Аннотация: Роман о поколении 70-80-х годов прошлого века.
Птица у твоего окна
(повесть-феерия об одном поколении)
"Мы ни к чему не относимся так безалаберно, как к собственным бессмертным душам"
Рэй Дуглас Брэдбери
Часть 1. "И был вечер"
Глава 1. Таня. "Полет в мире звезд"
Когда мягкие осенние сумерки бережно и нежно окутывают город, он начинает блистать совсем другой, удивительной волшебной жизнью. Сотни разноцветных оконных глаз освещают улицы мерцающим светом, блестят янтарными отблесками в темных таинственных лужах. Легкий морозец пощипывает за щеки, коварным ловким зверьком заползает в рукава пальто.
И как же хорошо ощущать этот легкий приятный холод и смотреть на засыпающий парк, откуда спешат уйти неугомонные мамы с шаловливыми ребятишками, торопятся в теплые дома пенсионеры, еще пару минут назад стучавшие своими шахматами и домино.
Таня любит такие празднично-осенние дни, поэтому, к вечеру привычно приходит в старый парк. Ей нравится шорох ранней осенней листвы, для нее это музыка - тихая и грустная, печальный вальс, который осень поет доверчивой и чуткой душе. Она любит звук метлы дворника, любит неповторимый йодистый и пряный запах листьев, как еще свежих, только что оторвавшихся от ветки, так и уже потемневших, подгнивших, готовых смешаться с землей, чтобы уйти в небытие, закончив свою короткую жизнь, а весной вновь возродиться в виде клейких пахучих нежных треугольничков, на тоненьких зябнущих ветках.
Усиливается ветер, носящий косматые тучи по глубокому осеннему небу. Ветер сотрясает молодые звезды, пронизывает холодом фигурку девушки, но Таня не уходит - она любит поддаваться стихии ветра.
Она идет по бетонной дорожке среди пустых скамеек, с которых ветер внезапными порывами поднимает паруса листьев, несущихся неведомо куда в темно-синем вечернем воздухе. Она сама взлетает вместе с ветром, взмывает над дорожкой, поднимаясь над ветвями деревьев все выше и выше.....
Вот уже весь парк можно окинуть взглядом с высоты стройных тополей, а ветер гонит ее дальше и дальше. Вот уже ртутной лентой мелькнула река, с металлическим мостом, соединяющим своими лапами оба берега, вот уже виден весь город, усеянный огнями, как фонариками. И кажется Тане, что она в сказочной волшебной стране, где в маленьких коробочках-домиках живут беспокойные толстячки - гномики, весь день они трудятся, а вечером все собираются, идут друг к другу, освещая себе путь фонариками - желтыми, красными, зелеными, голубыми. И, кажется, сейчас соберутся, и взявшись за руки, споют осеннюю священную песню. И им совсем не страшно будет этой ночью, маленьким, смешным бородатым существам, ибо они дружны, они вместе....
Таня покидает город, взлетает все выше и выше, и вот ее полет врывается в мир белых ледяных звезд. Она бережно дотрагивается до них руками, и кажется, от прикосновений они нагреваются, каждая вспыхивает свои неповторимым цветом, и все они образуют хрупкий стеклянный хоровод, неистово кружащийся в такт осенней бури. Таня быстро мчится среди вспыхивающих, играющих созвездий, и вдруг стремительно падает вниз.... и вот она вновь идет по дорожке, онемевшие ее ноги, только что ощущавшие полет, плохо слушаются ее.
Конечно, ей помешали - парочка влюбленных, притаились на лавочке, целуются. Таня быстро проходит это место, стараясь не смотреть, но вернуть прежнее впечатление полета уже нельзя. Его легко разрушить, но уже не вернуть. Она присаживается на свободную лавочку и тяжело вздыхает. Пытаясь согреться, дышит на начинающие коченеть руки и вглядывается в темноту. Звезды уже далеко, уже не теплые, а вновь холодные, чужие, равнодушные, блистают из-за бегущих по небу быстрых косматых туч. Рядом в листве слышится шорох - там оказалась кошка, изгибает спину, ласкается под ноги Тане. Она берет ее на руки и гладит пушистый мех. Животное тихо мурлычет и от этих звуков приятно и хорошо. Таня начинает согреваться и погружается в грезы. Вот приходит он - большой, красивый и сильный, садится рядом с ней, говорит нежно и ласково, блестя глазами, и легонько обнимает ее за плечи.... Он восторженно слушает ее. Он ею озарен, он преклоняется перед ней. Такой он еще не встречал, она для него единственная и неповторимая. Но Таня торопится уходить, оставляя его немного страдать и ждать ее возвращения. И Тане приятно, как он, с нетерпением, ждет новой встречи, как он ценит эти их краткие свидания. И сама она рада, после кратковременной разлуки, взглянуть в эти острые и одновременно нежные глаза, прижаться к его худенькому, но крепкому и надежному плечу, верной защите от всех невзгод....
Слышен чей-то смех, громкие голоса, звон гитары, и Таня спешит уйти из парка.
Она не понимает этих людей. Их быстрые, острые, унижающие достоинство шутки наносят обиды, ранят ножом в сердце. Они бесцеремонно вторгаются в ее хрупкий мир, разрушает его, а так не хочется его терять.
Таня выходит на освещенные улицы. Свет ярко-желтых фонарей золотыми волнами блестит в лужах, в них плавают листочки-кораблики. Начинает накрапывать дождь, и Таня спешит в трамвай, который с лязгом и грохотом летит в вечерней темноте.
Дождик плачется в стекла, и мир сквозь них кажется дрожащим, плывущим серебром, изумрудным. Тане нравится разбрызгивание золотых, красных и зеленых огней, и она переполняется чувством неповторимого и прекрасного.
На одной из остановок в трамвай входит человек с большой лохматой собакой.
Пес тряхнул шерстью, и брызги разлетелись на охнувших пассажиров. С бороды и шляпы незнакомца стекали струйки воды. Собачища уселась у ног своего хозяина и глядела гордо, а незнакомец сидел, подобрав плащ, пристально глядя в темные собачьи глаза, словно что-то читал в них. Поля его шляпы совсем опустились, но он не обращал на это внимания, только время от времени решительным взмахом руки вытирал потеки воды. Трамвай лязгал, трясся и гудел, но пес, видимо привыкший к такой езде, сидел смирно. Какой-то мальчишка запустил в него шариком, который тут же отлетел от могучей лапы пса. Пес важно поднялся, обнюхал шарик и так же неторопливо опустил, расслабил свое сильное лохматое тело. Мужчина в шляпе только успел сказать: "Сидеть, Царь, сидеть". Лицо его почему-то казалось смутно знакомым, как будто бы Таня видела его давно, в раннем детстве, или же он был на кого-то поразительно похож. Во всех движениях его длинного тела чувствовались тяжелая уверенность и сила.
Человек и собака сошли на одной из остановок. Тане нужно было выходить на следующей, но она, будто повинуясь какому-то внутреннему голосу, сошла сейчас и пошла следом.
Дождь ослабевал, вспыхивая серебряными нитями в витринах, в лучах фонарей, преломляясь в зеркальных лужах.
Человек впереди шел медленно, и устало, тяжело ступая. Ветер подхватывал полы его плаща. Собака шла ровно и мягко, бережно переступая через лужи. Вскоре они исчезли в длинном переулке. Потеряв их из виду, Таня повернула к своему дому.
Щелкнул замок. Ее окружил полумрак и уют прихожей. Неповторимый запах дома, кухни, кресел - необыкновенного, ни на что не похожего ароматного тепла смешивается с сырым запахом дождя и осенних листьев, который она принесла с собой. Таня ныряет в комнатный полумрак. Вспыхивает режущий глаза ярко-белый свет. Родители сегодня будут поздно и, поэтому, Таня позволила себе погулять лишнее время в осеннем парке. Она ложится на диван, и какое-то время отдыхает, неподвижно замерев, а потом встает, подходит к книжному шкафу. Здесь ровными рядами стоят ее друзья - книги.
Здесь сосредоточена человеческая мудрость, разлита разнообразнейшая гамма человеческих чувств, поступков, здесь живут прекрасные и смелые герои, трогательные и нежные героини. Здесь столкнулись в неумолимом противоречии любовь и ненависть, доброта и злодейство. С их помощью можно совершать головокружительные путешествия, переживать незабываемые приключения, попадать в иные миры.
Таня ласково прикасается к книгам, гладит их по шершавым корешкам, нежно и заботливо вытирает с них дневную пыль.
С такой же заботливостью она ухаживает за цветами на подоконниках, дает корм рыбкам в маленьком уютном аквариуме. Это ежедневный ритуал приносит ей успокоение после суетного сложного дня. Она чувствует себя под надежной защитой, она у верных друзей, которые ждут ее и любят.
У Тани мало подруг. Самая лучшая - Роза - тихая и скромная девушка, прячущая свои застенчивые глаза под стеклами очков. Иногда они собираются вместе и сплетничают тихонько. Читают друг другу стихи, вместе готовят уроки. Они никогда не ссорятся, между ними давно уже установились дружеские отношения на взаимном согласии.
Но всегда ли ей доверяет Таня самое сокровенное?
Таня садится за уроки, когда слышится щелчок и скрип дверей - пришел отец.
Он всегда приходит первым и, показавшись в дверях, посылает ей воздушный поцелуй. Таня ему отвечает тем же, широко улыбаясь.
- В школе все в порядке? - звучит ежедневный традиционный вопрос.
- Ну, конечно, как же может быть иначе, - весело отвечает Таня.
У нее действительно всегда все в порядке. Таня учится старательно, без двоек, и родители привыкли к Таниным ответам и уже давно не контролируют учебу - в этом нет необходимости. Но это конечно еще не означает, что Таня не ленится. Далеко не всегда ей хочется учить уроки, но вот уже десять лет она заставляет себя это делать. Без добросовестности и тщательности в учебе Таня просто не может, ей становится стыдно, если на уроке она чего-то не знает. Ее усидчивость выработалась в многолетнюю привычку....
