Анастасия сидела за круглым столом в зале и мелкими глотками пила кофе из любимой маминой чашки. Глаза у неё слегка были полузакрыты в связи с потреблением соседской самогонки накануне и плохого сна прошедшей ночью. На часах-ходиках очень старой и сложной конструкции часовая стрелка находилась на цифре 8. Минутная стрелка пропала в дни младенчества Анастасии, когда её мать Марья Петровна, в ту пору ещё бывшая в живых, нечаянно выронила часы на пол во время наведения порядка в квартире. Квартира была небольшой, обычной хрущёвкой, которую выделили Марье Петровне на предприятии после тридцати лет непорочного труда. Этот труд в принципе и свел её в могилу раньше времени, так как очередь на жильё в те годы была большая, а строило предприятие один дом в шесть-семь лет. Поэтому приходилось брать всякую работу, стараться отличиться, добывать первые места в различных соцсоревнованиях, не падать духом в аварийных ситуациях и правильно применять средства индивидуальной защиты органов дыхания, чтобы не дышать парами тех неприятных веществ, которые применялись в цехе Марьи Петровны. Профессиональную болезнь ей не удалось своевременно заработать и умерла она от простого воспаления легких. Дочку Марья Петровна зачала совершенно случайно от вагонного попутчика, возвращаясь из командировки на родственный завод, где тоже пришлось отличаться. Анастасия осталась сиротой с двенадцати лет и уже восемь лет жила одна, испуганно вскакивая при каждом срабатывании старых ходиков, выпускающих кукушку с её противным "ку-ку" всякий раз, как часовая стрелка доходила до следующей цифры.
Первое время после похорон матери маленькая Настя ходила к соседке тёте Фросе, которая приняла посильное участие в судьбе девочки и довольно долго помогала ей организовывать жизнь. Правда, тётя Фрося страдала хроническим алкоголизмом и не могла довести до сознания Анастасии разумный образ жизни, и кое-что отрицательное у девочки от соседки сохранилось, например, пристрастие к хорошему самогону и к курению. Тётя Фрося оставила этот мир в самый ожидаемый для Анастасии день, когда она пошла первый раз на работу в тот же цех, где оттрудилась продолжительное время Марья Петровна. Симпатичную девушку приняли в цехе ласково, молодые ребята сразу обратили на неё пристальное внимание, надеясь на ответное чувство. Но в первый день Настя никого не заметила, она сразу попыталась войти в ритм рабочей жизни, так как считала, что должна не подвести память матери и трудиться очень хорошо, добывать грамоты обкома профсоюза, получать премии за ударный труд и когда-нибудь поменять свою однушку на более просторное жильё. К сожалению, родная страна своё существование прекратила, и завод строить жильё престал совсем. Поэтому тот вариант, что и у Марьи Петровны - получить расширение жилплощади за счет хорошей работы - провалился. Теперь жизнь оставалось провести в тесной комнате, заставленной старыми вещами, доставшимися по наследству. Кухня тоже была вся заставлена, а старая газовая колонка непрерывно протекала, заставив Настю держать под ней ведро и раз в сутки опорожнять его в мойку. Кое-кто жил ещё хуже, поэтому Настя не жаловалась в жилищную контору, ей отсоветовали это делать, сказали, что будет "себе дороже": либо сделают, но сильно потратишься, либо сделают так, что пожалеешь, что обратилась за помощью. Ведро в сутки - это было не так много, Настя при значительных отлучках приспосабливала специальную емкость на три ведра, и это её пока устраивало. Она верила, что со временем ей повезёт, и она в жизни устроится получше, а сейчас нужно пахать в злополучном цехе, где труд женщин инспекцией был давно запрещён, но руководство как-то обходило это запрещение, потому что мужики не очень шли работать на завод, а старались найти другую - более денежную работу: вставлять пластиковые стеклопакеты по квартирам, устанавливать кондиционеры, сторожить чужие богатства в столице. На заводе же платили ни шатко ни валко, семьянину в день получки было стыдно смотреть в глаза своей супруге.
