табака я до сих пор я помню. И исчез он внезапно, как и появился, только кусты шелестнули.

     Пока мы говорили, мимо проходили ранние прохожие, дворник с метлой... Может кто и узнал нас – городок-то маленький... Не знаю...

     Мальчик замолчал, внимательно вглядываясь нам в глаза.

     - Маэль, а как тебе в школе? – спросила Ленара.

     - Не очень. Учиться мне сейчас легче. Я смотрю на страницу учебника один раз и запоминаю! Я теперь много знаю, но ... друзей у меня настоящих нет. Мне немного скучно с ними, и они это чувствуют. Я для них чужой.

     Маэль стал рассказывать о ребятах, а Ленара ходила по комнате. Когда Маэль, предложив чаю, отправился его готовить, Ленара молча показала мне толстую и тяжёлую книгу. Она быстро открыла нужные иллюстрации.

     - Смотри, тут Джотто, Боттичелли, Босх, Ван Эйк и прочие художники. 270 иллюстраций, 600 в тексте.

     - Ну и что?

     - Как что? В этих репродукциях ангелы попадаются, - шептала Ленара. - И точно такие, каких описывал Маэль.

     Я осмотрел книгу – издание по истории западноевропейской живописи книгоиздательского Товарищества «Образование», 1912 год.

     - Ты думаешь он видел, то, что раньше впитал в себя?

     - Да. Быть может в том мире всё было по-другому, но в его мозгу это трансформировалось в знакомые картинки.

     Я ещё полистал книгу и захлопнул.

     - Очень может быть. Ладно, поставь на место.

     

     ******************************************************************

     Вот уже около месяца, будто разноцветные стёклышки в калейдоскопе, сменяются, переливаясь разными гранями, творческие встречи, походы с ребятами. Со многими я сдружился, а рассказы Ленары о лесных волках способствовали тому, что у меня стала рождаться повесть – сказка «Орден Железного волка». Там – о противостоянии волков и людей. О том, как отдельные волки сами стали превращаться в людей. Они стали бороться со злыми дикими волками и своих героев награждать орденом Железного Волка.

     Для написания сказки мне хотелось бы подробнее различные были и небылицы местных жителей, так называемый фольклор.

     Беллерофонтов посоветовал мне съездить к старому фольклористу Светолюбову. Андрей Лукич Светолюбов давно собирал различные народные сказания, легенды, особенно те, которые, так или иначе, связаны с лесными волками. Для начала Беллерофонтов послал меня с запиской в местную библиотеку, и мне удалось получить от заведующей рекомендацию и направление для этнографической экспедиции.

     Провожала меня Ленара. Мы крепко обнялись, поцеловались, и поезд тронулся. Я ещё долго видел на перроне её хрупкую фигурку, обдаваемую со спины ветром.

     Мы постепенно набирали скорость. Поезд выбивал барабанный марш, вагон дрожал, хлопали двери, кондуктор проверял билеты.

     Рядом находилось несколько человек: пожилая женщина с обветренным лицом дремала, высокий рыжеусый мужчина то и дело выходил в тамбур покурить, а на полках спали девочка с косичками – дочь рыжеусого и вихрастый парень.

     Я поначалу глядел в окно, улыбаясь, представляя наши дальнейшие отношения с Ленарой, строя различные планы. Потом мои мысли заняли лесные волки.

     Я стал набрасывать в тетради сюжет будущей повести и образы поплыли перед глазами. Время от времени я отвлекался и впадал в какое-то муторное состояние. Было тоскливо от одиночества, оттого, что рядом не было Ленары, и я не мог обнять её хрупкие плечи, держать, будто птицу в горсти, её грудь, шептать ей ласковые слова, целовать её мягкие и податливые губы...

     Какая-то тоска была и от состояния нынешнего мира. Наверное, рассказ Маэля как-то изменил меня, расширил моё сознание. Мне казалось, что где-то есть какой-то неведомый, таинственный мир, а здесь жизнь идёт как-то неправильно, что ранее мы шли по верной дороге, но зашли на боковую тропинку и здесь нас ждёт нечто неприятное, а быть может и страшное. Иногда мне казалось, что замышляемая мною повесть никому не нужна. Но я собирал свою волю в кулак, думал о том, как дети обожают сказки. А это именно будет сказка, только для более старших детей.

     Так прошло часа два или больше, когда, поезд, зачмыхав, завизжал тормозами и остановился.

     Стояли мы долго. Оказалось, что впереди размыло путь потоками дождевой воды. Надо было дождаться ремонтников. Бригада уже выехала. Так нам объяснил седой машинист.

     Пассажиры вышли из душного вагона полюбоваться местной природой. Вдаль уходили зеленые холмы, за ними был виден лесок, блестела речная гладь. Ярко светило нежаркое июньское солнце, насвистывали птицы.

     Я тоже вышел поразмяться, прогуляться, на душе было почему-то легко и радостно. Сел на придорожный камень, представляя почти всю готовую повесть и было мне тепло, и хорошо думалось.

     Мимо меня прошла женщина с вещами.

     - Уже уходите?

     - А чего ждать-то? Тут недалеко, пешком дойду. За полчаса дойду. А вы чего сидите? Вам ведь нужно в соседнее село?

     - Ну, в общем, да.

     - Одна остановка осталась. Так вы тоже можете дойти. Парень вы молодой.

     - Хм... А куда же идти-то?

     - Вон, видите лесок...Рядом с ним моё село. А через лес – ваше. За часик - другой и дойдёте. Всё лучше, чем тут - то куковать.

     Я обещал подумать. Женщина и ещё несколько пассажиров ушли.

     Махнув на поезд рукой, я легко зашагал по тропинке, вдыхая запах трав, срывая и нюхая цветы. В голове звучала бравурная мелодия...

     Лес меня встретил бархатным звоном ручья. Утолив жажду я зашагал по протоптанной дорожке.

     В конце концов я изрядно утомился. Время бежало, день клонился к вечеру, а деревеньки так и не было видно. Волнение охватило меня, я стал думать, что заблудился, стал чаще оглядываться по сторонам, в поисках следов жизнедеятельности человека. Но вокруг не было ничего примечательного. На одной из полянок я наткнулся на обгорелые останки костра, обрывки газет, пустые банки з под консервов. Это меня успокоило, хотя все следы пикника были давними....

     Солнце устало поблескивало на горизонте, когда дорожка вывела меня к домам, и я пошёл по мощёной булыжником дороге.

     

     ******************************************************************

     Ответ женщины в платке из дома номер 13, возившейся с цыплятами, удивил меня. Оказывается, тут живут Мохначи, а никакого Андрея Светолюбова здесь никогда не было.

     Я был поражён. Произошла какая-то нелепая ошибка, заставившая меня проделать такой путь. Обойдя дома соседей, я механически достал клеенчатую тетрадь, где у меня был записан адрес. Женщина, из дома Мохначей теперь усиленно работала граблями, убирая из-под кустов у забора сухие листья и ветки.

     При моём приближении она встала, опираясь на грабли, другой рукой поправила платок.

     - Ну что? Не узнали ничего? Я ж говорила – не живёт у нас такой...

     Я прочёл ей запись из тетради.

     Ответ её меня поразил. Она смеялась, утверждая, что я ошибся. А ведь действительно, я брал билет и прибыл в Веселово, когда мне нужно в Василёво, а это совсем в другой стороне.

     - Названия похожи, поэтому нас иногда путают, - говорила женщина, усмехаясь. – У нас не село а посёлок, можно сказать, городского типа, даже своя железнодорожная станция есть.

     Действительно, одно – от имени «Василий», «Василь», а другое от «веселья». Согласитесь, это разные слова.

     

     ******************************************************************Станция была под стать посёлку – крохотное кирпичное строение, покрытое ветхим панцирем черепицы, утонувшее в лопухах. В густом спорыше была протоптана дорожка.

     Я постучал в окошечко, но ответа не последовало. Из расписания следовало, что поезд будет следовать в 19.30. Дежурный попросил меня подождать около получаса – кассир будет.

     Я вышел из здания, огляделся вокруг и заметил под раскидистой грушей лавочку. Там уже кто-то сидел.

     Свободного места было предостаточно, и я подсел к незнакомцу. Им оказался дремавший седовласый мужчина в шляпе и в очках. Рядом с ним стоял саквояж. Лавочка слегка колыхнулась, сидевший незнакомец подскочил, очки его соскользнули на кончик носа, и он воззрился на меня.

     - Простите, вы ждёте поезд?

     - Да, - быстро ответил седовласый. - А что?

     - Да вот и я тоже.

     - Мне сегодня нужно вернуться в город, - пояснил он.

     Я кивнул, мы перебросились парой незначительных фраз.

     Какое-то время мы молчали, а затем седовласый осторожно и деликатно осведомился какое дело привело меня сюда. Пришлось рассказать о своих приключениях. Седовласый кивал, будто китайский болванчик, а потом заметил, что и он здесь по делу. Он сюда приехал на попутной машине ещё вчера - настраивать рояль и вот, переночевав, возвращается.

     Мы перекинулись еще парой фраз, когда к станции подошла худенькая женщина в платочке. Спустя пять минут касса открылась. Я тут же пропустил седоватого настройщика вперёд. Но, он обернулся ко мне с огорчённым видом.

     - Поезд будет в 19.30., но завтра. Он, оказывается, ходит только по четвергам, а сегодня среда.

     - Что же нам делать?

     Я наклонился к окошечку кассы и спросил о том, как лучше добраться до Василёво.

     - Сегодня - никак. Как же вы доедете? Завтра – пожалуйста. А сейчас уже вечер... Василёво – это ведь на том берегу, за рекой... Разве какого-то лодочника попросить, но скоро будет смеркаться – кто поедет?

     Я стоял какое-то время в недоумении.

     Седовласый настройщик был ещё здесь. Он подошёл ко мне и предложил вернуться в посёлок, к тем хозяевам, в доме которых он настраивал рояль...

     

     ******************************************************************

     Солнце уже касалось горизонта, когда мы подошли к дому, уютно утопавшему в душистой зелени сада. Над деревьями и цветущими кустами кружились стрекозы, глухо падали тёплые ранние яблоки.

     За столом, врытым под раскидистой грушей, собрались на ужин обитатели дома.

     Разливался густой, упругий аромат. Пахло неизвестными цветами, табаком и абрикосами. Издалека доносились трели лягушек.

     Мне было хорошо и приятно среди этих людей. Полноватый, смуглый круглолицый хозяин Борис Гнатович Сильвестров оказался учителем, его остроносая жена была домохозяйкой.

     А вот дочь казалась пошла совсем не в родителей: у неё были большие голубые отстранённые глаза; её нежные светлые волосы локонами опускались на белое платье. Звали её Ольгой.

     Разговор шел обо всём на свете, и говорить было приятно, особенно после липкой малиновой настойки. Борис Гнатович охотно рассказывал о своеобразной здешней жизни, о работе с поселковыми ребятами.

     - Когда-то я учил гимназистов уездного города. Там они были пышные и гордые, ну чистые панычи. А здесь, в посёлке – светлые, незамутнённые, добрые и искренние дети.

     Я рассказывал о своём опыте общения с детьми, о том, как я для них пишу.

     Борис Гнатович попросил поспособствовать присылке хотя бы пары моих книг для поселковой библиотеки. Я обещал, и Борис Гнатович записал свой адрес и передал мне на листочке.

     Пряча листик в карман, я только сейчас обратил внимание на серьёзную Ольгу. Девушка смотрела на меня пристально, не отводя глаз, будто мы с ней давно знакомы. Иногда казалось, что она смотрела сквозь меня, не видя, но чувствуя. И это чувство ощущалось энергетически, а аромат здешнего сада пьянил и кружил головы. Соловей запел и внезапно смолк.

     Я спросил седовласого настройщика о девушке.

     - Вы особо не удивляйтесь, - ответил тот. – Ольга плохо видит, практически слепая.

     Теперь уже я заинтересованно поглядывал на девушку. Мне её стало очень жаль: такая красивая внешне – и как жестока была к ней судьба!

     Вечер был бесконечно долгим и приятным, как будто бы сам Фауст остановил время магической фразой «Остановись мгновение, ты прекрасно!»

     Хозяин пригласил нас в дом...

     ...Ольга, уверенно откинув крышку, села к роялю.

     И дивные звуки заполнили мир, слившись с убранством комнаты, проникнув в сад, к тёмно-бархатному небу. Звуки музыки возносились вверх, к звёздам, смешивались со вселенной, создавая ощущение гармонии мира.

     На какое-то время я забыл обо всём окружающем. Казалось, в мире существовал лишь я, слепая девушка над клавишами рояля, да прекрасный мир-сад. Это было колдовство...

     Очнулся я лишь за полночь и смог наконец-то вернуться к реальности, заметить и неумолимые стрелки часов, и клюющего носом седовласого настройщика. Хозяйка давно ушла распоряжаться. В комнате сидел восторженный отец, глядя на спокойную торжественную слепую дочь. Отец прижал к себе дочь, погладил её белокурые волосы. Я не мог сидеть спокойно. Поднялся, подошёл ближе и в знак благодарности пожал руку девушки. Последние аккорды ещё плыли в комнате и уходили через открытое окно куда-то в сад. Ольга задержала руку мою руку в своей, слегка ощупывая её, а затем отпустила. Я потом долго ощущал почему-то не её руку, а тёплые клавиши рояля.

     Место для ночлега мне отвели во флигеле в глубине сада.

     Настройщик роялей предпочёл остаться в доме.

     Хозяин отворил дверь флигеля и, устроив мне постель, исчез. Я потушил керосиновую лампу и лёг.

     Мне не спалось, несмотря на утомление.

     Волнение от музыки, необыкновенная игра девушки, озарённой ореолом чувственности не покидали меня. Поскрипев на жёстком топчане, я оделся и вышел к звёздам.

     Ночная прохлада окутала сад. Крупные голубые и серебряные звёзды нависли, словно виноградные гроздья.

     Сидя на скамье, я поневоле вслушивался в ночные звуки. В унисон с ветром тихо пела листва, заливались сверчки и далеко – лягушки. Время от времени перекликались собаки. Неизвестно, сколько я просидел, как постепенно, но звуки, сами собою, стали смолкать. Я почувствовал что кто-то рядом стоит, чью-то силу, энергетическое присутствие и оглянулся.

     Стояла она, слепая дочь учителя. Как она подошла так неслышно?

     В длинном белом одеянии она стояла и глядела как будто на меня, и в то же время мимо меня. Тихо переступив ногами, прислушиваясь, она сделала шаг, второй, держа руки перед собой. Колыхалась её ничем не стеснённая грудь, а пушистые волосы стали серебряными от света звезд.

     Я встал, взял её за руку, чтобы помочь дойти до скамейки. Но она крепко и радостно сжала мою руку, воскликнув:

     - Это вы, Афанасий Петрович? Я чувствую, что это вы.

     - Ольга, вы хотели что-то сказать... Давайте присядем...

     Вместо ответа Ольга слегка коснулась моих волос, очертила лицо, ощупала нос и глаза и, сказав, «наконец-то ты пришёл», припала к губам. Белоснежная от лунного света, девушка казалась пришелицей из другого мира.

     Девушка медленно опускалась на траву, увлекая за меня собой Её волосы смешались со спящими цветами...Её белая пелерина взмыла вверх, как облако.

     Мы были как эльфы, скользящие среди растений, и аромат цветов захлёстывал нас с полной силой. Я слышал горячие, счастливые её слова, чувствовал нежность её рук и постепенно забылся.…

     ...Проснулся я во флигеле, на своем топчане. Кто-то осторожно тронул меня плечо. Рядом стоял хозяин дома Борис Гнатович.

     - Товарищ Диброва! Вы меня слышите? Афанасий Петрович! Просыпайтесь.

     - А что такое? – поднялся я.

     - Вам ведь нужно было ехать в Василёво?

     - Да, - прошептал я сонно.

     - Тут Фёдор, сосед наш, будет плыть на моторке. Как раз вниз, до Василёво. И вас подбросит. Говорит, почему бы не взять попутчика...

     - А... Ага!

     Я сел на кровати, приводя в порядок волосы, соображая.

     - Ну так что, товарищ Диброва, вы едете? Или будете ждать вечернего поезда? – спросил Борис Гнатович.

     Я всё ещё не мог отойти от ночного сна. Но было это во сне, или наяву?

     Моё лицо залилось краской.

     - Да, да, я еду... Сейчас соберусь, - сказал я...

     Я собирался в сомнениях и тревогах. Мне хотелось побыстрее покинуть этот дом. И, желательно, больше не видеться с Ольгой.

     Умывание под рукомойником и лёгкий завтрак не заняли много времени. За столом были только мы с хозяином – Ольги не было видно, а настройщик, судя по всему, ещё спал.

     Из памяти моей всё ещё не уходила прошедшая ночь. Поразмыслив, я посчитал происшедшее сном, грёзой. Я даже думал о здешнем аромате сада, как о колдовском дурмане, а красивая девушка и сыгранная ею музыка всколыхнули чувства, разбудили фантазию.

     Когда я выходил со двора, что-то заставило оглянуться. Ольга стояла у окна и, казалось, внимательно смотрела на меня, и лёгкая улыбка была на её устах. Я обернулся пошёл дальше, почему-то думая, что она лишь выдаёт себя за слепую. А может всё это лишь показалось…

     Я хотел заплатить за ночлег, но Борис Гнатович категорически отказывался говорить об этом. Тут подошёл бородатый Фёдор - сосед. Мы прошли в его двор, взяли лодочный мотор и потащили к реке...

     ...Бурный след за кормой моторки, запахи воды, медленно проплывающие мимо острова, лодки молчаливых рыбаков – эти картины переплетались в моих глазах.

     Мой спутник - молодой бородач был хмур и угрюм. Я пытался завести с ним беседу, растормошить, но напрасно. Фёдор отвечал нехотя и односложно.

     Тогда я стал припоминать недавние события... Семья Сильвестровых... Ольга казалась мне талантливым человеком. Быть может попробовать устроить её в городе? Она могла бы учиться дальше, в дальнейшем - играть концерты... Написать ей письмо? Нет, нет, это странно и нелепо. У неё своя судьба... Как я могу вторгаться в её жизнь? Какое имею право? Да и как она сможет прочесть моё письмо? Как читают слепые? А может прав седовласый настройщик, когда утверждал, что она не полностью слепа... Мысль о том, что письмо могут прочесть другие, была невыносима! Я вспомнил ночную встречу, серебряные волосы девушки и улыбнулся. Ну, конечно, это был сон! Вне всякого сомнения!

     Моя улыбка была замечена бородачом.

     Отчего-то он насупился ещё больше. Почему он так нелюдим или злится? И вообще – кто он, этот Фёдор? Что я о нём знаю? Да и лодку он ведёт как-то небрежно, будто нарочно стараясь её наклонить и стряхнуть меня, или лишний раз окатить водой. Быть может Фёдор недоволен тем, что я поехал с ним? Так он мог и отказать своему соседу Борису Гнатовичу! Вообще об обстоятельствах и целях поездки хозяин лодки так ничего и не сказал, отвечал только хмуро и отрывисто на вопросы о реке, о рыбной ловле… Мои размышления прервали появившиеся на глади реки следы дождя. Досадливо поморщившись и сально выругавшись Фёдор укрылся штормовкой. Я поднял воротник пиджака. Дождь усилился, и Фёдор направил свою лодку к ближайшему густо заросшему берегу. Мотор он выключил и маневрировал с помощью вёсел среди поваленных деревьев, разгребая ряску. Вскоре нос лодки уткнулся в черно-белый песок, и мы выскочили на берег.

     Фёдор сразу растворился в кустах. Я позвал его, поспешил было за ним, да тот будто нарочно убежал. Может по нужде отлучился? Пришлось вернуться к лодке.

     Усилившийся дождь заставил меня поискать укрытия. Я прошёл через кусты и сел под раскидистым деревом, которое хоть как-то защищало от дождя...

     Постепенно дождь стихал. Звук лодочного мотора где-то неподалеку заставил меня покинуть убежище. Каково же было моё удивление, когда я увидел уплывающую лодку с бородачом на корме.

     Я заорал что было мочи:

     - Эй, вы куда? Что вы делаете? А я? Вы с ума сошли?

     С последними словами я бросился к воде, возмущаясь глупой выходкой, но услышал лишь раскатистый яростный крик лодочника:

     - Забудь туда дорогу! Понял?! Это будет тебе наукой!

     - Подожди, Фёдор! – рассердился я. - Не дури! Я тебя не понимаю. Ты можешь объяснить по-человечески? Что произошло?

     - Я всё сказал!!! – крикнул он, уплывая.

     Я выругался и даже порывался броситься за лодкой вплавь, но быстро понял абсурдность своего намерения. Не зная, что предпринять, я в отчаянии бродил по берегу, успокаивая себя, что это была просто глупая шутка, и что хозяин лодки скоро вернется.

     Но лодка исчезла вдалеке, затих и гул мотора. Я остался в незнакомой местности совсем один.

     Уплывая, бородач выбросил на берег мою дорожную сумку .

     Прячась от надоедливого дождя, я забрался в густой кустарник. Спички совсем отсырели, но, к счастью, удалось найти одну сухую. Мокрые ветви нехотя дымились. Когда костер, наконец-то, заполыхал, мне удалось хоть как-то согреться.

     Я мысленно благодарил жену Сильвестрова, положившую в сумку пару бутербродов и фрукты. Потом задумался. Какой странный этот Фёдор! Что означают его последние слова? Его поступок – это какая-то месть? Но за что? Он что, ревнует меня к этой девушке Ольге? Или его действиям есть другие причины? Но это так нелепо и глупо!

     Между тем дождь прекратился, и весёлое солнце запрыгало по небу. Деревья, кусты и травы дымились. Запели птицы.

     Затоптав костёр я вышел на берег. Фёдор так и не вернулся. Я быстро пересёк рощу и вновь уткнулся в полосу воды. Походив ещё немного, я выяснил, нахожусь на одном из небольших островков в русле реки.

     Пришлось вернуться к тому месту, где причалила лодка. Здесь было относительно недалеко до противоположного берега. Постояв немного на берегу, потрогав воду, я решился.

     Сняв одежду, я скрутил её в большой клубок и положил в сумку. Осторожно войдя в воду, путаясь в тине, ощущая под ногой острые ракушки, я добрался до порядочной глубины и поплыл. Вскоре сумка наполнилась водой и стала тянуть на глубину.

     Я порядком устал, но, к счастью, между островом и берегом было несколько мелей, поросших камышом, где можно было передохнуть.

     Я вновь поплыл к берегу, ориентируясь на одиноко сидящего рыбака, даже заметил его удивлённый взгляд. Выйдя на берег чуть поодаль, я, тяжело дыша, повалился снопом. Руки и ноги не слушались, тело ломило. Встал, шатаясь, дошел до ивовых кустов и вновь упал на траву.