На кухне слышен звон посуды, шипение сковородки - это подогревает ужин отец.
Журчит, смешно булькает кран. Таня слышит этот звук и вспоминает далекое лесное озеро, зеркально ровную гладь, пузырящуюся, булькающую воду у берега, такую синюю вдали и такую черную, бездонную, таинственную вблизи. Они с папой удят рыбу.
Тане нравилось ездить на рыбалку. Ее окружал темно-синий, с багряными отблесками от расплывающегося вечернего солнца лес, берега, поросшие стеной тростника, вода, кишащая серебристой гибкой и жирной рыбой.
Запахи камыша, тины, прибрежной травы, словленной, трепыхающейся на выжженной траве рыбы, кряканье испуганных уток, ломкая тишина озер - все это вошло в Танину суть и осталось в ней навсегда.
Таня особенно запомнила преображение леса вечером. Он вдруг вырастал, становился громадным, темным и шумным великаном, наполнялся таинственными звуками - шорохом, шёпотами и криками. Крадущиеся сумерки проглатывали лес, и маленькая Таня радовалась, что уже уезжает, покидает этот страшный лес. Она крепче вцеплялась в холодный руль велосипеда, и вот они уже мчатся по черной ленте шоссе, навстречу автомобильным огням, и она слышит тяжелое дыхание отца, крутящего скрипучие педали.
.... Тане становится скучно от мелькания логарифмов, геометрических проекций и формул. Высидев еще с полчаса, Таня с удовольствием плюхается в кресло с толстой книгой Драйзера, взятого на несколько вечеров у Розы, и погружается в любовные перипетии сестры Керри. Для нее чтение - прокручивание цветного увлекательного фильма.
Приходит мама и между родителями завязывается обычный тихий разговор.
Временами Таня, отложив распахнутую книгу, прислушивается к разговору, чувствуя внутри некую досаду, за то, что поневоле подслушивает, но любопытство и желание заглянуть в загадочный мир взрослых сильнее ее. Даже обычные бытовые вопросы о ценах, деньгах и работе не остаются вне ее внимания. А когда наскучило - она вновь в плену цветных фантазий книги.
- Танюша, ты как? - спрашивает мама, входя в комнату.
- У меня все хорошо, - отвечает Таня, приветливо взмахнув рукой.
Мама устало садится рядом и гладит ласковой шершавой рукой Танины темные пряди волос. Вздохнув, глядя с надеждой в глаза, говорит:
- Давно мы с тобой не говорили по душам, доченька моя.
- Да что ты, мама, мы ведь каждый день видимся.
- Видимся, да не говорим друг с другом как следует. Ты как будто немножко чужая мне.
Таня морщится, ожидая привычные мамины причитания с наставительно-воспитательными оборотами:
- Мама, ну не надо об этом сейчас....
- Ну вот, - вздыхает мать, откидываясь на скрипучую стенку дивана, - ты опять уходишь от разговора. А ведь когда ты была маленькая, между были налажены прочные мосты.... А теперь ты взрослая и молчишь, замыкаешься в себе. А, я, как опытная женщина, тем более твоя мать, могла бы многим поделиться с тобой, помочь тебе советом.
Таня наклоняется к маме, целует ее в лоб.
- Ну, мамочка, ну право же, у меня действительно все хорошо. Мы ведь всегда понимали друг друга. Ты преувеличиваешь!
Мама смотрит в сторону:
- Ты стала другой. Все время что-то хранишь в тайне, не договариваешь....
- Ну, мама ....
Таня никак не может объяснить маме, что она совсем другая, не та маленькая Танюшка с пунцовыми щеками и бантиком, таскавшая из буфета конфеты. Она уже взрослая, у нее есть свои тайны, есть что скрывать, она не может всем делиться с мамой, как это было раньше. Ей теперь интереснее не говорить с мамой, а слушать их взрослые разговоры издалека.
Она прижалась к маминому плечу, а та тихо, ласково, чуть грустно улыбаясь, гладила ее волосы и тихонько говорила:
- Доченька моя. Скрытная такая. Ты уже взрослая, уже девушка.... Я хотела тебе сказать, вернее спросить...
Таня вдруг подхватывается:
- Ах, не надо, мама! Отец идет... Я вспомнила, мне ведь искупаться нужно!
Она скрывается в другой комнате, чуть не столкнувшись в дверях с подошедшим отцом. Он, выронив газету, удивленно смотрит ей вслед.
Потом заговорщически улыбаясь, полушепотом говорит жене:
- Что, скрытничает? Уж не влюблена ли?
- Ты знаешь, кажется, что совсем еще недавно она в люлечке лежала, крошечная такая, розовая. Ох, не успели заметить, как выросла дочь!
Они откинулись на спинку дивана и громко, в унисон, вздохнули.
***
Таня наблюдала, как с шумом и паром наполняется ванная, а затем аккуратно ступила в воду. Горячая масса обволокла тело, и Таня постепенно погрузилась в сладкую полудрему. Почему то вспомнился жаркий летний день в лагере, когда они пыльные, уставшие после работы на поле, изо всех ног неслись к синему полотнищу воды. Тогда блаженная бело-зеленая прохлада охватывала тело, остужая его, давая отдых и одновременно взбадривая....
С замиранием сердца усмотрела она на Сергея. Его худощавое, но крепкое смуглое тело стремительно разрезало водную гладь и мгновенно погрузилось в ее глубины, вынырнув затем где-то на середине реки, к восторгу девчонок. Она помнила, как он сильными взмахами рук плыл к противоположному берегу, как смеялся над своим дружком Князевым, который топтался на берегу, не решаясь войти в воду. Тогда Таня ощутила его взгляд - цепкий, пронизывающий, зовущий, такой же, как и был тогда, в тот святой для Тани, необыкновенный майский вечер, кода она была влюблена, когда цвела удушливо весна, и пахло яблоневым цветом, сиренью и кленами, когда пьянила, кружила голову любовь.
В тот вечер она гуляла в парке и встретила его. Он был одинок и скучал. Он был находчив, рассказывал разные забавные истории, от которых Таня, казалось, вот-вот покатится по земле, угощал ее мороженым и залихватски курил. Он казался Тане далеким, недосягаемым, неумолимо красивым, милым и внимательным.
Вихрем кружилась карусель, смеялась Таня, мчащаяся вслед за Сергеем, который, оглядываясь, кричал ей что-то смешное и неуместное здесь.... Развивались его волосы, и его пронзительно - синие глаза входили в его душу и грели ее. И кружились бриллианты звезд, и шептали свои сказки деревья, рассказывала свои истории старая забытая лавочка, и чувствовала Таня тепло его тела, его руку на своем плече, его волосы, глаза и губы. И любила Таня это небо, и эти деревья, и, даже, эту старую лавочку - все казалось милым и красивым. Она чувствовала в полной мере крылатое счастье, весенней птицей бьющееся в груди, и хотелось расцеловать этот мир, бесконечно благодарить за то, что он есть.
Ей уже казалось, что она совсем взрослая, молодая и красивая женщина, полюбившая прекрасного мужчину. И это чувство какого-то необыкновенного взрослого счастья слегка напомнило ей те моменты, когда она, в отсутствие дома родителей, совсем еще девочкой, одевала лучшее мамино платье, безумно-красивое, но слишком большое по размеру. Она подтягивала его в поясе, чуть приподнимала, обнажая свои еще худенькие ножки....Накрасив губы и глаза, наведя тени, надев шляпку, прохаживалась по комнате с маленькой сумочкой, грациозно останавливаясь, косясь в пол-оборота на зеркало, стараясь в нем разглядеть себя всю, делая завлекательные взгляды, Но то была лишь игра, обман, а сейчас это случилось наяву. Казалось, сказка ожила, стала реальностью.
Это была суббота, волшебная суббота, великолепный теплый душистый, сказочный вечер, когда последние лучи оранжево-желтого солнца весело и ослепительно брызгали из-за ветвей. А потом была беспокойно-счастливая полная надежд и мечтаний ночь, когда Таня, поч?ти не спала, перебирая все, что произошло в своем сознании, открывая каждый раз для себя живописные подробности. И сердце перепол?нялось радостью, - какой же тут сон? И полное томительного ожидания воскресенье, когда время тянулось как резина нескончаемо долго и десять раз происходило все надоевшее, и с нетерпением ожидался понедельник, кото?рый манил, обещал непредвиденное, что-то счастливое, радостное.
И вот наконец-то наступил этот яркий алый понедельник. Таня полчаса, проведя у зеркала с мыслью "понравлюсь ли я ему?", ринулась в школу.
Чем ближе было здание, тем медленнее шла Таня. Ей казалось, что отовсюду на нее смотрят десятки синих Сергеевых глаз. В груди смешалось ожи?дание радости и какая-то тревога....
Вихрем она взлетела на нужный этаж и буквально ворвалась в класс. Вся пунцовая, запыхавшаяся и взволнованная, быстро стала искать глазами его, своего милого, наконец-то увидела его - он стоял в толпе мальчишек, что-то рассказывал и хохотал, не обращая никакого внимания на Таню. Таня вздохнув, ватными ногами подошла к своей парте и села рядом с повторяющей урок Розой. А потом, когда начался урок, она все еще косилась в его сторону, ожидая его взгляда - но напрасно, его не было.
Все перерывы, весь учебный день они вели себя так, как будто их друг для друга не существовало, нарочно не за?мечали друг друга, а когда, наконец - то, этот мрачный, злосчастный день подошел к концу, Таня ушла, сдерживая глубоко затаившееся разочарова?ние, и на глазах у неё застыли слезы.
