Аннотация: Знак бесконечности. Публичный дом. Почему бесконечность на теле шлюхи оборачивается смертью?
Она смотрела перед собой, только так. У нее были красивые, немного неправильные черты лица. Пухлые, мягкие губы и огромные синие раскосые глаза. Аккуратный нос с крохотной сережкой-камушком. Потрясающая фигура и смуглая кожа. А еще - вихрь светлых, выбеленных, наверное, волос, заплетенных в мелкие-мелкие косички.
Да, а еще она шлюха.
И сидит сейчас в откровенно короткой юбкой, которая слабо прикрывает изящные стройные ноги, обтянутые чулками-сеточкой. Ждет сегодняшнего клиента, наверное. И наверное, им буду я.
За что мне нравится именно эта девочка - она молчит. В основном. Только стонет, когда я резким движением оказываюсь в ней. Может ей и больно - мне плевать по большому счету. Она шлюха. Она должна терпеть. Она сама это выбрала.
Чулки-сеточка. Насколько это по-блядски. Я ненавижу чулки-сеточку и такие короткие юбки. Я ненавижу корсеты, которые едва прикрывают грудь. Я ненавижу таких доступных как она. И еще более ненавижу, когда они смирились. А она смирилась. Я вижу это по ее глазам. У нее шикарное живое тело и глаза мертвого ребенка.
Она шлюха. Вот к ней подходит какой-то мужчина лет 40 с уже наметившимся пивным брюшком и начинает гладить по ноге, а она и не против. Мужчина явно состоятельный. Она закидывает голову и начинает мурлыкать. Мужчина плотоядно улыбается, продолжает ничего не значащий, но принятый в этом месте предварительный разговор.
Вот шлюха... А мужчина тот извращенец. Трахать девушек с мертвыми глазами - моветон. Для них. А я не извращенец, не надо на меня так смотреть. Работа у меня такая. Искать таких вот девочек с мертвыми глазами и выпивать из них душу.
Или не выпивать. Смотря как получится.
А девочка шлюха. Она призывно улыбается ему, проводит пальцами по его животу, плавно опускаясь к ширинке, мужчина закрывает глаза и сладко прищуривается, в предвкушении, в ожидании. И видимо не видит мертвых глаз этой шлюхи.
Глупый мужчина. Девушка поднимается со стула, отставляя стакан с черным пойлом, которое здесь называли коктейлем, берет его под руку.
Музыка здесь невероятно громкая. Яркие световые вспышки. Красивые, подкачанные тела девушек, блестящие столпы шестов. Царство разврата и похоти.
Я отправляюсь за удаляющейся в сторону vip-комнат парой. Мужчина начал прижимать ее к стене еще в коридоре. Она не отказывалась, призывно расставляя ноги, обхватывая клиента бедрами, поглаживая ее руками.
Мне было проще простого притаится в тени и наблюдать за ними. Вот она медленно опускается на колени, но мужчина останавливает ее, таща за собой в комнату, тут же, открытую.
Я знаю, что там. Там то, что управляющий этого дорого борделя считает возбуждающим - алое либо белое шелковое белье, одурманивающий запах роз, ведерко с каким-нибудь шампанским с переклеенной этикеткой, презервативы и смазка на тумбочке и лично для меня гадкий аромат второсортности.
Второсортные, всеобщие, доступные женщины на доступных и таких шлюшеских простынях. На них будет недорогое, но открытое до ужаса белье.
И они еще хотят, чтобы я их трахал с уважением?!
А девушка планомерно избавляется от скудных элементов одежды. Я смотрю сквозь приоткрытую щель в двери. Я смотрю, как она откидывает голову, разложившись на простынях, и так бесстыже расставляет ноги. Сквозь эту небольшую щель в двери я замечаю все мельчайшие подробности ее тела. Которые и так знаю наизусть.
Вот сейчас, когда он прикоснется к ее внутренней стороне бедра, она закроет глаза. А теперь, когда он пристроится между ее ног, она снова обхватит его ногами, прижмется телом, и глянет своими мертвыми глазищами на дверь. Она будет стонать и извиватся, даже не зависимо от того, будет ли ей приятно. Потому что так надо. И потому что она так привыкла.
А потом она чисто по привычке посмотрит на дверь, не увидит щели. И подумает еще раз, что меня там за дверью нет.
И примется за доставления дополнительных удовольствий, переворачиваясь на спину для удобства клиента, или опускаясь на колени, как сейчас. Как символ рабской покорности.
У нее до ужаса сексуальные губы и умелый язык. Мне бы хотелось ее фотографировать облизывающей леденец. Чисто в качестве полуэротических фотографий. Но я не стал бы ее фотографировать - рот и губы получились бы отлично, но подвели бы глаза. Глаза мертвого, уставшего ребенка. Который больше ничего от жизни не ждет. Для которого давно настала вечность в кошмарах и бесконечность ежедневности.
Мужчина сыто потягивается, шлепает ее по попке и уходит. Предварительно оставляя ей на чаевые десять долларов. Остальные 200 он отдаст ее хозяину. То есть мне.
Он выходит и с неприязнью и некоторым страхом смотрят на меня. Ну конечно, как же, как не со страхом.
Я пинком открываю двери. Она лежит на кровати, все так же, без белья, не делая попыток прикрыть наготу. Смотрю. На красивые расставленные ноги, на изящную шею, на груди третьего размера с розовыми маленькими сосками, на рассыпавшиеся по подушке светлые косички. На огонек сигареты в тонких пальцах, на мертвые синие глаза.
Подхожу к постели, поднимаю за волосы и бью по лицу. Она даже не кричит. Она молчит. И смотрит. Бросаю на кровать, переворачиваю на спину и резким движением оказываюсь в ней. Ее руки прижаты, больно прижаты к спинке кровати. Провожу ногтями по ее нежной коже, так, чтобы остались неглубокие царапины. Она постанывает. Не от удовольствия. От боли. Потому что я не стараюсь быть аккуратным. Мне плевать на эту шлюху.
Она лежит лицом в подушку. Наверное, ей нечем дышать. А впрочем, какое мне дело. Я поднимаю ее волосы и до боли в глазах вглядываюсь в татуировку на ее шее. Уроборос. Символ начала и конца. Конца в ней. Начала в ней.
Она соврала в чем-то. В ней нет начала. Она гнилое яблочко. В ней никто и никогда не начнется и не продолжится. Только закончит.
Встаю, одеваю брюки. Достаю из кармана нож и срезаю лоскут кожи с шеи. На память. Уж больно качественная татуировка. Переворачиваю на спину. Она жива. И она молчит. Вбиваю в горло нож по саму рукоять. Она захлебывается кровь. Глаза открыты.
Мне не нужны девушки со СПИДом. Мне не нужны такие как я.