Стена, непреодолимо высокая и бесконечно долгая вдоль которой плетется вереница пестро одетых существ, они уже отдаленно напоминают людей, которыми при жизни никогда и не были.
Шевели своей толстой жопой раб усердия, и ты невольник прибыли - надзиратель-конвоир, которого называют Пророк, продолжает свой монолог - Вы достаточно много натворили в жизни своей, но мое слово станет посмертным делом для вас.
Эй ты, в овечьей шкуре тварь, беги, я дарую тебе свободу! - после раздался выстрел, Пророк закурил - Суть выстрела всегда неизменна, пуля остается пулей, равно как и каждый из вас мерзавцев воскресшим мертвецом.
Все, более нет средств забытья и прочих милостей, вам не о чем думать, вы у стены. Останется моя проповедь на потом или после, когда свершится дело. Да, я произнесу слова перед тем, как вы вновь подымитесь на ноги и перейдете черту стены.
Казнь на рассвете, еще не истекли все секунды, а тебя лихорадит, словно в бреду и горячке. Рассвет сползает по стене и начинается основное действо, холодною водой с твоего лица смывают все мимические ужимки и оно исчезает, остаются лишь пустые глаза.
Пророк озвучивает зычным голосом приговор обещанной проповеди, все окончательно и обжалованию не подлежит. Время пустых разговоров пройдено и изжито, теперь все предельно ясно и это дорога с билетом в один конец. Закури, вреда не пребудет. Покури, отбросив позу унылого героя преобразившись в само бесстрашие, пуля не станет шальной, ты у стены дальше дорога.
Ангелы простят, но руки не подадут. Стена высока, слова пророка еще выше, далее шаг и поцелуй пули. Бесы ждут, их предложения богаты и тебе не придется выбирать, возьмешь все.
Слышишь, как расстрельно бьётся сердце, в нем уже нет недавней малодушной тоски, что одолевала прежде, теперь только одна дорога, которой не будет конца, и ты пребудешь на этом пути долгую вечность.
Команда отдана, приказ оглашен, ангелы простили, не протянув руки. Выкури последнюю сигарету, взгляни на небо, таким его более не увидишь. За тем богом, которому ты поклонялся, за его исполинской тенью поглотившей весь остаток мира, копошатся бесы, они и есть его тень, ты жил в ней. Серые сумерки полные лжи и обмана, клубящиеся пепельным туманом над бездонной пропастью вскоре рассеются. Твой бог не спасет.
Пули выпущены, тело отброшено к стене, кровь оросила древний камень, ты лишился души, что тяготила и грызла так некстати ногти, после остыл и преобразился, поднялся на ноги, другими глазами посмотрел вдаль. Ты боле не слуга своему господину.
Мучайся вечность без сна в плену бесконечности боли. Гори плотью живой на раскалённой жаровне, будь тем сукиным сыном, что привлечен к ответу. Более тебе не умыть лица и рук чужой кровью.
Мы обязательно встретимся здесь, шепчу я, не признавая более ничего, именно в этом месте, после не долгого земного пути. Плохо гореть ярким пламенем, и шутовская злоба в кулаках от бессилья смешна. Лишен памяти, одна лишь слепая боль и кто-то всегда за спиной клеймит словами, огнем, железом, режет, рубит.
Он зло, он дорога, которой не будет конца. Он тот, кто клеймит. Он тот, кто пожирает пламенем жгучим твою сочащуюся кровью плоть. Он бессердечным коновалом шинкует душу и впервые ты осознаешь, что она есть и эта боль непереносима. Компромисса не может быть, в здешней природе все предрешено и нет упущений.
Крик выдаёт боль. Боль порождает слабость. Слабость говорит о мучениях. Мучения подтверждают правоту данной терапии. Ты же был уверен в ремесле своем и что приговоренные жизни во власти твоей, палач-исполнитель. Оказывается пуля, в долю секунды способна перевернуть мировоззрение и уверенность в себе, не пройдет и мига, как все в тебе станет на свои места. Ангел не подаст руки.