Они не замечали друг друга всю неделю, а когда в субботу в конце занятий Сергей уже собирался ухо?дить, Таня вдруг, сама для себя, неожиданно подошла к нему и слова пото-ком хлынули из неё:
- Привет! Что же ты забываешь старых друзей? Сегодня вечером ты свободен?
Сергей вдруг весь съежился, стушевался и ответил извинительно:
- Ну, что ты, Ласточка, как я мог забыть? Но то было тогда. А сейчас я занят... Давай в другой раз.
Бросил это и умчался со своим неизменным Князевым. Но для Тани это был уже крах. Это было совсем не то, о чем она мечтала, о чем переживала все эти дни. Этот камень неразделенной любви тяжело упал на её душу. Она долго переживала, но потом её воля укрепилась. Она стала взрослее и серьезнее. Мир виделся ей уже в не таких радужных красках, как раньше. Он стал более ломким, хрупким, и Таня бережно и осторожно стала относиться к нему. Но в глубине души осталась, осела печаль, которая с годами не проходила. И все же те часы, когда цвело, распускалось свежим бутоном роз чувство, не забылись ею никогда. Она понимала, что в тот вечер была действительно счастлива... Правда потом пришла ревность и зависть - чувства, которые Таня стремилась изгнать, но не смогла.
Следующим летом в лагере труда и отдыха она всюду старалась быть рядом с Сергеем, старалась ему понравиться. Откуда-то у неё, ранее такой застенчивой, появилась смелость: она громко говорила, смеялась, стараясь обратить на себя внимание. Он же относился к ней ровно и как-то полушутливо, снисходительно, и Таня каждый раз для себя делала вывод, что он не ценит их встреч, её внимания. С завистью она смотрела, как красивая Зоя Калинова, тонкая и гибкая, как тростинка (она занималась в балетной студии) укатывала с Сергеем куда-то на велосипеде, взятом у доброго физкультурника, как смеялась Зоя, когда он шутил, когда она всем телом прижималась к нему. И Таня ловила себя на том, что не может видеть её ровные алебастровые зубы, огромные голубые глаза.
Таня сердилась на себя, уходила разочарованная куда-то в рощу, на луга. Там, в многоцветье красок, в изобилии густых пахучих трав и цветов, они с Розой тихо читали стихи, погружаясь в мир Бунина и Блока, Есенина и Цветаевой, свободно говорили о чем-то чистом и возвышенном. И душа переполнялась благостью, ожиданием и надеждой, и острые нанесенные реальной любовью раны затягивались, зарубцовывались...
Таня замерла неподвижно под душем, а затем, выйдя из ванной, начала растирать себя полотенцем. По привычке глянула в зеркале, все больше удивляясь. Она превращалась в красивую, хорошо сло?женную девушку: тело приобретало рельефность и округлость, как будто бы искуcный скульптор постоян?но работал над ним, совершенствуя свое мастерство.
Набросив халат, Таня ушла в спальню. В вечерней тишине гулко стучали часы, шелестел газетой отец. Таня, одев просторную хрустящую пижаму, улеглась и выключила свет. Она радовалась тому впечатлению, которое произвело на неё собственное отражение. Она чувствовала себя прек?расной и сильной. Её переполняла радость и желание нравиться кому-то. Она погрузилась в воображаемый мир, выстраивая удивительные картины встреч, свиданий и разлук, переживая заново прекрасные чувства. Она станет совсем взрослой, красивой женщиной. У неё будет свой просторный дом и вот в один вечер, когда будет грохотать гро?за, и капли дождя будут стучать горохом по крыше, и водосточные трубы будут напевать свои мелодии, послышится стук в дверь. И она откроет и увидит его, мокрого, озябшего, но мужественно-несдающегося. И он, сняв шляпу, опустит свою красивую голову, как бы моля её о любви, а она будет отвечать ему строго, смотря в сторону, а потом прижмет к себе, как бы прощая. А ветер будет трепать гроздья звезд, поющих звонкую серебряную песню любви.
***
Для молодой души каждый новый день - это всегда путешествие в область нового, непознанного, это всегда ожидание какого-то чуда, счастливого события, нового поворота судьбы, существенно изменяющего жизнь. Что ждет тебя там, за поворотом? Манящее ли счастье или неудачи и огорчения, которые ввергнут тебя в бездну печали и отчаяния? Но надежда никогда не покидает душу и на её хрупких крыльях можно держаться ещё долго.
Сегодняшний день сочетает в себе все цвета ранней осени. Сегодня поездка в колхоз, и возле школы Таня видит веселые стайки ребят в потертых джинсах, стареньких курточках, резиновых сапожках и высоких ботинках, в шапочках, платочках, накинутых на головы башлыках.
Таня вновь окунается в другой мир, постепенно привыкая к нему. Она видит Розу и быстро подходит к ней. Подруга в меховой шапочке, чуть пунцовая от утренней прохлады, в руке авоська со снедью. Они с любопытством вслушиваются в девчоночьи разговоры, часто представляющие собой милые школьные сплетни. Девчонки радуются тому, что не нужно готовить поднадоевшие уроки, смеются над анекдотами, а в центре внимания, конечно же, Валентина Карамзина. Еще бы - вчера она не побоялась сесть на заднее сиденье мотоцикла, на котором с бешеной скоростью любит ездить некий Финн, парень озорной и отчаянный. Они совершили головокружительное путешествие по городу. И Таня, слушая рассказ Валентины, уже представляла себе, как ветер сечет лицо, развевает волосы, как страх покалывает пятки, как прижимается она к плечу воображаемого храброго юноши и с рокотом несется вдаль...
Мальчишки носятся по двору, гогоча прорезавшимися басовитыми молодыми голосами, а затем убегают куда-то за школу. Там в густом кустарнике идет своя тайная и такая увлекательная жизнь: мелькают среди редких листьев и тонких ветвей рубиновые огоньки, в небо убегает сизый дымок сигарет, достаются банки, в которых под видом напитка, взятого в колхоз, содержится домашнее легкое вино, кружащее головы, придающее бодрости, раскованности и уверенности...
Приходит Мадонна, или, правильнее, Мадонова Юлия Сергеевна, их классный руководитель - молодая, стройная, в спортивном костюме, в легкой курточке и в модной вязаной шапочке. Тонким и протяжным голосом зовет: "Десятый класс! Собираемся!". Идет перекличка, веселые голоса хрипловато звонко откликаются: "Я! Здесь! Присутствует!".
Подкатывает старенький, видавший виды ЛАЗ. Шофер дядя Коля, до боли в сердце переживающий за вверенный ему транспорт, суетится в салоне, следя за рассадкой неистово смеющейся, дико гогочущей компании, которая, несмотря на все старания Юлии Сергеевны, беспорядочной толкающейся кучей вваливается в салон. Таня заходит одна из последних, но вошедшая ранее более ловкая Роза успевает занять места, и подруги усаживаются рядышком.
Автобус пахнет пылью, кожей и бензином. Дядя Коля сурово предупреждает насчет сидений и надписей. Но, несмотря на его всегдашние предупреждения, в автобусе всякий раз появляются записи, типа "Коля плюс Оля", и кожаные сиденья всегда остаются порезанными, и вечером, зашивая их, дядя Коля будет жаловаться товарищу: "Ну, что поделаешь с ними? Дикая орда!"
Наконец-то, тяжело заурчав двигателем, автобус трогается под радостный возглас толпы, не только сидящей на сиденьях, но и на коленях товарищей, а также стоящих в проходе тесной дружеской стеной, так как в автобус набился еще один класс. Начинает звенеть гитара. Это Князев, сидя рядом с Сергеем в самом хвосте транспорта, развлекает компанию.
Автобус выруливает в золотой, разноликий мир улиц. Черный асфальт блестит серебряными искрами, и радостное чувство переполняет Таню. Хорошо вот так сидеть, смотреть в окно на проснувшийся город и мчаться вперед, в неизвестность, чувствовать его присутствие, ощущать устремленный на тебя взгляд, кажется, что он совсем другой, не такой, каким представляется наяву, это лишь его внешняя защитная от суетного и опасного мира оболочка. На самом же деле он чуток и добр и следит за тобой, думает и переживает о тебе.
Но это чувство перебивается другим, которое переплетаясь хитрой змеей, побеждает первое. Оглянувшись, мельком она видит глаза Сергея, устремленные к Зое Калиновой. Таня чувствует острую досаду, глухую обиду, отворачивается к стеклу, стараясь не менять спокойного выражения лица, сохраняя невозмутимость, чисто механически слушая рассказы Розы. И теперь ей больно ощущать странный контраст собственной душевной неустроенности, и прекрасного, блещущего радостью и осенним золотом мира, ощущать досаду от того, что эти два чувства не совмещаются, не превращаются в гармонию, в общую симфонию радости жизни. И веселье в автобусе, и звон гитары, и мелодия песни "Рано прощаться" теперь угнетающе действуют на Таню.
Она испытывает желание прорваться сквозь толстое стекло автобуса, бросить все и уйти, бродить целый день в одиночестве, ворошить ногами листья, слышать их шепот и страдать, думать и страдать... И тогда, только тогда придёт облегчение.
Но автобус мчится, рядом смех и веселье, и никому до нее нет дела, даже Розе, и этого всего не изменить, остается лишь покориться судьбе, терпеть, терпеть, терпеть.
Наконец-то автобус, поднимая легкие облачка мелкой пыли, врывается в озаренный желтым цветом мир поселка. Важно переваливаясь, ползет мимо низеньких, крытых железом и черепицей домов, сотрясаясь на выбоинах. Мелькают разноцветные крашеные заборы, возле которых дымятся кучи горящей листвы. Алебастрово-сизый дым ползет от оранжевых язычков пламени, завиваясь тонкой занавесью, растворяется в аквамариновом небе. И весь этот мир приковывает внимание, забирает и топит на дне души старые чувства, приковывает десятки глаз к запыленным окнам в надежде увидеть новое.
