Когда предложили командировку, я неожиданно для себя согласился. Знал и об опасности, и о риске, но почему бы нет - холост, ни семьи, ни детей. О родителях в тот момент не думал.
За три года службы устал от рутины. Военный госпиталь - престижно, но будучи хирургом больше года лишь ассистировал. Самостоятельно только нарывы и ссадины у солдат срочников лечил. Ни одной серьезной операции. Забыл, как скальпель в руках держать.
А тут внеочередное звание и зарплата такая, что по приезду можно сразу купить квартиру, в ставшем родным Подольске.
Жуковский прощался с нами дождем со снегом. Пока ждали посадки - замерз как цуцик. Раньше никогда не летал транспортом и немного волновался.
В детстве все мои одноклассники мечтали стать летчиками. Благо училище и аэродром на соседней улице. После уроков всем классом бежали к летному полю. Висели гроздьями на заборе и смотрели на уходящие в небо борты.
Когда отец впервые взял меня на службу, то не просто показал настоящую вертушку, а надел наушники и дал посидеть за штурвалом. А потом мы полетели. Я гордо сидел на месте штурмана и смотрел на крошечные домики, пока дядя Саша делал круг над родным Ейском. Тогда я еще не знал, что отец вовсе не пилот, а старший техник. Казалось мой папа - самый главный, с таким уважением к нему все относились.
В школе я твердо заявил - буду военным летчиком. Когда я рассказал об этом бабушке, она сильно рассердилась: "Максик, ты видел себя в зеркало, вот скажи, где ты и где небо? Ты уже большой и умный мальчик, и ты должен меня понять. Я столько лет живу рядом с этим аэродромом, но никогда не видела летчика в очках. Забудь про эти самолеты, возьми скрипку и играй Гайдна. У тебя же такой талант. В одиннадцать твой дедушка уже стал дипломантом международного конкурса".
Великим музыкантом к глубокому огорчению бабушки я так и не стал, да, и летчиком, впрочем, тоже.
Внезапно заложило уши, а пол ушел вниз. Неужели идем на посадку? Снижаясь, транспорт салютовал инфракрасными ловушками, от чего на душе стало тревожно.
- Все нормуль, кэп! - крикнул сидевший напротив меня парень в странном обмундировании. - Это они так - для профилактики.
Я еще на посадке заметил, у многих необычная форма без каких-либо знаков различия. Но я военный, а военным задавать вопросы не положено.
- Я слышал тут идет война!
- А тут война и есть. Только это БВ! Здесь все иначе.
Нас сильно тряхнуло, скрип тормозов. Несколько минут на рулежке, и долгожданный скрежет опускающейся аппарели. После московского снега показалось, будто приоткрыли дверцу в крематорий. Родившись на юге, я думал, все знаю о жаре, но парень прав - здесь все иначе.
Дальше предстояло разгрузить самолёт. Дело это не хитрое, но на сорокоградусной жаре даже это имеет иную цену. Оглядываясь по сторонам, удивился - сколько сделано за тот недолгий срок, с момента создания базы. Я искренне восхищался нашими ребятами: техниками, инженерами, строителями.
Полковник, встретивший нас на посадочной площадке, торопил, будто мы куда-то опаздываем. А я не мог насмотреться на голубое, без единого облачка небо, дальние горы и курящийся над разогретой взлетной полосой воздух. Пока мы грузили БТРы, одна за другой взлетали и садились СУшки и, накрывая нас облаком пыли, уходили в сторону гор вертушки. В остальном обстановка на базе располагала к умиротворению.
Садиться в раскаленный, словно духовой шкаф, бронеавтомобиль ощущение не самое приятное. Но стоило выехать за ворота базы, стало ясно - предосторожность вовсе не лишняя. Колонна петляла среди воронок от снарядов и остовов сожженных машин. То справа, то слева слышались разрывы мин и короткие автоматные очереди.
На место дислокации прибыли почти в сумерках и стало ясно, почему так торопил нас полковник. Стоило солнышку спрятаться за соседнюю гору, как словно в нашу честь начался "салют" из всего что стреляет. Но больше поразило удивительное спокойствие со стороны персонала госпиталя. Санитары спокойно разбирали носилки, готовили столы к приему раненых, не обращая никакого внимания на начавшуюся стрельбу.
- Капитан Гурвич? - обратился ко мне молодой парень одетый в местную экипировку, но без знаков различия.