Уже год прошёл с тех пор, как работала Настя, она выросла в хорошего специалиста и, если не считать одиночество, то всё считалось бы нормальным. Жизнь бы шла своим чередом и через длительное время Анастасия дожила бы до пенсии и вместе со старушками сидела бы у подъезда и лузгала черные жареные семечки, да хохотала бы над рассказами о колоритной жизни соседей. Прошла бы жизнь, и однажды Анастасия оставила бы этот свет, также, как мать и тётя Фрося. Сейчас Настя сидела у стола и прокручивала в голове эту самую свою программу жизни и горько плакала. У неё не было желания связываться с парнями, чтобы попытаться создать семью, родить смышлёную девочку или горластого мальчика. Она перестала хотеть расширения своей жилплощади и никого не приводила к себе посторонних, кроме подруги. Только изредка заходил к ней вечерком племянник тёти Фроси Максим, кому та оставила свою квартиру, и спрашивал, не нужно ли чем-нибудь помочь. Настя понимала, что за помощь нужно было расплатиться по-женски, а она ненавидела саму близость мужчины и женщины после рассказа матери перед смертью о том, как она появилась на свет. В общем, Настя ненавидела весь мужской род и никаких нежных чувств ни к кому не испытывала. Просто жила: работа, отдых дома или прогулка с подругой Алкой, которая разделяла её ненависть к мужчинам, потому что однажды сильно влюбилась и долго жила без росписи с одним кудрявым парнем, но в один прекрасный момент он её бросил в начальной стадии беременности и уехал в неизвестном направлении. В горячах Алка сделала аборт, а потом потужила: так захотелось, чтобы от того психа хоть что-нибудь осталось на память. Поскольку разнообразные встречи с другими, обратившими на неё внимание парнями, оказались бесплодными, и врач предсказал, что после того случая Алка уже матерью не станет, то ненависть к противоположному полу ещё больше усилилась.
Сегодня Алки не было в городе, её послали в командировку на родственный завод, как когда-то и мать Анастасии. Следует заметить, что помощь этому родственному заводу, который принадлежал той же компании, выводила из себя работниц предприятия. Никому не хотелось ехать вкалывать за триста километров из своего кровного городка, покидая семью, родственников, садово-огородные участки, к тому же командировочные не окупали всех расходов таких поездок, и жить там приходилось в очень неухоженной забегаловке, где ещё жили какие-то горячие парни с Кавказа, постоянно норовившие залезть командировочным девчатам под юбку. Однажды и к Насте пристал такой же назойливый смуглолицый чеченец. Только надеялся он на ответное чувство напрасно. Когда он постучал к ней вечером, а затем с наглым лицом попытался вломиться в комнату, Настя взяла со стола острый кухонный нож и спокойно пошла на парня со словами:
- Зарежу, как собаку, если ещё раз появишься!
С тех пор, когда приезжала Настя, - а ездила она довольно часто - кавказцы её очень уважали и не допускали даже малейших проявлений ухаживания.
Настя включила телевизор, но там передавали какую-то чушь про Михаила Горбачёва, а потом началась передача про тяжелую жизнь примадонны русской эстрады Пугачевой, которую Настя не любила из-за того, что у Пугачевой было всё: и квартиры в Москве, и несколько законных и незаконных мужей, хороший голос и слух, тощая, с длинным носом Кристина Орбакайте и остальное. А у Насти практически не было ничего. И когда про примадонну передавала, каким каторжным трудом она себе пробивала путь к успеху, Настю просто переворачивало наизнанку. С Алкой они эту тему обсудили кратко, раз и навсегда: "легла, с кем надо, вот и наладила жизнь, да ведь не один раз легла и не с одним!". Настя выключила телевизор и приготовилась ко сну. Через неделю ей самой предстояла командировка по тому же адресу, а завтра уже приедет оттуда Алка и привезёт свежие новости. Дай бог заводик тот развалился и больше туда посылать не будут.
Несмотря на позднее время в дверь позвонили. Настя накинула халатик, подвязалась и подошла к двери:
- Кто?
- Настюха! - послышался приглушенный голос Максима. - Я с визитом, всё ли в порядке? Может быть, впустишь?
Настя открыла дверь соседу, он был полупьян и раскрывал руки для объятий.
- Ещё чего? Грабли-то опусти! - грубо сказала Настя. - У меня всё нормально, вали домой, твоя дверь - напротив!
- Да ладно тебе упираться, - надвигался Максим, - чего ты, как девочка? Кого-нибудь подпускаешь и поближе, а меня - никак... А ведь тетка моя для тебя столько добра сделала! - и он вновь попытался обнять девушку.
Настя взяла с полочки у двери увесистый молоток и угрюмо сказала, глядя в глаза зарвавшегося парня:
- А ты меня изнасилуй! Ночью же я тебе вот этим самым молотком черепок раскрою и скажу, что так и было...