И вот автобус въезжает на огромное колхозное поле. Остановившись возле лесополосы, вытряхивает из своего брюха неугомонный веселый народ. Все сразу начинают ходить, разминая ноги, пробуя на прочность незнакомую, легкую после недавних дождей, но уже успевшую подсохнуть сухой и пылистой коркой землю. Бросают в одну кучку у деревьев сумки, рюкзаки, слушая команды Мадонны.
Таня выходит на широкий полевой простор, ощущая шум ветра, оглядывая сизо - лимонное небо, окунаясь в запах пыльной, изрытой земли и картофельных клубней. Глубже запахивает красную болоньевую курточку, набрасывает на голову башлычок и потирает руки - в поле прохладно, ветер пощипывает щеки и пальцы.
Подходит председатель - озабоченный, с нахмуренными клочковатыми седыми бровями, с загорелым лицом, в фуфайке, наброшенной поверх потертого, видавшего виды кургузого пиджачка. Морща рот и усы, он что-то рассказывает учителям, указывая на сваленные у поля, частично сломанные ящики.
Ребята разбирают ящики, рассаживаясь на их и без того хрупкие бока у картофельных куч, начинают перебирать, сортировать картошку.
Таня пристраивается к Розе, заранее стараясь сесть так, чтобы все-таки хоть краем глаза видеть Сергея. А тот затеял возню с Князевым, оба бегают, гогочут, пока их не останавливает суровый оклик Мадонны. Олег Девяткин, отличник, фотограф класса, деловито суетится, делая снимки и, Таня, на мгновение улыбнувшись, замирает, обняв Розу, чтобы быть запечатленной в истории класса.
Валя Карамзина уже затевает новый рассказ о своих похождениях с Финном. Таня слушает вполуха, косясь на Сергея. И, вдруг, горечь охватывает её душу. Она - Зойка, Зоинька, примостилась на ящичке рядом с ним. Он чуть придерживает её за плечо, как бы легонько обнимая, а она что-то щебечет ему на ухо. Таня отворачивается в сторону и вдруг получает удар картошкой в спину - это Князев, это его шуточки.
Гнев и обида одновременно захлестнули Таню. Князев, узрев ее суровое лицо, начинает повторять: "Не я, Ласточка, не я", Но, обиженная Таня уже уходит в себя, смех и разговоры перестают ее интересовать.
Она видит, как в сизом, начинающем чернеть небе летят птицы, как с севера идет огромная надутая зловещая туча, постепенно заполняя горизонт. Подул пронзительный холодный ветер.
Из раздумий Таню вырывает тяжелый скрип и глухой топот - это едет старая, видавшая виды повозка, запряженная серой шелудивой лошадью. На повозке бурлит, переливаясь водой, металлический бак. Рядом с телегой, хромая, идет старик. Таня, как и все ребята, довольная, наконец, перемене, радостная бежит к тележке. Ребята, обходя и осматривая несчастное обмахивающееся хвостом, грустноглазое существо, пьют из белой эмалированной кружки обжигающе-ледяную воду.
Старик выглядит устало и горестно: изможденное, покрытое седой, давно небритой щетиной лицо, потемневшее от загара и от старости. Его руки, протягивающие Тане кружку с колодезной водой - худые, с вздувшимися темными венами, изломанными черными ногтями. Взгляд из-под бровей в чем-то добрый и мудрый. Вода покалывает в зубы и горло, но кажется необыкновенно вкусной. Таня с благодарностью возвращает кружку, и старик едет дальше, прикрикивая на лошадку и без того бредущую вперед с покорной готовностью.
Старик постепенно растворяется в сереющем поле, а Таня долго еще видит перед собой его сгорбленную фигуру, в старом засаленном пиджаке с поломанными пуговицами, в заплатанных черных штанах, и ей так становится жаль его, как будто перед ней пронеслась вся его жизнь, такая же горестная, мученическая, как и он сам.
Таня вновь было вернулась к картошке, когда новый порыв пахучего ветра принес с собой первые холодные капли. Дождь, веером взрыхлив осеннюю землю, тут же внезапно закосил острыми иглами под возгласы ребят, накидывающих дождевики, башлыки, открывающих зонтики. В лесопосадке, где они пытались укрыться, дождь уже властно стучал по черным стволам, шелестел в кустах, образовывая прозрачные озерца в чашах листьев, вздрагивающих от прикосновения каждой холодной капли. Все притаились под деревьями, сгрудились под зонтами и дождевиками, радуясь такому приключению, а дождь все хлестал, и казалось, не будет ему конца.
- Все, конец работе на сегодня, - кричал Князев, ныряя куда-то в кустарник вместе с Сергеем. Они пробежали буквально перед носом Тани и Розы, которые спрятались под обширным дождевиком. Таня смотрит, как полосует, шуршит, бурлит непогода и теснее прижимается к Розе.
Через полчаса дождь начал утихать. Слышна была только мелодичная музыка ручьев и звон капели, падающей в черные лужи, где полузатонувшими корабликами плавали черно- бурые листья....
Многие начали сходиться и разворачивать снедь, открывая дымящиеся термосы, доставая бутерброды. У Тани и Розы давно уже разыгрался аппетит.
Роза предложила первой:
- Тань, давай перекусим. Где твой пакет?
- Ой, кажется, я оставила его на поле, возле ящика, - ужаснулась, оглядываясь вокруг, Таня. - Я сбегаю, возьму!
- Беги быстрей, а то там уже и так все намокло! - крикнула уже в спину бегущей Тане Роза.
Бежать было далековато. Таня мчалась через кусты к ящикам, чавкая липкой полевой грязью. Пакет превратился в лужу, но еда, бывшая в целлофане, как будто - бы не пострадала. "Браво заботливой маме", - подумала Таня и побежала назад.
Она ворвалась под ветви, и тут на нее обрушился холодный водопад. Она остановилась, дрожа и отряхиваясь, переводя дух. Вдруг откуда-то неподалеку раздался голос Сергея, спокойный и деловитый, и сердце Тани сразу вздрогнув, забилось в бешеном темпе.
Голос доносился со стороны - из-за густо желтеющего, буйно разросшегося и еще не опавшего кустарника. Таня, повинуясь скорее какому-то загадочному чувству любопытства и хитрости разведчика, тихо пробралась поближе к кустам и присела. Сквозь ветви было видно небольшую полянку, где на могучем стволе поваленного дерева сидели спиной к ней двое - Сергей Тимченко и Алексей Князев.
- Наташка - девчонка ничего себе, - говорил Князев в обычной своей манере, слегка небрежно. - Притащила нас к себе на хату, когда стариков не было. Мы классно оттянулись, такой кайф словили - позавидуешь. Во-первых, выпили целую бутылку, ты не поверишь, французского ликера. Вещь конечно обалденная.... Витек включил музон, ну ты знаешь, этот концерт "Бони М", где, "Распутин". Все танцевали, как бешенные - еще бы, ведь нажрались здорово! И тут Натаха меня в оборот взяла. Я танцую, а она все липнет ко мне, так и лезет целоваться.... Ну и я, того, не растерялся, не мудак. Умыкнул ее в другую комнату, а Витек с Ленкой исчезли куда-то. Ой, что там было, не поверишь!
- Да брось заливать, - мрачно бросил Сергей, презрительно сплюнув, и затянулся сигаретой. Виден был лишь узенький клейкий дымок.
Князев опешил:
- Не веришь! Да ты хотя бы у того же Витьки спроси!
- Ну, ладно, дальше-то что было? Только, давай без подробностей!
- Да ты что, Серый, не в настроении сегодня, что ли? Так вот, проснулся я утром, и в парашу полез. Голова, как медный котел шумит, меня всего качает. Выпил, наверное, воды с целое ведро. А подруга спала весь день! Ну, вот я и подумал - какого я попрусь в школу....
Таню возмутила эта циничная речь Князева. Ей очень захотелось уйти, но она боялась, что её обнаружат. Дождь кончался, накрапывал едва-едва, и слышно было далеко. Её охватил стыд, она не могла двинуться с места. Сидела, сжавшись, вросшись в куст, не шелохнувшись, а какая-то предательски холодная капля уже заползла ей за шиворот... Рядом с ней шла тайная, совсем другая, такая не до конца ясная и приятная, но по - своему любопытная жизнь.
Через несколько минут, когда она все же решилась отползать, и уже приподнялась на корточках, разговор друзей неожиданно принял другой оборот:
- А как насчет "операции"? Ну, той, что ты разрабатывал?- как-то встревоженно спросил Сергей.
- Что? Какой "операции"? А, насчет видака... Ничего, будет тебе аппарат... Нужна только ловкость рук!
- Э, нет, слушай, давай как-то по - другому. Ты же обещал продать свою импортную гитару, пластинки, какие-то книги. Обещал ведь?
- Да, но послушай! Если поработать головой, то можно ведь все получить даром. Вот слушай, классный вариант. На даче у Вальки Карамзиной есть японский видак, сила! Помнишь его? .
- Хорошая вещь!
- Так вот, они когда приезжают на дачу, то сидят там целый день, а окна открывают настежь для проветривания. Он у них стоит целый день на столе, у окна, возле телика. Остается перемахнуть через забор, подойти к окну со стороны сада. Бери его втихаря и шуруй назад! Ну, как вариант?! Ничего и продавать не надо, тратиться только...
Наступила пауза. Видимо Сергей размышлял.
- Да слушай ты, зачем же так, мы что воры какие-то что ли?
- Какие воры? Этот Карамзин, богач, куда круче наших стариков вместе всех взятых, деньги гребет лопатой! У него классная тачка, две хаты, дача роскошная с садом! Два раза в Японию ездил! Что для него какой-то видеомагнитофон? Он может таких с десяток оттуда привезти, они там дешевые! Да, и потом, кто же узнает? Подумают, что сельские пацаны потянули! Ну, решайся!
- Да, но, все-таки, хреново получается как - то. Хотя и маг классный!