- Да, с кем имею?
- Майор Воронов! - парень извиняюще улыбнулся. - Сергей. Это местная экипировка, а знаков различий тут не носят. Бармалеи охотятся за офицерами.
- Максим, можно просто Макс!
- С прибытием Макс. Пойдем, познакомлю с ребятами.
Госпиталь больше походил на лагерь беженцев. Палатки, навесы, бочки с водой и горючим, какие-то ящики и мешки. В палатке, куда мы вошли, жили еще двое.
- Познакомьтесь, капитан Гурвич или просто Макс! - мой провожатый по очереди представил меня коллегам.
- Этот абрек - капитан Алиев!
- Равиль! - Он и правда был черный от загара и бородатый.
- Макс! - ответил я, пожимая его за обе руки.
- А это дрыхнущий боров, капитан Грищенко. - Сергей толкнул лежащего на боку толстяка. Тот поднялся и я представился:
- Макс!
- Петро! - я едва выдержал его крепкое пожатие. - С прибытием!
- Вот так мы тут и служим - усмехнулся Равиль, - завтра подберем тебе прикид, а сегодня постарайся не светиться. Здесь за русских по двойному тарифу платят.
- У вас тут каждую ночь такое?
- Сегодня тихо, - Серега криво усмехнулся. - Раненых почти нет.
- Я про салют! Вы тут вообще спите?
- Забудь! - Петро потянулся. Казалось, он и не со мной разговаривает. - Бармалеи больше в воздух лупят. Иногда кажется, им за количество отстрелянных патронов платят. А после трех ампутаций и двух полосных уснешь точно убитый. Давай доставай, чего там у тебя есть. Страсть до чего соскучился по нормальной водке.
Я уже начал распаковываться, как в палатку вбежала девушка в перемазанном кровью хирургическом халате.
- Равиль, тебя полковник зовет. Местные пленного бармалея притащили. Сквозное в грудь, вся надежда на тебя!
- Извиняй Макс, служба!
Но я смотрел не на него, а на девушку. Словно какой-то волшебник отмотал назад десять лет жизни. Выпускной в девятом классе, девчонки в белых фартучках. Тогда я и предположить не мог, что не увижу Аню долгие десять лет.
- Аня? - мой голос дрожал, будто я произносил имя не бывшей одноклассницы, а эстрадной знаменитости.
- Макс? Вот так чудо! Да, тебя не узнать. Окреп, возмужал.
Ее слова звучали издевкой. Наигранно-иронический тон помнил еще со школы. Мне тогда казалось, Аня специально унижает меня перед одноклассниками, вечно цепляясь за мои и так всем известные недостатки. Но я уже не тот толстый очкастый мальчик в коротких штанишках.
Развернувшись, она вышла из палатки, давая понять - это максимум, на что я могу рассчитывать. В моей голове словно пронесся ураган. Забыл и армейский порядок, и субординацию. Точно мальчишка бросился за ней следом:
- Аня, подожди! Как ты здесь оказалась?
- Вернись в палатку капитан, и не сверкай погонами, здесь тебе не Арбат, - был её ответ на мои возгласы.
Она убежала, легкая, подобно горной лани, а я вновь стоял словно школяр не выполнивший домашку.
Аня ничуть не изменилась, те же соломенные волосы аккуратно уложенные под шапочкой. Те же глаза, только очень грустные, но вот смотрели они сквозь меня, будто их хозяйка говорила не со мной, а болтала по телефону. В детстве я вечно придумывал себе разные глупости, наверное, все подростки ищут знаки внимания со стороны противоположного пола. Но сейчас явственно слышал дрожащие нотки в ее голосе. Неужели встреча со мной доставляет ей такую боль.
Сказать, что напился в тот вечер - было бы неправильно, но посидели хорошо. Голова трещала, от всего разного смешанного. Местную экипировку мне и правда подогнали, а Серега добрая душа показал все местные достопримечательности.
- Я заметил, вы с Аней знакомы? - как бы невзначай спросил он. - В нее тут многие влюблены. Местные из-за нее даже стрелялись, а она словно железная - ни с кем и со всеми. Когда увидел впервые, едва удержался, чтобы не кинуться к её ногам. Нечасто встретишь на БВ натуральную блондинку, да еще с гетерохромией. Неудивительно, арабы на нее так западали.
- Когда-то в Ейске вместе в школе учились.