Вот и всё, метель, холода, выпить бы водки молча приглушив тоску. Пьяные быки проливают кровь на арене, голосящие певички режут правоту ломтями, машут тряпками, рвутся в лоскуты. Моя неосознанная, непрожитая поэма в прозе (тамбур - окурки) окончательно опустела на ведущих персонажей, кто-то выходит на станции и его заменяет нечто подобное, оно человек в массе люди, но я равняюсь на таро сфинкса.
Течет разговор мат и быт. Крашеная в цвет бирюзы дева в последней попытке рывка к счастью, пытается оживить свой плоский зад танцем аппетитного филея, увы ее шансы невелики, на пальцах я вижу биографию фамильных перстней. Дорога, напоминаю себе, это всего лишь дорога.
Люди выйдут, оставив пустоту заплеванного тамбура, да трупы окурков. Уверен тот человек, который знает, на какой станции сойдет. Он никогда не задумается, куда идет поезд - эти слова принадлежат последнему губернатору Атлантиды.
Поезд тронулся. Опустевший вагон, мои сквозные исчезли. Странное волшебство, кровь испарилась, я таращусь в окно полное мглы и февральской метели. Цементный завод, водонапорная башня, двухсотый скорый из Адлера, реклама модифицированного АКМ, немного ниже вагон ресторан, повар в окровавленном фартуке курит сигару, рассматривая пейзаж унылой, узловой станции.
Снуют тени по оледенелому перрону, предлагая пиво, пирожки и модифицированный АКМ. Голос из сарафана утверждает об очевидном движении, мне кажется, что станция скоро исчезнет. Хлопает дверь и появляется дева с волосом цвета бирюзы, она безошибочно в пустом вагоне займет место напротив.
- Привет, как дела? Мальвина марионетка с душою, сказочный персонаж. Стена и что я был там, ее не пугают, ангелы высокомерны и не всем жмут руку. Главное, что билет при себе, следовательно, я пассажир имеющий право доехать до конечного пункта.
- У тебя сигареты имеются? - спрашивает она, ждет ответа. Киваю в ответ - Значит здорово парниша, значит скучно не будет - ее улыбка полна вымученного оптимизма, который возродится в полную силу, когда я предложу выпить, причем не единожды и на халяву, за дух компанейства, за знакомство. Тебе куда? Знаешь, забудь, февраль везде жопа и холодно.
Опять непруха и облом, снова жизнь гордиев узел, очередной крах надежд и чаяний, попытка содрать и примерить шкуру счастья и вновь не твой размер, как всегда тобою попользовались. Грустно и тошно, завыть бы волком.
Нота услышана, я разливаю коньяк, любуясь ренессансом сияющей физии, к черту все, как важен в жизни каждого алкоголь, маленькая иллюзия радости перед эшафотом повседневных проблем.
- Парниша вы спаситель, где бы вам ни пришлось сходить. Гнусный мерзавец и даже сам Адольф Гитлер перед вратами рая подобного не совершили бы, вы душка, славный человек.
Мальвина не стесняясь культуры потребленья коньяка, разлила полные стаканы, перед выдохом молвив быстро - Ну други вздрогнем, пред ждущей вечностью и пусть во благо прольется сей нектар. Опрокинула стакан, застыв в том ожидаемом томлении, когда начнется пляска коньяка в кишках, и хмель родной ударит в голову, прогнав тоску долой, и речь певучей станет, как ручей весенний.
Кто бы мог подумать, что в пустом вагоне поезда можно скоротать осмысленно остаток ночи? Единственный человек оказывается таковым, причем с каким размахом? Ее стакан пустеет и вновь он полон до краев - Подумать только, это сказка. Дорогой вы мой. Я подозреваю, что вы щедрый человек, а не скряга, порожденный мещанством и религиозным малодушием.