- Да всем скажу, кто твои кровавые следы с соплями убирать с кровати будет! Ну что? Начнёшь? Или погодишь?
- У, дур-ра! Я же по-хорошему хотел радость тебе доставить... - пробормотал сосед, убираясь вон.
- Вот-вот, иди в свои хоромы, а про меня чтоб забыл! Приведи своих шалав и доставляй им радость, если есть чем, или самообеспечением займись, придурок!
Таким неприятным эпизодом закончились сутки.
На следующий день опять была работа с автоклавами: загрузка, выгрузка в противогазах, взвешивание. Всё, как всегда. В обед с проходной позвонила вернувшаяся Алка. Чувствовалось, что она чуток хлебнула и мало закусила, потому что тараторила обо всём на свете, только не о командировке. Анастасия по-взрослому её осадила и заставила поделиться главными новостями.
- Да на месте наш подшефный заводишка! - сообщила подруга. - Что ему станет! Опять просят пару человек на помощь, план летит. Меня просили задержаться, а я что - дура, что ли? На паровоз и - деру, командировка кончилась! Но они тоже не лыком шиты, позвонили в нашу дирекцию, чтобы ты пораньше приехала с Нюркой.
"А говорят, бог на свете есть! - подумала Настя. - Как хотелось, чтобы эта говённая фабрика одним местом накрылась и чтобы нам туда дорога была теперь заказана! Ведь во сне каждую ночь эту радостную картину наблюдаю! И молюсь даже перед сном..."
- Ты давай домой! - скомандовала она Алке. - Проспишься - придёшь, потолковее расскажешь. Вмазала-то уже приехав в город или в дороге опрокинула заначку?
- Всё тебе не так! - обиделась Алка. - Где вмазала, там и вмазала, тебя не спросилась. Сама-то что, святая?
- Алла! - терпеливо сказала Настя. - Мы же с тобой договорились, что меняем порядок жизни. Нужно в ней определяться по-другому. Вот я, например, уже две недели не курю, а ты всё не меняешься! Доведёт это тебя до беды.
Настя положила трубку в закутке мастера смены, куда её пригласили ответить на звонок, и прошла в цех. Она знала, что Алка никуда не денется, придёт вечером и всё расскажет: какая там сейчас выработка, изменилась ли рецептура смеси, появились ли новые люди в том цехе. Получалось, что девчонки работали на два завода и всегда сравнивали оба родственных цеха. Иногда они обнаруживали какие-то новшества и применяли в своём цехе, что приводило к увеличению выработки и к незначительному повышению зарплаты, правда, до той поры, пока не вмешивался нормировщик.
- Эй, девочка! - ласково позвал её Дмитрий Михалыч - дневной цеховой мастер. - Как мне не хотелось эту новость тебе говорить, но не от меня зависит. Начальник уже завтра велит тебя в Сорочинск посылать. Нюрка ещё должна была с тобой поехать, но она сегодня не вышла, заболела. Не огорчил я тебя?
Дмитрий Михалыч работал еще с Настиной мамой и относился к дочке Марьи Петровне с глубоким уважением и деликатностью. Никогда не позволял обижать девочку всяким шалопаям вроде Никиты Шомпола или местного Казановы Володьки Кислицина. Он считал, что сметливая Настя найдёт свою судьбу в другом месте, и будет её судьба намного лучше, чем у матери. Не нравилось ему, что от Насти иногда отдавало самогоном, совсем капельку. Он понимал, что это реакция на неудавшееся начало жизни и всё ей прощал. Анастасия в последнее время начала проявлять характер, например, бросила курить, скорее всего, порвёт и с алкоголем, Михалыч в этом не сомневался.
- Ничего, дядь Дим! Прорвёмся, первый раз что ли? Опять на неделю?
- Да, девочка, на неделю выписали командировку, хотя начальник настаивал на двух неделях, проблемы у них там, но я ему сказал, что у всех проблемы, и он почему-то не стал настаивать. Так что на неделю мы с тобой расстаёмся...