Мне не хотелось распространяться на эту тему, и сухим ответом пытался показать - вопрос исчерпан, но Воронин казалось сам себе высказывал наболевшее.
- Одноклассники значит! Завидую. Я к ней и так и сяк, а она будто и не видит. - Сергей тяжело вздохнул. - Девчонок, тут почти нет, а шашни с местным строго запрещены. Так что не удивляйся.
Да, я в общем-то не удивлялся. Хотел человек выговориться - имеет право. Позже много думал над его последней фразой и жалел, что так резко оборвал разговор.
Первые дни приходилось тяжело. Помню, как упал в обморок в свое первое дежурство. Сестра начала зашивать рану на солдатике, а я, словно студент первогодок, сполз на пол. Утешало лишь то, что это уже третья за дежурство операция, а в палатке от духоты и запаха крови дышать нечем. Очнулся на своей койке, под капельницей. До чего же стыдно, не знал как в глаза товарищам смотреть. А тут посыльный - срочно к полковнику. Думал все: чемодан - Эш-Шайрат - Жуковский. Но обошлось. Вместо нагоняя получил благодарность:
- Молодец капитан, сразу видно наш - Ростовский. Другой бы ушел, а ты до последнего держался. Уважаю! Все бы так служили. От лица командования и от себя лично благодарность тебе!
- Служу России! Разрешите идти?
- Не спеши капитан, - полковник достал из холодильника бутылку "Арарата" и тарелку с нарезанным лимончиком. - Присаживайся Максим Семеныч.
Слышать такое от полковника непривычно. Вспоминал, как заходил на полусогнутых, едва удерживая дрожь в коленях. Пусть он, таким образом, и подбадривал меня, но все равно приятно. Вот он настоящий отец-командир.
Никогда не считал себя брезгливым, но к телам больше похожим на шмат фарша привык не сразу. Ладно бы солдаты, а то привозили и детей, и женщин, и стариков. Детей привозили чаще. Кто найдет не разорвавшийся снаряд, кто на мину наступит. Рассказывали истории о минах замаскированных под детские игрушки, бутылки с водой или пакеты гуманитарной помощи.
Петро оказался прав, после трех - четырех операций валился с ног, но уснуть не получалось. Причина не в оружейной канонаде. Искаженные лица, изуродованные тела стояли перед глазами. Пятилетний мальчик с оторванными ногами, девочка без обеих ладошек, беременная женщина с осколочным ранением в живот.
Вспомнил фразу полковника Куоритча из "Аватара": - "И если ад существует, то вы с легкостью сможете отдохнуть там после службы..."
Так прошла неделя. За ней вторая. Первые дни, иногда, но посматривал на дальние горы. Как пролетают на бреющем СУшки, на разрушенные дома. Вздрагивал от каждой очереди или разрыва мины. Но все это быстро осталось в прошлом. С Аней мы виделись всего дважды и то мельком. На третье дежурство привезла тяжелого. Я уже собирался смениться, но остался, хотя сам едва стоял на ногах. Понятно не до разговоров.
Чуть позже встретились перед палаткой полковника. Она даже не остановилась. Пролетела в бесконечной недосягаемости точно спутник в ночном небе. Тогда я вновь вспомнил слова Сереги: "не удивляйся". Как же легко он об этом сказал, а я дурак ничего и не понял.
Еще через неделю, прошла новая ротация. Равиля сменил молодой старлей Игорь Силин. Для друзей просто Гоша. Балагур - парень с гитарой. Именно с ним сразу и близко сошелся. Он, как и я, оказался свой - Ростовский. Учился на два курса младше, вспомнили родную альма-матер. Показал фотку с посвящения, едва узнал - дрыщ, дрыщем. Хотя, я тоже к пятому курсу сильно изменился.
Полковник, по случаю смены личного состава, решил устроить небольшой концерт, для персонала и для местных. Игорю поручили собрать таланты. Я хоть и закончил музыкалку, скрипку не брал почти десять лет. Но Гоша уговорил, заставил поверить в себя.
Долго думал над выбором пьесы для концерта. Помог случай. В госпиталь привезли девчушку. За месяц с небольшим многого насмотрелся, но едва сдержал слезу. Вся в ссадинах. Худющая, будто из "Освенцима". И огромные цвета неба глаза полные боли и отчаяния. Даже видавший виды Воронов вышел после осмотра с посеревшим лицом:
- Чего столпились! - крикнул солдатам и санитарам, собравшимся у палатки. - Человека никогда не видели?