-Вот именно! Что там хренового? 0н им триста лет не нужен, у них дома еще один, зачем им столько? Вспомни, Робин Гуд у богатых добро забирал! Мы ведь всего один раз возьмем. Может этот Карамзин, будучи начальником, награбил, забрал у нас с тобой, у стариков наших. Разве это справедливо?
- А Валька?
- Она и не узнает! Откуда ей узнать? Когда у тебя футболку сперли в прошлом году, ты разве кипишь поднимал? А у Девяткина в лагере летом - джинсы. Если что-то пропадает - это обычное дело. А мы это дело организуем так, что никто не узнает. Школу скоро закончим, слава богу, последний год! Ты его никому показывать не будешь. Будешь дома в шкафу прятать. Да и не один такой магнитофон на свете!
Сергей думал, мысли его, видимо, были далеко. Он отбросил сигарету, и Таня вжалась в кусты. Ей было страшно, оттого, что они замышляют, на что идут, и она очень боялась, что ее обнаружат. Что будет тогда?
- Ладно, убедил, хитрюга, - хрипло сказал Сергей.
- Для тебя же стараюсь, - сказал Князев и ударил ногой по пустой консервной банке. Какое-то время они молчали.
- А Зойку ты хорошо подцепил, молодец, - сказал Князев.
- Ты помолчи, это не твое дело, - хмурясь, сказал Сергей.
- Слушай, а что это Ласточка заглядываться на тебя стала, - вдруг смешливо спросил Князев - Неужто вклепалась?
- Да зачем она мне? - равнодушно сказал Сергей, очищая ножиком ветку, думая очевидно о чем - то своем. - Раз прокатил её на карусели, вот она и липнет.
- Во всяком случае, этим стоило бы воспользоваться. Она ведь - ничего....
- Заткнись, - оборвал его Сергей, очищая ножиком ветку.
Горечь обиды захлестнула Таню. Она хотела встать и высказать им что-то, но что - не знала. Только что из уст человека, к которому была неравнодушна, она услышала такое, что все лучшее, что было у них, вдруг разом оборвалось и пропало... Значит все напрасно! Значит, он тогда смотрел на нее и ничего не чувствовал! А она то, глупая, верила, ждала! Бог ты мой!
Таня совершенно не помнила, как отползла от места своего наблюдения и быстро зашагала между деревьев. Слезы обиды застилали ей глаза, и мир стал серым, скучным, надоедливым, как назойливый щенок. Как он мог такое говорить! Боже мой, они ведь готовят преступление! Князеву простительно, тот может сказать все, что угодно. Но он, Сергей, он, оказывается, совсем равнодушен к ней!
Она давно была уже у Розы, они уже жевали бутерброды с колбасой, разливая чай в пластмассовые чашечки, душистый, парящийся.
И подошел автобус, сердито плюхаясь в грязи, звала и пересчитывала всех Мадонна, пришли уже давно Князев с хмурым Сергеем. И все они уже давно ехали через мокрый, зябнущий поселок по стеклянному асфальту домой. Все дальнейшее происходило для Тани как в тумане. Она ревела, но не наяву, а в душе, зная, что расплачется вовсю лишь тогда, когда не никого будет рядом.
Не смогла она успокоиться и дома, оставшись одна в комнате, рядом с любимыми вещами и книгами. Любовь дала трещину, жизнь отрезвила её, и Таня придумывала без конца способы мести, сразу же отбрасывая их, ибо по человеческим качествам обладала цельной, чистой и доброй душой, а такие люди могут любить и прощать, и никогда не мстят.
Пока отец, начальник крупного автомобильного завода, был на работе, его сын чаще всего был предоставлен самому себе.
Сергей рано привык к самостоятельности. Он сам играл, сам учился, и родители не очень - то много занимались его воспитанием. Отец никогда не рассказывал ему в детстве сказок на ночь, вообще не читал никаких детских книжек, но с младенческих лет вел с ним разговоры относительно окружающей жизни, распространяясь о полезности того или иного дела или предмета. И Сергей слушал его всегда внимательно, не перебивая и многое запоминал.
Отец был для него тогда во многом образцом. Он всегда одевался торжественно и хорошо, в добротный костюм, ловко завязывая галстук, всегда был выбрит, причесан, опрятен, тщателен и медлителен в делах. Он редко шутил, больше говорил серьезно и строго, часто приподнимая палец вверх, чтобы подчеркнуть значительность сказанного, говорил всегда по делу, никогда не суетился и этим нравился сыну. Он был хорош в роли отца и сам знал это.
Сергей любил надежность и основательность отца, с ним всегда было спокойно и хорошо. Он как-бы противостоял матери - женщине мятущейся, беспокойной, вечно чем-то недовольной и слегка болезненной. Она никогда не существовала для Сергея всерьез, ибо уже сыграла уже отведенную ей природой роль. Он не воспринимал её "охи" и "ахи", её приставания с просьбами помыть руки или с намерением пожалеть, если ударился. По-своему, он, конечно же, любил мать, но рядом с отцом её поставить ни в коем случае было нельзя. Позже Сергей начинал задумываться, почему отец женился на ней, пытался разгадать, чем она его привлекла, и не мог. Слишком красивой она не была, умной и серьезной тоже. Поэтому, мать всегда существовала для Сергея на периферии, на последнем плане, и он редко в своих душевных потребностях обращался к ней.
Учился Сергей отлично, чем удивлял отца, считавшего его способности довольно средними. Отец всегда старался контролировать учебу сына, скрупулёзно проверять уроки, тщательно просматривая тетради, внимательно и дотошно спрашивая даже географию и рисование. И Сергей не противился этому, ибо привык к такому контролю. Это его принуждало всегда готовиться и побеждать лень.
Отец взял себе за правило раз в месяц бывать в школе, осведомляясь об учебе и поведении сына, делая надлежащие выводы.
- Математика - корень всего, - говорил отец, подняв палец, поглядывая на тетрадь, лежащую перед ним. - Будешь знать математику, будешь вооружен в жизни, всегда сможешь все посчитать... Остальные предметы не так важны, но могут пригодиться в обществе, чтобы не ударить лицом в грязь, чтобы показать свои знания, свою общую культуру. Поэтому и стихи учить нужно, а потом где-нибудь, когда-нибудь, цитату нужную вставишь, и люди подумают: "Вот какой культурный человек, много знает".
Сергей привык к таким долгим сентенциям отца, слушал его всегда молча и покорно. Отец наказывал сына редко, но очень жестоко - тяжесть его руки Сергей запомнил на всю жизнь. В эти минуты он ненавидел отца, но, потом успокоившись, приходил к мысли, что у отца не было выхода, по-другому его, Сергея, не заставить. Выходит, отец опять прав!
С отцом Сергей никогда не был веселым, скорее серьезным и хмурым, как и он сам. Гости, изредка бывавшие дома, говорили: "Какой серьезный мальчик!". Отец снисходительно улыбался, но никогда ни перед кем сына не хвалил, и, при чужих всегда держался с ним строго, наедине же - просто, по- дружески, но, никогда не впадая в шутовство или в баловство.
Дома было много книг, собрано было все, что именовалось книжным дефицитом. Были престижные и редкие собрания сочинений писателей разных времен и народов, философская, юридическая, искусствоведческая литература,
Но годами книги стояли нетронутыми, припадая пылью, спрятав свою мудрость.
Отец и мать почти ничего не читали, и только Сергей тревожил увесистые тома, полюбив, в конце концов, чтение. Родители всегда выписывали кипу газет и журналов, и только это и читали.
Отец любил, утонув в глубоком кресле, читать медленно и деловито, делая в журнале пометки. Его лицо-крупное, массивное, значительное, в больших, блестящих золотом очках становилось строгим. Сергей, пристроившись рядом на диване, непроизвольно копировал его, воображая себя взрослым, значительным, придумывая себе и груз очков и, иногда, настолько входил в роль, что откликался по зову матери так же громко и сухо, как и отец.
-Он - твоя копия, - вздыхала мать и вновь принималась рассказывать о каких-то своих проблемах. Отец сдержанно слушал её, давал рекомендации, всегда мог дать ей деньги, но когда мать ему надоедала, он просто закрывался газетой и молчал. Мать, тяжело вздыхая, уходила к себе.
Сергей однажды услышал, как мама говорила об отце своей подруге и соседке в минуты откровенности: "С ним, как за каменной стеной. Надежно". И Сергей запомнил эти слова, как лучшую рекомендацию и характеристику отца.
***
Он любил ездить с отцом на охоту. Они вставали, когда город еще спал, выкатывали из гаража машину под холодные звезды, садились в ее прохладный, пропахший кожей, бензином и пылью уют, и ехали, освещая непроницаемую ночную мглу. Сергей любил наблюдать уверенные движения отца за рулем. Любил, прикрыв глаза, ощущать, как они летят в темноте, едва видимые в этом страшном, проваливающемся пространстве с танцующими огнями, и как замирает сердце от волнения. Любил держать руку в раскрытом окне, ощущая режущий холодный ночной воздух, любил смотреть на мелькающие, тихо спящие дома, где спят люди, не зная, что он, Сергей, сейчас здесь, в автомобиле, летит как астронавт в темной, загадочной Вселенной, где планетами и звездами были огни редких встречных автомобилей.
Они въезжали в темный ночной и страшный лес, полный шорохов и звуков.
В бирюзово-темном небе нависала желтая коварная луна. Она не светила по-настоящему, а лишь создавала своим молочным, коварным светом лесных чудищ, состоящих из бесчисленных теней. Мигающие звезды были как-то ближе, роднее, понятнее.
Они встречали рассвет где-то у болота, греясь у костра, слушая треск дымящихся сучьев. Едкий дым слезил глаза, трепетные языки пламени освещали узкое пространство, выхватывая у темноты окружающие деревья. Было уютно, но несколько жутковато, казалось в темноте кто-то ходит, по-старчески кряхтит, крадется...