     Ко мне уже шёл тот самый рыбак.

     - Эй, дядя, случилось чего?

     - Не... Просто надо было перебраться! Всё в порядке...

     - Ну ты даёшь! Орёл! Тут течение такое...Водовороты...

     Я махнул рукой. Он вернулся, а я развесил на кустах мокрую одежду и разложил на траве пострадавшие от воды деньги.

     Спустя примерно два часа я надел практически сухую одежду и стал похожим на бродягу.

     Тонкая девочка в платочке, с исцарапанными коленками, которая отвязывала пасшуюся корову, с испугом смотрела на меня. Указав на видневшиеся вдалеке дома, я спросил, как называется этот населённый пункт и был поражён ответом – Василёво! Оказывается, я был на месте...

     

     ******************************************************************

     (На следующей странице Афанасий Диброва рассказывает о том, как он нашёл дом фольклориста А. С. Светолюбова. Это представитель старорусской интеллигенции. Несмотря на возраст, он обладал живым умом и хорошей памятью. Начинается беседа, но она тут же обрывается, так как вырвано несколько листов. Вероятно писатель сделал это накануне ареста, не желая. чтобы фольклорист мог как-то пострадать. Быть может в беседе со Светолюбовым застрагивались какие-то острые, актуальные для того времени вопросы).

     ***************************************************************

     ...Жил я по-прежнему у Беллерофонтовых. Казимир Иванович даже слышать не хотел о том, чтобы я куда-то переезжал. А мне это было в радость, ведь моя возлюбленная Ленара была рядом!

     Она похвасталась, что научилась водить мотоцикл. Учил её Казимир Иванович. Ленара вывела из сарая чёрный блестящий ИЖ-8.

     - Вот – наша «Пантера»! Так мы с папой называем эту машину.

     Я залюбовался своей любимой больше, чем новеньким мотоциклом! В брюках и комбинезоне, в шлеме и очках, она казалась какой-то амазонкой или валькирией двадцатого века.

     Мы как безумные мчались по дороге, и ветер бил нам в лицо, Мы пролетали через лес, потом отдыхали на ложе трав и цветов, наслаждаясь друг другом, а верный механический слуга ждал нас под деревом.

     Любовь, о, да, любовь, сумасшедшая, отчаянная и вдохновенная, охватила нас, погрузила в бездонный океан... И мы ничего не боялись! Мы бросались в прохладные воды лесной речушки, вволю дурачились, ловя друг друга, лежали на горячем песке, и на нём оставались следы наших ног и тел...

     ...К Маэлю наконец-то приехала бабушка, и забрала его из школы. Были куплены билеты в Ленинград, ехать им надо было через три дня.

     В один из дней я, возвращаясь после заседания пионерской дружины, столкнулся в дверях с мрачным, хмурым типом. Он толкнул меня, что-то глухо пробормотал, и скрылся среди зарослей нашего двора.

     - Кто этот невежа? – сердито спросил я Ленару.

     - Да ты прости его! У него такое горе... Это ведь Ростовцев. Ты ничего не слышал?

     И Ленара поведала мне об исчезновении одиннадцатилетней Юли Ростовцевой.

     - Это первая пропажа человека за последнее время. До этого случая вроде всё было тихо. Но, вот в чём дело. Раньше люди пропадали в лесу, чаще всего у того самого заброшенного барского дома. А Юля пропала в городе. Это произошло в самом начале лета. Одноклассницы, шедшие с ней со школы, говорят, что она стояла у дороги и ждала своей очереди покататься.... Там рядом скверик, железные, такие, качели. И вдруг – скрип тормозов легковой машины... И Юля исчезла!

     - Неужели похитили? Но кому это нужно?

     - Ну, теперь ясно, что иным волкам. Волкам в человеческом обличье, - сказала Ленара с непривычной для неё жёсткостью в голосе.

     Мне как-то стало не по себе. В том мире, который появлялся, в той картинке, которую я себе рисовал, всё казалось мирным и безопасным...

     Я сразу вспомнил пропавшую Юлю Ростовцеву. Хрупкая, миленькая девочка с большими серыми глазами. В комнате Ленара показала карточку, где она снялась с восьмилетней Юлей и её подружкой.

     - Я была тогда старшей пионервожатой в школе, а Юля пела в хоре и танцевала. Сейчас она уже старше.

     Я присел в кресло, а девушка завела патефон. Зазвучало танго. Ленара мягко пристроилась на моих коленях. Она рассказывала о Юле, о походе в лес.

     Тут постучали в дверь. Ленара быстро спорхнула с моих коленей.

     Вошёл Маэль, как обычно, серьёзный и повзрослевший. Он принёс книги, которые брал у Беллерофонтова.

     Мы с ним разговорились о его поездке и планах.

     - Жить в таком городе, как Ленинград - это так замечательно! - воскликнула Ленара.

     Тут Маэль заметил на круглом столе, покрытом скатертью, фотокарточку.

     - Да, я помню Юльку. Жаль, что с ней такое случилось.

     - Девочки быть может уже нет в живых, - с горечью произнесла Ленара. – Сбила машина, подобрали, увезли, где-то прикопали...

     - Да уж теперь не найдёшь, - добавил я. – Бедные родители.

     - Вы говорите машина? – поднял брови Маэль.

     - Да, девочки уверяли, что там останавливалась большая чёрная машина. После чего Юля исчезла.

     - Ещё один вариант – похищение. Но цель? Надругаться над таким юным существом? Неужели в нашей стране есть ещё такие мерзавцы? – говорил я.

     - А где это произошло? – наморщил лоб Маэль.

     - В районе скобяной лавки, - ответила Ленара.

     - Ах там!

     Маэль о чём-то задумался.

     Он попрощался и ушёл, а мы с Ленарой долго сидели задумчивые. Немного забылись уже в ночь, когда любовь накрыла нас...

     На следующий день Маэль тихо и скромно появился в коридоре школы и, подобно каменному гостю из Пушкина, встал на пороге класса.

     Я стоял позади и мог наблюдать всю сцену.

     Сначала все сидели, молча глядя на него. Но затем удивительная теплота охватила ребят, и холод куда-то ушёл... Хлопая крышками парт дети встали с мест и подбежали к Маэлю. Прощание окончилось за воротами - всем необходимо было вернуться на урок.

     Мы остались вдвоём. Маэль чиркнул в моём блокноте ленинградский адрес.

     Потом пошли в город. Маэль говорил тускло и сжато, чаще всего молчал, думая о чём-то своём.

     Тополиные пушинки летели, похожие на снег. Вокруг ни души - лишь дворник орудует метлой, да хрипло кричит старьёвщик... Запах лип и хризантем разливается, смешиваясь с пивным из открытых дверей забегаловки.

     - Ну что, больше не тревожили тебя товарищи из органов? – как бы невзначай спросил я Маэля.

     – Приходил этот... майор Черешник... Бабушка как раз в магазине была.

     - Ну и что говорил?

     - Сказал - это хорошо, что бабушка меня забирает, иначе я бы попал бы в детдом... Спрашивал про отца, но я сказал, что он не объявлялся. Майор кивнул, как будто иного ответа и не ждал и добавил, что мы ещё встретимся в Ленинграде...

     - Ого! – воскликнул я. – Тебя так просто в покое не оставят.

     Он задумчиво кивнул.

     - Но, послушайте, что я хотел сказать, - тихо произнёс Маэль, что-то обдумывая. – Насчёт пропавшей Юли...Я примерно знаю что с ней. Её забрала большая чёрная автомашина. Её просто насильно втянули внутрь и увезли. Да, да, не удивляйтесь! Я даже знаю марку этого автомобиля - ЗИС и его номер - 3 -74.

     - Откуда тебе это известно? – моему удивлению не было предела.

     Маэль промолчал. Какое-то время мы беззвучно шли по дорожке, миновали Ярмарочную площадь. Здесь птичники продавали синиц, щеглов, чижей.

     Мы вошли в парк Первых Большевиков. Седой карусельщик крутил свою карусель. Маэль предложил выпить квасу.

     Кружки поднимали белоснежную пену, будто бурлящие вулканы. Мы уселись скамейке подальше от радио на столбе, что бы можно было спокойно поговорить.

     Маэль жадно напился, поставил рядом кружку и сказал:

     - Я вот всё думаю, как лучше сказать. Это трудно объяснить, но если кратко... Помните «Топаз»?

     - А.…, кажется это универмаг напротив скобяной лавки.

     - Да. Обратили внимание - там в витрине есть зеркало, в нём отражается улица и поворот дороги?

     Я попытался вспомнить.

     - Я ещё плохо знаю Шоринск, но примерно представляю, где это. Ну и что?

     - Дело в том, что зеркала обладают, ну... удивительными свойствами. Просто не всем это известно. Само по себе зеркало способно запомнить события, которые происходят. Надобно только уметь эти события извлечь. Так вот – у меня это здорово получилось!

     И Маэль торжествующе посмотрел на меня.

     - Значит Юлю похитили!

     - Да, это именно так!

     - Может перед этим её сбили, или зацепили крылом автомобиля, а потом, чтобы не отвечать перед законом, втянули в автомобиль?

     Маэль посмотрел куда-то на верхушку акации и быстро ответил:

     - Нет, это не так. Машина остановилась. Девочку о чём-то спросили, а потом протянули руку... Не знаю зачем...

     - Быть может хотели вручить какую-то монету, так сказать, за услуги? – предположил я. - Сохранились у нас ещё такие ... барские привычки...

     Маэль нахмурился.

     - Может быть. Вероятно. Но на самом деле её за руку втянули на заднее сидение. Машина рванула с места и исчезла. Всё.

     Мы сидели какое-то время, забыв о квасе.

     - Что же делать? Пойти в уголовный розыск? У нас теперь даже номер машины есть. По сути это их дело, - сказал я.

     Маэль задумчиво промолвил:

     - Мне кажется они вряд ли будут этим заниматься.

     - Почему? – возразил я. – Узнаю у Казимира Ивановича адрес Ростовцевых. Всё расскажем. Пусть подадут официальное заявление.

     - Да вроде подавали они...Безуспешно. Да и кто поверит, что всё это я увидел в зеркале? Ещё брехуном посчитают!

     - Слушай, у меня идея. Помнишь, с твоим отцом дружил подполковник Константинов? Так получилось, что я его тоже знаю. Пойдём и расскажем ему эту историю. Он точно что-то придумает, – предложил я.

     Но нахмуренный вид Маэля и погрустневшие глаза сразу показали, что он эту идею не одобряет.

     - Понимаете... Я знаю Ивана Ивановича Константинова, это давний друг отца. Но папа мне наказал обходить его десятой дорогой и ... никогда не обращаться к нему. Не знаю, почему так... Видимо он боялся, что Константинов может стать жертвой злого навета. Враг может опорочить и его... Ну, не знаю...

     Но сама судьба уже распорядилась по-своему, и её тень коснулась нас.

     Когда, опорожнив кружки, мы направились в сторону киоска, раздался чей-то голос:

     - Маэль! Ты здесь? А я думал, ты с бабушкой и уже готовишься отправиться в дальнюю дорогу.

     Мы обернулись.

     К нам шагнул человек во френче, затянутом ремнями, обутый в хромовые сапоги. В его руке тёмно-красным фонарём горела кружка начатого пива, а под мышкой лебединым крылом торчала газета.

     Маэль замер, словно статуя.

     - Товарищ майор? Здравствуйте!

     - День добрый! Ну, что уже упаковали вещички?

     - Да, товарищ майор.

     - Понятно. А этот гражданин кто? Твой старший товарищ?

     Он бросил взгляд на меня.

     - Это ... мой друг. Он... писатель. Пишет для детей.

     - Вот как! Настоящий писатель?

     - Да, - ответил я. – Так точно. У меня и удостоверение есть.

     И рука нырнула в карман.

     Майор не спеша, ловкими пальцами, повертел моё удостоверение, ещё раз внимательно оглядел меня и вернул.

     - Ну что, товарищ писатель, изучаем жизнь пионеров? – спросил он бодрым тоном.

     - Да, - улыбнулся я. – Пишу очерки, книги.

     - Даже книги? Например?

     Я сказал ему про приключения Звёздочки.

     - Не читал, - задумчиво промолвил майор. – Фамилия моя Черешник, зовут Василием. Ну что, может присядем на минутку? Поведайте, как и что. Как с ребятами простился, Маэль? А вы, товарищ писатель, что-то здесь сочинили?

     Последнее уже относилось ко мне, и я с жаром стал рассказывать про свои очерки о пионерских делах. О новой повести про волков пока решил не говорить.

     Мы с Маэлем немного нервничали.

     А майор, залпом опорожнив кружку, вытер усы и, не торопясь, щёлкнул портсигаром. Затрещала папироска, пахнуло дымком.

     Мы с Маэлем переглянулись. Оба мы поняли друг друга. Выхода иного не было, как только откровенно рассказать майору госбезопасности о том, что случилось с Юлей Ростовцевой. Только... Маэль скрыл часть правды. Вероятно он думал, что товарищ Черешник не поймёт всей той сложной мистики с зеркалом. Он сообщил, что сам видел машину и запомнил её номер.

     Выслушав внимательно рассказ майор задумался. Он вынул зажигалку и автоматически щёлкал ею, наблюдая взлетавший кверху язычок пламени. И вдруг стал упрекать нас в бездействии.

     - Почему ты не сообщил в уголовный розыск то, что видел? – строго спросил он Маэля.

     Потом, после выяснения некоторых деталей, майор сказал:

     - Ладно. Давайте для начала я сам кое-что узнаю, по своим каналам. В милицию пока не суйтесь, если надо будет, я дам отмашку... Ах да, тебе, Маэль, скоро уезжать.... Тогда сделаем так. Сейчас пойдём к тебе, сядем за стол, и ты напишешь обо всём подробно, что видел. Лады? И езжай к месту своего нового жительства. А если понадобишься - тебя найдут.

     Дальше всё произошло так, как предполагал майор.

     Мы познакомились с бабушкой – полноватой женщиной, напоившей нас чаем с вареньем и угостившей вкуснейшими оладьями. Потом Маэль старательно изложил все события на двойном тетрадном листке.

     

     ******************************************************************

     Я проснулся от стука – как будто в тёмное окно билась клювом ночная птица.

     Всмотрелся – вроде бы мелькнула чья-то тень. Кто это может быть?

     Рядом подхватилась Ленара – в темноте белели её нагие плечи. Она что-то пробормотала.

     - Сейчас посмотрю, не тревожься, – сказал я и осторожно подошёл к окну.

     За стеклом, в серебристо-чёрной ночи, едва виднелась хрупкая фигура.

     - Кто там?

     - Откройте, это я, - послышался знакомый голос.

     Я щёлкнул задвижками.

     - Маэль? А почему ты в дверь не постучал ? Казимир Иванович открыл бы...

     - Не хотел тревожить. Дело срочное.

     Подошла Ленара в лёгком халатике.

     - А что произошло, Маэль? – спросила она.

     - Поймите меня, выслушайте. Не знаю, смогу ли объяснить... Но я ощущаю опасность. Опасность для Юли, именно сейчас, этой ночью.

     - Откуда тебе это известно? – вырвалось у меня.

     - Ну... этого объяснить не смогу. С недавних пор у меня начались такие вот ...предчувствия...

     - Хм, странно... Но что же делать? Быть может нам надо рассказать об этом майору Черешнику? – предположил я.

     - Вряд ли его убедят какие-то предчувствия, - сказала Ленара.

     - Ты права...

     - Нет. Ждать утра мы не можем, - горячо уверял Маэль. - Мы должны идти сейчас!

     - Но куда идти? – спросил я.

     - Мне удалось кое-что выяснить. Короче, я знаю, где живёт владелец ЗИСа с номером - 3 -74.

     - Погоди – ка. Ты предлагаешь идти к этому владельцу ЗИСа сейчас, ночью?

     - А как по-другому? Нам придётся идти ночью. Хорошо бы конечно какую-то машину найти. Пешком очень далеко.

     - Может не чудить, а дождаться дня?

     - Нет, надо сейчас, - упрямо повторял Маэль. – Беда может случиться.

     - Ну, допустим, мы остановим какую-то машину. Какой адрес мы назовём? Как у Чехова – «на деревню дедушке»?

     - Нет, я знаю. Я покажу куда и где...

     - Постойте, а зачем машину? Есть же мотоцикл, - сказала Ленара.

     - Ну, ты же ещё плохо водишь... – заметил я.

     - Я плохо?!

     - Я имею в виду... опыт вождения ещё маленький.

     - Достаточный, чтобы доехать.

     - Ну что же, придётся будить Казимира Ивановича.

     - Ой, только не это. Втягивать папу в это дело не будем. Зачем лишний шум и суета? Проснётся мама, начнутся охи и ахи. У меня есть ключ...

     ... Ленара сама вывела тяжёлый мотоцикл из сарая.

     - Помочь?

     - Не надо. Лучше откройте калитку. Заведём мотоцикл за воротами, чтобы отец не слышал.

     На мотоцикле могли уехать только двое. Увы, в ту ночь мне пришлось остаться, и с тревогой наблюдать, как исчезает вдали жёлтый свет фары и затихает треск мотора.

     Всё это было схоже с безумием, сам не мог понять – как я мог на всё это согласиться! Наверное тогда я стал жертвой особого магнетизма Маэля.

     Конечно, уснуть я не мог. Успокаивал себя тем, что они просто найдут нужный дом и вернутся, ничего не предприняв.

     Но они не вернулись. Ни утром. Ни днём.

     Мне пришлось пережить тяжёлый разговор с Казимиром Ивановичем.

     - Как ты мог отпустить её одну! Ночью, на мотоцикле, с этим мальчишкой, у которого дикие фантазии!

     Я пытался что-то объяснять, но чувствовал, что был неубедителен.

     Казимир Иванович нервными широкими шагами мерил комнату, его кулаки сжимались и разжимались.

     - Значитца так. Поехали домой к Маэлю.

     И тут своё добавила бабушка Маэля, когда мы с Казимиром Ивановичем появились у неё. Маэля не было! У них вечером поезд в Ленинград а он куда-то запропастился. Что могло случиться? Она расплакалась.

     Я рассказал о майоре Черешнике.

     - Ну, а что нам остаётся делать? Давайте попробуем позвонить ему, - мрачно согласился Казимир Иванович.

     Дозвонились не сразу. Было решено встретиться в доме Беллерофонтова.

     Лицо майора госбезопасности было суровым, в глазах блистали молнии.

     - Почему не позвонили мне сразу? Зачем самовольничаете?

     Он обвёл нас, печальных и поникших, огненным взглядом.

     - Адрес-то мы ещё вчера выяснили, - добавил майор помягче. - Там живёт один очень крупный партийный начальник... Больше я сказать ничего не могу, но сегодня мы предпримем необходимые действия. Из города пока не уезжайте. Всё.

     - Да я и не собирался, - сказал я. – Пока пропавшие не найдутся куда же я могу поехать?

     Черешник пронзил меня взглядом своих жгучих глаз и перевёл их на Казимира Ивановича.

     - А вы, товарищ Беллерофонтов, успокойтесь. Мы сделаем всё, чтобы разыскать вашу дочь...

     Вечером в наш двор вошёл человек в чёрной кожанке. Он вёл мотоцикл. Прислонив его к стволу старой груши, он сел на скамейку, тяжело дыша.

     - Товарищ Беллерофонтов, посмотрите внимательно. Ваш мотоцикл?

     - Ну как же, как же... Это же наша «Пантера»... А где Ленара? Где моя дочь?

     - Этого мы не знаем, - усталым голосом сказал человек, вытирая со лба пот. Он попросил воды.

     - А где вы нашли мотоцикл? – хмуро спросил я.

     - Его обнаружила группа наших комсомольцев – дружинников, - промолвил сотрудник госбезопасности, залпом выпивая воду из кружки.

     Он вытер лицо и добавил:

     - В лесу... Кстати, недалеко от того места, где стоит старый дом. Знаете?

     - Помню. А что, колесо спустило? – спросил я, кивнув в сторону мотоцикла.

     - Оно было прострелено. Пулю извлекли для осмотра.

     В дальнейшем разговор продолжался с Казимиром Ивановичем.

     Я вернулся в свою комнату, какое-то время ходил взад-вперёд, размышляя.

     Быстро собрался и, никому ничего не говоря, покинул двор.

     Добрался я до старого дома влесу в то время, когда подкрадывались сумерки.

     Потемнело внезапно, как будто кто-то невидимый набросил чёрный саван.

     Оркестр цикад играл, блистали звёзды. Таинственный дым вечера, шорох крыльев и пение птиц окружало меня.

     Но у самого дома всё смолкло. Пустота и тишина, не слышно было даже скрипа рассохшихся ставень.

     Я не знал, на что надеялся. В каком месте был найден мотоцикл? Я просто ходил вокруг дома, и страх всё больше охватывал меня.

     Когда вдруг блеснуло и грохнуло - хлынул дождь. Резко запахло озоном, влажными цветами и землёй.

     Я мгновенно промок и вбежал на крыльцо.

     Чьи-то скрипящие шаги заставили меня крикнуть:

     - Эй! Кто здесь?

     Скрипели половицы где-то наверху. Я бросился наверх по лестнице. За пустыми окнами блистала, неистовствовала гроза.

     Я вбежал на один из этажей и продолжал звать, но никто не откликался. Целый оркестр барабанщиков устроил концерт на крыше. Резкое ощущение влаги, аромат фиалок и чабреца смешивался с запахом пыли и старых досок.

     Зажжённая спичка осветила комнату. Я заметил свечу на столе в подсвечнике и зажёг. Комната озарилась – старая, с пыльной мебелью и картинами.

     - Кто здесь? – крикнул я, но дождь заглушил мой голос.

     В ответ хлопнуло ставней. Это ветер озорует в окнах? Или захлопнула её чья-то рука?

     Пёстрая фигура шевельнулась, мелькнула и пропала в дальнем конце комнаты.

     Я спустился вниз по скрипучим ступеням, смахивая паутину, споткнулся, ударился коленкой, но поспешил за тем, кто шёл впереди.

     - Подождите! - крикнул я, и голос мой неожиданно загремел по всему дому.

     За пределами дома дождь закончился, и предвечернее небо багрово осветило зелёный лес (по которому я шагал за едва видимым и ускользающим провожатым), а потом и красноватую пустыню за лесом, окрашенную заходящим солнцем.

     Песчаные волнистые дюны, горбатые барханы, сменились мелким каменистым песком. Впереди высились горы, но чем ближе я подходил, тем яснее проявлялись очертания города.

     Человек в пёстром одеянии снова мелькнул и пропал в воротах.

     Я тоже вошёл в них. Громадный город казался старинным и пустым. Он весь состоял из больших деревянных статуй, расставленных как попало среди приземистых домов.

     Статуи скрипели под ветром. Одна из них повернула ко мне своё лицо, когда я проходил мимо. И так каждая статуя смотрела на меня сверху.

