Когда я появился в цехе ДК-7, выполненный конструкторским отделом завода проект установки непрерывного синтеза с использованием имеющегося оборудования уже существовал, и меня даже упросили его подписать. По истечении некоторого времени, когда я осмотрелся в цехе и лучше понял, что к чему, подготовленные чертежи перестали мне нравиться. Проект предполагал использовать старые маленькие реактора и те же шихтовальные аппараты 109-е, маломощное насосное оборудование. Это все настолько примитивно выглядело, что я настоял съездить на Воронежский завод СК, чтобы посмотреть ту схему синтеза, которой они пользовались. Там был в то время очень толковый начальник цеха Колтаков Виталий Яковлевич, позже он перешел работать во ВНИИСК. Воронежский цех синтеза ДДТ был очень просторный, не как у нас, а часть оборудования, в частности на загрузке йода, находилась снаружи. Я попросил у них копию инструкции со схемой, все изучил и пошел к своему главному инженеру. Все согласились, что реализовывать куцый проект не имеет смысла, пришлось все начинать заново. Правда, для монтажа нового узла синтеза на улице пришлось решить попутно еще ряд технических проблем, например, перенос хлораторной, откуда хлор поступал на узел десорбции, засыпка недействующего кабельного канала, снос освободившихся пристроек, асфальтирование территории. И постепенно все части нового проектного решения были готовы, материалы заказаны, реакторы начал изготовлять ремонтно-механический цех.
Начавшийся монтаж оборудования, строительные работы курировал уже не Гольберг (Игоря Петровича назначили главным инженером), а Валерий Сергеевич Ряховский. Так же проводили частые совещания, выжимали из подрядчиков самые быстрые темпы работ, и вскоре они подошли к своему завершению: мы запустили новую схему непрерывного синтеза ДДТ. Если раньше работа в цехе была достаточно хлопотливой - могли и на работу вызвать, если что-то не получалось, приходилось собирать слесарей для ремонтных работ, то после полной реконструкции цеха стало легче. К тому же обслуживание новых технологических схем не требовало значительного ручного труда. Они были достаточно автоматизированы. Конечно, не сразу мы привыкли к новому оборудованию, но каждая неудача приносила определенный результат: мы дорабатывали рабочие инструкции, искали пути исключения проблем, находили. Проще стало с кадрами, меньше требовалось людей для выполнения всего комплекса работ, в том числе ремонтных, увеличился процент женщин-работниц, что радовало, потому что мужчины всегда рвались на хорошо оплачиваемые работы, таких у нас не было, а женщин, ищущих работу, хватало всегда. Количество работающих в цехе с шестидесяти человек снизилось до пятидесяти.
После полной реконструкции цех вошел в долгожданный стабильный режим работы, увеличилась выработка своего йода, завод стал меньше приобретать дорогостоящего продукта, да и качество катализатора заметно улучшилось, хотя идеальной схему синтеза нам создать не удалось. Это было связано с отсутствием достаточных площадей в старом цехе и небольшой прилегающей наружной площадкой. Одну очередь СКД мы бы полностью обеспечили качественным катализатором, но нам приходилось синтезировать вдвое больше, чем было запроектировано первоначально Гипрокаучуком. По сравнению с Воронежским заводом СК мы выглядели слабее. Правда, по проценту возврата йода в производство мы воронежцев догнали. Много позже, когда я работал уже в цехе ДК-3а, окислитель, которым являлся хлор, заменили на более мягкий - нитрит натрия. К тому же, работая в цехе ДК-3а, который как раз возвращал воду, содержащую связанный обратный йод, я принял все возможные меры к ликвидации потери этой воды. Затем была остановлена первая очередь СКД. И все это вместе привело к постоянному низкому расходу дефицитного йода на производство.
