Григорьев Юрий Гаврилович : другие произведения.

Морские люди

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О людях, служивших на военно-морском флоте. О людях, для которых понятия мужской дружбы, флотского братства, чести и любви к Родине - не пустой звук, вне зависимости от национальной принадлежности.

   МОРСКИЕ ЛЮДИ
   Повесть
  
   Содержание:
   Акустики - 1
   Боцманские хлопоты - 10
   В отпуске - 19
   Шпана - 30
   Неприятность - 42
   Боцманы и акустики - 54
   На сход - 64
   Стычка - 75
  
  
  
   АКУСТИКИ
  
  -- Ваш ход, маэстро! Делайте вашу игру, увеличивайте ставки!
   Мичман Клим Борисов метнул. Неудачно. На два кубика выпало всего три очка.
   -А ну, я... Р-раз! - Брошенные рукой Петра Ивановича плексигласовые кубики покатились, две головы, русая и черная жадно склонились над столиком.
   -Шесть кош.
   -Уй-й...
   Очень редко удается метнуть кубики так, чтобы каждый принес по шесть очков. Низкорослый, толстенький, коротко остриженный и оттого похожий на колобка Клим подпрыгнул, скосил узкие свои глаза на напарника:
   -Однако, везет тебе, а?
   -Ти-ха! Что есть Клим Борисов против старшего мичмана Петрусенко?
   Петр Иванович аккуратно переставил на самодельной игральной доске четыре фишки и торжественно, напирая на "о", изрек:
   -Есть хороший, отменный игрок морской человек Петрусенко. Есть похуже. А есть просто Борисовы, Клименты Ивановичи.
   Потное лицо его лоснилось, усы торчали вразлет, громадные красные кулаки взлетали в такт словам. Нет, он не жульничал. Ему буквально дьявольски фартило. Вот бывает так, как начнет человеку счастливиться, быть ему любовно обласканным фортуной и такого может ожидать долгое, приятное везение.
   Климу оставалось только вздыхать.
   Оба сидели взопревшие. В каюте было жарко. Летнее солнце накалило стальные борта и палубу так, что впору включать кондиционер или хотя бы снять кители. Вентилятор был в ремонте, впрочем, его давно уже следовало забрать.
   Ни Петр Иванович, ни Клим об этом не думали. Старший мичман Петрусенко хохотал и чувствовал себя превосходно. Борисов то и дело собирался расстегнуть пуговицы, но рука каждый раз замирала на полпути. Он откровенно завидовал напарнику. К этому вполне объяснимому чувству прибавлялась боязнь упустить момент везения. По соображению молодого мичмана, удача могла в любое время отвернуться от Петра Ивановича и тогда...
   Сражались азартно. Счет рос в пользу как бы там ни было, все же более опытного Петрусенко.
   Бой шел в широко известные в южных республиках страны и невесть с каких пор появившиеся на флоте, нарды. Впрочем, на кораблях они носят название "шешбеш". Что это означает в переводе на обычный язык, точно не знал ни один, ни другой, их увлекала игра, сам процесс, помогавший скоротать морской досуг.
   Петр Иванович выиграл бы и эту партию, но Клима спасла прерывистая трель колоколов громкого боя. Два коротких, три длинных звонка: "Корабль к бою и походу приготовить!"
   Главный боцман одним махом сгреб фишки, высыпал их в коробку и заорал:
   -О! В море идем, Климушка!
   -Ты чего, откуда взял? Какое море, играть надо.
   -Верно говорю, не зря утром старпом давил на мозоль. А ну, держи броняшку, задраивайся, живо!
   Мичман Борисов откинул на креплении иллюминатора три барашка, поднял тяжелое, закованное в бронзу стекло, вставил глухо звякнувшую металлическую тарелку, прочно затянул крепление. Петрусенко тем временем проверил краны, залил окурки, ловко поймал брошенный товарищем спасательный жилет и первым выскользнул из каюты. Вскоре к топоту множества матросских каблуков присоединился его зычный голос: "Живей на проходе..."
   Народ воспринял ценное распоряжение главного боцмана очень даже с большим подъемом.
   Интуиция не подвела Петра Ивановича. На утреннем большом сборе старший помощник командира корабля капитан-лейтенант Черкашин читал свои нравоучения дольше обычного, а это признак для человека, прослужившего с Виктором Степановичем не один год, самый верный. Ну, да в море лучше, чем киснуть у пирса. Значит, не задерживай братва, вали по боевым постам, да чтобы мухой, мухой над палубой.
   Крепко сложенный, отменного роста, Петр Иванович имел потрясающую способность внушать луженой своей глоткой любому человеку непоколебимую уверенность в его правоте и прекрасно знал об этом.
   Клим немного припозднился. Старшине команды гидроакустиков спасательный жилет при съемке корабля с якоря не нужен, это уже потом, когда летел он по коридору, вдруг вспомнил - корабль ошвартован лагом, бортом к соседу. В таких случаях гидроакустики выставляют кранцы вдоль шкафута. Жилет необходим. Пришлось возвращаться.
   Он сгреб жилет и снова полез в трюма, в недра, где располагался боевой пост акустиков.
   Каюта, как и положено, осталась с задраенным иллюминатором, обесточенной, с перекрытой водой. Об этом свидетельствовала специальная табличка, вывешенная на внешнюю ручку двери.
   В посту мичмана Борисова ждали. Командир отделения старшина второй статьи Иван Карнаухов доложил, что по сигналу тревоги прибыли все, кроме матроса Шухрата Уразниязова.
   -В кубрике Уразниязов был? Кто в последний раз видел Уразниязова?
   -Товарищ мичман, он, наверное, у земляка своего в службе снабжения сидит. Я матроса Милованова отправил, проверит.
   -Карнаухов, ты командир, а не мокрая курица. Почему не знаешь точно, где находится твой подчиненный?
   Старшина промолчал. А что скажешь, это же Шухрат, с ним вечно какие-то приключения случаются. Помявшись, Карнаухов решил перевести разговор в другое, менее опасное для себя русло:
   -Разрешите включить боевое освещение?
   -Давно пора. Ну, если матрос не найдется, будет вам на орехи, помощничек.
   Это был уже не тот Клим, несколько минут назад дурачившийся в каюте. Момент веселья имел место, но он миновал.
   Мичман нервно взглянул на часы. Нужно докладывать о готовности поста, а расчет не в полном составе. Это могло вызвать недовольство у командира дивизиона.
   -Лейтенант Коломийцев в курсе?
   -Нет.
   -Командир боевой части?
   Карнаухов отрицательно покачал головой, щелкнул выключателем.
   Синие лампы боевого освещения сгустили воздух, настоянный на запахах нитрокраски, перегретой резины, железа. Клим огляделся. В кресле оператора понуро сидел старшина второй статьи Карнаухов. Рядом с ним пристроился небольшого ростика паренек, очень похожий на петушка осенней поры матрос Иванов. У него даже имя было подстать - Петя. Над индикатором висел на толстом витом шнуре микрофон внутренней переговорной системы "Каштан". В любой момент он мог взорваться гневной тирадой командования. В таком случае более чем щедро на орехи достанется мичману, как старшине команды.
   Клим отошел к двери, прислушался, не загремит ли трап.
   Тишину нарушало лишь непрерывное бурчание Иванова:
   -Будь моя воля, выгнал бы я этого Шухрата к чертям собачьим. Ну, какой из него акустик. Шумовую дорожку от помех не отличает. Правду говорил мичман Песков, позориться только с таким... А нарушать первый, хлебом не корми.
   Старшина не ответил. Карнаухов вообще был парень молчаливый, но Борисов чувствовал, что Иван поддерживает мнение матроса.
   Акустическую вахту Уразниязов действительно не мог нести. Через двадцать минут поиска он начинал клевать носом или городил такую околесицу вместо доклада, что хотелось топать ногами и во весь голос крыть матом.
   Карнаухов и Иванов, те могли сидеть за экраном сколько понадобится. Конечно, и у них глаза через полтора-два часа становятся красными от напряжения. И они тоже не двужильные. Но вот есть у этих ребят этакий хороший морской кураж, их от поиска подводных лодок надо оттаскивать за уши. Вот и Колю Милованова взять, что сейчас ищет потерявшегося. Вроде новичок еще, но Шухрата скоро обгонит. Правда, говорят, что старый старшина команды мичман Песков сажал Уразниязова чаще всего за вахтенный журнал или в агрегатную следить за напряжением. Уж, наверное, имел на то основания.
   А ворчанье продолжалось:
   -И за что господь покарал именно нас, ума не приложу. Вот давай посчитаем, так сказать, вероятность попадания призывника Шухрата Уразниязова из солнечного Узбекистана в нашу славную команду. В стране целых четыре флота, так? Я не говорю о разных там авиаторах или танкистах, морской или мотопехоте...
   -Стройбате... Стройбат еще есть.
   -Тем более, хотя это никакого отношения к разговору не имеет. Ну вот. На каждом флоте эскадры, бригады, а уж дивизионов вообще куча. А береговиков сколько? А кораблей? На каждом по пять-шесть боевых частей. В боевых частях по нескольку команд. Секешь, к чему я клоню? И вот он, этот один-разъединственный Шухрат попадает именно к нам. И совершенно не шарит в технике. И всю дорогу пропадает у своего джуры дорогого.
   Борисов вскинул голову:
   -Что такое джура? Что-то обидное?
   -Да нет, товарищ мичман. Это по-узбекски будет приятель. Друг, значит.
   Клим поймал себя на мысли, что надо бы приказать Иванову замолчать, пусть не воображает из себя. Уразниязов виноват, слов нет, но и командир отделения обязан знать, где находится подчиненный. Прохлопал ушами, а теперь сидит, слушает болтовню какую-то да еще и радуется наверное. Из сказанного Ивановым выходило, что старшина нисколько не виноват. Его жалеть надо, вот какой оболтус достался именно ему.
   Этому Пете только дай повод, он будет полоскать языком до тех пор, пока не остановишь.
   Клим посмотрел в сторону неясно вырисовывающихся в синем свете старшины и матроса, представил себе выражения их лиц и решил пока промолчать. Надо посмотреть, как будут развиваться события дальше, там видно будет, до чего зловреден язык Иванова. Ишь, как он выгораживает Карнаухова! Но ничего, последнее слово, как того требует военная педагогика, останется за ним, старшиной команды.
   А Иванова несло. Карнаухов слушал и, видимо, во всем с ним соглашался.
   Ни Уразниязов, ни посланный на его поиски Милованов не появлялись.
   -Да чего ждать, доложить, что все на месте и порядок. Все равно никто проверять не будет. Или, может, кто-то считает, что Уразниязов того, зашкертовался?
   Иванов обвел рукой вокруг шеи и резко дернул кулак кверху.
   -Или, может, кто-то думает, что он порыл в самоход?
   Столь прозрачных намеков в свой адрес Клим не стерпел.
   -Цыц, яйца будут курицу учить. Сиди и сопи себе в обе дырки.
   Наверху громыхнула сталью дверь. По скоб-трапу загремели каблуки. Матрос Милованов, донельзя довольный, пропустил шедшего за ним Шухрата вперед:
   - Здра жла, тащ мичман. Во, привел, принимайте. Он у земляка в кондейке сидел дак, нашел я его.
   Шухрат Уразниязов, широкоплечий, под два метра роста, невозмутимо поглядел на ребят, а Борисову сказал:
   -Я уже сам собирался. Смотрю, Коля идет. Теперь тут мы.
   -Ты собирался какие-то сухофрукты жрать, а не бегать по тревоге. Если бы не я...
   Карнаухов перебил Милованова:
   -Товарищ мичман, время, время.
   Командир отделения показал Уразниязову кулак, а другой рукой подал Борисову микрофон.
   Доклад о готовности акустиков к бою и походу прошел в последнюю минуту отведенного норматива. По динамику громкоговорящей связи было слышно, как командир дивизиона в ответ невнятно пробурчал что-то и сухо бросил:
   -Добро.
   Добро-то добро, а вот с матросом Уразниязовым что-то надо делать. Клим сбил пилотку на затылок. Если спускать подчиненному матросу на тормозах, то он в конце концов подложит своему благодетелю хорошую свинью. Так учит корабельная мудрость. Значит, необходимо немедленно снять с нерадивого моряка стружку.
   Старшину команды опередил Иван Карнаухов. Свистящим от ярости шепотом он ругался:
   -Получай тут за них, а им хоть бы хны. Ну что, трудно было сказать, что идешь к земляку? Язык присох? Пре-ду-преж-дать надо, понятно?
   Клим вмешался:
   -Матрос Уразниязов, вижу, вам очень вольно живется, вы на корабле прямо как на гражданке. Может, свободного времени чересчур много, а?
   Шухрат промолчал.
   Петя Иванов вздохнул, хлопнул его по широченной спине:
   -Решено, беру над тобой шефство. Все равно что голову под пули сую, усек это? Без меня теперь ни шагу.
   Такая мысль старшине команды понравилась. А что, дело говорит Иванов, пусть нерадивый матрос отныне имеет персональную няньку. В школе мичманов и прапорщиков на уроках военной педагогики такой подход очень даже одобрили бы. Он посмотрел на Уразниязова и сказал:
   -Пусть теперь вам будет стыдно.
   Шухрат опять не сказал ни слова. Он лишь почесал с виноватым видом в затылке, потом подошел к "няньке" и погладил его по голове. Все засмеялись. А через несколько секунд от стола, за которым Уразниязов расположился, послышалось чавканье. Это Шухрат ел подаренные земляком из службы снабжения сухофрукты. Иванов ткнул Уразниязова кулаком в бок:
   -С народом кто будет делиться?
   -Возьми у Коли. Ему Рустам целый карман насыпал.
   -Что, жмотишь?
   -Какой-такой жмотиш? Зачем так говоришь? Один груша у меня остался, я его кушаю. Колин Милованин другой карман тоже полный, ему, тебе, другим, всем хватит.
   Теперь ели все. Акустики проверили технику еще утром, во время проворачивания механизмов. О наличии людей старшина команды только что доложил. Оставалось сидеть и спокойно ждать, когда маслопупы из электромеханической боевой части подготовят к запуску газовые турбины. А там можно отдавать швартовы и потихоньку топать в море. Правда, Шухрат чуть не подвел, но вот же он, жив-здоров, рядом.
   -Шухрат, ты все-таки ответь старшине команды, тебе что, у снабженцев намазано? Да и нам всем интересно узнать, может, ты хочешь к ним перейти.
   -Петька, какой ты плохой человек, а! У меня там земляк служит, Рустам. Понимать надо. Мы сидим, разговариваем, гражданский жизнь вспоминаем. Рустам русскому языку учит, мне то-се помогает, кушать дает.
   -Значит, все-таки намазано медом?
   -Я там в один день меньше полчаса бываю. Остальной время там не сижу.
   -Остальное время ты там спишь.
   - Ты сильно вредный, Петька. Не надо мне твой шефство, вот. Боюсь, совсем скоро на всю жизнь такой неправильный стану, как ты.
   Подобного рода ни к чему не обязывающий треп матросы могут вести часами. Клим знал об этом еще со времен своей срочной службы. Хватит, пора заканчивать базар, решил он и приказал Карнаухову занять людей делом, а сам взялся за проверку документации.
   Боевой пост гидроакустиков невелик, он занимает всего несколько кубических метров в чреве корабля. Основная работа ведется там, в других местах. Сотни помещений, сотни километров электротрасс и трубопроводов, тысячи сложнейших механизмов скрыты внутри на первый взгляд небольшого по размерам противолодочника. Их нужно проверить и подготовить к выходу в море. Для этого существует целый ритуал, куда входит множество команд, сигналов. Клим убавил громкость репродуктора, но в посту очень ясно звучало:
   -Проверка колоколов громкого боя и линии трансляции... Команды звонками не числить... Проверка аварийных средств связи между командными пунктами и боевыми постами... Наружную вентиляцию провернуть вручную... Принять холод...
   -Ну, завели шарманку, - поморщился Иванов. Он помолчал и скрипучим, металлическим голосом подал команду:
   -По местам стоять, воздух высокого давления принимать!
   Ко всеобщему удовольствию, из коричневой пластмассовой коробки прозвучали эти же слова.
   Борисов надел спасательный жилет, показал Петьке на громкоговоритель:
   -А ну, поторопи, время!
   Тот с готовностью проскрипел:
   -Баковым на бак, ютовым на ют, шкафутовым на шкафут. Корабль к съемке с другого корабля приготовить!
   И снова громкоговоритель долго ждать не заставил, передразнил Иванова не хуже попугая, слово в слово. Пока поднимались на верхнюю палубу, каждый счел своим долгом изобразить из себя диктора. Матрос Милованов, зажав нос пальцами, дурашливо верещал:
   -Внимание, внимание! На первую путю прибывает поезд Москва - Воркутю...
   Клим построил подчиненных на шкафуте, проверил правильность экипировки. Он подтянул ремень спасательного жилета у Милованова, погрозил пальцем, так, на всякий случай, Шухрату. Тот развел руками: вот он я, тут, никуда не делся, стою, как все.
   Матрос Милованов поднял руку, ему захотелось задать мичману вопрос.
   -Слушаю вас.
   -Тащ мичман, а чо, мы в море точно пойдем? Может быть, просто учебная тревога?
   Борисов понял настроение новичка. Хотелось парню в море, да не только ему. Засиделись ребятки на берегу.
   -Точно, товарищ матрос, точно. А вот вернемся в базу, возьму я свой чемоданчик и на целых полтора месяца укачу в отпуск.
   -Не отобьют?
   -Накаркайте мне...
   На юте и баке дежурные боцманы старшего мичмана Петрусенко разворачивали сигнальные флажки. Сам Петр Иванович хлопотал у шпилей, что-то согласовывая с группой из электромеханической боевой части. Палуба заметно подрагивала от запущенных двигателей. Ветер полоскал Военно-морской и Государственный флаги. Погода обещала быть свежей. Вдали за боновыми воротами ясно просматривались белые барашки волн.
   Подошел командир дивизиона лейтенант Коломийцев.
   -Климент Иванович, ветер отжимной, должны сняться как по писаному.
   -Так точно, товарищ лейтенант.
   -Что у вас за заминка вышла сегодня по тревоге? Командир боевой части вашу команду всегда в пример ставил, а сегодня ему не понравилось, сказал, что акустики собирались как мертвецы, доклад ваш долго не проходил. За то, что тянули кота за одно место, выразил мне свое неудовольствие.
   Клим заметил тревожный взгляд Уразниязова.
   Коломийцев не стал ожидать ответа, опять вернулся к теме о погоде.
   - Если в море будет сильное волнение, гидроакустическую вахту придется отставить, а жаль, пора морякам жирок подрастрясти. Пора, пора. Привыкли в учебном корпусе на тренажерах сидеть. Ну, да будем надеяться на лучшее. Хотя, если обратиться к классикам русской литературы, то мы убедимся, что, например, даже гражданский человек Александр Сергеевич Пушкин рекомендовал поступать с оптимистами по-военному. Поэт говорил читателю: души прекрасные порывы. Таково его пожелание. Слышите, душить советовал и, я так думаю, что двумя руками сразу.
   Клим удивленно поднял брови. Александр Васильевич реакцию мичмана заметил, осекся, тут же заявил, что не все сказанное классиками нужно брать на вооружение, и выразил надежду, что поработать акустикам все же удастся. Такой вот произошел разговор между командиром дивизиона и подчиненным ему старшиной команды.
   Вначале, как это и предписано при отжимном ветре, отдали баковые швартовые концы. Нос неторопливо покатился в сторону от соседнего корабля. На шкафуте по команде стравили дополнительные, потом пошли коренные швартовы. Медленно, а потом все быстрей загремела в клюзе выбираемая якорная цепь. С ходового мостика донеслось усиленное динамиком: "Машины на передний ход!" За кормой, свободной от стягивающих швартовов, вспух белый бурун. Корабль плавно двинулся вперед. Дежурный боцман на баке указал флажком перпендикулярное положение якорь-цепи: якорь встал! Тут же прозвучала команда:
   -Стоп машина, пошел шпиль!
   Звено за звеном выползала из глубины якорь-цепь, тугие струи брандспойта смывали с нее ил и глину. Чугунные звенья, каждое с пуд весом исчезали в якорном ящике. Расстояние между пирсом и большим противолодочным кораблем все увеличивалось. Динамик голосом Петра Ивановича прогремел:
   -Якорь чист!
   -Машины - средний вперед, гюйс спустить, флаг перенести!
   Клим, как бы ни был занят, старался не упустить красивый этот момент. Он смотрел и загадывал: если смена флагов пройдет без сучка и задоринки, если корабль даже на сотую долю секунды не окажется без флага, выход в море будет удачным.
   Для наблюдения достаточно было пройти на ют, встать немного в стороне так, чтобы в поле зрения находились корма и самая высокая на корабле грот-мачта.
   Клим решил не отказывать себе в удовольствии и на этот раз. На глаза попался матрос Уразниязов. Мичман пригласил:
   -Пойдем, прогуляемся.
   По известной причине Шухрат пошел за старшиной команды с опаской. А тут еще Петька выдал ему вдогонку:
   -Сейчас тебе пропишут порцию горяченьких.
   Уразниязов понимал, что за опоздание по сигналу тревоги с него обязаны спросить. Он ждал и, чего греха таить, побаивался предстоящего с новым старшиной разговора. Но помирать, так с музыкой, с флагом "Погибаю, но не сдаюсь!" - Шухрат поднял голову и выкрикнул в спину идущего впереди мичмана:
   -Нотация не люблю, учтите!
   Тот обернулся:
   -Кататься не любите? На чем кататься, куда?
   Потом понял о чем речь, усмехнулся, махнул рукой.
   Сигнальщик у флагштока уже начал спуск флага. На ходовом мостике пока все было спокойно. Видеть, что делается на полубаке, мешала надстройка. Но вот наверху, в ажурном сплетении антенн вспыхнул и мгновенно расцвел бело-голубой цветок. Ветер рванул его.
   Клим представил, как сигнальщик резкими движениями добирает фал, ощутил упругость бьющегося под напором воздуха полотна, в кончиках пальцев защипало, будто парусящая ткань рвалась прямо из его рук.
   Борисов видел на гафеле до того потрепанные встречным потоком воздуха Военно-морские флаги, что еще немного и красные серп и молот начнут исчезать по ниточке. Он знал, не скаредность обеспечивающих служб тому причиной, а суеверие корабельное. Вот втемяшится сигнальщикам, что этот флаг счастливый, под ним, когда он был еще новешеньким, отстрелялись на отлично и все, будут упорно поднимать на выходах на стрельбище только его. Так будет до тех пор, пока командование не рявкнет.
   Едва успело погаснуть полотнище на кормовом флагштоке, как на гафеле укрепился и заполоскался пронизанный ветрами прежних походов Военно-морской флаг. Под ним быть экипажу до самого возвращения на базу.
   Мичман прикоснулся рукой робы подчиненного, легонько постучал костяшками пальцев себя по груди:
   -Трогает здесь, правда?
   Матрос неопределенно пожал плечами. Клим прочитал в его глазах вопрос: ради чего разыгрываешь тонкого психолога? И он негромко ответил:
   -Да, можно сделать по-другому. Например, выругать тебя. Наказать, наконец. А ты погляди, постарайся увидеть моими глазами наши флотские традиции. И подумай, хорошо подумай, зачем они нужны. Ты, дорогой мой, не жди, когда тебя обкатает наша жизнь. Ты первый постарайся понять ее. Тогда все будет хорошо.
   -Я, товарищ мичман, службу люблю. Только я вон какой... здоровый, болшой, а у нас кнопки, лампочки маленькие, как раз для Петьки. Стыдно мне, а?
   -При чем твой рост? Ты давай не юли. Вот еще, ерунду какую выдумал. Если службу любишь, почему не стараешься?
   Уразниязов, чувствовалось, не хотел затеваемого разговора. Но куда денешься, начальник заставляет, слушаться надо.
   -Хорошо, скажу, врать не буду. Тяжело, потому что русский язык плохо знаю, колхозе жил, национальной школе разный там индикатор, акустика слова не слышал. Конечно, технике совсем слабый я, сейчас полтора года дээмбэ остался, понимать надо.
   -Что, совсем ничего не знаешь? Схему из чего станция состоит, инструкции ты учил? Учил. Может быть, лень-матушка раньше тебя родилась?
   -Что лень, какой такой лень? Я колхозе рано вставал, круглый день работал. Потом, учебке, русские слова ночью учил.
   Лицо матроса побледнело. Он обиженно махнул рукой:
   -Раз так, ничего говорить не буду. Старый мичман тоже все время ругал.
   -Не кипятись ты, остынь, - остановил его Клим. - Ты же видишь, я тоже нерусский. Понимаю, тяжело тебе. Но и ты тоже гордость поимей. Скоро два года будет, как на службе, а по специальности ничего не знаешь. Это как?
   -Я что, совсем виноватый? Милованов русский, он ДОСААФ ходил занимался. Петька городе жил, Карнаухов. Почему так говорить. Что-ли, кругом плохой получаюсь...
   Мичман положил руку на плечо Уразниязова. Ну, порох, а не парень. Просто не дает слова сказать. А с другой стороны, наверное, он все же обидел матроса. Не хотел, а обидел. Ну-ка, если прикинуть, жил себе человек, работал в своем хлопковом колхозе и очень даже неплохо обходился без русского языка. На фиг он ему сдался, это уже на военной службе понадобилось. А, например, у Карнаухова средне-техническое образование. Милованов попал на корабль после морской школы ДОСААФ. Иванов, тот пусть во Дворце пионеров, но тоже радиоделом занимался. Не хлопок ребята собирали.
   -Иди, джура. Иди в кубрик.
   Матрос ушел. Клим остался один. Конечно, если сравнивать с другими акустиками, Шухрат проигрывает на все сто процентов, чего там говорить, без слов ясно. Черт его знает, может прав Иванов, случайный для команды человек оказался на корабле.
   Клим раздумчиво посвистел. Ну хотя бы русский язык знал парень, - размышлял он, - и то полегче было бы.
   Он тоже призывался из сельской местности, там все говорят по-якутски и школа была национальной, но часто приходил в школу военком, спрашивал у учительницы русского языка про призывников, интересовался. С ребятами разговаривал, про службу и национальную гордость речи вел.
   Надо бы разузнать, расспросить Шухрата как их готовили, подумал он. Ну, конечно, не в лоб, не так вести разговор, как сегодня. Помягче, что ли. Зря обидел парня. А может, еще с кем следует поговорить. Может, с Петрусенко...
   Клим надвинул пилотку на нос. За кормой настырно кричали чайки. Им не хотелось, чтобы дармовая столовая взяла вот так и ушла море. Кто теперь даст отбросы с камбуза. Камбуз тоже, того, в море подался. Еще минут десять-двадцать и увидишь вместо корабля только точку на горизонте.
   Чайкам оставалось подбирать последние крохи у бачков с отходами, да ругать моряков за такое вероломное отношение. Птицы наглели, кружились чуть ли не над самой головой стоящего на юте мичмана. Но тот не замечал этого. Он думал.
   Вечером Клим рассказал о своем разговоре Петру Ивановичу. Старший мичман с минуту помолчал, походил по каюте, потом резко придвинул к Борисову кресло.
   -Ты так и недопетрил насчет своего Уразниязова? - спросил он. - Вижу, можешь не говорить. Парню, конечно, не повезло с распределением, какой из него акустик. В боцкоманде, например, он мог бы кое-кому и фору дать. А вот кто виноват, ты знаешь? Что, он сам что ли?
   -Нет, Петр Иванович, ты что-то не разобрался насчет нашего разговора. При чем тут распределение, я конкретно вопрос поставил.
   -Не перебивай, догор, слушай, что тебе старшие говорить будут.
   По мнению главного боцмана причина связана с неправильной системой работы военкоматов страны.
   -Два раза в год они формируют из призывников команды. Кого-то расписывают в танкисты, кого-то в военные строители, матросы. Но вот из частей приезжают "покупатели". Каждому из них командиры дают задание привезти столько-то человек. А семейства сейчас в государстве куцые: папа, мама, я - вот и вся моя семья. Новобранцев не хватает. Те, кто приехали за пополнением первыми, еще имеют право выбора. А остальные? Начнешь привередничать, изучать карточки, беседовать с пополнением, разбираться с военкоматскими, совсем ничего не получишь. Потому что в это время кто-то возьмет и увезет будущих воинов скопом, всех подряд. И с кем в таком случае ты будешь служить? - спросил Петр Иванович.
   -Чувствую, что с теми, кто не подходит для флота.
   -Дудки! Никого тебе больше не дадут. Вообще можешь остаться со мной, да с отцами-командирами, понял? Вся эта игра военкоматчиков в составление и подбор команд нарушается уже первыми "покупателями". Ты, брат, не забывай, что всем нужны самые умные, самые крепкие. Теперь дошло? Ну пойми, кто смел, тот и съел. А опоздавшим остаются последки. В таких случаях никто не смотрит, заканчивал ли призывник ДОСААФ, говорит ли по-русски. Военкоматчики, конечно же, рады. В любой момент у них есть оправдание - сами брали. И потом, ты когда-нибудь слышал, что военкомату предъявляли претензии? То-то. Надеюсь, дошло.
   -Что-то сомневаюсь я в твоих словах, честное слово. Дело-то у нас государственное, так?
   -Ты еще скажи спасибо, еловая твоя голова, что Уразниязов в учебке даже по ночам русский учил. Среди таких тоже есть разные. Анекдот знаешь? Командир отделения отдает матросу приказание, а тот: "Не понимай!" Командир отделения объявляет ему наряд вне очереди, а тот: "За это не имеешь права!" Есть такие, что специально не хотят знать русский язык, чтобы этим делом прикрываться при удобном случае. И ничего ты с ним не сделаешь, с такого взятки гладки.
   Петр Иванович откинулся на спинку кресла, долго смотрел перед собой немигающим взглядом, словно вспоминал что-то. Правой рукой с вытутаированным у основания большого пальца якорем он методично похлопывал по подлокотнику. Потом встал, снова начал мерить шагами тесную каюту. Остановился, проговорил негромко:
   -Вот так-то, Климушка. А Уразниязов парень хороший. Ну ладно, ты особо не бери в голову. Такие проблемы не нам с тобой решать, есть люди со звездами много больше и нашивками погуще. Спокойно иди в отпуск, отдыхай, набирайся сил. Женись, если хорошая подвернется, с этим делом тоже дефицит. Упустишь - всю жизнь жалеть будешь.
   -А если ошибусь?
   -Тем более пожалеешь. Волком выть будешь. А пока - не сгонять ли нам партейку?
   -Извини, что-то не хочется. Я лучше в кубрик к ребятам схожу.
   -Тоже нужное дело. Давай. А я в документации бабки подобью.
   Петр Иванович вытащил из ящика стола большой амбарный журнал. Клим вышел в коридор. Рассказанное старшим боцманом было похоже на правду. Даже если взять гидроакустиков, их всего-то раз-два и обчелся, а все разные и отборными кадрами каждого не назовешь. Любому понятно, какой технарь из Уразниязова. На чужом месте парень, это и в военкомате можно было увидеть. А теперь ходи тут, ломай голову, исправляй чью-то ошибку.
   Он спустился в кубрик. В дальнем углу, там, где жили акустики, бренчала гитара.
   -О! Товарищ мичман! Подвинулись, быстро.
   -О чем поете?
   Ответил Иванов:
   -Завидуем тем, кто скоро ступит на вольный берег. Там хорошо, девчонки, то-се. Поцелуи, например. Любовь опять же.
   Он отложил старенькую гитару с кокетливо повязанным капроновым бантом на грифе, потянулся так, что хрустнуло. Резко выдохнув, произнес:
   -Ничего не имею против прекрасной любви. По мне очень много девчонок тоскует. А знаете почему?
   Шухрат, на этот раз не ушедший к своему земляку-снабженцу, с готовностью ответил:
   -Конечно знаем. Потому что имя такой носишь, Петька называешься. Угадал, а?
   Все засмеялись. А Иванов огорчился:
   -Лучше бы ты у своего Рустама сидел, мыслитель. Я веселый человек, поэтому, понял? Со мной каждой девушке интересно. Но с одной я долго не могу. Других жалко.
   Вмешался Коля Милованов. Он сидел далековато, ему хотелось видеть баловня судьбы и слышать его. Он тянул из своего угла руку и выкрикивал:
   -Ты яснее, ты причину, самую суть скажи, как это делается-то. Ребята помолчите, пусть Иванов скажет, интересно же!
   Петька приосанился, потом вдруг сник. Сосед заботливо стряхнул с его плеча несуществующую соринку, потом двинул под бок:
   -Давай, трави, не задерживай.
   Петька разгладил воображаемые усы. Стало тихо.
   -Милованыч, тебе придется выйти из кубрика, при тебе речь держать не могу.
   -Почему эт? Не пойду я никуды, даже не подумаю.
   -Салага еще потому что. Вот отслужишь два года, тогда пожалуйста, можно рассуждать о девочках. Раньше никак нельзя, здоровье может пошатнуться. Ну ладно, учитывая твой горячий интерес, полгода сброшу. Но учти, думать о них пока ты должен наедине, в укромном месте, на расстоянии предельной дальности от старших. А проще, советую, езжай-ка после службы в Среднюю Азию. Шухрат тебе лучшую невесту найдет, ему для друга пять, десять, нет, двадцать баранов не жалко. Стадо отдаст, красавицу купит, женись, пожалуйста.
   Пришла пора обижаться Шухрату Уразниязову, но он, восхищенный, смеялся так, что слезы выступили. Ну, Петька, шайтан-парень, совсем на лопатки положил.
   Иванов разошелся. Глаза его сияли. Он посмотрел на старшину команды и спросил взглядом:
   -Не переборщил?
   Клим, смеясь, махнул рукой: валяй! Он почувствовал, что сейчас заговорят о его отпуске и не ошибся. Милованов задал вопрос:
   -Тащ мичман, вы чемоданчик приготовили?
   -В полной боевой готовности.
   -Говорят, что вы три года не были дома. А через полтора месяца опять на корабль...
   Клим промолчал. Иванов снова взял гитару, потрогал струны и она охотно поддержала одну из множества сочиненных моряками песен о корабельной службе.
   Борисов посидел еще, послушал, потом решил не мешать, направился к выходу. Уже открывая дверь, услышал, как Иванов мечтательно протянул:
   -На берегу сейчас хорошо-о.
   Мичман поднялся на верхнюю палубу. Уже стемнело. Казалось, корабль стоит на месте, движения не ощущалось, так, подрагивала под ногами стальная палуба. Но, достаточно перегнуться через леера, в глаза бросятся пенные усы, идущие от разрезающего воду форштевня. Они даже светятся в темноте, так же, как и кильватерный след. Если посмотреть на корабль сверху, его легко можно сравнить с темным наконечником гигантской светящейся стрелы, пущенной из туго натянутого лука.
  