- Серега, откуда ее привезли? - не хотел после его слов спрашивать, но не выдержал. Кто мог с ребенком такое...
- Исламисты! Когда освободили деревню, солдаты случайно нашли в подвале. Сидела прикованная, точно зверь на цепи. Для бармалеев езиды - язычники. Кяфиры - отрицающие бога.
- С каким богом в голове надо жить, чтобы творить такое?
- Не знаю. Порой кажется, они хуже фашистов. Прости, Макс, спешу.
На одной из репетициях вновь столкнулся с Аней. Вспомнил, как в школе она пела в хоре. Стоило огромного труда перебороть страхи, сомнения и природную застенчивость и вновь подойти к ней. Внутренне готовил себя к очередной издевке, но злодейка судьбы разложила иной пасьянс:
- Привет! Давно не виделись.
- Макс?! - Аня удивленно смотрела на скрипку в моих руках. - Так ты тоже участвуешь? Опять будешь играть Огинского.
- Нет. Хотим сыграть отрывок из кантаты "Уцелевший из Варшавы" Арнольда Шёнберга.
- Кому? Арабам?
- Аня, разве здесь важна национальность! Разве ад, который здесь творится, не объединяет нас всех?
- А ты не изменился! - Аня загадочно улыбнулась. - Помнишь, как тебе доставалось из-за этой скрипки?
Мне вспомнились зеленые улочки Ейска. Бесконечная, уходящая в море коса. Дети, плещущиеся на отмели и я стоящий по колено в воде. Заходить глубже боялся. Смешно, жить на море и не уметь плавать.
Толчок в спину оказался неожиданным и сильным. Падая, услышал за спиной девчачий смех. Оказавшись на глубине, испугался, начал барахтаться и кричать. Кончилось тем, она же спасла и меня, и мою скрипку.
Так познакомился с Аней. А первого сентября мы вновь встретились. Даже оказались в одном классе. Я думал это худший день в моей жизни. Она не только рассказала всем, как спасла мне жизнь, но и о том, что я совсем не умею плавать. Моей мужской гордости нанесли страшный урон. Аня стала для меня врагом номер один, но по-прежнему спасала меня от всех напастей и неприятностей. В ее глазах я оставался недотепой, неспособным за себя постоять. Она вовсе не была сильной или спортивной, в ее маленьком, хрупком теле скрывалась другая внутренняя сила, которой так не хватало во мне.
Сейчас с высоты взрослой жизни Максимка Гурвич выглядит глупым и наивным. Лопоухий, утирающий кулачком нос, школяр. Разве в своих детских обидах он мог представить, что никогда в жизни не будет так счастлив.
Мы сидели на обломке упавшей бетонной колонны. Смотрели на гаснущее вечернее небо и первые звезды. Вспоминали родной Ейск и наше детство.
- Какой же ты, Макс, наивный и глупый. Тогда, на выпускном, я весь вечер ждала, что ты пригласишь меня хотя бы на один танец. А ты даже не подошел ко мне!
- Ты так здорово танцевала, улыбалась. Мне казалось, ты счастлива и я не хотел портить тебе вечер.
- Осел! Ты тогда не только вечер, всю жизнь мне испортил! - впервые за наш разговор вновь почувствовал дрожь в ее голосе. - Это из-за тебя я ушла из школы. Уехала в чертов Краснодар поступать в медучилище.
- Ты же всегда хотела стать врачом!
- Хотела, да вот расхотела! Ты тоже хотел быть летчиком.
- Не получилось из меня ни летчика, ни налетчика. - шутка получилась плоская, но Аня рассмеялась. - Решил, как и ты, помогать людям.
- Это мы знаем! - она хлопнула меня по непривычно пустому плечу. - Ты о себе расскажи, чем живешь, дышишь?
- Да, чем дышу? Служба, работа. Сюда вот за длинным рублем приехал.
- Ты, Максик, не юли. Небось, невесту в Подольске оставил?
- Ань, ты же меня знаешь, какая у меня может быть невеста!