     Испугавшись, я забежал в ближайший дом.

     «Где это я?» – вопрошал мой разум, но сердце было спокойно.

     Лепестки цветов мирно спали в воздухе, большие, бело-синие и голубые. Они наполняли воздух цветочным запахом.

     Дверь открылась, и я обернулся.

     Передо мною стояла Ленара, всё в том же промасленном комбинезоне. Шлем и краги она держала в руке.

     - Ленара!

     Мы кинулись в объятия друг к другу.

     - Что с вами случилось? А где же Маэль? Что с Юлей Ростовцевой? – спрашивал я.

     Она прижала палец к губам и показала на летающие лепестки. В них, будто в колыбели, спали люди. В одном – Маэль, в другом какая-то девочка, по всей вероятности Юля.

     Ленара звала меня с собой, и мы покинули комнату.

     - Я расскажу всё потом. Всё хорошо, - заверила она.

     И здесь, в этой комнате, она обняла меня и припала к моим губам.

     Её ладонь проникла под мою рубашку.

     Я обнял её ещё крепче, со страстью.

     - Этот комбинезон на тебе. Он грязен. Его нужно сменить. У тебя есть платье? – спросил я, отстраняясь от неё.

     Ленара кивнула и стала быстро освобождаться от комбинезона.

     Она стояла передо мною в одном белье.

     - Платье потом, - сказала Ленара и повлекла за собой.

     Мы подошли к купели с синей водой.

     - Раздевайся. Ты должен войти в воду. Да не смущайся так, прошу тебя, - тихо сказала Ленара.

     Когда я стоял перед ней нагой и стыдливый, она облила меня водой из ковша. А потом вымыла будто ребёнка.

     Вытираться даже не пришлось, влага быстро улетучилась...

     - А теперь ты должен лечь, – и она показала на один из голубых лепестков.

     - А ты?

     - Я лягу рядом.

     Вскоре я ощутил рядом её, и всё пропало...

     Очнулся я в той же комнате старинного лесного дома. Мне послышалось голос Ленары: «Просыпайся, милый».

     Свежий утренний ветер врывался в пустое окно.

     «Как я умудрился уснуть в этом страшном доме?» - думал я. – «Ленара, Маэль, Юля, где вы?».

     Я выглянул в окно.

     Утро бережными и лёгкими мазками рисовало окружающий мир...

     Они держались за руки и глядели, ожидая меня.

     

     ******************************************************************

     В тот день мы испытали много и радости, и печали. Радость – это слёзы счастья на глазах Ростовцевых. Они обнимали свою Юлю и благодарили нас. А печаль оттого, что в НКВД Ленару и Маэля подвергли жёсткому допросу.

     Но на следующий день отпустили. Маэля увезла бабушка. Им удалось сдать старый и оформить новый билет на ленинградский поезд.

     Ленару забирали мы с Казимиром Ивановичем.

     Беллерофонтов посадил её в машину. Я тоже хотел было уезжать, но внезапно подошёл майор Черешник и попросил остаться.

     - Езжайте. Скоро буду, - сказал я Беллерофонтовым, хотя сам пребывал в состоянии тревоги.

     Майор предложил пройтись и поговорить.

     - Не беспокойтесь, не думаю, что это надолго. Просто, после душной комнаты, хочется размяться, подышать воздухом.

     Мы зашагали по городу, говоря на разные темы. На бульваре выпили нарзану.

     Подошла полная женщина с поскрипывающей тележкой. У неё были бидоны с розовым, белым и кофейным мороженым Майор предложил купить. Мороженщица ловко намазала мороженое на вафельную формочку.

     Какое-то время мы молча поглощали мороженое. Черешник видимо очень хотел задать мне важные для него вопросы, но не знал как подступиться.

     Наконец он решился:

     - Я хотел бы побеседовать с вами с глазу на глаз, как говорится, один на один. Хочется, чтобы разговор этот остался между нами.

     Я пообещал.

     - Вот сегодня Ленара Беллерофонтова и Маэль Чернышенко дали показания. Вроде бы всё правильно... Но меня не покидает мысль о том, что всё это как-то искусственно. Что всё это, мягко говоря, неправда.

     Я вздрогнул и посмотрел в глаза Черешнику. Его глаза лукаво поблёскивали.

     - Да, я почти уверен, что - враньё от первого и до последнего слова. Уж не вы ли придумали, благодаря своему писательскому воображению?

     - Нет, что вы! – я рассмеялся. – Вы переоцениваете меня.

     - Как вы вообще оказались в том лесу?

     - Я же говорил вашему сотруднику, всё же записано... В тот вечер, когда привели мотоцикл Беллерофонтовых, мои нервы не выдержали. Узнав, что мотоцикл нашли в лесу, недалеко от того самого дома о котором ходят жуткие рассказы, я помчался туда. Пока добрался – наступил вечер, а тут и гроза началась. Пришлось укрыться в доме.

     Майор Черешник какое-то молчал, размышляя.

     - Ничего подозрительного в доме не заметили?

     - Нет.

     Я решил не говорить о таинственным посетителе дома, о своих грёзах, о городе с деревянными статуями. Я и сам не мог разобраться – сон это или реальность.

     - Пришлось в этом доме прождать до утра – ночью добираться домой опасно – можно заблудиться. Прилёг на каком-то старом полуразбитом топчанчике. Утром вышел из дома и встретил их...

     - А что Маэль и Ленара сказали вам при встрече?

     - Говорили, что спасти Юлю удалось чисто случайно. Маэль влез в окно на втором этаже... Хорошо, что окно обволакивал виноград. В комнате была плачущая Юля. По этому винограду спустили сначала девочку, а потом слез и Маэль. Внизу страховала Ленара. Перелезли через забор, посадили девочку на бак, впереди...

     - Я понял.

     - При отъезде их пыталась задержать охрана этого самого начальника... Хоненка. Собаки во дворе подняли гвалт... Дальнейшее я в подробностях не знаю... Охрана устроила погоню. Прострелили колесо мотоцикла. Лопнула шина. Ленара бросила мотоцикл... Бежали в лес, добрались до того самого места... Спрятались в старом доме. Там я их утром и нашёл. Это всё.

     Черешник тяжело вздохнул, достал пачку «Беломора», вставил папиросу в угол рта, чиркнул спичкой и пахнул дымком.

     - А теперь будем рассуждать логически. Молодая, ещё неопытная девушка и мальчик смогли проникнуть в дом городского начальника. Там охрана, колючая проволока и собаки. Девушка и мальчик как-то узнают, где находится Юля. Проникают в дом так, что никто не слышит... Как они могли совершить подобное? Загадка!

     Какое-то время мы молчали.

     - У меня просьба, - сказал майор. - Вы уж свою возлюбленную как-нибудь расспросите поподробнее. Хотя, сейчас ситуация несколько изменилась, и эти подробности уже не так интересны, но всё же...

     - Хорошо, - пообещал я. – Но, что значит «ситуация изменилась»?

     Майор молчал, просто смотрел куда-то вдаль, жадно затягиваясь папиросой.

     Чуть погодя я спросил:

     - А кто такой этот Хоненко?

     - Второй секретарь горкома, - ответил Черешник, выпуская сизый дым. - Он уже арестован по санкции сверху.

     - Арестован?! Его допросили? И что он говорит?

     - Как много вопросов сразу, - усмехнулся майор. Но всё же ответил:

     - Что показывает? Сволочь он. Мразь, пробравшаяся в партию. Сначала всё отрицал. Ну, мы немного поднажали... Быстро признался в том, что выкрал девочку, потому, что она якобы похожа на его собственную дочь... У него дочь умерла от тифа несколько лет назад, так этот гад решил потешить себя и лишить счастья семью Ростовцевых... В общем, держал он её взаперти, давил психологически...

     - Его привлекут за похищение ребёнка? – нервно спросил я.

     Черешник нахмурился ещё больше.

     - За похищение? – сердито сказал он. - Разве только за это? Этот гад оказался шпионом. Агентом иностранной разведки. Его родственники - «лишенцы». Как могли допустить, чтобы такой человек пробрался в партию, да ещё и на высокий пост? Это чья-то преступная ошибка или намеренное вредительство. Будут разбираться. Головы полетят...

     - Ну, как агент он действовал крайне неосторожно, - заметил я. - Похитить девочку, привлечь внимание.

     - Знаете, шпионы они тоже люди. Подвержены страстям. Наверняка пытался совратить девочку. А нам втирает, что на дочь похожа. Ну это выяснят. Всё, больше ничего не скажу... Да и занимаюсь этим теперь не я, а другие наши товарищи. Они узнают, с кем этот Хоненко был связан, выявят всю сеть.

     Черешник бросил папиросу, встал.

     - Товарищ Диброва, от лица нашей службы объявляю вам благодарность.

     Он пожал мне руку.

     - За что?

     - Ну как же. Вы и товарищ Беллерофонтова проявили бдительность, помогли разоблачить врага. И Маэлю мы выскажем свою благодарность, когда будем провожать на вокзале. И прошу вас – о нашем разговоре никто не должен знать. Если Беллерофонтовы спросят, скажите, что мы говорили...например, о литературе.

     

     ******************************************************************

     - Всё, что произошло той ночью я считаю удивительным, - задумчиво произнесла Ленара, - такого в моей жизни ещё не было. Но я рада – мы сделали благородное дело. Дочь вернулась в семью...

     - А что именно показалось тебе ... непохожим на всё в жизни?

     Ленара рассмеялась и ласково потрепала мои волосы.

     - Сразу видно настоящего писателя. Такие продуманные вопросы.

     Я словил её нежную смуглую руку и поцеловал.

     Она вдруг стала серьёзной, руку осторожно убрала, искорки в карих глазах погасли, будто с пылающей ветки упали в воду.

     - Этим ... работникам госбезопасности я не могла всё сказать. Многое было непривычным и странным. Меня посчитали бы фантазёркой или сумасшедшей. Или посчитали бы, что я намеренно ввожу всех в заблуждение. Думаю, что и Маэль это хорошо понимал. Он хоть и мальчик, но почти как взрослый.

     Я встал и осторожно прикрыл дверь.

     - Ну, мне-то ты можешь всё рассказать. Как писателю, который понимает фантазии...

     - Да, я знаю, ты не такой, как они, поэтому и очень ценю наши отношения... Ну вот, смотри... В ту самую ночь мы мчались неизвестно куда... Да-да... Дорогу подсказывал Маэль! Потом я поняла – дачный посёлок Камышин, он примыкает к городу. Длинный забор с колючей проволокой. Двухэтажный особняк. На цепи ходит и полаивает собака. «Пантеру» спрятали в кустах, пошли вдоль забора. Я спросила Маэля, уверен ли он в том, что делает всё правильно? Он говорил, мол, не беспокойтесь, Ленара Казимировна, всё будет хорошо. У Маэля были с собой кусачки, верёвка и фонарик. Попросил меня ждать возле орехового дерева...

     - Так ты не ходила туда с ним! – воскликнул я.

     - Не торопись, - попросила она и вздохнула. – Нет, не ходила. Я же говорю, укрылась под большим орехом.

     - А Маэль?

     - Он перелез через забор и исчез. Я ждала долго, вся в тревоге.... Потом вынырнула из-под дерева, взобралась на забор. Там были кирпичи и ящик, их, наверное, Маэль использовал. Колючая проволока здесь была перекушена...Так я стояла и держалась за штырь, к которому проволока крепилась. Гляжу – тёмный двор. Везде вокруг тихо. Лишь на втором этаже дома светится окно. Сад озарён луной. И я заметила Маэля. Он сидел под деревом.

     - Просто сидел под деревом?

     - Да, опираясь спиной о ствол. Голова прижата к коленям. Я чётко его видела. Он сидел неподвижно. Я позвала его, но он не шевелился. Я спрыгнула с забора... Просто где-то далеко зарычала собака, и я испугалась... Волнение охватило меня ещё больше. Что с Маэлем? Он что, заснул, или ударился и у него что-то болит? Я не понимаю! Может мне помочь? Но чем я помогу? Я боялась собаки. Но почему эта сторожевая собака не тронула Маэля? Не учуяла его?

     Я решила подождать ещё какое-то время и принять решение. То ли лезть в сад на помощь Маэлю, то ли поехать за тобой.

     - Так и надо было сделать!

     - Ага. И Маэль остался бы с девочкой один? В общем, я не утерпела...Снова стала на помост из кирпичей и ящика и тут нащупала на штыре верёвочный узел. И тут же сразу появилась голова Маэля. Он взобрался и промолвил: «Уже здесь? Тихо? Сейчас будем тянуть». Мы с трудом подняли верёвку – за неё держалась Юля.

     Девочка так обрадовалась, бросилась на шею! Слёзы текли из её глаз.

     - Всё в порядке. Но нам нужно срочно уходить. Там по дорожке охранник идёт, скоро откроет ворота, - быстро сказал Маэль.

     Мы пустились бежать что было сил!

     Я вывела «пантеру» из кустов. Надела шлем и краги и завела её – получилось только со второго раза.

     Уже когда мотор ревел, послышался крик:

     - Эй, кто там! Стой! Стоять, говорю!

     Я оглянулась и увидела у ворот красноармейца. Фонарь хорошо освещал его... Он выстрелил, наверное, вверх. Но мы уже мчались как птицы! Юля сидела на баке вся восторженная, даже улыбалась.

     А вот дальнейшее я запомнила плохо. Нас осветили фары большого автомобиля, ехавшего за нами.

     - Сворачивай в лес, на тропинку! - кричал Маэль. – Там они машиной не проедут!

     Наш мотоцикл почти летел с треском и свистом по просёлочной дороге. Я искала удобного поворота в лес. И только я его нашла – они начали стрелять.

     Дальше... – мы полетели вверх тормашками! Попросту свалились в кусты, в какую-то канаву. Когда поднялись - пыльные, исцарапанные, то даже не могли ничего сообразить.

     Но тут Маэль закричал: «В лес! Быстрее! Там они нас не найдут!»

     Он вообще – стал таким командиром! Но решил он всё правильно. Задержись мы у мотоцикла – нас бы поймали. А там... неизвестно что было бы...

     А вот дальнейшее я запомнила плохо. Мы бежим по лесу, сзади стреляют, лает собака...Маэль куда-то сворачивает, и я узнаю старый брошенный дом!

     Мы забежали в одну из комнат – еле перевели дух! Свеча горит. Я так и не знаю, кто зажёг свечу, может Маэль? Но она горела, будто маяк. Смотрим в открытое окно – движутся на дом огни, словно глаза неведомых чудищ! Юля заплакала. Говорила, что хочет домой, не хочет обратно! Я старалась держать себя в руках...

     Маэль попросил нас спуститься в подвал – там безопаснее. Так мы оказались у старого колодца. Маэль посветил фонариком – блеснуло зеркало воды.

     В это время погоня уже была в доме – были слышны голоса, шаги, они рыскали по этажам... Могли в любой момент спуститься в подвал.

     Юля присела у колодца – плечи её вздрагивают, думаю, бедная девочка, сколько ей пришлось перенести!

     Гляжу – Маэль откуда-то несёт ведро – старое, мятое, привязывает к нему верёвку. Он спустил его в колодец и вытянул полное воды.

     - Это зачем, Маэль? - ошарашено спрашиваю я.

     Он говорит нам:

     - Спокойно. Ничего не бойтесь, что бы ни произошло.

     И с размаху выливает воду на пол. Дальше начинаются чудеса! Вода мгновенно разлилась широко, будто река или море, брызги обдали нас. Я зажмурилась.

     А когда открыла глаза – мы стоим на берегу, шумит морской прибой и на моём лице солёные брызги. Знаешь, никакого удивления или страха. Наоборот – всё, как нужно...

     Вдохнули свежий морской воздух и так легко стало!

     Юля смотрела на всё окружающее с широко раскрытыми от удивления глазами. Мы о чём-то говорили – не помню...

     Всё пространство до горизонта занимало море! Позади нас берег сливался с рощей, а за ней высились горы. Маэль спустился по тропинке вниз на берег. Чайки летали над морем. Я подумала, что мы в каком-то другом месте Земли. Но никакого беспокойства – ощущение радости уюта и защиты.

     Маэль звал нас на баркас – там ставили парус рыбаки. Мы тоже пошли на этом баркасе. Рыбаки в штормовках оказались женщинами.

     Мы плыли всё дальше от берега, а потом тянули сеть. В общем, наловили много серебристо-голубой рыбы.

     На острове брошенный причал словил круглолицый и невысокий мужчина – это был кот, настоящий, только ходящий на задних лапах в штормовке и с накинутым капюшоном.

     Мы выгружались, развели костёр. Пришли и настоящие мужчины, но, скорее это были ангелы – крылатые, с такими же крылатыми собаками.

     Они нас спрашивали о чём-то, а женщины постелили у костра. Было очень уютно, тепло и свежо. Уха и чай сморили нас, и мы быстро уснули.

     Проснулись у того же костра – только рядом был лес, тот же самый, у Шоринска, наш. Никакого беспокойства и удивления ни у кого не было. Мы увидели старый дом и пошли к нему, а там встретили тебя. Вот и всё.

     - А сейчас ты чувствуешь какое-то беспокойство?

     - Да. Стоило мне попасть в мир людей – переживания вернулись.

     Я рассказал о своём посещении дома, о странном провожатом и городе с деревянными статуями.

     - Как ты думаешь, что это было? – спросила Ленара.

     - Может другой мир... Видимо наш не единственный. Миша Булгаков советовал мне читать Сковороду. Философ с Украины. Постараюсь найти его произведения. Может быть эти видения другого мира зависят от нашей личности, наших представлений...

     

     ******************************************************************

     (До конца страницы следует разговор общефилософского характера. Я его опускаю – буквы размыты, часть текста трудночитаема. Далее следуют отрывки из более поздних записей.)

     ******************************************************************

     

     ... Чёрные глаза Ленары горели, косички были расплетены, и тёмный веер волос закрыл алебастровые плечи. Груди – будто гроздья винограда...Губы мягко касались моих губ, щёк, лба, подбородка. Ладони нежно гладили тело. Она прижалась ко мне и я ощутил венчики грудей – словно плодовые косточки... Так мы заснули в обнимку в тот вечер, и, просыпаясь ночью, я задыхался от любви в ней, я прижимал её к себе, как самое дорогое существо на свете... А когда вновь падал в глубины сна, то мне грезилось море, рыбаки в накидках, ангелы и летающие собаки. А потом - пустыня и город с деревянными статуями...

     ...С Маэлем поговорить мне так и не удалось. Он уехал, оставив нераскрытыми многие тайны.

     Встретиться нам довелось уже много позже.

     В моей жизни произошли перемены. Мы с Ленарой поженились. Жили у меня в городе.

     Как-то приехал к нам Казимир Иванович. Он рассказал, что Маэль Чернышенко учится в институте и приехал на лето побродить по комнатам старинного барского дома в лесу. Но на этом месте уже был музей. Маэлю разрешили походить и посмотреть дом, но никакими исследованиями заниматься не позволили. В подвал тоже нельзя было спускаться. Огорчённый Маэль уехал на следующий день. А не так давно он звонил Казимиру Ивановичу в школу. Сообщил, что приедет после Нового года поработать в библиотеке.

     Несмотря на сильную вьюгу, я прибыл на вокзал, чтобы встретить Маэля. Поезд опоздал на час. Из вагона вышел полузнакомый мне стройный молодой человек. После некоторого колебания мы обнялись.

     Мы вышли на занесённую снегом площадь. Из-за опоздания поезда такси мне пришлось отпустить и теперь найти какой-либо транспорт было проблемой. К счастью вскоре вьюга поутихла, а ехавший по дороге грузовой ЗИС подбросил нас до нужной улицы.

     Ленара заждалась – ужин был приготовлен давно. Маэль удивил нас рассказами о своей учёбе, о визите к нему майора Черешника и о переписке с Юлей Ростовцевой. Оказывается, после того случая они дружат! Юля не только была благодарна за спасение, она была благодарна судьбе за такой подарок в лице Маэля...

     ...Ленара уснула в соседней комнате, а мы с Маэлем ещё долго говорили.

     Воспользовавшись ситуацией, я стал расспрашивать Маэля о подробностях того давнего случая.

     Маэль сначала отнекивался, но, потом, всё же сообщил:

     - Я сам многого ещё не могу постигнуть, хотелось бы понять, разобраться. Это одна из причин, почему я хочу изучить старую усадьбу... Помните, я рассказывал, как впервые попал в другой мир, я его называю «миром духов»... Так вот, с тех пор, я обрёл некоторые дополнительные свойства. Среди них -то, что я сейчас называю «чувствознание» или «сверхчувствование»...

     К тому времени, когда Юля Ростовцева исчезла, я неплохо её знал, и поэтому у меня с ней наладилась такая, ментальная, что ли, связь. Это трудно объяснить... В общем, я узнал, вернее, почувствовал, где может находиться Юля. И пошёл навстречу зову... Так я нашёл на окраине, в посёлке Камышин, особняк. Я наблюдал за ним. Там была охрана... Из дома выехала солидная машина какого-то начальника, тогда я ещё не знал, что это Хоненко. Но я видел, чувствовал, даже сквозь эти заборы и стены, где находится девочка, чего от неё хотят...

     Ночью мне стало казаться, что Юля может погибнуть, я мучился оттого, что ничего не могу предпринять. Так созрела идея попросить вас о помощи.

     Когда мы Ленарой приехали на место, я сумел забраться в сад. В сам дом я не ходил.

     - А как же вы тогда...?

     - Попробую объяснить. Мир состоит из материи и форм. Невидимый мир – это формы – идеи. Это первородные миры, нерукотворные. Об этом ещё Платон писал. Вот так и люди... Имеют не только лишь свою материальную, видимую оболочку, но и невидимую форму – тень. Мне удалось это там, под деревом! Моя телесная оболочка там и осталась, а форма (или тень, как говорили в старину) проникла в дом. Форма тоже может быть видимой, но может проникать сквозь твёрдые тела, двигаться, не производя звуков... У меня получилось вывести Юлю, как Орфей вывел Эвридику из Аида.

     - Вы вышли через стену?

     - Если грубо сказать – то да. Это трудно передать... В материи есть, как бы зазоры, их можно раздвинуть... Как шторки... Я шёл впереди, находя щели между твёрдыми предметами и раздвигая их. Я спешил – надолго оставлять телесную оболочку нельзя. Я это сознавал...В саду я мгновенно вошёл в своё тело – и тут же нас почуяли собаки... Ну, остальное вам известно. Конечно, для Ленары Казимировны, да и для всех остальных, я сочинил более понятную им версию.

     - А как же Юля? – спросил я.

     - Она была настолько в шоке, что не могла ничего толком соображать и сознавать. Но потом я был вынужден сказать ей, что всё это был сон. Я вынес её спящую из особняка и тому подобное. Лишь недавно я объяснился перед нею.

     - Сказал, как оно было на самом деле?