   БОЦМАНСКИЕ ХЛОПОТЫ
  
   Старший мичман Петрусенко не спеша прохаживался по юту. Навалившийся было с утра туман рассеялся, выглянуло солнце и это очень радовало Петра Ивановича. Дождь только помешал бы боцманским обширным планам.
   Корабль вернулся с моря, новых выходов в ближайшее время не намечалось и по мысли Петрусенко настала, наконец, пора обновить покраску. Он думал о предстоящих работах и время от времени насмешливо поглядывал на соседний корабль.
   Н-да, неудачный получился у них колер, что и говорить, очень даже неудачный, темный какой-то. Белила пожалели, определил Петр Иванович. А может боцман с перепою был, это тоже влияет на качество работы.
   Большую задачу поставил перед собой Петрусенко. Старший помощник командира капитан-лейтенант Черкашин сначала даже слушать не хотел, но потом ткнул пальцем на ошвартованный по правому борту БПК:
   -Только чтобы я такого художества не видел. Корсар какой-то, а не большой противолодочный корабль советского Военно-морского флота. Валяйте товарищ старший мичман, добро вам на покраску.
   Он еще раз посмотрел на соседа, брезгливо поморщился, Петр Иванович обнадежил:
   -Не сомневайтесь, товарищ капитан-лейтенант. Цвет подберем самый лучший. Управимся в минимальный срок. Вот увидите, как засияет наш красавец. Будьте спокойны, не первый год замужем, понимаем, что к чему и как.
   Это только гражданскому населению и матросам-первогодкам кажется, что военные корабли имеют одинаковый серый, или как принято говорить на флоте шаровый цвет. На самом деле у одних он потемнее, у других оттенок светлый, радостный. И то, и другое, по убеждению настоящих моряков нежелательны.
   Прав старпом, корабль не должен быть мрачным, как разбойничье судно. Но и легкомыслие, этакая воздушность Военно-морскому флоту тоже ни к чему. Надо так, чтобы и мощь чувствовалась и приличествующая флоту элегантность присутствовала.
   В этом деле опыт нужен. И еще что-то. Помнится Петру Ивановичу, когда он был еще боцманенком, еще на первых порах службы, командир отделения смешно передразнивал их начальника. С недовольным видом брал он воображаемую кисть, проводил линию-другую, хмурился, стирал тряпкою следы краски, колдовал над бидонами и посудой, сыпал синьку, добавлял белила, снова пробовал, что получилось, снова мучался... На самом деле оно так и было, старый боцман очень переживал перед каждой покраской бортов и надстроек, как школьник перед экзаменами. Историю эту Петр Иванович вспоминал, когда в боевых частях заготавливали емкости и малярные принадлежности. Теперь он прекрасно понимал чувства старика. А ведь смеялся над ужимками старшины, чего там, хохотал во все свое дурацкое горло, особенно когда тот, изображая главного боцмана, обиженно держал перед самым лицом кисть с неудачно подобранным цветом, кряхтел испуганно, подслеповато щурил глаза и вдруг выдавал старческим тенорком трехэтажную матерщину.
   Корабль покрасить - дело сложное, к нему нельзя подходить абы как. Здесь искусство требуется, особенно в подборе колера. Остальное много проще. Знай, соблюдай выбранные пропорции, да и малюй на зависть соседям. Ну, понятно, есть еще секреты. Например, надо очень ровно отбить, удалить старую краску, чтобы получить ровную, близкую к совершенной поверхность. Надо погоду, тоже близкую к идеальной.
   Петр Иванович не просто так гулял по юту, как это могло показаться застывшему у трапа командиру вахтенного поста. Главный боцман настраивал себя на определенную творческую волну. Рядом с ним, ну может, на пол-локтя сзади, столь же степенно вышагивал командир бакового отделения старшина первой статьи Абросимов, парень, по мнению Петрусенко, толковый. Саня Абросимов до службы увлекался живописью, значит имел толк в малярных работах и поэтому пользовался полным правом обсуждать на равных со старшим мичманом проблему подбора цвета.
   -А что, если мы кроме белил добавим чуть-чуть слоновой кости? - спросил он, рассудив, что начальник созрел для совета со стороны подчиненного. - Знаете, получится этак с дымкой.
   -С дымкой, говоришь?
   Петр Иванович остановился. Несколько бочек краски "слоновая кость" у него имелось, но останется ли тогда на офицерский коридор? Могло не хватить, а одалживаться ни у кого не хотелось. Это самое последнее дело для уважающего себя боцмана, хозяина корабля, ходить с протянутой рукой.
   Он на несколько секунд представил, как поднимается на близстоящие корабли и просительным тоном клянчит немного красочки в долг. Не рассчитал, мол, войдите в мое бедственное положение, как только получу на складе, так сразу отдам... Тьфу!
   Еще раз посмотрел за борт, на соседа. От обилия темных тонов большой противолодочный корабль, именуемый так в силу выполняемых задач, но отнюдь не из-за габаритов, казался грузным. Сажи, что-ли, намешали они там? И к этому, превратившему красавца в утюг, к такому боцману он пойдет на поклон? Дудки!
   -Ты, дорогой мой хлопчик, - воркующе, как маленькому, сказал он старшине первой статьи Абросимову. - Ты пойми, что боевой корабль должен быть страшен только для супостата, врага, значит. А у своих его вид должен рождать гордость. И еще веру в его силу.
   -Вот я и хочу так. С дымкой-то не будет мрачно.
   -Тебе что, боевая единица флота лубочная картинка или яхта для увеселения? - Петр Иванович вложил в слово "яхта" максимум язвительности и, видимо, добился желаемого результата, потому что Саня сморщился. - Ты мощь подчеркни, его боевую красоту. В общем, думай. Ходи рядом и размышляй. Пока соображай молча.
   Вот так и вышагивал Петр Иванович по стальной палубе вертолетной площадки, могучий, плотно сбитый боцман, несмотря на свои тридцать лет, похожий на дядьку Черномора. По-юношески стройный старшина казался рядом с ним мальчиком, хотя и его родители ростом не обидели.
   Долго полировали палубу. Потом старший мичман сказал:
   -Давай сделаем так. Бери-ка ты фанерку, знаешь где, и иди к малярной кладовой. Помаракуй там практически, прикинь, что к чему, а я еще похожу, подумаю.
   Абросимов ушел, он остался один. Но пораскинуть мозгами на свежем воздухе, полностью настроиться на творческую волну ему помешали.
   По сходне на корабль поднимались матросы, человек пять. По вещевым мешкам и той заметной робости, с какой ступали они на палубу, было видно, что это ребята из пополнения. Шествие замыкал маленький, узкоплечий матросик. Он старательно повернул голову в сторону Военно-морского флага, отдал честь и...
   То ли споткнулся будущий "гроза морей", то ли ноги у него заплелись, но через секунду паренек плашмя грохнулся к ногам командира вахтенного поста. Новенькие ботинки, привязанные шнурками к карману вещевого мешка с силой ударили хозяина по затылку и тот тоненько ойкнул.
   Петр Иванович в два прыжка очутился рядом с упавшим, правой рукой схватил его за шиворот, поставил перед собой.
   -Ушибся, сынок?
   Вопрос он задал просто так, вырвалось само собой. А тот шмыгнул носом, вытащил носовой платок, вытер ладони и жалобно протянул:
   -Об железо, больно.
   Матрос всхлипнул. Старший мичман Петрусенко сначала не поверил. Матрос плакал! Две светлые маленькие бусинки слез медленно сползали по нежным, еще не знавшим бритвы щекам.
   Петр Иванович оторопел. В душе его шевельнулась досада. Какой неуклюжий моряк, на трапе споткнулся. Да еще и нюни распустил, маменькин сынок. За свою службу боцман чуть ли не впервые видел, как человек в военной форме лил слезы. Детский сад! Стыдоба.
   -Вам что, товарищ матрос, - зловещим шепотом прошипел он, - для утешения нянечку вызвать или вы сами перестанете слезы лить?
   Новичок испуганно захлопал белесыми ресницами.
   -Как фамилия, спрашиваю.
   -Матрос Конев... Для прохождения дальнейшей... службы прибыл.
   -Для прохождения! - передразнил он Конева. - Ну и проходите, чего было заторы устраивать?
   Новички испуганной стайкой двинулись в сторону рубки дежурного по кораблю. Главный боцман набросился на командира вахтенного поста:
   -Вы для чего поставлены здесь? Ворон ловить?
   Тот оторопел, переступил с ноги на ногу и невпопад рявкнул:
   -Так точно, товарищ старший мичман!
   У старшего мичмана глаза на лоб полезли. Матрос быстро поправился:
   -Больше не повторится.
   Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, потом Петрусенко резко повернулся и направился в каюту. За рубкой дежурного он наткнулся на какого-то матроса, оббивавшего старую краску и ржавчину с леерных стоек. Матрос работал самозабвенно, большой гаечный ключ двадцать семь на тридцать так и мелькал в сноровистых его руках.
   -Что это за инструмент, где вы его взяли?
   Последовал бесхитростный ответ:
   -Так у наших боцманов разве молотка выпросишь? Небось зашхерили, а тут выкручивайся, как можешь.
   -У кого лично вы просили инструмент и почему ко мне не обратились за наведением порядка во вверенной мне команде?
   Матрос поднял голову, увидел Петрусенко и замолчал. Когда вконец разгневанный главный боцман исчез за поворотом, он пожал плечами, поудобнее перехватил ключ и сделал такое заключение:
   -Во-во. Ты самый скареда и есть. Ты же приучил своих боцманят жилить все, что есть. А потом ходишь, орешь, придира первосортная.
   В каюте Петр Иванович несколько поуспокоился. Стало хорошо, прохладно, когда негромко зашумел кондиционер. Посидеть, выкурить сигарету, привести в порядок мысли и можно направляться в малярную кладовую. Он так и сделал. Отдохнул и поднялся на верхнюю палубу.
   Здесь священнодействовал старшина первой статьи Абросимов. Кладовщик матрос Гоча Силагадзе находился рядом. Он налил понемногу различной краски в плошки, дал палочку, кисть и теперь с большим удовольствием наблюдал за работой старшины. Гоча очень уважал трудолюбивых командиров.
   При виде главного боцмана Саня весело закричал:
   -Вроде получается, Петр Иванович!
   -Звание забыли товарищ старшина первой статьи? Напомнить?
   Саня Абросимов, ввиду своей приближенности, изредка называл своего старшину команды по имени-отчеству. Вот он и решил, что сегодня момент для такого обращения вполне подходит. Ответная реакция показала, что ошибся. Бывает.
   Он протянул фанерную дощечку:
   -Вот, товарищ старший мичман, нравится?
   Было видно, что человек постарался. Во влажном еще мазке и синева морская проглядывалась, и цвет брони присутствовал, и даже пороховым дымом отдавало.
   На сердце Петрусенко отпустило. Он так и эдак поворачивал фанерку под лучами солнца, заходил с ней в тень и снова придирчиво рассматривал. Вытягивал руку, приближал к глазам, затем ставил образец на бочку с краской, отходил к двери, чтобы посмотреть на мазок оттуда. Колер определенно был удачным. По душе будто пушистый котенок пробежал.
   -Давай еще пару фанерок, чтобы было из чего старпому выбирать.
   -Это я враз. Вот что я придумал...
   Абросимов определенно был в ударе. Он так и сыпал словами, и, явно гордясь удачей, приводил примеры из своей гражданской жизни, когда посещал художественную студию. Петр Иванович окончательно подобрел, даже взял из стопки принесенных старшиной дощечек одну и попросил у матроса Силагадзе кисть:
   -Глядишь, и я изображу чего.
   Кладовщик просьбу выполнил и, хитро улыбаясь, нырнул в дальний угол своей кладовой. Там у него хранился запас списанных простыней, наволочек, полотенец.
   Проведай Иваныч об этом тайнике, подумал Гоча, пришлось бы держать ответ. В малярке должна быть только краска, а он этот боцманский завет нарушил. И, главное, сделал так вполне осознанно. Мало ли, рассуждал он, руку или одежду испачкаешь. Или, скажем, тару понадобится вытереть. Другой, конечно, будет летать как угорелый, носиться, высунув язык в поисках ветоши по всему кораблю. И предложат ему в электромеханической боевой части машинисты трюмные грязное рванье. Вах, ему, Силагадзе, побираться совсем не надо, самое последнее дело. Пусть лучше к Гоче бегают, а он еще посмотрит, помогать ли, нет.
   Матрос вылез на свет божий преисполненный гордости, подал старшине команды половинку старенькой, но выстиранной простыни и, не моргнув глазом, сказал:
   -Как чувствовал, приготовил сегодня утром. Оно хорошо, не замараетесь, если сделать что-то вроде передника.
   -Молодец, спасибо. А у тебя там больше ничего нет?
   Как бы не поняв намека, Силагадзе ответил:
   -Все есть товарищ старший мичман. Все храню, ничего никому не даю без разрешения. С разрешением тоже, это, не люблю разбрасываться, пусть даже это будет краска. Учет каждой фляги с шаровой, с белилами, с краской палубной и каютной имею. Слоновая кость тут для коридора. Во, еще грунтовка есть.
   -Хитрит, чертяка, - посмеялся про себя опытный боцман, но виду не подал. Побольше бы таких матросов в боцманскую его команду и можно служить, не тужить.
   Любезно пожалованную простынку он приспособил согласно совету матроса, подпоясался нашедшимся у него же шкертиком. Краску старший мичман размешивал плавно, круговыми движениями, кистью водил бережно, так, чтобы ни одна капля не упала на палубу. Предосторожность Гочи оказалась лишней. Никак не могли пострадать ни кремовая рубашка, ни прекрасно отпаренные, с острой стрелкой брюки Петрусенко, но отказаться от внимания матроса, игнорировать его заботу было нельзя. Петр Иванович душу подчиненных чувствовал и соответствующее отношение ценить умел.
   Боцманята уважали своего старшину команды. Он знал, что между собой матросы называют его не по должности или званию, а Иванычем, как делали это офицеры. Слышал: "Иваныч сказал", "Иваныч в курсе". Он и о тайнике Силагадзе был осведомлен. Непорядок, конечно, если рассуждать по большому счету. Для хранения ветоши на корабле есть специально отведенное место, она хранится в баталерке, но у Гочи тряпочки-шнурочки сложены аккуратно. Пусть, не велик проступок, людям всегда есть чем руки вытереть, разве это плохо? Его предшественник попытался было втихомолку бидон браги поставить, но Петрусенко учуял, теперь тот матрос ходит в трюмачах.
   За приятным делом Петрусенко любил напевать. Широкая его глотка, привычная заглушать любые шумы корабельного масштаба, не могла издавать звуки в четверть силы. Приходилось как-то приспосабливаться и ныть в нос тонко и гнусаво, на комариный лад. Это вынужденное нытье на настроении, по крайней мере самого певца, в худшую сторону не сказывалось. В соответствии с мыслями менялась и мелодия исполняемой песенки, вернее, громкость ее исполнения. Для абсолютно лишенного музыкального слуха Петрусенко, само собой, нот не существовало.
   Экспериментировали с красками долго и со вкусом, благо никто не мешал. Сторонних наблюдателей и отрывающих от дела просто-напросто не находилось. В воздухе стоял густой запах ремонтирующейся квартиры, всем шатающимся без дела матросам он безошибочно подсказывал, что дальше хода нет, там главный боцман. А нуждающиеся в его безотлагательной помощи, в такие минуты предпочитали направлять свои стопы к дежурному боцману. Зачем мешать Петрусенко, человеку, занятому важным делом.
   Старшина первой статьи Абросимов комментировал ход своих действий кладовщику, найдя в нем прилежного слушателя. Петр Иванович по обыкновению своему работал вдумчиво, прикидывая, как будет выглядеть полученный цвет в солнечную, дождливую, туманную погоду. Он ныл себе под нос что-то такое незамысловатое, ему приятно было работать и петь. Славно чувствовал себя Петрусенко, довольный разрешением старпома на покраску, подходящей погодой и возможностью проявить талант настоящего боцмана.
   Но вот отложил кисть Абросимов, замолк и отряхнул кристальной чистоты "передник" Петр Иванович. Три наиболее удачных образца они отложили в сторону, остальные Силагадзе решил приберечь, соскреб с фанерок краску, поставил их сушиться, а содержимое плошек он столь же аккуратно слил в бочки, так объяснив свои действия:
   -У меня бабушка, бэбия по-нашему, знаете какая? Весь дом в руках держит. Так вот, за это она меня обязательно похвалила бы.
   Петр Иванович знал, что матрос воспитывался у родителей матери. Парень скучал по той, гражданской жизни. Ему доставляло удовольствие рассказывать о своих ближних, о домашних делах. Такие беседы помогали ему скрашивать корабельную службу. Старшему мичману нравилась непосредственность подчиненного, как-то не лежала душа к людям скрытным.
   Он вернул свернутую простынку и поинтересовался:
   -Письма давно получал?
   Силагадзе благодарно улыбнулся, ответил:
   -Сразу, как пришли с моря, почтальон приносил. Хорошее письмо из дома прислали. Бэбия всем боцманам привет передает, зовет всех в гости. Интересно, где мы поместимся? А, вот зачем думать, когда можно в саду поставить большую палатку. Десять деревьев мандарин растут, яблоки там разные, кушай. Хорошо.
   -Не бывал я в Грузии. Вот где не бывал, то не бывал. А неплохо бы съездить в отпуск. Завидую мичману Борисову, отдыхает он сейчас.
   -Ну, товарищ старший мичман, это разве отпуск. В Якутию я бы не поехал. Зачем?
   -Борисов там родился. Вот скажи нам Абросимов, куда бы наш Силагадзе поехал?
   Старшина первой статьи посмотрел на решительное лицо матроса и засмеялся:
   -К бэбии своей, куда же еще? А я бы прямиком в Центрально-черноземную полосу России. Там, в Тамбовской области, есть село Рассказово. Простору там столько, что никакого кавказского рая не надо. Эх и жизнь, разве сравнишь нашу землю с горами?
   -Понял, Гоча?
   -Нет, не понял я, как Кавказ может быть хуже Тамбова, зачем так говорить.
   Когда матрос горячился, в его речи невольно начинал звучать грузинский акцент. Абросимов переглянулся с Петром Ивановичем и хлопнул Силагадзе по плечу:
   -Там хорошо, где родной дом, ты это знаешь. Или я неверно говорю? Пойдемте, товарищ старший мичман, к Черкашину, а он пусть думает.
   Скоро оба были у старпома, капитан-лейтенанта Черкашина. Виктор Степанович расположил перед собой принесенные образцы и стал внимательно их рассматривать. Петр Иванович и старшина переглянулись. Наконец, офицер отложил из трех принесенных две:
   -Эти, по-моему, подойдут. Покажу командиру, последнее слово за ним. Вам спасибо, душу вложили, чувствуется. Ну, и будем краситься.
   Петрусенко выразительно глянул на старшину. Дело сделано, можно быть свободными, а там начальство пусть решает. Тот кивнул, поправил берет и чуть посторонился, давая Петру Ивановичу дорогу к двери.
   -Товарищ старший мичман, вы останьтесь на минутку.
   Старший помощник командира начал с того, что на корабль прибыли первые молодые матросы. И что это неплохо. Появилась возможность подумать о замещении вакантных мест, он в первую очередь вспомнил о нуждах боцманской команды.
   Виктор Степанович говорил, а сам краешком глаза следил за реакцией Петрусенко. Тот почувствовал какой-то подвох и решил пока помолчать, подождать, что будет дальше. Старший помощник бодренько похлопал по лежащему на столе списку, расстегнул верхнюю пуговицу кителя и посмотрел на Петра Ивановича.
   -Абросимов осенью увольняется, так?
   Петрусенко подозрительно посмотрел, сдержанно кивнул. Насчет вакансий он уже имел кое-какие планы и теперь старался понять, куда клонит Черкашин. Промелькнула и укрепилась мысль: "Не иначе, как он хочет спихнуть ко мне в команду бестолочь из какой-нибудь боевой части или, того хуже, сбагрить хулигана, бездельника на перевоспитание. Нужно быть осторожным, внимательным. Держать, держать ушки на макушке".
   Между тем старпом продолжал:
   -Вот и нашел я вам человека, товарищ старший мичман. Идите, принимайте новенького, с иголочки. Конев его фамилия. Познакомитесь, расскажете матросу что к чему, словом, введете его в курс дела. Ну, не мне вас учить Петр Иванович, что, впервые что-ли?
   Такого Петрусенко не ожидал. Он был готов услышать какую угодно фамилию, только не эту. Он опешил:
   -Как вы сказали Виктор Степанович? Матрос Конев? Из вновь прибывших?
   -Э, да я вижу, вы уже знакомы. Тем лучше. Я вам верю и думаю, что новичок попал в хорошие, заботливые руки.
   Петр Иванович помрачнел. Зачем ему этот маменькин сынок? Эх, надо было вместе с Климом подойти к помощнику командира старшему лейтенанту Шапурину и попросить перевода в боцманскую команду матроса Уразниязова. У акустиков ему все равно делать нечего, а в боцкоманде парню самое место. Лучше не придумать. Парень крепкий, работящий, в коллективе ребята разных национальностей, прижился бы.
   Внезапно охрипшим голосом старший мичман попросил:
   -Давайте лучше я возьму матроса Уразниязова у акустиков. Старшина команды не будет против, ручаюсь. Офицеры боевой части тоже. Все равно он там у них вроде балласта. А что нам с этого Конева? Метр с кепкой, сорок конопушек и плечики, как у барышни. Это не боцман, да мои архаровцы его просто-напросто съедят и косточек не останется.
   Петрусенко до того опешил от предложения Черкашина, что понес явную несуразицу, хотя в тот момент ему казалось, что приводит аргументы самые убедительные:
   -Боцман должен быть отменного здоровья, товарищ капитан-лейтенант. Чтобы шея так шея, не тоньше телеграфного столба и руки с совковую лопату. В нашу команду только таких надо назначать. Да вы сами об этом прекрасно знаете. Давайте решим насчет Уразниязова, парень он крепкий, в самый раз бочки да швартовы ворочать. А Конев что, вы сами видели, маменькин сынок, ему самое место в штабе, за пишущей машинкой.
   Он говорил, а сам чувствовал, что делает совсем не то, что надо бы. Но остановиться не мог, так задело предложение старпома. Черкашин человек жесткий, он будет стоять за свое решение до конца. Тут надо было избрать иную тактику, но как остановиться для того, чтобы собраться с мыслями!
   Капитан лейтенант выставил вперед ладонь:
   -Стоп-стоп. Садись, Иваныч, и не горячись.
   Петр Иванович чутко отметил и обращение на "ты" и "Иваныча". Такой поворот разговора его обрадовал, значит, не так плохи дела, как подсказывала интуиция. Он прикинул ситуацию и решил, что присаживаться ни в коем случае нельзя, надо не отступать и в темпе продолжать гнуть свою линию - Черкашин тоже человек, должен, нет, обязан понять, что первое его предложение не имеет никакого здравого смысла. Переменит решение, корабль большой, найдется место и для такого, прости, господи, матроса, как этот новоявленный моряк.
   -Не возьму Конева, на кой ляд сдался в моей команде такой хлюпик, ребята за него работать не будут, порвут его пополам и все. Вы, товарищ капитан-лейтенант, все-таки дайте мне на перевоспитание Уразниязова, зачем ему мучиться в акустиках без всякого на то призвания. Из него хороший боцман получится, вот увидите.
   -Остынь немного, присядь, если старший помощник командира корабля предлагает. Уразниязов тебе вовсе не нужен, пусть его в родной боевой части до ума доводят. А Конев... Рост не помеха. Вот погоди, откормится на наших харчах, еще какой парень получится видный. Не впервой, сколько таких перебывало, ты сам замучаешься считать.
   Капитан-лейтенант потянулся, еще раз полюбовался на отобранные образцы и миролюбиво протянул:
   -Мне бы твои заботы, Иваныч. Делать тебе больше нечего, как с начальством спорить, честное слово. Плечи узенькие, руки с совковую лопату. Наплел черт-то что.
   -Но он слабосильный, Конев этот. К тому же плакса, вот не вру нисколько. Куда такому к моим архаровцам. Вот я вам сейчас расскажу про этого маменькиного сыночка. Сам видел, как он на ровном месте...
   -Ну хватит, перестань. Лучше расскажи мне, почему сигнальщикам новые фалы не выдал?
   -Товарищ капитан-лейтенант...
   -Мы беседуем неофициально.
   -Виктор Степанович, это же не народ, сущие грабители. Таких еще поискать по всему Тихоокеанскому флоту. Да с ними ни один порядочный боцман даже разговаривать не будет. Я им говорю, если на старые фалы марку наложить, то их еще года на два вполне хватит.
   Петр Иванович вконец огорчился. Ну что за день выдался непонятный. Еще и сигнальщики впутались. Им новые фалы отдать? Те, которые он по знакомству достал на складе? Ну нет, не на того напали, ребятушки. Насчет Уразниязова он довоюет позже, когда из отпуска вернется Клим. Сейчас важнее спасти табельное имущество. Ну, сигнальщики, хороши, уже успели старпому пожаловаться, лихачи такие. Осенью корабль пойдет в длительное плаванье, в тропики, там новье и пригодится. Сейчас нечего хорошие вещи зря трепать, не-че-го. Там всего и надо марку-вторую наложить и они еще послужат, старые-то фалы...
   Главный боцман покраснел, полез в карман за сигаретами, но вовремя спохватился. Черкашин терпеть не мог ни табачного дыма, ни курящих. Ничего, вот закончится разговор, он придет в свою каюту и покурит в тишине и спокойствии.
   И вдруг Петр Иванович понял, что разговор о сигнальщиках старпом завел неспроста. Видимо, он понял, что из Конева боцман никакой и теперь хочет взять реванш за свою промашку. В таком случае можно праздновать победу. Петр Иванович нахраписто спросил:
   -Так как быть с Коневым? Разрешите, я передам команду писарю, пусть подождет с его оформлением.
   -А никак, товарищ старший мичман. Никак. Сначала порядок наведите на корабле, потом будете условия ставить.
   -Виктор Степанович!
   -Я вас больше не задерживаю.
   Из каюты Петрусенко выскочил как пробка, но дверь прикрыл тихонько, чтобы она не грохнула. Сгоряча хотел было зайти к заместителю командира корабля по политической части, благо каюта капитан-лейтенанта Москаля через переборку от Черкашина. Потом передумал. Из разговора с Климом он узнал, что Уразниязов не тянет в технике из-за русского языка. Ну и, естественно, замполит может ответить, что никаких перестановок делать не надо, просто следует больше заниматься с матросом. И будет по-своему прав. Тут необходимо подождать Борисова.
   Немного постояв у выхода из офицерского коридора, он пошел в свою каюту. По дороге главный боцман поостыл и теперь винил только себя. Надо было сдержаться, черт с ними, фалами, как пришли, так и ушли бы, зато еще немного и поминай как звали этого маменькиного сынка. Но история не любит сослагательных наклонений.
   Олух, балда, дал провести себя как мальчишку, снова и снова корил он себя. Промухать там, где другие мичмана походя подметки рвут. А Черкашин тоже хорош, никакого уважения. Ишь, как он все тонко обыграл, ловко обвел его вокруг пальца, сейчас, наверное, сидит и посмеивается.
   У себя в каюте старший мичман, наконец, закурил. Он зло бросил обгоревшую спичку в косо срезанную гильзу от снаряда и глубоко затянулся. Белая сигарета с фильтром казалась в пальцах Петрусенко тонкой соломинкой. Хватило ее всего на несколько затяжек. Окурок отправился туда же, в гильзу.
   Из щели между книжными полками вылез рыжий таракан, пошевелил усами и шустро побежал по переборке. Тут он попал в поле зрения главного боцмана. Петр Иванович с такой силой размазал насекомое, нет, не тапком или книгой, а так врезал по нему голым кулачищем, что в соседней каюте проснулся сменившийся с вахты мичман Горелкин и сиплым голосом заорал:
   -Кто? А? Чего?
   Как настоящий боцман, Петр Иванович не переносил тараканов. Он быстро достал из тумбочки флакон одеколона, нажал на головку пульверизатора и направил струю в щель. Оттуда вывалился усач поменьше, упал на стол, посучил ножками и затих. Хозяин еще раз обдал его щедрой струей одеколона "Чарли". Этот флакон он очень ценил. Как-никак подарок жены Аннушки к 23-му февраля. Правда, применять его по прямому назначению, освежаться было почти нельзя из-за резкого запаха. Но Петр Иванович случайно обнаружил, что от этого самого "Чарли" тараканы дохли быстрей, чем от разных там "Дихлофосов", и "Прим". А человеку он приносил вреда много меньше различных патентованных средств борьбы с вредными насекомыми.
   Обычно тараканы на кораблях плодятся из-за некачественной приборки на камбузах, кают-компаниях, столовых. За чистоту на своем БПК главный боцман был спокоен. Не иначе, кто-то хранит съестное по каютам. Тот же Горелкин чаехлеб известный, вот они и лезут на сладкое.
   Петр Иванович обследовал щели в обивке, отверстия для кабелей и трубопроводов. На всякий случай он обработал не только их, но и шифоньер, и книжные полки.
   Это небольшое происшествие немного отвлекло старшего мичмана. Но вот он вспомнил о том, что надо выполнять распоряжение капитан-лейтенанта Черкашина, принимать в команду матроса из новеньких.
   -Черт побери, - почесал Петр Иванович в затылке. - Навязался этот Конев мне на шею.
   Ничего не оставалось делать, как подчиниться. Там, в каюте Виктора Степановича, он еще имел право отказываться от новичка. Пусть лишь в начале разговора, но имел. Он мог позволить себе даже не соглашаться, оспаривать вариант Черкашина. Старпом это уловил и перевел беседу на официальный тон. Как только вместо "Иваныча" прозвучало "товарищ старший мичман" на смену дебатам сразу пришел язык приказов, спорить дальше было бесполезно.
   -Боцманской команде нужен человек. Пожалуйста, я даю Конева, - извещал Петра Ивановича Виктор Степанович.
   -Зачем? Не надо ни в коем случае, - отказывался Петр Иванович. - Слабаки нам не нужны. Я хотел бы получить в команду Уразниязова.
   Вполне светское обхождение, не правда ли?
   И вдруг, извольте бриться, поворот на сто восемьдесят градусов.
   -В боцманскую команду мною назначен матрос Конев, - сказал капитан-лейтенант Черкашин.
   Старший мичман Петрусенко возражать не мог, не имел права.
   На военном флоте испокон веков поборниками дисциплины и морской культуры были старший помощник командира корабля и главный боцман. Оба, Виктор Степанович и Петр Иванович в традициях разбирались прекрасно и чтили их свято. Старший мичман Петрусенко в душе мог не соглашаться с приказом старшего помощника, каждый человек имеет право на собственное мнение. Но оно ни к коем случае не должно отрицательно сказываться на выполнении приказания.
   Можно было пойти по другому пути. Не отказываться от матроса Конева, а доказать необходимость перевода в боцкоманду матроса Уразниязова. Но как убедить Черкашина в том, что несостоявшийся акустик принес бы кораблю пользы больше, если его перевести к Петрусенко? Как это сделать без Клима, старшины команды акустиков?
   Ломай не ломай голову, а Конева надо оформлять.
   При полутора метрах роста матросик весил килограммов сорок пять, не больше.
   Хороший швартов был толще этого "скитальца морей".
  