- А я вот побывала замужем. Он казался хорошим, добрым. С такой гордостью показывал меня своим родственникам знакомым. Для него я была чем-то вроде дорогой вещи. Все и всегда решал сам, никогда не спрашивал, чего хочу я. От меня требовались: свежая отглаженная сорочка, горячий борщ на плите и кристальная чистота в доме. Свободы захотелось! Вот же бабы - дуры! Жила бы точно у Христа за пазухой. А он просто взял и бросил меня! Хорошо попалось объявление о наборе персонала в госпиталь - жилье, довольствие. Тогда в моей жизни было пусто - никого и ничего.
Стало совсем темно, и я почти не видел лица. Аня чуть оперлась на мое плечо, а ее пальчики сжали мою ладонь. В детстве я всегда восхищался, какие у нее мягкие и нежные руки. Сегодня меня касались руки труженицы, но для меня не было и не могло быть ничего прекраснее. Аня вела меня, подобно нити Ариадны сквозь темные провалы лабиринта моих воспоминаний и чувств.
- Так ты с Коршуном? - только сейчас понял, о чем Аня стала мне говорить. - Вы же ушли с ним вместе!
- Дурак! - я думал, сейчас ударит меня, но она просто отвернулась. - Я хотела, чтобы ты взял и увел меня, но ты будто прирос к своей чертовой скрипке. Вот и решила тебе насолить, чтоб приревновал. Не было у меня с ним ничего.
- А полковник? - и кто только тянул меня за язык.
- А ты ревнуешь?
Я промолчал, не зная как ответить. Ревновал ли я? Да, и нет. Мы и целовались всего один раз и то не по настоящему. К чему я мог ревновать, к детским воспоминаниям? Ведь с женщиной, сидящей рядом, меня ничего не связывало.
Пауза затянулась. Аня достала фляжку и налила два маленьких чеканных стаканчика.
- Не бойся, это чистый спирт. Давай за встречу!
- Давай!
Сердцем я почему-то верил ее словам, но разум подсказывал совсем иное. Зачем рассказать о бывшем замужестве практически чужому человеку. И почему она так обиделась за бывшего одноклассника.
Аня залпом опрокинула стаканчик, а я любовался ее греческим профилем в свете взошедшей луны.
- Нравлюсь? Так отбей!
Она рассмеялась совсем как десять лет назад. Я молча выпил. Спирт обжог горло, заставив закашляться. Аня постучала меня по спине и налила в этот же стаканчик воды.
- А ты пить так и не научился!
- Не нашлось достойных учителей - попытался отшутиться.
- Ничего, Макс, здесь этому быстро учатся.
В ответ я обнял ее за плечи, а она не дернулась, не отбросила мою руку. Идиотская мысль воспользоваться моментом казалась предательством тех чувств, до сих пор терзавших мне сердце.
Наше уединение нарушил солдат с запиской от полковника. Он просил всех офицеров немедленно явиться в штаб.
- Аня, меня срочно вызывают!
- Иди, раз срочно!
В интонациях ее голоса, под маской безразличия, чувствовалась досада и разочарование. Секунду назад я корил себя за свои же желания, а теперь проклинал судьбу, так вовремя избавившую меня от проблемы выбора.
Ничего срочного в штабе не сказали. Полковник в сто первый раз прочитал нотацию о том, что в районе дислокации госпиталя замечена непонятная движуха, и личному составу категорически запрещено покидать расположение.
- Шайтан бы побрал этих бармалеев! - выругался Петро.
Я же искал Аню, но она загадочным образом исчезла.
Лишь заполночь вернулся в палатку. Утром меня ждало совсем не легкое дежурство, но сон не шел. Ворочался с боку на бок, вспоминая наш с Аней выпускной. Ребята из школьного оркестра пригласили сыграть вживую. Я согласился. Мы отыграли пару часов, а потом врубили популярный музон. Почти все ушли на танцпол, лишь я сидел в углу, прижимая к груди отцовскую скрипку.
Прошло десять лет, а я и сейчас не знаю, чего тогда боялся больше - потерять скрипку ценой в новое авто или пригласить Аню на танец. Когда Сашка Коршун уводил ее из зала, даже пошел следом за ними, но дойдя до двери, вернулся назад. Это потом в институте я увлекся борьбой, накачал стальные кубики на животе, а тогда Коршуна боялась вся школа. Мать помощник прокурора и отец гаишник, а сын хулиган. С ним даже учителя не связывались.