Постепенно начинало белеть, становилось холоднее. Верхушки деревьев вдруг вспыхивали красным, и за озером, цепляясь за высокую стену леса, карабкалось ослепительно-жгучее, красно-золотое солнце, бросая лучи на зеркальную гладь. Черная вода в озере превращалась в белую и седую, потом принимала бирюзовый, рубиновый и, наконец, ослепительно синий оттенок. Вдруг замолкали лягушки, и остро пахло рыбой, тиной и костром.
Отец шагал по болоту, уверенно палил из двустволки в уток, был крепок и силен, и нравился Сергею.
Потом они устраивали пиршество у костра, и отец, медленно жуя, говорил:
- Видишь, лес, какой огромный! Сколько гектаров древесины! Но весь лес рубить нельзя! Где охотиться будем, где дичи жить? Ко всему нужен разумный подход!
И это все запоминал Сергей, наблюдая, как отец пьет кофе, и солнце ласкает верхушки сосен, скользя по коричневым смолистым стволам, а в траве трепещет беспощадная, окровавленная, побежденная дичь...
Всего два раза в жизни Сергей видел отца слабым и беспомощным. "Он растерялся", - думал Сергей. - "А теряться нельзя никогда".
...В первый раз это было, когда они веселые, после удачной охоты, мчались по шоссе и их остановил автоинспектор, молодой парень, попросил техталон за превышение скорости. Отец, как обычно, слегка улыбнувшись, уверенно протянул ему купюру, но парень строго посмотрел ему в глаза, что-то коротко сказав, отвернулся и ловко пробил дырку в техталоне. Отец как-то согнулся, растерялся, виновато улыбаясь, а потом нахмурился: в первый раз не сработал тот принцип, по которому он жил и благодаря которому вывел формулу, что так живет весь мир.
Иногда, после поездки в лес на охоту или на рыбалку, отец любил заезжать к своей знакомой тете Зине. Она жила в собственном доме, за высоким металлическим забором. Была с отцом очень приветлива, дружелюбна к Сергею, давала ему конфеты, гладила по голове. Сергей относился к тете Зине равнодушно, не ожидая от нее ничего кроме подарков. Но коль она была хорошей знакомой отца, то он терпел её, старался слушаться. Тетя Зина была пышной женщиной рубенсовского типа, как позже называл ее Сергей. Вокруг отца она суетилась, как подчиненный вокруг начальника, и кормила их с Сергеем очень вкусно.
После этого обычно оправляли Сергея во двор гулять, а отец всегда долго говорил с тетей Зиной о каких-то делах. Сергей основательно изучил широкий двор, заполненный штабелями дров и кирпичей, кучами полуржавого железа: тетя Зина вечно строила что-то и никак не могла достроить. Сергей играл с дворняжкой Тузиком, который радуясь неожиданному вниманию к нему, носился по двору, как бешенный.
Как-то во время очередной поездки, наигравшись вволю с Тузиком и заскучав, Сергей решил войти в дом, чтобы как-то поторопить отца. Путаясь в полумраке пахнущей обувью прихожей, он нащупал дверь и шагнул в комнату. Сразу же застыл, увидев удивительную сцену. Большая и тяжелая тетя Зина сидела на коленях отца, прижав голову к его плечу, а отец целовал её в щеку. Они тоже замерли, увидев Сергея. Отец, опомнившись, сказал коротко "Выйди!". А тетя Зина, подхватившись, растворилась в другой комнате. Ошеломленный и какой-то пристыженный Сергей вышел, спугнув под ногами кошку. Потом через несколько минут вышел отец, строгий и сердитый, поправляя галстук, и они поехали, всю дорогу не говоря ни слова. Больше об этом случае они никогда не говорили. Эта мгновенная растерянность отца, которую запомнил Сергей, таинство того, что совершалось, дали мальчику дополнительное представление об отце. Ореол отца, как сильного, честного, непогрешимого хозяина жизни начал понемногу улетучиваться.
Оказалось, что отцу в той же мере, как и всем заурядным, обычным людям свойственны какие-то отходы от общепринятых норм, и окончательно это понял Сергей тогда, когда они, во время нехватки кирпичей для дачного строительства, тайно ночью стыдливо воровали эти самые кирпичи в соседнем селе, набрасывая их в багажник. И отец, рассеяно глянув в глаза сыну, увидев его вопросительный взгляд, заговорщически подмигнув, сказал: "Маленькая хитрость не помешает". Эти слова отца, суетливость и неуверенность его, страх в глазах, эта ложь окончательно дополнили его портрет, как личности.
***
Недалеко от их дома стояли старые, полуразвалившиеся корпуса какого - то завода, то ли перенесенного за недостатком сырья в другой город, то ли вовсе ликвидированного. Внутри старого здания помещения были заброшены, поросли травой и лопухами. Но для мальчишек они были настоящей находкой. Здесь можно было играть в рыцарей, представляя себя в старинной крепости с подвалами и подземными ходами, либо в войну, отстреливаясь от воображаемых врагов из-за углов, устраивая штабы в подвалах.
Вместе с мальчишками любил бродить среди развалин и Сергей. Им было интересно среди груды крохких красно-бурых кирпичей, брошенных ржавых измятых цистерн, выцветших, иссеченных дождями серых стен.
Здесь устраивались те игры, которые можно назвать жестокими, здесь ценились превыше всего безрассудная смелость и честь, здесь давались клятвы и происходили опасные поединки "до первой крови", здесь устраивались штабы, жглись костры, у которых рассказывались страшные рассказы, здесь курились первые сигареты, и особенно вкусно елась испеченная в золе картошка с черным хлебом и купленными в гастрономе консервами. Здесь начинались первые робкие и небрежные разговоры о любви и девочках.
Так старый завод формировал людей, шагнувших затем в трудную, взрослую жизнь...
В этих играх Сергей ничем особенным не отличался. Но его твердость, смелость ценились. Он не был заводилой, чаще стоя в стороне, но никому не позволял унижать себя. Он, увлекаясь, бежал в шумной, пыльной мальчишеской - толпе, скользя по сыпучим обрывам, ныряя в серые от пыли, выросшие в рост человека лопухи. Он спускался по выщербленным ступенькам в темные тайны подвалов, бродил, балансируя, по гулким цистернам. Всегда и везде он шел за всеми, презирая трусов и не зная расчета. Он неохотно вступал в драки, но не сдавался, если бывал побежден. Он орал, кричал сквозь слезы о мести. И глядя в его ненавидящие, широко распахнутые от злобы глаза, на сжатые костлявые, острые кулаки иные отступали, робели, проявляя нерешительность - столько в нем ощущалось силы и упорства.
В то время большим подвигом среди мальчишек считалось взобраться на вершину старой, ощетинившейся кривыми поручнями и ржавой лестницей башни, уходящей ввысь на высоту семиэтажного дома.
Редкий смельчак добирался до середины, а потом, цепляясь трясущимися от волнения руками за шатающуюся лестницу, осторожно спускался вниз, радуясь достигнутой высоте, рассказывая, о том, что он увидел сверху. Это считалось пределом смелости и отваги, поступком, достойным героя.
В тот ясный день августовский вечер они играли в заклепки у подножия башни. Сергей проиграл и вынужден был отдать свой замечательный переливающийся значок "Микки-Маус" рыжему верзиле Витьке Козлову. Витька в этот день набрал много добычи и хвастал, рассказывая, как в прошлом году он долез до самого верха башни. Он явно врал, но спорить с ним было рискованно - он был старше и учился уже в седьмом, его побаивались и говорили с ним уважительно и заискивающе. Сергей, рассерженный Витькиным бахвальством сказал, что он и сам запросто может вылезть на самый верх. Это пара пустяков! Витька сначала долго и презрительно смеялся, а потом, видя упорство Сергея сказал:
- Так ты докажи сейчас на деле, герой...
- Запросто, - ответил Сергей, силясь не показать охватившего его явления.
- Ну и вперед! Посмотрим, на что ты способен! Справишься - значок верну, - пообещал Козлов.
- А не врешь?
- Да я когда-нибудь врал? Спроси у всех, - развел руками Козлов.
Вокруг все одобрительно зашумели, из чего было ясно, что Витькино слово всеми ценилось и не доверять ему нельзя.
Сергей поднялся и быстро пошел к башне. Каждый шаг отдавался внутри стуком сердца. Башня казалась огромной, взметнувшейся в небеса с мощной катастрофической силой. Своим видом она, казалось, раздавливала смельчака, дерзнувшего подняться по непрочной и шаткой лестнице.
Ощущая на себе десятки глаз, Сергей быстро поднялся на несколько ступенек. Дальше подъем показался труднее. Его руки цепко держались за шатающиеся от старости ржавые перила. Перекладины лестницы гнулись и пищали под ногами. Сергей старался не думать о подъеме, сосредотачивая свои мысли на постороннем. Но с ростом высоты мысли не всегда удавалось контролировать. Уже неслышно было мальчишеских голосков внизу, чувство беспомощного одиночества охватывало его. Покалывало ноги, руки плохо слушались, дыхание сперло, в горле застрял сухой комок. А впереди было ещё неисчислимое множество ступенек. Глотая сухую слюну, вперив взор в ржавое тело башни, Сергей поднимался все выше и выше. Все неистовей стучало сердце, откуда- то взявшийся ветер трепал волосы. Он только и слышал вой ветра, скрип лестницы и свое сердце. "Главное-не смотреть вниз", - подумал Сергей и тут же глянул. Он был на немыслимой высоте, которая стрелой пронзила ноги и все тело, заставила его остановиться и вцепиться намертво в поручни. Он почувствовал безысходный липкий страх, но, вспомнив лица товарищей внизу, превозмог себя.