     Маэль утвердительно кивнул.

     Я предложил ещё чаю, но Маэль сделал другое предложение – посмотреть на зимнюю ночь.

     Мы хорошо оделись, вышли во двор, дыша полной грудью, утопая в снегу. Метель давно улеглась. Сад укрыло белоснежным гладким одеялом, крупинки снега сверкали под луной и звёздами молочно серебристым и голубым цветом.

     Мы размялись, по очереди отбрасывая снег деревяной лопатой. Немного развлеклись, метко бросая снежки в поставленную в снег лопату.

     Пошли по расчищенной дорожке среди сугробов и спящих деревьев.

     - Маэль, - сказал я, глядя в небо, - мы оба видели другой мир. Как совместить нашу реальность, и это видение?

     - Только с помощью расширения сознания. Но говорить об этом в наше время ещё рано, - серьёзно ответил Маэль.

     - Нас не поймут? В лучшем случает сочтут за сказочников?

     - Или за ненормальных...А в худшем - отправят на «костёр инквизиции».

     - Наука сама дойдёт?

     - Конечно. Рано или поздно, с костылями или без, но она его надыбает... У нас нет такого научного веса, как, например, у Вернадского, чтобы об этом открыто писать.

     - Мы видели разное... От чего это зависит? – спросил я.

     - От уровня нашего сознания, образования, представлений, памяти...

     - А теперь ты хочешь вновь попасть в этот дом?

     - Я хочу изучить этот мир, понять его природу, законы. Если это видения – разобраться, почему именно в этом месте они возникают! И куда деваются физические тела? Ведь они пропадают из реального мира. Но, не знаю, удастся ли мне всё это осуществить?

     Что-то мягкое шлёпнуло мне в спину. Такое же заехало в плечо Маэлю. Он усмехнулся, отряхивая снег.

     - Эй, полуночники! Долго бродить собираетесь?

     На крыльце стояла в шубке лёгкая и задорная Ленара. Она лепила новую снежку.

     - Идите к нам, - пригласил Маэль.

     Мы стояли и наблюдали, как она шла. Наверное, никто никогда не видел картины краше – примера лёгкости, изящества и достоинства, будто на снежный бал прибыла Королева...

     

     ******************************************************************

     О чём герои этого дневника говорили далее – неизвестно, нет страниц. Что было дальше с Афанасием Дибровой? Мне известно лишь о том, что вышла его книга «Орден железного волка», а потом была жестокая и глупая критика.

     Некоторые из вопросов так и оставались открытыми. Удалось ли Маэлю поехать в Шоринск и исследовать таинственный дом? Как сложилась его судьба? Как так произошло, что мою покойную бабушку звали не Ленарой, а «бабой Люсей»? Неужели дед Опанас (так все его звали) женился на другой?

     Об аресте деда и дальнейшей его ссылке в Барнаул я знал из рассказа Портупеева. А как дальше сложилась его судьба?

     ******************************************************************

     Ах, почему я был так не любопытен? Почему приезжал к деду редко и неохотно? Почему не расспрашивал его?

     Помнится, встречал он меня всегда с неподдельной радостью, садил на колени, давал различные игрушки, вырезанные им же из дерева. Свистел в слепленную им глиняную птичку свистульку, а мама сердилась, говорила «денег не будет». Дед смеялся, махал рукой, совал птичку мне в карман, оставлял меня поиграть с Монахом – добродушным чёрным псом.

     Выходила баба Люся, вытирала руки полотенцем и звала нас всех к столу. Мама требовала, чтобы я мыл руки после собаки. Я звенел рукомойником, журчал и плескал водой, льющейся в медный таз. А вокруг буйствовала весна, будто старинный орган гудели пчёлы у цветущих деревьев, и, словно соревнуясь в мастерстве, звонко пели птицы...

     Бывало после обеда дед читал мне свои книги. Прощаясь, давал денег (мама говорила, что у него приличная пенсия, да и за издания книг он получает хорошие гонорары). Когда выходила очередная дедова книга он неизменно дарил её мне, не обращая внимания, на то, что такая уже была в моей библиотеке. Просто это было новое издание.

     Повзрослев, я приезжал к деду обычно ненадолго и торопился уйти. Он всегда расспрашивал подробно об учёбе, и я терпеливо рассказывал.

     В белое блюдце старик наливал густого пахучего мёда, а баба Люся накладывала в миску вареники с вишнями и клубникой...

     Я приезжал потому, что мама просила. Но были случаи, когда я бывал у деда с целью найти тут или иную дефицитную книгу. Дед Опанас мог достать почти всё. Благодаря ему, моя библиотека ещё в детстве пополнилась изданиями редких приключенческих и фантастических книг, детективов, а позже –дефицитной классической и современной литературой.

     Ах, зачем я не расспрашивал деда ни о чём? Почему не смотрел фотографии? Впрочем, свои фото старик и сам показывал неохотно, будто не придавая этому значения...

     

     ***

     Я ещё раз тщательным образом осмотрел тот увесистый пакет, который передал Портупеев. Что ещё не изучено мною? Моё внимание привлекло нечто завёрнутое в газету.

     Внутри газеты «Известия» - общая тетрадь на сорок восемь листов. Я полистал – она была исписана фиолетовыми чернилами. Кое-где они расплылись от попавших капель. Но читать вполне можно.

     Мне предстоял концерт. Я отыграл его, а на следующий день мы с Агнией и Артёмом съездили на речку. Но общаясь с близкими, я всё же иногда погружался в воспоминания, и образ молодого Афанасия Дибровы стоял перед глазами.

     Воспользовавшись первым же случаем, когда остался один, я открыл общую тетрадь из газетного пакета.

     В тетради были отдельные записи, относящиеся к периоду 1942 -1943 годов. Наверное, эта тетрадь была изъята органами после возвращения Афанасия Дибровы из ссылки в Алтайском крае.

     Все эти годы он жил в Барнауле. Сначала состоял чертёжником в каком-то конструкторском бюро, потом стал работать учителем литературы в средней школе.

     Как и все тогда переживал за судьбу родины – отмечая красным карандашом на карте пути продвижения советских войск. Как многие – пытался попасть на фронт в действующую армию добровольцем или хотя бы военным корреспондентом - но ему неизбежно отказывали. Почему? Из-за неблагонадёжности? Боялись, что переметнётся на сторону врага или сбежит?

     А Диброва продолжал жить, преподавать, воспитывать детей. Оброс знакомствами. Что-то писал. Делал заметки из произведений философа Григория Сковороды, чью книгу смог отыскать.

     Ещё я искал упоминаний о Ленаре. Что же случилось в их отношениях? Что дало трещину? Почему такая красивая любовь разбилась, будто обронённая ваза?

     Вообще, записи этого периода сухи, в них нет уже того восторженного упоения миром, как ранее. Хотя где-то на донышке души романтическое восприятие сохранилось.

     Но вот одна из записей за 1943 год (а это последний год пребывания Афанасия Дибровы в ссылке) меня заинтересовала. Мне казалось, что мои поиски увенчались успехом, и одна грань тайны раскрылась.

     

     

     ИЗ ЗАПИСОК АФАНАСИЯ ДИБРОВЫ (1943)

     

     ... Мы провожали в последний путь Елизарова. Хоронили на старом городском кладбище. Было зябко, и снег вдруг пошёл крупный, мягкий, будто в память Петру Захаровичу. Почему жизнь так жестока, почему лучшие уходят, а мерзавцы остаются? Я смотрел на чёрных птиц на деревьях, в нависшую простынь неба – не было ответа!

     ...Нынче мне была уготовлена судьбой очень необычная встреча.

     Напишу обо всём по порядку.

     После обеда заехал в школу – сегодня у меня кружок... Меня попросили к директору. Любовь Евгеньевна сидела в своём любимом старинном кресле, а в печке полыхали брикеты. Было жарко натоплено и пахло углём.

     Спиной ко мне сидела светловолосая женщина с платком на плечах.

     - Вот, Афанасий Петрович, познакомьтесь, Ляля Левчинская, журналистка. Корреспондент газеты «Комсомольская правда». Интересуется литературным кружком.

     Женщина обернулась, скользнула взглядом и встала. Она была молода, невысокого роста, с крепким и упругим телом. Тонкие черты её лица показалось мне смутно знакомыми, быть может мы виделись когда-то, или она на кого-то похожа.

     Левчинская заговорила быстро, такое ощущение, что она немного волновалась:

     - Афанасий Петрович, ребята вашего кружка, пишут стихи для красноармейцев на фронте, также передают в госпитали для раненых. По отзывам – это очень радует, утешает и помогает. Солдат чувствует, что он не один, за ним родина, прекрасная и величественная. За ним дети – строители будущего. Это ободряет бойцов. Хотелось бы узнать, как вы сумели построить работу литературного кружка, что добились таких успехов?

     Дождавшись окончания длинной её речи, я коротко рассказал о кружке и пригласил её на заседание...

     ... Когда литературная часть окончилась, я объявил, что слушаний и разборов новых произведений сегодня не будет и отпустил ребят. Мы договаривались с корреспонденткой газеты о беседе.

     Мы вышли – мелкий мокрый снег обжигал лица, редкие фонари блистали во тьме. Левчинская закурила.

     От кочегарки как раз отъезжал Паша Антонович, и я попросил, чтобы он на своей полуторке подбросил нас к гостинице, где остановилась Левчинская.

     Я пригласил гостью в кабину, а сам был готов лезть в кузов.

     - Но, как же так? Вы же совсем замёрзните! – воскликнула Левчинская, ёжась от снега.

     - Ничего, мне не впервой, - ответил я. – Брезентом накроюсь.

     У гостиницы «Алтай» мы вышли.

     В гостиничном номере Ляля Борисовна вскрыла консервы и нарезала хлеб.

     Я расколол сахар на мелкие куски. Мы сидели, потягивали вкуснейший липовой чай с сахаром вприкуску. Я вошёл во вкус, рассказывая о ребятах, о творчестве. Об одном жалел, что дома остались произведения ребят. Впрочем, кое-что я цитировал по памяти.

     Во время разговора Левчинская в упор смотрела на меня мечтательными голубыми глазами, что несомненно свидетельствовало о её интересе и внимании. Уголки маленького рта были чуть приподняты. Временами она делала заметки в блокноте.

     Её вопросы были со знанием дела.

     Спустя время она вдруг сказала:

     - А мы ведь с вами знакомы... Вы меня совсем не помните, Афанасий Петрович?

     Я посмотрел на неё с удивлением.

     - Ну, очень смутно. Быть может мы виделись...до войны. На писательском заседании?

     Она улыбнулась и отрицательно покачала головой.

     - Нет, не угадали.

     - А, наверное, в Ялте. Я там отдыхал. Вы ещё по набережной с зонтиком проходили.

     - Не-а... И не угадаете. Я Оля. Ольга Сильвестрова. Не помните?

     Я не сводил с неё глаз, изумление нарастало.

     - Подождите, Оля Сильвестрова... Сейчас. Это тридцать шестой, ой нет – тридцать пятый год. Осень, Шоринск! А – нет-нет...

     Она подсказала:

     - Лето. Василёво. Посёлок такой. На пути в Веселово вы у нас останавливались. Помните, с вами был ещё настройщик роялей? Дом учителя Сильвестрова, сад рядом с домом. Вы ещё слушали, как я играю, а ночевали вы в нашем флигеле!

     Я в изумлении положил руку на висок.

     - Бог ты мой! Вспомнил! Ольга Сильвестрова! Дочь учителя, как его...Борис Гнатович – ваш отец. Вспомнил!

     Она заулыбалась, довольная.

     Я поднялся со стула и стоял как вкопанный. Она, следуя моему примеру, тоже встала.

     - Вы так изменились! Но, постойте! Вы же были ... слепы! – воскликнул я.

     Она рассмеялась.

     - Да, я почти не видела. Это так...Но, потом я лечилась у доктора Филатова. В глазной клинике Одесского университета. Впрочем - не люблю об этом вспоминать... Главное – операция была успешной! Я выздоровела и стала полноценным человеком!

     - Как это ... необыкновенно! – я, поражённый таким известием, оглядывал её, смотрел ей в глаза. – Какие чудеса делает наука!

     - Это всё Воталиф!

     - Кто?

     - Филатов. Владимир Петрович. Она стихи свои подписывал таким псевдонимом «Воталиф». Одна медицинская сестра так его называла, а потом пациенты привыкли...

     - Он писал стихи?

     - Да, я даже выучила одно наизусть.

     

     «Так хочется сердцу свободы,

     Так хочет сегодня душа

     Забыться в объятьях природы,

     Сегодня так ночь хороша.

     

     Я с лунным лучом серебристым

     Над сонным заливом скользну,

     Пройдусь по лужайкам росистым

     И в струйках фонтана блесну»7.

     

     - Прекрасно! Ольга, вы поразили меня! Да вы садитесь, вы меня взбудоражили, вот я и привстал.

     Она послушно села, не сводя с меня глаз. Они светились будто нежные цветы васильки, словно два ярчайших сапфира...

     - Теперь уже многое припоминаю... – произнёс я. - Но, почему вы Ляля? Ведь вы же Ольга!

     Она собралась с мыслями.

     - Как вам объяснить, Афанасий... В общем, с обретением зрения я стала другим человеком, в мою жизнь вошло нечто новое, то, чём я раньше только догадывалась. Я решила сменить имя. Ляля, Лёля – этими именами меня называли в детстве тётя и бабушка. А вот Ольга мне казалось слишком строгим именем. Ляля нежнее. Вот я и сменила имя. Какое-то время (недолго) я была замужем. Мой муж... погиб на фронте. Да, да, ещё в сорок первом. Его фамилия Левчинский. Я осталась на его фамилии. Быстро запоминается Ляля Левчинская. Для журналиста это важно.

     - Понятно. Но, Ляля, почему вы стали работать в газете? Ведь вы же прекрасно играли на фортепиано.

     - Я и сейчас играю. Правда реже. Понимаете, когда у меня «раскрылись глаза» (ну, вы понимаете – вернулось зрение) многое изменилось и во мне. Интерес к музыке поугас, хотя не совсем... Я закончила вечернее отделение Литературного института. В самом начале войны просилась корреспондентом дивизионных и армейских газет. Не взяли, опять же, из-за здоровья. Теперь я разъездной корреспондент «Комсомольской правды». Учусь у Нины Сазановой.

     - Но... какими судьбами вы оказались здесь, Ляля?

     Она опустила взор, как бы размышляя, а потом подняла глаза:

     - Не буду скрывать, Афанасий Петрович... Я вас искала. Искала очень давно. Я ведь тогда только ваш голос слышала, а как вы выглядите внешне толком и не знала – видела плохо. Но, моя фантазия! Я такого напредставляла себе! Какого-то принца из сказки! Помните нашу ночную встречу?

     Я смущённо кивнул, к горлу подступил комок, сердце забило молоточком.

     - Ведь, по сути, вы были первым мужчиной... Я всегда о вас помнила... Когда я обрела зрение, стала искать вас, прочла ваши книжки все до одной. Увидела ваше фото в журнале...Я совсем другим вас представляла. Узнала, что женаты.

     Ну что же, такова судьба. Во время учёбы в Литературном институте познакомилась с Сергеем Левчинским. И как-то быстро выскочила за него замуж. Мне ведь уже двадцать четыре было, пора. Так и не пойму до сих пор, любила ли его? Может просто жалела... На фронте он погиб...

     - Как мне кажется у вас был мужчина, который хотел на вас жениться.

     Я рассказал как я ехал на лодке с Фёдором и о своих приключениях на острове.

     Она рассмеялась звонко. заливисто.

     - Ах, этот? Да нет, он не в себе был... Вот чудак! Отец его отвадил... Потом он на колхознице женился.

     - А мне было не до смеха. Оказаться на этом острове под дождём, - улыбнулся я.

     - Представляю!

     - А сейчас? Как вы нашли меня здесь?

     - Прочла вашу последнюю книгу «Орден железного волка». Нашла ваше фото в редакции. И так захотелось вас найти! Я виделась с ещё одним писателем – Немцевым!

     - А, Миша Немцев! Как он там?

     - Недавно вышла его большая статья в «Правде». Не читали? Так вот, это он мне сказал, что вы здесь, в Барнауле. В тылу, мол, работаете, пишите книги, воспитываете детей. Он мне показал публикации стихов для солдат армии вашей литературной группы. Так что повод нашёлся - я добилась командировки в Барнаул.

     «Значит она ничего не знает о моём аресте, о ссылке», - подумалось мне. – «В общем-то это, хорошо».

     - А вы почему приехали именно сюда, в Барнаул? – поинтересовалась Ляля, похлёбывая остывший чай.

     Я вынужден был что-то придумывать на ходу.

     - Я здесь уже давно. Приехал в середине 30-х писать об Алтайском крае, о его богатствах и об освоении. Ну вот ... увлёкся местной историей, здешними полями и лесами, осел здесь... Сменил несколько профессий, пока не пришёл в школу...

     - Так вы здесь пишите!

     - Да, большую книгу для детей об Алтае. Да вот война помешала этому замыслу, как-то сейчас это не так актуально. На фронт просился – не взяли...

     - Так вы здесь с семьёй?

     - Нет, - смущённо покачал я головой. – В данное время один, абсолютно один... Так сложилось...

     - Понятно, - кивнула она, опустив глаза, не решаясь дальше расспрашивать.

     

     ****************************************************************

     Дальнейшие страницы посвящены возвращению Афанасия домой и описанию его смешанных чувств после встречи с Лялей Левчинской. Я опускаю этот текст поскольку он затруднён для чтения – сплошные вымарывания чернилами целых абзацев (остались отрывки, которые мало что скажут читателю).

     На следующий день Ляля Левчинская побывала на уроках литературы у Афанасия. Женщина предлагает встретиться по окончании занятий в школе.

     Они совершают прогулку по городу во время которой Афанасий (помимо всего прочего) поведал нечто любопытное о своей судьбе. Дальше приводятся отрывки записей.

     *****************************************************************

     

     Сегодня мы и ездили, и много ходили... Я показывал Ляле город, в котором так тесно сочетаются старина и современность. Мы побывали на площади Революции (бывшей Демидовской), бродили среди старинных домов сибирских купцов, посмотрели архитектуру Красноармейского проспекта. Лялю особенно впечатлили деревянные кружева усадьбы Лесневского и дома Шадриных.

     Мы шли, а рядом проносились грузовики, пропахивая борозды в бело-синем снегу.

     Не сразу сложился наш диалог - сегодня больше говорил я, почувствовав к Ляле какое-то доверие. Мне необходимо было перед кем-то выговорится... Среди всего прочего я помянул и о странном человеке, в чём-то похожем на меня, которого встретил той бешеной весной тридцать четвёртого года.

     - Понимаете - эта встреча изменила мою судьбу. Мы просто обменялись взглядами. И после этого я будто пошёл по другой дорожке, у меня всё пошло на лад, стало получаться.

     - Да такое может быть, я в это верю. Вы не смейтесь, я хоть и состою в партии, но тайно признаюсь – читаю старинные эзотерические книги. Мне их приносит одна подруга, - доверительно сказала Ляля. - Этот человек передал вам свою судьбу. Как это произошло и почему – не знаю. Вероятно потом ваши несчастья и грусть свалились уже на его голову.

     Какое-то время я шагал хмурый и задумчивый, в голове всё смешалось. А предложил зайти в «Русский чай».

     За столом мы вернулись к разговору.

     - Так вот, я этого человека встретил ещё раз. Он был далеко не так радужен, как прошлый раз.

     - Когда это случилось?

     - В тридцать восьмом. Он выглядел ужасно, был небрит, в пыльном пальто без пуговиц. Поля его шляпы обвисли. Ремень его брюк казался пожёванным и потрескавшимся, обувь грязна. Он увидел меня (а это был зал ожидания на вокзале), бросился ко мне, потом остановился и просто впечатал в меня взгляд... Он с отчаянием смотрел на меня, ничего не говоря. Я сидел в кресле, а он стоял, и алмазы слёз блестели на его глазах. Меня вдруг охватил такой стыд, будто я стал причиной невзгод этого человека. Наверное, я выглядел не лучшим образом, щёки мои запылали... На какое-то время я опустил взор, заморгал, чувствуя жжение в глазах. А когда поднял взор, он криво усмехнулся, кивнул и побрёл прочь.

     Я ещё долго сидел, не слыша объявлений по радио и чуть не пропустил свой поезд (я ехал в другой город на встречу с читателями). И жизнь пошла по другой тропе... Выступление моё внезапно отменилось. А затем, в одночасье, я потерял жену.

     - Умерла?

     - Нет, просто влюбилась в другого, и мы расстались...

     - А потом?

     - Была жёсткая и несправедливая критика. Мои сказки вдруг объявили «чуждыми». «Перед нами задача — оградить молодежь от воздействия чуждой нашему строю идеологии». Это писал критик Дмитриевич. Ещё писали, что моя безыдейность приносит вред, что я ставлю свои интересы выше интересов воспитания народа, молодежи. Вот так... А потом меня арестовали!

     - Арестовали?! Какой ужас! Но... за что?

     - Пытались из меня сделать «врага народа». Вот почему меня и занесло в эти края... Я в ссылке. И скоро мой срок заканчивается.

     - В ссылке, - побледнела она, глядя широко распахнутыми глазами. – Как можно такое выдержать?

     - Оказывается можно, - усмехнулся я.

     - Бедный, бедный...рыцарь мой, – произнесла она.

     Я ощутил прикосновение её тёплой руки...

     

     ***

     ... Глаза её казались морем – давно забытой роскошью, будто из другой, какой-то фантастической, нереальной довоенной жизни. Когда она успела снять с себя всё я даже не заметил, но её жаркая, неутолённая страсть согрела меня, оградила от непроницаемой ночи за окном.

     - Я давно, очень давно люблю тебя, - шептала она нежно и звала. - Иди, иди же ко мне!

     В моей голове выпитое вино смешало солнце и луну, свет и мрак.

     Гибкие её пальцы расстёгивали мне рубашку, делая беззащитным, но стойким, как оловянный солдатик.

     Я взял её запястье и поцеловал как можно более нежно... И тут же ощутил, как её дыхание коснулось лица, а губы припали к моим... Страсть уже была не в моей власти, и я откликнулся на её зов, покрывая поцелуями лицо Ляли, замечая, как она, запрокинув голову, шепчет «да», «да»...

     

     ***

     ... Тёмный мост опирался на заснеженные, блестевшие искорками, берега. Обь ещё была скована холодными льдами.

     Царила снежная тишина. Лишь ветер, посвистывая, нёс кристаллики снега. Сквозь тучи проглядывал купол звёзд. Наши руки были сплетены, мы торжественно молчали. Мне казалось, что рядом не Ляля Левчинская, а та далёкая и совсем другая Оля Сильвестрова. И с высоты моста чудилось, что летим в миллионы пространств, в тысячи бездн.