За пару часов до окончания рабочего дня Настя пошла в административно-хозяйственный отдел, получила командировочное удостоверение, деньги на поездку и вышла через проходную. Наступала неделя с приключениями. Обычно ни одна командировка не проходила спокойно, каждый раз что-нибудь случалось: то ли в дороге, то ли в притоне, где приходилось ночевать, то ли на родственном заводе. Поэтому Настя относилась к командировкам по-философски, с определённым интересом: какое-никакое, а всё-таки разнообразие в беспросветной будничной жизни одинокой молодой девушки. Пришедшую поздно Алку Настя сразу отшила, заявив, что с такой пьяницей разговаривать не станет. А что ещё скажешь, если человек не понимает и дополнительно вливает в себя этой противной дряни, от которой смердит за версту. Пришла называется излить душу, а сама ещё наклюкалась - хоть костыль в дорогу на всякий случай давай!
Собраться в командировку было несложно, всё необходимое обычно лежало на отдельной полочке в старом гардеробе, из которого по-прежнему приятно пахло Настиной мамой. Собрав дорожную сумку, Анастасия пошла на железнодорожный вокзал. Заказанный на её имя билет отыскался быстро, подошёл проходящий состав, и она заняла своё место как всегда - в восьмом вагоне. Из Бушуевска билеты всегда давали только в восьмой вагон. Причины Настя не знала - у железной дороги были свои причуды, к тому же Настю это никогда не интересовало.
Проводник разбудил Настю за пятнадцать минут до Сорочинска, стоянка обычно продолжалась не более десяти минут. Для молодой девушки этого времени вполне хватило, и вскоре она уже стояла на автобусной остановке, ожидая попутки.
Настя успела оформиться, занести вещи в расположенный рядом с заводом уже обжитый жилой дом и вернуться к началу рабочего дня. Тот же цех, аналогичный тому, что и в Бушуевске, те же ёмкости, та же спецодежда и инструменты, те же невыносимые для мужиков условия труда и тот же график работы. Только мастер другой, да работницы другие, но в тех же мешковатых балахонах. Насте предстояло пять дней ударного труда, за который командированным платили чуть больше, чем своим. По этой причине здесь не нашлось за всё время для Насти никаких подруг, разговоры были простые, только касающиеся рабочих операций. Но Настю это не особенно смущало, она с детства была малоразговорчива из-за истории с Марьей Петровной. А в Сорочинске ей нравилось бродить по высокому берегу широкой российской реки и наблюдать за баржами, курсирующими по только им ведомым маршрутам. Даже в зимнее время огоньки барж приманивали взгляд Насти, она смотрела за ними и придумывала себе новую жизнь: как она перетерпит и не начнет вновь курить, как полностью перестанет прикладываться к рюмке, как научится идеально пользоваться всякими модными кремами, приучит своё лицо к идеальному макияжу и как в один прекрасный день примет участие в каком-нибудь конкурсе красоты, например, в областном городе, а может быть даже в Москве. Там на неё обязательно обратят внимание и помогут сделать профессиональную карьеру манекенщицы. После этого Настя посетит Париж, Рим, Нью-Йорк и всякие другие города мира, какие захочет.
Обычно на этом месте мечты Анастасии прерывались, потому что она была разумная девушка и, хотя обладала прекрасной фигурой, привлекательным лицом, знала, что из Бушуевска в эту красивую жизнь ей ни за что не выбраться, и её дорога не сильно будет отличаться от жизненного пути собственной матери. Поплакав в одиночестве на берегу великой реки, Анастасия возвращалась к себе в комнату и, надышавшаяся свежего воздуха, с удовольствием спала до утра, даже совсем не слыша вовсю храпящую на соседней койке такую же, как она, работницу ненавистного завода.
Через неделю Настя вечерком вошла в восьмой вагон своего поезда, закончив помогать выполнение плана химическому предприятию. Уже утром она доберётся до Бушуевска и узнает новости уже своего родного завода. И бросится перевыполнять норму, так как здесь тоже горит план и горит квартальная премия у больших начальников. "У меня какая-то маятниковая жизнь!" - пришла странная мысль Насте, когда она вытирала замусоренный предыдущими пассажирами стол в купе и готовилась выпить по обыкновению железнодорожного чаю, который очень удавался знакомой ей уже давно проводнице Луше. Пока Настя ходила за чаем, у неё появился сосед по купе - пожилой мужчина, лет за шестьдесят, полностью седой. Он сразу представился:
- Тимофей Петрович! Надеюсь, что не стесню вас, не помешаю?
- О чём вы говорите? - удивилась Настя, представившись в ответ. - Да здесь ещё два места, как можно помешать? Скорее всего нам с вами так вдвоём и придётся ехать, обычно на этом прогоне редко когда добавляют пассажиров.