- Подобных вам всегда безошибочно находишь даже в этой пустоте. Ее глаза просто поглощали меня, тем жадным любопытством туземца повстречавшего на пустынном пляже первооткрывателя континента, и коньяк лишь превращал секунды замешательства в последующие столетья добрососедства и терпимости.
Я мог представить, сколько слов сейчас прольется, моя стена и смерть от пуль, последующее муки, зарисовки проходных станций, повар вагона ресторана, все исчезнет, песком сквозь пальцы уйдет.
Мальвина будет говорить без умолку и остановок до самой своей станции, которую она уже пропустила, наверное, сознательно, потому что она знает большее нежели я. Словно прочитав эти мысли мои, и чувствуя неловкую преждевременность грозящую омрачить скромный праздник. Возникает полный эмоций монолог.
- Мне кажется, эта зима будет вечной, будет всегда выть за окном метель и станции с короткими остановками наша смерть. Знаете парниша, я всегда иду в тамбур, курю и делаю свой вид совершенно отрешенным от мира.
- Чертовы контролеры! Они слуги ангела смерти и от этого мороз по коже. Им бы выполнить свое плевое дельце, ссадить на оледенелый полустанок еще теплую душу - она брезгливо скосила свою мину.
- Важные, бесстрастные, неодушевленные исполнители. Поезд то пуст! Мы те редкие пассажиры, которым радоваться надо, так пусть хоть в этой дороге мы испытаем ту малую теплоту компанейства, ведь в той жизни, кем мы были?
Я опрокинул свою порцию коньяка, освежил ее пластиковый Грааль, кем мы были?
Я попытался вспомнить, а она рассмеялась, размазывая тушь, разом осушила стакан - Парниша вас более не существует, вы только здесь и есть. Минута истекшая ровно минуту назад это лишь метель, не играйте лицом своим в прошлое, не проникайте оком в грядущее.
- Только зима и метель. Наше с вами достояние и после уж наследие, вагон под номером 21 и теплое место с той же цифрой, из мира живых мы слились, сыграв свои роли.
- Рай, Ад, Чистилище, это слишком яркие глянцевые города и путь туда не близок, полон пересадок и нет экспрессов скорых, где ульем кипит движущийся состав, идущий по прямой. Не все так просто, как пишут в газетах для пассажиров. Я думаю, во всем виноваты контролеры, потому что сволочи.
- Наливай, не хлопай ушами, сказки все это, а мне все равно, что молоть языком. Мальвина уже захмелевшая усмехнулась.
- Видишь все же это признаки жизни и деятельного ума, но мне, черт возьми интересно, кто они? Хладные, теплые, при исполнении или так добровольцы, может активные, где их берут? Объявления? Спецкурс? По желанию? Избранные? Ведомые? Призвание? Долг? Слушай, ты их вообще видел?
- Личина твоя просто кричит не пониманием происходящего, и в частности, о чем я тут толкую. Контролеры, ждите их, всегда мерзавцы на линии. Кому они служат?
- Парниша, вы не прилично, до невинности профанируете в данном разговоре, послушайте, вы целовали в губы вечность? Она рассмеялась и протянула стакан.
- О как тяжел ваш груз греха. Вы, что ж по убеждению и с верой кроили мир с чужих лекал? Вы верили словам? Слепо превращая их в дело с кровью на брущатке. Заблудший бедолага, уж лучше б вы убийцей были, но без идей.
- Мой вам совет. Никогда не спорьте с Петром, Георгием иль Михаилом, пустое дело и морду вам набьют, а может быть и хуже.
Хлопает дверь тамбура, Мальвина вздрогнула, после секундного замешательства все же обернулась.
- Какие люди и просто так вошли? Господа прошу к столу! Да что ж вы оробели словно зайцы.