     А дальше хмельная вьюга закружила нас и вспомнились строки:

     

     «И расплеснут меж мирами,

     Над забытыми пирами —

     Кубок долгой страстной ночи,

     Кубок тёмного вина»8.

     

     *****************************************************************

     Этими строками из поэзии Блока я и завершаю дневники Афанасия Дибровы. Дальнейшие записи скупы и обрывисты. Большая часть их сделана наспех карандашом и не всё можно разобрать. Коротко скажу, что случилось потом.

     Поздней осенью 1943 года мой дед Афанасий Петрович Диброва вернулся из ссылки. Он сделал предложение Ляле Левчинской, и они поженились, вследствие чего родился мой отец.

     Какое-то время Афанасий Петрович работал почтальоном в Дахове, а затем, благодаря протекции Самуила Маршака, перешёл работать редактором в Харьковское отделение Детиздата УССР, которое позже именовалось «Веселка».

     Создал украинские варианты собственных произведений. Редактировал серию «Школьная библиотека». В 60-е годы, благодаря его стараниям, были возвращены из забвения десятки имён украинских писателей. Принимал участие в конференциях, посвящённых детской литературе, опубликовал, в связи с этим, множество статей, в том числе посвящённых литературной сказке.

     Так случилось, что мой отец рано покинул этот бренный мир, а мама почти ничего не знала о свёкре. Когда я заинтересовался прошлым деда, его уже на свете не было.

     В дальнейшем пытался найти хоть какие-то сведения о тех, кто окружал Афанасия Петровича Диброву. Агния старалась мне в этом помочь.

     Мы рылись на даче в четвёртой комнате, куда мама свалила всякий хлам. Нашими общими усилиями кое-что было найдено. Агния нашла коробку с письмами и открытками, а на мою долю досталась тетрадь с выписками из сочинений Григория Сковороды и других философов.

     Я открыл и в глаза метнулась фраза:

     

     «Сковорода:

     Дух – это жизнь, а материя связывает со смертью.

     Мир состоит из материи и форм. Невидимый мир – это формы – идеи. Это первородные миры, нерукотворные».

     

     Непонятно было, то ли это подлинные слова философа, то ли дедов пересказ.

     - Что-то я никак не могу вникнуть в этого Сковороду, - сказал я после получасового сидения в кресле над текстами философа.

     - Философия и не даётся так, с налёту, - заметила Агния, отвлекаясь от писем и открыток. – Помнишь, читать Сковороду советовал твоему деду сам Булгаков. А он знал, что говорит.

     - Возможно, возможно, - ответил я и спрятал тетрадь. – Отложу до лучшего времени.

     - Кстати, я тут нашла в письмах нечто любопытное, - сказала Агния. – Смотри, письмо от Беллерофонтовой Л.

     - Как? От Ленары? – подскочил я и подхватил письмо. – Вот это сюрприз! Разве она не сменила фамилию, когда вышла замуж?

     - Может вернулась на свою фамилию после развода... Слушай, ты так и будешь сидеть целый день над этими бумагами? Может всё же хоть на речку сходим?

     

     ***

     Мы сходили с Агнией на речку, в рощу, в поселковый магазин, а вечером я раскрыл найденное письмо.

     

     Здравствуй, мой дорогой Афанасьюшка!

     Как давно мы не виделись с тобой, кажется прошли столетия. Я живу воспоминаниями о нашем золотом времени, до сих пор помню твои глаза, твои губы, твои объятия и ласки, твою нежную и немного грустную улыбку.

     Как жаль, что злая судьба (в виде этого печально известного человека) вторглась в нашу жизнь и всё разрушила! Как я хочу вернуть всё назад, отмотать время, остановить его. Я понимаю, дважды в одну реку не войти и разбитую вазу но склеить, но сердцу-то не прикажешь!

      Всё равно вспоминаю тебя, а значит люблю.

     Может ты откликнешься после этого письма?

     Какие наши новости? Мы с сынулей пока ещё в Омске... Живём надеждой. что вот-вот закончится война, фашизм будет побеждён, и мы вернёмся в Ленинград. Но и Шоринск не забываем...

     Пиши, как ты живёшь...

     

     Очень любящая тебя и преданная тебе Ленара.

     

     Я спрятал письмо в конверт и какое-то время размышлял. Значит Ленара любила Афанасия! Продолжала любить, несмотря на своё замужество. Почему же он не ответил ей, даже не вскрыл письмо? Что помешало?

     Агния уже спала. Рядом с лампой лежала дедова тетрадь с выписками из сочинений философов.

     Я вышел во двор. Где-то далеко играла музыка и лаяли собаки.

     Луна воцарилась на небе – загадочная, стыдливо прикрывшаяся вуалью облаков.

     Я вдруг почувствовал благодарность судьбе за то, что у меня есть Агния, что я нашёл её! Бисеринки слёз сделали мир дрожащим. Это были слёзы радости!

     Я редко плачу, но это письмо Ленары что-то разбудило во мне, разворошило...

     В тот вечер я принял решение обязательно съездить в Шоринск, чтобы хорошенько разузнать всё.

     

     ***

     

     Я планировал ехать в Шоринск спустя день, но внезапно, по наводке Артёма, нагрянули знакомые музыканты из группы «Блик» и изменили мои планы.

     Дело в том, что у барабанщика группы Коли Протасьева (по кличке Протас) никак не получалось сыграть одну сложную инструментальную тему – он то сбивался, то запаздывал. В то же время группа не хотела облегчать композицию или менять музыканта. Где сейчас найдёшь хорошего ударника, чтобы он, к тому же, уважал и любил твою музыку, и был хорошим товарищем?

     В общем, пришлось отправиться в подвал, где была оборудована студия и там основательно попотеть над барабанной партией. Я сам не бог весть какой великий мастер барабанных палочек, но проснулся азарт. Мне стало интересно – сыграю ли? Явился басист Джонни, и с ним мы долго репетировали. Агния приехала, чтобы поддержать меня, привезла бутылку кефира и булки. А спустя день уже состоялась запись...

     В тот же день, после записи композиции для альбома «Блика», я прибрёл билет на поезд до Шоринска.

     И вот поезд медленно подъехал к назначенному месту.

     Сперва казалось, что с двадцатых годов мало что изменилось. Та же заброшенная платформа и даже коза паслась неподалёку.

     На стоянке я приметил «Волгу» с шашечками на кузове. Оказалось, что местный автобус придёт не скоро и есть два пути – взять такси или топать пешком.

     Мне подумалось, что ходить сегодня придётся ещё много, а представится ли случай отдохнуть - неизвестно... Поэтому решился ехать.

     Город открылся таким же, как в дедовских записях. Старинные дома, узкие улочки... Вот только дороги покрылись асфальтом, а улицы украсились новыми домами, магазинами, киосками, светофорами...

     Я попросил подвезти школе № 3 с углублённым изучением иностранного языка. Школа носила имя Беллерофонтова. Об этом я узнал из путеводителя.

     Дети были на летних каникулах, но часть их работала на пришкольном участке, где ровными рядами росли молодые деревца и кустики.

     В самом заведении оказалось комната-музей. Экспозиция была посвящена истории школы, видным учителям и лучшим выпускникам. Видимо посетителей музея было не так много, поэтому встретили меня очень радушно и тепло. С третьего этажа спустилась завуч школы – полноватая женщина с пышной, тщательно уложенной причёской.

     Татьяна Михайловна любезно рассказала историю школы.

     На почётном месте висел портрет Казимира Беллерофонтова, который давно покинул этот мир, но, как сказала Татьяна Михайловна, «дело его живёт».

     Выслушав рассказ Татьяны Михайловны я поинтересовался:

     - Известно ли вам, что в 20-е в этой школе не раз бывал Афанасий Диброва?

     - А! Это ... детский писатель, что ли? Нет, не слышала.

     - Он даже несколько раз выступал перед ребятами, читал свои произведения.

     - А откуда известно? - удивилась Татьяна Михайловна.

     - Я внук писателя. У меня сохранились кое-какие его записи.

     Я кратко рассказал о выступлениях Афанасия Дибровы перед ребятами, о их совместных затеях и делах. Завуч настолько заинтересовалась, что записала мои рассказы.

     В свою очередь, я решился задать несколько вопросов.

     - Татьяна Михайловна, а что известно о таком ученике школы, как Маэль Чернышенко?

     - Чернышенко? Да, это один из лучших наших учеников! Просто о нём стенд ещё не готов. Быть может вы знаете, что его отец был незаконно репрессирован в годы культа, бежал...

     - Да, слышал...

     - В шестидесятые годы его реабилитировали, но его самого не нашли. Вероятно нет в живых...

     - А его сын Маэль?

     - Увы, с Маэлем - тоже трагедия. Во время войны он пропал без вести... Но нам известна его биография. В своё время он с отличием закончил Ленинградский электротехнический институту связи. Был оставлен при вузе, преподавал, вёл большую научную работу. Работал над первыми опытами в области телекоммуникаций. У него были смелые чертежи каких-то объектов... Но сами открытия сейчас засекречены. Они явно опережали своё время.

     С началом войны большая профессорско-преподавательского состава, сотрудников и студентов ушли на фронт. Маэля Чернышенко война застала здесь, в Шоринске. Он приехал сюда то ли на отдых, то ли для работы в местном музее. Возможно и то, и другое... В общем, на фронт он уходил отсюда... Участвовал в боях сорок первого года, проявлял завидное бесстрашие. В одном из боёв был оглушён взрывом и попал в плен. Назвался другим именем и был отправлен в концлагерь.

     - А откуда всё это известно?

     - Это узнал полковник госбезопасности Черешник. Так получилось, он опекал Маэля, интересовался его судьбой и нашёл свидетеля – нашего земляка, фронтовика. Тот и воевал, и сидел в одном лагере с Маэлем. На третий день пребывания в лагере Маэль исчез. Как ему удалось бежать – непонятно. Немцы, обустраивая лагерь, сделали всё возможное, чтобы и мышь не проскользнула: вся территория была окружена тремя рядами колючей проволоки... Но когда Маэль бежал – очень всполошились. Были организованы тщательные поиски – напрасно... Маэль Чернышенко как сквозь землю провалился!

     Татьяна Михайловна стала говорить о научных достижениях Чернышенко, а у меня в это время мелькнула мысль:

     «А что если Маэль добрался до того самого дома, где сейчас был музей. И через колодец в подвале ушёл туда, в иной мир. По крайней мере, так хочется верить в это».

     Татьяна Михайловна попросила фото моего дела в молодости. Я обещал прислать.

     Мы ещё походили по комнате. Татьяна Михайловна увлекательно рассказывала о школе, о судьбах ребят. Перед моими глазами мелькали фотографии, кубки, почётные грамоты, вымпелы...

     По окончании экскурсии я решился задать ещё один вопрос.

     - Скажите, пожалуйста... У Казимира Ивановича была дочь... Известна ли её судьба?

     - Вы имеете в виду Беллерофонтову Ленару Казимировну?

     - Да, именно её.

     - Да она жива и здорова по сей день. Живёт здесь, в Шоринске.

     - Вот как! – обрадовался я. – Это неожиданное известие. Я думал, что она Ленинграде.

     - Она жила там когда-то. Работала корректором в издательстве. А потом переехала сюда. Это уже после войны было. Помогала в создании этого музея, в сборе экспонатов... Сына имеет, он женат, живёт отдельно.

     - Я могу узнать её адрес?

     Татьяна Михайловна несколько растерялась.

     - А почему она вас так интересует? Не знаю, вправе ли я давать её адрес?

     - Дело в том, что она первая жена моего деда, писателя Афанасия Дибровы.

     - Ах, вот как. Ну что же, давайте я позвоню Ленаре Каземировне, всё выясню и дам вам знать. Вы где остановились?

     - Пока нигде. А вы можете позвонить сейчас?

     - Попробую. Хотя она и на пенсии, но её не всегда можно застать дома. Она ещё работает...

     

     ***

     

     Мне повезло. Погулять пришлось лишь около часа. Я сидел на скамейке у школы и наблюдал, как девочки и мальчики, под руководством завхоза, ухаживают за клумбами.

     Татьяна Михайловна, высунувшись из окна, позвала меня...

     Честно говоря шёл я на встречу с Ленарой Беллерофонтовой с волнением. Ведь эта женщина, бывшая в моём воображении прелестной и молодой (какой её описал Афанасий Диброва), сейчас предстанет передо мною совсем другой, постаревшей и одряхлевшей. На какое-то время у меня было желание отложить встречу. Позвонить и сообщить, что поменялись планы, извиниться и проститься.

     В раздумьях я гулял по Шоринску. Посидел в каком-то дворике со стриженым кустарником и цветником. Перекусил в кафе и даже сходил в кино на итальянскую комедию.

     Когда до встречи оставалось полчаса, я всё же решился... Таксист довёз меня до высокой девятиэтажки. Плакучие ивы печально полоскались по ветру, острые пирамиды тополей касались солнца, в лучах которого летали голуби, блестя бело-розовым оперением. Среди облепих, рябин и каштанов бегали задорные дети. Качели звучали будто старая скрипка.

     Женщину, открывшую мне дверь, я принял за родственницу хозяйки дома. Но, потом оказалось, что это и есть Ленара Беллерофонтова. Высокая и стройная, будто сосенка, она шла, подняв высоко голову, ведя в свои покои. Её изящное каре на тёмных волосах смотрелось эффектно. Вообще по облику и фигуре ей нельзя было дать шестьдесят пять лет. Лишь солнечный свет, бивший в окно комнаты, обнажал морщинки на лице...

     Ленара Казимировна была сдержанной и немногословной. Она как будто смущалась моим присутствием.

     - Я почти никого не принимаю. Живу одна. Но, когда узнала, что приехал сын Афанасия Дибровы - не могла отказать.

     Пока Ленара Казимировна готовила чай, я осматривал комнату. Горшочки с геранью, гладиолусами, крокусами... Сервант с фарфоровым сервизом, симпатичные слоники, кружевные салфетки... Книжный шкаф, телевизор, радиола на длинных ножках... Раскрытая книга Ахматовой на журнальном столике поверх газет. Очень красивый портрет хозяйки дома в молодые годы. Вот она, Ленара! Красивые, утончённые, изящные черты лица... На старинном фото я узнал Афанасия Диброву в молодости. И ещё была более новая увеличенная фотография молодого мужчины.

      - Это мой сын, - сказала хозяйка, заметив, что я рассматриваю портрет. - Из Харькова наведывается...Пейте чай, берите печенье. Я сама пеку, должно быть очень вкусно.

     Мы пили чай, печенье действительно было волшебным!

     Поначалу разговор не клеился. Ленара Казимировна мелкими глотками пила чай из фарфоровой чашки. Постепенно разговорились. Женщина попросила рассказать о деде. Я рассказывал всё, что знал о нём с самого детства. Рассказ получился долгим. Я незаметно для себя увлёкся и в конце сказал:

     - К сожалению мой дед уже покинул этот мир...

     - Я знаю, - грустно добавила Ленара Казимировна, поймав мой вопросительный взгляд, добавила:

     - Меня известили. И на похоронах я была.

     - Как...вы были? Я вас не заметил.

     - А я позади стояла. В самом конце процессии... В чёрной шляпке с вуалью. Вы меня не видели, далеко от меня стояли, впереди...

     Она тяжко вздохнула и добавила дрогнувшим голосом:

     - Я не могла не проводить его. Я его так любила... Очень любила...

     Она вытерла платочком глаза. Только сейчас я заметил в её чёрных волосах тонкие серебряные нити.

     - Ленара Казимировна, я читал в его записках о вашем знакомстве, о любви... Это было так красиво и глубоко... Как же получилось так, что вы расстались?

     Она махнула рукой, молча стала допивать чай.

     Я извинился, но тут она промолвила:

     - Это самая большая ошибка моей жизни. Ну, что вы думаете... Я тогда молодая была, увлеклась другим. Глупость совершила.

     - А как это случилось?

     - Всё произошло внезапно... Как-то вечером шла домой с работы. И тут на меня напали хулиганы. Да, да... Мне показалось, что это были какие-то босяки. Их было трое, один вынул нож. Требовали деньги. Когда я вскрикнула, один замахнулся на меня. А тут появился он! Красавец военный! Всех этих бандитов в стороны расшвырял. Они исчезли, а этот офицер (его звали Григорием) проводил меня домой. Потом стал настойчиво ухаживать, просто преследовал! Это было какое-то наваждение!

     - Вы увлеклись им?

     - Да, очень! Григорий дарил цветы, назначал встречи, провожал меня после работы, сводил в ресторан... Подарил золотое кольцо с бриллиантом. Умел красиво ухаживать! Тут у меня головка и закружилась!

     Она замолчала. Какое-то время сидела, опустив голову, будто припоминая.

     - А как реагировал...муж? – спросил я.

     - Ну как реагировал? Естественно... Ревновал, конечно... Мы ругались...

     - А потом вы решили уйти?

     - Я узнала, что беременна. От него, от Григория! С Афанасием у нас пока детей не было. В общем, я решилась на разрыв... Сказала, что полюбила другого... Афанасий умолял не уходить, но я не послушала...А потом оказалось, что всё было подстроено...

     - Что именно подстроено?

     - Ну, например, это нападение хулиганов. Григорий просто заплатил каким-то студентам - они сыграли свои роли. Он ведь меня давно приметил, я ему понравилась, и он решил отбить... Как бы там ни было – именно он разрушил мою семью, разбил мою любовь! Но всё это я поняла не сразу... Сначала мы переехали в Ленинград, там было место его службы. И уже там мы расстались.

     - Почему?

     - Знаете, пожив какое-то время с ним, я поняла, что это не тот человек, которого можно любить. К тому же он по-настоящему никогда и не любил меня! С его стороны это была страсть, не более... Все мы время от времени подвержены страстям! Он эту страсть утолил, насытился, стал равнодушен ко мне и сыну... Я всё чаще стала думать об Афанасии. Я не могла забыть Афанасия Петровича, ведь очень его любила. Я не могла без него жить. Я страдала, все глаза выплакала. Но... виновата... Сама же всё разрушила. Осталась у разбитого корыта...

     - Вы пробовали объясниться с ним? – спросил я.

     - Я писала ему, много писала, - уверяла Ленара Казимировна. - Его арестовали, сослали, но я писала и в ссылку.

     - Не боялись? Вас могли заподозрить в связи...

     - Нет, что вы! Чувство любви сильнее страха! Но он не отвечал. Никогда. А потом война, блокада... Нам удалось спастись. Одному редактору очень был нужен такой корректор как я. И нас с сыном вывезли по льду Ладожского озера...

     - По «дороге жизни»?

     - Да. Это было ... в ноябре сорок первого.

     - Я много читал об этом и кино смотрел.

     - Все эти фильмы не передают того ужаса, который мы пережили.

     - А потом?

     - Потом тыл... Работа, работа, работа... Я писала Афанасию Петровичу, но он не отвечал. Потом я уже узнала, что он женился. Это... ваша бабушка?

     - Да, бабушка Лёля... Точнее - её звали Ляля Борисовна Левчинская.

     - Да, я знаю её. Что же, правильный был выбор...

     - И вы больше не писали? – спросил я.

     - Какое-то время строила планы внезапной встречи с ним, а потом посчитала это вторжением в чужую жизнь и оставила... Лишь на очередной юбилей написала и, представьте себе, он ответил. Он ничего об этом не говорил?

     - Нет, ничего. Дед вообще закрытый был, всю личную жизнь держал в себе.

     - Он прислал очень тёплое письмо, что-то в нём проснулось. И всё. Больше мы не переписывались, - сказала моя собеседница, вздохнула и, поджав губу, откинулась на спинку стула.

     - Ленара Казимировна, а у вас сохранилось это письмо? – решился спросить я.

     Она посмотрела на меня как-то недоверчиво и кивнула.

     - Да. Я не только храню его, но и знаю наизусть.

     Ленара Казимировна вышла в другую комнату и вскоре вернулась с большой резной шкатулкой. Она осторожно открыла её, глаза блеснули радостью, а руки держали конверт с письмом, как самую большую ценность на земле.

     Я выписался из больницы после коронавируса. Медсестра Екатерина Павловна помогла вызвать лифт и любезно вызвалась сопроводить меня.

     Когда мы вошли в кабинку, Екатерина Павловна указала на стульчик:

     - Посидите, милый, отдохните... Вас есть кому встретить?

     Я, тяжело дыша, кивал склонённой головой.

     Со скрежетом лифт застыл на первом этаже, автоматические двери отворились. Собрав все силы, я набросил на плечо тяжёлую сумку и поплёлся к выходу.

     Стояла сине-серая холодная весна. Островки потемневшего снега и хрупкого льда трещали под ногами. Острая прохлада и свежесть воздуха опьяняли.

     На самом деле меня никто не встречал. Моя гражданская жена ушла от меня. Родственники, включая сына, жили далеко за границей. Друзья мои рассеялись: кто погиб, а кто затаился, не решаясь встречаться со мной из-за боязни заразиться ковидом.

     Я остановился у ворот больницы, бросил на заснеженную скамейку тяжёлую сумку и стал отдыхать.

     Подкрадывался вечер, вспыхивали огни...

     Я брёл, словно старик лет восьмидесяти – настолько был лишён сил, хотя мне едва перевалило за пятьдесят. Я дышал, как паровоз, я задыхался.

     Я шёл и думал – лишь бы не упасть, иначе будет риск вновь угодить на больничную койку.

     Я вспомнил Дениса Евгеньевича, своего врача в больнице. Тот стоял в белом защитном костюме, пластиковый щиток был покрыт капельками влаги. Он говорил:

     - Я бы оставил вас здесь, Диброва, ещё на пару дней. Ведь вы нуждаетесь в этом (он указал рукой в перчатке на кислородный аппарат). Сатурация с уровнем кислорода у вас неважная. Но завотделением за вашу выписку. Поэтому, сегодня вы будете дома, но лечение продолжайте. Под руководством семейного врача.

     Сразу после его визита медсёстры забрали у меня кислородный аппарат.

     - Вы уже и так выписываетесь, - сказала старшая медсестра, - а там, в соседней палате женщине очень плохо, задыхается.

     Я понимающе кивнул.

     А сейчас шёл из последних сил и думал о том, что позвоню врачу завтра, а сегодня - маме и Стёпе Мешковцу по прозвищу Купа. Он тоже переболел, но оставался дома. Купа организовывал концерты и фестивали. Но сейчас, во время карантина, дела пошли хуже, поэтому он подрабатывал в ресторанах и на свадьбах, временами привлекая к этому делу и меня. Позвоню маме и ему, потому, что звонить больше некому.

     В почтовом ящике лежали пара приглашений от периферийных издательств – ничего интересного. Тем более издавать что-либо, или писать новые тексты мне сейчас не хотелось.

     Я едва поднялся на свой четвёртый этаж. Я присел на ступеньку у третьего, тяжело дыша.

     «Ну-ка, возьми себя в руки. Ещё рывок - и ты дома...»