   В ОТПУСКЕ
  
   В аэропорту Хабаровска духота, какая-то даже вонь, у касс давка. Где-то плакал ребенок, откуда-то доносился металлический голос, извещавший о посадке на очередной рейс.
   Клим оторопел. Он знал, что одно лишь присутствие на вокзале ускоряет стремление человека к родному дому, по мере приближения автобуса к вокзалу это чувство росло, а тут... Рука, придерживавшая ремень висящей на плече сумки невольно опустилась, вид жаждущей стать пассажирами измученной толпы сразу вернул его к действительности. Да, здесь придется стоять в очереди сутки, не меньше. Это только для того, чтобы увидеть кассира. А какова обстановка с билетами? Во дела!
   Раскрылась автоматическая дверь, внутрь пьяно пошатываясь, ввалилась кучка весело гогочущих парней. У одного болтался на длинном ремне японский стереомагнитофон. В уши ударила дерганая музыка, какой-то иноземный певец истошно вопил что-то неразборчивое.
   Парни поднялись на второй этаж, дверь пропустила новую порцию людей, среди них выделялась статная красивая женщина с короной из косы пшеничного цвета. Женщина проплыла, глядя прямо перед собой, не замечая ни толпы, ни сутолоки и тоже исчезла на лестнице, ведущей в зал ожидания. Наверное, была уже с билетом.
   -Ты что, заснул, долго я тебя звать буду? Эй, море! Тьфу ты, черт. Люди, толкните его покрепче!
   Клим вздрогнул. Обращались к нему. Из жаркой, плотно сбитой толпы у окошка авиакассы призывно махал ему незнакомый прапорщик-танкист.
   -Да ты что, и вправду очумел? Вали сюда, пока наша очередь не прошла. Где ты пропадал?
   Мужчина с большим кожаным портфелем недоверчиво посмотрел сначала на танкиста, потом на Клима, но, прежде чем успел открыть рот, Клим, наконец, понявший чего от него хотят, нарочито небрежно ответил:
   -Витек, погоди еще немного, я быстренько гляну на наши вещи и сразу назад.
   Мужчина покачал головой, наконец, вмешался:
   -Этак, молодой человек, вы рискуете остаться без билета.
   Он поверил в то, что ребята-военные знакомы.
   Потом уже, держа в руках билет на Якутск, Клим благодарил неожиданного спасителя, тот цвел от доброты своего сердца и смеялся:
   -Здорово мы их, а? Нет, а ты - Витек - как будто век друг друга знаем.
   -Ты хоть имя свое скажи, буду знать кому спасибо говорить.
   -Меня и вправду зовут Виктором, ну да ладно. Сегодня я тебя выручил, завтра ты меня, дело такое. Если вдруг придется там встретиться, на передовой, то, понятное дело, сочтемся.
   -Танки на передовой и вдруг рядом с ними корабли... Но все равно, мне нравится.
   -Куда путь держишь? Лично я - в Москву, оттуда в Саратов. Бывал?
   -Нет, но обязательно буду. Как говоришь, там сочтемся?
   Пошли, отметили это дело пивком в привокзальном кафе "Стрела". Танкист улетел раньше, на московском рейсе. Мичман проводил своего нового знакомого как брата, чуть не со слезами. Парень тоже расчувствовался.
   И вот, наконец, Клим в самолете. От Хабаровска до Якутска два с половиной часа полета. Пассажиры, в большинстве своем командированные, одинаково безразлично поглядывали в иллюминаторы, вели неторопливые беседы, читали газеты, пили предлагаемую стюардессой пузырящуюся минеральную воду.
   Климу не сиделось. Он все чаще поглядывал на часы и, наверное, порядком поднадоел соседу своими предложениями обратить внимание то на цепочку хребтов, то на длинную ленту извивавшейся далеко внизу реки. Самолет летел уже над Якутией. Когда старательно делавший вид, что уснул, сосед шевельнулся, Клим бесцеремонно потеребил его за рукав:
   -А вон посмотрите, какие круглые озера, как будто циркулем их обводили. Это алас, вокруг озер растет трава, ее косят на зиму. Летом на таких аласах народ живет...
   Тот недовольно приоткрыл глаза, спросил:
   -Давно не был на родине?
   Получив утвердительный ответ, снисходительно пробурчал:
   -Ну и плюнул бы на службу, жил себе в Якутии. Пас оленей или алмазы добывал.
   -Не, оленям сено не заготавливают. Они, да еще кони у нас зимой сами траву добывают. Копытят...
   Клим устроился было поудобнее, чтобы ввести чиновного вида человека в курс дела, но глянул на него, да примолк. Тот всем своим видом показывал, что в разговоры вступать не намерен. Ладно уж, бог с ним, пусть, - подумал он и снова прильнул к иллюминатору. Когда, наконец, приземлились и подкатил тягач белую аэродромную сходню, когда в открытую овальную дверь ворвался прозрачный воздух родного Севера, Борисов снова не выдержал, встал на передней ступеньке трапа по стойке "Смирно", приложил руку к козырьку фуражки и тихо, чтобы никто не слышал, прошептал: "Дойдуум, барахсан".
   В двух этих словах приветствия ли, выражения эмоций - отчизна, родная - прорвалось накопившееся за долгие годы ожидание.
   -Просьба к пассажирам пройти в здание аэровокзала.
   Голос стюардессы прозвучал по-ангельски приятно. Он счастливо улыбнулся ей и легко сбежал по рифленым дюралевым ступеням. Путешествие от центрального аэропорта до местного под названием "Маган", в переводе "Белый" много времени не заняло. А там опять на самолет, теперь уже маленький, свой, родной.
   Домой, в поселок из города он попал в тот же день. Старая знакомая, двукрылая "Аннушка" при посадке подняла тучу пыли, расшатанный, оттого дырявый автобус добавил свою порцию и потащился себе дальше по неровной трясучей дороге, а Клим выбил пыль из фуражки, обхлопал тужурку, прошелся завалявшимся в кармане клочком газеты по головкам ботинок и зашагал к окраине, туда, где стоял материн дом.
   Маму, старенькую, худенькую, в выцветшем ситцевом платье он увидел сразу, как только открыл калитку, знакомую с детства скрипучую калитку. Мама была во дворе, споласкивала подойник, видимо собиралась к Майке. Со скотного двора доносилось ее протяжное мычание, тянуло запахом дымокура из сухого навоза.
   Все было так, будто он никуда не уезжал.
   Клим постоял и тихонько окликнул:
   -Ийээ, мин кэллим.
   Как долго не был он в родном доме. Служил срочную, учился в школе мичманов и прапорщиков и вот, наконец, дождался этой дорогой минуты. Сколько раз представлял он миг, когда скрипнет калитка, когда взглянет на него родной человек.
   -Ийээ, мин кэллим.
   Мама, я приехал! Она оглянулась, радостно вскрикнула, подойник выскользнул из ее рук, покатился со звоном и стуком, она впопыхах бросилась поднимать его, потом остановилась, махнула рукой, кинулась к сыну, обхватила его за шею тонкими своими теплыми руками и... заплакала.
   Клим бережно обнял ее, прижал к себе, легкую как девочка-подросток, заглянул плачущей в глаза и, как бывало в детстве, прошептал:
   -Ийэм барахсан, ытаама.
   Он частенько утешал ее именно этими словами: мама, родная, не плачь. Сейчас они снова вырвались из самой глубины сердца. Мама благодарно улыбнулась: наконец-то дождалась сыночка, какой был, таким и остался, родной, ласковый.
   Борисовы жили бедновато, без отца, и сын очень рано научился беречь свою маму. В десять лет он уже косил сено наравне со взрослыми, самостоятельно пилил и колол дрова. Зимой не разрешал ей даже воду носить, сам ходил в пятидесятиградусные морозы на речку. Весной и осенью когда после школы его сверстники гоняли по поселку на прекрасных, сверкающих спицами велосипедах, Клим быстренько похлебав жиденького, с картошкой супчика, привычно впрягался в хозяйственные дела.
   К девятнадцати годам он остался таким же домоседом и, когда пришло время уходить на службу, обещал побыстрей вернуться назад. Не получилось, попал на флот, на три года вместо двух армейских. Матрос Борисов уже собирался домой, когда командир корабля уговорил остаться. Не посулами взял, заявил прямо, что кораблю позарез нужно умение лучшего акустика.
   Мама долго стояла, наконец-то прижавшись к единственному своему сыну, словно не веря глазам своим, боялась отпустить его и как в забытьи приговаривала:
   -Почему долго не приезжал, а? Я уже думала, что не увижу тебя больше никогда. Я очень скучала, сыночек.
   Она подняла голову, Клим ладонями вытер залитое слезами дорогое лицо, снова прижал к груди:
   -Так надо было, мама.
   -Все твои друзья давно отслужили, вернулись домой, переженились, детей растят, а тебя все нет и нет, нет и нет.
   И она снова заплакала, старенькая его мама, уставшая от одиночества. Клим нежно поглаживал седые, истончившиеся волосы матери и растроганно повторял:
   -Так надо было, мама.
   Вечером пришли друзья, снова начались вопросы и расспросы. Мама, оживленная, радостная, хлопотала у летней плиты, готовила праздничный ужин. Кто-то принес с полведра свежепойманных карасей, в воздухе плавал аппетитный, с детства знакомый запах ухи, приготовленной по-якутски, с молоком и диким луком. Принесли большой, щедро отрубленный от задней части кусок сохатины. На чугунной сковороде шкворчало мясо. Плита летней кухни вместила еще и сковородку для оладий, пышных, крупных, как любил Клим.
   Наконец, сели за стол под старой березой, выпили за встречу. Клим лишь пригубил из своей рюмки. Пить до службы он не научился, в доме каждая копейка была на счету. А там, в море, на корабле служба и спиртное были на разных полюсах.
   Никто из собравшихся парней не поверил, что их друг Клим, ставший военным моряком, мичманом, еще ни разу не выпил больше рюмки. Они решили, что манерничает, красуется земляк. А они - ребята простые, при случае пропустят самогон, бражку, о чем тут же похвастались Климу и матери, а позже доказали свои слова на практике. Кому-то показалось маловато купленного в магазине вина, и он припустил во всю прыть молодых ног вдоль по поселку по одному известному адресу.
   Скоро на столе под березой появилась двухлитровая посудина с крепчайшим, выгнанным из сахара и процеженным через уголек первачом. И полилась беседа, и потекли речи одна за другой. Раззадорились земляки, опрокинул Клим вместе с ними. Ударило в голову, потянуло просветить сухопутных людей насчет штормов и южных широт, корабельной жизни и гидроакустического поиска подводных лодок супостата.
   Застолье затянулось до рассвета, упоили друзья-товарищи тихоокеанца и лишь, когда заснул он хмельным сном, отправились восвояси, весьма довольные. Летом в Якутии светает рано, долго еще они бродили по улицам поселка, орали пьяными голосами песни, но на работу вышли все, как один.
   Утром Клим, ослабевший, с головной тяжелой непривычной болью и сухостью во рту валялся в постели. Страдал. Настроение было прегадкое. Мама уже убралась в комнате, всюду царил привычный порядок. Вычищенная и отутюженная морская форма висела на спинке стула. На лаковом козырьке аккуратно положенной на комод фуражки с крабом сиял солнечный зайчик. Стояла тишина, только где-то на задворках кудахтали куры. Мамы не было.
   Клим представил лицо Петра Ивановича. Застонал. Знал бы старший товарищ, чем занимается тут молодой, дорвавшийся до воли мичманок... Интересно, о чем болтал он вчера за столом, чем хвалился. Вспомнилось, с каким умилением смотрела на него мама. "Ну, значит, лишнего не трепался", - с облегчением подумал он, хотел резко подняться и со стоном откинулся на подушку. Голову раскалывало.
   Послышались легкие шаги. Пришла мама, принесла большую кружку холодной, из погреба, посыпанной сахарным песком простокваши, заставила выпить ее до дна. Потом присела рядом, горестно покачала головой:
   -Клим, наверное, ты и там, на корабле, пьешь водку, а? Не пил бы. Ты молодой, тебе жениться надо. А может, бросишь службу, да и останешься дома? Боюсь я за тебя, вот что-то боюсь и все. Пропадешь далеко от родной земли, среди чужих людей. Живи здесь, так мне спокойнее будет.
   Клим смущенно улыбнулся, погладил материны руки. А она сидела, занятая мыслями уберечь сына, спасти от всех напастей, уговорить остаться на родной земле. И будет она, наконец-то, жить как все люди, нянчить внуков, да заботиться о сыне. Он, можно сказать, детства не видел, вкусного кусочка не скушал, хорошей одежды, не говоря о таких дорогих вещах, как велосипед не имел. Нет, ее Клим не должен жить так, как рассказывал друзьям - в плаваниях, да сутками с непослушными матросами, под надзором командиров, и, главное, вдали от родного дома. Пусть живет проще, трудится, как все, ходит рядом, в этом счастье для него, для нее и будущей обязательно большой семьи.
   Клим простонал:
   -Ну мама, эти черти кого угодно уговорят, не то что меня.
   Он поудобней устроил на мягкой подушке голову, слабо улыбнулся:
   -Как ребята вчера, а? Навалились... Неужели ты не веришь мне?
   -А у нашей соседки Евдокии Ивановны дочка Оля уже взрослая. Красивая, умная, педучилище закончила, из Якутска приехала, училась там. Такая вежливая, всегда здоровается, приходит, помогает мне. Вот на ней и жениться бы.
   -Давай тогда свадьбу будем играть. Водки купим побольше, ага? Купим водки? Гулять будем, песни петь будем. Люди спросят, что такое, что за веселье, а мы скажем...
   Мама в шутку рассердилась, легонечко стукнула сына по макушке.
   -Это от меня. Мало покажется, невестка добавит.
   Клим охнул, осторожно потрогал больную свою голову. Мама участливо спросила:
   -Может, встанешь? Выйди погуляй, на свежем воздухе будет лучше.
   -Мама, я бы на Бабушкино озеро сходил. Там нынче кто-нибудь косит?
   -Косят, сынок. Степан-огонер косит. Ты сходи, проведай его, они с твоим отцом друзьями были.
   -Я бы денька на два.
   -Вот и хорошо, вот и правильно сделаешь. А то вечером опять эти придут. Я их больше не пущу, хватит.
   От поселка до Бабушкиного озера километров семь. Ведет туда неровная дорога в колдобинах. Обуваясь в позаимствованные матерью у соседей кирзовые сапоги, Клим с сомнением покачал головой:
   -Там наверное воды по колено будет. Резиновые бы по такой дороге. Помнишь, я туда все время в полуболотниках ходил.
   -Вот сам и попроси. Оля как раз дома.
   -А водолазного костюма у нее нет? Нет. Значит, моряку там делать нечего.
   Он с кряхтеньем натянул видавшие виды рассохшиеся кирзачи, прошелся по комнате. Ладно, сойдут, не в ботинках же шлепать. Выпил на дорожку еще одну кружку простокваши, облегченно вздохнул и отправился в путь.
   Возле соседского дома Клим не удержался, кинул-таки любопытный взгляд за низенький дощатый забор. На крыльце стояла маленькая девочка с роскошной куклой в руках. Наверное, Ольгина дочка. Он как можно беззаботней крикнул:
   -Ку-ку!
   Девочка ответила:
   -Ку-ку. А я к Ольге Петровне в гости.
   Во время сборов Клим немного ожил, голова почти перестала болеть, холодная простокваша помогла, не иначе. Мир вновь приобретал для отпускника яркие краски. Приветливо улыбнувшись девочке, он прибавил шагу. Впереди ждало родное, знакомое с детства Бабушкино озеро.
   Свое название оно получило еще со времен войны. Будто бы жила в те годы на озере старушка-якутка. Было у нее сплетенное из собственных длинных седых волос приспособление типа сачка для ловли рыбы старинным способом "мухха", им она ловила рыбу в зимнее время. Делалась прорубь, рыбак крутил в нем этим специальным сачком круги и буквально черпал стремящихся к проруби одуревших от кислородного голодания отменных карасей. Старушка имела ездового быка, на котором иногда показывалась в поселке, привозила в подарок свой улов многодетным семьям, чьи кормильцы ушли на фронт. Многим в те годы помогли бабушкины караси. Умерла она после Победы, когда вернулись в поселок те, кому посчастливилось увидеть родной край, продолжить извечную заботу о своих детях. А караси, их Клим не раз ловил в весеннее и летнее время, действительно водились в озере крупные. Дорогу к Бабушкиному озеру знал каждый мальчишка.
   Километра через три показалась толстая кривая лиственница. За ней чернело кострище, здесь отдыхали все проходящие. Решил передохнуть и Клим. Тотчас налетели и завели свою песню желтые лесные комары. Он развел небольшой дымокур, снял рюкзак, пристроился на вытертом многими задами узловатом корневище. На этом самом месте когда-то и он любил останавливаться после удачной рыбалки.
   Где-то здесь должен быть ключик с холодной водой. Клим шагнул в кусты, быстро отыскал знакомую ложбинку. Родник был жив, он весело бормотал, как бы радуясь встрече со старым знакомым и рассказывая о том, как жилось без него. На воткнутой у кочки палке поблескивала стеклянная пол-литровая банка.
   Вода из детства, до чего же она вкусна. Зачерпнешь ее, поднесешь ко рту и вдруг почувствуешь себя мальчишкой в больших, не по размеру болотных сапогах, со стареньким двуствольным ружьем, парочкой добытых утром на озере уток или десятком-другим карасей в заплечном мешке.
   Клим на миг представил, что он никуда не уезжал из родного поселка, что ему всего четырнадцать-пятнадцать лет. Вот он сейчас придет на озеро, возьмет в руки литовку косить сено для Майки, а вечером проверит свою самую удачливую сеть. И придет она с тяжелой, как золотые слитки рыбой. На закате разведет костер...
   Клим пил медленно, растягивая удовольствие, а воображение рисовало, как пляшут языки ночного костра, как навстречу зажегшимся звездочкам спешат гаснущие в высоте искры.
   Вдруг к горлу подступило. Отчетливо представилось вчерашнее. Клим торопливо сделал крупный глоток. Рот обожгло холодом, именно обожгло, но ощущать это было намного приятней, чем вкус спиртного. Он не заметил, как осушил полную банку.
   После отдыха сил прибавилось. Дышалось легко, вольно. Мичман шел и с радостью приглядывался к знакомым местам. Дорога петляла вдоль длинной мари. На ней в весеннее время мальчишки ставили скрадки на уток, носили из дому и рассыпали золу - чтобы быстрее таяло. Точно так же готовился к утиной охоте и он, Клим. Растает лужа, лыва по-местному, раскидаешь в ее углу чучела, залезешь с вечера в скрадок и все, сиди, жди удачу. Налетит стайка уток, пустит по серебряной лунной дорожке посадочные следы. Высмотри самую четкую тень, чтобы без промаха... Сейчас здесь покачивалась высокая, в рост человека трава-пырей. С другой стороны тропы шумела тайга. Ни одного звука не долетало из поселка. Слышались только шепот пырея, ветвей да пение птиц.
   Казалось, сама мать-природа старалась встретить вернувшегося из далеких краев родного сына самым дорогим - тем, что бережно хранилось у него в глубине памяти.
   Летом в Якутии дни стоят жаркие, безветренные. На зеленых аласах запах трав достигает высот синего неба. Этот аромат, настоянный на солнце, Борисов вспоминал во время службы. И вот теперь шел, очарованный, с растаявшим от блаженства сердцем.
   Опять представилось, как ляжет он возле костра на охапку свежего сена, закроет глаза, расслабится каждой частичкой тела и будет наслаждаться дыханием милой своей родины. В стрекот кузнечиков вплетет незамысловатую мелодию какая-нибудь пичужка, ей ответит другая. Где-нибудь неподалеку фыркнет стреноженная косарями лошадь, стрельнет догорающим сучком костер. Наступят сумерки и убаюкают, и будет спать он в долгой сладкой истоме до самого утра, пока не разбудят лучи солнца нового дня.
   Он убыстрил шаги и вдруг отчетливо услышал звяканье удил. Впереди, на небольшом пригорке паслась белая, длинногривая лошадь. Она подняла голову, взглянула на человека, всхрапнула и, высоко вскидывая передние ноги, исчезла в кустах. Лошадь была стреноженной!
   Клим улыбнулся. Кажется, загаданное начало исполняться.
   Потянуло дымком. Между деревьями показалось зимовье. За домиком кто-то усердно взмахивал литовкой - косил. А дальше за косцом простиралась ровная водная гладь. Это было Бабушкино озеро.
   Косарь долго вглядывался в приближающегося путника. Потом вскинул литовку на плечо и пошел в тенек, оборачиваясь на ходу, оценивая результат сегодняшних своих трудов. Сделано было немало и он, вполне удовлетворенный, зашагал спокойно, нацеливаясь на длинный перекур.
   Клима старик узнал. Здесь, под обкошенным кустом ивняка он и встретил давнего своего любимца. Подружились они, когда мальчик был маленьким, еще лет пятнадцать назад. Отец умер рано и Клим каждое лето жил у старика.
   -Ну драстуй, драстуй сынок. Давно не видал тебя, шибко давно. Где бывал, что видал, капсе.
   -Разговоров хватит. Много их. А ты, Степан-огонер, я смотрю, совсем не стареешь. Такой покос поставил, неужели один управляешься?
   Хозяин махнул рукой:
   -Э-э-э, старому медведю ничего не делается. Косим себе помаленьку, трубку курим, да чай пьем. Так сто лет жить можно наверное, не меньше. К нам ты насовсем или как? Заждались тебя.
   Клим промолчал, улыбнулся ласково, радуясь тому, что старик Степан, Степан-огонер совсем не изменился ни в работе, ни в ворчливой манере разговора. А тот, в расстегнутой рубахе, обожженный солнцем, жилистый, со своей обгоревшей до черноты трубкой в крепкой еще руке, глянул пронзительно:
   -Чувствую, дружок, что нос твой не ко двору дышит. Или учиться куда поступил? А может, женился в далеких краях и домой с теплых мест не тянет?
   Сели в тенечке, разулись. Клим сломал пару веточек отмахиваться от налетевших комаров. Старик с интересом рассматривал гостя. Повзрослел парень, раздался в плечах, подрос.
   -На флоте я остался, Степан-огонер.
   -Но-о? Пошто так?
   Чувствовалось, старик не ожидал такого ответа. Он почесал круглый свой затылок, обросший седым, но еще жестким, как конская грива волосом.
   -Сроду наших в море не тянуло, что там хорошего, в воде этой. На родной земле, однако, лучше.
   Сделав бесхитростное это заключение, достал кисет, набил трубку табаком. Клим пересел на пенек , подальше.
   Махорка у старика особая, он увеличивал ее крепость, делая курево тройной выдержки. Или, может, с годами изменил Степан-огонер своей привычке? Раньше, как помнится, в специально отведенной кастрюльке доводилась до кипения вода, туда высыпалась курильщиком пачка махорки, обязательно не моршанской со средне-русской полосы, а томской, сибирской выделки. Она настаивалась как чай, несколько минут. Потом, выбросив, по его мнению, потерявший крепость табак, высыпал Степан-огонер вторую пачку. Выбросив и ее, настаивал третью. И лишь после этого отжимал густой, как березовый деготь настой, сушил получивший страшную силу табак, ссыпал его в старый ситцевый кисет и курил с большим наслаждением. Однажды, четырнадцатилетним озорником Клим с друзьями располовинили дедушкин кисет и устроились покурить за стеной дома. Никто не смог выдержать дедушкиного зелья. Блевали все, дружно, а потом лежали, слушали, как тяжело бьются из груди сердца. Может, тогда и решил паренек никогда не курить, держаться подальше от этой явной гадости.
   Степан-огонер заметил реакцию Клима, засмеялся: давай, давай отодвигайся, не то задохнешься.
   Здоров косарь, в свои восемьдесят лет не растерял он силу. Называть бы его Степаном Егоровичем, да принято на родине Клима другое обращение. Степан-огонер - по северному так правильней. Степан-старик, значит старый, опытный, мудрый человек. Старик - слово у многих народов мира весьма уважаемое. А в Якутии иной раз молодая жена добавляет эту приставку к имени своего тоже нестарого еще мужа, если ценит его, конечно.
   Посидели. Посмоктал трубку старик, еще маленько подумал, потом встал:
   -Хватит на сегодня работать. Сын моего покойного друга приехал. Идем в заимку. Рыбу-то ловить не разучился? Сети проверить надо, карасей варить будем.
   И понесла Клима по озерной блестящей глади лодочка из трех тонких, хорошо просушенных лиственничных досок, за легкость ли свою, малые ли размеры названная веткой, а еще душегубкой. По указанным приметам нашел он поставленную стариком утром сетку-пятидесятку, увидел, как заходили, закружились под водой берестяные ее поплавки. Есть, есть улов! Дрогнуло сердце, радостно и тревожно запела душа.
   Один за одним ложились на дно ветки толстогубые, неповоротливые рыбы, лениво разевали свои рты, хлопали жабрами. Клим полюбовался на них, золотистых, осторожно, чтобы не перевернуть юркую скорлупку нагнулся сполоснуть от слизи руки. Навстречу ему протянуло пальцы отражение. Там, внизу, как будто вечно жил двойник, он на такой же лодочке-ветке ездил в окружении легких облаков и тоже радовался жизни.
   У бортов мягко стелились листья кувшинки, среди них застыл желтый шарик цветка. В глубь воды убегал толстый зеленый стебель. Казалось, не будь его, шарик заскользит, покатится по зеркальной поверхности озера, по отображенным в нем сопкам, облакам, высокому небу.
   Клим набрал полную грудь воздуха и запел от полноты чувств, затянул первое, что пришло в голову. И полились над водою звуки древнего, как это озеро с вместившимся в нем земным миром красивого якутского олонхо:
   Гладкоширокая, в ярком цвету,
   С восходяще-плящущим солнцем своим,
   Взлетающим над землей;
   С деревами, роняющими листву,
   Падающими, умирая;
   С шумом убегающих вод,
   Убывающими высыхая;
   Расточающим изобильем полна...
   А старик уже нарубил сучьев для костра, подвесил на таганке чайник. Жил огонер одиноко, приезд Клима глубоко взволновал его. Эх, жаль, нет в живых друга-приятеля Ивана, вздохнул он. Вот кто мало видел радости на земле. Батрачил у соседа-богатея, потом работал в колхозе, прошел войну, долго болел и все, нет человека. Справедливо ли? Ну ладно, довоенное время, оно для всех было тяжелое. Война - тоже разговора нет, всем досталось. А вот позже... Жить бы. Судьба не дала Ивану порадоваться на взрослого сына. Какой красавец вырос! Глядишь, был бы жив отец, женил парня, привязал бы к родной стороне. С первого взгляда видно, что мечется душа у Клима...
   Размышления прервало донесшееся с озера пение. Огонер поднял голову, прислушался. Ух, парень-то, оказывается олонхосут, ишь, ишь как выводит. Не забыл родные песни, значит любит и давшую ему жизнь землю. Так получается, так оно должно быть. Как бы хорошо на стороне ни было, а каждого душа на свою родину тянет. Может, не поедет Клим никуда, останется, да и будет жить, как предки жили?
   Степан-огонер поднялся, послушал, поддернул штаны, повторил про себя последнюю строчку, поймал ритм и с большим удовольствием подхватил знакомое:
   Возрождающим изобильем полна,
   Бурями обуянная -
   Зародилась она, появилась она
   В незапамятные времена -
   Изначальная Мать-Земля.
   Так и пели - один в лодке, другой на берегу. Каждый вкладывал в старинные слова свой смысл. Перед молодым жизнь только открывалась во всей своей красе. Старому было за что воздать хвалу и земле, и небу, и солнцу.
   На скошенном лугу теснились копны сена, от костра поднимался легкий, невесомый дымок, на солнце вспыхивали бликами мокрые лопасти легких весел. Родная, приятная сердцу картина.
   В заимку заходить не стали, устроились прямо у костра, налили по кружке крепкого чаю и пошла-полилась беседа.
   -Море-то как, по душе? - спрашивал огонер. От олонхо ли, от жаркого летнего дня загорелое лицо его приняло кирпичный оттенок, глаза сверкали по-молодому.
   -Одним словом трудно сказать, ответ может быть неправильным. Смотря с какой стороны на него, на море смотреть. Если с берега, то очень красиво. А так... Служим мы на нем, это главное. Пока ничего, живу.
   -Не поторопился, жалеть не будешь?
   -Думаю, что нет, не буду. Конечно, можно было и домой вернуться, но кому-то надо быть там. Почему не мне? Почему обязательно кто-то другой? Я здоров, молод, холост. Командир сказал, что я нужен кораблю. А вообще, трудно объяснить. Вот возьмем тебя. Призвали в сорок первом, а когда в бой пошел? Сколько времени был в учебном лагере? Готовили тебя, а время шло, немцы уже к Москве подходили.
   -Это ты правильно говоришь сынок, правильно. Сейчас все на кнопках, если вдруг война начнется, учиться некогда будет. Времени не хватит. Наверное, за месяц-другой все кончится, так на войну не успеешь.
   Клим повеселел. Его немного позабавили наивные суждения старика, но за ним он почувствовал и подтверждение своим мыслям. Он с самого того момента, как подал рапорт в школу мичманов и прапорщиков думал, много думал. Было, сомневался. Но не только в том, правильно ли сделал свой выбор.
   На военную службу призывают два раза в год, а остаются немногие. Почему? Трудностей боятся? Как сказать. Были ребята, с ними хоть в огонь, хоть в воду, а как заходил разговор о школе мичманов и прапорщиков, так больше минуты-двух он не продолжался. Обычно ребята отвечали так:
   -Клим, если хочешь, поступай, я тут при чем? Твое дело. Я домой поеду.
   Может, непрестижно быть мичманом? Но и в военные училища, где готовят офицеров, те, кто прослужили два-три года, тоже не стремились.
   Между тем старик продолжал:
   -Служить надо. Там, в армии, постоянно быть надо и обязательно тем, на кого можно надеяться. Я тут мало-мало неправильно о тебе подумал, но пусть это будет забыто. Думаю, хороший воин, моряк из тебя получился, раз командир просил остаться. Вот запел ты на родном озере, которое можно сказать вырастило и воспитало тебя и этого мне хватило, чтобы такой вывод подтвердить. Любишь свой край, значит, еще лучше служить должен.
   -Эх, скучаю сильно! Прямо, бывает, хоть ножом режь, на родину тянет.
   -Ты, Клим, этого не стыдись. Наоборот, хорошо, когда человек свою родную землю помнит. В такой любви, сынок, зазорного ничего нет. Нету, не думай. Я во время войны много стран прошел. Очень красивые места видел, а домой все равно тянуло, здесь лучше. Ты вот что, женись здесь, да с женой и езжай на свою службу. Детишки пойдут. Придешь с моря, а у тебя там, дома, кусочек Якутии будет. Разве плохо?
   Клим с благодарностью посмотрел на старика. Он нуждался в таком разговоре. И ему нравилось в нем все: голос, мысли, желание поддержать, внушить уверенность в своей правоте.
   Старик встал, подлил чаю, кинул в эмалированную кружку кусок сахару. Прихлебнул, крякнул: горячо, однако, пусть остывает. Достал трубку, не спеша набил ее. Взял высохшую тальниковую веточку, прикурил от костра.
   -А чтобы и ей понятно было, почему пока на родину не уезжаешь, - Степан-огонер затянулся, выпустил дым и ткнул себя пальцем против сердца. - Ты ей вот тут кусочек Якутии сделай, вот и будет ладно. Ты меня, сынок, послушай, я тебе плохого не хочу.
   -Знаю. Спасибо. Но мне не на ком жениться. Невесту еще найти надо.
   Не врал он. Девушки действительно не было. Он ни с кем из девчат не переписывался, никто не давал ему обещания ждать.
   А вот, что не остановился он утром возле соседского дома, прошел мимо, так это зря.
   Клим Ольгу не заметил, но она видела, потому что стояла в этот момент у окна и слышала его разговор с девочкой. Кто знает, может специально дожидалась соседка приехавшего в отпуск моряка?
   Спешил парень на свое озеро! Когда уходил на службу, тоже очень быстро промчался мимо окон, даже слова на прощание не сказал. И в школе никогда не замечал ее. Так, иногда при встрече, спрашивал насмешливо: "Как дела, тогунок?" Ольга понимала, что разница между десятым и восьмым классами громадная, поэтому терялась с ответом, краснела, подыскивала слова, а он, уже забыв о соседской малолетней девчонке, разговаривал с приятелями или просто проходил мимо. Да еще имя придумал очень обидное - тогунок, маленькая речная рыбка, значит.
   , Через тюлевую занавеску было видно, как он на ходу бросил безразличный взгляд на крыльцо, что-то крикнул, наверное, поздоровался с ее матерью, но не остановился. Со службы ни одного письма не написал, хотя поселковые парни, оказавшись вдали от дома, писали любой мало-мальски знакомой девчонке. А этот приехал в отпуск - не показался, прошел мимо дома.
   Она даже губы прикусила от досады. Ух, до чего бестолковый этот Клим.
   Ольга старательно поправила шторы, подумала: а сосед нисколько не изменился, все такой же смуглый, разве что стал пошире в плечах. Еще раз одернула тюль, подошла к зеркалу. На нее глянула невысокая девушка, обыкновенная, каких много, но вот только щеки немного раскраснелись...
   -Ой, бессовестная, - покачала она головой, - о чем размечталась. Ей, видите ли, надо, чтобы морячок возле калитки остановился, ее из-за занавески высмотрел, царевну такую. Да у него, может куча девушек там где-нибудь в порту, а она на что-то надеяться хочет.
   Ольга представила Клима в окружении красавиц. Вот он предлагает одной сходить в кино, другой - в театр, а третья так и набивается на поход в ресторан. Все они, конечно, визжат от восторга и, конечно, соглашаются: ах, Климушка, ах, непременно! Тьфу, кривляки!
   -Ты, дочка, что плюешься?
   -Ой, мама, я и не заметила, как ты вошла... Вот, стою, зеркало чистенько протираю.
   Мать недоверчиво посмотрела на нее, осуждающе покачала головой и направилась на кухню, сурово приговаривая: "Сатана, а не девка, зачем на зеркало плевать, на нем пылинки нету". Там она закурила папиросу "Беломор-канал" и принялась чистить на обед картошку.
   Все-таки Клим зашел. Он занес сапоги после рыбалки. Ольга сидела в комнате, слышала, как тот разговаривал с матерью.
   -Здравствуйте, Евдокия Ивановна. Я вам рыбки немного прихватил. Живая еще.
   -Вот спасибо. Хорошо, когда мужик в доме есть. С девки что возьмешь? Забыла уже я, когда в последний раз на столе караси были.
   Клим потоптался у двери, кашлянул. Ольга притихла. Ей хотелось побежать на кухню, поздороваться, но какая-то сила удерживала на месте. Она слышала, как мать благодарила соседа, предлагала выпить чашку чаю. Клим согласился.
   Ольга все раздумывала: встать и идти на кухню, как будто и не знала, что у них гость, или оставаться в комнате. Наверное, лучше всего вылезть потихоньку в окно, да и убежать. Уже поднялась совершить задуманное, уже высматривала, где лежат туфли, не босиком же шлепать по поселку, засмеют...
   Послышался голос матери:
   -Ольга!
   Ну, все. Сейчас Клим подумает, что она специально от него спряталась. Она сонно, как будто спала и только что проснулась, откликнулась на зов:
   -Что мама?
   -Давай иди сюда, не притворяйся там.
   Ольга вышла. Клим неловко поднялся с табуретки. Вместо "тогунка", худенькой девчонки с тонкой косичкой он увидел симпатичную девушку, стройную, ладную. Он до того опешил от неожиданности, что даже зачем-то ляпнул:
   -Клим я. Вот зашел, караси... Сапоги...
   -Да что ты говоришь? Я думала, тут медведь, а не Клим.
   Евдокия Ивановна горестно воскликнула:
   -Ну никак ты не можешь без своих фокусов! Какой такой медведь, где ты медведя увидела, а? Ты что, дорогая, соседа Клима не помнишь?
   Она вздохнула, достала из шкафа еще одну чашку: садись уж, чего там.
   Включили чайник. Замолчали. У Клима одеревенел язык. Ольга чинно сидела на табуретке, смотрела прямо перед собой. Евдокия Ивановна начала было о том, как возмужал парень на службе, да примолкла.
   Через некоторое время она решительно поднялась и сказала, что пойдет отнесет рыбу в погреб. На кухне снова стало тихо. У Клима запершило в горле, он хотел было откашляться, но сдержался: черт, платка носового нет, не в кулак же кашлять, как-то некультурно получится.
   Ольга краем глаза видела Клима, ей хотелось получше рассмотреть парня, но она не могла повернуть голову. На сантиметр, но не могла. Даже на миллиметр.
   Наконец, чайник забренчал крышкой. Она порывисто вскочила, придвинула Климу чашки.
   -Разливай, я сейчас принесу варенье.
   И ушла вслед за матерью.
   Клим вдруг озорно улыбнулся, натряс в Ольгину чашку соли из стоявшей на столе солонки.
   Дочь с матерью вернулись. Сели пить чай. Клим с блаженным видом приговаривал:
   -До чего вкусно, когда земляничное варенье, давно не пил такой.
   Евдокия Ивановна довольно закивала:
   - Ты не стесняйся, бери прямо большой ложкой. А чай хороший, душистый, заварка-то индийская, листовая. В пакетиках этих одна пыль да труха.
   Ольга еще раз поднесла ко рту чашку, пригубила осторожненько. Больше Клим выдержать не смог. Он громко, от души захохотал. Ольга завопила:
   -Мама, это он мне соли в чай насыпал!
   Сразу стало шумно, весело. Перед Климом была знакомая ему девчонка, над которой он любил и раньше подшутить. А она радостно молотила его по спине своими кулачками. Евдокия Ивановна посмеивалась: ох уж, эта молодежь!
   Как-то само собой получилось, что после чаепития Клим и Ольга договорились сходить вечером в кино, а пока отправились пройтись, прогуляться по поселку. Так они и сделали. Правда, фильм показывали старый, лента то и дело рвалась, народ кричал: "Сапожник!" и топал ногами. Клим не отставал от других. В этом поселке он родился и вырос. Здесь все знали его и он считал, что знает всех, поэтому чувствовал себя очень даже прекрасно.
   После кино сидели на лавке у речки. Клим рассказывал о море, Ольга слушала, ахала. Дальние края она видела только в кино. Потом Клим проводил соседку до калитки, пожелал ей спокойной ночи, а сам решил еще немного посидеть, подышать свежим воздухом. Комаров побить.
   К нему подошли трое парней. Один из них, с косой челкой, дыша перегаром, заявил:
   -Вот ты нам как раз и нужен.
   -Что вам, ребята?
   -Поговорить надо.
   Свой разговор они начали споро. Один ударил в живот, второй крепко врезал в ухо. Фуражка так и покатилась к воде. Тот, что с челкой, медленно, с расстановкой сказал:
   -Ты к этой девушке не лезь, понял? Теперь посиди здесь, подумай, а мы пойдем.
   Думать Клим не стал. Он развернулся и вкатил самому ближнему в челюсть, резко, с выдохом. Парни завопили:
   -Он, оказывается, бестолковый!
   -Нет, он ничего нее понимает!
   -Мы тебя сейчас учить будем.
   Учили, честно говоря, крепко. Привычные к тяжелой сельской работе, они от души хекали, старались. Клим озверел. Как, в родном поселке и такие порядки? Ну, получайте! Усердия у парней нисколько не убавилось, слышались крепкие удары и разноголосая матерщина.
   Мама в тот вечер сидела у телевизора, ждала сына. Шум, возня на берегу привлекли ее внимание, она подошла к окну и ахнула. Возле лавочки, на которой она так любила отдыхать, дрались. Материнским чутьем она поняла, что бьют ее Клима и рванулась на улицу.
   Ее обогнала Ольга, выбежавшая из дома с палкой.
   После того, как все утихло, когда парни ушли, в доме зажегся свет. Скрипнула дверь. На крыльце засветился огонек папиросы. Это вышла Евдокия Ивановна. Она постояла, послушала, как причитают над парнем соседка и дочь, потом протяжно зевнула, пробормотала себе под нос:
   -Охо-хо, девку-то, однако, замуж отдавать придется.
   И отправилась спать. Скоро ушла и мама. Клим и Ольга остались одни. Ольга плакала, мочила в речке платок, вытирала разбитые губы Клима и спрашивала:
   -Больно тебе, больно, да?
   -Послушай, кто это был?
   -Да есть здесь дурак один, проходу не дает, пьяница несчастный.
   -Ты встречаешься с ним?
   -Ой, да зачем он мне нужен, я тебя ждала, а он... Я тебя одного все четыре года жду... А ты такое... говоришь...
   Этого Клим не ожидал. Морщась от боли, он отстранил Ольгину руку:
   -Стоп-стоп, давай по порядку. Ты хоть понимаешь, что говоришь?
   Она передразнила:
   -Понимаешь, понимаешь... Понимаю. Я еще со школы тебя люблю, если хочешь знать, а ты ни о чем не догадываешься. Ну, хватит, домой пойду.
   -Ты лучше плакать перестань и потом, где палка, ты что, палку выбросила?
   -Вон валяется возле скамейки, а что?
   -Прибереги ее, отпуск у меня большой, целых полтора месяца.
   Ольга улыбнулась сквозь слезы. А Клим повеселевшим тоном продолжал:
   -Ты хоть одного ударила?
   Она виновато опустила голову:
   -Нет, я по тебе боялась попасть, а потом твоя мама в кучу кинулась.
   Он легонько приобнял Ольгу за плечи, та доверчиво прижалась, закрыла глаза. Клим еще ни разу не встречал ночь вот так, наедине с девушкой. Он мог только представлять себе такую картину и обдумывать, о чем надо вести в таких случаях беседу. Ему казалось, что слова должны быть какие-то особенные. Ну, как в книгах про любовь и все такое.
   Оказывается, говорить вовсе необязательно. Ни к чему слова, когда даже без них все понятно обоим и каждый знает о самом главном. Вот только боязно немного, не простыла бы подруга, ночь-то прохладная...
   Утром они объявили родителям о том, что решили пожениться. Мама Клима ничего не имела против такой невестки. А Евдокия Ивановна достала новую папироску, прикурила и сказала:
   -Молодец, дочка, хорошего мужа нашла.
   Соседке, теперь уже сватье она принесла пластмассовую коробку крем-пудры:
   -Вот, для парня, пускай синяки замажет.
   Зятю досталось от парней крепко, но Евдокия Ивановна философски рассудила, что их трое было, хулиганов-то, тут ничего не поделаешь.
  
   ШПАНА
  
   Петр Иванович собирался на сход, на берег. С покраской корабля пришлось-таки покрутиться, но слово, данное старшему помощнику командира, он сдержал. Теперь, когда борта и надстройки корабля засверкали свежестью, можно было семью навестить.
   Капитан-лейтенант Черкашин не препятствовал.
   -Можете отдыхать товарищ старший мичман, - сказал он, - прибыть как обычно, к подъему флага.
   И вот он приступил к выполнению своего ставшего обычным, но на взгляд большинства увольняющихся на берег офицеров и мичманов совершенно ненужного и поэтому несколько странного ритуала. Петрусенко собрал все свои грязные рубашки, носки, прочие принадлежности туалета в виде трусов и маек, и взялся за стирку. На одной из рубашек он заметил следы шаровой краски.
   -Видать, прижался где-то голова еловая, - ругнул себя Петр Иванович. - Не доглядел, теперь выгрызай зубами, а рубашка-то совсем новая еще.
   Ну что-ж, у каждого самостоятельного, уважающего себя корабельного человека всегда имеется пятновыводитель. С ним дел всего на минутку. Надо лишь подложить под ткань несколько листков промокательной бумаги, чуть-чуть поработать тампоном, но аккуратно, чтобы следы не остались, потом простирнуть рубашку в теплой мыльной воде, прополоскать и ни одна, даже самая придирчивая хозяйка не найдет ни следа.
   Все эти операции были проделаны с большим старанием и умением. Хозяин даже песенку затянул, удовлетворенный результатом. Сквозь комариное свое нытье услышал деликатный, иначе не скажешь стук в дверь. Скребется, как мышь, но не заходит. Интересно, кто бы это мог быть. Наверное, кто-то из матросов.
   -Входите, открыто!
   -Товарищ старший мичман, старшина первой статьи Абросимов!
   -Заходи, заходи, я сейчас.
   -Извините, я, кажется, не ко времени.
   Саня, сунувший в дверь нос, тут же скрылся, рассудив, что заставать своего непосредственного начальника за стиркой весьма и весьма неприлично. Вот если бы товарищ старший мичман читал Корабельный устав ВМФ или составлял график нарядов там, тогда да, тогда другой компот, тогда можно и зайти, и человека от дела отвлечь - не возбраняется такое. Хорошо, что у него интуиция на высоте, другой ввалился бы как вахлак и застал товарища главного боцмана за совершенно не мужским занятием. Весьма довольный своим чутьем, Абросимов решил зайти к Иванычу через часок.
   Саня, выросший под неусыпной маминой опекой, считал стирку далеко не мужским, можно сказать, даже зазорным делом. Это его убеждение не смогла поколебать даже военная служба. Нет, неспроста в армии, на берегу, солдаты получают после бани у каптенармуса все чистое, в том числе и постельное белье, привезенное с прачечного комбината. На кораблях такой сервис, к его великому удивлению отсутствует. Конечно, Абросимову в силу этого приходилось-таки самому обихаживать себя, простыни, робу и носки стирать, а вернее все свое, куда от этого денешься, но делалось это им в уединении, с брезгливостью. Попадать в такие минуты на глаза ребятам ему не хотелось. Пусть братва с гоготом и песнопениями жмулькала свое шмутье даже под душем, Саня считал, что чувство стыда испытывает и главный боцман.
   Между прочим, Петр Иванович нисколько не стеснялся. Он стирал с большим удовольствием и не видел в этом ничего зазорного. Наоборот, даже радовался - привел вещи в порядок, значит, можно отправляться на сход с корабля. Чего греха таить, были на корабле люди постарше, званием и должностью много выше, что приносили на квартиры женам объемистые баулы с грязным бельем, но это было их личным делом.
   Чистюля из чистюль, супруга Аннушка тоже обиходила бы мужа, ей это не трудно. Но Петру Ивановичу делать такие "подарки" не хотелось. Он физически не мог позволить себе это. Душа боцманская не позволяла.
   Обязательным ритуалом был для него обход корабля непосредственно перед сходом. Офицеры и мичманы сходной смены уже давили подошвами земную твердь и спешили к автобусной остановке, а Петр Иванович, свежевыбритый, в безукоризненно отутюженных брюках и нежнейшего кремового цвета форменной рубашке совершал вместе с дежурным боцманом шествие по установленному маршруту: ют - район волнореза - ют.
   В этот день вахту нес матрос Виктор Зверев, парень пронырливый. Он следовал за начальником с блокнотом да карандашом в руках и думал о том, чтобы не дай бог встретить какой-нибудь непорядок. Тогда все. Клятв и заверений исправить замеченное старший мичман не признавал. Он молча разворачивался и, не глядя на дежурного боцмана уходил в каюту, переодевался в рабочий китель и оставался на корабле.
   В такие минуты, а потом долгое еще время легко и свободно чувствовали себя лишь те из боцманской команды, кто имел счастье находиться в отпуске, в госпитале, в увольнении. Нет, он не бранился, не придирался ни к чему. Петр Иванович вел себя вполне корректно. Угнетала вот эта его решимость давать самому себе "дробь" на сход. Даже матрос первого года службы знает, что такое для корабельного семейного человека увольнение домой, к жене и детям.
   На этот раз все обошлось благополучно. Витя Зверев заранее предупредил братву о том, что Иваныча отпустили на берег. Этого было достаточно для того, чтобы где надо блестело и находилось в идеальном порядке. Конечно же, расторопный дежурный боцман позаботился и о том, чтобы боцманята в момент обхода усиленно трудились. Чисто кругом? Возьми ветошь и три переборку, леерную стойку, что угодно, но РАБОТАЙ! Так оно было и на этот раз. Лишь матрос Силагадзе блаженствовал. В его кладовой осталось минимальное количество краски, а пустую тару еще вчера увезли на склады. Но и Гоче нашлось дело.
   На баке матрос Конев менял оплетку кранца. Вернее, он пытался делать это, но любой труд требует навыка, а у Игоря, или Коняшки, как окрестил его про себя Зверев, какое умение? И откуда ему взяться. Он усиленно пыхтел, крутил деревянную болванку так и эдак, сматывал и разматывал пеньковый конец, когда вдруг почувствовал, что его схватили и куда-то поволокли. Это Витя предпринял предварительную страховку, это и было делом, которое он поручил Силагадзе - убрать Коняшку с пути главного боцмана.
   Игорь вырвался из ухватистых Гочиных рук, но тот скорчил такую свирепую рожу, что новичок враз стал понятливым и суетливо засеменил к ближайшему люку. Следом полетели кранец, пенька.
   Петрусенко молча прошелся по баку, осмотрел за волнорезом шпили и направился по правому шкафуту назад к вертолетной площадке. Возле рубки дежурного он постоял несколько минут в раздумьи, потом произнес:
   -За меня остается старшина первой статьи Абросимов. Он в курсе. Буду утром. Службу править старательно, товарищ матрос Зверев.
   И, уже направляясь к трапу, добавил:
   -Матрос Силагадзе пусть обязательно поможет новичку. Проследить лично.
   -Есть проследить лично, товарищ старший мичман!
   -Вот черт глазастый, - сказал Зверев командиру вахтенного поста, когда главный боцман сошел с корабля. - Неужели заметил?
   Он ретиво помчался выдать обоим перца за медлительность, но навстречу вышел Гоча:
   -Видал? Все сделано шито-крыто-маргарита.
   Зверев с удовольствием проследил как сменилось выражение его лица:
   -Иваныч засек вас. Ты давай сейчас к молодому, нечего ему прохлаждаться, понял?
   А Петрусенко не спеша шагал к остановке. Там уже вовсю штурмовали крытый брезентовым чехлом ЗИЛ, невесть кем и за что названный автобусом. Впрочем, выдержки у Петра Ивановича хватило лишь до КПП. Сразу за воротами он развил предельную скорость, благо с корабля этот участок дороги не просматривался и попытался влететь в толпу наподобие снаряда.
   Прием не получился. Тогда главный боцман большого противолодочного корабля сжался в комок и стал протискиваться вперед, активно работая локтями. Фу-у, этот маневр удался, правда не сразу, но главное было сделано, он оказался на деревянной скамейке в кузове, то есть в автобусе.
   В гарнизон ехали как всегда весело, с шутками-прибаутками. Рыжий, разбитной лейтенант травил очередную байку:
   -Подхожу я, значит, к дому, а навстречу жена нашего командира группы: "Где мой Шурик?" И так это требовательно смотрит на меня. Вот сейчас предоставьте ей дорогого муженька и все тут. А я, дай, думаю, подшучу и в ответ: "Как, Танечка, ты еще ничего не знаешь? Его сегодня утром на гауптвахту посадили!" "За что?" "Он из-за лишнего наряда со старпомом подрался. Теперь, наверное, судить будут Шурика твоего. Ты бы ему хоть поесть отнесла, парень весь день голодный сидит". Эх, как побежала она! А я за ней!
   -Куда?
   -Ну, она на гауптвахту своего Шурика выручать дорогого, а я за ней вдогонку, чтобы объяснить, что пошутил.
   Брезентовый тент автомашины чуть не лопнул от раздавшегося дружного хохота.
   -Догнал?
   -Да нет, наверное. Я эту Татьяну знаю. Она по утрам кроссы бегает.
   Лейтенант в ответ на это с готовностью показал старые следы ногтей на щеке:
   -Парни, догнал я ее, честное слово!
   Друг его, тот самый Шурик простодушно удивился:
   -Иди ты, Вася. Мне никто ничего такого не рассказывал. Вот я спрошу у нее сегодня.
   Его слова вызвали новую бурю восторга. Моментально посыпались догадки, касающиеся столь непонятной скрытности дорогой половины. К общему хору лейтенант Вася добавил:
   -Спрашивают не у жены, а у соседки.
   Петрусенко смеялся вместе со всеми, ему было легко и просто среди таких же крепких, здоровых мужчин, немного опьяненных предвкушением полузабытых ощущений, воспринимающих каждый сход с корабля как праздник души и тела.
   Машина катила по неровно уложенным бетонным плитам, громыхая на стыках и трещинах. В свое время командование стройбатовцев-дорожников получило за сверхрекордные сроки награды и денежные премии, да и направило удалых своих подчиненных благоустраивать другие места, а у гарнизонного начальства через несколько месяцев глаза на лоб полезли. В целях экономии, а, скорей всего, из-за профессиональной вредности строители отсыпали чересчур тонкий слой гравийной подушки, плиты продавили ее и почва вздыбила новенькую дорогу. Дело до ремонта не дошло, да и стыдно, наверное, было просить у флота денег для этой, пусть необходимой операции, если чернила на победных рапортах еще не успели высохнуть.
   Когда ЗИЛ остановился на площадке в центре гарнизона, Петр Иванович даже пожалел, что приехали так быстро.
   Жил он на окраине в стандартной пятиэтажке завозного силикатного кирпича, похожей на несколько десятков таких же домов, раскиданных между пологими сопками. Как и повсюду, в гарнизоне квартир не хватало, поэтому двухкомнатные секции выделялись на две семьи, трех-, естественно - на три. Старший мичман Петрусенко был старожилом гарнизона и квартира у него была, как здесь говорили, на "две хозяйки". Петра Ивановича и Аннушку это не смущало. А что? Так даже веселей, есть с кем перекинуться на кухне словом-другим.
   В гарнизоне было всего две улицы. Вдоль них росли чернокорые березки с однообразно выгнутыми ветвями. В этой природной трубе меж сопок дули до того сильные ветры, что даже в спокойную погоду крона хилой растительности не выпрямлялась, она как бы застыла навсегда в едином испуге. За двенадцать лет, проведенные Петром Ивановичем в этом отдаленном военно-морском гарнизоне ни одно деревце не прибавило в росте. Первое время он считал, что виноват скальный грунт, лишь чуть-чуть прикрытый глиной. Позже понял, что местная черная, или каменная береза никогда не поравняется с белокорой красавицей ни в росте, ни в красоте. Порода не та.
   А вот люди, призванные из различных уголков страны прижились, они несли службу, их жены рожали детей и все считали не отмеченный ни на одной карте городок ли, просто большой поселок своим и любили его и даже скучали будучи в отпусках, а вид здешней растительности после некоторого навыка ласкал их взор как березы среднерусской полосы.
   Петр Иванович бодро вышагивал по деревянному тротуару, с удовольствием посматривая по сторонам. На душе было очень хорошо. Ему казалось, что он даже чувствует аромат разогретой листвы. Этого не могло быть, просто память с детства хранила густой дух березовых рощ и поэтому обманывала положительно настроенного человека. Какое уж там обоняние у годами живущих в запахе железа, сурика и перегретого пара.
   В городке было по-летнему шумно. Громко кричали воробьи. Детвора азартно гоняла футбольный мяч. У подъездов оживленно судачили молодые мамаши, каждая при коляске. Как и во всех гарнизонах, здесь преобладали женщины и дети. Мужчины несли службу.
   Кое-кто из играющих, беседующих, прогуливающихся и просто сидящих на лавочках мельком бросал взгляд на старшего мичмана. Делалось это чисто автоматически, сознание тут же отмечало - это не наш отец - и люди столь же автоматически возвращались к прерванному занятию.
   У магазина толпилась горластая очередь. Прямо с крыльца продавали кефир, продукт для местных покупателей скорее экзотический, чем обычная "молочка". В плотном гуле голосов слышались отдельные выкрики вроде: "Вторую очередь не занимать, всем не хватит", "Почему вы не даете мне для двойняшек в два раза больше?". Он постоял, подумал о том, что неплохо бы сейчас выпить кружку холодного кефирчика, но занимать очередь не стал. Эта песня растянулась бы часа на полтора, а то и больше.
   Сразу за магазином на небольшом пустыре стайка мальчишек гоняла мяч. Среди юных футболистов Петр Иванович увидел сына, окликнул его:
   -Сережа!
   Белоголовый, разгоряченный игрой Сережа готовился врезать в ворота верный гол, оставалось всего ничего, он уже ворвался на штрафную площадку. Услышав отца, Петрусенко-младший с не меньшим энтузиазмом завопил: "Ура! Папа пришел!"
   Отцу не посчастливилось увидеть триумф сына-футболиста. Сережа оставил мяч и помчался навстречу. Его место занял пацан из стоявших на подхвате, игра продолжилась. Сережа, вспотевший, грязный повис у отца на шее. При этом мордашка его светилась неподдельным счастьем. Боцман деланно строго спросил:
   -Это что за телячьи нежности? Живешь тут у мамы под крылышком, понимаешь, и совсем девчонкой стал?
   -Ну, тоже мне, папа. Сразу за нотации. Мы с мамой ждем-ждем тебя.
   -Как ты ждешь, я вижу. Из мамы служанку сделал, наверное, здоровый ты лоб.
   "Здоровый лоб" двенадцати лет от роду, тонкорукий, тонконогий и прогонистый, как лозинка, посмотрел на Петра Ивановича Аннушкиными глазами цвета синего моря:
   -Нет, я ей помогаю, когда время есть... А чего она не разрешает мне готовить? Пылесосить, посуду мыть, полы - это я, а вот борщ варить не дает.
   -Ты почему таким хитрым растешь? Хитрым и вдобавок хилым. Еловая твоя голова, я тебя где, на кухне встретил или...
   -Или, папа, или. Ух ты, я тебе рубашку замарал.
   Петр Иванович остановился, шлепнул сына по тощей заднице:
   -Брюки тоже. Слазь, говорю, человек-два уха, приехали. На пятый этаж не потащу, дураков нет.
   Сережка первым, через две ступени взлетел по лестничной площадке, нетерпеливо забарабанил в дверь и радостно завопил:
   -Большой сбор! Свистать всех наверх! Папа на горизонте!
   В глубине квартиры послышались торопливые шаги, в дверном замке щелкнуло. Сережка быстро, в темпе, такими же прыжками помчался обратно к друзьям, пообещав быть к ужину. Дверь широко распахнулась, жена Петра Ивановича Аннушка всплеснула пухленькими своими ручками:
   -Петя!
   Боцман обнял жену, поцеловал и басом, напирая на "о", спросил:
   -Здорова ли ты, послушна ли ты по старому, постоянная моя половинушка Онюта?
   Аннушка засмеялась. Она прижалась к мужу, провела ладонью по гладко выбритым щекам, усам, вдохнула запах одеколона. Полмесяца не показывался муженек, думала, придет усталый, разбитый, грязный. А он ишь, какой красавчик, любо-дорого взглянуть на такого, как всегда начищен, наглажен, прямо франт франтом. И заторопила, по-деревенски окая волжским своим говорком:
   -Ну проходи скорей, проходи, чего застрял в прихожке? С утра сижу одна, соседей никого нет, уехали в город за продуктами. Хотела с ними тоже, но как чувствовала, что ты приедешь. Вот, дождалась.
   Она снова прижалась, поудобнее устроила голову у него на груди, прошептала:
   -Пришел.
   Петр Иванович легко поднял ее на руки, зарылся носом в мягкие, завитые кудряшки и замер, переполненный внезапно прорезавшейся острой жалостью к жене. Лично он не смог бы долго выдержать без своего корабля и забот по службе. Он представил, как однообразна жизнь ее в закрытом гарнизоне, в этом вечном ожидании. Ни тебе на работу устроиться, ни сходить куда.
   Он виновато пробормотал:
   -Скучала?
   -Ага. Я уж думала, что вы снова ушли в море. Как-то увидела знакомую, спросила, нет, говорит, не ушли, стоят, красятся.
   Аннушка крепко обхватила мощную шею мужа и притихла. Потом она засмеялась, откинула голову и таким нестерпимо синим сиянием глаз обдала Петра Ивановича, что в висках у него застучало и в горле пересохло.
   Она поцеловала его в щеку, потерлась носом о шелковистые усы, засмеялась от щекотки, хотела что-то сказать, но не успела, закрыли ее рот жадным поцелуем.
   Осторожно, как драгоценность понес он тяжко обвисшую Аннушку в комнату. Аннушка пахла родным, знакомым, но чуточку подзабытым и от этого еще более желанным запахом крепкой, здоровой женщины.
   Она лежала с закрытыми глазами, высоко подняв в ожидании брови и эту милую ее привычку поворачивать голову чуть-чуть вбок, и тихую неисчезающую улыбку он узнавал заново, и сердце его гнало кровь мощными толчками.
   Жалобно заныл пружинами старенький диван. Ничего больше не существовало на свете, кроме любимого человека...
  