- Вот сударь прошу любить и жаловать, двух скажем так персон не приземленного полета. Тот гражданин в потертой феске и драповом пальто, не кто иной как, поэт унынья и тоски Пьер Балалайкин, другой же змей желчи полный, зовется просто Афанасий Аспид.
- Пардон, но где же третья чума, лохматый Арамон Отребьев? Вечный безбилетник, глашатай лозунгов и мелкий бузотер, любитель дармовщины. Мальвина представила вошедших персонажей.
Эти двое несмело приблизились, завидев стакан в руке Мальвины их лица приняли одинаковое выражение страдальческого попрошайничества и оттепели.
- Сударь, теряюсь я в неловкости своей, но вы уж с пониманием отнеситесь к просьбе, горло промочить уставшим путникам. Все перекладными, в общих вагонах, ни сна, ни покоя, чего там и кипятком разжиться неразрешимая проблема. Кругом толчея, давка, смрад тел немытых, перешедший в души и гул такой стоит в ушах, хоть право сойти на полустанке и замерзнуть к черту.
- Тщета, тщета и суета сует. Пьер утер нос и присел рядом, его слезливые глаза прошлись по мне с таким вниманием к деталям, что я неволей потянулся к бумажнику, от этого человека исходил запах жульничества и плутовства.
- Сударыня, вы не позволите мне занять место у окна? Афанасий тут же проскользнул и шумно выдохнул - Я тебе говорил Пьер, а ты все знай свое, упрямый ты осел!
- Пустой состав еще не признак конечной станции. Мальвина удивленно переспросила - Вагоны все пусты? Более того контролеров нет - Афанасий усмехнулся - Арамон все проверил от головы до хвоста, кстати а вот и он легок на помине.
Новый персонаж действительно имел собачье лицо, если таковое можно представить или оное имеется в природе. Выпустив облако дыма в тамбуре, он вошел и растянулся в оскале неприятной улыбки - Мадмуазель Мальвина вот так встреча, мой нижайший поклон вам и всяческое уважение.
- Отребьев, душка вы моя скорей идите к нам, коньяк заждался вас! Этот человеко-пес без промедлений оказался подле и глаза его засияли радостью, словно ему швырнули кость.
- Коньяк, как все же это мило - он пригубил немного - Господа ведь нектар в бокале, клянусь вам всеми предками своими, иль тем, что дорого, что не продашь. Не суррогат, божественный напиток! Отребьев произвел поклон, прищелкнув каблуками начищенных сапог хромовой кожи.
- Право же фартовый день други, так в метель и стужу на оледенелом полустанке досчитывать конечность секунд своего извилистого пути. Отребьев облизнул пересохшие губы - Сударь, не сочтите за наглость, но плесните нектару. Поверьте продрогшему до кости существу. Ибо роль и тень человека по мне нечистому так велики, что не осилить, да и промысел мой в ином.
Он протянул стакан - Надежду я питаю, что не иссякнет ваш запас до часа, когда насытим мы свой голод и воцарится тепло кровотока, а стужа отступит, ей за окном бесноваться.
- Знайте же, наш щедрый незнакомец, хочу заметить вам, что лицо ваше имеет редкую породу - Балалайкин снова ощупал меня этим неприятным взглядом - Что скажешь Афанасий, ты знаток по этой части?
- Не ледяной водой крещенья, а кровью человечьей он мазан. Всмотрись в глаза эти. Небо скорби над океаном крови, а натурой волк. Скольких сударь вы овец из стада человеков погубили?
- Угомонись ядом брызгать Аспид - вмешалась Мальвина - Припомни, что ты пьешь и кого пытаешься дразнить? Тебе ли не знать пропасть этого пути, и что забывчивость последняя роскошь?
- Сударь, они просто шарлатаны и чего греха таить, не чужды и приврать. Шуты балаганные с уменьем подделывать рожи, да голоса, все это на потеху честному люду. Она посмотрела в окно, задумалась - Послушай Арамон, а может, стоит выпить за благородство низменных страстей и грязных помыслов? Пусть метель и круговерть, нет дорог и смысла убегать. Миром правят собаки! Аминь!