Передохнув, сделав усилие, стал снова медленно подниматься вверх. Каждый шаг давался с боем... И тут, вдруг, его мысли переключились, он вспомнил виденный прошлым летом в кинотеатре фильм "Земля Санникова". Там один из героев тоже взбирался на башню, причем безо всякой лестницы, да еще с завязанными глазами, цепляясь лишь за уступы кирпичей, углубления в стене и почти достиг цели. Сергей зажмурил глаза и продолжал путь, как вдруг одна из перекладин прогнулась под ногой, и он пошатнулся вместе в ней. Его будто током ударило в сердце, острой болью пронзило руки и ноги, он едва не закричал, но заметил, что цель близка, она совсем рядом, до неё рукой подать!
Осторожно он поднялся на несколько ступенек и вышел на площадку ватными ногами. Он задыхался от счастья. Ярко светило вечернее желто-оранжевое солнце. В небе еще пели, играли, кувыркаясь, веселые, свободные птицы, ветер дергал поручни лестницы, громыхала ржавым, полусорванным железом крыша. Сергей подошел к перилам, окружавшим площадку. Город, сильный, необъятный величественный рассыпался перед ним улицами, домами, площадями, мостами. Точки автомобилей, автобусов беззвучно бегали по автострадам, далеко на узкой ленте реки, также беззвучно пыхтя, полз пароход, человеческий муравейник беспечно ходил по улицам, не зная, что он, Сергей, здесь на высоте видит их.
Гораздо сильнее и мощнее города было небо: бело-голубое, с красноватыми оттенками, необъятное, могущественное... Он испытал необыкновенное чувство полета над миром и больше в своей жизни он никогда такого чувства не испытывал, переживал его еще повторно только во снах...
Он махал друзьям, и они казались ему гномами, стоящими у ног великана. Он плохо помнил, как спускался назад, осторожно, трепетно, но с победным чувством внутри. К нему бежали ребята.
Удивленный Витька Козлов кричал:
- Ну, ты даешь! - И протягивал ему значок.
После этого случая Сергей стал другим. Он понял, что может при усилии победить себя, свой страх, задавить его, спрятав вглубь. Он может формировать себя сам как человека.
***
Мир Сергея делился на три различных мира. Мир дома, то есть мир уюта, и, одновременно какого - то давления со стороны родителей - здесь он не был полностью свободным; мир школы - более ответственный, важный, строгий, и несколько скучный - здесь тоже свободой не пахло, и мир двора - мир свободы, друзей, постоянного общения, увлекательных игр, приключений. Неусыпный, надоедливый контроль родителей дома, учителей в школе, ограничивал его. Особенно подавляла его школа, одновременно дисциплинируя. Здесь необходимо было постоянно подчиняться школьным законам, слушаться учителей. Здесь ставили оценки, и нужно было показывать свое умение, свои способности. А для этого нужна была подготовка, то есть определенные усилия над собой. Проявлять их помогал ему в большей мере отец своим постоянным контролем.
Взяв хороший разбег в младших классах, Сергей уже далее не хотел снижать темпа, не допускал слишком резких срывов и учился ровно.
Уже в младших классах он попал в мир поднятых рук и быстро понял, что сидеть тихо, не быть активным - это не проявлять себя во всей полноте, не показывать на что ты способен. Поэтому Сергей всегда поднимал руку, стараясь быть замеченным, кричал "меня спросите, я знаю" и был замечен учительницей, а после - по заслугам оценен. Вскоре он привык показывать хорошие знания и получать хорошие оценки. Учителя знали его, как самоуверенного, упрямого мальчика, который всегда или почти всегда знал их предмет, кроме того - умел быть требовательным. Сергей не только знал материал, но и умел потребовать от учителя оценить его способности выше: "Вы поставили неправильную оценку. Я знаю лучше, а вы ставите мне четыре!", - сказал он как-то безапелляционным тоном учителю физики.- "Спросите меня еще". Недавно пришедший в школу молодой физик удивленно поднял брови. Он не привык, чтобы ему указывали, так как был уверен в собственной объективности при выставлении отметок, но, подавив нарастающий внутри него протест, сказал: "Да? Ну что же... Прошу!". Долго он гонял Сергея по всем темам. Сергей, с большим трудом, но все таки смог настоять на своем, доказать свои знания и глядел торжествуя, как учитель, весьма удивленный упорством и знаниями ученика, исправляет ему в журнале оценку. Сергей круто повернулся и ушел, довольный победой. Он уверовал в то, что знает людей. Он полюбил развлекаться, задавая дополнительные вопросы преподавателям. Часто вопросы были такой сложности, что даже опытного педагога ставили в тупик. А Сергей радовался, что он показал большие, чем у учителя знания, смеялся над его растерянностью. Эта плохая привычка исчезла только тогда, когда ему на такой же коварный вопрос ответил пожилой историк:
- А ты и прояви инициативу, поройся в книгах, да сам поищи ответ на свой вопрос. И запомни - все знать невозможно! Да и ненужно! Человек должен знать в подробностях лишь то, что составляет предмет его увлечения, перерастающий в будущую специальность, а также самое необходимое, то, что должно составлять его культурный уровень, эрудицию и дает ему возможность жить в обществе культурных и знающих людей. А все подробности невозможно знать даже специалисту. Для этого и существуют справочники и словари, специальные книги по отдельным наукам, вопросам, популярная, обобщающая литература. "Я знаю, что ничего не знаю"- эти слова Сократа подчеркивают вечное желание человека познать окружающий мир. Это желание никогда не прекратится, пока существует человечество. Я вовсе не против того, чтобы вы не задавали мне вопросы. Но и мои знания небезграничные. Я продолжаю познание и сейчас. Я буду стараться, конечно же, всегда отвечать на интересующие вас вопросы. Но здесь важно не впасть в крайность! Как говорили древние, что один невежа может задать такой вопрос, что и сотня мудрецов не ответит. Подумайте над этим!
При этих словах Сергей опустил глаза, несколько пораженный и убежденный логикой старого учителя и привычка задавать учителям каверзные вопросы исчезла сама собой. Позже он спрашивал лишь то, что его действительно интересовало, и получал пусть не сиюминутный, но обязательный и исчерпывающий ответ.
Мир не раз вводил Сергея в искушение, желание побеждало его внутреннюю честность, делало его слабым. Он рано понял роль денег в мире. В магазинах было много превосходных вещей. Но купить машинку или новых блестящих солдатиков, пистолет или книжку нельзя было без этих проклятых бумажек, из-за которых люди сходили с ума. Отец не баловал Сергея деньгами, считая, что карманные деньги испортят сына. Временами на день рождения или на праздник он вынимал из кармана трешку или пятерку. Это было для Сергея настоящим праздником. Изо всех ног он летел в магазин купить пистоны, солдатиков или книжку. Но, в общем, денег у него никогда не было. Сергей приучился копить. Мама давала сыну мелочь на обеды, которую Сергей втихаря складывал внутрь пластмассового кубика с прорезью, сделанной кухонным ножом. Когда кубик был полон, он разрезал его пополам, подсчитывал деньги и тратил. Но ему этого казалось мало. Он не раз заглядывал в шкаф, где оставались брошенные отцом или матерью рубли, и забирал их себе. Вскоре их накопилось много, и шуршащие бумажки доставляли Сергею необыкновенную тайную радость. Став старше, Сергей приучился сдавать бутылки, тайком уносил книги из отцовской библиотеки, сдавал их в комиссионный магазин. Вырученные деньги шли на те же книги, кино, мороженое, а позже - на походы в кафе с друзьями. С деньгами он себя чувствовал увереннее.
Раньше Сергей девочек не замечал, но со временем начал испытывать к ним некоторый интерес. Для него это были совсем другие существа, непонятные и удивительные.
Как-то летом Сергей был отвезен к дедушке, маминому отцу в село. Там был совсем другой мир: мир земли, растений и животных, леса, где пахнет грибами и хвоей, коров ленивых и вялых, заботливых копающихся кур, важных плавающих по воде уток, бодливых и глупых коз, верных собак и ленивых кошек. Над всем этим существовало большое сельское море зелени, освещаемое ласковым солнцем и орошаемое хрустальным дождем. Речка, рыба, синее чистое небо, жаркая пыль грунтовых дорог... Здесь было широкое поле для игр, здесь была возможность окунуться в природу, воображать себя кем угодно - индейцем, следопытом, путешественником, исследующим мир, неутомимым героем-солдатом. Полупустые колхозные дворы, фермы, коровники для Сергея были североамериканским ранчо или латиноамериканским асьендами, сельские кони превращались в мустангов, поля - в прерии, обрывы, овраги - в каньоны. Начитавшись Купера, Стивенсона, Жюль Верна и Сабатини, посмотрев в сельском клубе несколько раз "Апачей", "Прерию", "Золото Маккенны", "Зорро", или цикл о бесконечных похождении Винниту и Шаттерхэнда, Сергей "седлал" велосипед, заменявший лошадь в его играх, одевал соломенную шляпу с сильно закрученными полями, джинсы, ковбойку, прицепив у пояса игрушечный кольт и пластмассовый кинжал, играл в различные увлекательные игры, часто вовлекая в них наивных, дружелюбных, всем восторгающихся сельских мальчишек.
В толпе сельской шпаны одиноко торчала девичья головка. То была Лена, приехавшая на лето из города к соседям по Сережкиному двору, вечно с исцарапанными коленками, синяками, неутомимо, бегающая, стреляющая с мальчишками. Сначала Сергей не воспринимал её всерьез, но когда заметил её глаза, горящие восторгом при его рассказах, как она с радостью соглашается на любое путешествие, он принял её, удивляясь, что в девчоночьем племени тоже есть достойные. Вместе они исследовали местный овраг, ездили, на велосипедах в поля, устраивали охоту на бизонов, "нападение индейцев на фургоны белых", поиски сокровищ каньона, "месть Зорро" и, со временем, Сергей уже забывал, что Лена девочка и дружить с ней мальчишке как-то не пристало...