   * * *
  
   Виктор Зверев проводил сошедшего с корабля лучезарной улыбкой. Он очень обрадовался. Что и говорить, легче, намного свободней дышится, когда нет начальства. Для срочной службы есть особая, ни с чем не сравнимая прелесть попахивающей анархией вседозволенности, когда матрос предоставлен самому себе. Пусть он, Зверев, как дежурный боцман подчиняется сегодня дежурному по кораблю, а не Петрусенко, все равно приятно морской душеньке.
   От полноты счастья матрос сбацал на гулкой палубе "Яблочко". Стук каблуков рассыпался четкой дробью. Белая полоса жизни началась.
   Гуляй не хочу, вот как здорово! Можно делать все, что хочешь. Например, пойти и сколько угодно точить лясы с корешами. Или просто лечь и лежать, ни о чем не думая. Вот сидит сейчас Иваныч дома, распивает чаи с пирогами, а он, Витек, волен отдыхать так, как именно ему хочется.
   Родилась мысль поделиться радостью с первым встречным. Матрос был уверен, что отсутствие главного боцмана должно вызвать у каждого человека такой же восторг, какой ощущает школьник при отсутствии учителя. Во всяком случае, весть вызовет вздох облегчения у многих, в этом Зверев не сомневался. Это, как говорится, к бабке не ходи. Значит, он просто не имеет права молчать.
   На вертолетной палубе никого не было. Петрусенко ушел, куда-то исчез Гоча, остался лишь командир вахтенного поста у трапа. Виктор подошел:
   -Видал, как наш гулять отправился?
   Тот завистливо вздохнул:
   -Живут же люди!
   Конечно, эти слова предназначались Петру Ивановичу в последнюю очередь. Он сошел на земную твердь впервые за многие недели. О себе думал находящийся в наряде моряк. Стой тут у трапа понимаешь, как попка, а мог бы и он записаться в увольнение. Мороженое там скушать, на девчат посмотреть, формой морской пощеголять - очень, очень много удовольствий можно получить, когда ты не на корабле.
   Виктору ответ все же понравился. Он сбил берет на затылок так, чтобы чубчик из под него торчал и вразвалку зашагал по вертолетной площадке. В небольшой его фигуре пела каждая жилочка. Он был счастлив. Мысль работала в заданном направлении и это радовало.
   Душе хотелось простора, и она должна получить его. Сход главного боцмана корабля является событием корабельного масштаба. Это надо отметить самым конкретным образом. Выпить бы, да нечего. За неимением возможности эта соблазнительная для него версия отпала. Травки бы курнуть, ну, может таблетками разжиться. Нет ничего.
   Эх, да чем хуже просто залезть в шхеру самого дальнего корабельного помещения, забиться в укромное местечко и посидеть там без всяких забот. Чтобы рядом ни одного. Чтобы отдохнуть от разных Абросимовых, Силагадзе-Гоглидзе, чтобы ни Иванычей, ни Коняшек, никого. Имеет человек на это право?
   Стоп! А дежурный по кораблю? Если взбредет ему в голову дать команду спустить катер? Сразу понадобится дежурный боцман. Или вдруг подползет к борту какая-нибудь лохань с топливом. Тоже поднимется вой: дежурному боцману наверх, где он и вообще, кто сегодня несет вахту в боцманской команде? Без этого такие вещи не обходятся. Долго потом придется горбатиться за миг свободы. А если кто-нибудь из офицеров или даже просто дежурный по низам захотят вызвать его?
   Зверев поскреб в затылке. Всего несколько минут назад он буквально кипел от радости, ему казалось, что дежурство ни в коей мере не может ее уменьшить, а как вспомнил про дела обыденные, так всего и передернуло, как после стакана дрянного вина.
   Вот уж точно, нет совершенства в мире, философски подумал он. Кто из великих родил это выражение, по какому поводу, Виктор не знал, да ему это совсем было ни к чему. Главное, что разнотык получился. Чего бы сегодня не выпал черед нести вахту другому? Иваныч ушел домой, в кои века это бывает, а тут не можешь позволить себе простую человеческую слабость.
   Он подошел к леерному ограждению. За бортом плескалась изумрудная волна, она ласково гладила сталь, такая беззаботная и нежная. В глубине мелькнула стайка мелкой корюшки типа малоротки или писуча. Виктор иной раз любил преступить установленную на военных кораблях традицию, ловил рыбку, а потом вялил ее в укромных местах, жирненькую, в меру просоленную и с тоской вспоминал о пивных киосках. Спуститься в кубрик за спрятанным в наматраснике самодуром? Да, ну ее, рыбалку эту.
   Черт, как не везет!
   Впрочем, боцман расстраивался недолго. В возбужденном состоянии его голова работала на повышенных оборотах и выдавала по нескольку выходов сразу из любого, даже самого затруднительного положения. Знай, выбирай, хозяин, варианты на вкус. Зверев много раз испытывал это удивительное ее свойство и всегда полагался на свой, как он выражался "шарабан" - вывезет!
   Дежурный боцман согласно Корабельному уставу отвечает за выполнение правил морской практики и соблюдение мер безопасности при проведении работ на верхней палубе. Это положение матрос Зверев знал назубок и, повторяя его, двинулся в путь, тем более, что выполнить эту букву закона было легко. Сегодня бесцельно шатающихся, да и вообще никого из сотни матросов на верхней палубе не наблюдалось. Кому охота смотреть, как сходят на берег счастливчики-увольняющиеся. Никаких работ по случаю выходного дня на корабле не проводили. Значит, правила морской практики и меры безопасности не нарушались. Оставалось проверить состояние такелажа, это тоже не столь уж обременительно.
   Виктор прошелся по шкафуту по направлению к баку. Швартовы не провисали, крепления тоже вели себя надлежащим образом. Он даже немного разочаровался. Несешь, понимаешь, службу самоотверженно, можно сказать горишь на ней, но в такие моменты почему-то ничего не случается.
   Мысли в ветреной его голове вдруг переключились на прошлое. Вспомнились ПТУ, вольница, родная общага. Не было в училище группы разболтанней той, в которой числился будущий механизатор широкого профиля Витька-Зверь. Видели бы сейчас кореша, каким примерным защитником он стал, уржаться можно. Черт, что сделали с человеком...
   Зверь опять стал мрачнеть.
   Впереди из люка носового машинного отделения, поднялись два матроса. Один из них, тот, что пониже ростом, достал пачку сигарет и, продолжая разговор, сказал товарищу:
   -Ладно, Сашок, перестань расстраиваться, было бы из-за чего. Сказано - сделаем, значит, будет сделано. Лучше посмотри по сторонам, прелесть какая. Солнышко светит, ветерок сегодня очень даже приятный, чувствуешь? О, видишь, боцман идет. Сейчас мы у него спичек стрельнем.
   На бак прошли втроем. Повеселевший боцман Витя, с удовольствием размял позаимствованную у машинистов сигарету, и, чувствуя в нагрудном кармане пачку собственных, сказал, подставляя ребятам зажженную спичку:
   -Иваныч сошел. Красота.
   Эти двое восторгов не разделили.
   -Ну сошел и сошел, значит, очередь подошла, пусть гуляет человек, - сказал тот, что пониже. А его товарищ пояснил:
   -Понимаешь, друг, у нас масляный насос полетел. Ну, систему мы размонтировали, новую прокладку вырубили, теперь надо поставить эту прокладку, потом снова все собрать. И в деле работу проверить. Знаешь, сколько времени все это займет? Что нам твой Иваныч со своим сходом. Не до него.
   Они на скорую руку докурили свои сигареты и пошли вниз, ковыряться дальше в своем насосе.
   Зверев поморщился. Ишь, какие мы правильные, аж противно. Минуты лишней не постояли. Как же, дело ждет. Маслопупы несчастные. Не зря тех, кто из электромеханической боевой части так называют. Маслопупы и есть. Из тех, кому дано испытывать особое удовольствие при виде смазанных, гремящих и вертящихся железок. Сам учился на механизатора, видел подобных им. Мало он таких чересчур старательных лупил в училище, желчно подумал Виктор и без особой охоты пошел проверять стопоры якорной цепи.
   Стопоры были затянуты по всем правилам. Виктор с ожесточением пнул чугунные звенья цепи.
   -За что ты их так?
   В тени носовой орудийной башни сидел и ухмылялся раздетый до пояса босой матрос Гоча Силагадзе. Плечи его лоснились от пота, обросшая черными волосами спина покраснела. В руках Гоча держал свайку - острый штырь типа толстого шила, ее используют для заделки оплетки кранцев. Рядом сидел Коняшка. О, новичок тоже был бос. Тяжелые башмаки из толстой буйволиной кожи этот неженка снял, поверх них разложил вывернутые наизнанку носки. Загар еще не трогал хиленькие плечики, на бледной узкой груди краснела горстка прыщей. Далеко не атлет, он проигрывал рядом с пышущим здоровьем Гочей.
   Вот голубчики-курепчики! Ишь, расселись как у тещи на блинах. Нет на них старпома, тот прописал бы обоим соленую ижу. Анафемское отродье, а первогодок-то, первогодок курорт себе устроил. Еще бы сигарету в зубы взял. Зверев рассвирепел:
   -Сейчас же обуйся! Службы еще не нюхал, а уже вовсю борзеешь, салага. Вот я тебе покажу. И робу надень.
   Игорь испуганно перевел взгляд на Гочу. Тот при словах Зверева поморщился, еле уловимым кивком дал понять, чтобы тот сбавил обороты. Если требовать по справедливости, то и Гоча тоже одет не по форме, зачем придираться к человеку. Вечно этот Зверев выделывается, какой-то мутный парень, нехороший.
   -Иди лучше сюда поближе, посиди с нами. Вот послушай, о чем Конев рассказывает, очень интересно.
   Силагадзе повернулся к напарнику, успокаивающе положил руку на плечо:
   -Дорогой, рассказывай пожалуйста дальше.
   -А что рассказывать? Жил человек, писал музыку, умер...
   Зверев снова набычился:
   -Ты давай без этих... Понял?
   Конев пропустил его слова без внимания, посмотрел вокруг, помолчал и продолжил:
   -Поздний барокко. Изумительнейшие по красоте звучания скрипичные концерты. Знаешь, Гоча, вообще-то Антонио Вивальди, так его звали, был священником, аббатом, его так и называли все на родине - рыжий аббат, хотя по национальности он итальянец, они же все черноволосые. Талантище! Скрипач, композитор, дирижер. Он руководил оркестром в Венецианской консерватории. Конец шестнадцатого-начало семнадцатого веков, время, когда, как говорила Юнна Мориц, был расслаблен шнурок на корсете классической схемы, чтобы свободней гулял ветерок вариаций на вечные темы. Сам Иоганн Себастьян Бах учился пониманию самоценности человеческого бытия на произведениях Вивальди. Это о чем-то говорит вам?
   Конев задумчиво потер лоб. Виктор во все глаза смотрел на него. Вот это да, как ловко шпарит парень, с невольным уважением подумал он, но тут же скривился. Подумаешь, начитался, где-то нахватался чего другие не знают и сидит, корчит из себя сильно умного профессора.
   -А кто такая эта Юнна Мориц? Тоже, наверное, музыка-антка из скрипачей?
   -Да ладно тебе, Витька, цепляться. Знает он все прекрасно.
   -Нет, не музыкант, это великая поэтесса Анна Пинхусовна Мориц, как она себя однажды назвала, "поэтка". Родилась в Киеве в тридцать седьмом. А вот тоже очень интересная судьба. Я потом когда-нибудь обязательно расскажу о ней, она того стоит. Ее в университет не принимали, на факультет журналистики, говорили, что неспособная. А сейчас ее стихи печатают на разных языках планеты. Да, еще, было время, Анну Мориц за границу не пускали на проведение конференций по ее же поэзии.
   Зверев хотел было влепить этому выскочке и зазнайке из молодых что-нибудь обидное, но ничего не придумал и решил пока промолчать. Между тем Конев продолжал, шестым чувством угадав, что верит ему только Гоча и обращаясь лишь к нему:
   -И вот когда в нашей школе, где я учился, между прочим, школе музыкальной, но и в ней старинную музыку почему-то не преподавали, вдруг решили поставить концерт из произведений композиторов средних веков. А потом, когда увидели, что ученикам понравилось, стали проводить вечера старинной музыки. Я чуть не плясал от радости. Мне доверяли вести соло на скрипке. Представляешь, тишина, ты берешь смычок - у Антонио Вивальди установлено трехчастное строение концерта - быстро-медленно-быстро, ты первую и третью части ведешь живо, с огоньком, фортиссимо! Во второй части таешь, прямо тонешь в звуках. Эффект от тех вечеров был поразительнейший. Зал всегда набивался до отказа, до предела. Я думаю, среди слушателей были не только музыканты. И теперь понимаю почему. Человеку свойственно наслаждаться прекрасным, это его великое благо. Отсюда и тяга к классической музыке вообще. Господство яркой, полновесной звучности таково, что оно забирает тебя без остатка. Во всяком случае, когда я играл, я дрожал от восторга. В словах передать это трудно, даже невозможно.
   Он замолчал. Гоча с сожалением произнес:
   -Перед службой, помню, в наш город Гудауты приезжал ансамбль старинной музыки. Вот название забыл, хоть убей меня, все равно не вспомню. Музыканты были в белых чулках, в париках выступали. У них и инструменты были старинные, даже был небольшой клавесин, такой, на пианино похожий.
   -Знаю, кто был у вас. Это эстонский "Хортус музикус". В начале восьмидесятых он очень успешно гастролировал по стране, всегда собирал аншлаги. Говорят, люди просили повторять концерты по нескольку вечеров. Есть еще "Академия старинной музыки", есть "Арс консони", вот еще "Музыканты старого Таллина", сейчас говорят с двумя "Н", Таллинна. Наверное, так правильней. Ну бог с ним. А где-то лет двадцать с небольшим у нас в стране был один-разъединственный ансамбль старинной музыки. Назывался он "Мадригал", создавался в Москве. Естественно, ни о каких названиях даже менуэтов никто не знал. Разве не позор, когда не то, что просто любители музыки, профессионалы плохо представляют себе, что такое мадригалы, гальярды, канцоны? А это особые музыкальные жанры, достигнувшие расцвета в эпоху Возрождения, известные во всем мире. Нет, ты знаешь, меня убивает мысль о том, что человек может быть кем угодно, космонавтом, рабочим, даже музыкантом, но он отчего-то далек от мировой культуры. Правда, сейчас что-то меняется. Вот и в нашей школе на это обратили внимание. Ансамбли ездят по стране с концертами. Конечно, этого очень мало. Надо уже в детском садике, причем, в каждом приобщать человека к прекрасному.
   -Ты бы, Игорь, когда-нибудь взял, да и выступил перед всем кораблем. А что?
   Рассказал бы ребятам...
   -Скрипки нет. Дома. Без нее что за разговор.
   Зверев издевательски захихикал:
   -Ну и не болтай языком почем зря. Говорю же, вычитал все это в каком-то журнале, а нам сидит мозги пудрит, корчит из себя музыканта, цену себе набивает. Не люблю, понимаешь, когда выделываются все, кому не лень. Ты хоть знаешь, как эту самую скрипку в руках держать, Коняшка?
   Гоча неодобрительно посмотрел на него:
   -Не тот случай, дорогой, успокойся. Какой резон Игорю врать, сам посуди. А что скрипки нет, так не таскать же ее по кораблям. Вещь нежная, наверное еще и дорогая, пусть лежит у него в квартире. Это тебе не гитара. Ты вот что, ты, если хочешь, иди в кубрик, ага? Там тебе и на гитаре сбацают и споют все, что душа просит.
   -Мои друзья удивлялись, почему я пошел служить. Чего там только ни говорили, они же тоже, как вы считаете, маменькины сынки. Да наплевать, мне нужно было увидеть мир, чтобы потом все свои впечатления выразить в такой, знаете, симфонии. Жаль, решение не брать с собой скрипку было неправильным. Она бы, наоборот, очень даже пригодилась.
   Виктор понял, что лопухнулся насчет Коняшки и с наивным любопытством уставился на невзрачного первогодка. Выходит, он из настоящих, из тех музыкантов, которые исполняют эту их классику. Гоча врать не будет. Сказать по правде, вчерашний тракторист видел музыкантов только по телевизору. А тут вот он, взаправдашний скрипач, классику играет, то есть исполняет, оказывается так надо говорить. Ну дела. Да еще музыку собирается сочинять. Как можно безразличней, Зверев произнес:
   -Шуток не понимаешь, батоно...
   В ответ на уважаемое в Грузии обращение, которое часто применяется только к мужчинам, Гоча самым изысканным жестом приложил руку к груди и с улыбкой продолжал:
   -Что там Вивальди, Бах, слушай, Моцарт с Паганини. Мура все это, Витек. Гитара - вот вещь. Или, еще лучше, вокально-инструментальный ансамбль помодней.
   Игорь поправил:
   -Рок-группа.
   -Все равно. Главное, чтобы громко было и не по-русски орали.
   Силагадзе поднялся, сделал несколько резких танцевальных движений, покивал в такт воображаемому сопровождению, прикрыл глаза:
   -Трум, ту-ту, бац-бац-чух!
   Игорь с беспокойством поерзал. Они сидят, разговаривают, приятно проводят время, а дело до конца не доведено, кранец все еще не готов. Гоча взялся было помочь, показать как это делается, до вот появился дежурный боцман, начался треп, и конца ему не видно.
   Молодому боцману хотелось взять свайку и продолжить работу самому, но как это сделать, вдруг Силагадзе обидится. Первоначальную работу Игоря он забраковал категорически, переплетать начал по-новому. В принципе, ничего сложного в этой боцманской науке не оказалось, оставшиеся несколько рядов можно бы доплести самому. Свайка и кранец лежат рядом, стоит только руку протянуть. Пусть Гоча продолжает дурачиться, решил он и потянулся за пеньковым концом.
   Тот заметил его движение и беспечно махнул рукой:
   -Оставь, я сейчас сам доделаю.
   Вмешался Зверев:
   -Как это ты сам доделаешь?
   Он помрачнел, перевел взгляд с Силагадзе на Конева. Новичку выражение лица Зверева ничего доброго не предвещало.
   Ураган не замедлил разразиться:
   -Как, салага, не успел появиться на корабле, а уже обзавелся прислугой? Дома, значит, мамочка следила за тем, чтобы сынок пальчики свои музыкальные не утрудил, а здесь Гоча, в это самое, в меценатство ударился. Оборзел, молодой, надо ставить тебя на место, иначе очень рано служба медом покажется.
   Конев не мигая смотрел на вызверившегося матроса. У того налились кровью глаза, на шее вспухли синие вены. А вдруг он распустит руки, подумал Игорь, быстро схватил инструмент, придвинул кранец.
   Зверев пробурчал:
   -То-то. Знай, музыкант, кто есть кто. Это тебе не на гражданке. А ты, Гоча, не поважай Коняшку, понял?
   Гоча неодобрительно покачал головой, хотел что-то сказать, махнул рукой, оделся и ушел в кубрик. На баке никого, кроме них не осталось.
   -Вот так! Здесь военная служба, а не маменькины пирожки. В следующий раз в зубы заработаешь, если лениться будешь. Ишь, это, нарисовался на корабле интеллигентишко. А ну, взял свайку, сказал!
   Он посмотрел, как управляется Коняшка, потом, как бы ненароком зевнул:
   -Охо-хо, что-то спать захотелось. Ты вот что, слушай сюда внимательно, фрайер. Я пойду прилягу в баталерке, а твоя задача будет следующая. Как только по трансляции вызовут дежурного боцмана, сразу лети ко мне. Понял? Значит, доплетешь кранец, уберешь здесь все за собой как следует и топай в кубрик, слушать трансляцию. Если прозеваешь, то лучше не попадайся на глаза, я из тебя точно струны для скрипки с оркестром сделаю. Усек, спрашиваю?
   Настроение у Виктора опять улучшилось. Он сунул руки в карманы и небрежной походкой направился в баталерку. По палубе ступал так, что любой человек безошибочно узнал бы в нем утомленного длительной службой морского волка.
   -Правильно я припугнул Коняшку, службы не знает, - размышлял он. - Без этого с салагами никак. Для пользы дела это не вредно, пусть не выпендривается.
   Игорь доплел кранец, полюбовался аккуратными пеньковыми рядами, причем сделанное им нисколько не отличалось от Гочиной работы, отволок его на штатное место, потом остановился у лееров.
   Солнце клонилось к закату, мелкая рябь дробила отраженные волнами его лучи и казалось, будто кто-то щедро сыпанул за борт серебряные монетки. Они переливались и издавали тонкий мелодичный звон. Море влажно дышало, воздух был до того прозрачен, что ясно просматривалась выпуклая линия горизонта, разделяющая темно-синюю воду и бледно-голубой небосклон.
   Спокойную эту картину дополняли белоснежные чайки, но их неприятный крик похожий на визгливые возгласы базарных торговок, вносил диссонанс в картину летнего вечера.
   Таким же ненужным казался молодому матросу грубый тон Зверева.
   Понятно, воинская служба требует порядка, строгость необходима, но она должна быть оправданной и уж во всяком случае без напряжения голосовых связок и угроз физической расправой всегда можно обойтись. Если человек по неопытности допустил ошибку, что-то из-за необученности сделал не так, то сказать об этом следовало бы спокойным тоном, а еще лучше помочь практически, как сделал Гоча.
   -Ну все, этот теперь от меня не отвяжется, заездит, - тоскливо подумал новичок. - И никто не заступится, даже Гоча. А что я сам могу поделать? Зверев парень хулиганистый, да и намного крепче меня, один на один с ним ничего не сделаешь. Остается выполнять его приказания. Одним словом - терпеть.
   А как иначе мог он расценить распоряжение такого же как он матроса караулить его сон лишь потому, что тот служит дольше.
   В кубрик Конев спускаться не стал, на шкафуте возле офицерского коридора слышимость тоже была хорошая. Тем более в кубрике сейчас Гоча, он обязательно расспросит в чем дело и что из этого получится, неизвестно. Не хватало, чтобы из-за него начались разборки. Лучше оставаться на верхней палубе, здесь тихо, красиво.
   Обаяние дальневосточной диковатой природы бросилось сразу, еще на аэродроме, когда он вместе с другими призывниками спускался по трапу с самолета. Очарование усилилось здесь, в этой глухой, далекой от цивилизации бухте. Коневу полюбись сопки, море, он мог подолгу стоять на палубе, настроив душу в лад с мягкими угасающими красками дня. В такие минуты легкая грустная нота одиноко звучала в сердце, хотелось еще и еще продлить это состояние, как-то выразить его, поэтому он не раз пожалел, что оставил скрипку в своей московской квартире. Ах, как выразило бы рождающиеся чувства пение любимого инструмента, какие прекрасные звуки хранили в себе скалистые берега, море и глядящееся в него небо. В тот миг, когда солнце исчезало за горизонтом, на стоящих поблизости кораблях первого ранга горнисты играли "Зарю". Тягучие ее переливы усиливали томление, заставляли переживать это необычное и, до покалывания между лопаток, приятное состояние единства с природой.
   Казалось, еще немного, еще один миг и можно раствориться в ней, стать частицей сразу всего, начиная от первобытного камня и заканчивая тонкой былинкой и звучать, звучать в огромном, во всю вселенную прекрасном, немом и в то же время живом оркестре.
   Матрос и на этот раз попробовал настроиться на привычную волну, но не смог. Чем дольше стоял он, тем сильней понимал, что в сегодняшний вечер оказался здесь, на палубе по чужой прихоти. Это выбивало.
   -Я новичок, а Зверев уже послужил, я не смогу ему перечить, - говорил он себе, а внутренний голос настойчиво повторял - ты должен пойти и сказать, что не намерен быть слугой.
   Конев собрал всю свою волю в кулак, переборол боязнь и направился к баталерке. Зверев валялся на кипе матрасов, широко раскинув руки и ноги. Он блаженствовал и сначала не понял, чего хочет от него этот Коняшка несчастный. Потом, когда дошло, скривил в презрительной гримасе лицо, отвернулся к переборке и дрыгнул ногой - изыдь, музыкант.
   Игорь еще раз повторил, что не намерен караулить его сон, что у него есть более важные дела и вышел на палубу.
   По законам гражданской вольницы, будь это в профессионально-техническом училище, где учащийся Зверев насаждал законы улицы, не миновать бы осмелившемуся крепкого мордобоя с пинком под зад в придачу лично от него. Виктор ограничился тем, что крикнул балбесу вдогонку:
   -Вали отсюда, гнида паршивая!
   Он полежал еще минут пять, изумляясь не столько поведению Коняшки, сколько внезапно прорезавшемуся великому своему терпению. Это же надо! Чтобы в ПТУ кто-нибудь из младших сказал слово поперек? Он тут же захлебнулся бы своей собственной кровью. Зверев еще немного полежал, подумал и решил, что не стал связываться с этим салагой исключительно из собственного уважения к Иванычу. Тут сразу все встало на свои места, в баню не ходи. Понятно, если молодой пожаловался бы, "стукнул" кому следует, за неуставняк в команде обязательно пришлось бы отвечать главному боцману.
   Воображение услужливо представило реакцию помощника командира, старпома, замполита, самого командира. Эти вынули бы душу из человека. Хозяин столь умной головы потянулся, зевнул, встал и направился к выходу. Черт с ним, с Коняшкой, решил Зверев, пусть живет да радуется, что именно на него напал. Другие "старики" дали бы такой жизни... Вывод понравился и дежурный боцман, посвистывая, отправился выкурить сигарету. Он окончательно уверовал в то, что великодушного прощения салага удосужился исключительно благодаря ему и существованию таких хороших людей, как Иваныч.
   Матрос в который раз за этот день сбил берет на затылок. Он очень кстати встретил дружков из БЧ-3. Посидели, покурили, вдоволь поточили лясы. Поближе к вечерней поверке Виктор настрочил своему корефану на гражданку письмо. Писалось легко и это тоже радовало.
   "Здорово, Миха! - размашисто водил он ручкой по листку, вырванному из конспекта по политическим занятиям. - Как вспомню, что целых два года уже отпахал, но еще один остался, хочется отбить почки кому-нибудь из Министерства Обороны, желательно сделать это ногами. Представь. Выдумали еще муру. Ух, я бы показал им, на что способен недавний вольный человек Витька-Зверь. Тяну сейчас лямку. Сам понимаешь, кирять здесь нечего, так, изредка, что перепадет. Водки нет и в помине. Как-то раз поставили с одним кентом огнетушитель браги. Да, брат, хороший рецепт ты присылал, славная была брагуленция. Эх, Миха, дорогой, как вспомню наши времена, так и не верится аж, что не угас еще пыл в горячих сердцах, что будет еще обливаться горотдел горючими слезами после наших набегов. Мы еще не раз навестим с нашей толпой городских. Подожди, подаст еще через год товарищ Вениаминов заявление об уходе из милиции по собственному желанию. Еще снова будут с опаской проезжать туристы станцию Раздоры, и не умрет собственной смертью товарищ Вася Морозов, а будет прибит чьей-то нетрезвой рукой. Миха, друг! Передавай бабам от меня привет. Не пропускай их никого мимо себя, слышишь, ни одной. Вот была жизнь - никаких проблем. Чертова служба военная! Но приближается ДМБ, он неотвратим, он неизбежен, трясись, Тишинка! Да здравствует во веки веков союз вина и разврата. Пусть всегда будут бабы, а уж от нас это не заржавеет. Жму лапу".
   Утром на корабль точно за полчаса до подъема флага прибыл Петрусенко и жизнь потекла своим чередом.
  