Отребьев рассмеялся, протянул стакан и эта порция была оправдано заслужена. Мне же роль молчаливого пассажира на разливе пришлась по душе, эти пришлые персонажи так органично во все происходящее вписывались, или же просто их было интересно слушать. Я уже подозревал, что произойдет в тамбуре пустого состава идущего в неопределенность пути, к точке невозврата, после второй пачки сигарет, когда тамбур будет полон окурок. Коньяк был разлит.
Мальвина оживилась - Пить за собак в обществе волка? Как вам любезный такой поворот? Наша компания поможет скрасить бесконечность вашего бытия ровно вечность, и поверьте мне на слово, скучно не будет, словно спорить о курице и её яйце.
- Аспид душенька блесни слезой крокодильей - Мальвина хлопнула в ладоши - Я обожаю, когда такое происходит, а если вы еще ему начислите стакан, ох, он талантлив сукин сын. Пойдемте же курить, скорее в тамбур!
- Да сударь, казалось бы родня, а меж ними целая бездна ненависти и каждый заслуженно грызет свою кость, но изначально, кем они были? Волк ли тот, кто потянулся мокрым носом к теплой ладони, или же пес тот, кто презрел брошенную кость? Аспид чихнул - Забавностей премного.
- Мы говорим о человеке, что это такое? Мы рассуждаем о душе, как масть пойдет. Горе, печаль, радость и счастье, судьба злодейка, ее ироничность в насмешках.
- Штандарты пустых цветов, околесица всяк пошлых доктрин и сплошь единственно правильных учений, и поднято знамя, гордо реет. Идем мы вслед за глупцами, дабы познать горечь утрат и разочарование. Далее озарение, при дырявых карманах, возрождение из себя в нечто мелкое и потное, с предпосылками к паразитизму.
- Величие человеческой особи определяется умением убивать. Совесть и чувство вины тянут на полтора метра вглубь земли, на поверхности, ты удачлив, ты сукин сын.
- Давайте пить коньяк. Пустому поезду не зачем искать остановку или поворачивать вспять, а что до тамбура? Человек, не уж-то при коньяке неиссякаемом тебе приспичило по наущению девки синей, удалиться в тамбур и курить? Все что там будет сказано, прозвучит и здесь, даже сейчас. Скажи ты мне, все что угодно, хоть глупость вздорную, и я любое слово обращу в вино.
- Прыткий ты Афанасий - Отребьев рассмеялся - Любишь пыль пускать в глаза. В этом уравнении все мы хороши, а меж тем тамбур ждет, и те слова, что будут сказаны там, навряд ли породнятся, как волк и пес.
Балалайкин внес свою лепту - Други незачем спор этот! Поезд идет своим ходом, а в тамбуре добро и зло равны количеству окурок. Мальвина дева-пава уж вы вразумите упрямцев, разведя по углам.
- Скорее в тамбур - прикрикнула глашатаем девица эта под синевой и алкоголем. Я знаю одно, мне предложат игру, как в обыденной жизни с мечтой о легкой наживе. Дабы после обмануть и забрать последнее у человека, в багажной сумке которого кроме коньяка ничего нет, в этом уловка.
Проклятая зима. Проклятье зимы, снег, метель, просто ни черта не видать. Отстук колес, поезд мчит и мы вместе с ним, какое странное движение. Время действительно относительная величина, там холод и бесконечность, а здесь тепло и душа радуется, шалит, до первого контролера или полустанка.
Мальвина покатывается со смеху, анекдоты Аспида действительно смешны. Отребьев серьезен, ему не понять общность природы волка и пса, его гнетет риторика вопросов, болезненная рефлексия мыслей и смыслов. Блуждает он впотьмах, ловя химеры.