Уснул, нет, скорее забылся в предрассветной дреме. Еще не зная, что моему дежурству так и не суждено начаться. Разрыв первой мины застал меня, как и многих других, мирно спящим. На такой случай имелись убежища, но большинство пациентов тяжелые, которых и двигать-то нельзя. Дневные обстрелы были редкостью, а тем более вот так, из минометов именно по госпиталю. Да, мы не делали разницы между солдатами и гражданскими. Помогали всем, кто нуждался, даже бармалеям. И сейчас под их минами гибли не только бойцы, гибли гражданские: старики, дети, женщины. Тех, кого ценой титанических усилий вернули к жизни, смерть вновь прибирала к себе. Никто и представить не мог такого. Такого жуткого преступления против человечности.
Пока мы все, точно крысы, сидели по щелям, я увидел Аню. Она вместе с солдатами и санитарами спасала, кого только могла. Я не понимал, это - безумие или отчаянность? Верность клятве Гиппократа мы все обещали соблюдать, но лишь Аня исполнила долг до конца.
Очередная мина взорвалась в считанных метрах от нее. Аня схватилась за горло и упала. Я кинулся к ней. Осколок повредил артерию - остановить кровь, стало для меня первейшей задачей. Мины еще рвались, а Аня уже лежала на операционном столе.
Война выворачивает наизнанку все человеческие понятия. Вспомнил, как во время той войны врач, в первую очередь оказывал помощь тем, кого еще можно спасти, разделяя людей на живых и мертвых. И у меня хватало пациентов, которых приходилось накрывать простыней раньше, чем я начинал свою работу. Но нет ничего страшнее, когда человек уходит во время операции. Особенно, если это женщина или ребенок. Потом долго не можешь прийти в себя. Но твоя помощь уже нужна другому, и только от тебя зависит, останется ли он среди живых. Пот заливает глаза, руки дрожат, но собрав все силы продолжаешь работать.
С Аней все было по-другому. Время остановилось. Я не верил, не хотел верить в случившееся. Только вчера мы сидели и вместе смотрели на звезды, а сегодня она лежит холодная на каталке. Если бы не Петро.
Ничего не помню. Говорили, я словно сошел с ума, гладил ей волосы, бормотал что-то невнятное, никого не подпуская.
Это потом вскрытие показало, перед операцией у нее случился второй инфаркт, и она просто не могла выжить, независимо от моих действий. Но для меня это уже не имело значения - Аня умерла у меня под скальпелем. Любая смерть для хирурга трагедия, а гибель любимой стала для меня роковой. Я проклинал тот день, когда сдал экзамены и поступил в медицинский. Это была наша мечта. Я, как и Аня, хотел помогать людям, но не смог помочь даже ей. Придя в себя, сразу отправился к полковнику с рапортом о переводе, но получил отказ:
- Где тот боевой офицер, которого я знал?! - глаза полковника сверкали. - Раскис как кисейная барышня. Я не смо-о-ог... Я не спра-а-авился... Мы все не справились! И я виноват больше других, но я не бегу с рапортами.
Это ее третья командировка. Я должен был отправить Анну в Ростов, но не смог. Здесь вся ее жизнь, и другой она не желала.
Что я мог ответить? Понимал его чувства, ведь я тоже любил Аню, хотя и не смог себе в этом признаться. Понимал, как много она для него значила. Но моя боль не становилась от этого меньше. И не представлял, для себя продолжение службы. Дежурства проходили на автомате. Наутро я не мог вспомнить ни лиц, ни даже количество прооперированных. Слонялся точно тень между палатками, раз за разом возвращаясь к той упавшей колонне, где мы с Аней сидели в нашу последнюю встречу. С укором смотрел в небо, как бы спрашивая: почему он так решил, почему она?
Все изменил короткий разговор с Игорем. Первые дни он молчал, давая мне время прийти в себя, но понял это не мой случай, и мне срочно нужна помощь:
- Макс, знаю тебе не до меня, - в его голосе звучала та уверенность и сила, за которую я так любил Аню. - Я знал ее лишь понаслышке. Для меня она была и будет легендой. Спроси любого кто, хоть раз видел ее, что они чувствуют? Я понимаю, тебя сейчас...
- Ничего ты не понимаешь! Я любил ее! Встретил через десять лет на краю мира, чтобы она умерла у меня на руках.
- Да, ее больше с нами нет, но Аня не умерла! Макс, она продолжает жить в наших сердца, в сердцах всех, кого она спасла, кому подарила надежду.
- Вот только для меня нет больше надежды! Ты хороший парень Игорь, но для меня все кончено.