     Щёлкнул замок, включился свет. Сумка тяжело упала на пол. Я тщательно умылся, совершил необходимые звонки и упал на диван...

     Ночью, под воздействием таблеток, обложившись с обеих сторон пластмассовыми бутылками с горячей водой, я наконец-то уснул.

     

     ***

      Проснулся я под утро от звука скоблящей лопаты. Прислушался. На миг застыла ватная глухая тишина.

     Морщась от боли в боку я с трудом поднялся и нашёл термос с тёплой водой. Доковылял до окна и отдёрнул занавеску.

     Всё было покрыто снегом. Скрежет лопаты дворника повторился. Заурчал мотор, хлопнула дверца, отъехала машина. Собачка без намордника ныряла в снегу, а у подъезда стоял парень в спортивной шапочке.

     

     «Пока я спал, повсюду выпал снег —

     он падал с неба, белый, синеватый,

     и даже вышел грозный человек

     с огромной самодельною лопатой

     и разбудил меня. А снег меня

     не разбудил, он очень тихо падал»9.

     

     Эти стихи Бориса Рыжего возникли в моей голове и обрадовали меня.

     «Значит ещё не всё потеряно, если я помню стихи».

     «Значит не всё ещё потеряно», - говорил я себе, бреясь в ванной перед зеркалом. Умывался и брился я через силу, завтракал тоже. На таблетки я смотреть не мог. А ещё надо было измерить температуру и давление. И надеть на палец пульсоксиметр, и записать его показания. И позвонить семейному врачу. Ах, как не хочется это делать, лучше всё бросить, лечь и умереть. Но надо двигаться, надо жить... Я ведь ещё не старик!

     Я стал одеваться. О, это было настоящее мучение! Выяснилось, что джинсы с меня спадают – я очень похудел. Пришлось опоясаться брючным ремнём.

     

     ***

     У кабинета врача была очередь, и я боялся, что тут же и свалюсь без сил.

     Врач заставила меня купить груду лекарств указанных в эпикризе. На это ушла солидная сумма. Кроме того нужно было заполнить холодильник продуктами.

     Я брёл по неглубокому мартовскому снегу, а с неба крупинками падали снежинки. У банкомата я проверил свою память – pin-kod я ещё помнил.

     Затоварившись, я вышел в снежно – синий мир и побрёл к остановке, держа в одной руке пакет со снедью, а другой натягивая маску.

     Вокруг ходили люди, которым до меня не было никакого дела – спешащие лёгкие, беспечные парни и девушки, серьёзные и деловые люди средних лет, озабоченные проблемами старики... И себя я ощущал себя уставшим, солидно пожившим человеком, хотя всё моё существо сопротивлялось и старалось преодолеть это чувство. Я даже хотел подбежать к трамваю. Но, увы, быстро выдохся, хотя успел войти в него, еле дыша.

     Какой-то мальчик подхватился. Я поначалу по привычке махнул рукой, но он не хотел садиться и выжидательно смотрел на меня. Пришлось плюхнуться на сиденье...

     Едва поднявшись на свой этаж, я чуть не упал в прихожей, но вовремя ухватился за стену. Долго сидел на стульчике, отдыхая. Проверил - не разбил ли я бутылку с кефиром – всё обошлось. Из пакета вывалились лекарства, пришлось их собирать.

     Следующим днём очень долго пытался созвониться с врачом – было занято. Наконец она взяла трубку. Я пожаловался на общее состояние.

     - Ничего, так бывает после болезни. Вам предстоит долгий путь восстановления. Всё это непросто и может занять не один месяц.

     Я говорил, что мне, музыканту, нужно репетировать.

     - Об этом пока забудьте. У вас не хватит сил. Лечитесь и не перетруждайтесь. На следующей неделе - рентген и анализы. И вот что ещё скажу. У вас пока низкий уровень кислорода в крови – 93. Если будет 92 – вызывайте «скорую». Тут нет ничего такого – все мы люди...

     В эти выходные я старался повысить уровень кислорода. Одевался тепло и сидел на балконе, наблюдая за пробуждением весеннего мира. Стояла тишина, и всё было занесено чистым белым снегом, который местами серел, крошился и подтаивал. Между озябших лип расхаживали собачники. По дороге проехала мусороуборочная машина...

     Иногда я читал. Если в больнице я перечёл почти всю мировую классику прозы, то сейчас взялся за классику поэзии. Прочитав пару стихов, я посмотрел в небо, где плыли корабли облаков...

     Я смотрел фотографии и вспоминал. Агния последние два года жила в Испании. Это фото сделано, когда она приезжала на родину отметить свой юбилей и повидать родных. Уехать она собралась ещё в конце трудных девяностых. Тянула и меня за собой, но я отказывался – наши музыканты за границей были не нужны. После наших размолвок только разлука была спасением от окончательного конфликта. Кроме того, стала готовиться к печати моя первая книга.

     Мы с Никитой остались. На какое-то время Агния осела в Германии и там успешно работала менеджером. Она очень соскучилась по Никите, приглашала его приехать. «Здесь есть очень хорошее учебное заведение», - уверяла она. Наконец-то я согласился отпустить Никиту, мальчишка и сам очень хотел поехать. В результате Никита выучился за границей, стал работать в сфере информационных технологий и был ведущим программистом одной итальянской фирмы. И совсем забыл меня, вспоминая редко, по праздникам. Агния была импресарио при одной балерине и судя по всему неплохо зарабатывала. Даже, если бы и хотела, не могла бы приехать из-за карантинных ограничений. Пианист Артём с девяносто первого года работал в Израиле, а потом переехал в США.

     В воскресенье вечером меня пришёл проведать Стёпа Мешковец по прозвищу Купа. Он принёс собой бутылку коньяку, но я категорически отказался пить - мне спиртное было сейчас противно до отвращения. Возможно это следствие болезни. Стёпа поставил на компе композиции группы Melange и ушёл здорово подвыпивший и немного обиженный. Я клятвенно заверял, что вот подлечусь, и летом мы дадим прикурить – по-старому! Ну не могу же я угождать всем! Я сел за барабаны, но меня хватило на пять минут.

     Долго думал, что ответить на эсэмэску Агнии, в конце концов написал: «Жив. Лечусь. Целую.».

     

     ***

     В поликлинике было многолюдно. На сдачу анализов и на рентген были очереди, которые я мужественно отстоял.

     В рентген-кабинете рекомендовали прийти за резюме врача на двенадцать дня. Врач – сухонький старичок со вздутыми венами на худых руках славился язвительными замечаниями и колкими шуточками. Посмотрев на экране мои результаты, поднял мохнатые брови и сказал:

     - Ну, что, младенец, незажившая пневмония... Плохо, милый мой, слабенький у тебя организм. Рекомендую опять лечь в больницу, а то можно в ящик сыграть. Хе-хе...

     Он издал старческий смешок.

     Я покинул весельчака – доктора. Я задыхался – теперь уже от злости и отчаяния. Решил посоветоваться с лечащим врачом и взял талончик. До приёма осталось ещё минут сорок, и я медленно спустился вниз.

     Больничный сад весь был усыпан снегом. Каркали вороны. Я сидел на скамеечке и наблюдал, как одна из ворон долбила клювом кусок зачерствевшего хлеба. Насытившись, она разгребла лапами снег и зарыла остатки хлеба в куче листьев и веток.

     Ворону вспугнул бегавший лохматый пёс. Жители ближайших домов иногда использовали парк для выгула собак, хотя это воспрещалось.

     Хозяин – мужчина в сером пальто и шляпе бросал палку, и пёс послушно приносил ему.

     Вообще-то пёс был симпатичный. Когда хозяин бросил палку в очередной раз, пёс почему-то принёс палку мне и стоял, выжидая. Глаза пса слезились.

     - Ну, чего ты, милый, - говорил я. – Мне твоя палка не нужна. Вон твой хозяин. Неси ему...

     Незнакомец в сером пальто приблизился.

     А я говорил собаке:

     - Тебе хорошо. Ты счастливый, здоровый и сильный. А я больной, помереть могу. Уходи, пока ковидом не заразил!

     Подошедший мужчина оказывается всё слышал.

     - Этот пёс приносит палку не только мне, но и тем, кто ему понравится, - промолвил незнакомец.

     И добавил:

     - Такой уж у него характер. Прошу вас, примите... Он будет счастлив.

     Я взял палку, пёс успокоился.

     - Можно я присяду? - попросил незнакомец. Говорил он тихим и спокойным голосом. Его лицо с тонкими чертами расширяла округлая бородка.

     - Я переболел коронавирусом. Повторный тест ещё не сдавал, - заявил я. – Так что...

     Моя рука полезла в карман за маской.

     Мужчина даже глазом не повёл.

     - Вам разве доктор не говорил...? – спросил он.

     Я вдруг вспомнил, что при выписке Денис Евгеньевич мне заявлял, что я могу контактировать с любым человеком.

     - Да, говорил, что я вроде ... безопасен.

     - Ну вот видите... Так что не стоит беспокоиться. Вы здесь лежали?

     Он показал рукой на здание стационара.

     Я кивнул.

     Мужчина внимательно посмотрел мне в глаза. Где-то я уже видел этого человека.

     Он перебил мои размышления.

     - Сколько пришлось проваляться на койке?

     - Двенадцать дней. Жизнь висела на волоске, - промолвил я.

     - Пришлось склониться под ударом судьбы?

     - Пришлось.

     - Ну не переживайте. Выжили же.

     - Да вроде так. Только вот рентген у меня плохой. Лёгкие поражены серьёзно, плохо заживают. Врач даже сказал, что могу сыграть в ящик.

     - «В ящик сыграть». Что за глупость! Ну и выражение! И поэтому вы сидите здесь с горестным видом?

     - Нет, просто жду приёма у врача, - объяснил я и посмотрел на часы.

     - Да не надо вам к ней ходить! – воскликнул незнакомец. - Не надо ждать. Лучше позвоните.

     - Она часто занята, - объяснил я.

      «Откуда ему известно, что врач женщина?» - мелькнуло у меня в голове.

     - А вы позвоните, может повезёт, и телефон будет свободен. Ладно, мне надо идти, кормить моего барбоса. Я сейчас напишу вам лекарство. Пойдите и купите. Вот там аптека, неподалёку, на Каштановой. Там есть.

     Он вырвал из блокнотика листок и достал какую-то старую шариковую ручку с плавающим корабликом. Одним росчерком он записал название.

     Я поблагодарил, механически пряча бумажку в карман.

     Человек свистом подозвал бегающего пса, приподнял шляпу, прощаясь и пошёл по аллее.

     Когда он совсем исчез, я ощутил, что замёрз. Но идти в приёмный покой очень не хотелось. А что если рискнуть?

     Достав телефон и позвонил врачу. К моему счастью она ответила быстро. - - А это вы, Диброва... Ну, какие там результаты рентгена?

     Я рассказал.

     - Не переживайте, - сказала семейный врач. - При коронавирусе развивается не пневмония, а пневмонит. Это заболевание другого рода. Особый, постковидный синдром... Всё это может заживать ещё месяца два – три...

     Я вынул из кармана бумажечку.

     - А вот это лекарство можно приобрести?

     Я с трудом зачитал сложное наименование.

     Врач удивилась.

     - А кто вам посоветовал? В интернете нашли? Вообще-то это импортное и редкое лекарство. Если вдруг найдёте – принимайте эти таблетки два раза в день во время еды.

     Мы попрощались. Я выбросил талончик в мусорку и побрёл на Каштановую.

     К моему удивлению в аптеке лекарство было. Угрюмая маленькая девушка с сонными глазами ушла куда-то вглубь аптеки, долго там шуршала, но вынесла лекарство в красивой коробке. Стоило оно немалых денег. Я тяжко вздохнул, заплатил и вышел. На улице снял маску задышал полной грудью.

     Медленно пошёл, наблюдая, как плачет зима, уступая место весне, как оловянные капли падают с сосулек, а серебристо – серые ручейки уносят в далёкое плавание кусочки коры, прозрачные льдинки и комки снега.

     Так я шёл, пока не попал в волну волшебной музыки. Я даже остановился и внимал каким-то неземным звукам. Иногда мне казалось, что звучит оркестр, хотя играл всего лишь один музыкант. Игра уличного флейтиста становилась всё причудливее, мощнее и краше, и на миг я позабыл, где нахожусь.

     Обычно я прохожу мимо уличных музыкантов. Но сейчас был иной случай. Флейтист чем-то напоминал ангела – старого, с длинными космами волос, в которых таял снег. Его плащ казался крыльями.

     Я долго ещё стоял, заворожённый музыкой, улетая в далёкие горние выси. Мне стало как-то легче и лучше, я ощутил себя обновлённым. Наградив скрипача купюрой, я вернулся домой и долго ещё вспоминал вдохновенную игру музыканта.

     Эта музыка окрыляла меня, придавала силы, вселяла веру в то, что ещё не всё потеряно.

     

     ***

     В ближайшие дни выяснилось, что таблетки помогают. Мне реально становилось легче. Я даже стал подольше гулять и упражняться на барабанах. Мне писала обеспокоенная Агния – давала ворох лечебных советов.

     Позвонил Артём – он перевёл на мою карточку деньги – вспомнил про какой-то долг. Ну что же, деньги мне были очень кстати, на этих лекарствах я поиздержался.

     В начале апреля меня вновь направили на рентген.

     - Заживают твои лёгкие, младенец мой, но медленно, ой как медленно, - говорил старик – врач.

     Вечером был звонок от Стёпы Мешковца и его приглашение поработать на ударных в продюсируемой им группе «Melange».

     - Представляешь, у них до сих пор барабанщика своего нет. Те файлы, что я тебе показал они писали под ритм-бокс.

     - Напомни их стиль.

     - Инди – рок. Помоги молодым, Саня, ведь ты уже отошёл немного от своих болячек.

     Я собрал силы, приехал на студию. Начиналась композиция с эффектных ходов бас-гитары, потом присоединялись барабаны, гитара скользила плавно и красиво. Всё это на фоне отрешённого вокала было достаточно эффектно.

     Мы так вдохновенно работали, что я позабыл о своей болезни, но под конец здорово выбился из сил. Я вышел из студии шатаясь, а Стёпа даже попросил знакомого отвезти меня домой.

     Дома я долго лежал на диване. Под руку мне попался старый альбом с фотографиями. Я вспомнил наши лучшие дни с Агнией, слёзы навернулись на глаза...

     В конце апреля, когда весна охватила мир, сделав его праздничным и прекрасным, я, наконец-то, более-менее выкарабкался из той пропасти, в которую угодил.

     И сразу же состоялась презентация нашего с группой «Melange» альбома. Стёпе Мешковцу удалось арендовать Дворец культуры для проведения концерта.

     Я выступал как приглашённый музыкант группы «Melange». Отыграли мы прекрасно. Конечно, львиная доля аплодисментов досталась певцу группы.

     Отблагодарили и меня. Когда мы раскланявшись уходили со сцены под овации толпы, какая-то рыжеватая женщина, выйдя на сцену, подарила мне большой букет роз. Переодевшись в гримёрке, я, отказавшись от банкета, попросил Стёпу отправить меня домой.

     - Ну, как знаешь, - развёл он руками. – Понимаю, ты ещё от болезни не отошёл... Слушай, а отыграл ты классно! Ни одного лишнего удара, ни одного прокола – поверь мне, я слушал!

     Оставив Стёпу на крыльце, я сел в вызванное им такси.

     Дома я повалился на диван и долго лежал, тяжело дыша.

     Заставил себя подняться, заметил букет на кресле и отправился в ванную. Там я снял целлофан. На пол упал кусочек картона. Я сунул его в карман.

     Затем опустил розы в воду и подрезал кончики ножницами. Поставив цветы в вазу, я достал то, что лежало в моём кармане.

     Это было приглашение на выставку художественных работ некоей Алисы Кулик.

     Честно говоря, посещать выставки мне не хотелось, особо сил ещё не было, но в приглашении были размещены фотографии её работ – картины привлекли моё внимание.

     «Неплохо рисует – можно и сходить», – решил я.

     

     ***

     Выставка проходила в воскресенье. В этот день белый свет уже заполонил мир, и стоял пряный запах, а волны ветра качали кудрявые верхушки деревьев, и сыпался цвет, будто снег.

     В мир живописи я окунулся с головой! Весёлые, загорелые люди на взморье; трогательная девочка кормит собачку; бело-лиловые облака летят над землёй; гордые рыцари стоят перед королевой; одинокий лодочник правит в ночи на далёкий свет; вдохновлённый юноша со светящимися глазами получает по смартфону радостную весть; женщина в шляпке, отложив миниатюрную книжку, задумчиво смотрит на пролетающих птиц; собаки за столом внимательно слушают ворона, который что-то вещает им...

     Таким предстал прекрасный внутренний мир художницы Алисы Кулик...

     Полистав буклет за столиком и написав в книге отзывов, я сидел на стульчике, отдыхая, наблюдая за проходящими людьми и ещё раз любуясь картинами.

     Что-то меня особенно привлекло, что-то сильно зацепило. Нет, я ни минуты не жалел о том, что пошёл на выставку.

     Меня привлёк портрет женщины в шляпке – он мне кого-то напомнил, очень сильно напомнил, где-то я уже видел эту женщину. Чуть продолговатое лицо, точёный аккуратный, в меру длинноватый носик, выразительные синие глаза. Из-под шляпки были выбивались тёмно-каштановые волосы.

     Кивнув издалека художнице, которая общалась с поклонниками, я покинул здание. Шагал по улице и было мне как-то легко и хорошо.

     Вечером дома я достаточно быстро нашёл в Facebook художницу Алису Кулик. Отправил ей запрос в друзья и просмотрел фотографии работ. Были и незнакомые. Среди репродукций попалась мне и картина с портретом женщины в шляпке - «Она и птицы».

     Какое-то время я раздумывал, а потом решился написать о моих наблюдениях.

     В Messenger она ответила:

     

     Александр, я очень рада тому, что вас заинтересовала моя живопись. Что касается работы «Она и птицы». Она писалась с моей сестры Елены... Кстати, моя сестра тоже рисует, но основное её призвание - скрипка. Она отличный музыкант! Вы можете найти её выступления в Facebook или на YouTube (Гелена Королевич). Вас может удивить имя. Это от древнегреческого Хелене, по-нашему – Елена.

     Александр, если будут ещё вопросы по моим работам – пишите.

     

     Я задал ещё пару вопросов по интересующим меня картинам, спросил о выставке, получил заочное приглашение на новую. Затем решил посмотреть страницу Гелены Королевич.

     Нашёл её без труда среди друзей Алисы и обратил внимание на фото. Женщина в кресле смотрит куда-то в окно. Сейчас ей сорок один год. Елена (или Гелена) окончила Киевскую муниципальную академию музыки имени Р. Глиэра.

     Личных фотографий было немного. С мальчиком лет шести и крепким светловолосым мужчиной на море. Стоит у воды в купальнике, и капельки моря горошинками дрожат на гибких руках и выдающихся бёдрах. В песке играет с сыном и учит его плавать. В гримёрке – подготовка к концерту. Вдвоём с подругой на прогулке по городу.

     У украшенной новогодней ёлки с повзрослевшим сыном. Здесь печать времени уже коснулась Елены, лицо другое, - пережившей невзгоды женщины. Но на концертных фотографиях облик иной – более одухотворённый и сосредоточенный.

     Она божественно играла «Второе интермеццо» из «Кармен - сюиты» Бизе. Посмотрев ещё пару-тройку видеофрагментов я поставил лайки, а к Бизе написал отзыв.

     Никакого ответа не последовало, и я уже подумал, что это из-за занятости.

     Вечером, приняв необходимые лекарства, я вспоминал, где я мог видеть Елену Королевич. Так ничего и не вспомнив, я взялся за книгу Ахматовой.

     Разгадка пришла ночью. Я вдруг проснулся от осознания того, что увидел чёткую и ясную картину. Я был в большом гулком здании и разглядывал стену с большой фреской. Нарисованы были танцующие люди в старинных нарядах. Среди них выделялась женщина в светло-голубом платье. В каштановые её волосы были вплетены красные и синие ленты. Они плавно развивались. Лицо девушки было спокойно, но движения тела свидетельствовали о танце. В правой руке она держала веер. На левой руке сидела синица. Двое молодых мужчин, отделившись от большого розового куста, подносили танцующей ещё одну большую птицу неизвестную мне. Да, это была она, лицо очень похоже! Но где я мог видеть это раньше? Это ведь целый мир и мне довелось в нём побывать.

     Днём мне предстояло выпить лекарства, и я уснул. Пробудившись я почувствовал себя отдохнувшим, хотя, по часам, спал минут семь.

     И теперь я вспомнил, когда мне пригрезился этот мир.

     Самый пик болезни. Вечер, меня с высокой температурой увозит «скорая», которую я сам же и вызвал. Приёмный покой. Оформление и обследования. И вот я в палате. Мне протыкают вену и ставят катетер – небольшую трубку для введения лекарственных препаратов.

     Мне очень плохо и я ожидаю смерти. И вот видение... Я иду по тёмной дороге к далёкому зареву. Дорога абсолютно пустынна, ничего по обочинам на различить. Поначалу идти тяжело, будто к ногам привязаны гири, но затем становится легче.

     Дорога упирается в храм с голубоватыми и синими стёклами с позолотой по краям. Иного пути нет. Я вхожу в здание. На стенах фрески. На них удобный и красивый дом на берегу реки, люди с крыльями парят над его крышей, человек в лодке на реке и рыжеволосая девушка, держащая стопку книг, юноша, протягивающий руку и хор каких-то певчих, современный ансамбль и дорога, по которой идёт человек с собакой и многое ещё. Запомнился мне склонённый над лежащим человеком сановник в старинном восточном тюрбане.

     Более всего запомнился сидящий в раздумье длинноволосый человек в оранжевом одеянии на фоне реки. В руках у него нечто похожее на стило и книжечка. Человека отвлекает появившийся на холме светло-голубой ангел, а далеко в небесах женщина, о которой я знал, что это дева Мария.

     На фреске было что-то ещё. Ах, да, какое-то мелкое пакостное существо, похожее на жука с человеческим лицом в очках...

     И вот фреска с танцующими людьми...

     Пожалуй, более ничего не вспомню, быть может что-то проявится в памяти позже.

     Но что означали эти видения? Мне вдруг пришло в голову, что дом у реки очень схож с домом Эмиля, девушка с книгами напоминает Агнию в период расцвета её молодости и нашего знакомства! А человек с собакой – не тот ли, что повстречался много лет назад? И тут я вспомнил – очень похожий человек подходил ко мне недавно в больничном парке, советовал лекарство...

     Что за совпадения? Видимо пригрезившееся мне в полусне – полубреду – это основные вехи в моей жизни, так странно воплотившиеся в виде фресок в большом здании... А быть может я наблюдал тот дивный мир, который видел мой дед и описал в своих дневниках? А также Маэль Чернышенко...