- Проклятые мысли, родня вопросам и ответы мертвы, что Балалайкин, докажи свое наследие, иль баламутом был ты?
- Поэт, что в жизни этой значит он? Я знал Гомера, знался и с Шекспиром, ночами летними с Сережей кутил по кабакам. Бил рожи постные, пустые и посуду. Мне бесы придавали куражу, гнали в темень жизни полдня, подливая зелье злое. Я ангелу указал на дверь, на ярмарке тщеславия продал все рифмы за фантики смешные. Музу свел в бордель и просто отдал. Луна и черная река, любовь в петле, ее найдут, увы не скоро, поверьте в честные слова мои, я тоже прославлял красоту и жизнь.
Мальвина сучка, хохочет гиеной, дымит папиросой, она есть время, она вписуема везде. Я настолько пьян, что нахожу ее интересной, но она сфинкс, я не хочу разгадывать загадки, мой нынешний удел пить до тамбура.
Балалайкин аплодирует - Да, знать столь великих к оным даже пыль не липнет, куда там время, смерть, забвенье! Творцы, что ваша жизнь?
- Среди живых, мы ищем подтвержденье прошлому и кровь находим. Съедаем души, пишем о судьбе. Но по сути, мир, люди это мясо для хищного поэта, он не приемлет глину, чтоб оставить лишь сосуд в котором будет после пустота. Нет, он поедает наше мясо тел, словно каннибал сердца, с тем убеждением, что так он постигнет душу чужака, врага иль брата.
- Мир получит свое, мир насытится. Мир будет аплодировать, поэт обязательно умрет. Он примерил демиурга лик, ему жизнь мала, он вырос над собою и теперь задыхается в стенах комфортного почитания, отвратной лести, он ищет спички, чтоб зажечь небо. Вновь испробовать чудовищный вкус открытия, эту жертвенную кровь, сырое мясо, препарированное нутро.
- Бедный сумасшедший! Отвратная гримаса сползает с его лица словно тающий воск. Я хотел бы стать подлинно героем, без изъянов, кем-то большим и совершеннейшим, нежели сверх человек или миф. Прыгни выше головы, поиграй в бога, стань равным ему. Бедный сумасшедший!
Отребьев душка вы моя, что вы там сникли словно познали чувство вины и зубы совести. Мальвина игриво хохотнула, икнув в ладонь, смолкла, неожиданно вперив ожесточившийся взгляд в пол.
- Ах Арамоша, если б можно было замолчать. Поверь мне на слово, вечность бы я тогда познала, а скольких позабыла, лиц не помня? Мольбы и голоса из холодной темноты, проклятия удавкой обвивают, я убегаю в сон и просыпаюсь у стены.
Отребьев протянул стакан - Нет величия человеческой особи, есть жизнь и смерть, меж ними бог. Сделай добрый человек чудо, чтоб я уподобился этой сучке.
- Век иной, печаль все та же, главное чтоб стакан не опустел!
Балалайкин поднял руку - Господа у меня созрел тост! Как-то не по-людски выходит, застолье имеется, да и беседа идет своим чередом, а вспышки яркой, что даст толчок чему-то более выразительному, осмысленному или просто оживит разговор, нет.
- Тост! За то, что есть! И более дано не будет! За миг, в котором суть божественной задумки играет в нас, играет с нами! Кто мы? Бредущие путники в метель соблазнов за пачкой сигарет? Куда идем мы, стужею холодной?
- Спасения ларек в Граале пиво, водка. Душевность незнакомых, падших, кто во вьюге затерялся навсегда. Бескрылая сестрица оспою меченная кофием вознаградит просто так. Это ли рай, может предгорье, где душевность и понимание велики без меры, без любви и сострадательности, которым хочешь верить.