- Все кончено?! Решил дезертировать?! Предать все то, ради чего Аня жила, и за что отдала свою жизнь?! Всю без остатка! Макс, ты не думал, чтобы она сказала тебе сейчас?
- А что я скажу ее отцу и матери, когда приеду в Ейск? Ваша дочь умерла ради каких-то идей, а я ничего не смог сделать.
- Эти идеи были ее жизнью! Макс, зачем говорить, как она умерла? Расскажи им, как она жила! Если ты сейчас сбежишь, тебе действительно нечего будет им сказать!
Обидно в этом сознаваться - Игорь прав. Вместе с Аней появлялась надежда. И от коллег, и от раненых я много слышал о ней добрых и теплых слов. Для нее безнадежных не существовало, и ее вера передавалась другим. Вспомнил тяжелораненого летчика. Если бы не она, смог бы я продержаться еще четыре часа у стола, или он, пока новый хирург принимал смену? Теперь настала моя, наша очередь завершить то, что по трагической случайности не успела Аня.
Полковник предложил отменить концерт. Все смотрели на меня, ведь я больше других переживал. Я понимал, предложение полковника не только ради меня, но помнил последние слова Игоря: "Отменять концерт, значит сдаться. Капитулировать перед террористами! Пусть он станет памятью об Ане, обо всех кто отдал жизнь во спасение жизней других".
Позже уже стоя на сцене под сотнями устремленных на меня глаз, я понял, не время предаваться скорби. Какой бы тяжелой не казалась утрата, но ведь и я, и сидящие в зале живы. Живы потому, что Аня больше всего на свете желала этого. Желала, чтобы мы могли быть счастливы и радоваться каждой минуте, каждой секунде подаренной нам жизни.
"Ре, Ре, Ре, Фа-диез" - сам собой выводил смычок, а ноги вслед за ним повторяли знакомую с детства мелодию. Я играл, глядя на замерший зал, повторяя бесконечно простые слова: "Давайте будем петь и будем ликовать..." Еще вчера эти слова показались бы мне кощунственными, как можно радоваться, когда ее больше нет. Но сегодня моя душа ликовала от мысли, что Аню была в моей жизни. И я очень хотел, чтобы сегодня мои друзья радовались вместе со мной.
Начатую мелодию подхватили оркестранты. Зрители хлопали и подпевали, многие даже не понимая слов. Другие поднимались на сцену, становились в круг, пели и плясали в месте со мной.
"Пробудитесь братья с радостным сердцем..." - уже хором звучали прекрасные берущие за самое сердце слова.
Я еще не закончил играть, а на сцену выбежала девчушка с огромным букетом самых простых цветов:
- Ханна, Ханна! Тамам, бихайр! (*)
Я едва узнал ее, та самая девочка вызволенная из страшного плена. Толще она не стала, но щечки чуть округлились и порозовели. Главное, в ее взгляде светилась радость и желание жить.
- Шукран! - едва смог выдавить из себя простое "спасибо".
- Аня за ней все это время ухаживала. - пояснил Игорь, видя мою растерянность и смущение. - Сам слышал, как она пела эту песню, только слова в ней были другие.
В который раз воспоминания вернули меня в родной Ейск.
Анечка часто провожала меня до музыкалки. Соседские мальчишки почти всегда задирали меня, а я без оглядки бросался в драку. Потом приходил в школу в ссадинах или с гематомой под глазом. Лезть на рожон мне Аня не позволяла, а пацаны почему-то первыми не нападали.
Однажды она попросила показать, как я играю. Я тогда учил полонез Огинского, но мое исполнение было столь ужасно. Аня остановила меня и спросила: "А веселого ничего сыграть не сможешь?" Тогда также сама собой вспомнилась песенка, которую еще до школы выучил вместе с бабушкой. Я играл и пел, а Анюта словно завороженная танцевала вокруг меня. Она попросила перевод, я написал. Он так и остался первым и единственным сочиненными мною стихом.
Даже представить себе не мог, что Аня не только запомнит, но и пронесет эту мелодию через всю жизнь. Вот такой я навсегда и запомнил Анюту: живой, улыбающейся и радующейся в месте со мной.
Прошли годы, до больших звезд так и не дослужился. Светилы медицины из меня тоже не получилось. Да и в личной жизни по-прежнему холост. Остались лишь две вечных неразделенных любви - Аня и небо.