Из дневниковых записей (О потере близких):
"У каждого человека бывает темная полоса в жизни, у кого она просто нестерпимая, а у кого - более-менее... За пять месяцев мне пришлось пережить смерть самых близких людей: старшего брата и отца. Отцу было уже под восемьдесят лет, когда он стал плохо говорить, начались перебои с сердцем. Мы с братом навещали его частенько, чтобы взбодрить, но видно было, что наш долгожитель (в тех краях, откуда родом отец - все долгожители, дед и бабушка мои умерли за девяносто) постепенно увеличивает прием лекарств, чаще попадает в больницу. Тому способствовало еще то обстоятельство, что после смерти нашей матери отец прожил в одиночестве почти пятнадцать лет. Не то, чтобы он сторонился людей, но все-таки слова не особенно быстро вылетали из него, больше слыл он молчуном, чем словоохотливым. Иногда ездил на автобусе на свою маленькую дачу, сажал немножко огурцов, помидоров, даже пробовал привить дикую грушу так, чтобы по-Мичурински давала вкусные плоды. Плоды у груши получились сочные, средние по величине, но кожица была покрыта полосой трещин. Были в саду и яблони, вишня, много малины, которую отец очень любил. Но пришло время, когда в сад отец ездить перестал, старые удочки свои забросил, хотя в части ловли рыбы он был очень большой охотник. Клевало обычно у него очень редко, и он просто сидел у речки и смотрел на поплавок, что-то про себя вспоминая. Скорее всего - этапы своего жизненного пути, начиная с рождения в Польше; сохранилась фотография серьезного паренька в темной форме (снимал фотоаппаратом начала века частный мастер в Варшаве); переезд родителей с детьми на Украину в Щорсовский район; большой отцовский дом в селе Новые Боровичи, многочисленные братья и сестры; служба в кавалерии в одной из конниц Буденного; повреждение позвоночника, когда не усидел в седле сноровистой кобылы; долгое лечение в Москве, знакомство с будущей женой - моей матерью, преподавание военного дела в школе Љ1, годы войны, действия оставшихся в тылу бывших военных, которых по каким-то причинам не взяли на передовую, освобождение области, а затем и страны от коричневой чумы. Отец фактически был кадровым военным, не его вина, что карьера офицера не сложилась; уверен, что он был бы хорошим командиром и достиг бы высокого воинского звания. Была война, и он воевал бы где-то на своих лошадях, а затем переквалифицировался бы на технику (танки, артиллерия). Его всегда отличала строгость, дисциплинированность, требовательность к подчиненным на работе - я это видел. По окончании войны измученный народ постепенно все приводил в порядок, менялась жизнь в городе; мать с отцом и старшими детьми поселились вблизи дома, где жили старые родители матери и две ее сестры (в небольшом стареньком доме с приусадебным участком); теток и дядек у меня оказалось много, по крайней мере точно помню восемь человек (в Ефремове, Туле, Москве, во Фрязино под Москвой). Дальше, наверняка, отец вспоминал взросление детей - а нас было трое, их учебу, отъезд старшего сына Евгения в морскую учебку и старые фотографии, на которых были сплошь подводные лодки, Женькины друзья, красивая девушка с грустными глазами на лавочке во Владивостоке, возвращение его домой через семь лет и поступление в химтехникум, а после него - на единственное в городе крупное промышленное предприятие, уже известный в СССР Ефремовский завод синтетического каучука. Было это в 1960 году. Двумя годами ранее тот же техникум закончила моя сестра, в семнадцать лет она вышла замуж и уехала по направлению от техникума в Темир-Тау. В 1961 году уже я вошел в стены данного учебного заведения. Мать делала все, чтобы нам всем хорошо жилось. Растила поросят, кур, уток. В погребе были квашеная капуста, огурцы, помидоры, картошка. А погреб был очень глубокий и холодный внизу. Родители, используя нас - своих детей, которые как-то раз собрались все вместе в одно лето, построили еще один небольшой домик с русской печкой. В нем были нормальные потолки и не надо было пригибаться в три погибели. Однако, через два года наши домики неожиданно снесли, переселились мы в выросший неподалеку пятиэтажный хрущевский дом. Там было весело, я повстречал много хороших друзей-одногодков, с кем собирались во дворе, пели песни, рассказывали анекдоты в летнее время, а зимой учились кто в школе, а кто - в техникуме.