     Но, женщина на фреске... Она очень похожа на Елену Королевич. Она чем-то неуловимо и загадочно манит, привлекает... Впрочем, пусть всё идёт свои путём!

     **

     

     Совсем неожиданно, спустя три дня, она написала в Facebook – Messenger:

     

     Добрый день!

     Мне о Вас рассказывала сестра. Приятно Ваше внимание ко мне. Четырнадцатого мы играем Вивальди. Приходите на концерт «Украинские скрипки», буду рада знакомству.

     

     Я долго размышлял над тем, стоит ли посещать концерт. Всё тело просило отдыха и переходило на устойчивый режим лени, а душа рвалась к публичности и целительным волнам музыки.

     Последнее одержало победу, и тут нагрянули внезапные гости. Это был Колька Кордон со своей новой подругой Иванной. Их лица в масках выражали осторожность и испуг.

     И вот бас Кордона уверенно загремел в моём доме, а Иванна проявила заботу о моём житье-бытье, совмещая её с расспросами о моём пребывании в больнице.

     Подробный и несколько надоедливый рассказ Кордона о том, как он долго выезжал из Варшавы (в условиях карантинных ограничений) ещё более уверили меня в необходимости посетить концерт «Украинских скрипок». Пришлось даже продемонстрировать билет.

     Кордон, скользнув глазом по билету, умолк и заметил:

     - Так что и по рюмочке нельзя?

     Я потянулся в бар за коньяком, мы выпили, закусили, а потом я ещё минут двадцать их выпроваживал.

     «И где вы были когда я лежал с температурой тридцать девять в жару или когда ворочался на жёсткой койке в больнице ожидая обеда?» - думал я, закрывая дверь.

     Пришлось вызывать такси.

     

     ***

     В холле царил жёлтый свет. Я постарался проникнуть в сумеречное таинство зала. Концерт начался, и смычки уже тронули струны. Нежно звучал Моцарт.

     Я должен был освоиться среди этих нарядных людей, привыкнуть к громадности помещения, к грозно нависшей огромной люстре. Постепенно углубился в волны музыки.

     Дирижёр во фраке творил действо, взмахивая магической палочкой, скрипачи дёргали головами и водили смычками. Елена Королевич где-то затерялась среди нарядных оркестрантов.

     Но у неё были свои сольные выходы. Будто королевна из сказки, вполне соответствуя своей фамилии, она воцарилась на сцене. В чёрной полупрозрачной кофточке и серо-коричневой юбке, со скрипкой цвета каштана, прижатой к шее. Я с определённым наслаждением наблюдал, как очаровательно-волшебные движения нежных рук вызывали из инструмента неземную музыку.

     Она стояла вполоборота к своим коллегам. Сзади неё стояли в ряд пять скрипачей. Помогали ещё двое виолончелистов и пианистка.

     Елена играла не только смычком, но и движениями всех мышц, поднимая, опуская, расслабляя руки, двигая кистями. Пальцы ловко бегали по струнам совершая немыслимые пассажи. Звучала «Зима» Вивальди из цикла «Времена года».

     Играла она и глазами. Они то вспыхивали удивлением, то закрывались от наслаждения, то глядели неземным взором куда-то в глубины вселенной...

     ...Я решил поблагодарить Елену за блестящий концерт и купил ей белые тюльпаны.

     Вышла она не одна. Вероятно с ней были её коллеги – музыканты. Растерянный, я стоял в стороне с букетом в руках.

     Когда они проходили мимо, говоря чём-то своём, я решился окликнуть её.

     Елена оглянулась, посмотрела на меня, чуть прищурив глаза. Сопровождающие остановились на мгновение, но, быстро поняв ситуацию, двинулись дальше.

     Я сдержанно поблагодарил Елену за блестящий концерт и фантастичную игру. Чуть приподняв бровь, она улыбнулась тонкими губами и приняла цветы, тут же погрузив в них лицо.

     - Лена! – послышался голос.

     Мы обернулись.

     К нам подходила Алиса Кулик.

     Женщины расцеловались.

     - Вам понравилось? – спросила Алиса меня. - Спасибо, что пришли! Лена, это Александр Диброва, автор книг и ценитель прекрасного. Кстати, он и сам музыкант, играет на ударных.

     - Только в несколько другом стиле, - улыбнувшись, заметил я. – За концерт огромное спасибо!

     Елена благодарно кивнула и сказала нежным бархатным голосом:

     - Я помню... Вы писали мне в Facebook.

     Алиса предложила прогуляться.

     В городе, где воцарилась весна, наша прогулка казалась лёгкой, и я даже стал забывать о своей одышке. В основном звенели женские голоса. На мои уста будто кто наложил обет молчания, лишь временами позволяя его нарушить.

     Когда фонари озарили улицы, дамы попрощались и скользнули в такси. Я тут же почувствовал усталость и вспомнил о доме.

     

     ***

     В следующий раз мне довелось побывать на концерте Елены Королевич уже в мае. Играли музыку Малера, поразившую меня буйством красок.

     Когда музыканты вышли на поклон, я вручил цветы Елене и поблагодарил за игру. Она тепло посмотрела на меня, пошевелив губами и ушла за кулисы.

     Я постоял на крыльце у здания филармонии, глядя как ветер колышет ветки деревьев. На душе было легко и печально, но это была светлая грусть.

     Ноги сами привели меня на набережную. Мальчик шёл по парапету и мама держала его за руки. Рыбак забрасывал леску в серо-синюю воду. С криком носились чайки, припадая к изумрудным волнам.

     Крики птиц смешались с визгом тормозов.

     Я почувствовал тёплое прикосновение и обернулся.

     Стояла она, Елена Королевич, в руках был футляр. Одним движением она отпустила такси и сказала:

     - Приятно, что увидела вас. Хотела поблагодарить за внимание и цветы. Я думаю, вы, как истинный кавалер, не оставите даму одну в этот вечер?

     Меня охватило волнение. Она смотрела так, будто заглядывала в самую душу.

     - Немного вина? Я знаю здесь небольшой ресторанчик, - промолвил я, овладев собою.

     - Почему нет?

     

     ***

     Всё произошло молниеносно, как налетает вихрь, как падает с неба звезда. Так налетела безумная эта любовь, срывая крыши, ломая деревья. Среди бури носилась всадница на коне, взнуздав и пришпорив его. Лёгкие кудри её волос дрожащими змейками стекали по мраморным плечам, белоснежные лебеди грудей острыми клювами касались поросшего вьюнком луга – моей груди. Теперь она не только играла гибкими и умелыми руками, она пела, стонала и визжала, как скрипка, окончательно лишая меня сил.

     Самым удивительным было то, что следующим утром я был бодр, как никогда. Тень болезни оставила меня, уйдя в сумеречный мир.

     

     «Невыразимая печаль

     Открыла два огромных глаза, —

     Цветочная проснулась ваза

     И выплеснула свой хрусталь.

     

     Вся комната напоена

     Истомой — сладкое лекарство!

     Такое маленькое царство

     Так много поглотило сна.

     

     Немного красного вина,

     Немного солнечного мая —

     И, тоненький бисквит ломая,

     Тончайших пальцев белизна»10.

     

     В эти дни наша любовь была подобна бегу и пляске свободных и диких животных. Здесь не было такой чистоты и святости, как с Агнией, а было сплетение змей, игра ягуаров, бой быков, гордый полёт двух ястребов в горние дали.

     Летом мы уехали на море и резвились, будто дельфины, среди гибких пенных волн, и днём, и ночью.

     Потом Елена вернулась к своей скрипке, а я к барабанам – необходимо было выполнять обязательства, делать дела.

     На концертах её игра становилась всё более неистовой, полной страсти и совершенства.

     Мы не давали друг другу никаких обязательств, и, скрипя сердце, я принял тот факт, что ей стал дарить цветы сорокалетний бездельник, раскатывавший на «Мерседесе». И как-то она уехала с ним...

     Стояла солнечная грустная и тёплая осень. Листья носились по бульвару, будто летучие кораблики. Погода напоминала сюиту Баха.

     С Еленой мы встречались редко. Она скорее снисходила ко мне, покорялась моим просьбам, меняя возлюбленных, словно платья. Тип из «Мерседеса» исчез, теперь появился какой-то аспирант в новеньких джинсах и толстовке с постоянно накинутом на голову капюшоном.

     Я поджимал губы и крепился как мог...

     В какой-то момент я заметил «хвост»... За мной ходил незнакомый человек. Я со студии – и он следует за мной, я в трамвай - он подбегает и садится, несмотря на свой уже немоложавый вид, я в подъезд – а он остаётся внизу и наблюдает, куда я поднимусь. В трамвае он обычно был в маске, но я узнавал его по редким седым волосам, зачёсанным назад.

     Этот мужчина стал мне досаждать.

     Следующим днём, войдя в подъезд, я спрятался за дверью. Когда незнакомец шёл мимо, я коснулся его руки.

     Он застыл на месте, вздрогнул и повернулся.

     - Вы почему шпионите за мной? – резко спросил я.

     Морщины очень старили его гладко выбритое лицо. Глаза были водянисто – голубые, нос загнут крючком. Поредевшие волосы зачёсаны назад.

     - Простите. Ради бога, простите... Мне очень нужно поговорить с вами.

     - Пожалуйста, говорите.

     - Если это возможно - у вас дома.

     Я подумал.

     - Ладно. Пойдёмте...

     В квартире гость чувствовал себя неуверенно. Я предложил чаю, но он отказался и попросил разрешения закурить. На его пальце я заметил татуировку в виде кольца со змейкой.

     - Я хотел поговорить о ваших отношениях с Еленой, - сказал он и тяжко вздохнул.

     - А какое вам до этого дело?

     - Видите ли, это моя дочь...

     Я замер.

     - Простите... Тогда представлюсь. Меня зовут Александром.

     - Пётр Егорович Королевич.

     Я кивнул, глядя на него в упор.

     Мы сидели и какое-то время молчали.

     Затем он нервно затушил сигарету в подставленном мною блюдце и промолвил:

     - Вы должны оставить мою дочь.

     - Почему?

     - Понимаете, Александр. Давайте говорить как мужчина с мужчиной. Связь с ней ничего хорошего вам не принесёт.

     - Но... почему? Она... нравится мне. Она талантлива, красива...

     - Да. Вероятно, - кивнул Пётр Егорович. - Но вы такой... Как вам сказать... Мне кажется вы... хороший светлый человек. Вы созидаете! А она способна лишь разрушать!

     - Но... почему вы так говорите?

     Я был обескуражен.

     - Понимаете, так сложилась жизнь. Вы знаете только одну Елену. Вернее – одну её сторону... Я знаю и другую... Впрочем, вы, в последнее время, сами стали это замечать.

     - Ну и что же, например?

     - Она меняет... любовников, как ... барыня платья. Она приносит несчастья... Вы ничего не знаете о её жизни... И почему она такая... У неё плохая наследственность.

     Я вздохнул, усмехнулся.

     - Понимаете, Пётр Егорович, всё это очень субъективно. Не мне вам говорить. Вы прожили жизнь. И знаете, что человек соткан из противоречий...

     - Не из таких глубоких, как у неё. У Елены из положительного осталась только скрипка. Да и то, игра её какая-то дьявольская...

     - Всё это пустые слова.

     - Вовсе нет. Знаете судьбу её предков? Откуда она такая?

     - Нет.

     - Я вам расскажу. Выслушайте меня... Не беспокойтесь, это не займёт слишком много времени.

     Всё что касалось Елены меня интересовало, и я согласился.

     - Я хочу, чтобы вы умственно перенеслись в послевоенные годы, - сказал Пётр Егорович. - Уверен, у вас получится. Ведь вы многое читали об этом времени. Фильмы смотрели...

     - Да, представление имею.

     - Ну вот... То было, по-своему, светлое и сложное время. Полное радостей горестей, надежд, свершений... Но некая тревога уже ощущалась... Происходило ужесточение режима.

     

     Так вот, представьте себе картину...Жила одна девушка по имени Наташа. Полюбила она парня по имени Игорь Свиридов...Сам он ленинградец. Родители умерли в блокаду, он был эвакуирован. Познакомился он с моей дочерью во время её учёбы в Ленинграде.

     Так получилось, что с детства Игорь очень любил книги, сам пробовал писать и у него получалось. Он ещё и хорошо рисовал, как заправский художник. Со временем закончил Литературный институт.

     В сорок восьмом году, при поддержке своего учителя Константана Федина, он сумел опубликовать книгу прозы.

     Вскоре Наташа и Игорь поженились. Но семейного счастья им было отведено всего года полтора. В ноябре пятидесятого года Игоря арестовали по обвинению в антисоветской пропаганде и вредительстве. Он был оговорен ранее арестованным товарищем. Было следствие. Осудили на семь лет с поражением в правах. Вместе с матерью Игоря Наташа она пыталась добиться разрешения сопровождать мужа в лагерь. Но был отказ.

     Наташа ужасно переживала. Ходила в прокуратуру, а потом на свидания с Игорем в пересылке. На встречи приходила как невеста, вся в белом и обязательно покупала цветы. Другие женщины тоже иногда были с цветами.

     Разговор вёлся через решётку... Как-то у одной женщины охранник вырвал цветы и швырнул под скамейку. Тогда Игорь изменился в лице. Он жёстко сказал: «Подними их, мерзавец, отдай женщине». Охранник нахмурился и поднял.

     Наташа залилась слезами. «Давай умрём вместе, прямо сейчас». Игорь попытался успокоить её. «Мы обязательно встретимся», - сказал он.

     И вот осуждённых отправили по этапу. В конце концов они прибыли в Иркутскую область... По пути была такая история. Так получилось, что оба упали. На них спустили собак. Собаки стали терзать лежащих – не придуриваются ли они? И вот собаки добрались до белья, до тела. Собака рванула на Свиридове тот мешочек, в котором он хранил Наташины письма. Мешочек разорвался, и письма полетели в стороны, по ветру... Их последних сил Игорь вскочил и рванулся за ними.

     И тут раздался крик стражника: «Побег!» Игоря догнали, ударили прикладом под колени, он упал. Письма разлетелись, охрана топтала их ногами... Осуждённых погрузили на грузовики и повезли в неизвестность.

     В Тайшетском лагере заключённые трудились, в основном, на лесозаготовках, строили железную дорогу и разное жильё.

     В заключении Игорь Свиридов мало работал, чаще всего был «отказником». Жил только тем, что ждал писем от Наташи. Об этом рассказал Юрий Форман, бывший в одном лагере со Свиридовым.

     Его стаскивали, сбрасывали с нар, били, лишали еды – он не работал.

     «35 отказов от работы» - написано в материалах его дела.

     И вот вызвал Свиридова начальник лагеря. Кажется, его фамилия была Земцов. Яков Борисович Земцов. Это был крепкий человек с измученным красивым лицом. Его левая щека имела багровое пятно, многие говорили, что это он получил в Испании, ещё в тридцать девятом. Глаза чёрные, цыганские, навыкате.

     Сначала он коротко спросил причины отказа от работы. Потом бросил перед ним пачку писем. Все они были от Наташи. Игорь восторженным взглядом осмотрел письма и спрятал их за пазуху.

     Начальник велел принести чаю и предложил сесть за стол поговорить.

     Они перекусили. Потом сказал начальник примерно следующее:

     - Послушай, Свиридов, ты тут себя зарекомендовал не лучшим образом. И что будет дальше? Выбраться отсюда невозможно, по крайней мере в ближайшее время. Шансов, что доживёшь до конца срока мало. Ты вон какой доходяга! Помрёшь скорее всего от истощения, малокровия... Или убьют...

     - Вызвали, чтобы поиздеваться? – спросил Игорь, отодвигая стакан в подстаканнике.

     - Ну, во-первых, если бы я хотел поиздеваться, то избрал бы другой способ. А во-вторых – я тебе отдал письма. Тебе этого мало? Ты не рад?

     Игорь занервничал:

     - Нет, спасибо. Я очень вам благодарен. Но...о чём вы хотели со мной поговорить?

     - Я тебе предлагаю сделку, - неторопливо сказал Земцов и закурил. - Хочешь на свободу? Я помогу бежать отсюда. Снабжу необходимыми документами – станешь другим человеком, сможешь начать жизнь с нуля. Деньги на первое время дам. Захочешь - вернёшься к своей Наталье... Живи, радуйся! Всё это можно устроить.

     - Хм... Но как я понимаю, так просто такие подарки не делаются. Сразу предупреждаю – стукачом не стану.

     - Это и не нужно. Без тебя желающие есть. Но если с побегом всё получится - есть обязательное условие.

     Земцов наклонился над столом:

     - Нужно выполнить одно серьёзное поручение. Как, согласен?

     Игорь нахмурился.

     - А поручение выполнить уже на свободе, так, гражданин начальник? И что я должен сделать?

     - Нет, скажи, в общем, ты согласен?

     Земцов откинулся на спинку стула и задымил папиросой.

     Игорь вздохнул.

     - Согласен ли я....Да. Конечно, согласен... Я не могу здесь больше. Не могу...Я хочу на свободу, хочу к своей жене... А здесь меня ... ждёт смерть.

     - Правильно мыслишь. Но... Поручение трудное – ты должен убить человека.

     Игорь вздрогнул. Он в упор смотрел на начальника.

     - Да, да, человека... – подтвердил Земцов.

     - Но... я не убийца.

     - За всё нужно платить, Свиридов, за всё нужно платить... Иногда тяжёлой ценой. И даже это ещё не всё. Будет ещё одно дело...

     Всех подробностей разговора Земцова с Игорем Свиридовым я не знаю... В общем, после продолжительной беседы, Игорь согласился. Он должен был с чужими документами приехать в Ленинград, разыскать некоего Егора Марцелева, убить его, вскрыть в его доме тайник, забрать какие-то ценности, продать их, деньги передать матери Земцова. После этого он отбивает условную телеграмму в Иркутск и полностью свободен.

     Земцов детально расспрашивал об умениях и навыках Свиридова...

     В бараке Игорь читал и перечитывал письма Наташи. Она писала, что очень ждёт его, переживала, что нет никаких вестей. Писала, что решила возвратиться домой, сюда, в Дахов, к матери.

     Побег Земцов запланировал в июне, когда температурные показатели были более благоприятны. В общих чертах он проходил так.

     Свиридова тайно вывезли из лагеря в кузове грузовика. Его оставили в лесу на условленном месте. Пользуясь планом местности, он за три часа добрался до избы лесника, там переоделся, получил вещи, деньги, необходимые адреса. А главное - новые документы на имя Королевича Игоря Родионовича, а также описание жизненного пути этого человека.

     Лесник проводил его до железнодорожного узла... Таким образом, вскоре, в геологической экспедиции, искавшей нефть и другие полезные ископаемые, появился ещё один человек, якобы прибывший на подмогу.

     

     - Интересно, а как в лагере зекам объяснили пропажу Свиридова? – спросил я, заинтересовавшись всей этой историей.

     - Всё очень просто, - ответил Пётр Егорович. – Заболел, поместили в санчасть, умер. Диагноз: истощение, цинга, малокровие. В акте смерти сказано, что похоронен он возле какой-то там местной возвышенности, головой на северо-запад. Всё это есть в деле, я смотрел.

     - А что было в экспедиции и после неё?

     

     - Про экспедицию он рассказывал мало. Работал вроде как художником. Вот где пригодилось умение рисовать! Приходилось делать зарисовки не только горных пород, но и местности. Игорь был так слаб, что еле волочил ноги. А тут ещё климат, мошка... На несколько дней слёг, геологи его отпаивали травами, откармливали... Больше всего Игоря радовала свобода, хорошие взаимоотношения в коллективе. О том, что будет дальше – старался не думать!

     После возвращения экспедиции в Москву, Игорь сразу же отбыл в Ленинград. Точно уже не помню какой месяц был – то ли конец июля, то ли начало августа.

     И вот он в родном городе! Он стоял и смотрел на город, вдыхал его аромат с особой радостью.

     Добрался до старого дома на набережной Фонтанки. Инженера дома не оказалось, пришлось ждать.

     Игорь побродил в Летнем саду, потом долго смотрел на воды реки. После сильных волнений в поезде и по приезду, сейчас он чувствовал себя спокойно. Он чувствовал, что в этом деле есть какой-то секрет. Само по себе убийство противно его природе, но взамен ему была дана свобода и новая жизнь – а это было немало!

     Марцелев появился в два часа дня. Об этом свидетельствовало открытое окно, в котором колыхалась под ветром занавеска. Стоя на площадке перед квартирой Игорь встревожился. А вдруг Марцелев живёт не один! Тогда придётся совершить убийство неповинных людей. Но, видимо сам сатана благоприятствовал ему – в доме военный инженер Егор Марцелев был совершенно один.

     Войдя в квартиру по придуманной причине, Игорь внезапно достал пистолет и направил его на Марцелева. Он потребовал шкатулку с ценностями.

     - Тебя прислал Земцов? – блеснув глазами быстро спросил Марцелев.

     И не дождавшись ответа сказал:

     - Так я и думал.

     - Будешь много болтать – пристрелю, - пригрозил Игорь.

     - Да ты меня и так убьёшь. Ведь за этим пришёл.

     Марцелев достал из ниши за шкафом маленькую плоскую деревянную шкатулку. Смотрел на неё, будто прощаясь.

     А потом заговорил резко, рублеными фразами:

     - Вот - то, что нужно. Можешь не открывать! Я тебя не обманываю. Сделаешь, как велел. Передашь привет. Пусть живёт. Если после этого он сможет жить!

     - Ладно, хватит болтать, - строго сказал Игорь. - Не приближайся! Стой там!

     - Ты что, будешь стрелять прямо здесь? Дурак! Выстрел услышат соседи, да и вахтёрша тебя видела... Поедем в лесок... Там ты меня и.…Заодно и закопаешь. Бери лопатку, вон там в кладовке... Давай замотаю в мешковину.

     Поразмыслив, Игорь решил, что Марцелев прав. В общем, после долгого пути, они добрались до леса уже за пределами города.

     Марцелев вёл его вглубь леса. Еще в автобусе он всё время что-то бормотал, а в лесу это вылилось в строчки. Эти строчки навсегда врезались в память Игорю:

     

     «Холодный ветер дует с юга,

     Все мёртвые нашли друг друга,

     Все на земле пути пересеклись,

     События случились многократно,

     И не был понят мной превратно

     Моей судьбы шальной каприз...»11

     

     В лесу холодный ветер шевелил сосны. Они долго шли по мягкому настилу из коры и сосновых игл.

     - Долго ещё? – спросил Игорь.

     Марцелев показал рукой:

     - Вот хорошее место.

     Игорь осмотрелся. Это была поляна с песчаной почвой и ветками. Далее шла ложбина. Вероятно здесь Игорь мог погибнуть. Но осторожность спасла его. Какой-то шелест и внезапная тревога в сердце заставили его оглянуться и выстрелить, потому, Марцелев занёс над его головой лопату.