   НЕПРИЯТНОСТЬ
  
   -Рустамжон, как тебе к лицу дуппи, сейчас хоть в чайхану, хоть на праздник.
   Рустам вздрогнул, быстро сдернул с головы дуппи - расшитую узбекскую тюбетейку, оглянулся. В кладовой никого не было.
   -Рустамжон! Тебя ждут в чоллар чайханаси-и.
   -Тьфу! Это ты, Шухратбек. Чего орешь в замочную скважину? Заходи, дверь открыта, не торчи там.
   Металлическая дверь хлопнула, в кладовой появился улыбающийся матрос Уразниязов.
   -Салам! Здорово я тебя, а? Ты где это такую дуппи достал, скажи. Неужели из дома, неужели сохранил, с самого Шахрыхана берег ее? Какой ты молодец.
   -Э, приятель, не ори так громко, да еще с утра пораньше. Голова болеть будет. Стоит за дверью как разбойник, за добрыми людьми подсматривает, да еще шумит при этом. Чоллар чайханаси, есть чоллар чайханаси, это для стариков, мне туда пока рано. Тебе тоже. Садись. Тюбетейку мне один андижанец подарил. На, говорит, носи, это, говорит, тебе память будет. Теперь таких людей в Ферганской долине все меньше становится. Там вообще что-то непонятное творится. Я вот, например, знаю одного из Шахимардана, ну прямо совсем другой. Разве скажешь, что речь о тебе? Ответишь, что нет. И сам будешь своим словам верить.
   Приятели весело рассмеялись. Оба они выросли в Ферганской долине, Рустам Атаджанов из города Шахрыхана Андижанской области, Шухрат Уразниязов из поселка Шахимардана. Четыре области в Фергане - Ферганская, Андижанская, Наманганская и Ошская область, Киргизской республики. От Шахрыхана до Шахимардана далеко, а вот на корабле никто не верит, что земляки до службы никогда не встречались. Парни редкий день не навещают друг друга, делятся всем как братья, даже письма из дома вместе читают. Разве подумаешь, что они из разных мест?
   -Шухратбек, ты чай хочешь? Вечером приходи, чай пить будем, он у меня пока не дефицит.
   -Эшит, мен бугун уйдан хат олдим.
   У Рустама глаза округлились от радости, но он сдержал себя, выжидающе посмотрел на товарища. Тот понял и с расстановкой произнес по-русски:
   -Слушай, я сегодня из дома получил письмо. Ну как?
   -Молодец, скоро совсем чисто говорить будешь.
   -Тебе спасибо Рустамжон, хорошо учить умеешь. После службы тебе обязательно надо поступать в пединститут. Хорошим учителем будешь. Ну слушай, что мама пишет.
   Он достал из нагрудного кармана крупно исписанный листок, развернул его.
   "Салом, менинг газиз углим Шухрат!.."
   Мама, по-узбекски - "она", - писала, что рада хорошей службе сына, что вся семья кланяется и желает Шухрату крепкого здоровья и чтобы он не скучал, слушался командиров, хорошо кушал.
   "Салом, менинг газиз углим..." - "Здравствуй, мой дорогой сынок..."
   Шухрат читал строчку за строчкой, голос его прерывался от нежности к матери, глаза сияли.
   Рустам сидел, слушал внимательно и ему что-то расхотелось сегодня добиваться перевода письма. Но уговор дороже денег, есть такая поговорка у русских. Шухрат старательно переводил каждое предложение. Иногда он запинался, нетерпеливо щелкал в поисках нужного слова пальцами и умоляюще смотрел на друга - помоги джура, забыл, как это будет по-русски.
   Уразниязов учился в национальной школе и, хотя русский язык изучал с первого класса, а литературу - с четвертого, особых успехов не добился. В поселке жили только узбеки, многие ученики считали, что ломать над этими предметами голову и терять время ни к чему. Может быть, сказывалась обычная мальчишеская леность, кто знает? Он над этим не задумывался.
   Правда, Рустам доказывал Шухрату, что все дело в нетребовательности учителей. Он говорил, что это делается сознательно, якобы для того, чтобы меньше людей уезжало из сельской местности, больше оставалось работать на земле. Он утверждал, что и в российских колхозах картина примерно такая же.
   Может, и прав джура. А, может, дело в другом. Рустама учила русская. Она вела и дополнительные занятия, и драматический кружок организовала, разве сравнишь? Не зря он в пединститут собирается, на филологический факультет.
   Рустам положил ему руку на плечо:
   -Достаточно. Давай теперь сделаем праздник для души, поговорим на родном.
   -Давай, Рустамжон. Вот я спросить хочу. Ты живешь на улице Хамзы. Последние свои годы он провел в нашем Шахимардане. Ты сам сейчас слышал, из дому пишут, что в поселке большой музей Хамзы строят. Он жил при царизме, когда наш народ угнетали, и все же был за союз с русскими. Неужели ему понравилось бы, что наш народ, имеющий великую культуру и уважающий, я думаю, уверен, культуру других народов вдруг так пренебрежительно стал относиться к языку межнациональному? Тут что-то не то, Рустам. Узбеки сами себя лишают богатства общения. Киргизы, казахи, туркмены... Разве хорошо, что русских классиков в союзных республиках скоро будут знать только в переводе? Это разве правильно? Я сам раньше ходил гордый, думал, никто не заставит меня насильно изменить своему языку и знать только русский. Сейчас сам себя стыжусь. Узбекский я учил, почему другой язык не знать? Страна-то у нас большая. Это каким ишаком надо быть, чтобы собственной глупостью гордиться. На корабле сколько ребят из разных республик, с ними разговаривать, дружить тоже не могу.
   -Зачем так строго судишь? Не только ты виноват. Учителя тоже хороши. Тут, брат, политика. А если конкретней, то сама жизнь в этом плане пошла неправильно. Ну вот возьми, учителей, например. Директор совхоза заинтересован, чтобы они больше двоек да троек ставили, тогда вчерашние школьники после не в институты да города пойдут, а на поле будут работать. В институты кто поступает? В большинстве своем разные сынки и дочки начальников, да тех, у кого толстые пачки денег, еще их друзей и друзей друзей. Они дипломы видеть у своих деток хотят потому, что это престижно. Да еще потому, что их потомки начальниками будут. Э-эх, дружок. Ты сам рассказывал, как твой отец ходил к учителю физики, просил, чтобы тот тебе побольше троек ставил. Это, Шухрат, не отец упрашивал, а жизнь заставила. Имей ты прекрасные оценки, не видеть отцу помощника, уехал бы ты. Про тех, кто из Средней Азии иначе, как "чурек", "чурка" не говорят. Выходит, мы у тех же русских недоразвитыми считаемся. Зато наше руководство такие красивые слова о национальной гордости говорит, специально не придумаешь.
   -Знаю, вижу. Мне техника нравится, а поступать учиться, чтобы инженером стать не смогу. Какой из меня специалист... Мы с мичманом новым, с Борисовым разговаривали недавно, стыдно, обидно было. Не знаю это, не знаю то... Посмотри, в стройбате почти одни наши ребята служат. Что, самые глупые, да? В царское время всех нерусских в армию вообще не брали, не говорю о флоте. Доверяли только укрепления строить, да окопы рыть, потому, что инородцы, русского языка не знали. А сейчас что за причина? Эта же. Нет Рустам, вот отслужу, приеду, женюсь и своих детей буду воспитывать по-другому. Они у меня и родной язык будут знать и русский, причем одинаково хорошо. Чего смеешься, правду говорю.
   Атаджанов дослушал, сложил дуппи, разгладил ее, сунул в укромный уголок, потом повернулся к Шухрату:
   оно -Я не над тобой. Это я одну историю вспомнил. Если хочешь, послушай, может, настроение поднимется. У меня ака, старший брат, поступил в Свердловский госуниверситет, на журналистику. Ну, сдал экзамены, учится. Жил он на квартире, на курсе ни с кем особо не водился, он серьезный такой, мой брат. Преподавателей к концу первого семестра заинтересовало, как Атаджанов экзамены сдаст. Думали, брат мой одни двойки нахватает. А ака по всем предметам только пятерки получил. Между прочим, университет с красным дипломом закончил, сейчас в Ташкенте, на радио работает. Так вот, что интересно, преподаватели на тех же экзаменах больше него радовались. Думаешь, чем была вызвана их первоначальная боязнь? Ака специально поинтересовался. Ну, узбек, ну и что? Сколько таких учится, не нуждаясь ни в чьей поддержке. Знаешь, какой он получил ответ? С каждым годом становится все больше выпускников, которых хоть заново в первый класс сажай, степень их подготовки ниже некуда, а они становятся студентами и, заметь, умудряются получать дипломы о высшем образовании.
   Собеседник Шухрата невесело рассмеялся. Проблема много шире чем, как казалось его приятелю, самого важного - знания русского языка. Если диплом, как свидетельство способностей отдельно взятой личности становится возможным приобретать только для блага приобрести автомашину, усадьбу, еще что-то, недоступное обыкновенному человеку, далеко ли сумеет шагнуть в своем развитии такое государство, долго ли будет иметь гарантию на само существование?
   Оно обязано исчезнуть.
   Шухрат молчал, обдумывая слова Рустама, они почему-то не нравились. Посмотрел на сидевшего в задумчивости друга, вернулся к своим мыслям. Прикинул, что вовсе даже неплохо было бы иметь единство с Иваном Карнауховым, например, Колей Миловановым, другими ребятами. Глядишь, и веселее служить стало бы. Парни в команде хорошие, душевные, но что это за разговор, если один другого едва-едва понимает. Как было бы хорошо иметь такой запас слов, чтобы можно было чувствовать себя свободным. Можно об учебе в техникуме с Карнауховым поговорить, разузнать, какие там порядки, правила. Или у Петьки полезное из радиотехники разузнать, он у себя в радиокружке разные схемы изучал, это очень интересно и полезно...
   Рустам посмотрел на часы. Приближалось время занятий по специальности.
   -Э, Шухратбек, на занятия опоздаешь, давай, давай, иди, засиделись мы с тобой. Как бы не всыпали тебе.
   Друзья договорились встретиться вечером.
   -Ну-ка вытащи дуппи, дай померяю, давно не надевал. Да и пойду.
   Шухрат привычным жестом надел тюбетейку, склонил голову на левое плечо, потом на правое. Важно выпрямился, погладил несуществующую бороду, степенным жестом поднес ко рту составленные под пиалу пальцы:
   -Уважаемый, на занятия я не пойду. Пойду в чоллар чайханаси, буду вести со стариками умные беседы. Сяду в тени чинары, буду пить чай, да беседовать, тебя приглашу услаждать наш слух звуками рубоба. Умеешь играть на рубобе, или другого подыскать?
   -Тебе командир отделения усладит слух за опоздание. Иди, несчастный, да про уговор не забудь, ждать буду.
   Для того, чтобы попасть из кладовой сухой провизии в рубку гидроакустиков, надо подняться по вертикальному трапу, миновать пекарню, пройти несколько отсеков по коридору и два раза спуститься по трапам вниз, в трюма.
   В помещении пока был только старшина второй статьи Карнаухов. Он принес несколько схем, толстое наставление по эксплуатации, указку, стопку общих тетрадей.
   -Уразниязов, ручку не забыл? Давай, устраивайся, сейчас народ подойдет.
   Следом за Шухратом появился матрос Иванов. Он устроился рядом, прошептал:
   -Калайсам? Как дела, говорю.
   Шухрат ответил, что ничего, нормально дела.
   -Если что будет непонятно, ты пометь, я потом объясню, понял?
   Как всегда, занятия начались с проверки формы одежды и принадлежностей для работы. Карнаухов добросовестно проделал и то и другое, затем объявил тему. Иванов просиял:
   -Устройство индикатора. Знакомо, брат Шухрат, и, прямо скажу, интересно.
   Привычный к строгому соблюдению порядка на занятиях, Карнаухов было нахмурился и продолжил сухо:
   -Инструкция требует приступать к изучению нового материала с повторения ранее изученной темы. Свободу действий предоставляю... Предоставляю матросу Милованову. Остальным следить за ответом, будете дополнять.
   Иван Карнаухов вел себя как заправский педагог. Шухрат вдруг подумал, что осенью жаль будет расставаться с таким серьезным и умным парнем. Неизвестно, почему Петька не очень высокого о нем мнения. Старшина у них грамотный, техникум закончил, умеет хорошо объяснять, не кичится своими знаниями. Нудноватый, правда, но не так уж, чтобы очень, вполне терпимо.
   Старшина подождал, пока Милованов соберется с мыслями, протянул указку:
   -Начинайте, товарищ матрос.
   Даже такие вот, официальные обращения Карнаухова нравились Шухрату. Правильно, рассудил он, не в кубрике и не в курилке находимся. Там уместно называть подчиненного по имени, а здесь, на занятиях, нужна серьезность, как на работе в поле, например. Во-первых, это дисциплинирует. Во-вторых, сразу понятно, что люди заняты важным делом.
   Первый час пролетел незаметно. При изложении новой темы Шухрат пометил несколько вопросов, оставив их для выяснения с Ивановым. Во время самоподготовки Петька поможет, разъяснит работу пластин в этой самой электронно-лучевой трубке и принцип взаимодействия некоторых узлов.
   Напоследок, на закуску, как любил говорить Карнаухов, включили магнитофон с шумами надводных и подводных кораблей. Акустики надели наушники, послушали, как скрипит немазаной телегой транспорт, вкрадчиво шелестят осенним дождем винты подводной лодки, шуршат палой листвой под ногами торопливо идущего человека винты быстроходного противолодочника.
   Шухрат попытался было на слух определить различия в шумах винтов кораблей одинаковых проектов. На дорожке были записаны звуки двух СКР - сторожевых кораблей 50 проекта, привычно называемых военными моряками "полтинниками". Для него они шумели одинаково, хотя операторы старательно, специально для обучающихся чередовали их. Каждый корабль имел свой, присущий только ему "голос", это самое главное для акустика, а именно оттенков Уразниязов не улавливал. Вот и на этот раз он махнул рукой - знаю, что идут надводники и достаточно. Обойдусь, мол, без уточнений, там, наверху, разберутся. Руководитель занятий недовольно проворчал:
   -Надо побольше тренироваться, слушать, сравнивать.
   -Не, после трактор все одинаково шумит.
   Петька хихикнул, порычал как трактор, потом зашипел, подражая интонациям старшины, спросил:
   -Товарищ матрос, можете определить источники?
   Карнаухов смазал его указкой по наушнику. Естественно, в ухе Иванова громко щелкнуло.
   -Пеленг ноль, дистанция ноль, слышу взрыв торпеды, предполагаю прямое попадание, идем на дно. Погибаю, но не сдаюсь.
   Коля Милованов последовал примеру Иванова, картинно разбросил руки и тоже откинулся в кресле. Шухрат пощупал у себя пульс, лег умирать рядом. Карнаухов рассмеялся, вынул подпольно хранимую кассету со свежими музыкальными записями, эффектно бросил ее на стол. Народ воскрес, хором крикнул "Ура!", Иван приложил палец к губам...
   После занятий по специальности, по корабельной трансляции как обычно, объявили приборку. Шухрат достал только из ему ведомых "шхер" пластмассовое ведро с тряпкой, куском хозяйственного мыла и волосяную щетку с очень удобной ручкой. Такими продавцы сметают в своих магазинах хлебные крошки с прилавков. Ее Уразниязову подарил Рустам, щедрая душа. Очень удобная щетка, не то, что выдаваемые приборщикам веники: маленькая, спрячешь, никто не найдет. И, главное, подметает хорошо.
   Объект работы у матроса Уразниязова - кусок коридора между двумя дверьми. Шухрат принес водички, закрыл одну задрайку и направился к другой, когда услышал скрежет запорного рычага. Дверь приоткрылась. Показался маленький, хлипкий матросик с остреньким носиком, настороженным выражением лица. Паренек испуганно посмотрел на него и скороговоркой протарахтел:
   -Мне бы в кубрик проскочить, я быстренько, раз и там.
   Шухрат великодушно разрешил:
   -Пулей, дорогой!
   "Пуля" получилась плохая. Прескверная. Матросик со всех ног бросился ко второй, открытой двери, наступил на комингс и... Шухрат не успел отреагировать, как парнишка ударился затылком о верхнюю часть дверного проема, рухнул. Кровь хлынула сильно, пострадавший лежал без движения. Уразниязов выпустил из рук щетку, холодея, закричал:
   -Ишак, через комингс переступать надо, а ты?
   Как ему с испугу показалось, он медленно, очень медленно, на ватных ногах подбежал к лежащему, потормошил за плечо. Незнакомец застонал. Жив, ишак, баран, дурак, салага бестолковый... Как только голова не разлетелась на кусочки!..
   Он подхватил матросика на руки и бросился в лазарет. Позади, по коричневому линолеуму потянулась частая цепочка из красных капель. Парнишка был легкий, одна рука у него соскользнула и безвольно моталась в такт прыжкам Шухрата. До лазарета он долетел на одном дыхании, хорошо, что не пришлось бежать по трапам.
   Доктор, седой майор был на месте. Он без слов подхватил пострадавшего, ничком положил его на кушетку, сделал знак Уразниязову не уходить и бросился к аптечке. Волосы вокруг раны он выстриг, остановил кровь и наложил повязку. Потом сунул матросику ватку с нашатырным спиртом под нос, потер виски. Тот охнул, потянулся к затылку рукой и тихо спросил, где он...
   Шухрат на правах спасителя ответил:
   -Лазарете. Башка крепкий оказался, живой ты.
   Доктор жестом остановил Уразниязова, дал понять и матросику, чтобы тот помолчал. Парнишка попытался сесть, майор помог ему, спросил, не тошнит ли, не кружится ли голова, получив отрицательный ответ, позвал санинструктора:
   -Противостолбнячный укольчик молодому человеку.
   Конев, а это был он, скорее всего потерял сознание не от удара, доктор осмотрел его и, в общем-то, остался доволен. Он подошел к мойке, обильно намылил руки и спросил у Шухрата:
   -Ну-с, теперь с вами. Что произошло?
   Шухрат вдруг подумал, что его запросто могут обвинить в драке, которой не было. Он засуетился, начал отчаянно жестикулировать, показывая как этот бестолковый побежал сломя голову, несвязно, перескакивая с одного на другое, рассказывать, как этот разбил ее о дверной обвод. Доктор ничего не понял, повернулся к кушетке:
   -Послушаем молодого человека. Давайте, соколик, по порядку: кто, откуда, почему травма?
   -Матрос Конев, боцманская команда. Я шел в кубрик, а на корабле уже начали приборку. Этот матрос был в коридоре, он крикнул, чтобы я побыстрее пробежал, не задерживал работу. Я и побежал. Потом забыл, что двери на корабле низкие, наступил на комингс и вот.
   Конев снова потянулся к затылку, доктор погрозил пальцем, чтобы не смел, и спросил Уразниязова:
   -Товарищ матрос, вы ничего не могли другого придумать, как кричать на молодого матроса? Бестолковым его называете, ишаком обозвали. Разве так можно? Ай-я-яй! Человек еще не привык к кораблю, это надо учитывать. Теперь Коневу по вашей милости придется дня три погостить у меня. На сотрясение мозга не похоже, но осторожность не повредит. Заодно немного отдохнет здесь: что-то мне его внешний вид не нравится.
   Он сел за составление бумаг, пожаловался, что придется докладывать по команде, вот еще одна морока на его голову. Уразниязов насторожился:
   -Зачем докладывать, товарищ майор? Башка целый, еще умней будет. Другой раз хорошо сообразит, а?
   -Назовите себя и все, вы свободны. Санинструктор, позвоните в кубрик боцкоманды, чтобы матроса Конева не искали, скажите, у нас он.
   Уразниязов вернулся на свой участок. Уже дали команду на обед, следы крови затерло множеством подошв. Щетки тоже не было. Шайтан! Ничего не оставалось делать, как идти в столовую.
   На опоздавшего к бачку покосился Карнаухов. Петька Иванов, по своему обыкновению больно толкнул Шухрата в бок и прошептал:
   -Чур, пополам. Делим после обеда, больше никого в пай не брать.
   -Кого пополам, Петька?
   -То, что дал тебе Рустам. Ты от него?
   -Лазарет был.
   -Кончай травить, - усомнился Петька, но, видя, что Шухрат молчит, участливо спросил:
   -Заболел?
   Пришлось рассказать.
   Иванов сочувственно вздохнул:
   -Ну ты и влип так влип. Свидетелей, что этот самый Конев сам треснулся об дверь, как я понимаю, у тебя нет. Теперь затаскают. А что? Вполне естественно. Годуля ударил молодого за то, чтобы не ползал, где не положено. Налицо неуставняк. Теперь докажи, что ты не верблюд.
   Шухрат отложил ложку:
   -Э, э, э, я не бил. Конев доктору все правильно сказал. Мне ничего не будет.
   Иванов уткнулся в кружку с компотом, выудил разваренную грушу, задумчиво посмотрел на нее и сказал:
   -Это уже хорошо. Но не будь дураком, после обеда сразу дуй к молодому и поговори с ним. Предупреди его, объясни, что ты его впервые видел и обижать не хотел. В общем, поговори. Так надо, понимаешь? Сам знаешь, какая борьба с неуставняком идет. Ты кричал на него? Чтобы он пулей пролетел? Кричал. Значит, совершил неуставное взаимоотношение. Конев побежал? Побежал. Потому что испугался годка. Поэтому в обрез двери макушкой и врезался.
   Петька аккуратно обгрыз грушу, допил компот и похлопал себя по животу. Он был доволен. Вот и обед оказался вкусным, и товарищу между делом помог.
   А у Шухрата совсем пропал аппетит. Вслед за ложкой он отодвинул чашку с наваристым борщом.
   Иванов заметил это и добавил:
   -Не дрейфь, Шухрат. Пусть Конев говорит, что он ударился случайно, а не от испуга. В крайнем разе возьмем тебя на поруки. Будем доказывать, что ты сделал это не нарочно. Слушай, а может, ты сунешь ему кулак под нюх? Тогда он точно не пикнет, побоится, гад такой.
   -Ты чо, Петька? Почему так говоришь? Я никого не обижал. Он сам как ишак, совсем не думал, а я виноватый? Так выходит? Чо, за каждого барана отвечать должен?
   Уразниязов попытался улыбнуться, свести весь этот разговор в шутку. Не удалось. Улыбка получилась натянутая.
   -Не шуми. Ешь давай. Потом делай все, как я сказал. Да, вот еще что. Старшине надо бы рассказать.
   Шухрат вздохнул. Неужели Петька прав и теперь начнется нудное разбирательство? Так все с утра было хорошо. Вечером чай пить с Рустамом собирался... Теперь будут вызывать, допытываться, искать в случившемся его вину, потом начнут вспоминать на собраниях от комсомольского до строевого о том, какой нехороший человек этот Уразниязов, обидел молодого матроса. Почему так плохо получается?
   Иванов понял вздох товарища по-своему, поднял указательный палец:
   -Ты прав, я понимаю, наш Карнаухов не встрянет в эту историю. Он у нас любит отсидеться в кустах, когда жарко. Но мимо него никак нельзя проходить. Он командир, должен быть в курсе. Старшина команды в отпуске, лезть сразу к командиру дивизиона через голову младших командиров нельзя. Лейтенант может подумать, что ты где-то как-то хитришь. Да и потом, сам посуди, начнется вся эта волынка с разбирательством, а командир отделения ни сном, ни духом. Усекаешь? Сразу скажут, что ты специально утаил от него. Нет, поэтому надо сказать старшине. Вот после обеда с него и начнем.
   Карнаухов сначала не придал значения словам Уразниязова и Иванова. Ладно, стукнулся парень малость, так ведь кругом железо. Он сам по молодости-неопытности набивал шишки о разные корабельные выступы и углы. В доказательство старшина второй статьи приподнял обе штанины. Ниже колен белели следы давних ушибов о комингсы. Были такие отметины и у Шухрата, и у Петьки. Карнаухов даже сказал, что эти шрамы лучше всего доказывают, служил ли человек на кораблях или обретался на берегу.
   Иванов добавил:
   -А уж если голова ушиблена, то точно наш, корабельный. - Он свел зрачки к переносице и подрыгал ногой.
   Уразниязов чуть не взвыл. Что за человек этот Петька! Сам наговорил черт знает что и сам же теперь скалит зубы. Он всегда такой, как тут не обидеться.
   Старшине тоже не понравилось легкомысленное поведение матроса. Подначки подначками, без них на флоте не обходятся, это всем известно, но надо и меру знать. Он, командир отделения, тоже иногда любит пошутить, однако чувствует, как это делать, и, главное, когда. Надо умерить пыл подчиненного, решил Карнаухов и небрежно махнул рукой:
   -Вы правы. Ушибленные, товарищ матрос, точно из вашего стана.
   Петька притих. Старшина удовлетворенно хмыкнул и продолжил про себя размышлять.
   Принять вариант Иванова и идти подбивать новичка на ложь может только идиот. Ничего криминального в случившемся с Уразниязовым и молодым матросом нет. Понятно, что Шухрат крикнул без всякого умысла.
   С другой стороны, доктор обязан доложить о случившемся и, скорее всего, уже сделал это. Предположим, что замполит и командир в курсе. Значит, обязательно будет назначено расследование, так положено. А вот как сложится разговор, неизвестно. Это смотря кого назначат дознавателем. Вполне возможно, Уразниязова накажут. Тогда и команде запишут грубый проступок.
   Ничего себе подарочек старшине команды. Нет, надо хорошенько подумать. Приедет мичман Борисов из отпуска и спросит, куда смотрел командир отделения. А командир отделения, между прочим, старался, следил за соблюдением уставных требований, проводил занятия и тренировки по специальности, работал за себя и старшину команды. Пахал, как чмурной.
   -Ну а вы сами твердо уверены, что тот парень ударился из-за собственной бестолковости? Или все-таки он испугался окрика?
   Шухрат пожал плечами. После занятий он был в прекрасном настроении и крикнул парнишке так, без всякой задней мысли. Крикнул и крикнул, что в этом такого?
   Сначала он так и хотел ответить Карнаухову, но потом передумал. Его покоробило это официальное выканье старшины. И вообще, не поймешь его. Сам всего минуту назад говорил, что дело выеденного яйца не стоит. А тут вдруг переменился, перешел на "вы". На занятиях или в строю такое обращение было понятным, а зачем сейчас официальный тон? До расследования дело еще не дошло. Или Карнаухов просто напросто испугался?
   Иванов тоже заметил колебание старшины и теперь решил действовать более напористо. Он предложил:
   -Ты наш командир отделения, вот и сходи к замполиту, объясни ему обстановку. Так, мол, и так, Уразниязов не из таких, кто может за здорово живешь обидеть кого-нибудь. Да, чешись поскорей, одно дело, когда придешь к офицерам сам, другое - когда вызовут. Что мне, учить тебя? Ты прекрасно знаешь Шухрата, ничего сочинять и не надо.
   Карнаухов отрицательно покачал головой. У него созрел свой план.
   -Вряд ли поможет. Меня никто слушать не станет. Я с Уразниязовым не был.
   Шухрат постоял, посмотрел на старшину, потом махнул рукой и отошел от него. Ясно было без слов. Карнаухов не защитит. Шухрат ускорил шаги. Сзади послышался торопливый топот. Радостно екнуло сердце - ошибся, плохо подумал о человеке, а он бросился вдогонку, сейчас остановит, предложит вместе идти к замполиту.
   Он оглянулся. Это был не Карнаухов, а Петька.
   -Джура, друг, постой, погоди! Мы можем сделать так, что старшина пойдет и объяснит...
   -Мне плевать. Ничего не хочу. Если остальные дураки, пускай считают виноватым меня. Как Карнаухов. Как и ты тоже.
   Иванов остолбенел. Потом его прорвало, он стал взахлеб доказывать Шухрату, что тот ничего не понимает. Я тебе верю, кричал он, но я лучше тебя знаю эту жизнь, вот из таких случайностей она и состоит. Главное не доводить до того, продолжал он, чтобы выводы делали именно из них. Петька схватил Уразниязова за плечо и, ввиду своего малого роста задрав вверх голову, пояснял:
   -Если не будешь отстаивать себя, то тебя собьют и растопчут. Кругом жлобы, а не люди. Вытрут о тебя ноги и забудут. Плюнут и пройдут мимо. У них нет ничего святого. Вспомни, как относился к тебе мичман Песков. Он тебя специально близко к станции не подпускал, а потом сам смеялся, что неруси не дано работать на технике, он тебя специально держал на подхвате. Грызться надо, зубами грызться, не быть безответным. Не хочешь, чтобы командир отделения, который обязан за тебя заступаться, шел к офицерам, не надо. Но и сам не сиди сложа руки и обиженного не строй из себя. Иди к этому парню. Я тебя не унижаться перед ним заставляю, а узнать, как получилось, что он ударился. Сходи к нему. Когда начнется разбирательство, будет поздно.
   -Как, как... Двери корабле низкие, комингсы высокие, вот он на комингсе выпрямился и, хоть совсем маленький, головой ударился. А был бы высокий, убиться мог, так думаю. Ты, Петька, чего пристал? Нянька, да?
   Петька отпустил руку и Шухрат машинально помассировал плечо.
   -Чего я пристал, спрашиваешь? Ладно, не гордый, скажу. Я сначала думал, что ты парень себе на уме. Знаешь, бывают такие? Живешь в одном с нами кубрике, а сам в свободную минуту к земляку норовишь сбежать. Вспомни, когда в море выходили, за тобой даже пришлось Милованова посылать? Было такое? Было. Тебе что, неинтересно с товарищами? С ребятами не разговариваешь, всегда в стороне держишься. Если бы не сегодня, я бы так и считал, что тебе коллектив совсем не нужен, что ты спишь и видишь, как бы в снабженцы улизнуть. Теперь понял причину. Нет у нас в отделении настоящей дружбы, поэтому и живем каждый по своим норкам. А так нельзя. По крайней мере здесь, на корабле. Надо вместе быть, в хорошем и в плохом.
   Шухрат присвистнул. Он сам сегодня утром раздумывал об этом. Вот тебе и несносный Петька Иванов. Вот тебе и клоун. Ну, положим, потрепаться он любит, это у парня есть, чего там. Зато душевнее его, выходит, на всем корабле, наверное, не найти. Значит, не врал, когда говорил, что будет шефствовать над ним. Ишь, какой шум поднял, а мог, как тот же Карнаухов, в сторону отойти, да там и остаться, что ему, больше всех надо? Ах ты, Петька, хороший друг Петька, спасибо тебе, джура... нянька.
   Уразниязов обнял товарища, приподнял, подержал на весу, потом бережно поставил его на палубу. Тот, шутя, обозначил кулаком удар в челюсть и проворчал:
   -Да ладно тебе, чего там, вот еще, будешь тут со своими телячьими нежностями.
   Но на душе потеплело.
   -Такой здоровый мужик, а все объяснять надо, - опять проворчал он. - Пропадешь без меня.
   В порыве великодушия Иванов предложил пойти к новичку вместе. А там, сказал он, сверкая глазами, весь во власти нового, которого уже по счету решения, там я скажу, я расскажу, что ты мухи не обидишь, не то что своего брата матроса. Петька загорелся и, боясь, что Уразниязов передумает, свернул по коридору в сторону лазарета.
   Санинструктор сказал, что Конев спит. Это несколько охладило Петьку, но он тут же нашелся и наказал Шухрату:
   -Значит, придешь завтра или послезавтра, в общем, когда парень выспится.
   Конев спал долго. Впервые за несколько месяцев он спал без снов и тревожного ожидания сигнала побудки. И, главное, чувствовал, что никто не взвалит на его плечи дополнительную работу после отхода ко сну как обязательное условие становления. Спал усталый, не привыкший к корабельной напряженке новичок, не державший в гражданской своей допризывной жизни ничего тяжелее скрипки.
   Рану дергало, он мотал головой, но не просыпался. Со времени прибытия на корабль в Игоре будто работал какой-то механизм, заставлявший куда-то спешить, что-то делать, беспрестанно о чем-то беспокоиться. Старания у него было хоть отбавляй, он хотел в короткие сроки изучить устройство корабля, боцманское заведование, а вот времени и силенок не хватало. Теперь организм, пусть столь необычно получивший передышку, брал свое.
   Он проснулся только через сутки, хорошо поел и решил поспать еще. Хоть небольшой, но личный матросский опыт подсказывал сделать это про запас. Конев снова уснул, как в темноте растворился. И спалось опять без сновидений, вот провалился, не стало тебя и отлично, и никаких забот да волнений.
   На третьи сутки он лежал с открытыми глазами. Сначала нравилось просто лежать и ни о чем не думать. Потом откуда-то опять пришло чувство беспокойства, оно настораживало, матрос никак не мог понять, отчего вдруг стало казаться, что его где-то ждут, что он кому-то очень нужен, хотелось одеться и быстро, быстро куда-то бежать. Он пытался переключить мысли на школу, старых друзей, думать о музыке, но ничего не получалось. Мешали близкое, прямо за дюралевой переборкой гудение механизмов, голоса и шаги сновавших по коридору людей, металлическое карканье динамика громкоговорящей связи.
   Голова болела, Конев трогал ее, осторожно массировал кожу вокруг раны, он даже стал думать о том, что страх явился следствием полученной травмы.
   Потом, когда пытка беспокойством стала почти невыносимой, матрос ясно понял, что причина в другом. Будем мыслить логически, разложим все по полочкам, сказал он себе. Для чего его призвали, выдали форму военного моряка? Для того, чтобы служить. Он здесь, на борту, а нужды в нем, увы, не испытывают. Значит, понял Игорь, беспокойство вызвано тем, что сознание уже настроилось реагировать на вынужденное безделье. Корабельная жизнь продолжалась без него, вот в чем дело. Отсюда и мысли, что его отсутствие обязательно скажется на обстановке. За короткое время, проведенное им на службе, Игорь свыкся с мыслью, что он и его старание необходимы. Офицеры объясняли, да и он сам понимал, что корабль является оружием коллективным, что для положительного выполнения поставленных перед ним задач требуется вклад каждого члена экипажа. На боевых кораблях пассажиров не возят, для победы в бою нужен весь коллектив до единого человека, так его учили и такой настрой заставлял поступать определенным образом. Но вот он, матрос Конев, лежит сейчас в лазарете и это никого не трогает. Значит, есть он или нет его, как боевой единицы, боцманской команде безразлично. Все прекрасно справляются и будут впредь чувствовать себя спокойно. Стало обидно.
   Допустим, отсутствие главного боцмана всегда заметно. Если бы заболели командир отделения или матрос Силагадзе, или какой-нибудь комендор, машинист, тоже, наверное, были бы у людей причины для волнения...
   На свете все должно быть взаимосвязано и определено, как в оркестре. Он представил, что испытывали бы музыканты, не приди он, или кто-то другой на тренировку, то есть репетицию. Тренировка, это здесь, на корабле, специальное практическое занятие по изучению специальности.
   Конев закряхтел, приподнялся. Санинструктор подскочил, показал кулак:
   -Ты, контуженый, лежи спокойно. Чего надо?
   -Что-то не спится уже. Можно, я в кубрик пойду?
   С этими словами он сел, спустил с койки ноги и тут же нарвался на окрик:
   -Я сказал, тебе вредно двигаться, лежи спокойно! А еще лучше будет, если возьмешь, да и поспишь еще минут шестьсот.
   Игорь прилег. Медику столь беспрекословное послушание больного понравилось, он назидательно поднял указательный палец, улыбнулся:
   - Ибо светилами медицины сказано - сон укрепляет здоровье.
   -Кому о моем здоровье печалиться?
   -Вроде еще не сошел с ума, а уже выступаешь, - сторонник сна поджал губы, снова недовольно нахмурился, пощупал пациенту лоб и спросил - ты что, совсем? С головой не шути, понял? Может, доктора позвать, пусть проверит тебя к чертям собачьим.
   С этими словами он побежал к телефону.
   Пришел майор, с порога бросил на Конева быстрый взгляд, спокойно облачился в белый свой халат, вымыл руки и подсел к нему:
   -Ну-с, соколик, сначала покажем язык!
   Он заставил "соколика" дотронуться поочередно левой и правой рукой до кончика носа, смерил давление и, довольный результатами, шлепнул его по голой спине:
   -Отоспался, говоришь? Головушка не болит? Все у тебя в порядке, хоть завтра на выписку. Вообще-то особо спешить не будем, полежи еще, а потом марш-марш в кубрик.
   Конев послушно кивнул.
   Ему хотелось пожаловаться на то, что в лазарет никто из команды проведать его не приходил, и это огорчает. Близких друзей он завести не успел, но все-таки. Неужели он совсем безразличен ребятам. Гоча, например, мог зайти. А еще корабль, экипаж, одна семья называется. Во время войны тоже каждый за себя будет?
   Ему хотелось рассказать о случае с матросом Зверевым. Не для того, чтобы пожаловаться, нет. Просто доктор относился к нему не так, как другие. Еще хотелось расспросить про того матроса, из-за которого попал сюда. Кажется, такой же нахальный тип, как Зверев.
   Не стал, горько подумав при этом, что лежать ему тут, как валяется в сарае какой-нибудь ненужный предмет. Никому до него нет дела. Конев ничего не сказал, но доктор понял причину его беспокойного поведения. Он присел на кушетку, спросил:
   -Скучаешь? Ну и зря. Санинструктор докладывал, что приходили два матроса. Обещали еще зайти. Позавчера был старший мичман Петрусенко. Тоже спрашивал о тебе.
   Майор, изображая Петра Ивановича, сделал насупленное лицо, напрягся, крепко сжал кулаки, раза два оглушительно крякнул, сказал басом: "Доктор, значит, ничего страшного у моего мальца? А то, может, каких таблеток особых надо или еще чего?" Доктор достал из холодильника банку варенья:
   -Вот, это тебе от него.
   Игорь представил старшего мичмана и улыбнулся. Вот уж неожиданность. Скорее всего, товарищ майор принес из дому свое варенье, Конев никогда бы не подумал, что главный боцман способен на такое. Он так и заявил врачу. Тот заверил, что нисколько не сочиняет.
   -Ругал, наверное, меня.
   -Нет, посидел рядом, пока ты спал. Потом ушел. Молча.
   Матрос весело рассмеялся. Улыбнулся и доктор.
   -Эх, сынок, ты не думай, люди на нашем корабле хорошие. Ну не пришли к тебе твои ребята, так ты для них пока никто, новичок, как в школе, понимаешь? Погоди, покажешь себя, подружишься с ними, а потом уже будешь всю жизнь о них помнить, поверь мне, старому.
   -Товарищ майор, а ведь старший мичман Петрусенко посидел рядом, вы сами говорили.
   -Видишь ли, твои ребятки еще год-два назад были беззаботными пацанами, с ветерком в голове, какой с них спрос. Вот пообтешутся на службе за три года, поймут кое-чего, да пройдет еще два-три года, чтобы эти свои соображения они осознали и закрепили, тогда и получится настоящий человек. А Петр Иванович... Ты знаешь сколько вашего брата матроса через его руки прошло? Он ведь, как школьная учительница, вас через сердце пропускает каждого. Очень душевный человек, потому и приходил, что переживал за тебя, волновался.
   Конев промолчал. Он вдруг вспомнил, как споткнулся и грохнулся на юте, как больно ударили по затылку привязанные к вещмешку ботинки, какова была реакция старшего боцмана на невольно выступившие слезы. Ничего себе боцманюга с сердцем школьной учительницы!
   Спорить не хотелось. Может быть, так и надо. У учительницы свои приемы, у военного человека свои.
   От доктора веяло такой доброжелательностью, что Конев пожалел, когда тот ушел. Игорь откинулся на подушку, закрыл глаза и лежал бездумно, вслушиваясь в звуки корабельной жизни. По-прежнему гудели механизмы, доносились голоса, но они уже не вызывали грустных эмоций. Вдруг задрайки выкрашенной белой краской металлической двери вновь разошлись, просунулась чья-то черная голова:
   -Эй, ты уже не спишь, слушай?
   Это был тот самый матрос, который притащил Конева в лазарет. Матрос оттягивал нелепо сидящий на его мощной фигуре короткий белый халат с завязками. За пазухой оттопыривался сверток.
   -Молодец, совсем проснулся. Как твой башка?
   Конев показал большой палец. Матрос о чем-то пошептался с санинструктором, вынул из свертка пачку кок-чая, печенье, изюм:
   -Доктор каюту пошел, спат будет, а мы чай пит будем, брюхо полоскат, разговоры разговариват будем.
   -Яхши, джура.
   Гость чуть не выронил гостинцы от неожиданности:
   -Откуда такой слово знаешь?
   Конев подражая среднеазиатскому акценту, важно сказал:
   -Сильно не торопись, сейчас тебе все ясно будет.
   Преподавателем музыки у него был узбек Тулан Хусанович Туланов. И Конев научился у него не только игре на скрипке.
   -Он узбек, но коренной москвич. Любил и повторял всякие словечки типа "яхши", "хош-хоп". Ну, а если был недоволен, то стучал по деке смычком и быстро-быстро повторял: "Яман, яман", плохо, значит. Правильно перевел?
   Шухрат едва сумел прийти в себя. Он растерянно кивнул, потом подумал, что сегодня вечером Рустам будет удивлен не меньше его. Конев с большим удовольствием понаблюдал за реакцией на свои слова, прищелкнул языком и спросил:
   -А тебя как зовут?
   -Шухрат, полный имя Шухратбек будет. Давай знакомиться.
   -Меня зовут Игорь. - Конев сел, приложил к повязке ладонь. - Нет худа без добра, если бы не это, наверное, не познакомились бы друг с другом, на корабле людей много. Я в боцманской команде, а ты где прописался, Шухрат?
   -Ты? Боцман? - Шухрат, хлопотавший у тумбочки, посмотрел на тонкую шейку паренька, потом потрогал свои литые мускулы. - А я гидроакустик. Гражданке я тракторист был. Ну как, швартовы легкие?
   -Эй, не устаешь кнопки-то нажимать? Чудило, ты ничего не понимаешь. Я, когда уволюсь, в крайнем случае могу в любом портовом ресторане пиликать на скрипке. Подумаешь, три года канаты потягать. Все равно потом поменяю тросы на струны.
   -Пальцы будут не те, Игорь.
   -Лишь бы душа не грубела, Шухратище. А бывает...
   Конев вовсе не собирался рассказывать новому приятелю о стычке со Зверевым. Потом, мало ли, вдруг эти ребята знакомы или, что еще хуже, Шухрат тоже сторонник стариковства. Он сам слышал, что годки не любят, когда кто-либо из них заступается за молодых. Но Шухрат ждал и пришлось все рассказать, внести ясность.
   Уразниязов выслушал и, сурово сдвинув брови, сунул пареньку под нос увесистый свой кулак:
   -Видишь? Толко скажи, крепко буду заступаться. Откуда берется такой гад? Ему самый место турма. Сильно обижал?
   После того случая на баке Зверев старался не замечать новичка. Может быть, считал ниже собственного достоинства сводить счеты с "маменькиным сынком", а, может, какую-то роль сыграл Гоча. Игорь видел, как Зверев подходил перед вечерней поверкой к нему, слышал, что в конце разговора Силагадзе громко сказал:
   -Шакал ты, Витька.
   Шухрат по-своему расценил молчание Конева и спросил:
   -Ты думаешь, я такой, как Зверев, да? Поэтому кричал, да? Совсем не хотел обидеть, кричал пулей лететь потому, что настроение хороший был, понимаешь? Очень прошу, плохого совсем не думай.
   -Откуда ты взял, что я должен так считать? Я смотрю, человек готовится к приборке, хотел побыстрее проскочить, чтобы не мешать. Знаешь что, давай заканчиваем этот разговор, да и чай пить будем. Ты где такой знатный изюм достал? Слушай, варенье хочешь? У меня есть, целую банку принесли.
   За этой многословностью Шухрат не уловил ничего, кроме желания переменить тему и с радостью придвинул к тумбочке докторово кресло, усадил санинструктора, сам устроился на койке, рядом с Игорем.
   Потом, в кубрике, Уразниязов подозвал Петьку, молча отвесил щелчок по звонкой его макушке и полюбовался озадаченным видом товарища. Раз Иванов не новичок, значит, согласно его же утверждениям, ни о каком неуставном отношении речи быть не может. Для полной ясности, для тех, кто теорию не хочет подтверждать практикой, он примерился к голове Петьки еще раз:
   -Получи, дорогой!
   Хотел отвесить третий шелобан, даже успел сказать: "На еще и знай, что я не верблюд", но Петька успел отскочить. Он нисколько не разделил веселья друга, сложил комбинацию из трех пальцев, посмотрел-полюбовался на нее, потом продемонстрировал Уразниязову: во! И добавил:
   -Ой, рано пташечка запела, как бы кошечка не съела.
   -Кого ты там показываешь?
   -Чтобы некоторые не спешили радоваться. Есть такая штука, официальное расследование называется. Потащут как миленького.
   Как в воду глядел матрос Конев. Очень скоро товарища матроса Уразниязова вызвали по громкоговорящей связи в каюту номер двенадцать. И полетела "пташечка", загремела своими башмаками сорок четвертого размера прямо к старпому. Провести официальное расследование в связи с тяжестью воинского проступка он вызвался сам.
   После него "лобное место" занял старшина второй статьи Карнаухов.
  