- Бог с ним! - просто сказал сосед. - Мне более суток ехать, а вам, видно, поближе, смотря по небольшой сумке.
Тимофей Петрович понравился Насте своей скромностью и ненавязчивостью. Он попил с ней чаю, постелил на нижней полке и стал читать какую-то толстую книгу. Настя разобрала со своего места название книги: "Мифы древней Греции". Ей сразу захотелось почитать такую же книгу. Ни разу такой красивой и, наверное, интересной книги она в Бушуевске не видела. Но ей пришлось вынуть из сумки мелкую женскую книжонку про любовь, которую написала какая-то Мухина. В ней автор расписывала похождения молодой женщины, которая встречается с большой кучей любовников, в то же время считаясь добропорядочной женой одного из российских олигархов. Встречи были описаны очень подробно, с подсчетом количества поцелуев в разные места, с подробным описанием разнообразных позиций соития, с поспешными исчезновениями героев любовных приключений при появлении законного мужа-олигарха, по совместительству - рогоносца. Прочитав несколько разных страниц из книги, Настя, нисколько не заинтересованная ею, стала смотреть за окно мерно постукивающего поезда. Чаще всего мимо неслись зелёные лесопосадки, изредка встречались огоньки мелких населённых пунктов. Она перевела взгляд на своего тихого соседа, думая, что он уже заснул, а книгу удачно пристроил, чтобы не упала. Но оказалось, что Тимофей Петрович не спал. Он заметил интерес Насти к своей персоне и присел к столу, также поглядывая за окно. "Мифы" он положил у окошка.
- Вижу, что вам не спится? - утвердительно спросил он. - Я теперь тоже плохо сплю в поездках, старею, - помолчав, он спросил: - Я не мешаю вам разговором?
- Совершенно не мешаете! - ответила Настя. - Я даже хотела спросить у вас про эту книгу. В ней действительно помещены мифы? Они вам интересны? Или это как-то связано с работой?
- С работой не связано, я уже не работаю. Так уж получилось: у меня дома много книг, купил когда-то, а прочитать времени не было. Теперь - на пенсии - стараюсь осилить хотя бы часть. "Мифы древней Греции" - это познавательная книга, на любой вкус. Сейчас мне осталось немного, всего десять страниц. Осилю и могу вам подарить. Возьмёте?
- Просто за так? - не удержалась Настя.
- Я много раздал книг, но полки дома всё равно забиты, в чулане ещё не всё перебрал. Жить-то мне не так много осталось, а молодежь сейчас ничего не читает, и я стараюсь отдать книгу в хорошие руки. И если имеется выбор, то предпочитаю подарить молодому человеку, чем старому. Вы меня понимаете?
- Понимаю, - кивнула Настя, - у вас, видно, жизнь сложная получилась, и вы стараетесь делать добрые дела.
- Примерно так, - легко согласился сосед, - добрые дела делать приятно, от них остается приятный осадок, если так можно выразиться.
Тимофей Петрович быстро перелистал оставшиеся страницы и придвинул "Мифы" на край стола к Насте:
- Осталось всё мне знакомое. Можете пользоваться!
Анастасии больше и больше нравился сосед по купе, она подумала, о чём бы его ещё спросить. Но ничего на ум не шло, кроме личной жизни, а такие вопросы она сама не любила и предполагала, что другие также к ним неприязненно относятся. Но всё-таки робко спросила:
- У вас, видно, много детей и внуков? Им сильно повезло с отцом и дедом!
- Здесь вы, Настя, сильно ошибаетесь. Нет у меня никого, так получилось, что бобылём остался. Рассказывать особенно нечего, не один я такой невезучий. Так что замнём для ясности...
Настя поняла, что у деда есть какая-то тайна, такое сразу настораживало, и ей очень захотелось эту загадку разгадать. Но в душу чужому человеку не полезешь, и она пока перевела разговор на нейтральную тему:
- А в вашей личной библиотеке каких книг больше: приключения, фантастика, исторические романы или книги про любовь? А может, это в основном - популярная литература?