     Инженер лежал на земле, корчась от боли и бормотал. Наклонившийся к нему Игорь успел разобрать:

     - Вот и всё... Проклятье свершилось...

     - О чём ты? Какое проклятье?

     - Там, в Испании... В Каталонии. Мы отняли у герцогини... её ценности. Она ... была фалангистской. Она нас прокляла... до седьмого колена... Говорила, что эти сокровища не принесут счастья... Я пристрелил её, а ... Земцов...убил... её слуг и родственника... Но ты бери эти... камни... отдай матери Земцова. Я знаю... И ещё. Позаботься о Петьке.

     - О каком Петьке? – спросил Игорь.

     - Сын мой... приёмный. Он со школы придёт. Придумай, что-то для него, сделай...

     Он ещё что-то прошептал, но потом голова откинулась набок. Марцелев скончался.

     Игорь какое-то время сидел размышляя. Он ещё раньше много думал о том, как будет убивать этого человека, очень переживал. Сейчас же, когда всё сверилось, он почти ничего не почувствовал. Никаких мук и угрызений совести. Быть может потому, что Марцелев сам на него напал?

     В общем, Игорь вырыл могилу и похоронил его там, в лесу. Руки помыл в ручье и открыл шкатулку – сверкнули пять бриллиантов. лежащих в гнёздышках. Спрятав шкатулку в рюкзак, Игорь долго плутал, потому, что эту местность знал плохо, но сумел - таки найти дорогу.

     Когда позвонил в квартиру Марцелева ему открыл мальчик лет восьми.

     - Давай будем собираться, - решительно сказал Игорь. – Завтра или послезавтра ты поедешь со мной. Я товарищ твоего отца.

     - Дядя Сёма?

     - Нет, дядя Игорь. Твой отец уехал в далёкую экспедицию. По заданию. Вернётся не скоро. Попросил меня помочь тебе. Ты пока поживёшь у меня. Завтра поедем в твою школу заберём документы.

     Следующим днём Игорь посетил антиквара. Для маскировки нацепил круглые солнцезащитные очки, взятые на квартире Марцелева.

     Антиквар долго осматривал бриллианты, а затем вынес маленький фибровый чемоданчик.

     И сказал:

     - Здесь – как и договаривались. Хотите, можете пересчитывать. И передайте мой привет и благодарность Якову Борисовичу.

     Земцову Валентину Васильевну Игорь отыскал в доме на Литейном. Решил здесь долго не задерживаться.

     Строгой на вид седовласой женщине он отдал чемоданчик с деньгами и сказал:

     - Ваш сын просил вам передать. Соседям, родным и знакомым лучше не рассказывайте. А мне, извините, пора, нужно срочно уезжать.

     Валентина Васильевна взяла его за руку:

     - Вы же его видели... Скажите, как он там?

     Игорь постарался изобразить улыбку.

     - Всё хорошо. Шлёт вам привет. Надеется на скорое увольнение и приезд.

     Женщина кивнула и улыбнулась. Слезинка блеснула и покатилась по щеке...

     Игорь поспешил распрощаться и уйти.

     Он вернулся в квартиру Марцелева. Мальчик смотрел на него удивлённым взглядом.

     - Что мы теперь будем делать?

     - Вот что... Собирайся. Задерживаться здесь ни к чему. А ехать нам далеко...

     

     Гость замолчал, как будто задумался.

     Я поспешил сказать:

     - Вы так рассказываете - во всех подробностях... Как будто всё сами видели. И эту квартиру, и этого Игоря.

     - Дело в том, что этим мальчиком был я сам...

     Пётр Егорович ещё долго рассказывал о возвращении Игоря в Дахов, где жила Наташа, о встрече с ней. Наташа официально развелась со Свиридовым, а вышла замуж за Игоря Королевича. То, что это было одно и то же лицо – хранили в тайне. Что поделать - времена такие были! В Дахове его не знали, поэтому и принимали за Королевича – новое лицо!

     - Но вскоре наступили другие времена. «Оттепель»! – заметил я. - Началась волна реабилитаций...

     - Да. Но мы уже не хотели ничего менять. Жили-то в общем неплохо. Должности, дача. А вот талант писательский у Свиридова – Королевича пропал. Но нашу семью будто что-то оберегало. Не раз мне и моим близким угрожала опасность, но как-то всё обходилось.

     - А как вам объясняли исчезновение вашего настоящего отца?

     - Погиб при исполнении своих служебных обязанностей. Даже бумагу где-то достали о его смерти. Но я привык уже к новому отцу, а своего прежнего помню смутно. Я уже был не Марцелев, а Королевич, а вот отчество оставили старое...Как мой второй отец жил с грузом этого убийства – не знаю. Видимо, всё же мучился, раз решил исповедаться перед смертью...

     - А потом? Что в вашей жизни было потом?

     Он вдохнул.

     - Я женился...А потом родилась дочь. Леночка наша. Мы души в ней не чаяли, баловали её. Старались развивать – отправили в музыкальную школу. Это было дедово решение. И вот здесь началось что-то дьявольское! Она научилась играть сразу, как будто потусторонние силы ей помогали. Играла быстро и чисто. А ведь не сидела со скрипкой подолгу... Вот так сразу и научилась играть. В музыкальной школе, а потом в училище очаровывала комиссию. В её игре было что-то сатанинское. Красота музыки и игры вроде казалась мёртвой, но завораживала так, что люди прикипали к креслам! Только один человек, который сомневался в ней и критиковал её способности! Он готовил свою речь и негативную оценку, о чём предупредил меня, мою жену и деда. Но... на экзамене он умер от разрыва сердца!

     - Может совпадение? Ну какой ещё дьявол? Его не существует!

     Мой собеседник ухмыльнулся. Сидел, барабаня пальцами по столу, покачивая ногой.

     - Нет, он есть, - уверенно заявил Пётр Егорович. - Самый большой выдумщик это Сатана! - Убедить весь мир в том, что его нет! Этому нужно поучиться!

     - Вы что всерьёз считаете что в жизнь ваших близких вмешался дьявол? – спросил я.

     - Уверен! Над моим физическим отцом Егором Марцелевым и его товарищем Яковом Земцовым висело проклятие этой испанской графини. Поневоле в это дело был втянут мой второй отец Игорь Королевич – Свиридов, совершивший злодейский поступок – убийство. Всё это повлияло на их судьбу, отяжелило их карму, как говорят буддисты.

     - Верно, такое учение есть, - кивнул я задумчиво. – Игорь вам исповедался?

     - Он рассказал мне всё перед смертью...

     Мы замолчали. Слышно было, как работает лифт, а где-то далеко сигналят автомобили.

     - Да. Положительная или отрицательная деятельность человека в прошлом влияет на будущее. Это я знаю, - промолвил я наконец.

     - Взять хотя бы генетический багаж!

     - У каждого человека, несмотря на его, как вы говорите, «генетический багаж», пусть даже он будет потомком самых отъявленных грешников в мире, есть возможность обратиться к Творцу и достичь спасения. Бог смотрит не на наше генеалогическое древо, а на наше сердце, насколько оно расположено к Нему. И только то, что Господь найдет внутри нас, определит нашу участь: подпадём мы под благословение или, увы, под проклятие.

     - Но, как вы видите – эта ваша теория не всегда справедлива, - возразил Пётр Егорович. - Вот история с Леной...

     - Но, Елена... Она очень нравится мне, - горячо перебил его я. - Я люблю её и не хочу терять.

     - Послушайте. Елена дважды была замужем! Оба мужа погибли при странных обстоятельствах. Я просто хочу уберечь вас!

     Мы ещё какое-то время говорили, а потом он покинул мой дом, а я, потрясённый, вышел на балкон, оглядывая окутанный вечером мир.

     

     ***

     Беседа с Петром Егоровичем не помогла мне забыть Елену. Она даже больше разбередила душу. Я мечтал о встрече. Я сходил на выставку Алёны Кулик, но та в последнее время не общалась с сестрой и не видела её.

     Дома я марал листы – писал, зачёркивал. Пол был завален скомканной бумагой, будто снежками...

     Наконец-то Елена ответила на звонок, а потом мы хорошо пообщались по скайпу. Женщина дразнила меня, появившись в открытом, сильно декольтированном платье. Она играла для меня Бизе, я слушал и мечтал обладать ею. Мы говорили о чувствах, о любви... Но душевный подъём продолжался ненадолго – я ощутил пустоту, будто вышел из игорного дома, проиграв состояние.

     «Она утратила ко мне страсть, избавилась от золотой цепи, которая нас сковала», - говорил я себе, сидя под мигающими июльскими звёздами. Мы встречались всё реже – она просто снисходила ко мне, разрешая свидания. А мне казалось, что лучше её уже не будет!

     Спустя какое-то время мы перешли к общению только по телефону. Писали друг другу в Viber. Она отрезала от себя части, поэтапно избавляясь от меня.

     В августе я ходил бледный и пил горькую со Стёпой Мешковцом. Я игнорировал предложения издательств и ничего не писал. На концертах спал за барабанами, играл так плохо, что палочки выпадали из рук, а музыканты говорили: «Слушай, ты сегодня совсем не в форме».

     «Совсем не в духе», - поправлял я.

     В конце концов я не выдержал. Мои нервы дошли до предела. Алкоголь и успокоительное не помогали. И я принял решение уйти. Уйти совсем. Из жизни.

     Я составил завещание на имя сына. Письмо должны были отправить в Италию, если на протяжении трёх дней я не явлюсь за ним.

     В эту августовскую ночь тёплый сильный ветер трепал звёзды и шумел в остро пахнущих листьях. За моей спиной высилась старая крепость. В чёрных пустых окнах летали совы. Впереди, на тёмно-синей глади реки, дрожал мертвенно-бледный свет фонарей набережной.

     Я стоял на мосту и смотрел на реку. В воду полетела бутылка из-под коньяка.

     Слёзы заливали лицо, и мир дрожал.

     Я перебрался через перила и сделал шаг в пустоту.

     Сильный удар, чёрный морок липко обволакивает меня. Инстинкт срабатывает – я выныриваю, но течение подхватывает и, я погружаюсь в воду...

     

     ...Белые пески. Я иду к далёкому городу на горизонте. Его рыжие стены всё ближе...

     

     Город пропал и, я услышал чей-то голос.

     - Ну что, очнулись, ночной камикадзе! Откачали... Галушка, держи курс на берег... А вы...Нашли откуда прыгать! С моста! Вам повезло!

     Надо мною, на фоне ночного неба, наклонилась фигура. Свет охватил худое лицо человека с пышными усами. На голове какой-то старинный цилиндр. Такое впечатление, что этот человек выскочил из театра и забыл переодеться.

     Журчала вода, спина ощущала что-то твёрдое. Всё кругом пропахло водой. Я чуть приподнялся. Задыхался, кашлял, говорить не мог. Но понял, что мы в лодке, и мы куда-то плывём.

     Потом всё затуманилось... Я пришёл в себя в красивой комнате. Оказалось это был номер отеля. Я сделал попытку встать с диванчика на котором лежал.

     - Нет – нет, лежите ещё! – послышался голос. - Я вижу вы пришли в себя...

     Передо мною возник уже знакомый человек. По виду он был далеко не молод. Лицо его было худым и измождённым, жиденькие волосы расчёсаны на прямой пробор и смазаны бриолином, а усы торчали гордо в разные стороны. Синие глаза его были весёлыми и какими-то молодыми. Он внимательно осматривал меня, присев на стульчик.

     - Галушка, принеси лекарство о котором я говорил. Перекусить. А потом крепкого чаю.

     - О, нашему пану уже полегчало. Зараз всё будет готово! – послышался чей-то окающий говор.

     - Кто вы? – хрипло спросил я.

     - Ваш спаситель.

     Я с трудом поднялся и сел, откинувшись на спинку диванчика. Всё тело ломило.

     - Вы хотели испытать прелести ночного купания? – иронично спросил усач. – У вас это получилось. Каковы впечатления?

     Я замялся. Меня мутило и было чудовищно стыдно.

     В то же время мой мучитель продолжал говорить:

     - Понятно! От восторга вам нечего сказать. Мне же сдаётся, что вы хотели покинуть этот суетный мир. Не так ли? Позвольте узнать причины. Почему?

     Я бормотал нечто несвязное.

     - А! Постойте - ка! Я понял! Женщина! Как говорят французы: «Cherchez la femme! Ищите женщину!»

     Он тут же схватил смартфон и позвонил:

     - Галушка! Сколько можно ждать?

     Спустя минуту в дверь вкатился толстяк Галушка. Он толкал тележку со снедью.

     - Прошу панове! До столу. В першу чергу нашему спасённому пану нужно принять лекарство.

     - Выпейте, - серьёзно велел мой новый знакомый. – Это вам поможет, поверьте.

     Чтобы не обижать моих спасителей, я принял что-то горькое и тут же запил водой.

     Отдав ещё какие-то не совсем понятные распоряжения помощнику, усатый человек отпустил его.

     - Могу я узнать, - наконец-то выдавил я из себя, - кто вы?

     - Как? Вы меня не знаете?! – воскликнул удивлённый усач.

     Он указал постер на стене. Только теперь затуманенным взором я разглядел его.

     

     БЕРНАР ПЕРРИ.

     ГАДАНИЕ. ПРЕДСКАЗАНИЕ.

     Магическая защита. Зеркальная защита. Кровная защита. Защита от чёрной магии.

     

     В моей голове блеснуло воспоминание.

     - А, точно... Припоминаю. Афиши по городу... Как я мог забыть!

     

     ***

     Мы завтракали, перекидываясь фразами, и мой знакомый своим остроумием и едкими замечаниями смог не только меня отвлечь, но и развлечь.

     После завтрака Бернар Перри стал немного серьёзнее и попросил подробнее изложить всё, что произошло со мной.

     Я говорил сбивчиво и неохотно. Мой новый знакомец внимательно слушал, ловя каждое слово.

     - А ведь вы человек умудрённый жизненным опытом и сединами, - сказал Бернар Перри. - А такое впечатление, что передо мною юнец, молодой Вертер... Как вы могли... Впрочем, давайте посмотрим, что нам скажут карты...

     Он начал свои гадания, которые мне не так запомнились, потому, что я ничего не смыслю в этом.

     Бернар Перри откинулся на спинку кресла, поправил усы и спросил:

     - Известно ли вам, где в данное время проходит выставка этой ... художницы Алисы Кулик?

     - Я не в курсе... Но это можно узнать. У неё свой сайт, вероятно там есть расписание...

     Бернар уже держал в руке телефон.

     - Галушка! Мой ноут сюда, живо...

     Небольшого размера Asus погрузил нас в бездонные сети Интернета.

     - Вот, - сказал я. – Смотрите. Выставка в Краснотале. Дворец культуры водников.

     - Ну, что же, попробуем. Опыт любопытный, - щёлкнул пальцами Бернар.

     - А что необходимо?

     - Поехать туда... В Краснотал...На эту выставку.

     - Но... зачем? У меня сейчас силы не те... – разочарованно вздохнул я. - Можно подождать...

     - Не стоит ждать! – перебил меня Бернар. – Вы хотите себе помочь? Действуйте! Необходимо посмотреть портрет... Ваш рассказ меня заинтересовал. Всё дело в этом портрете... Портрет Елены. Нет, смотреть в Интернете нет смысла - не сработает никоим образом. Это не то. Вы должны увидеть живой этот портрет. И ... вглядеться в него.

     - Всё?

     - Пока всё. Может быть этого будет достаточно... Пока точно не скажу. Здесь на сайте есть телефоны. Но вы не звоните. Езжайте прямо на выставку. Встретите художницу Кулик, скажете, мол, в городе по делу, проходил мимо, увидел выставку, зашёл... Если что-то пойдёт не так – звоните.

     - Какая-то чепуха..., - сказал я, вставая.

     - Нет, нет, - мягко произнёс Бернар. – Вовсе нет, поверьте. И ещё...

     Он подошёл к стулу, где находилась сумка Case. Достал что-то из футлярчика.

     - Вот вам очки.

     Я осмотрел чёрные очки с розовыми стёклами.

     - Когда будете смотреть портрет Елены – наденьте эти очки. Нужно! – убедительно сказал Бернар.

     - Хорошо, - промолвил я и механически положил очки в футляр. – Спасибо вам огромное. Сейчас заскочу домой, передохну, соберу вещи.

     - Нет! – решительно и твёрдо сказал Бернар. - Ехать нужно немедленно. Галушка подбросит вас до вокзала.

     

     ***

     За последнее время Краснотал значительно благоустроился. Я это почувствовал сразу по прибытии. Ровные царственные парки, ковры цветников лечили душу лучше любого психолога. Большие здания и стройный ряд деревьев защищали город от степных ветров.

     Как будто плита, душившая меня, приподнялась, и потоки воздуха успокоили и облагородили сердце. Но образ Елены плыл со мной, наваждение не проходило.

     «Вот угораздило меня влюбиться», - скептически подумал я. – «Но... Если я могу так думать, с улыбкой, значит не всё ещё потеряно».

     Но я боялся, что меня вновь потянет к предмету моей любви.

     В советы Бернара, в его эксперимент я и верил, и не верил. Надевал очки, мир приобретал розовые тона. Только и всего.

     Ко Дворцу водников пришлось добираться на такси за пятьдесят гривен. Хотя и ехали мы не так долго.

     На первом этаже шумела небольшая группа студентов. Рядом шла продажа копий картин художницы и значков. Я приобрёл билет и дождался, когда куратор выставки, блондинка в бордовом костюме, закончит разговор с моложавым офицером. Я осведомился о художнице Алисе Кулик.

     - Её нет, - ответила блондинка в бордовом. - Сегодня она проводит онлайн - вебинар со студентами художественного профиля. Но я к вашим услугам. Вам что-то подсказать?

     - Я хотел бы познакомиться с живописью последних лет.

     - У нас картины больше распределены по тематике. Вас что больше интересует?

     - Портреты.

     - Они немного дальше, в конце выставки. Давайте я вас проведу.

     По пути я успевал проглядывать полотна Алисы Кулик, по большей части уже знакомые. Отметил только новую хорошую работу - «Домик у пруда».

     Блондинка остановилась, и глаза с портретов уставились на меня с разных сторон. Здесь я вновь почувствовал своё одиночество, будто остался один во всей Вселенной. Я один, а вокруг - клубящаяся пустота. Моё сердце стукнуло – Елена Королевич смотрела на меня во всём великолепии.

     Я всматривался в её лицо, сливался с нею глазами. Я услышал звуки её скрипки. Она играла неистово красивую мелодию. Она звала меня!

     Я собрался с силами, достал из кармана очки с розовыми стёклами. Надел их и вгляделся в портрет.

     Меня качнуло... Лицо менялось, оно стало живым, губы сложились в улыбку. Улыбку, похожую на оскал. Кожа потрескалась и слезала струпьями, опадая...

     Я глядел, завороженный, ощущая в себе прилив силы.

     Когда невыносимо стало смотреть, я резким движением снял очки. Реальность втёрлась ко мне шорохом шагов, щёлканьем фотоаппаратов и перешёптыванием.

     Я огляделся. В несколько шагов покинул место осмотра. Мой взгляд и душа успокоились на других картинах. Их цвет и благость вернули мне тепло.

     Я написал в книге отзывов несколько строк, подписался выдуманным именем, поблагодарил экскурсовода и вышел.

     

     ***

     Мне стало значительно проще и легче жить. Внезапный звонок от Агнии даже окрылил меня надеждой. Ко мне вернулось искусство сочинять, и я застучал клавишами ноутбука. Выходило что-то интересное. И жизнь раскрывалась с новой страницы, и я стал замечать красоту жизни, а недавние поступки стали казаться нелепыми.

     Елена Королевич написала мне в Messenger, когда я уже стал забывать её.

     «Почему ты перестал бывать у меня, на моих концертах? Саша, милый, я скучаю по тебе». Я объяснял всё загруженностью по работе. Писал без всяких внутренних усилий, совершенно спокойно. В моих строках не было страсти. И Елена почувствовала это. Она не знала моего адреса, но знала нашу репетиционную базу.

     Елена появилась там – прекрасная и гордая. Я видел её красоту, но я не ощущал её сердцем, душой...

     Мы вполне дружелюбно общались с ней, но между нами росла стена. Я всячески отказывался от свидания, но если бы даже оно было, я бы не смог одарить её любовью.

     Наконец её прекрасное лицо озарилось гневом:

     - Ты стал холодным, как горный ледник. Не хочу тебя видеть!

     Какое-то время мы не общались.

     В последующие дни по возвращении я не только посетил представление маэстро Бернара, но и сумел отблагодарить его, уступив некоторые редкие книги из моей коллекции. Бернар Перри собирал книги десятых – двадцатых годов прошлого века. Он с радостью принял «Трёх толстяков» Олеши 1928 года выпуска и «Аэлиту» Толстого 1923 года. Спросил, не имею ли я сборника Блока «О чём поёт ветер» 1913 года, но я пояснил, что был у меня экземпляр, да уже давно продан. И я рассказал о давнем визите человека с собакой.

     - Чем больше я думаю об этом случае в моей жизни, тем больше мне кажется, что это был какой-то посланник потусторонних сил...Смотрите, как он изменил мою жизнь. И он меняет ещё жизни других людей... Вот я избавился от этой любви, этого наваждения, за что вас сердечно благодарю.

     Бернар ответил:

     - Судьбе нужно было, чтобы ты прошёл и это испытание, и следующее. И вернулся к самому себе.

     Эти загадочные слова надолго остались в моей памяти. Я размышлял о том, какие ещё испытания готовит мне судьба?

     

     Роман состоит из отдельных сюжетных блоков – новелл, написанных в разное время (наиболее ранние относятся к 1989 году). Эти маленькие произведения должны были войти в сборник «Рассказы о любви», который так и не был издан.

     Большое влияние на написание романа оказала поэзия Серебряного века, в первую очередь А. Блока, а также Н. Гумилёва, А. Ахматовой, В. Брюсова, О. Мандельштама.

     Название романа, а также частей – новелл взяты из поэзии А. Блока.

     1А. Блок «Было то в тёмных Карпатах». Стихотворение из сборника «О чём поёт ветер» (1913)

     2 Р. Л. Стивенсон «Аве», перевод М. Немцова.

     3 В. Брюсов «Предчувствие» (1894).

     4 А. Блок «Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь» (1914).

     5 И.- В. Гёте «Завет» (1829), перевод Н. Вильмонта.

     6 Строки из ранней редакции романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита».

     7 Стихотворение учёного – врача В. П. Филатова.

     8 А. Блок «Крылья» (1907).

     9 Б. Рыжий «Пока я спал, повсюду выпал снег» (1997).

     10 О. Мандельштам «Невыразимая печаль» (1916).

     11 Е. Тоом «Холодный ветер дует с юга».

     12. М. Булгаков «Мастер и Маргарита» (1940).