   БОЦМАНЫ И АКУСТИКИ
  
   Отпуск у Клима заканчивался, молодые собирались к отъезду. В самый большой чемодан упаковали Ольгину зимнюю одежду. В хозяйственной сумке поместились свежие огурцы из маминого огорода, жареная курица из тещиного двора, батон и большой китайский термос. Вот вроде и все, а на проверку багаж получился очень даже солидный.
   Ольга с сомнением посмотрела на мужа. Клим выпятил грудь, по-грузчицки небрежно поднял чемодан, подмигнул жене, взял второй и легкой походочкой прошелся по комнате.
   -Ну как? - спросила она.
   -Я здоров, как не знаю кто. Я силен и могу вдобавок взять на руки тебя с твоей хозяйственной сумкой.
   Практичная Евдокия Ивановна при этих словах зятя попробовала упаковать еще и рыболовную сеть собственной вязки, но места больше не оказалось. Она постояла, поцокала языком и рассудила так:
   -Ладно, я эту сеть снова в амбаре повешу. Будет чем порыбачить, когда внуков привезете.
   Про несостоявшийся подарок молодые вспомнили, когда до гарнизона оставалось всего четыре километра. Целых четыре километра, потому что они шли пешком. Клим едва тащил чемоданы и сдерживал себя от желания забросить их в кусты. Особенно большой. Ну нетрудно же и на Дальнем Востоке купить Ольге зимнее пальто, шапку, разные там вязаные вещи. Ольга как-то приспособила нагруженную купленной в хабаровских продовольственных магазинах провизией сумку на плечо и старательно тащила ее. Как она радовалась при виде богатых прилавков, каких только вкусностей они не набрали!
   -Как хорошо, что мы сеть оставили.
   Ольга ответила:
   -Ой, не говори, сейчас тащились бы как вьючные лошади.
   Сеть, вместе с грузилами из металлических колец весила с килограмм, ну, может, чуть больше.
   Этот разговор состоялся в конце пути, а начало складывалось неплохо. До аэродрома их отвез автобус, дальше, до Якутска летели на "Ан-2", потом до Хабаровска на "Ту-134", там отдохнули, сели в "Ан-24" и прибыли в районный центр. Оставалось добраться до одноименной с военным гарнизоном железнодорожной станции. Справились и с этим. Здесь дважды в сутки пассажиров дожидался крытый брезентом "ЗИЛ-130" - один из тех грузовиков, называемых военными "автобусом", что курсировали между гарнизоном и пирсом.
   Восемь километров пусть даже по ухабистой дороге, не расстояние. Но на полпути импровизированный гарнизонный автобус сломался. Шофер, дочерна загоревший казах в закапанной машинным маслом матросской робе, покопался в моторе, потом приставил к кузову лесенку и на ломаном русском языке, помогая себе жестами, объявил:
   -Дальше поехать не могу. Пешком надо.
   Маленькая старушка, сидевшая рядом с Ольгой и при каждом ухабе оберегавшая кошелку с яйцами погрозила водителю сухоньким морщинистым кулачком, поправила выбившуюся из-под платка седую прядь и сказала:
   -Пойдем, милая.
   -Далеко идти, бабушка?
   -Совсем рядом, сюда часто по грибы ходила. На-ка подержи кошелку-то, слезти надо.
   Большинство попутчиков несли тяжелые сумки. Старушка, назвавшаяся бабой Шурой, кивнула на Климову поклажу:
   -Никак с отпуска? А я вот в райцентр ездила, по магазинам прошлась, яичек расстаралась. В нашем военторге только одни рыбные консервы и есть. Все приходится из района тащить. Хочется яичек-то. Раньше сама кур держала, да всех псы окаянные передавили, пришлось и петушку голову отрубить.
   Баба Шура двигалась быстро, говорила бойко, платок она откинула на плечи, шустро помахивала левой, свободной рукой и чувствовала себя превосходно. Когда остановились на отдых, Клим вытер пот со лба и сказал:
   -Не, я сюда за грибами ходить не буду.
   Попутчица удивленно вскинула брови, а потом вспомнила свои слова и рассмеялась. Ольга рассказала ей о том, как собирались они перед отъездом, как Клим двумя пальчиками пробовал чемоданы на вес, а теперь небо с овчинку муженьку дорогому. Бабушка сочувственно покачала головой, извиняющимся тоном сказала, что, как правило, на вокзал направляют машины понадежней, это сегодня так получилось. Клим расправил затекшие плечи, схватил жену в охапку, попросил бабулю подать чемоданы:
   -А ну, я сейчас на полной скорости вперед. Хотите, вас тоже прихвачу.
   Большой отдых устроили на берегу бухты. Клим посмотрел на чемоданы и покачал головой. Баба Шура тоже притомилась.
   В нескольких метрах от них белел крохотный песчаный пляж. Море лениво плескалось в усеявших бухту камнях, маслянисто блестело в лучах солнца, оно густо пахло водорослями, манило к себе. Вдали то и дело бесшумно появлялись круглые головы тюленей. Животные с любопытством разглядывали людей, насмотревшись, также бесшумно исчезали, через некоторое время выныривали и снова убеждались в том, что нет, не похожи двуногие на обитателей моря.
   Клим взял Ольгу за руку, подвел к пляжу, туда, где мыском вдавался в воду плоский валун, помог взобраться:
   -Ну вот оно, море. Дай-ка, причащу тебя.
   Он зачерпнул горстью холодную соленую влагу, второй рукой нагнул голову доверчивой своей жене и обмыл ей лицо. От неожиданности она дернулась было, но что-то поняла и притихла. Муженек основательно поводил мокрой ладонью по горячим ее щекам. Они нахохотались вволю, Клим озорной, сильный, низко поклонился волнам:
   -Посмотри, батюшка Тихий океан на мою жену, запомни ее и не обижай. Теперь нас у тебя двое. Нравится ли тебе Ольга Борисовна, жена морского человека?
   Волна с шипением накатилась, лизнула носок Ольгиной туфли. Глаза у Клима сияли, он как-то по-новому предстал перед ней в черной своей морской форме на берегу холодного моря. Ольга прижалась к Климу, посмотрела на далекую темную полосу, разделяющую воду от неба, притихла, потом поцеловала родного даже в этой короткой неузнаваемости человека и спросила:
   -Почему морской, ты же родился в Якутии?
   И, примерно догадываясь, вполне соглашаясь с неясной еще, только что родившейся мыслью, услышала:
   -Слово "мичман" переводится, как корабельный человек. Те, кто служат на кораблях, все относятся к морским людям. Понимаешь?
   - Морские люди. Красиво. Как-то по-якутски звучит, а?
   Она несколько раз на различные лады повторила слова мужа, помолчала, запоминая их, потом быстро нагнулась, зачерпнула в узкие, маленькие ладошки студеную воду, проговорила:
   -Вот увидишь, я буду тебе хорошей женой.
   Баба Шура, когда они вернулись, утвердилась в догадке:
   -Вы, оказывается, молодожены. Поздравляю, детки, от всей души поздравляю. Живите всегда дружно, это самое главное. А теперь вот - садитесь, я тут накрыла на валуне.
   Борисовы добавили на импровизированный стол своей снеди, в том числе огурчики, которым бабушка обрадовалась, а потом и приятно удивилась, узнав, что выращены они на якутской земле.
   Они ели и баба Шура рассказывала:
   -И мы с моим Николаичем тоже были когда-то молодыми, счастливыми. Сейчас нет моего боцмана. Десять лет уже, как умер. Вышел в отставку, жизни-то настоящей как следует еще не видел, все время в море, корабль домом был. А отдыхать пришлось Николаичу на кладбище. Ну и я отсюда никуда не поехала. Осталась рядом с ним.
   Молодые притихли. Она охнула и стала ругать себя: что это я, старая, совсем не к месту такие разговоры завела. Повернулась к Ольге, мягко произнесла:
   -Извини, дочка. Ты уж прости меня, бестолковую.
   У Ольги защипало глаза. Так стало жаль эту еще утром незнакомую милую бабулю, что молодая женщина чуть не заплакала. От неожиданности не нашел что сказать и Клим. Баба Шура вздохнула, стала собираться. Ольга, помогая ей, сполоснула кружки, спросила:
   -Вы откуда родом, бабушка?
   -Тамбовская я и Николаич был тамбовским, а теперь оба навечно дальневосточники.
   И опять потянулась дорога, пыльная, разбитая вдрызг. К ней вплотную подступала густая пихтовая поросль. Было тихо. Почему-то даже пения птиц не слышалось. Все попутчики давно потерялись из виду, наверное, дошли до гарнизона. Клим, чтобы развеять умолкших спутниц, затянул в полный голос песню. Ольга подхватила ее и якутская мелодия вольно полилась над тайгой. Наверное, она впервые звучала в этих местах, уж во всяком случае для бабы Шуры была в новинку.
   Подошли к контрольно-пропускному пункту. Дежурный, из береговых мичманов проверил документы у Клима и Ольги, поздоровался с бабой Шурой, видимо, знакомой ему по прежним проверкам здесь, у въезда в гарнизон. Он посмотрел на Ольгины легкие туфли, сочувственно вздохнул:
   -Тут уже немного осталось, всего километр. Можно сказать, вы дома уже.
   Когда немного отошли, она спросила у Клима, как давно он знаком с этим первым встреченным ею военным. Удивилась, что Клим ни разу не видел его:
   -Такой участливый, я подумала, что вы знаете друг друга.
   На самой окраине военного городка, возле здания котельной путников догнала автомашина. Шофер, тот самый казах, притормозил, высунулся из кабинки:
   -Хэй-хэй! Починил, а! Садитесь, подвезу!
   Это рассмешило старушку. Смеясь, она снова погрозила сухоньким своим кулачком скалившему белые ровные зубы водителю:
   -Ах ты, разбойник! Мы уже пришли. Ну, сам починил, сам и катайся, шайтан твоя арба.
   Водитель сбил на затылок видавшую виды бескозырку, прищурил свои и без того узкие глаза-щелочки, газанул и помчался дальше, только разболтанные борта кузова загремели, да рваный брезентовый тент запарусил. Баба Шура еще несколько раз повторила: "Ах ты, разбойник", потом вдруг ойкнула, хлопнула по юбке рукой:
   -Детки, а квартира-то, квартира у вас есть?
   Ольга взглянула на мужа, он на нее. Еще тогда, в памятный тот вечер Клим сказал, что живет на корабле, что угол придется снимать у частников - так делают все молодожены. Баба Шура заметила это их переглядывание, старая морячка, она поняла все без слов и тоном, не терпящим возражения, заявила:
   -Будете жить у меня. Домик, хоть и старенький, да теплый еще, живу я одна, места хватит. Денег не буду брать ни копейки.
   Клим, обрадованный столь удачно решенной проблемой квартиры, просиял. Обрадовалась и Ольга. Они пошептались и Клим решительно, в тон бабе Шуре сказал:
   -Не, бесплатно не будем. Нельзя, неудобно.
   -Это с твоих ста пятидесяти рублей драть удобно? Да при неработающей жене? Молчи, сынок. Пенсию получаю, огород есть, поросеночка держу, у меня все как у людей. По душе вы мне пришлись, глянулись, одним словом. В этом вся и причина, вот чего. Мне ваших денег не надо.
   Признаться, Клим побаивался, что придется не один день потратить на поиски жилья. Военный городок ютился вдали от цивилизации, строили мало, извечная забота о крыше над головой была у военных моряков острой. Вся надежда Клима была на небольшую деревянную слободку, где жили такие же, как Александра Ивановна Шубина, пожилые люди, в большинстве своем из отставных мичманов, не имевших на западе родственников, из тех, кому некуда было уехать после увольнения в запас.
   Такие слободки, или "шанхайчики", как их называли, имеются в каждом военном городке. По сложившейся уже традиции их обитатели занимаются ведением домашнего хозяйства, поставляя на скудный гарнизонный рынок раннюю картошку, овощи, молоко да яйца, а по ранней зиме и свежую свининку. В какой-то степени именно благодаря "шанхайчикам" решается жилищный вопрос бесквартирных молодых офицеров и мичманов. Постояльцы в таких слободках не редкость. Правда, цены высокие, из лейтенантского или мичманского жалования уходило процентов до тридцати, а то и того больше, но куда денешься? Для молодых военных семей пожить годик-два на квартире считается делом обычным.
   Пришли. Клим с большой радостью окинул взглядом чистенький дворик с аккуратной поленницей дров, палисадник под окнами с золотистыми головками каких-то мохнатых цветов, заметил за дощатой перегородкой сарайчик и полугодовалого, не иначе подсвинка. Он толкнул Ольгу локтем:
   -Смотри. Ай да баба Шура!
   Бабуля уже возилась с замком, кабанчик, почуяв ее приход и близкую кормежку, захрюкал, загремел корытом. Наконец, калитка открылась, хозяйка пропустила квартирантов вперед, приговаривая:
   -Вот мы и дома, проходите гости дорогие, устали, сейчас отдохнем, чаю поставим.
   Душ у бабы Шуры был во дворе, вода за день хорошо прогрелась и приятно было чувствовать, как стекает она между лопаток, возвращая телу бодрость.
   Чай накрывали в комнате побольше. Баба Шура вынула из горки парадную посуду. Тонкие фарфоровые чашки украшала искусно выписанная японским художником снежная голова вулкана. Фудзияма, не иначе подарочный набор, подумал Клим. Такая же картинка была изображена на заварном, миниатюрном чайничке и на блюдцах. Хозяйка заметила его внимание и с гордостью сообщила, что этот сервиз вручали Николаичу, когда провожали на заслуженный отдых:
   -Рассказывали, что начальник политотдела лично звонил на торговую базу.
   От свежевыкрашенных полов, тюлевых занавесок на окнах, застекленных рамок с любительскими фотографиями веяло покоем, устоявшимся порядком. Снимки были преимущественно морской тематики. На них бороздили волны корабли устаревших проектов, улыбались замершие в картинных позах люди в матросских робах и глухих кителях с воротниками стойкой. Над кроватью, на ковре висела в выпиленной лобзиком узорной рамке, увеличенная и расписанная заезжим кустарем фотография смеющейся женщины средних лет, в которой без труда угадывалась нынешняя баба Шура и круглолицего усатого мичмана. Женщина держала на руках белого котенка с вытаращенными голубыми глазами. Чуть ниже снимка тускло поблескивал золотом кортик в поцарапанных сафьяновых ножнах.
   Баба Шура, ничуть не уставшая, все такая же бойкая, будто и не было утомительной дороги, успевала и чайку подливать и про свою жизнь рассказывать, да и молодых расспрашивать. Она удовлетворенно кивнула, узнав, что Клим служит на корабле:
   -Николаич меня одобрил бы, он до самой отставки боцманом был, настоящий моряк, скучал на берегу, ни одного отпуска толком не отгулял. А ты душенька Олюшка, привыкай, тоже, считай, морячка теперь. Вот и пойдет наша жизнь. Клим будет служить, а мы его - ждать.
   Она испытующе посмотрела на Ольгу:
   -Не обижаешься, что командую? Э, да ты, солнышко, спать хочешь. Ах, я глупая, старая Яга. Сейчас, сейчас покажу вам комнату вашу, устраивайтесь, отдыхайте, а я буду Борьку кормить. Ишь, визжит, есть просит, голодная душа.
   Баба Шура погремела на кухне ведрами, кастрюлями, потом хлопнула дверью. Ушла. Стало тихо. Ольга сонно зевнула, потрогала пальцем наволочку, нерешительно остановилась, посмотрела на Клима. Тот сначала не понял, потом покраснел, отвел зажегшиеся глаза в сторону и пробормотал:
   -Я выйду, ты раздевайся, ложись.
   Выглянул в окошко, добавил:
   -А вообще я немного погуляю. Больше месяца не был, соскучился.
   Ольга посмотрела на его лицо и засмеялась:
   -Гуляка! Бери полотенце, мыло, мочалку и шагом марш обратно в душ, мыться как положено. Но и мне воды оставь.
   Когда он вернулся, постель была разобрана. Ольга еще не ложилась, она шлепнула Клима по спине:
   -Уже здесь? Ишь ты, какой быстрый. Иди, ложись к стенке. Если не хочешь спать, то не спи, но не балуйся. А лучше всего отвернись.
   -Слушаюсь. А ты?
   -Я ведь тоже наскоро ополоснулась, а дорога была дальняя.
   Она лукаво улыбнулась, показала Климу кончик розового языка и выскользнула за дверь. Клим лег, вытянулся под одеялом, закинул руки за голову и довольно вздохнул. Так все прекрасно получилось, расскажи кому, не поверят.
   Потом пришла Ольга, свежая, в новеньком халатике.
   -Не спишь? Немедленно закрой глаза, считай до ста и не подглядывай.
   Клим изловчился, поймал ее холодные, пахнущие водой руки.
   -Не бывать тому, чтобы верх брала женщина. Это удел мужчин. А ну, сдавайся на милость победителя.
   Она завизжала, попыталась было отбиваться, впрочем, делала это довольно слабо и Клим, рыча как тигр, снял с нее халатик. Она быстро юркнула под одеяло, но Клим был настойчив, ей ничего не оставалось, как подчиниться.
   Подозрительно долго кормила баба Шура своего Борьку. Еще совсем недавно требовавший себе еду, он, наверное, закапризничал. Когда, наконец, на крыльце затопали старые бабкины калоши, молодые уже крепко спали. Бабка тихо прошла в свою комнату, подтянула гирьку на ходиках, зевнула и тоже прилегла на часок.
   Вечером она отправила их в кино, сказав:
   -Завтра тебе, дорогой, на службу. А сегодня пройдись с женой по улице, пусть знают, кто и чья она.
   Утром Клим проснулся от звяканья посуды. Было шесть часов. Из кухни доносилось приглушенное:
   -Говоришь, педучилище закончила? К осени сходи в школу, может, учителя требуются или пионервожатая, с работой у нас трудно. Но ничего, живут же люди, служат, и вы с Климом тоже так будете. Пора тебе будить мужа. Ему Олюшка надо быть на корабле к подъему флага. Флаг поднимают ровно в восемь часов. Но твой пока не адмирал, должен приходить раньше. Мало ли, матросов проверить, порядок посмотреть. А как же? Ты его разбуди, накорми, да и отправляй. О том, во сколько и когда придет, не спрашивай.
   -Почему баба Шура?
   Ответ Клим не разобрал, услышал только, как она не терпящим возражений тоном добавила:
   -Вот так.
   Ну что ж, судя по тону и характеру разговора, за семейные дела можно не беспокоиться, старая морячка воспитает новенькую не хуже, чем это делали с будущими женами офицеров дамы Смольного института благородных девиц. Он вспомнил, как после кино баба Шура собственноручно угощала их чаем, как снова наотрез отказалась она от платы за комнату. Да, за тыл Клим был спокоен.
   Корабль встретил отпускника знакомым запахом перегретого пара, свежей краски, приготовляемой на камбузе еды. В каюте было полутемно. Петр Иванович еще спал. Дверь, как ни тихо прикрывал ее Клим, щелкнула, главный боцман проснулся, увидел товарища и удивленно закричал: Как? Уже вернулся?
   И не давая открыть ему рот, зачастил:
   -Неужели отпуск тю-тю, закончился? Мы тут вроде медведей, совсем потеряли счет времени. Как съездил, как отдохнул, что видел интересного, давай кэпсэ, догор.
   Куда подевалась обычная его степенность. По всему было видно, что Петрусенко доволен возвращением соседа. Он радостно воскликнул, когда узнал, что Клим женился и одобрительно похлопал его по плечу, после того, как Клим сказал, что жену он привез с собой.
   -Молодец. Значит, послушался моего совета, женился. А где устроились? Угол-то хоть нашел?
   -Старушка одна приютила, вдова отставного мичмана.
   -Вот и отлично, отцам-командирам меньше забот. Ну подожди, я сейчас поднимусь, да пойдем завтракать.
   -Я поел. Дома.
   Петр Иванович вспушил усы, хитро подмигнул Климу:
   -Силен. Преимущества семейной жизни налицо, а? У, б-бродяга!
   Борисов снял с иллюминатора броняшку-задрайку, сел в кресло, оглядел каюту.
   Все та же косо срезанная гильза от снаряда была полна окурков. На застекленной полочке над небольшим столом гнездились Уставы, конспекты, массово-политическая литература в виде брошюр. По столу нахально разгуливал крупный рыжий таракан. Петр Иванович тоже увидел его, попросил скорей придавить, что и было сделано.
   -Ты знаешь, лезут и лезут откуда-то, не иначе Горелкин сухари в столе держит.
   Это был уже прежний Петр Иванович, одержимый служебными заботами главный боцман. Клим вздохнул:
   -Эх, знакомая картина, ничего не изменилось.
   Ему захотелось к Ольге, но она находилась в нескольких километрах от Клима. Он выбросил таракана в раковину и уныло спросил у Петрусенко:
   -Петр Иванович, а ведь на берег мне нескоро попасть, как думаешь? Сейчас запрягут, скажут сам Бог велел, все устали, один ты ходишь свеженький.
   Иваныч повернулся, резко выдохнул и поднялся с постели. На вопрос он ответил вопросом:
   -Отпуск быстро пролетел?
   -Ты еще спрашиваешь?
   -Ну и не торопись на сход. Будешь каждый вечер рассказывать по эпизодику, все аккуратненько вспомнишь, заново переживешь, но теперь уже с толком, с чувством, с расстановкой. Считай, будто еще раз в отпуске побываешь. Радуйся, друг мой. А на берег еще успеешь, надоест, честное слово.
   Клим слабо улыбнулся такой перспективе. А что он мог поделать? Написать рапорт, мол, так и так, никаких сил нет, тянет к молодой жене, хоть волком вой. Или украдкой бегать к ней под покровом темной ночи?
   Петр Иванович опять потянулся, сделал несколько гимнастических упражнений, потом похлопал растопыренной пятерней по своему белому мягкому животу, потыкал, поиграл по нему пальцами, неодобрительно покачал головой и продолжал:
   -Конкретный ответ даст тебе командир дивизиона. Но, естественно, особо не обольщайся. Поэтому лучше вовсе не спрашивать. Ты сейчас к нему? Зайди к своим в кубрик. Кстати, будь готов к тому, что Уразниязова у тебя заберут. Взамен получишь молодого матроса.
   -Правда? Ну, хоть этому порадуюсь. За хорошую весть с меня, как говорится, причитается.
   -Думаешь, в это есть моя заслуга? Было дело, просил я о переводе твоего Уразниязова в свою команду взамен этого молодого матроса. Между прочим, он оказался музыкантом, но старпом отказал. И, главное, без всякой на то веской причины. Ну, нет, значит, нет. Сижу, жду тебя, думаю, вместе уж мы сумеем уломать Виктора Степановича. И знаешь, так это все четко выстраивалось. Парнишка закончил музыкальную школу, скрипач, а его в боцманскую команду сунули. Зачем? Почему? А у тебя он дал бы Уразниязову сто очков форы, как-никак имеет абсолютный музыкальный слух. Тут замполит где-то расстарался, принес на корабль скрипку. Слушай! Жалко, я в этой самой классической-симфонической, да любой другой музыке ни уха, ни рыла. Как Конев играет! Это фамилия такая у матроса. Какой он концерт забабахал, народ в восторге, его чуть не качали. Дальше. За Уразниязова, как за кнехт, можно пароходы швартовить. Ему сам Бог велел быть боцманом. Вот бы и поменять их, все логично, правда? И тут, понимаешь, такой случай вонючий приключился. Будто Уразниязов где-то за что-то ударил Конева. Вот с такущей раной он лежал в лазарете. Разбирались, сам Черкашин лично разбирался, расследование проводил. Теперь, говорят, списывают твоего на береговую базу. Хорошо еще, прокуратуру не подключили. Вот такая, брат, история, а ты - причитается.
   Петр Иванович вздохнул, включил электробритву, стал бриться. Клим огорошенно молчал. Такой добродушный увалень Шухрат и вдруг обидел молодого матроса? Кажется, легче медведя из берлоги поднять, чем рассердить Уразниязова, это даже Иванову не удается. Наверное, Петр Иванович что-то перепутал. Может быть, что-то произошло, но без участия Уразниязова.
   Старший мичман выключил, наконец, свою бритву, тщательно почистил ее над раковиной и продолжил невеселый рассказ:
   -Конев в объяснительной написал, что стукнулся сам, наступил на комингс и расшиб себе голову о дверной обвод. Такое у новичков вполне возможно, особенно у рассеянных, несобранных. Ну, походил Черкашин, поспрашивал, ребят твоих вызывал, да и решил, видимо, что без рук Уразниязова все же не обошлось.
   Борисов сник. Он понял, что сказанное - правда.
   Петрусенко расценил озадаченный вид товарища по-своему. Известно, что отсутствие командира на момент чрезвычайного происшествия не освобождает от личной ответственности. А капитан-лейтенант Черкашин рассматривал этот случай именно как ЧП.
   -Чего испугался? Не бойся. Ну, поговорят, не без этого, да и забудут со временем. Скажи спасибо, что у Конева все обошлось, могло быть хуже. Все-таки голова, знаешь... Он в лазарете больше суток проспал без передыху, я уже боялся, что сдвинулся мой скрипач. Давай, давай иди к ребятам. Сначала доложи лейтенанту о прибытии и рули к матросам. Там разузнаешь, что к чему.
   Командир дивизиона обрадовался появлению мичмана. На носу были зачетные выходы в море на поиск лодок, потом надвигались тактические учения, работы на корабле хватало. Лейтенант Коломийцев немного побаивался надвигающихся событий, как-никак за выучку гидроакустиков отвечает он, командир дивизиона.
   Ему хотелось обсудить с Борисовым сильные и слабые их стороны. Он хотел бы напоить старшину команды чаем, поговорить о матросе Уразниязове, ну и, само собой, о житейском, например о том, что обычно тревожит молодых мужей, редко видящих своих жен. Неплохо было бы расспросить его о проведенном отпуске, даже пожаловаться на то, что лично ему светит отдых только в "бре", то есть осенью. Он все это обязательно проделал бы, но несколько минут назад звонил командир боевой части, требовал подготовить кое-какие документы. Поэтому лейтенант лишь переспросил, не опоздал ли Климент Иванович из отпуска, как уладилось с жильем, посетовал на приближение зачетов, помолчал, нетерпеливо посматривая на разложенные бумаги. Наконец, он сказал, обращаясь больше к себе, чем к мичману:
   -Вопросов нет, задачи ясны, так за работу, товарищи!
   Эта фраза, рожденная бывшим Председателем Совета Министров СССР, Генеральным секретарем КПСС Никитой Сергеевичем Хрущевым в начале далеких шестидесятых годов нравилась ему своей афористичностью.
   Клим вышел из каюты приунывшим. "На носу зачеты". Значит, плакали сходы. Сидеть ему на корабле очень и очень долго. В другое время Клим выпросил бы, нет, из горла вынул у него одну ночку на берег. Счастлив оказался Бог у лейтенанта.
   От неминуемого похода к командиру боевой части за сходом для Борисова лейтенанта спасло еще и то, что мичман был занят мыслями об Уразниязове. "Бычок" страшно не любил подобных просьб. В таких случаях он свирепел, приближал лицо вплотную к просителю и тихо, но очень внятно шептал:
   -Скажите мне, когда я, командир боевой части был в отгуле? Такого не было. Только очередной, запланированный сход, и то когда в боевой части полный порядок. Поэтому нечего разлагаться. Да. Вы свободны.
   И почему-то добавлял:
   -Аминь.
   Это убивало.
   Итак, решения мичманской проблемы командир дивизиона лейтенант Коломийцев Александр Васильевич избежал. Он остался в своей каюте, придвинув бумаги и прошептав: "Это хорошо, что Борисов вернулся", - углубился в работу.
   Мичман шел в кубрик и думал, что надо послушать старшину второй статьи Карнаухова, ребят, самого Уразниязова. Первым встретился матрос Иванов. Он очень подробно, в лицах рассказал о том, что произошло, потом спросил, можно ли сделать так, чтобы Шухрат Уразниязов остался на корабле. Клим облегченно выдохнул:
   -Фу-у-у, значит, не виноват Уразниязов? Тогда из-за чего такие резкие меры? Почему Шухрат молчит, почему вы молчите?
   Петька присвистнул:
   -Карнаухова нашего вызывали. Чего он там мямлил, не знаю, но догадываюсь А нас с Милованычем каплей...
   -Милованов, товарищ капитан-лейтенант!
   -Ну да я так и говорю, выслушал, да видите толку от этого мало.
   -Где Уразниязов?
   Шухрат был в кубрике. При виде мичмана Борисова он слабо улыбнулся:
   -Приехали, товарищ мичман...
   -Отпуск закончился. Ну а ты к чему приехал, давай рассказывай. Почему партизана из себя строишь? Кого побил, отчего со старшим помощником командира корабля разговаривать не хочешь?
   -Ничего совсем не бил, а никто не верит. Ну, молчу. Начальство не верит, матрос Уразниязов виноватый, так выходит.
   Это было похоже на матроса Уразниязова. Клим вспомнил свою последнюю беседу с ним на юте, во время выхода в море. Он хотел вызвать матроса на откровенность, а что получилось? Замкнулся и все, молчок.
   -Чего надулся? Вот спишут тебя на берег, дадут лопату побольше, тогда по-настоящему обидишься, но только на себя. Или ты ждешь, как бы с корабля сбежать? Тогда другое дело, но зачем для этого человека бить?
   -Я бербазе ниче не забыл. Там Рустам рядом не будет, Петька тоже, Конев. Его Игор зовут, не бил его.
   -Это номер, - удивился Клим. Обидел новичка, а теперь о нем жалеет. Нет, тут что-то не то. Ну да, Иванов рассказывал, что они подружились. Клим отметил эту деталь и насмешливо спросил:
   -Что, на берегу лупить некого будет? Ну ты даешь, Уразниязов. Сначала парня чуть не угробил, а теперь расставаться с ним жалко.
   -Вы ничего не знаете, вам товарищ мичман честно говорю, что Конева не обижал.
   Подошел старшина второй статьи Карнаухов, мельком глянул на Уразниязова, доложился Климу. Желая предупредить вероятные вопросы о том, как прошел отпуск, мичман сходу спросил:
   -Товарищ старшина второй статьи, что произошло в отделении?
   Карнаухов небрежно кивнул в сторону угрюмо стоявшего матроса:
   -Уразниязов опять отличился. Капитан-лейтенант Черкашин вызвал меня, я все объяснил. Этот орал на молодого матроса, а вы сами знаете, как такое расценивается. Прав был бывший старшина команды мичман Песков, нечего этому у нас делать. Сейчас нам дают новичка, того самого, которого Уразниязов обидел. Парень ничего, потянет, я с ним уже разговаривал, знакомился.
   Карнаухов говорил спокойно, на Уразниязова даже не смотрел, вел себя так, будто матроса рядом не было. Они обоюдно старались не замечать друг друга. Клим поморщился, но терпеливо дослушал ответ командира отделения, почувствовал, как забилось неровными толчками сердце, помолчал, чтобы успокоиться и медленно начал:
   -Значит, вы сознательно сделали так, чтобы избавиться от матроса Уразниязова? Вот сейчас мы вместе пойдем к Черкашину и вы при мне слово в слово повторите все, что сказали. Кого топите, командир? Это ваш подчиненный, плохой ли, хороший, но вы за него несете ответственность. Ему ваша справедливость нужна.
   Клим все набирал и набирал обороты. Карнаухов стоял спокойно, Уразниязов вспыхнул и выбежал из кубрика. Борисов вышел вслед за матросом. У трапа его догнал старшина:
   -Это вы не подумав, сгоряча наговорили, товарищ мичман. Делу будет польза, коллективу, если Уразниязова уберут от нас. Я сначала думал промолчать, чтобы все было шито-крыто, как наши ребята хотели, а потом дошло, понял кое-чего. У нас другого случая может не быть, понимаете? Да и этому легче уголь в котельной кидать, чем у нас вроде балласта ошиваться.
   Карнаухов где-то простыл, голос у него был сырой, насморочный, в горле у него неприятно булькало, будто там что-то лопалось.
   -Вы на нашем корабле недавно товарищ мичман и еще не знаете, что будет, когда пойдем в море с Уразниязовым. Опять ребята будут за него вахты нести. Намучаемся. А я из новенького такого гидроакустика вам сделаю, классного, ведь он скрипач, находка для любого корабля. Век будете помнить меня и благодарить.
   Борисов остановился, качнулся с каблуков на носки, процедил:
   -Ни черта ты не понял, а еще...
   Он не договорил, подтолкнул старшину вперед, к трапу, поднялся, тяжело ступая, следом. В выгородке коридора стоял матргос Уразниязов.
   -Оба в двенадцатую каюту!
   Это была каюта старшего помощника. Черкашин удивился появлению целой делегации. Он посмотрел на мичмана, потом на старшину, потом заметил Уразниязова и нахмурился:
   -Товарищ мичман, что моряк еще натворил?
   -Не он товарищ капитан-лейтенант, а вот этот... командир отделения. Разрешите, я все расскажу по порядку.
   По мере рассказа лицо Виктора Степановича все больше мрачнело. Он машинально расстегнул ворот кителя с только что подшитым подворотничком, потом снова застегнул его.
   Клим закончил словами:
   -Ну вот решил старшина второй статьи для пользы, так сказать общего дела, повернуть этот случай под другим углом. Так его вам и представил.
   В дверь постучали, показался рассыльный:
   -Товарищ капитан-лейтенант, вас просит зайти заместитель командира по политической части.
   -Передайте, зайду чуть позже.
   Клим было замолчал, но, встретив выжидающий взгляд Виктора Степановича, продолжил:
   -А матрос Уразниязов психанул, решил, что правды не добиться. Видите, стоит надутый, как пузырь.
   Он перевел дыхание и задал вопрос:
   -Расследование вы считаете законченным?
   Старпом ответил:
   -Сейчас -да. Спасибо. Старшина и матрос свободны. Вы, Климент Иванович останьтесь, пожалуйста, на пару минут, больше не получится, зам вызывает. Садитесь.
   -Да я уже все понял товарищ капитан-лейтенант, спасибо вам, пойду, не буду отрывать время.
   -Останьтесь, сказал.
   Клим понял, что Черкашин переменит свое решение.
   Для второго после командира офицера на корабле действие предстоит, конечно, не из приятных, подумал Черкашин, теперь ему придется отыгрывать назад, признаваться в неправильности сделанных выводов. Зато так будет справедливо. Хорошо, хоть не передал дело в военную прокуратуру, там могли бы раздуть историю, чтобы другим неповадно было. После дознания Виктор Степанович отдал материалы политработнику. Вопрос о переводе Уразниязова в береговую часть был, по сути, решенным. Теперь делать этого не следовало. Но и в команде гидроакустиков матросу оставаться нежелательно. Черкашин думал, что предпринять. Клим молчал. Наконец, капитан-лейтенант сказал:
   -Старший мичман Петрусенко, помнится, просил матроса Уразниязова. Думаю, вы возражать не будете. Иначе старшина второй статьи заклюет моряка придирками... Кстати, старшину наказать. Что еще? Готовимся к ближайшему выходу в море. Проверьте матчасть, наведите порядок в команде. Вопросы? Нет. Добро, товарищ мичман. Всего вам хорошего. Приступайте к выполнению.
   Уразниязов и Конев поменялись местами сразу после подъема флага. Оба были чрезвычайно довольны. Конев избавлялся от прессинга Зверева. Уразниязов оставался на корабле. Петр Иванович тоже был рад и похвалил Клима:
   -Орел! Альбатрос! Далеко пойдете, молодой человек. Вот теперь винно-водочного магазина вам не избежать. Учтите, уважаю только водочку. С селедкой. В пределах разумного, естественно.
   -Нет, это вы далеко пойдете, Петр Иванович. На халяву и уксус сладок, мы понимаем, но все-таки стыдно, нехорошо обижать младшего по званию. И потом, я не понял, чего должно быть в пределах разумного, водочки или селедки?
   -Балда ты, но это не смертельно, вижу, уверен - исправишься. А сейчас давай покажу, как играют в шешбеш настоящие мужчины.
   Во время игры он победно орал, а потом весь день ходил, напевая под нос свою комариную песнь. Перед отходом ко сну Клим притащил из выделяемых акустикам запасов спирта, или, как говорят на флоте шила, бутылочку и друзья очень даже хорошо посидели под разделанную селедку с луком. Понятно, не на берегу, а, значит, без музыки, без представительниц прекрасного пола. Что поделаешь? Сурова корабельная жизнь.
  
   НА СХОД
  
   Прошла неделя, другая. Корабль стоял у пирса. С одной стороны Клима это устраивало и даже очень. Занятия проводились на берегу, в учебных классах. Люди имели возможность досыта крутить механизмы, а ресурс корабельной гидроакустической аппаратуры оставался в целости-сохранности, это ли не радость для старшины команды? С акустиками занимались опытнейшие специалисты из мичманов со стажем, это тоже многое значило.
   Инструкторы сразу отметили способности матроса Конева и поздравили мичмана с удачной находкой. Они специально для новичка разработали ускоренный план, разрешили ему приходить в учебный центр каждый день. Игорь начинал занятия с двадцатиминутного прослушивания эталонных записей шумов, после чего старший инструктор старший мичман с двадцатилетним стажем обслуживания систем персонально уделял ему свое благосклонное внимание. Сначала он приучил Конева различать шумы винтов всех надводных кораблей эскадры, а потом начался период интенсивного обучения. Игорь старался и делал в учебе заметные успехи. Мичман Борисов следил за ним. Нареканий не было. Талант, да и только!
   Все шло хорошо и у него самого. Вот только на сход хотелось, мечталось увидеть и обнять жену. Увы, вы том, что он может в скором времени сойти с корабля, уверенности не было. Оставалось коротать длинные вечера в меланхолии или схватках с никогда не приедающийся шешбеш. По ночам он ворочался, долго не мог заснуть, это вызывало подначки со стороны Петра Ивановича. Клим терпел, зная по опыту, что в таких случаях лучше промолчать. Чем меньше даешь повода для подковырок, тем тебе же будет лучше.
   В первый после отпуска вечер он забыл об этом. Сидел с мичманами в кают-компании, слушал обычный после чая треп, да и потерял контроль. Десяток молодых, здоровых мужиков тему для разговора нашли быстро. Начало положил Миша Горелкин, старшина команды машинистов трюмных. Он вспомнил недавно виденный заграничный фильм с мудреным названием:
   -Братцы, живут же моряки при проклятом империализме. Через каждые десять дней корабль приходит с моря, арендуется часть пляжа, ну и девки там, танцы-шманцы. А тут уже забыл, как она выглядит, любовь человеческая.
   Петр Иванович загоготал:
   -Перекрестись, еловая твоя голова. Чего там забывать, она такая же...
   Ему не дали договорить, грохнули в дружном смехе, навалились в подсказках плотно, и вразнобой и хором:
   -Без изменений... Говорят, горячая, волосатая... Волосы чуть не до колен... Га-га-га... Го-го-го...
   -Не, не волос поменьше, этак испугаться можно...
   -А это какая попадет, стриженая аль крашеная, может и бритая... На вкус и цвет, брат, товарищей нет!
   Такой поворот пришелся Горелкину по душе. Он хохотал и в восторге крепко лупил кулаками по столешнице. В старинных подстаканниках жалобно звенело стекло, звякали чайные ложечки.
   Из раздаточной высунулся испуганный вестовой, решивший посмотреть, в чем дело. Клим на всякий случай отодвинулся от стола. К грубому корабельному юмору он привык, по крайней мере уши давно перестали краснеть, но это движение молодого мичмана вызвало новую волну смеха. Петр Иванович показал на Борисова:
   -Он недавно женился, все помнит лучше нас, ты у него спроси.
   Народ переключился на Клима и стал с большим удовольствием оттачивать свое остроумие на молодожене:
   -Клим, нужна самая суть!
   -А ну, выдай правду-матку про...
   -Или так себе, не стоит мараться?
   Ну и еще что похлеще выдавали. Клим не выдержал, вскочил и кинулся к выходу. Крики перекрыл прогремевший вдогонку боцманский бас:
   -Молодцом, салага. Ишь как рванул. За конспектом, не иначе.
   Он повернулся к честной компании, поднял кверху указательный палец:
   -За конспектом! Человек в отпуске время не терял, старался и фиксировал.
   -Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
   Все бы ничего, но еще несколько дней кто-нибудь как бы ненароком обязательно просил у него конспект. После этого случая Клим долго дулся и ждал от Петра Ивановича новых подначек. Нос приходилось держать по ветру, потому что Петрусенко засиделся на корабле и от скуки был горазд на различные выдумки.
   Спустя несколько дней старший мичман сочинил интригующее послание Климу якобы от давно и безуспешно влюбленной в него особы и весьма искусно недоумевал, кто же из гарнизонных дам "положил глаз":
   -Слушай, это Ленка из промтоварного, не иначе. Я ее знаю, подруга еще та. Сам посуди, она сколько, уже три года в гарнизоне, а замуж ее так никто и не берет. И ведь не уезжает отсюда, надеется еще. А может и не Ленка, а Галина. Нет, на Галину не похоже, у нее парень появился. Хотя, кто ее знает, тут Клим, дело такое...
   Климу были знакомы та и другая, в гарнизонах вообще все знают друг друга. Он подозрительно посмотрел на Петра Ивановича:
   -Я по приезду с Ольгой в кино ходил и вообще, мы по улице прогулялись.
   -Ну, ты совсем. Что, адмирал, что ли? Может, не видели или не поняли.
   Номер не удался бы, но нелегкая дернула Клима предположить:
   -Может, нет никого у Галки.
   Этого было достаточно для долгого перечня плюсов и минусов ничего не подозревавшей продавщицы из продуктового Галины. Причем делал это Петр Иванович настолько доброжелательным тоном, что Клим быстро догадался обо всем без посторонней помощи и прикусил язык.
   Поэтому он не поверил главному боцману, когда тот сказал о скором выходе в море. Утром повстречавшийся на шкафуте Уразниязов угостил бывшего своего старшину команды парочкой вяленой воблы. Клим пришел в каюту и принялся за дело. Шкурка сдиралась легко, пальцы работали проворно. Пожалуй, икряная попалась ему рыбка, округлые ее бока совсем не продавливались, а это признак самый верный. Когда вошел Петрусенко, Клим сладостно сглатывал набегавшую слюнку, в великом предвкушении вдыхая восхитительный аромат хорошо приготовленной воблы. Из новой партии, не иначе, выбрал ее Шухрат у Рустама.
   -Догор!
   -Мгм.
   -На берег хочешь?
   Клим посмотрел на Петрусенко и решил промолчать. Не проведешь, на этот раз ни за что не проведешь, подумал он. Ишь, какую мину состроил Петр Иванович, но и мы теперь не лыком шиты. Хватит. Как говорится, плавали, знаем. На этот раз рыбачок закинул дохлую приманку. За версту слышно, чем она пахнет. Так-то друг.
   -Ты что, забыл о своей молодой жене?
   Клим невозмутимо пропустил эти слова мимо ушей. Он повертел очищенную воблу так и эдак, отодрал верхний плавник. Еще немного и можно будет вытащить плотненький аппетитный комок икры. Вот уже отделена розовая спинка. Он проверил рыбу на свет. Настольная лампа так и просвечивала сквозь жир. Значит, не пересолена и не передержана на складах прижимистыми хозяйственниками. Самое время скушать ее и радоваться. Мясо со спинки надо разодрать на длинные полоски, так оно будет вкуснее. Теперь бочок надломить и икорку в рот...
   Он блаженно сощурился, языком плотно прижал добычу к небу, на секунду-другую застыл, чутко прислушиваясь к происходящему во рту и пришел к выводу, что вобла полностью оправдывает надежды. Вторую Клим великодушно протянул главному боцману. Пусть побалуется человек, ему нисколько не жалко.
   Петр Иванович бросил угощение в ящик стола, нетерпеливо дернул свой пушистый ус. Такие действия неспроста, решил молодой мичман. Не иначе, Петр Иванович придумал какую-то уловку. Надо быть начеку. Стал бы он оставлять вяленую рыбу, приманку для тараканов самую лучшую, думал он, прижимая языком к небу кусочек икры, эту самую вкусную вкусность, стал бы Петрусенко совать воблу в стол. Значит, ему хочется как можно скорей свою хитрость провернуть. Если задумано против него, Борисова, то Петрусенко должен начать первый сеанс фильма про хорошего мальчика, где основная задача - заинтриговать, увлечь, заставить поверить в правдивость происходящего. Финал второй серии под названием "Мальчик, какой он есть" известен.
   -Ну ты и обжора, Клим. Завтра в море идем, на несколько дней, слышишь?
   -Ага, а потом в океан, на месяц.
   -Не веришь. Хозяин-барин, но я сейчас не шучу. Лично я сегодня в сходной смене. Пойду, дам ребяткам задание, да и собираться нужно будет.
   Главный боцман взялся за дверную ручку.
   -Э-э! Тохто, догор. Стой, друг. Однако, обманством заниматься шибко нехорошо. Наверно, рыбка мал-мал кушай, а?
   Клим ожидал, что Петр Иванович как всегда, когда он ломал язык, засмеется. В таком случае было бы понятно, что про сход и вообще про выход в море придумано. Тот не вытерпел, закричал:
   -Да брось ты сосать эту вонючую воблу! Шпарь к комдиву, пока не поздно, долго тебя уговаривать? Меня работа ждет.
   И уже спокойнее добавил:
   -Я тебе серьезно, без балды говорю.
   -Ты что? Рано нам в море.
   Петрусенко молча приложил руку к груди. Клим добавил:
   -Врешь...
   Это Клим сказал просто так, на всякий случай, а у самого в голове завертелось с десяток мыслей одновременно. Вдруг Петрусенко не врет. Где искать комдива? Есть возможность сегодня вечером увидеть Ольгу. А если не пустят на берег? Носки бы успеть постирать, свежих нет. У кого-то надо обязательно перехватить рублей десять. Ну, если разыграл он меня, переселюсь в другую каюту. И еще какие-то обрывки крутились, а сладкое предчувствие накатывало и волнами окатывало сердце.
   Интерес к вобле пропал, он отодвинул ее в сторону. Петр Иванович машинально взял кусочек, положил ее в рот, размолол крепкими зубами. Потом открыл ящик стола, сунул рыбу в карман.
   О выходе в море Петрусенко узнал часов в десять. Кто-то, видимо, из штабных писарей шепнул товарищу, тот другу, друг передал эту весть знакомому и пошла она гулять "под страшным секретом" по всем цепочкам беспроволочного матросского телеграфа. На баке к старшему мичману подошел матрос Зверев:
   -Говорят, скоро отдаем швартовы, правда это?
   -Откуда взял?
   -Болтают.
   -На базаре? Там и уточняйте, товарищ матрос.
   Зверев, обиженный, отошел, а Петр Иванович призадумался. Утром капитан-лейтенант Черкашин запрашивал у главного механика сведения о наличии воды и топлива. Это неспроста. Командира зачем-то вызывали в штаб сразу после построения... Ребенок догадался бы, к чему все это, а вот он ходит лопух лопухом, хорошо, что любознательный матросик подвернулся.
   Петрусенко постоял и пошел на разведку к помощнику.
   Владимир Георгиевич Шапурин заметно обрадовался его появлению. Он отбросил в сторону ручку, решительно отодвинул кипу бумаг, над которой корпел и, потирая руки, кивнул на кресло:
   -Ага, вот и вы, садитесь, садитесь дорогой Петр Иванович. Поздравляю с недовольством старпома видом корабля. Но, дорогой Петр Иванович, я один страдать не намерен. Он тыкал меня носом, как щенка и все по вашей милости. Получите свою порцию и вы.
   -Товарищ старший лейтенант...
   Шапурин нетерпеливо передернул плечом. Главный боцман послушно замолчал.
   Во время обхода Черкашин обратил внимание помощника командира на буксирные и подъемные устройства. Начал он с браг. Закрепленные с внешней стороны волнореза, тысячу лет хранимые там в виду редкого своего применения, и поэтому богом забытые браги, а попросту говоря толстые стальные тросы всего в несколько метров длиной, с заделанными коушами-петлями на концах, оказались в налете ржавчины. Затем Виктор Степанович, со слов Шапурина, пригласил его в носовую такелажку. Там, брезгливо коснувшись глаголь-гака, демонстративно вытер палец белоснежным носовым платком и без слов показал ему пятнышко все той же ржавчины. Старший лейтенант пристыженно молчал. А когда Черкашин проверял шкивы на подъемных устройствах правого и левого борта корабля, уши у Владимира Георгиевича стали краснее сурика. Виктор Степанович не менее гадливо посмотрел на них и съязвил:
   -Ну что ж, товарищ старший лейтенант, свою деятельность вы оцениваете вполне справедливо. Когда-нибудь видели, как офицер в должности помощника командира лично драит металл? Мне кажется, первым очевидцем станет именно наш экипаж.
   Он еще раз потрогал шкив. Тот издал противный скрипучий звук. Смазки требовал. Старпом заставил Шапурина занести все замечания в блокнот...
   Владимир Георгиевич как будто заново увидел картину своего позора.
   -Петр Иванович, не мне бы вас учить, а приходится.
   Он полез в карман за сигаретами, покрутил пачку в руках, сунул ее обратно, посмотрел на дожидавшуюся его кипу бумаг. О какой деятельности рассуждал старпом, когда здесь заела проклятая канцелярщина, утопить бы в самом глубоком месте все эти накладные, входящие-исходящие, из-за которых жизнь каждого помощника командира боевого корабля превращается в существование и вся работа сводится к бюрократическому бухгалтерскому учету. Что, во время войны вместо боевых действий ему тоже придется сидеть и раскладывать на счетах, сколько килограммов капусты съест экипаж за сутки?
   Помощнику едва минуло двадцать четыре года, он, как большинство молодых людей был максималистом.
   Петр Иванович кашлянул и весьма почтительным тоном дал такое пояснение по вопросу неурядиц в боцманском хозяйстве:
   -Владимир Георгиевич, целую неделю лило как из ведра. Тайфун из тропиков, сыро, сами понимаете... Вот сегодня, наконец, распогодилось, я работы запланировал, все будет сделано в лучшем виде.
   Шапурин служил на этом корабле всего полгода и еще не успел изучить повадки старшего помощника, а практичному Петрусенко сразу стало ясно - выходу быть, иначе зачем проверять буксирные устройства и стоячий такелаж.
   Помощнику попало, ну на то и должность такая у Черкашина, он просто обязан вести себя агрессивно по отношению к экипажу. Может, кое-кто хочет, чтобы старпом был по-уставному корректен? Напрасно. Такого не бывает. По сравнению с другими Виктора Степановича даже можно причислить к ангелам. Например, у соседей старший помощник при малейшем поводе орет громче мегафона и в пылу служебного рвения запускает рулады чище боцмана парусного флота.
   Петр Иванович сожалеюще посмотрел на Шапурина. Что запел бы этот парень, попади он служить к такому чертяке? "Тьфу, о чем это я?" - подумал Петрусенко, подергал себя за усы и промолвил:
   -В общем, вы не переживайте, занимайтесь своими делами, а мы до обеда все замечания устраним.
   Владимир Георгиевич снова достал пачку сигарет, вытащил одну и попытался прикурить ее со стороны фильтра. Видимо, крепко досталось ему от "ангела". Старший мичман деликатно предостерег начальство от оплошности и счел гуманным сообщить прямо сейчас, не откладывая, что он сегодня в сходной смене.
   Шапурин кивнул. Он курил и думал о чем-то своем. Может, его беспокоила перспектива стать махровым бюрократом. Может, он в мыслях ругал Черкашина за совершенно, как оказалось, ненужный утренний концерт, кто знает.
   Петр Иванович козырнул, вышел и взял курс в сторону своей каюты. Он шел, весьма довольный собой и думал над тем, как помочь сойти с корабля Климу. Пришел, рассказал. Сидел и считал, что его бросятся благодарить, его, человека, который не хуже профессионального разведчика обо всем разузнал и ничего не скрыл от товарища. Но бедный молодожен был до того затуркан службой не иначе и задавлен ею, что снова пришлось разжевывать ему что к чему и как.
   Наконец, старшему мичману удалось убедить несчастного, что никакого розыгрыша нет. Клим быстренько, теперь уже без видимого удовольствия доел воблу и помчался искать лейтенанта Коломийцева. Петрусенко выгреб из пепельницы то, что осталось от вяленой рыбы Борисова, завернул в газету, бросил в мусорное ведро, да и направился к ребятам бакового отделения.
   -Зверев! Где матрос Зверев? Кто его видел?
   -Тута я, товарищ старший мичман!
   -Держи.
   Виктор взял протянутую Иванычем вяленую воблу, поблагодарил, хитро посмотрел на него: "Ну как, точная информация?".
   Скоро боцманы выволокли из носовой такелажной кладовой глаголь-гаки, сняли с волнореза злосчастные браги и пошла работа. Петрусенко устроился в тенечке под орудийной башней, завел разговоры с отдыхающими из других боевых частей мичманами, как вдруг услышал:
   -Ты что, чурка неотесанная?
   Петр Иванович обернулся на крик. Зверев в полный голос, на чем свет стоит костерил матроса Уразниязова, по незнанию решившего снять налет ржавчины с троса наждачной шкуркой. Из обилия слов, в большинстве матерных, можно было выделить, и то при желании: "Промасленной ветошью надо".
   -Матрос Зверев! А ну ко мне.
   Вне себя от услышанного в своей команде, где преобладали представители разных республик страны, Петр Иванович положил мощную свою пятерню на плечо неторопливо подошедшего Зверева и тихо, проникновенно попросил:
   -Сынок, повтори, на каком языке ты говорил и как назвал Уразниязова.
   Зверев испугался. Он кроликом посмотрел в нехорошо блестевшие глаза главного боцмана и неожиданно плаксивым голосом проканючил:
   -А чего такого я сказал?
   Свидетели, отдыхавшие после вахты мичманы и матросы, что по обыкновению расположились в тени орудийной башни, с интересом прислушались. Они ждали развязки. Она наступила быстро. Петрусенко сжал руку и, в такт словам встряхивая матроса, внятно произнес, как гвозди вколотил:
   -Если я еще раз услышу эти поганые слова, то вырву на месте паскудный твой язык, понял? На месте вырву.
   Зверев съежился. На баке притихли. Таким Иваныча видели очень редко.
   -Я ясно выразился, товарищ матрос?
   Виктор кивнул. Матросы расступились, дали ему пройти за волнорез. Никто не промолвил ни слова. Только Гоча Силагадзе шумно выдохнул:
   -У-ух.
   Петр Иванович погрозил вслед матросу Звереву кулаком. Боцманы засмеялись. А что, правильно сделал Иваныч, Зверев порядком поднадоел своими выходками и сбить с него спесь очень даже стоило. В следующий раз умнее будет.
   Лишь Шухрат молчал. Он стоял возле снятой с волнореза браги и крутил скатанную в тонкую трубочку злополучную наждачную бумагу. Петр Иванович подошел к нему, сказал:
   -Не расстраивайся из-за каждого дурака, будь выше.
   Возле сложенных в кучу глаголь-гаков подозвал Зверева и лаконично бросил:
   -Твое. Чтобы блестели.
   Тот утвердительно кивнул. Петр Иванович посмотрел на часы и подумал о Климе - как он там, сумел ли убедить своего командира?
   Борисов нашел лейтенанта Коломийцева в боевом информационном посту. Командир дивизиона сидел на диванчике, он благодушествовал, раскинув руки вдоль спинки. Мичман кашлянул и, когда Коломийцев обернулся к нему, сказал:
   -Товарищ лейтенант, я к вам, по личному.
   -О, Климент Иванович, добро пожаловать. Присаживайтесь. Недавно имел счастье присутствовать у вас на тренировке по специальности. Весьма, весьма. Новичок радует. Зайдите ко мне сегодня, я вам методическую литературку подкину. Дам учебник по гидроакустике, он простенький, как раз для матросов подойдет.
   -Хорошо, я, товарищ лейтенант, насчет схода. Разрешите?
   -С чего бы, дорогой мой? Перекреститесь и перестаньте даже думать о столь вредных для службы вещах. Сейчас мы должны ходить и, как говорит наш многоуважаемый старший помощник командира, петь песню на слова "До чего же мы мало работаем". Понимаете, дел масса, масса. Повторяю, скоро сдача ответственных задач по противолодочной защите. Без умелых акустиков не обойтись. Вы только вслушайтесь, как это звучит. Нет, нет и нет. Умываю руки. К командиру боевой части не пойду и вам не советую. Убьет.
   Клим вздохнул.
   Он не понимал, когда Александр Васильевич шутит, а когда говорит серьезно. Вот и сейчас, как хочешь, так и думай. Мичман стоял у диванчика и делал вид, что ему очень интересно в низком мрачноватом БИПе, как сокращенно называют это помещение. Выключенные экраны холодно поблескивали, электродвигатели молчали. Прошла минута. Он собрался было сделать известное "налево кругом", но Коломийцев лениво, как сытый питон не меняя позы, спросил:
   -Позвольте полюбопытствовать, Климент Иванович. С чего вы вдруг собрались на берег. Маслом намазано?
   Борисов колебался лишь секунду. Он нагнулся к лейтенантскому уху и прошептал:
   -Не вдруг. Имею сведения насчет завтрашнего выхода в море.
   Потом выпрямился, посмотрел очень выразительно:
   -Нужен небольшой отдых.
   Командир дивизиона задумался. Лично он, услышь несколько дней назад просьбу мичмана, просто-напросто приказал бы пойти в боевой пост и заниматься делом. Но накануне выхода... Слов нет, старшина команды заслужил отдых. "Бычок", этот консерватор не отпустит, пустой номер, еще и шею намылит за демократическое отношение к подчиненным. Что, если подослать Борисова к замполиту? Конечно, нехорошо действовать через голову командира подразделения, ой нехорошо. Ну, да ладно, тем более после отпуска Борисов у капитан-лейтенанта Москаля не был, об изменениях в биографии в известность его не ставил. А надо, замполит должен знать о подчиненных как можно больше, чем другие из комсостава.
   Климу такой ход понравился. Комдив поднял указующий перст:
   -Последней умирает надежда. Вперед, о результате доложить незамедлительно.
   Заместитель командира по политчасти благосклонно выслушал просьбу Борисова:
   -С командиром боевой части улажу. Но в море действовать сами знаете как. Задачу надо сдать на отлично, это дело чести. Теперь давайте поговорим о делах житейских. Слышал, вы привезли жену, сняли квартиру. Молодцом, хвалю за самостоятельность. Напишите рапорт на квартиру, знаю, что ничего нет, на очередь встанете и то хорошо.
   Клим увидел, что замполит потянулся к кнопке вызова рассыльного и понял, что сейчас он прикажет принести чаю. Значит, разговор затянется, а комдив ждет. В ответ на нерешительный отказ Дмитрий Александрович освободил стол от лишних предметов, достал пачку бумажных салфеток.
   Поговорили о хозяйке квартиры, о том, что неплохо бы найти жене работу, других житейских делах. Потом перешли к обсуждению задач в боевой учебе. Дмитрий Александрович тоже поздравил старшину команды гидроакустиков с находкой, с матросом Коневым.
   Он не стал распространяться о том, что сыграл основную роль в переводе Конева к гидроакустикам. Нет, он не уговаривал старпома, никаких убеждений тоже не применял. Все было проще. Корабль, это такое закрытое пространство, где рано или поздно все тайное становится явным. Естественно, экипаж узнал, что молодой матрос призвался после окончания музыкальной школы, что он обучался в классе скрипки. У Москаля хранилась бабушкина скрипка. Маленького Диму она, в прошлом выступавшая в симфоническом оркестре, хотела видеть музыкантом и готовила его к фамильной, как считала, стезе еще с дошкольного возраста. Внук вырос, стал военным моряком, а вот скрипку возил с собой - вдруг кто-нибудь из детей или внуков пойдет по стопам ее хозяйки. Он принес инструмент на корабль, уговорил матроса выступить с концертом.
   Вечером расставили для слушателей сиденья из кают-компаний на вертолетной площадке, перед ними устроили что-то похожее на небольшую сцену. Из Дома офицеров пригласили баяниста-аккомпаниатора и без всяких репетиций матрос Конев в течение полутора часов исполнял мелодии популярных песен, кое-что из классики на слух, по памяти, не требующее наличия нот. Ну и, понятно, свои импровизации. Слушатели, в том числе команда соседнего БПК, облепившая ют своего корабля, были в восторге.
   Замполит в двух словах поведал, что матросу Коневу предлагали перебраться в ДОФ. Парень, по словам Дмитрия Александровича, отказался, заявив, что хочет служить на корабле. Само собой, после этого старпом по поводу Конева возражать не стал.
   -Сегодня добро вам, товарищ мичман на сход, завтра к подъему флага без опозданий. И, как договорились, в море выложиться в полную силу.
   К счастью, Коломийцев все это время сидел на диванчике, дожидался. По улыбке старшины команды он понял, что операция прошла удачно.
   -Значит так, Климент Иванович. После обеда провести тренировку. Потом можете быть свободны. Думаю, времени на сборы хватит. Даже на базарчик успеете забежать за цветами. Обязательно порадуйте свою юную супругу цветами. Кстати, многим младым женщинам нравятся не розы, а, например, гладиолусы. Ну, не мне вас учить. Желаю всего наилучшего. До завтра.
   Клим остолбенел.
   Интересно устроена натура человеческая. Буквально полчаса назад мичман Борисов грыз воблу и был вполне доволен. Потом появился Петр Иванович со своей неожиданной вестью, и поверг его в уныние. Вслед за тем Клим получил добро на сход, считай, как "Волгу" в лотерею выиграл, козликом бы скакать от радости, так нет, оказывается еще не все. Цветы, выходит, позарез нужны, без них как-то даже неудобно появляться, Ольга обидеться может.
   Комдив говорит, что они необходимы. Плюнуть, растереть и забыть? На взгляд северянина эти все цветочки-листочки так себе, коровам для жирности молока, да и на что покупать, если денег нет. Клим растерянно посмотрел на своего командира, подкинувшего невыполнимую вводную.
   -Понял, товарищ мичман. Из отпуска. Сейчас организуем, все просто обязано быть в лучшем виде. Держите.
   Товарищ мичман покраснел, еще не доставало у начальства одалживаться, не привык, не принято. Но тот ловким движением всунул ему в нагрудный карман кителя невесть откуда появившуюся четвертную, целых двадцать пять рублей, молодецки забросил руки на спинку диванчика:
   -Еще? Хватит? Ни пуха.
   Лейтенант сладко смежил веки, давая этим понять, что аудиенция окончена. Борисов вышел и аккуратно, чтобы не грохнула, прикрыл за собой легкую дюралевую дверь.
   До каюты можно было пройти по коридору, но он выбрал путь через верхнюю палубу, там обдувало. Петр Иванович, уже наглаживающий выходные брюки, спросил:
   -Чего такой смурной? Не отпустили?
   Клим показал деньги:
   -Отпустили, да тут другое. Вот, комдив занял. На цветы. Неудобно получилось, понимаешь, но я не просил, он сам.
   -Ха, Коломийцеву же лучше. Деньги целее будут. Вник? А вообще цени. И лоб по этому поводу не морщи, ты не философ товарищ мичман.
   Наступил вечер. Петрусенко совершил ритуальный обход корабля, довольно крякнул, зашел за Климом и они направились в гарнизон. На автостоянке было пусто. Минут пять постояли, посмотрели, как ветер гоняет вдоль дороги пыль, приняли решение добираться своим ходом. Петр Иванович шел, то и дело оглядываясь, вполголоса ворчал:
   -Когда не надо, от этих машин прохода нет. Тучами, ну прямо тучами одна за другой так и шныряют, а сейчас ни одной не видно.
   Наконец, из-за поворота выскочил юркий УАЗик. Старший мичман сорвал фуражку, отчаянно засигналил. Офицер, сидевший возле шофера, приставил ребро ладони к горлу - нет мест, все занято под завязку. Петрусенко широко развел руками - понял, мол. Потом плюнул, повернулся к Климу:
   -А ну их, попутки эти, сами дойдем, не развалимся. Посмотри, какая хорошая погода. Расскажи, как мой матрос Конев устроился. Не обижают молодого?
   Первые три дня Борисов за пульт его не сажал. Исходил из того, что новичок сначала должен осмотреться, привыкнуть к боевому посту, новому своему месту службы. Приставил к нему Петю Иванова, как самого бойкого парня, компанейского и безобидного. Матрос Конев скромняга, ему такая поддержка будет кстати. Что еще? Да, в береговых учебных классах матроса приметили.
   Клим рассказал и о том, что старается особо не перегружать новичка. Пусть пооботрется, присмотрится. Петрусенко согласно кивал, потом усмехнулся. Клим настороженно спросил:
   -Что-нибудь не так, Петр Иванович?
   -Все так. На незнакомом месте поначалу всегда страшновато. Это, брат, как с женщиной. Не замечал?
   -Опять... Любите вы, русские, такие разговоры.
   -При чем тут русские, нерусские? Почему бы вообще не потрепаться малость на свежем воздухе? Посмотри, Климище, какая вокруг благодать. Такая красота, травка зеленая блестит, птички поют, душа радуется. А мы сидим на своем корабле, обо всем забыли, ничего этого не видим. Вот взять отпуск, уехать, поставить на полянке возле реки палатку и чтобы полтора месяца ни о чем не думать. А?
   Он глубоко, всей грудью вдохнул свежий воздух, раскинул руки, подставил садящемуся за горизонт солнцу лицо, рассмеялся и с мальчишеским удальством поддал подвернувшийся камушек.
   -Между прочим, я украинец или, как еще говорят, хохол.
   -Ты Петр Иванович, хохол. Украинцы, они на Украине живут, так в народе говорят. Я одинаково с ними думаю. А вообще для меня все европейцы на один манер. Честное слово трудно разобраться. Что русские, украинцы или латыши с эстонцами, никого не различаю. У всех два лица, - Борисов похлопал себя по щекам, - и длинный нос.
   Петрусенко до того удивился, что замедлил шаг.
   -Иди ты! Неужели мы так похожи? А я узбека от казаха не отличу. Или вот взять тебя. Фамилия русская, имя тоже русское, да еще старинное имя. Когда первый раз услышал, думал, что перепутали, ты не Клим, а Ким, кореец значит.
   -Тут такое дело. Казаки пришли на нашу землю в шестнадцатом веке, ввели православную веру. И имена ваши старинные прижились. У меня соседа зовут Ион Нафанаилович Барабанский. Якут. И ничего, ухо не режет, друзья, когда пьяные Нафаньичем его зовут. Помнишь мультик про домового Нафаню. Клим, Ганя, Феврония, Дуня. Вот еще Еремей, Варсанофий. Вы уже так не называете детей, а у нас эти имена укоренились и живут до сих пор.
   -Ты что, серьезно? Как тогда различать якутов от ненцев, чукчей, там тоже православие насаждали.
   -И не отличай. Пусть, какая разница. Вот у америкосов, будь ты белый или черный, все американцы. На Кубе - все кубинцы. Ну и у нас надо так сделать. Писали бы - советский. Неужели плохо? Гордость за страну, единство. Глядишь, не было бы такого национализма. Ведь страшно, из-за этого Советский Союз может развалиться.
   -Не, такого не будет. Хотя, лично я тоже не против такого названия. Советские, советский народ. Красиво. Но нельзя, наверное. Национальное достоинство, язык, культура, то-се... Тут сложностей тоже ого-го. Ты же не женился на русской, свою привез.
   -Ага. Можно подумать, я перед свадьбой только об этом и заботился.
   Над сопками светило солнце, в придорожной траве стрекотали кузнечики. Теплый августовский ветерок пах земной благодатью, привычные корабельные хлопоты отошли назад. Впереди мичманов ждал целый вечер ни с чем не сравнимого уюта, расслабляющей домашней обстановки. А пока они шли себе потихоньку да беседовали.
   Показался гарнизон. Невдалеке от автостоянки, прямо у зеркальных витрин продовольственного магазина старички продавали лучок, укропчик, картошку, цветы. Приятели свернули к магазину посмотреть, не завез ли военторг кое-чего из того, что в узкоплечей посуде с тонким горлом. Расставаться не хотелось.
   -Ты, Клим, давай, подгребай сегодня к нам в гости, с женой. Аннушка приготовит чего-нибудь вкусненького, посидим, покалякаем. Жены познакомятся. Не против?
   Клим согласился. В магазин и на базарчик тоже решили заглянуть вдвоем, все равно по пути.
   На прилавках как всегда было пусто, лишь сияли банки с бессмертной камбалой, неисчерпаемым окунем-терпугом, другой продукцией вылова и производства рыбаков Дальморепродукта. Продавщицы окинули двух забредших мичманов скучающим взглядом и продолжили прерванный было разговор. Петр Иванович подошел к одной:
   -Здравствуй, Галочка. Ли, ли, ли. Зи, зи, зи. Все хорошеешь? Ух ты, лапочка! А ну признавайся, было что в завозе за неделю, или нет?
   Галочка зарделась, с готовностью показала все тридцать два зуба и в тон ответила, игриво поблескивая подведенными глазками:
   -Да ладно, будет врать-то... Хорошеешь... Уже с полмесяца военторговской машины не видели.
   Петр Иванович поскучнел, пожелал Галочке крепкого здоровья, хорошего жениха и всяческих удач на трудовом фронте.
   Вышли. Направились в сторону сложенных из ящиков базарных рядов. Петр Иванович остановился у первой же старушки. В наполовину заполненном водой эмалированном ведре сиротливо чахло несколько худосочных гвоздик. Бабуля взбодрила бутоны, ловко отщипнула увядший длинный узкий лист, елейно пропела:
   -Забирайте сыночки. Последнее, что осталось. С утра здесь маюсь, устала очень.
   Клим дернул товарища за рукав, кивнул на соседний ряд. Там ярко пламенели гладиолусы. Петр Иванович поднял брови:
   -Какая разница, покупай эти. Хотя нет, постой, на тех цветков больше.
   -Вы куда, сыночки? Я сейчас, быстренько.
   -В следующий раз, мать. Э, э, э бабка, зачем? Не надо!
   Хозяйка гвоздик бросила на обрывок газеты свой товар, решительно выплеснула воду и перевернула ведро вверх дном. Через минуту Клим с сомнением вертел в руках мокрый сверток. Петр Иванович почесал в затылке, крякнул и пробормотал:
   -Бабушка, мы хотели гладиолусы. Чего вы, в самом деле.
   Та не слушала, целиком была поглощена сдачей с новенькой сиреневой бумажки. Клим взял несколько мятых трешниц и предложил Петрусенко:
   -Давай купим те цветы, а эти выбросим. Денег, может быть, хватит.
   Тот решительно отсоветовал:
   -Не надо. Пойдем отсюда.
   На тротуар вышли молча. Постояли. Обернулись, посмотрели назад. Возле торговки гладиолусами стоял молоденький лейтенант, видимо, приценивался. Старший мичман авторитетно заявил Климу, что гладиолусы принято дарить только невестам. Клим вспомнил о совете Коломийцева, но подумал и, решив, что практичный Петрусенко в этих делах должен разбираться лучше комдива, просиял.
   Получилось очень даже хорошо, решили они. Гвоздики, конечно, малость того, подкачали, попались не совсем такие, какие хотелось бы, но главное не подарок, а внимание. Пусть.
   Видимо главный боцман был прав, потому что когда Борисов пришел домой, Ольга при виде цветов счастливо завопила и повисла у него на шее, а баба Шура тотчас кинулась в комнаты и появилась с хрустальной вазой. Цветы бережно поставили на середину стола. Ольга успела незаметно переодеться в нарядное платье, ей не сиделось на месте, она проворно сновала из кухни в комнату, гремела кастрюльками. Баба Шура нахваливала ее:
   -Такой хозяйки я давно не видывала. Молодец, просто молодец.
   Когда баба Шура наливала воду в рукомойник, Клим, уже по пояс раздетый крикнул, что их сегодня вечером ждут в гости. Ольга выглянула во двор, удивилась:
   -В гости? Зачем? Рано утром ты снова уйдешь неизвестно на сколько дней. Нет, лучше побыть дома. Сейчас поедим, плохо, что ли.
   -Понимаешь, товарищ по службе позвал, мы с ним живем в одной каюте. Тебе же надо с кем-то познакомиться. Люди они семейные, неплохие.
   Баба Шура поддержала его:
   -Почему бы не сходить, доченька? Прогуляйтесь, прогуляйтесь. Но долго там не засиживайтесь, чай, свой угол имеется.
   Клим решил пойти одетым в гражданское. Петрусенко привык видеть его в форме, вот, наверное, удивится. Костюм по сравнению с тужуркой, казалось, висел мешком, был чересчур просторным что ли. Пришлось даже пошевелить плечами. Нет, вроде все нормально. Полное спокойствие пришло, когда галстук привычно плотно обхватил шею. Ольга озабоченно крутилась у зеркала. Как иначе, не хухры-мухры, шли к сослуживцам.
   Баба Шура проводила постояльцев за калитку, отозвала его в сторону, сунула семисотграммовую бутылку:
   -Домашняя настойка, еще в прошлом году делала, черемуховая. Знаю я вас, мужиков! Ну, счастливо. Приходите скорей, ждать буду.
   Легко вздохнув, Ольга взяла Клима под руку:
   -Давай, потренируюсь.
   -Ты о чем?
   -А вот напьешься, я тебя пьяного домой поведу.
   Она ступала легко, маленькими шажками. Клим чувствовал тепло ее плеча, было приятно и он уже жалел, что не остались дома.
   -Я написала письма, теперь мамы знают, что мы устроились. Одно плохо, утром тебе на службу, я опять буду одинешенька. Жалко. Потом, когда появишься, не знаю.
   -Я тоже. Когда отпустят. Хочешь, убегу.
   -Не бегай, не надо. Я раньше такая дурочка была, до замужества. Думала, что военные живут совсем по-другому. Ну, как в кино, например. Каждый вечер мужья домой приходят и только когда корабль в море, жены сидят одни.
   -Тебе, наверное, скучно.
   Нет, ей, выросшей в маленьком поселке, не было скучно. Просто раньше она не задумывалась над тем, как это можно мужу и жене, людям семейным, жить без собственной крыши над головой. Оказывается, в гарнизоне квартир на всех нет. Детский сад и школа перегружены. В магазине ни колбасы, ни мяса, ни молока, ни яиц. За всеми свежими продуктами надо ехать в райцентр, к гражданским.
   Она слышала по телевизору, по радио, что военные имеют все необходимое и верила этому. Оказывается, данные красивые слова не имеют никакого отношения к житейским условиям. Что, трудно решить столь существенные для людей вопросы? Пусть одним кораблем там, самолетом будет меньше, зато на такие деньги много чего можно построить: квартиры, детские сады, школы, даже производственные предприятия. Вон сколько жен сидит без дела.
   -Клим, будет у нас ребенок и не увидит он много чего. В здешний детсад знаешь, какая очередь? Придется вести его к бабы Шуриной соседке, она нянчит на дому. Подрастет сын, пойдет в школу, а там классы маленькие, ни спортзала, ни пособий учебных. Хуже, чем в нашем поселке, даже школой назвать стыдно. Ходила я туда, интересовалась насчет работы. Плохо живете, товарищ Климентий Иванович.
   -Мы что, мы живем хорошо. Лично у меня на корабле есть каюта. Был такой адмирал в царское еще время, звали его Степаном Осиповичем по фамилии Макаров. Так он говорил, что в море - дома, на берегу - в гостях.
   -Тогда зачем жениться? Плавали бы на своих кораблях в свое удовольствие, как эгоисты.
   -Эй, послушай, ты пока еще не все понимаешь, язык надо придержать, или это тебе трудно сделать? Не забывай никогда, ты теперь наша, военной породы. Тебе не положено хаять Вооруженные силы.
   Кажется, дело шло к крупной ссоре. Молодые обязательно разругались бы вдрызг, хорошо, что гарнизон невелик и они уже подошли к дому, где жили Петрусенко.
  