Её девичью суть он ощутил, перейдя в девятый класс. В этот момент в нем уже произошел перелом, которому подвержены все юноши: у него открылись новые взгляды на мир, он взволнованно стал замечать девочек, думать о них с интересом, видеть их красоту. Они менялись: постепенно из угловатых, нескладных, формировались в новые удивительные существа. Комочками у них начинала круглиться под платьем грудь, привлекательно колыхались под платьем тугие бедра. Он стал замечать красоту их глаз и волос, округлость колен - все это вызывало в нем необъяснимое волнение.
В то лето, узнав, что приехала Лена, он ожидал увидеть прежнюю подругу своих детских игр. И был поражен, увидев в калитке совсем другую, необычную Лену. Перед ним стояла невысокая, стройная девушка с аккуратно завитой прической, начинающей полнеть грудью. Старые игры были отброшены, а разговоры на эту тему казались скучными. Гораздо интереснее было теперь просто ходить на прогулки в лес или к реке, в кино, сидеть на лавочке. Лена по-прежнему была общительной и дружелюбной. Они собирали ягоды и грибы в лесу, купались и загорали на речке, читая книги, и Сергей неустанно открывал в девушке новое. Лена казалась такой таинственной, заманчивой. Сергей начал относиться к ней совсем по-другому, у него, вдруг, возникало желание погладить её по пышным, спускающимся на плечи легкими завитушками волосам, поцеловать её губы, как это красиво делали в кино. Но он, конечно же, на это не осмеливался. Как-то они собирали цветы на роскошном лугу у леса, шутили, бегали. Уставшая Лена прилегла на траву, сплела венок себе, а потом Сергею. Обоих одолела душная полудрема, и, вскоре он, очнувшись, смотрел на неё дремавшую, свернувшуюся калачиком. Легкое платье облегало её фигурку. Он видел её нежную шею, молочный пушок на ушке и тихо поцеловал её сначала в ушко, а потом в краснеющую щеку. Она, безусловно, почувствовала это, но не подавала виду. А когда он осторожно положил руку на нежный комочек её груди, она вдруг со смехом вскочила и, вырвавшись, убежала. Потом долго гонялась, как ни в чем не бывало, с сачком за бабочками, мелькая загоревшими ногами. Сергей на бегу ловил её, и так они играли, пока Лена не рассердилась и не затихла. Необыкновенное волнение, вызванное прелестью и очарованием Лены, долго оставалось с Сергеем. Даже когда она, спустя неделю уехала, осталось чувство чего-то легкого, прекрасного, как облачко.
Вернувшись в школу, он уже другими глазами начал смотреть на девочек своего класса. Он уже замечал их глаза, волосы, особенности фигур, жестов, походок. Эти подробности откладывались в его сознании, постепенно формируя образ идеальной женщины, которая имеется в представлении каждого мужчины.
Большую роль в этом играли кино и телепередачи. Сергей стал чаще посещать кинотеатр. Его интересовали экранные истории, где протекала своя особенная жизнь, где в каждом фильме любили, страдали, ненавидели, боролись, стояли насмерть герои. Сергей стал примерять на себя роли многих актеров. То отпускал длинные волосы, пышные и мягкие, как у голубоглазого актера-певца Дина Рида. То ходил пружинистой, неспешной походкой, гордый как "вечный индеец кино" Гойко Митич. Копировал находчивость, налет скептицизма и иронии Жана Поля Бельмондо. Долго тренировал себя, чтобы добиться такого железного спокойствия, как у Штирлица-Тихонова. В тяжелых ситуациях вспоминал о мужестве Овода. Идеалы героев менялись со временем, но Сергей поневоле приобретал какие-то полезные черты - это был мозаичный отбор лучших качеств человека в его понимании.
Любил Сергей и книги, хотя и читал не всегда регулярно. Но если книга его заинтересовала, он мог читать ночи напролет, оторвать его от книги было трудно.
В старших классах его надолго оторвало от книг новое увлечение - современная музыка. От обычной эстрадной песни Сергей перешел к увлечению стилем "диско". Завораживающие ритмы "Бони М", красивые мелодии "АББА", жесткий, граничащий с народной пляской стиль полузапрещенного "Чингис - хана", электроника Спейса", "Зодиака", а позже - Жана Мишеля Жарра привели его к другой музыке.
В десятом классе всех их победил неистовый рок-н-ролл. Был пройден труднейший путь от "Битлз", "Дип Перпл" - к "Пинк Флойду"и "Лэд Зепеллин". А потом увлекали будоражащие, нестандартные песни "Машины Времени", "Воскресения", "Аквариума". Как это все не походило на то, что слащавыми голосами с эстрады пели похожие на кукол певцы. Сколько здесь мыслей, новых образов, находок!
По рукам ходило множество пиратских, сотни раз переписанных концертов рок-групп. С помощью мощных колонок они не раз вслушивались в головоломные пассажи гитары Ричи Блэкмора, погружаясь в таинственный, потусторонний мир "Пинк Флойда", лихо кружились в танце под звуки "Бони М" или "АББА".
Все это целый день крутилось у Сергея в голове. Часами он бывал у друзей, прослушивая уже в сотый раз уже знакомые катушки.
Вскоре появились первые видеомагнитофоны, в основном, привезенные из-за рубежа. Теперь Сергей часто бывал у Лешки Князева, отец которого втридорога купил где-то японскую вертушку. Теперь друзья погружались в запретный и манящий западный мир, просматривая видео - концерты и художественные фильмы.
Но своего видака у Сергея не было. Отец отнекивался, когда шла речь о покупке, ссылаясь то на отсутствие лишних денег, то на отсутствие в магазинах самих аппаратов. Но Сергей видел, что отца это попросту не интересовало, как, впрочем, и мать. Они предпочитали все деньги тратить на одежду, поездки на отдых в санатории, где бывали ежегодно.
За видео Сергей в те годы был готов отдать все!
Временами ребята ходили в гости к однокласснице Вале Карамзиной, отец которой, состоя, то ли на торговой, то ли на дипломатической службе, бывал за границей, откуда привозил дочери различные подарки, совсем недорогие по стоимости тех стран. У них была мощная стереосистема с бобинником, кассетный магнитофон с двумя вмонтированными колоночками, а, также видеомагнитофон. Еще один - японский стоял на даче для просмотра кассет во время воскресного отдыха. Сергей поражался: "Зачем им столько? У меня нет вообще, а них целых две штуки!" Эти мысли упрямо вертелись в его голове, а тут Лешка поддал жару своим планом. А что если позаимствовать у них один? Карамзины люди беспечные, невнимательно следят за сохранностью своих вещей, особенно на даче. Так, родилась идея похищения видеомагнитофона, и эта идея просто разъедала Сергея внутри. Его мучила совесть, но он загонял её поглубже, пряча на самое дно, не допуская к сердцу, стараясь мыслить рационально и повторять: "Ну и что тут страшного? Зачем им так много! Никто и не заметит!"
***
Прекрасным был тот осенний день. Солнце разбрызгивало желтые лучи по лимонным листьям, на которых еще светились изумрудами капли печального ночного дождя. В этот день Сергею было как-то не по себе, хотелось отложить то, что задумано, освободиться от подобных замыслов, уйти куда-то далеко в парк, побыть, наедине с собой. Но он понимал, что отмахиваться от разработанного, договоренного плана нельзя, получится так, что вроде бы он в последний момент струсил, отступил, а подрывать свой авторитет не хотелось. Сергей был молчалив, хмур и зол. Князев же казалось и вовсе не переживал - был весел, беспечен, уверен в успехе, шутил. На уроках Сергей сидел как на иголках, был нервным, пренебрежительным, нагрубил соседу, отказался отвечать по химии.
Его поведение не ускользнуло от внимания Тани, которая понимала его состояние и уже могла догадаться, что их обоих может ждать. Её волнение нарастало. Получили ли её записку? Приняли какие-то меры? На перерыве ей вдруг захотелось подойти к Сергею и все рассказать, но она все не решалась. Как он отнесется к её поступку? Это конец, это предательство, это окончательно оттолкнет его от неё. Но, по-своему, она ведь хочет спасти его!
Сергей ждал Князева в переулке, наблюдая за бойкой торговлей у прилавка, возле магазина. Продавщицы кутались в длинные, раздуваемые ветром халаты. Ветер гнал багряные листья и рваную бумагу. Приближающийся рокот мотоцикла обнаружил появившегося Князева, скрытого шлемом и очками. Он был горд, напыщен, небрежно затормозил и махнул рукой в перчатке. Другая рука нетерпеливо газовала, вызывая клубы тяжелого дыма. Сергей вскочил на заднее сиденье, и они помчались по городу как вихрь. Алешка ездил лихо и часто с недопустимой скоростью. Опасаясь ГАИ, они ехали не центральными дорогами, а дворами, узкими переулками, распугивая голубей, детей и пенсионеров.
Наконец вырвались за город. Острый, пронизывающий полевой ветер нес изорванные в клочья косматые обрывки туч. Проносились мимо унылые поля, косяки птиц разрезали узкими клиньями темно-голубой небосвод.
Проехав несколько километров по асфальтированной автостраде, свернули на узкую проселочную дорогу, хорошо укатанную автомобилями. Пыли после дождя почти не было, и только бесчисленные лужи заставили Сергея высоко поднимать ноги. Дачный поселок появился неожиданно, встретив их бойкой музыкой, скрипом и лязгом колонок и ведер, стуком топоров и молотков, веселыми голосами детей. Кое-где дымились костры, проглатывая сухую картофельную ботву, тонкие ствола подсолнухов, сухую листву. Кто-то жарил шашлык, и аромат сочного мяса, сдобренного обильно уксусом и вином, смешивался с запахом жареного лука. Бегали куры, кричали петухи, сзывая нетерпеливых наседок склевывать рассыпанные после сбора урожая зерна.