- Раньше книг продавалось мало, ещё меньше было переводной литературы, - охотно перешёл на другой разговор сосед, - придёшь в магазин после разбора товара и ищешь что-нибудь по душе. Покупал всё, что присмотрелось. Тогда - в молодости - очень фантастикой увлекался, даже писать сам пробовал, но безуспешно. Зачитывался приключенческими с политическим окрасом романами Юлиана Семенова. И конечно классические детективы тогда были в ходу: Эдгар По, Конан Дойль, а романтическими сочинениями Дюма я был до того очарован, что перечитывал по многу раз. Даже на работе в перерыве! "Три мушкетера" обычно всегда беру в дальнюю дорогу, а ездить мне в жизни пришлось очень много. А вот про любовь, Настя, про неё я не читаю, вышло так, что однажды я сделал большую ошибку в своей жизни, отчего так и не прибился ни к какой гавани...
Здесь Тимофей Петрович замолчал и молчал довольно долго. Настя, давая передышку соседу, деликатно посматривала в окно, там стало уже совсем темно, время перевалило за полночь, но спать почему-то не хотелось.
- Знаешь, Настя, никому я не рассказывал про эту давнюю историю, потому что она касалась лично меня и никому до неё дела не было. Ты какой-то своей кажешься мне девчонкой, да к тому же видимся мы в первый и последний раз, никому не проболтаешься, да мне теперь и всё равно! Поэтому я хочу тебе обо всём рассказать, теперь мою тайну хранить смысла нет, - и он опять надолго замолчал.
- Меня в молодости, как это сейчас называется, ожидало блестящее будущее, - не спеша начал повествование Тимофей Петрович. - Отец мой с отличием закончил МГИМО и очень быстро продвинулся по службе, посетил несколько стран, а затем судьба так сложилась, что назначили его министром в нашем правительстве. Фамилию я не назову, потому что я оставил себе фамилию матери, а разговор пойдёт про меня лично. Меня отец видел своим близким помощником и готовил к дипломатической службе. Но я с самого детства стремился найти свой собственный путь в жизни, выбрал другое высшее заведение и успешно его закончил. Поскольку наши дороги с отцом расходились, у меня с ним начались конфликты. Мать у меня умерла при моих родах, а вторая жена отца, мягко скажем, меня недолюбливала, к тому же появившиеся младшие брат и сестрёнка много отнимали у неё сил, и ей просто было не до меня, уже ставшего на ноги. Я снял квартиру в столице, моя зарплата это мне позволяла, и полностью окунулся в любимую работу. Связана она была с приборостроением для космических исследований. Меня ценили, часто приходилось бывать в звёздном городке, на Байконуре, испытывал в Хьюстоне новый тогда американский скафандр для будущих переселенцев на Марс. Мы настолько отдалились с отцом, что в один прекрасный день он вызвал меня и сообщил, что не желает считать своим сыном. Что на него нашло в тот день, я не знаю, но испытал необычайное разочарование в своей жизни и больше в той семье не появлялся. Своей же семьи я не создал из-за большой любви к интересной работе: иногда мне приходилось ночевать в отделе - настолько уставал, решая всякие проблемы. На этом поезде я не впервые. Когда-то давно - лет двадцать назад - на нём мне пришлось поехать в ту злосчастную командировку, которую вспоминаю теперь всю жизнь. Трудно сразу поверить, но в этом самом поезде мне встретилась молодая женщина, в которую такой сухарь, как я, неожиданно втрескался по уши. Не знаю, что она во мне нашла, но в двухместном купе мы провели ночь, которую мне никогда не забыть. Я рассказал ей всё про себя, а она больше молчала и случайно обронила, что кроме меня, наверное, никого больше не полюбит. Утром, проснувшись, я её не нашёл. Проводница проспала несколько малых станций и не смогла толком мне пояснить, где же меня покинула моя попутчица. У меня осталось в памяти только имя женщины и отчество. Отчества у нас были одинаковые, что, как ни странно, вначале и подтолкнуло нас друг к другу. И прекрасное русское имя Маша. Потом я много раз ездил этим маршрутом, вглядывался в лица женщин, но мне не повезло, свою первую и единственную женщину я потерял навсегда. Потом мне ещё раз не повезло: в одном эксперименте я, испытывая один из вариантов лунохода, получил тяжелую травму и получил инвалидность. И уже пятнадцать лет преподаю в университете, но время от времени сажусь на этот поезд с мыслью о той женщине. Мне постоянно кажется, что я её когда-нибудь вновь увижу. Конечно, прошло много лет, и у неё наверняка сложилась своя, незнакомая мне жизнь, не думаю, что только меня в ней не хватает! Но лицо её всегда стоит перед моими глазами в отблесках далёких звёзд, что светили нам на полустанках.