   СТЫЧКА
  
   Швартовы отдали утром, обедали уже в море. Клим не стал задерживаться за столом, пришел в каюту, задраил иллюминатор, залез на свою койку на втором ярусе, скороговоркой прошептал: "Спать-спать-спать-спать" и закрыл глаза. Привычный ко сну после обеда организм, покачивание корабля на широкой волне, убаюкивающее пение турбин сделали свое дело. Он уснул и проснулся через два часа, свежий и веселый. Петра Ивановича не было. "Люди уже пашут по-черному, трум-турум-турум", - запел он. - "Вперед, труба зовет, трум-трум".
   Клим направился на боевой пост гидроакустиков, но сразу начать работу не пришлось, из-за очень даже серьезного скандала. Соколики ругались. После яркого коридорного света тусклые плафоны боевого освещения не давали возможности как следует разглядеть лица разошедшихся моряков. Собственно в этом особой нужды не было. Мичман по голосу великолепно различил матроса Иванова, кричавшего в полную силу легких:
   -А я тебе говорю, что правильно он сделал, понял? И пошел ты со своим карканьем в баню, понял?
   -Чего орешь? Ну чего ты орешь? Успокойся! - не менее возбужденно отвечал старшина второй статьи Карнаухов. - Вот увидишь, достанется главному боцману по первое число. Мало не покажется. Как бы его с корабля за такие дела не турнули.
   -Кого, Иваныча? За твоего поганого Зверева и с корабля? Ну тогда это барахло железно за бортом будет, ребята спустят.
   Остальные молчали, но Клим почувствовал, что они следят за спором с большим вниманием. Иванов охрип, видимо, долго воевал с Карнауховым.
   Клим включил лампы дневного света, подал команду встать. Выслушал доклад старшины, поинтересовался:
   -Давно шумим, соколы ясные?
   -А ну его! - зло фыркнул на старшину Петька, вытер рукавом мокрый лоб и полез в нагрудный карман за носовым платком. Руки у матроса мелко дрожали. Вовремя появился Борисов, чуть позже он мог бы, пожалуй, и рукопашную застать.
   Мичман с любопытством посмотрел на не в меру разгоряченного Иванова. Таким он даже его ни разу не заставал. Тот предпочел отойти к аппаратным шкафам, поближе к Милованову с Коневым и встал спиной к Карнаухову. Борисов спросил у него:
   -Товарищ старшина второй статьи, что за базар?
   Старшина зло блеснул глазами, нехотя ответил:
   -Старший мичман Петрусенко дал в ухо одному матросу. Сидим вот, толкуем, что будет дальше. Матрос Иванов разошелся, собирается записываться в адвокаты, не иначе. Тоже мне, защитник его величества главного боцмана.
   Петька насупил брови и снова ринулся в бой:
   -Мало ему, гаду, врезал. Шухрат тоже хорош. Его оскорбляют, а он хоть бы хны. Стоял, наверное, разинув рот балбес такой. Я бы на его месте сам, не дожидаясь Иваныча дал бы пару раз, да так, чтобы зубы...
   Мичман движением руки остановил матроса - остынь. Он опешил. Как, Петрусенко? Они вчера вместе были на сходе, что, за ночь ополоумел? И при чем тут Уразниязов, если речь шла о каком-то Звереве.
   -Это сегодня, после снятия с якоря было. Есть в боцкоманде матрос, Зверев такой. Он обозвал Уразниязова чуркой, старший мичман услышал и выдал ему за это оплеуху. Ребята, которые видели, рассказывали. Теперь что, порядок на корабле кулаками да пинками будете наводить?
   Клим дослушал Карнаухова, сел в кресло, оперся ладонями о колени. Что-то не верилось своему старшине. Может, он перепутал или подхватил чью-то сплетню. В голове молодого мичмана не укладывалось, что уважаемый на корабле человек бьет подчиненных. Поругать, ну, выматерить в сердцах, если выведут из себя он, конечно, может, но ударить...
   Вряд ли.
   Петька пробурчал:
   -Правда все.
   Он уже отдышался, немного успокоился, только морщинка на лбу еще не разгладилась. Матросы Милованов и Конев кивнули, подтверждая слова командира отделения и Иванова.
   Борисов понял, почему Петра Ивановича не было ни до, ни после обеда.
   С ним разбирались.
   Матрос Иванов продолжал:
   -Кто-то растрезвонил об этом по всем боевым частям, язык бы вырвать гаду, чтобы знал, как людей закладывать. Наверное, еще и к командиру бегал, настучал на Иваныча.
   Он посмотрел на Карнаухова, хотел что-то еще добавить касающееся его слов, но замолчал, увидев, что мичман не на шутку встревожился. А желание высказаться было сильное. Петьку бесило то, что именно Иван Карнаухов, не кто-нибудь другой, а именно он изрекал прописные истины про уставные требования и порядочность. Да еще с таким умным видом выступал, забыл, наверное, что сам чуть не сделал с Шухратом. Конечно, Иваныч поступил не по-уставному, но только не их командиру отделения судить о нем.
   Петькина отзывчивая душа подсказывала хозяину, что Карнаухову глубоко безразличны и Зверев, и Шухрат, а уж главный боцман тем более. От одного этого хотелось закрыть глаза и уши, топать ногами и кричать, кричать, кричать...
   Клим сидел, Иванов опять начал закипать, старшина поглядывал по сторонам. Так прошло несколько минут. В глубину отсека звуки работающих турбин не доходили, установилась тягостная тишина. Слышно было, как перешептывались о чем-то Милованов с Коневым, да посапывал не до конца выплеснувший свои чувства Петька.
   Клим подозвал Конева. Тот вышел из закутка, виновато улыбнулся. Удивительную эту его манеру стараться не вылезать на первый план и чувствовать себя не в своей тарелке, когда в силу разных причин это происходит, замечали все, кто с ним общался. Борисов уже знал об этой особенности подчиненного и ободряюще улыбнулся:
   -Товарищ матрос, что представляет собой этот самый Зверев?
   -Соответствует своей фамилии.
   Потом подумал и добавил:
   -Он любит ко всем придираться. Очень вредный и грубый такой.
   Под чьими-то ногами гулко загремел трап. Дверь отворилась, вошел лейтенант Коломийцев. Борисов подал команду "Смирно!", доложил офицеру о наличии личного состава. Тому очень не понравился вид мичмана. Да и матросы смотрелись мокрыми курицами. Коломийцев поморщился, выразительно показал своему помощнику глазами на моряков, сухо спросил:
   -В чем дело? Должного настроя не наблюдаю.
   И, обращаясь к матросам, скомандовал:
   -Пока есть время, проведем тренировку. По местам!
   Лампы дневного света вновь сменились плафонами боевого освещения. В синем сумраке засветились разноцветные лампочки. Загудели преобразователи. Круглое поле индикатора прорезала тонкая линия развертки. На лица операторов лег зеленоватый отсвет от экранов.
   -Подать цель!
   На краешке экрана, среди пятен искусственно созданных помех родилась и уверенно засветилась отметка имитатора цели.
   -Товарищ мичман, дайте команду старшине второй статьи продолжить работу. Лично вы мне срочно нужны, выйдем из помещения.
   В тамбуре Коломийцев, круто развернулся к идущему за ним Борисову, еле сдерживаясь от негодования, спросил, как выстрелил:
   -В чем дело?
   Резко выдохнул, отдышался и продолжил в более спокойном тоне:
   -Что за вселенская скорбь на боевом посту? Нашли время, Климент Иванович, людей будоражить. Позже нельзя?
   Клим в двух словах пояснил лейтенанту суть дела. Тот не выдержал, охнул от неожиданности, потом снова взял себя в руки. Перед мичманом стоял прежний Александр Васильевич, человек уравновешенный, способный найти выход из любого положения. Он постоял, подумал, потом уверенно заявил:
   -Климент Иванович, Петрусенко волк старый, тут что-то не то. Надо обождать. Постарайтесь переключиться сами, настройте на боевую работу подчиненных. Сейчас это очень важно как для вас, так и для матросов. Я сейчас был у штурмана, в ближайшее время прибываем в район. Надо постараться. Ну, выше голову, вперед и с песней!
   Корабль приближался к заданному району. Где-то там, в морской пучине уже курсировала подводная лодка, изображающая противника, или, как говорят на флоте "супостата". Гидроакустикам нужно было найти ее, и наработать всем, кроме новичка матроса Конева по нескольку часов контакта. Само собой, лейтенант Коломийцев переживал за подчиненных, в первую очередь за своего нового старшину команды. Он знал, что Борисов считался одним из лучших акустиков, потому и был рекомендован в школу мичманов и прапорщиков. И все же, все же... Александр Васильевич понимал, что от сегодняшних действий Клима зависело многое. Поэтому его чуть не вывела из равновесия царившая в отсеке акустиков атмосфера всеобщей взбудораженности. Хорошо хоть, что не сорвался сам, что постарался приложить все усилия для создания настроя на боевую работу. Кажется, удалось.
   В Приморье уже несколько дней стояла тихая предосенняя погода, море было спокойным, да и лодка все же своя. За здорово живешь она свой борт не подставит, но и сопротивляться особо не будет. Все складывалось как нельзя лучше и, честное слово, лишние эмоции мичману и матросам были совершенно ни к чему. Вот лейтенант на правах командира и пытается создать надлежащую обстановку, догадался Борисов.
   Мичман получил толчок в спину, понял, что это Коломийцев поторапливает, открыл дверь, шаги за ним почти сразу стихли. Значит, зашедший следом командир дивизиона устроился в сторонке на раскладном стульчике-разножке. Гидроакустической станцией управлял матрос Милованов. Коля аккуратно передвигал специальным штурвальчиком светящуюся точку визирной метки, стараясь удерживать ее на движущемся пятнышке - метке от крадущейся цели.
   Иванов сидел рядом. Он искоса посмотрел на мичмана. Борисов уже взял себя в руки, был спокоен, матрос подумал: у друга залет, а этому хоть бы что, как с гуся вода, все успел забыть. Воображение услужливо нарисовало, как открестится молодой мичман от Иваныча, как будет выступать на собраниях с критикой. Останется тот один, без моральной поддержки, хотя пострадал за их Шухрата.
   Матрос снова посмотрел на старшину команды. Клим почувствовал его взгляд, подошел, остановился рядом, постучал согнутым пальцем по выпуклому стеклу экрана:
   -Внимание сюда. Ошибку видите?
   Петька сунул свой остренький нос к индикатору:
   -Вижу.
   -Подскажите.
   -Визирную метку Милованов ведет точно в центре цели. Настоящий враг может легко вырваться. Метку надо сдвинуть чуть по ходу вперед, чтобы цель сама как бы наплывала на нее.
   -Молодец, головой думаешь. Вот так всегда и соображай, Петро. Чуть-чуть, но обязательно с упреждением, понял?
   -Понял.
   Иванов пододвинулся поближе к Милованычу, а сам обдумывал услышанное. Ни черта он не понял. О том, что мичман имел в виду не столько картинку на экране, догадался сразу. Это легко. На что намекал Борисов? Какие действия советовал предпринять? Может, рекомендовал осуждать действия главного боцмана? Или, наоборот, предлагал отстаивать правоту, гм, рукоприкладства на корабле. Да ну, ерунда в общем-то, хотя по-человечески верно поступил Иваныч. Ни к какому мало-мальски понятному решению Петька не пришел и снова его мысли заняло случившееся с Шухратом. После спора с Карнауховым ему тем более нужно было разобраться, разложить все мысли по полочкам.
   С этим Ваней Карнауховым все ясно, он из тех, кому всего дороже собственное спокойствие. Сострадания, а тем более помощи от него не дождешься. Стучаться в глухую душу? Все равно, что головой о стенку биться, бесполезно. Заладил одно, как ворон к непогоде - нарушение уставных требований, за это попадет.
   Когда в команде стало известно о стычке на баке, Петька сразу встал на сторону главного боцмана. Для этого ему было достаточно узнать, что Зверев обозвал Шухрата. Он не стал задумываться над тем, что старший мичман превысил власть, что распускать руки никто не имеет права. В его глазах обидчиком был Зверев, а Петрусенко виделся заступником Шухрата.
   Всерьез тревожила реакция Борисова. Почему после разговора с лейтенантом настроение его изменилось? Как понимать намек насчет необходимости думать с упреждением? Петька беспокойно поерзал, еще раз взглянул на мичмана. Тот, казалось, забыл обо всем на свете. Для него существовало только то, что отражал оранжевый экран станции. И это матросу очень не понравилось.
   Самым ценным качеством в людях Иванов считал чувство товарищества. Малейшие признаки двоедушия вызывали в нем активное сопротивление, он сломя голову кидался в атаку, спорил до хрипоты, очень быстро срывался на крик и готов был наизнанку вывернуться в своей одержимости.
   Заносило Петьку легко и часто, поэтому старшина Карнаухов особого значения нынешней его вспышке не придал, да и не уважал он такой тип людей. Ивану были по душе личности уравновешенные, лишенные эмоций. Такие, например, как его отец, начальник участка. Или прежний старшина мичман Песков. Чтобы сказал, как отрезал. Приказал, как закон установил. Песков поучал его, тогда молодого матроса, что в военной службе никаких полутонов быть не должно. Это не гражданская вольница, где можно поспорить, а то и не подчиниться. В военном деле, говорил он, должен быть жесткий порядок. Малейшее послабление отрицательно скажется во всем, начиная от самого простого до сложного.
   "Закончишь техникум, отслужишь в армии, придешь на производство. Но запомни
   - люди нуждаются в твердой руке" - эти слова отца дополнялись поучениями Пескова.
   Иван сравнивал студенческие годы с корабельной жизнью, видел себя в будущем начальником и невольно соглашался с наставниками. Никаких полутонов. А Борисов с подачи таких горлопанов, как матрос Иванов вытащил его на повторный суд к старшему помощнику командира. Никаких отступлений от установленных, считай, уставных правил. А Борисов снова идет на поводу у того, кого надо наказывать в первую очередь. Вот когда уволится он, старшина второй статьи Карнаухов, и наступит в команде анархия, тогда и поймет молодой мичман что всю военную жизнь надо делить только на два цвета, черный и белый. Так намного легче, проще. Отпадает необходимость сомневаться. Таким должен быть настоящий командир, начальник - жестким, не разменивающим основную цель на мелочи, готовым ради главного пожертвовать второстепенным.
   В свое время, убедившись в том, что матрос Карнаухов крепко усвоил наставления, Песков ходатайствовал о его назначении на должность командира отделения и, признаться, горя не знал. Вскоре у наставника закончился договор, он уволился в запас. Старшина второй статьи продолжал неукоснительно придерживаться его линии. Служба шла легко и без особых трудностей. Но вот появился новый старшина команды мичман Борисов. Исполнительный до педантизма, Карнаухов стал испытывать затруднения.
   Старшину несказанно удивило недовольство Борисова, вызванное его позицией в отношении Уразниязова. Любой старшина команды с радостью использовал бы шанс избавиться от слабого специалиста, а мичман Борисов настаивал на обратном. Правда, Уразниязова все же перевели в другую команду, но как это обернулось для него, командира отделения.
   Иван почувствовал, что молодой мичман придерживается особого мнения и насчет проступка главного боцмана. Подобное не укладывалось в сознании. Понятно, они дружны, живут в одной каюте, но приятельство не должно отражаться на служебных делах. Справедливости ради Борисов просто обязан осудить товарища по службе, помочь ему выйти на правильный путь, иначе нарушалась логика военной жизни, запрограммированная в ее Уставах.
   Ничего, подумал Карнаухов, придет время и этот начинающий мичманок удостоверится в его, Ивана, правоте. Вот скоро прочно встанет на ноги Конев. Уже весомый аргумент, а насчет главного боцмана дело решится намного быстрее.
   Он не сомневался в том, что самоуправство выйдет старшему мичману Петрусенко боком. Скоро, очень скоро мичман, а вместе с ним и такие трепачи, как Иванов получат очень полезный урок. Интересно узнать, как отнесется к этому случаю лейтенант. Из училища он недавно, но мнит себя не ниже Макаренко... А что, если спросить?
   -Товарищ лейтенант!
   -Слушаю вас очень внимательно, товарищ Карнаухов.
   -Нет, я серьезно. Говорят, что сегодня главный боцман ударил подчиненного. Как вы к этому относитесь?
   -Командир корабля лично мне пока не докладывал, поэтому удовлетворить ваше любопытство я не в состоянии. Товарищ мичман позаботьтесь о том, чтобы люди занимались полезным делом.
   Коломийцев поднялся, аккуратно сложив, водворил на место разножку, сухо кивнул Климу, внимательно посмотрел на каждого моряка и вышел.
   Карнаухов понял, что командир дивизиона недоволен его вопросом. Значит, он в курсе. Мало того, получается, что лейтенант Коломийцев недалеко ушел от мичмана Борисова и матроса Конева. Но кому, как не офицеру в первую очередь добиваться порядка. Жаль, что мичман Песков уволился. Вот это был настоящий командир. Кто-кто, он толк в Уставах понимал и чтил их не в пример другим, некоторым. Сделав такой вывод, он сокрушенно покачал головой.
   Борисов приказал выключить станцию, сделал короткий разбор проведенной тренировки. Вовремя. В динамике громкоговорящей связи щелкнуло, послышался голос командира корабля:
   -Акустики, командир.
   Клим четко, с готовностью ответил:
   -Есть акустики.
   Он выслушал сообщение о походе к району поиска, переключил кнопку на передачу и снова лихо, может, чересчур лихо заверил, что команда лодку найдет и будет удерживать ее на расстоянии вытянутой руки столько, сколько потребуется. Такой ответ командиру явно понравился. Он, давая понять, что оптимизм подчиненных ему по душе, хохотнул и отключил связь.
   Загремели колокола громкого боя. Длинная их трель оповещала о начале работы. Клим хотел было сесть за экран. Первый этап, этап поиска - самый ответственный, лучше провести его самому. Если поиск затянется, то начнется нервотрепка, пропадет кураж у
   акустиков, плюнут и уйдут куда-нибудь в самый трудный для поиска район подводники. На удачу в дальнейшем можно не рассчитывать. От почина многое зависит, дело известное. Да еще черт дернул за язык, нахвалился командиру. Не надо бы. Он потянулся к спинке операторского кресла, потом решительно махнул рукой:
   -Матрос Милованов! Садись! Будете править балом. Конев, а ну становись возле него, смотри, как Коля сейчас супостата потрошить станет.
   Милованыч мгновенно вспотел. Ему еще ни разу не приходилось начинать поиск не то что на зачетном, а и на обычных, тренировочных выходах в море. Он заторопился, невнятно буркнул: "Есть". Хотел поправиться, откашлялся и таким петушком крикнул: "Понял, есть!", что все засмеялись.
   Снова загудели преобразователи. Расчет мичмана удался. Каждому было интересно узнать, как сработает Милованов. В тесном, полутемном помещении установилась особая приподнятая обстановка, вызванная началом охоты большого противолодочного корабля за подлодкой, неожиданным решением мичмана и испуганно радостным воплем Коли.
   -Открыть гидроакустическую вахту, режим работы эхо-пеленг!
   С тонким звоном пошла первая посылка гидроакустической станции. Казалось, что под ее ударом запела толща чистой морской воды. На круглом поле экрана выросла и стала медленно угасать оранжевая роза. Еще не дотлели отраженные от каменистого дна отметки в виде ярких ее лепестков, как в центре экрана снова вспух и заспешил в стремительном росте новый огненный цветок, сопровождаемый чистым хрустальным звоном. Милованов, другие акустики, затаив дыхание искали среди сотен засветок-светлячков одну отметку, самую яркую, отраженную на фоне каменистого ли, другого дна металлическим телом подводной лодки. Каждый из моряков знал, что на первой минуте обнаружить ее не удастся, такого не бывает. Цель приходится искать иногда по часу, а то и более, но велико было стремление найти ее, желанную, крикнуть раньше всех и ощутить при этом ни с чем не сравнимую радость.
   Свободные от вахты были здесь же. Над самым ухом Милованова громко сопел-стонал Петька. Он незаметно для себя оттиснул в сторону Конева и бедный Игорь был вынужден привстать на цыпочки, чтобы видеть мгновенное рождение цветка и скорую его смерть. Он знал, что луч гидролокатора торопливо обшаривает подводное пространство вокруг корабля. Расходящиеся концентрическими кругами черточки очень напоминали диковинную розу и среди ее лепестков то в одном, то в другом месте долго светились какие-то пятнышки и новичку страстно хотелось, чтобы одно из них было отражением от лодки. Карнаухов, благодаря своему опыту, видел сразу все пространство одновременно. Иногда ему казалось, что вот она, цель, но после очередного сигнала- посылки на месте горящего уголька оказывался затемненный участок. Иногда уголек продолжал гореть, но свечение его было иным, нехарактерным, что указывало - нет, не лодка это. Может быть торчал кусок скалы, гигантский валун, может, проходил косяк рыб, что угодно, даже могло затонувшее судно оказаться, так тоже бывает. Оператор докладывал:
   -Гидроакустический горизонт чист!
   Борисов напрягся, ему хотелось, чтобы посылки локатора шли чаще, казалось, что матрос Милованов вяло, чересчур медленно управляет визирным лучом и он невольно стал жалеть о своем решении.
   -Гидроакустический горизонт чист...
   Милованов весь ушел в работу. Он не слышал гула электромашин, не видел ничего, кроме светящейся поверхности экрана. Для него пропало ощущение времени. Он не знал сколько прошло: десять минут или час, когда вверху, чуть правее нулевого пеленга вдруг ясно засветилось и стало медленно, заметно медленнее других гаснуть пятнышко величиной с булавочную головку.
   -Вот она, родимая, - закричал Иванов. - Метку визира на нее, скорее, растяпа Милованыч! Ух, не упусти.
   Милованов мгновенно наложил на засветку визирную точку, наклонился к самому экрану и победно прошептал:
   -Тута...
   Он уже предвкушал триумф.
   С приходом эха от второй посылки пятно продолжало затухать. Лишь еще один оборот луча заставил его разгореться ярким светом.
   Нет, это была не лодка. Луч гидролокатора столкнулся и дал отражение либо от плотного косяка рыб, либо от подводной скалы.
   И снова раз за разом обшаривали море электронные щупальца, снова рождался и гас звон бьющегося хрусталя. Снова звучал монотонный доклад:
   -Гидроакустический горизонт чист...
   -Акустики, командир.
   -Есть акустики...
   -Проверьте пеленг ... градусов. Кстати, кто у вас за пультом? Вы сами, товарищ мичман?
   -Есть проверить в направлении пеленга ... градусов. За пультом управления матрос Милованов, товарищ командир.
   -Ну-ну. Вы там не особо увлекайтесь макаренковскими методами. Упустите лодку, сами знаете, что с вами будет. Конец связи.
   На Главном Командном Пункте стоял выносной экран, по которому командир мог наблюдать за работой акустиков, при необходимости руководить процессом поиска или сопровождения цели. Конечно же, сегодня рядом с проверяющими из штаба родной бригады был представитель подводников. Наверное, этот самый представитель похвалялся неуязвимостью своей "единицы", подковыривал противолодочников, потому что вскоре снова послышалось требовательное: акустики, командир!
   А может быть проверяющие заставляли давить на психику, они это умеют делать. Клим взял свисающий с подволока микрофон на толстом витом шнуре, ответил. В это время. Милованов дрожащим голосом воскликнул:
   -Есть! Есть, товарищ мичман. Вот она.
   Почти у самого края экрана, а это значит, на предельном удалении от корабля светилась продолговатая черточка. С каждой новой посылкой она медленно меняла свое положение. Лодка не только чувствовала работу акустической станции, она поняла, что обнаружена и пыталась уйти.
   -ГКП, акустики. Пеленг ... градусов, дальность ... кабельтовых, контакт устойчивый.
   -Классифицировать контакт!
   -Эхо звонкое, отметка четкая, угловая протяженность ... градусов, эхо с характерным металлическим оттенком, цель отбивается с каждой посылкой. Предполагаю подводную лодку типа ...!
   Динамик донес облегченный вздох и приглушенную, видимо, командир прикрыл микрофон рукой, фразу: "У меня там волкодавы еще те". Потом сквозь треск и пощелкивание прорвался чистый голос:
   -Ловко, молодца, товарищ мичман. Передайте мою личную благодарность матросу-оператору Милованову, заслужил. Теперь держать ее, парни, держать. Беру курс на цель, надо подойти поближе, вы, черти соленые, нащупали ее на максимальном удалении.
   Гора с плеч. Борисов просиял. Самое главное сделано, рыбка попалась в сети, вот она, миленькая, никуда не делась. Он полюбовался яркой засветкой и скомандовал матросу Иванову занести в вахтенный журнал время обнаружения. Не отрывая глаз от светящегося экрана и, чего скрывать, побаиваясь, как бы подводники не выкинули неожиданный финт, добавил:
   -Заодно покажи Коневу, как это делается, да давай сюда, к Милованову.
   "Я все эти пометки уже того, сделал, обижаешь, начальник", - так, чтобы мичман ненароком не услышал, пробурчал Петька, подвинул Коневу разножку, подал карандаш, лист бумаги и ласково запел:
   -На, вот тебе черновик. Итак, царапай. На вахте матрос Н. Милованов. Тчк. В энном квадрате моря тире подводный противник. Тчк. Записал? Диктую далее. Противник оказывал усиленное сопротивление и сдался исключительно благодаря высокой выучке умелого тихоокеанца-противолодочника. Восклицательный знак здесь поставь. Пиши-пиши, чего остановился? Этим мы с тобой особо подчеркиваем служебное рвение нашего Милованыча, усек? Восклицательный зна-ак... Готово, говоришь? Большое дело тебе доверено нашим товарищем мичманом, твоими руками товарищ Конев сейчас, можно сказать, фиксируются исторические события. Понимаешь?
   Милованов расплылся в довольной улыбке. Он понимал, что Петька резвится, что в вахтенный журнал ничего подобного не записывают, это документ, в нем проставляют фамилию несущего вахту оператора, заносят эволюции корабля и цели, само собой - отмечают начало и конец вахты. Потом по этим записям подсчитают часы наработки каждого гидроакустика. Но все равно Милованову было приятно.
   Конев, сначала принявший распоряжения товарища за чистую монету, изобразил жирный восклицательный знак, потом в тон Петьке продолжил:
   -Еще надо о том, чтобы все на него равнялись. Призыв такой, скажем так. Ставим наш корабельный адрес. Теперь подпись. Матрос Петр Иванов. Отчество надо.
   -Зачем еще?
   -Отправим в газету. Там опубликуют, да еще по этому адресу гонорар вышлют, у них так принято, я точно знаю.
   -Не, не надо, я человек скромный.
   Ребята засмеялись. Молодец Игорь, побрил Иванова, так его.
   Веселья подбавил появившийся лейтенант Коломийцев. Он остановился у двери и подозрительно спросил, с чего это вдруг изменилась обстановка. Недавно чуть не утопили слезами отсек, теперь готовы обниматься.
   -Непорядок, товарищ мичман, слишком широк диапазон действий у ваших ребяток, пора, по-моему раздавать на орехи.
   Мичман небрежно показал на экран. Все притихли в ожидании реакции командира дивизиона. Лейтенант подошел, сразу увидел яркую отметку, удовлетворенно произнес:
   -Вот она, кумушка, во всей красе...
   Петька громко, так, что услышали все, зашептал:
   -Милованыч, не будь дураком, проси отпуск, самое время, комдив не откажет. Проси, чего молчишь? Эх, поздно будет! Ну, Колян.
   Колян, продолжая вести цель, во весь голос ответил:
   -Товарищ лейтенант сами знают кому уже поздно, а кому отпуск будет в самый раз.
   -Конев, карандаш мне и бумагу. Такое изречение надо увековечить.
   Коломийцев посмотрел на разошедшихся матросов. Он понимал, что это обычная реакция после сложной обстановки и поддержал момент:
   -Ваша взяла. Пользуйтесь моей добротой, походатайствую перед командованием. Какие еще будут просьбы, жалобы, предложения?
   Конев переступил с ноги на ногу.
   -Товарищ матрос, чего желательно вам?
   -Мне бы за пульт... - Игорь испугался, что лейтенант не разрешит и торопливо добавил: - нет, не сейчас, попозже.
   -Молодец, смело, по-нашему. Товарищ мичман, обдумайте такой вариант. А теперь упорядочьте смену вахт, пусть часть людей отдыхает. Можете сами два часа быть свободны, я здесь побуду. Вопросы?
   -Вопросов нет.
   -Отлично. Вперед.
   -И с песней, - добавил донельзя довольный Петька. Он считал, что отпуск теперь у Милованыча в кармане.
   Едва освободившись, Борисов помчался наверх, в каюту.
   Петр Иванович сидел за столиком, курил. По его лицу трудно было угадать настроение, во всяком случае ожидаемого уныния Клим не заметил. Значит, слышали ребята звон, да не знали, откуда он. Ну, сейчас все станет ясно. А Карнаухова не мешает наказать. За сплетни.
   -О, Клим. Ну как, воюешь?
   -Воюем помаленьку. А у тебя как обстановка? Тут такую сказку пустили, будто ты матроса ударил. Честное слово, своими ушами слышал.
   -Да плюнь, ерунда. Лучше чайник поставь, не бери лишнего в голову. Ну треснул одного для острастки, за дело.
   -Значит, все-таки правда. Знаешь, что люди думают? Ничего не знаешь, сидишь...
   Клим вскипел. Боцманюга, ведет себя как на парусном флоте. Хуже, как на галерах. Ему бы еще линек в руки, держиморде. Докатился, старорежимник хренов. А тут переживай за него. Рывком снял китель, швырнул на кресло. Сел. Петр Иванович не ответил, шумно вздохнул, полез в тумбочку за заваркой, достал кипятильник.
   Несколько минут прошло в молчании. Подождали, пока закипит вода, разлили чай по кружкам. Первым не выдержал Клим:
   -Матросы об этом только и говорят. Я сначала не поверил, а сейчас вижу, что о мордобое правда. Как ты мог, Петр Иванович?
   Петрусенко вынул новую сигарету, хотел прикурить, похлопал по карманам в поисках спичек, не нашел, бросил ее в гильзу-пепельницу. Спички лежали возле перекидного календаря, Клим прекрасно их видел, но промолчал. Главный боцман сделал несколько глотков, отодвинул кружку, начал рассказывать.
   Во время съемки с якоря Зверев докладывал о длине якорь-цепи за бортом. Уразниязов устанавливал на специальных табличках указываемое число, чтобы командир и вахтенный офицер видели с ходовой рубки, сколько еще осталось выбирать. Петрусенко стоял у волнореза, следил за работой управлявшего шпилем матроса из электромеханической боевой части. Все шло нормально. Через несколько минут якорь показался из воды, но Шухрат зазевался, не расслышал Зверева и тот громко закричал: "Ты что, урюк, заснул? Я тебе русским языком говорю, что чист, ставь ноль".
   -Я сначала сделал вид, что не услышал. Знаешь, матрос в запарке, погорячился, мало ли. Ладно, думаю, закончим съемку, поговорю, напомню о вчерашней с ним беседе. Он ведь вечером, перед нашим с тобой сходом тоже обзывал Уразниязова, видимо, невзлюбил парня.
   Глаза у Петра Ивановича потемнели. Крупные пальцы сжались, чайная ложечка исчезла в массивном кулаке.
   -Но смотрю, он не останавливается. Я прикрикнул. Продолжает. Когда на якорь-цепь наложили стопора, подзываю его к себе. Идет. Нагло так улыбается, когда проходил мимо Уразниязова, то еще и толкнул его в бок, будто случайно. Понимаешь, я почувствовал, что надо ставить точку, иначе далеко могло зайти. Ну и...
   -Что теперь будет?
   -Хрен его знает. Конечно, я сразу доложил по команде, так, мол, и так, ударил матроса. Мне достанется, но и Зверев теперь поумнеет, в этом я уверен. Пойми, с такими по-хорошему не выходит. Это такая вредная порода, сядет тебе на шею, не обрадуешься. Конечно, Уразниязов сумел бы постоять за себя, но доводить до этого человека уже обиженного, который чуть не вылетел с корабля якобы за неуставщину - знаешь, я бы не хотел. Так же, как слышать, что человека обзывают, насмехаются над его национальностью - ты должен это понять.
   -Все равно зря ты, Петр Иванович, по-другому надо было.
   Теперь вспылил Петрусенко.
   -Зря, говоришь? По другому надо? А почему я, пришедший на военную службу для того, чтобы Родину защищать, должен большую часть времени тратить на перевоспитание подонков типа Зверева? У нас что, исправительная колония, плавучая тюрьма или боевой корабль? По-моему мы служим на корабле. Почему я, военный человек, должен исправлять ошибки родителей, школы, общества? Ты об этом хоть когда-нибудь задумывался? А слова о сознательной, слышишь, сознательной дисциплине тебе о чем-нибудь говорят? Скажи, как долго еще мы будем набирать всякой дряни, которая считает военную службу отбыванием срока, а, значит, плюет на наши идеалы, в наши с тобой души. Что, на корабле больше нечем заниматься офицеру и мичману? Я, если бы так уж хотел стать воспитателем пошел в колонию, тюрьму надзирателем или еще кем там, ну в милицию, интернат, школу. Но я здесь, так будьте любезны, обеспечьте меня такими людьми, с которыми я дам гарантию защитить страну. Я обучу их и со своей стороны сделаю все, чтобы они стали хорошими воинами. Я сегодня Черкашину так и сказал обо всем этом. Нет в Звереве главного, понимания задачи нет. Ему что служба военная, что... Молчишь... Вот еще на один вопрос попытайся ответить. Почему большинство матросов на третьем году службы не хотят идти ни в офицеры, ни в мичмана? Думаешь, домой рвутся? Нет, не только в этом причина. Одним из них просто не понять, что нас здесь держит, какая-такая необходимость. Для них служба - это муштра, насилие над личностью, потерянное время. Другим слова "Родина", "патриотизм" - просто слова, не больше, звук. Почему тогда мы обязательно должны таких понимать, втолковывать им прописные истины, воспитывать, нянчиться с ними?
   -Ладно тебе, собрал все в кучу. При чем служба вообще, когда он просто обозвал Уразниязова. Он и на гражданке такой был, вернется, таким останется. Будет всех называть нерусскими мордами. А то не знаешь. Скажи лучше, какое наказание тебя ждет.
   -Это отношения в нашем воинском коллективе, понял? А со мной, ну что со мной... Черкашин говорит, что мало не покажется. Хочет на суд чести представить.
   -На увольнение, значит. Это он зря. Конечно, так оставлять нельзя, но чтобы суд чести - бездушно. Служишь ты давно, замечаний не имеешь, ну, случилось, сорвался, с кем не бывает.
   -Кто, я сорвался? Нет дружок, я сделал это сознательно. И с большим, представь себе удовольствием. Или ты на гражданке - в магазине, автобусе, просто на улице не слышал вместо обращения такие слова, как "чучмек", "кацап", "москаль", "хохляндия" и хочешь, чтобы на флоте так же? Как быть с корабельными традициями? Во-от, Климище.
   Петр Иванович увидел спички, обрадовался, вынул из пепельницы сигарету, прикурил. Клим посмотрел, как горит, быстро обугливаясь беленький деревянный стерженек в толстых пальцах Петрусенко и в глубине души у молодого мичмана вдруг родилась мысль: а что, если главный боцман прав, ударив матроса? Он тотчас отогнал ее, решив, что причиной столь нелепого предположения явилась обычная для Петра Ивановича манера уверенно держаться и говорить, придавая вес каждому своему слову.
   Клим медленно натянул китель, посидел, подумал, потом резко поднялся. "Боцман явно нарушил Устав и гадать тут нечего, он виноват", - решил, как отрезал. Старший мичман спросил:
   -Ты на пост? Так и не рассказал, как у тебя там обстановка. Хотя не надо, вижу, что нормально. Ни пуха. Обязательно пошли к черту.
   Борисов изумленно уставился на него:
   -Ты хоть немного умеешь переживать за себя? Нервы, говорю, у тебя есть или там стальные тросы? Ну и боцманюга ты, Петр Иванович, честное слово. К черту. Пошел я.
   И сильно хлопнул дверью.
   На боевом посту Милованова сменил Иванов. Цель прослеживалась хорошо, матрос был доволен. Лейтенант Коломийцев при виде старшины команды вопросительно поднял брови. По хмурому виду понял, что дела плохи, сочувственно покачал головой. Шустрый Петька тут же сунул свой нос и немедленно нарвался на окрик лейтенанта:
   -Внимание на экран! Товарищ мичман я у себя в каюте. Следить за лодкой не отрывая глаз.
   -Есть.
   В отсеке установилось сравнительное спокойствие. Петька монотонно докладывал наверх параметры движения цели, позевывал. Клим тоже посматривал на отметку вполглаза. Так бывает, таков результат монотонной работы. Устает организм, чего там. Потом он адаптируется и все станет на свои места.
   Они своевременно не заметили бы, наверное, появления еще одного яркого пятнышка, если не любознательность новичка. Матросик указал на экран пальцем и с любопытством спросил:
   -Это что? Вот появилось. Скала? Затонувшее судно?
   Новая цель! В ответ на немедленный доклад Борисова с Главного Командного Пункта послышалось недоуменное:
   -Акустики, командиру. Откуда она взялась?
   Это хотел узнать и Борисов. Впрочем, вопрос командира больше касался представителя бригады подводных лодок. Тот ответил, что комбриг выделил только одну "единицу", второй быть не должно. Во время зачетных выходов возвращающиеся, как уходящие на боевое дежурство ПЛ через район учений не ходят, у них свои маршруты. Проверяющие из штаба дружно пожали плечами и хором заверили, что не имеют ни малейшего понятия о такой вводной, как предоставление противолодочникам еще одной мишени. В доказательство сказанному члены комиссии столпились вокруг светящегося глаза выносного индикатора гидроакустической станции и старательно разглядывали со дна, не иначе, поднявшуюся цель.
   Запахло жареным. Мичман Борисов занял кресло оператора, попросил командира подвернуть корабль на более удобные для работы только по второй подводной лодке носовые курсовые углы.
   -Уходит, она уходит! - Петька завопил так, что у Борисова в ушах заложило. Он покрутил головой и на всякий случай показал ему кулак, кивнув в сторону микрофона. Командир тоном, не допускающим никаких сомнений, передал:
   -Ребята держать только ее. Это нарушитель.
   Неуставное "ребята", вырвавшееся из уст командира заставило собраться подхлестнуло, ударило по сознанию и без того возбужденных моряков. Корабль находился в своих территориальных водах, в одном из специально отведенных для боевой учебы районов. Для его обеспечения подводники направили в заданную точку одну лодку, второй не было предусмотрено.
   Командир связался с оперативным дежурным флота. Оттуда было приказано осмотреться внимательней и сделано строгое предупреждение насчет последствий из-за вероятной ошибки акустиков.
   -Ошибка исключена, - ответил командир. - на борту имею офицера-подводника, посредников из числа флагманских специалистов, первоклассного старшину команды акустиков. Приступаю к работе со второй целью.
   Оперативный дежурный, видимо, уточнил обстановку. Скоро он передал, что в районе отработки задач могла оказаться только подводная лодка вероятного противника. Теперь уже в резком, приказном тоне дежурный потребовал предпринять все необходимое для установки прочного контакта с целью и ее последующего выдворения из территориальных вод Советского Союза.
   -В случае необходимости вам разрешено применение бортового оружия!
   Что делал чужак у самых наших берегов, причем, вдали от оживленной трассы торговых судов, неизвестно. Может, принимал или высаживал разведгруппу, может, следил за надводной и подводной обстановкой. Экипажу нашего БПК знать этого не требовалось, достаточно того, что подводный военный корабль неизвестной державы находился в наших водах. Следуя полученному приказу, большой противолодочный начал охоту. До этого шедший на небольшой, наиболее удобной для практической работы скорости, он выбросил за кормой бурун и резко, словно ищейка, кинулся вслед за добычей. В его отсеках прозвучал сигнал тревоги и командир спокойно, но жестко поставил перед экипажем не учебно-боевую, а фактическую боевую задачу.
   Широкие горла бомбометов приняли в свои утробы увесистые туши глубинных реактивных снарядов. Торпедные аппараты развернулись под прямым углом к борту, с них спешно сняли предохранительные крышки. За пультами управления комплексами заняли места операторы артиллерийско-ракетной и минно-торпедной боевых частей. Корабль приготовился к ведению боевых действий.
   Клим внимательно следил за отметкой. Подводная лодка двигалась зигзагами, стараясь не дать преследователю зайти с боков, подставляя корму, в таком случае эхо-пеленг от нее был самым слабым. Командир сделал несколько попыток обхитрить ее, потом увеличил ход и пошел прямо на лодку.
   Старшина второй статьи Карнаухов глянул на градуировку экрана и предположил:
   -По-моему мы гоним ее в свободные воды.
   Петька азартно побоксировал воздух - жаль, граница рядом, вот бы всадить лодке в борт торпеду или шарахнуть глубинкой!
   Лейтенант Коломийцев успокоил:
   -Думаете, выгоним за порог и все? Чтобы после нас она опять вернулась? Нет, теперь вцепимся за шиворот и будем держать до тех пор, пока не всплывет или к себе не направится. А там Министерство иностранных дел разберется. Погодите, сейчас такие трюки начнутся, что только успевай поворачиваться. Смотреть всем и учиться держать врага за горло!
   Молоденький лейтенант, выпускник школы мичманов и прапорщиков да моряки срочной службы должны были, обязаны обыграть заморских мастеров с солидным стажем. В том, что на лодке собрались именно высококвалифицированные специалисты, никто не сомневался. На такое дело слабых не пошлют.
   БПК легко нагнал нарушителя и Борисову стало ясно, что лодка дизельная. Атомная, обладающая в подводном положении огромной скоростью, обязательно использовала бы свое преимущество и помахала советскому кораблю платочком. Да и кто бы стал посылать в чужие террводы атомоход.
   Клим поудобнее устроился за пультом, настраиваясь на длительную работу. Он отрегулировал по своему вкусу освещенность экрана и хлопнул в ладони:
   -Погнали наши городских!
   Чужак, супостат, как его еще там, реальная подводная цель что-ли, где-то дал маху, иначе не подставился бы под акустическую станцию. А, может, специально затеяли игру в кошки-мышки, чтобы потягаться, проверить, не появилась ли у Советов новая техника. Скорее всего, все проще - самонадеянность подвела. Ну что-ж, ошибка требует исправления. Будь то военное время, на лодке не раздумывали бы, сунули "коробке" торпеду в район энного шпангоута ниже ватерлинии и дело с концом, пожалуйте, ребятки, с рыбками знакомиться. Сейчас им оставалось или срочно удирать в свободные воды, или выворачиваться наизнанку, играть в прятки, догонялки, во что угодно, но не оказаться прижатыми к скалистому берегу.
   Клим дал командиру очередной пеленг, дистанцию. На БПК прикинули и пришли к выводу: если подвернуть на несколько градусов вправо, то лодка будет вынуждена изменить курс. Командир показал на карте, куда она пойдет в таком случае. Прямо на банку. Представитель подводников отрицательно покачал головой:
   -Не советую. Рискованно в вашем положении, товарищ командир.
   -А вдруг? Преимущество пока на моей стороне. Она будет вынуждена всплыть там, на мелководье... - командиру хотелось верить в состоятельность своего плана. Он понимал, что больше удобного шанса зажать подлодку не будет, супостат просто не предоставит его.
   -Там по ее курсу подводные скалы, акустики могут потерять контакт.
   -Э-эх! Наступаете песне на горло. Ладно продолжаем гнать ее в море.
   Он переключил тангенту на переговорном устройстве:
   -Акустики, командир. Тон эха?
   -ГКП, акустики. Пеленг ... градусов, дистанция ... кабельтовых, контакт устойчивый, тон эха чистый, товарищ командир.
   -Добро. Докладывать через каждую минуту.
   Клим не обольщался спокойным поведением подлодки. Он в любое мгновение ждал сюрприза, побаивался его и вместе с тем поторапливал - чего тянуть, давайте скрестим шпаги.
   Там, в кабельтове ниже водной поверхности, а это почти две сотни, если быть точнее, то сто восемьдесят пять метров, правильно поняли командира невесть откуда навалившегося на них БПК. Надводники отказались от возможности "пригласить" подводную лодку к всплытию. Ну что ж, русские, говорите, акустики у вас слабенькие? Говорите, обучить их не успели? Денег таких нет, сколько положено потратить на учебу, чтобы получить грамотного специалиста? А вот сейчас мы подкинем вариантик, получите, в море вышли, не в детсадовской песочнице ковыряться.
   И подкинули. Экран в мгновение покрылся плотной пеленой помех. Засветка от цели, до того сиявшая чуть ли не звездой первой величины исчезла, растворилась в электронной метели.
   Мичман ослабил свечение. Коломийцев спокойно, как на тренировке, сказал:
   -Продолжайте вести визирную метку в заданном направлении. Я слежу за районом слева от нее, старшине второй статьи определяю участок справа. Остальным наблюдать тоже. И не терять спокойствия, не вижу на то причины. Минут десять поработаем вслепую, мы люди не гордые.
   -Акустики, командир! Быть внимательными!
   Лодка "проявилась" в стороне от начального курса. Обжегшись на молоке, дуют на воду. Она решила подстраховаться и для того, чтобы ее все-таки не погнали на банку, вильнула от опасного места, еще на несколько миль удалившись от берега.
   Проверяющие предложили дать предупредительный залп из бомбометов. Командир имел на это право, в конце концов в своих водах он хозяин.
   Велико было искушение. Факт нарушения границы налицо, лодка всплыла бы как миленькая. Командир подумал и ответил так:
   -Всегда успею. Пусть пока мои волкодавы тренируются на этой шкуре. Такую школу получат, да и нам не мешает знать уловки супостата.
   -Да, но не забывайте о вероятности потери лодки. За это по головке ой, не погладят, нет. Командир, не лучше ли вдарить да и вместо нервотрепки спокойно вертеть дырку под орден.
   -Про орден ни слова. Вдарить всегда успею, дело нехитрое. Вы видели, как акустики сейчас сработали? Я неисправимый оптимист. Продолжаем действовать.
   Оперативный дежурный штаба флота дал шифрограмму о том, что на подмогу поднят самолет-разведчик. Это означало скорый выход корабля из игры. Прилетит самолет, офлажит лодку буями, навалится армада кораблей, будут гонять ее как зайца свора гончих, поднимется большой сабантуй, в котором забудут не только фамилию обнаружившего лодку гидроакустика а и бортовой номер его БПК.
   Командир попросил не отстранять, дать добро на самостоятельную работу.
   Отказа не последовало. БПК галантным кавалером продолжил рассекать по морю, как по бульвару рядом с "дамой", не отставая от нее ни на шаг. Прошел час. В посту неумолчно жужжал вентилятор, пахло перегретой резиной аппаратуры, слышались хрустальное "Дзи-инь!" и монотонное "Пеленг ... градусов, дистанция ... кабельтовых".
   Возбуждение стало постепенно убывать.
   Этого и дожидались на лодке. Они давно уже записали на магнитофонную ленту посылки корабельного гидролокатора и, улучив момент, выдали их. Наши не сразу разгадали уловку. Борисов радовался устойчивой работе, когда лейтенант Коломийцев постучал по наушникам:
   -Исключительно чистый сигнал идет, прямо как по заказу. Что-то не то.
   Ему показалось странным, что тон эха перестал меняться.
   Ответ пришел позже, когда контакт вдруг пропал. Корабль замедлил ход и осторожно пошел по большому кругу, пытаясь нащупать след. Проверяющие переглянулись, командир, бледный, готовый к мгновенной "травле пара" тихим, проникновенным голосом наговаривал в микрофон:
   -Акустики, командир. Это же элементарная уловка, задача для тех, кому до шестнадцати. Надо теперь проучить супостата, найти лодку, вынуть ее хоть из-за пазухи самого Нептуна. Она не могла уйти далеко, это дизелюха, она здесь, рядом, она залегла. Ищите внимательно. Я дам команду, вам кофейку сейчас доставят, бразильского, впереди работы будет много.
   Нашли, достали. Зразу же наложили на нее электронную лапу и пошли за ней, как привязанные. На этот раз запсиховали там, внизу. Лодка сходу, не прошло и минуты после ее обнаружения, поднырнула под свой след. Она сделала это мастерски, под ее прочным корпусом находились настоящие моряки. Но, увы, финт оказался неудачным. Потом она выстрелила ложную цель. Потом снова поставила помехи. И все это раз за разом, в короткое время, почти без передыха.
   Не помогло. После этого она шла спокойно, но что-то замышляла, как рыба Эрнеста Хемингуэя из его "Старика и моря". Снова повторила часть своих штучек. Бесполезно. Тогда легла она на прямой курс в океан и уже не меняла его. Что еще оставалось делать, не всплывать же. Скоро на корабль поступила команда оставить слежение. Ее перехватили силы, выдвинутые штабом Тихоокеанского флота на подкрепление.
   Наконец-то Клим снял наушники. В голове стоял шум. Гудели мощнейшие электромашины гигантских воздуходувок. Кажется, они подавали воздух в какие-то кузницы, потому что он все время слышал серебряный перезвон множества молоточков о наковальни. Да, их было много, этих самых молоточков и наковален, что были установлены хитрым образом. Звон непрерывно отдавал в виски, а электромашин гудящих и даже кузниц работающих становилось все больше, а голова у Клима одна. И еще совсем рядом хулиганистые мальчишки били хрустальную посуду.
   Кто-то из матросов подал эмалированную кружку, он с отвращением сделал глоток горчайшего, несмотря на двойной сахар кофе. За двадцать часов работы с небольшими перерывами кофе надоел старшине команды до тошноты. Хотелось крепкого горячего чая, а еще лучше отобрать бы у кузнецов и выбросить за борт серебряные молотки, разогнать мальчишек, потом выйти на верхнюю палубу или, о чем мечтать было страшно, раздеться и лечь в постель, на мягкую подушку, под чистую, пахнущую горячим утюгом простыню.
   Нудно продолжали гудеть электромашины, видимо, работающие кузнецы задыхались без воздуха, а ему надо бы еще проверить документацию. Зачем, неизвестно, но проверить необходимо.
   Он хотел взять журнал и вдруг почувствовал, как палуба мягко качнулась под ним и пульт станции поехал в сторону, в темноту. Кузнецы перестали стучать в свои наковальни. Рука тяжело повисла, голова упала на грудь, Борисов потерял сознание прямо в кресле...
  