Затем отец, конечно, вспоминал, какую кукурузу сажали они с матерью на своем приусадебном участке, она вырастала такая высокая, что в ней мы частенько от родителей прятались. Женька фотографировал мать в кукурузе своим привезенным с Владивостока фотоаппаратом "Зоркий". Эти фотки украшали комод. После смерти матери отец частенько стоял рядом с комодом и перебирал, рассматривая, кусочки черно-белого картона, вздыхая сквозь слезы. Женька приезжал на своем "Запорожце", привозил бутылку водки, и они не спеша выпивали ее, закусывая соленым огурцом. Потом брат брал отцовскую гитару, напевал блатные морские песни. Я в это время жил с женой у тещи, работал тоже на нашем градообразующем заводе, растил своих пацанов.
После "Запорожца" Женька купил подержанный "Москвич" и гонял на нем на рыбалку, однажды там и простыл в ночном. Попал в больницу, а заведующий отделением терапии Кузнецов начал лечить его от радикулита, даже не посмотрел рентгеновские снимки. Женьки было все хуже и вскоре - в сентябре 1986 года - его отправили в областную больницу, где во всем разобрались и диагностировали рак легких. И заявили, что при проверке снимков на месте можно было сообразить, как на ранней стадии облегчить страдания (возможно, вырезав одно легкое? Или ещё как. Врачи должны знать!). Но теперь было поздно, брат умирал. За ним ухаживала его жена Наташа. Мне удалось быстро добраться до Тулы, без проблем допустили в палату; видел, каково ему было, он даже уже не мог разговаривать. Домой я вернулся поздно ночью, а утром уже в своей заводской больнице навестил отца, он лежал неделю в кардиологическом отделении. Конечно, первый вопрос был сразу про Женьку:
- Наверное, тяжело ему, раз в Тулу отвезли! - сделал он самостоятельное заключение. - Как там ему? Помогают врачи?
Видя отца самого в тяжелом состоянии, я не мог ему все точно рассказать, промямлил только:
- Да так! Хорошего, конечно, мало, но, надеюсь, выкарабкается...
Что еще можно добавить в таких случаях?
- Пару дней еще побуду у Валентины Павловны, добью капельницу, да домой уйду, - сказал отец, - надоело здесь лежать... - Валентина Павловна Поваляева тогда заведовала кардиологическим отделением.
Вид у него был настолько виноватый, что так и представлялось, что он то ли знает, то ли догадывается о состоянии старшего сына. Тяжело родителям, которые переживают своих детей! И тяжело все это видеть было мне со стороны. К тому же сделать я ничего не мог.
В следующую ночь из Тулы позвонили, сообщили, что брат умер. Вечером навестил отца, но сказать эту новость язык не повернулся. Он догадался по моему виду и замкнулся. На другой день с палочкой добрел до дома, благо больница находится в двухстах метрах. Сам забрался на свой третий этаж. На похороны мы его не брали, там некого было брать! Но есть он себе еще мог приготовить, сам ходил в ближайший магазин. С работы я звонил ему, после работы заходил проведать. Обычно в это время он стоял у комода и просматривал фотографии матери. Предлагал мне поесть:
- Сынок! Там картошка с селедкой осталась, доешь! Голодный, наверное, после работы.
Я шел быстрее к своим домой, расстроенный. Так было не очень долго. В один из дней этой же несчастливой осени я пришел, ключом открыл входную дверь и увидел парализованного своего старика: он лежал перед кухонной дверью и старательно держался за ее ручку. И мог только мычать... Я поднял его, положил на кровать, вызвал машину скорой помощи и свою сестру, она была на два года моложе Женьки и, конечно, намного старше меня. У отца оказалась парализована вся правая половина туловища, ходить и разговаривать он уже не мог. В больницу врачи его не взяли. Мы с Тамарой через день менялись и находились с ним, мыли его и кормили. Меняли белье. У него стала чернеть левая нога. Я приводил с заводской поликлиники знакомого врача, привозил на такси толкового хирурга с городской больницы. Они ничего не могли посоветовать, скорее всего понимали, что ему не выбраться...
12 января у жены был день рождения, ее подружка вызвала меня с работы пораньше, чтобы купить неожиданный подарок, а затем вечером мы хотели собраться на часок - отметить дату. Подарок привезли к отцу домой, сестра открыла дверь и сообщила, что отец умер... Так день памяти отца совпал с датой рождения моей жены.
Самое страшное в нашей жизни терять родных и близких! Это стоит всю оставшуюся жизнь перед глазами открытой раной..."