Сосед замолчал. Настя, уже переставшая плакать в подушку, слегка выглядывала из-под простыни, вслушиваясь в перестук колес под вагонами. То, что ей случайно удалось встретиться со своим отцом, конечно, казалось чудом. И она не могла так просто всё это оставить, однако не знала, как теперь поступить. Теперь она сама становилась тайной для Тимофея Петровича. И надеялась, что радостной тайной!
- Настя! Вы, верно, задремали под мой монолог? - негромко спросил самый невероятный в её жизни попутчик.
- Что вы! Конечно, нет, даже нисколечко. Тимофей Петрович! А вы сильно торопитесь? Я понимаю, что вы едете не просто так, у вас в конце пути какие-то дела. И тем не менее, я придумала пригласить вас к себе в гости, в город Бушуевск. Правда, вставать вам придётся рано! Зато посмотрите наш городок, поймёте, как мы живём, позже я вам постелю на ночь в зале, а сама побуду у подружки. Вы мне многое смогли объяснить, хотя разговаривали мы, в общем-то, мало, и теперь я хотела бы преподнести вам подарок. Это не в ответ за "Мифы", подарок будет другой...
- Я, девочка, никогда теперь не тороплюсь, мне уже совершенно некуда торопиться, - подумав с минуту, ответил Настин попутчик, - и в этом поезде я только с одной целью. Я поведал вам, с какой именно. Если я не стесню вас и ваших близких, то, конечно, я согласен! Мне пришлось побывать во многих городах страны и мира, а теперь познакомлюсь с одним из небольших городов российской глубинки. И рано встать для меня не проблема.
Когда сосед уснул, Настя села у окна и смотрела на его спокойное лицо всё время, пока он не перевернулся на другой бок. У неё самой сна не было ни в одном глазу. Да и как заснёшь в такой момент? Она думала про Марью Петровну и, кажется, понимала, почему два десятка лет назад мать приняла такое неожиданное решение: исчезнуть из жизни этого человека, известного всей стране. Она просто не хотела стать ему обузой, побоялась помешать открытиям, которые он мог совершить, не захотела показать тот ужасный быт, в котором жила, показать ту недостойную современного человека работу, что выполняла. В тот момент для неё это была трагическая ситуация, возможно, она не решилась бы так поступить, зная, что в ней начала зарождаться новая жизнь, превратившаяся через девять месяцев в малюсенькую Настюшку. Марья Петровна никогда не говорила ей про отца - ни хорошее, ни плохое. И Настя часто раздумывала над этим, не понимая свою мать. Недавно она перебирала старые вещи и нашла несколько выцветших газет, ей было несколько странно, зачем хранить такой "раритет"? И теперь "раритет" объяснился - на газетных фотографиях тех лет встречалось фото моложавого статного мужчины, в котором без труда можно было узнать нынешнего Настиного попутчика, только уже белого, как лунь.
Ранним утром не выспавшаяся Настя разбудила Тимофея Петровича, они наскоро собрались и покинули вагон. Тимофей Петрович с интересом озирался вокруг - на старый полуразвалившийся вокзал, на выглядывающую из-за косогора речку, на немощёные дороги, на пятиэтажные жилые дома, построенные ещё при Хрущеве. Дошли к Насте очень быстро - была утренняя прохлада и старались не замёрзнуть. Небольшой саквояж Тимофей Петрович взял с собой, не стал сдавать в камеру хранения; как он выразился: "А вдруг что-то пригодится?". В квартире было убрано, но, заметив старые вещи, гость вежливо сказал:
- Настенька! Как-то неуютно у вас, вы уж простите старика! Кто здесь с вами ещё живет?
Анастасия была подготовлена к подобным словам:
- Вы сейчас привыкните, Тимофей Петрович! И не пожалеете, что зашли, я вам обещаю, - она старалась говорить весело, ведь ей действительно становилось интересней жить! - Просто жизнь у всех складывается по-разному, у меня сложилась именно так, с этими старыми вещами. Кстати, я не очень об этом и жалею. А живу я пока одна, мама моя умерла, когда мне было всего двенадцать лет. Проходите в зал! Хоть он и маленький, а мне здесь хорошо, я здесь с моим прошлым, с моей мамой, против вас на стене - её фотография...
Тимофей Петрович вынул очки и внимательно вгляделся в лицо на фотографии. Было видно, что он изумлён. Настя сидела на слегка продавленном диване и тихонько плакала. Слезы душили её. Никогда и никому Настя не призналась бы, что страстно ждала именно этой минуты в жизни, свято верила в неё.