   ***
  
   -Балда! Ты должен на всю свою жизнь запомнить эти слова: "Я балда", понял? И повторять громко, так, чтобы слышали все, когда тебя спросят, кто ты такой. Иначе мы выкинем тебя за борт как шелудивую собаку. Между прочим нам за это ничего не будет, потому что на одну гадину земля станет чище. Ты что, находишься в своем вонючем пэтэу? Или в вашей долбаной деревне все такие?
   Злой, взъерошенный Саня Абросимов с силой постучал по пиллерсу. Железо поддерживающей подволок массивной колонны глухо загудело.
   Народ притих. Дневальный из первогодков с испугом смотрел на старшину первой статьи и матроса Зверева. Разговор ему не нравился. Тон - тоже. Чувствовалось, что скоро начнется мордобой. До этого не дошло. Просто наклонился Саня над сидящим на рундуке Витькой Зверевым, сгреб в охапку, зажал его голову между ног, как делает это отец, решивший всыпать сыну ремня и... всыпал. Горячих. Ладонью. По заднице. Вдобавок старшина выдал ему оглушительную оплеуху, презрительно процедил:
   -Э-эх, гнида. Мало врезал тебе Иваныч, надо было хорошенько начистить твою моську. Я сам лично еще доберусь до тебя, это аванс, расплата будет впереди. Я тебе и Конева припомню. И еще кое-что.
   В кубрике установилась полная тишина. Молчали Уразниязов, Гоча. Ни жив, ни мертв застыл на своем месте дневальный. Зверев был морально раздавлен, пунцовый от перенесенного унижения он бочком, бочком начал пробираться к выходу. Абросимов отошел к бачку с питьевой водой, нацедил кружку, одним махом осушил ее.
   -Сусликов ты, а не Зверев. Сидит, вякает еще. Из-за тебя теперь человек погорит, вот что. Тебе, гаду такому ничего не будет, еще в страдальцы запишут, а Иваныча с корабля... за кого? С-суслик. Пошел отсюда, пока я тебе ноги не переломал.
   Получивший ускорение пинком старшины под зад Зверев пулей выскочил наверх, вслед звучно громыхнула тяжелая дверь. На верхней палубе никого не было. Ветер рвал тучи, гнал их по серому небосклону. "Ну и погодка, - подумал Виктор, - часа два назад было тихо, а сейчас как перед бурей прямо".
   Что теперь делать? Как жить дальше?
   На баке перекуривали ребята из БЧ-5. Зверев подошел, по привычке стрельнул сигарету, нервно затянулся. Неприятный разговор с этим психом ненормальным закончился, вспоминать о нем не было ни малейшего желания. Разве что только на гражданке, если вдруг встретит со своей компанией Абросимова... О, это будет дело!
   -Ну что, не впаяли еще главному боцману?
   -В базе будут разбираться.
   -Ворон ворону глаз не выклюет. Слушай, а чего они там не поделили?
   -Вот же тот боцман-то, которого ударили. Сам и спроси, расскажет.
   Беспутный "шарабан" Зверева тут же выстроил свою, выгодную хозяину версию.
   -Дали нам тупого акустика, Уразниязов его фамилия. Назвал я его, когда с якоря снимались, своим именем. Баран дак, что делать? А на меня еще и бочку катят. Но вот им.
   Зверев махнул рукой, бесшабашно сплюнул, усмехнулся, раздвинул сидящих на парапете орудийной башни. Рассказывал он как всегда красочно, обильно пересыпая свою речь здесь же, на месте придуманными подробностями, типа того, что узбек этот ни рыба, ни мясо, так, божий подарок.
   После прихода корабля в базу небо совсем прохудилось. Полил холодный мелкий дождь. Утренний подъем флага прошел вяло. Невыспавшийся после напряженных бдений командир хрипло отдал приказания и хотел было уже распустить строй, но капитан-лейтенант Черкашин что-то сказал ему вполголоса, кивнул в сторону боцманской команды. Экипаж насторожился, о ЧП знали уже все и ничего хорошего от намечавшегося разбирательства не ждали ни сторонники Петрусенко, Зверева, ни даже те, кому происшествие было, как говорится, по барабану. Командир поморщился и резко отрубил:
   -Матрос Зверев, ко мне!
   Зверев, ожидавший чего угодно, только не такого оборота дела, опешил. Он был уверен, что Абросимов прав, что не поздоровится одному только старшему мичману Петрусенко. Братва там, на баке, тоже пришла к выводу, что рукоприкладство Иванычу не простят, его, скорей всего, отправят на гражданку.
   Виктор посмотрел на серое, прохудившееся небо, на тучи, спешащие куда-то, летящие как наскипидаренные, чуть не задевая грот-мачту корабля. Потом перевел взгляд на мокрую палубу вертолетной площадки, противоположный борт, где выстроились маслопупы БЧ-5. Один из матросов, скуластый, смуглый встретил его взгляд, презрительно сощурился и по движению губ Зверев понял, что тот выругался.
   Причин могло быть две. Первое - погода, никому не интересно киснуть из-за кого-то под дождем. Второе - этот парень знал правду. Узбек рассказал землякам, не иначе.
   Кто мог догадаться, что первым за шкирку возьмут его? Ах, черт бы вас всех подрал! Виктор снова перевел взгляд на небо. Командир начнет с расспросов. Что и как все было. Придется рассказывать.
   Может, промолчать, попридержать язык, а? Или, может, сказать, что его никто не бил. Главный боцман такой ответ наверняка оценит, а Абросимов переборки от радости оближет за то, что никто его Иваныча со службы не погонит. Во, номер!
   Зверев переступил с ноги на ногу. Под подошвами чавкнуло. "Фу ты, прямо как на каторге", - подумал он и почувствовал крепкий удар в бок. Сосед показал синий от холода кулак - тебя вызывают, заснул?
   Матрос вздрогнул. Мокрый, съежившийся, он покорно протопал по палубе своими башмаками, вяло сделал поворот через левое плечо кругом, остановился. Низко над кораблем пролетела чайка, скрипуче выкрикнула что-то на птичьем своем языке, и исчезла за серой громадой унизанной антеннами мачты. Он проследил за полетом чайки, тоскливо опустил голову, посмотрел на носки разбитых рабочих башмаков из толстой буйволиной кожи. Давно не чищенные, неделями не видевшие ни крема, ни щетки головки потемнели от воды и казались почти новыми. Вороненая сталь палубы тоже отливала глянцем, блестела.
   Сырой берет лежал на голове Зверева блином, по лицу стекали дождевые капли, казалось, он плакал. Почему-то захотелось курить, рот наполнился горькой слюной. Как человек, жизнью тертый, а, значит, опытный, запасливый он предпочитал свои беречь, курить чужие. Рука непроизвольно нашарила лежащие в кармане сигареты и спички. Хорошо бы сейчас вынуть одну, да они, наверное, отсырели. Тьфу ты, перед строем и такие мысли лезут в голову. Зверев вздохнул, застыл по стойке смирно.
   Командир поглядел на него, покачал головой и приналег на голосовые связки, порядком натруженные за время выхода:
   -Все смотрите сюда. Этот, с позволения сказать матрос, этот, носящий погоны советского военного моряка, позволил себе оскорбить сослуживца, боевого товарища. Он повел себя как черносотенец, выбрал самые подлые и грязные слова, унижающие человеческое достоинство. Я намеренно не стал назначать расследование, потому что ни умом, ни сердцем не могу понять подобных людей. Своим грубым проступком он зачеркнул тяжелый труд сослуживцев на выходе в море. Но дело даже не в этом. Мне особенно больно и обидно за наше флотское, поистине интернациональное братство. Я прошу у своего подчиненного, которого хотел унизить Зверев, прощения за то, что не сумел оградить его от такого сослуживца.
   Командир замолчал. Было слышно, как волны целовали сталь бортов.
   Душа Зверева возликовала. Пронесло, да еще как пронесло, на мягких крылышках. Дудки Абросимову, пусть себе ноги переломает, если так ему хочется, подпевале мичманскому. Сейчас командир объявит взыскание, скорее всего это будет "губа", гауптвахта и все на этом, привет дорогие поборники уставных взаимоотношений! Кому хочется выносить сор из избы. Иваныч тоже, видно, отделается легким испугом. Хрен с ним, мужик он ничего, пусть живет.
   Матрос смело посмотрел на командира, стараясь угадать, сколько суток влепят "за оскорбление интернационального братства". Тот сердито сверкнул глазами:
   -Что-то хотите сказать?
   Дурака нашел. Может, он думает, что Зверев сейчас бросится перед урюком Уразниязовым на колени, будет слезно просить прощения? Хрена все вы дождетесь. Нашли щенка лопоухого.
   Посмотрел в ту сторону, где стояла боцманская команда и натолкнулся на взгляд Петрусенко. Старший мичман стоял спокойно, его глаза ничего не выражали. И Зверев вдруг подумал: "Надо сделать так, чтобы Иваныч понял, что это я лично спас его".
   Матрос пожалел о решении командира не проводить расследование. Никакого следа от руки старшего мичмана не имелось, в чем Виктор убедился в тот же день. Не оставили синяков и оплеуха с пинком от Абросимова. При расследовании можно было гордо рассмеяться: "Кто, когда, меня? Никто еще пальцем не тронул Зверева на этом корабле. Ну, погрозил старшина команды перед носом, для острастки, не иначе. А чтобы в ухо, да при всех, не было такого. Уразниязова обзывал, это правда, не сдержался, с кем не бывает. Вчера обозвал, сегодня помиримся, на то и жизнь".
   Если бы его спросили, можно было так ответить, так отбрить! После подобных слов Иваныч увидел бы в нем спасителя. И все, живи за его спиной так, как хочется. А какая четкая фраза о жизни. Она полностью оправдывает человеческую несдержанность. Мало ли разного в жизни бывает, давайте не будем судить о Звереве по одному срыву, не будем портить ему нервы по пустяку.
   Жаль, что надобность в защитной речи отпала. Сейчас командир впаяет ему трое суток казенного дома. Но и это для сообразительного тоже на пользу. Впоследствии можно так повернуть дело, что его, Зверева, в команде зауважают. Житуха наступит - лучше не придумаешь. Хорошо бы потом ребра этому чучмеку пересчитать, но один на один с ним не справиться. Себе дороже будет, он, гад, парень здоровый.
   -Молчите, нечего сказать?
   -Готов на гауптвахту, товарищ командир!
   -Теперь хоть куда готовьтесь, веры нет. В боцманской команде разобраться с проступком матроса. Думаю, что и комсомольская организация в стороне не останется, скажет свое слово. Хоть бы извинился. Ишь, он готов на гауптвахту. Становитесь в строй!
   Снова протопали, разбрызгивая лужи, башмаки. На этот раз твердо ставил ногу Зверев, можно сказать, с большим достоинством прошел он на свое место.
   -Старшему мичману Петрусенко через полчаса прибыть ко мне в каюту. Разойдись!
   У матроса Зверева вытянулось лицо. Почему старшему мичману Петрусенко в каюту? Как это? Зачем? Он вдруг почувствовал себя облапошенным. Взяли и обвели вокруг пальца, обошлись как с самым последним дешевкой. Попрут, попрут Иваныча с корабля, как пить дать попрут. Тогда Абросимов или земляки уразниязовские... Жесткая, суровая действительность ожидала Виктора. При случае могут просто-напросто за борт спустить. Но ведь уже можно сказать, разработана целая стратегия по спасению боцмана, можно сказать, добровольно ложился он под танк за Иваныча.
   -Надо что-то делать, - промелькнула мысль. Деятельный мозг и тут не подвел хозяина. Он пошевелил своими очень даже находчивыми извилинами. Главный боцман, вот где его спасение и триумф, если все сделать по уму. Он, конечно же, не знает намерений своего подчиненного матроса Зверева и за милую душу может испортить дело, уже выигранное на девяносто девять целых девяносто девять сотых процентов. Главный боцман не догадается отрицать рукоприкладство. Поэтому его надо как-то предупредить.
   Зверев покосился в сторону Петрусенко и наткнулся на почти незаметно, но многозначительно покачивающийся кулак Абросимова.
   Так, с этим типом все ясно. Горбатого могила исправит.
   Вид Иваныча тоже огорчил. Петрусенко стоял и ничем не выражал своих эмоций. Стало понятно, что подходить к нему - дохлый номер. Во-первых, не даст старшина. Во-вторых, а это, скорей всего так и будет, Иваныч возьмет и пошлет куда подальше.
   Значит, действовать надо через других лиц. Может быть, попробовать подключить мичмана Борисова?
   Матрос чуть не вслух похвалил себя за находчивость и со всех ног кинулся к штормовому коридору. В его начале, несколькими палубами ниже находился боевой пост акустиков. Нужно перехватить мичмана до сигнала на проверку и проворачивание механизмов. Если опоздаешь, то можно нарваться на проверяющих, начнутся расспросы, кто он такой, да почему бродит без дела, не соскучился ли по взысканию.
   Борисов уже подходил к трапу, когда его окликнули. Он оглянулся. В проеме двери стоял хитроглазый матрос, судя по нагрудному номеру, из боцманской команды.
   -Что вам?
   -Минутку, товарищ мичман, одну минутку.
   Зверев, а это был он, перевел дыхание от быстрого бега, зашел в тамбур и с таинственным видом прикрыл за собой дверь. Клим насторожился. Было в выражении лица этого матроса что-то скользкое, неприятное.
   -Это я, матрос Зверев. Там Петрусенко переживает, небось, места себе не находит из-за того, что получилось. Ну так вот, передайте ему, что Зверев зла не помнит, мол, все будет тип-топ. Я его не выдам и про случившееся никому не скажу. Чего там, я понимаю, все справедливо, правильно мне попало от главного боцмана.
   Матрос снисходительно посмотрел на Борисова. Дело было сделано чисто, великодушие проявлено, можно покинуть помещение. Он повернулся и вдруг почувствовал на плече тяжесть руки.
   О том, что это именно Зверев, Клим догадался сразу, не мог Зверев выглядел иначе. И еще Клим Борисов понял, что он, поборник уставного порядка способен ударить матроса. Такого, как этот.
   Он резко развернул к себе собравшегося было уходить парня. Мелькнула мысль: "Но ведь это непедагогично, нельзя так". Сатанея от ярости, с придыханием спросил:
   -Соколик, так это вы и есть матрос Зверев?
   Глаза Борисова превратились в щелочки, он бесцеремонно толкнул матроса к переборке, да так, что тот больно ударился спиной:
   -Посторонимся, рядом трап, люди ходят, могут нечаянно задеть.
   Виктор как будто впервые увидел ведущие вниз крутые ступени, мрачноватый полумрак пустого тамбура. Неожиданно осевшим голосом он прошептал:
   -Товарищ мичман, разрешите, я пойду.
   Клим тоже шепотом ответил:
   -Пойдете, товарищ матрос, конечно, пойдете, куда денетесь.
   Зверев побледнел, попытался освободиться от лежавшей на плече ладони мичмана, потом плотнее прижался к переборке, да так, что ощутил холод металла. Ему стало страшно. В голове мелькнуло - вот так и убивают. Стукнут сейчас по балде, или просто столкнут, а потом скажут, что сам упал. Споткнулся и упал.
   Мичман пересилил себя, сдержался и очень обрадовался этому. Пожалуй, у Петра Ивановича нервишки похуже, пораздерганней, прикинул он. Петр Иванович опять пустил бы руки в ход, а он воздержится, бить этого матроса не будет. Но поучить надо обязательно, решил Борисов. Для верности, чтобы матрос не вырвался, Клим обхватил его другой рукой и задушевным голосом спросил:
   -Дорогой мой, за что ударил вас старший мичман Петрусенко?
   -Что вы! Он пальцем... Он просто так погрозил пальцем и больше ничего. Я специально догнал вас, чтобы сказать об этом. Нет, не об этом, я про другое. Что никто меня не бил. Не хотел бить. Чтобы вы ему передали, пусть он так командиру скажет. За что мне попало? Ну, там, ругался я.
   Виктор понял, что мичман знает все и почувствовал, как вдруг потяжелело в животе, заурчало, он усилием воли сдержался, чтобы не испортить воздух.
   -Слышал я, что у Уразниязова появилось новое имя. Скажите мне, дорогой товарищ матрос, как вы его теперь называете.
   Зверев затравленно посмотрел на мичмана и закрыл глаза. Клим уперся ему локтем в грудь и сказал:
   -Запоминайте, крепко запоминайте все, что скажу. Знайте, товарищ матрос, что старший мичман Петрусенко сразу доложил по команде о том, что ударил подчиненного. То есть вас. В вашей защите он не нуждается. Запомните и то, что в отношении Уразниязова вы поступили хуже свиньи. Даже она мирно уживается на большом дворе со всеми. Заставить повторить?
   Зверев пробормотал: не надо.
   Борисов приказал:
   -А теперь шагом марш отсюда!
   Матрос тихо поплелся к выходу.
   -Отставить! Устав забыли? Повторить приказание!
   Лишь после третьей попытки очутился он в коридоре. Первыми, кто попался на глаза, были Конев и Уразниязов. Зверев низко опустил голову, прошмыгнул мимо. Сзади резко грохнуло. Он отпрянул в сторону. Послышался хохот. Смеялись те двое. По переборке ударил, конечно, Уразниязов. Коняшке так не суметь, куда ему, музыканту. А может и он, если ногой шарахнул.
   Черт их всех знает, набросились скопом, как сговорились - главный боцман, Абросимов, командир, старшина команды акустиков и еще эти двое. На одного то!
   Звереву захотелось очутиться в своем ПТУ. Пусть ненадолго, но почувствовать себя снова на высоте, выйти всей своей компанией и дать жизни первому встречному, да так, чтобы зубы напрочь и хребет пополам. То-то была бы отместка, а потом водяры дерябнуть и про все забыть.
   Уже возле рубки дежурного по кораблю, когда до юта оставалось всего ничего, он увидел Петрусенко. В животе снова противно заурчало. Ход мыслей резко изменился. "Сейчас он покажет такую высоту и такую водяру, что от меня родная мама откажется. Вот он идет навстречу", - обреченно подумал Зверев и остановился.
   Иваныч приближался, громадный, как бык. Мускулистые его руки явно страдая без дела, поигрывали какой-то тесемкой. Зверев в отчаянии рывком сорвал с головы мокрый берет и закричал:
   -Простите меня, товарищ старший мичман, что я вам плохого сделал?
   Тот пожал плечами, сунул тесемку в карман, посмотрел на застывшего в позе бедного родственника подчиненного и насмешливо произнес:
   -Прощаю сын мой, но если повторишь свои фокусы, ноги обломаю. Понял сие, еловая твоя голова?
   -Я серьезно.
   -Так и я нисколько не шучу. Ну ладно, давайте на бак, помогите там Абросимову, Силагадзе, после выхода там работы край непочатый.
   -Есть на бак, товарищ старший мичман!
   И он побежал. Впереди ждала нелицеприятная встреча с Абросимовым, намечалось собрание команды. Мало что приятного светило ему впереди, но Виктор все равно вздохнул с облегчением и помчался в заданном направлении молодым жеребчиком. Состоялось главное - отпущение грехов. Думать о том, что будет дальше, было необязательно. Как говорится - будет день, будет и пища.
   Старший мичман посмотрел вслед, покачал головой. Не нравилось ему поведение матроса. Непредсказуемый какой-то, дерганый паренек. Бромом попоить его, что ли, чтобы спокойней стал? Бром можно попросить в лазарете, якобы для себя, или, еще лучше, достать через Аннушку в аптеке, подальше от лишних разговоров. Он еще раз покачал головой, подумал и пришел к мысли, что неврастеникам на пользу не только лекарства, а и обливания холодной водой. Так сказать, физиотерапия. Надо посоветовать, пусть попробует. Особенно полезной должна быть морская водичка, в ней содержится много разных микроэлементов. Значит, так: обязательно настоять на процедурах. Да самому и контролировать это дело.
   Размышления главного мичмана прервал мичман Горелкин, стоящий сегодня дежурным по низам:
   -Ты куда, Иваныч?
   -Да вот, командир назначил рандеву.
   -На ковер, значит, идешь. Ох, чую, без суда чести не обойдется.
   -Что-ж, будете судить.
   -Матросик, который сейчас извинялся, это он самый и есть?
   -Он.
   -Ну, если между собой разобрались, то с начальством проблем не будет, а?
   -Икс его знает. Слушай, дай сигарету, курить хочется. У меня далеко, в каюте.
   Вышли, закурили. Дождь не прекращался. Петрусенко в несколько затяжек добрался почти до фильтра, аккуратно затушил окурок и философски заметил:
   -Взысканием больше, взысканием меньше, этим на флоте никого не удивишь. На это наплевать, дело житейское... Ну, ладно, оставайся, пойду.
   -Приходи, расскажешь.
  
   1985 г. Владивосток.
   Якутское книжное издательство, 20.12.91. тираж 15 000 экз.
   Дополнено и переработано. 2016 г. Анапа.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"