После на кухне они пили чай и уплетали дорожные запасы Тимофея Петровича.
- За такое дело нужно было сухого винца выпить, - сказал он, и глаза у него были влажные.
- Я не пью, - сразу заявила Настя, - нельзя мне. Да и вам, наверное. Завтра с утра я отпрошусь с работы, и мы посетим с вами кладбище. Я маме хороший памятник поставила, вам не будет стыдно!
- Дочка! Давай общаться по-родственному? Не могу я больше... Хотя ты в праве таить на меня обиду, ведь всё так нескладно вышло! Мы могли бы и раньше увидеться, узнать друг друга, но получилось только случайно. Хотя я этому случаю премного благодарен.
Он сидел сам не свой, и Насте было его очень-очень, просто до слёз, жалко. Отец родной всё-таки...
- Да, конечно, пора перейти на ты. Прости, я несколько тушуюсь, ведь нужно называть тебя папой. Я привыкла, что у меня не было отца, меня и в школе за это всякие дуры дразнили, но я всегда верила, что ты объявишься! - Настя минуту посидела молча, затем слёзы всё-таки брызнули из глаз, и она тихо добавила: - И мама верила...
Отец встал и взволнованно заходил по комнате:
- Она действительно верила? И ждала?
- Пап, я не знаю, ждала ли! Но верила, что ты меня найдешь. Когда она умирала - в тот последний свой день, а умирала она дома, и я неотлучно рядом сидела с ней - мама попросила достать из комода небольшую чёрную коробочку. Мне никогда и в голову прийти не могло, что коробочка, много лет пролежавшая среди вещей, может быть с секретом. Она взяла её в руки, нажала с боку потайную кнопку и открылось другое дно. Там было письмо для тебя. Мама уверенно сказала мне, что ты обязательно меня найдёшь, и попросила передать прощальное письмо. Правда, оно очень короткое, и я в нём не всё поняла. Но я тогда была ещё подростком, мне многое было в этой жизни непонятно. Я спрятала письмо и с той поры никто к этой тайне не прикасался.
Отец изумлённо смотрел на дочь:
- Письмо...
- Скорее небольшая записка. Мама сказала, что эту коробочку с секретом ты ей показал в поезде и оставил на столе. Когда она уходила рано утром, а ты ещё спал, мама взяла эту вещь на память.
Настя поднялась с дивана, открыла верхний ящик старинного комода и вынула небольшую лёгкую коробочку из тонкого чёрного металла. Потом протянула её отцу. Тимофей Петрович осторожно взял дорогую для себя вещицу, сразу нашёл потайной механизм, вскрыл коробочку и вынул листок бумаги.
Настя вышла на кухню, чтобы отец спокойно прочитал последнее послание от своей любимой женщины. Ей долго пришлось выжидать, и отец пришёл сам, притянул дочь к себе и ласково поцеловал в щеку.
- Ты про этот подарок говорила в поезде?
- Конечно! Что ещё мать могла тебе оставить? Только последнее признание в любви... Мы всегда жили в недостатке, сам видишь!
Они уместились в комнате, отец Настю никуда не отпустил. Она постелила себе на полу около дивана, где уложила отца, и как-то сразу уснула и проспала без всяких сновидений до девяти утра. Отца в квартире не было, но с кухни приятно пахло свежей яичницей, как когда-то при маме.
- Так что же я сплю? - спохватилась вдруг Настя. - Ведь на завод пора, отпроситься ещё надо...
Она вскочила, умылась, доела половину сковородки яичницы, попила уже налитый, но остывший чай. Когда Настя стала одеваться, входная дверь распахнулась и вошёл чисто выбритый седой мужчина, от которого приятно пахло дорогим одеколоном. В руке он держал три розы, которые протянул Насте и сразу спросил:
- А куда это наша девочка собирается? Неужели она хочет покинуть папу в такой радостный день?
- Па! Да я быстро вернусь, отпрошусь только...
- Никуда отпрашиваться не надо! - веско сказал отец, нахмурив для порядка светлые брови. - Ты уже на этой помойке не работаешь! Сейчас мы вместе увидимся с мамой, а с кладбища вернёмся сюда, ты запрёшь дверь на длительное время - скорее всего навсегда, и поедем ко мне в столицу - надеюсь, что насовсем! Такси нас ждёт у подъезда. Чадо моё! Ты теряешь время...