- Просто время земного пути имеет лимит, а после, когда погаснут лампы и рвение твое уж понято не будет. Ты даже за деньги не купишь ночи кусок, тебя прогонят прочь, пнут в темноту и стужу. Снова поезд, спеши, снова покидаешь вокзал в спешке.
- Разочарование багаж твой, кладь ручная грех, купленный кроссворд пошлые надежды, как хочется остаться в теплоте твоей, но увы, деньги, сигареты, бег, проклятая зима.
- Очередной по счету тост, всего лишь начало. За что сейчас мы выпьем? Знайте, я желаю, чтоб больше мне никто не закрывал бы солнца. Пусть солнце не погаснет в нас от всяк бредовых слов, идей! Оно над всеми есть, так пусть же светит ярко!!!
- Браво Пьер! Балалайкин вы величина, право же холод и горячительный эликсир порою в думающем человеке способны оживить искру и раздуть безумия пожар, чтоб все сгорело.
- Время не терпит слез и скорби, времени нужны герои их поступки, их пламя! Мальвина рассмеялась, Отребьев душка вы моя, что приуныли и притихли?
- Так мы идем курить или же продолжаем разговор?
- Мил человек начисли от души, чтоб по мордасам я твоим руками не прошелся. Зол я. Зло во мне клокочет, выход ищет, а ты чужой еще и незнакомец. Дай выпить мне, желательно всего и сразу, злобу мою не утолит и океан. Арамон протянул стакан.
- Полноте вам тише, тише и ровным дыханием колышим среду. Арамоша не бузи. Вот правильно, умничка, пригуби и подыши ветрами тамбура, папироской подыми, поиграй личиной в стекле. Щедрую руку не стоит кусать, иначе узнаешь, сколь щедр кулак.
Мальвина протянула стакан - Парниша вы разумный, мне вам не стоит объяснять, всякое бывает, ну что солнце, пусть будет свет!
- Вы в это верите? Или играете в комизм и драму с хором? Какой же свет вам надобен? Души, ума, сердца, дня? Чего же вы алчете, переминаясь с ноги на ногу в бесчисленности углов темных и полустанков?
- Рать вы тех духов зла? Голодная свора злыдней, готовых пожрать любого, кто сойдет не там или замыслит аттракцион с пустыми мечтами и легким исполнением желаний, но напомню вы уже не среди людей!
Я пролил коньяк на пол, я видел, как бледнели их лица, я готов был к тамбуру и последующим изысканиям. Затем рассмеялся явив преглупую личину пьяной простоты.
- Да вы правы, всякое бывает и мне по вкусу Арамошино веселье, хмельная дурь да глупые ветра от бобов. Выдохните сударыня, это всего лишь не лучшая моя шутка, будьте снисходительны, я проникся вашей игрой.
Мы стали пить молча, так всегда после лишних слов еще наполовину неосознанных, когда хмель шальной гоняет мысль, как девку молодую, все как в природе. Человек таков, он наследит всегда и извольте, во благо иль во зло, поди уж разбери. Театр, пьеса, есть слезы, есть провидение, есть заунывный хор.
Драма плевой жизни, плачет слезой и кровью, пока не грохнется с шумом, ступив на корку случая. Ведь до представления, тут некий Цезарь наследил, а после тетка прибиралась и лаялась с небритым мужиком, что от войны бежал трусливо хвост поджав. Сюжет течет, меняется как день и ночь, боится потрох сучий смерти, вшей окопных, крови. Пьет беспробудно на последние гроши.
- Ты сука не видела войны! - кричит, тараща безумные глаза, воруя деньги в кошельке.
Герой спивался, во сне он видел мертвых с тех мрачных, далеких берегов, они требовали платы, этот сукин сын монеты их увел в час погребенья. Пропил даже пятаки, боялся до икот и колик смерти в час ночной, от страха ссался, кричал в бреду. Стал отпетым квартирантом.
Мальвина рассмеялась - Сколько судеб нелепостью своей тревожит мерный ток Леты. Поверьте мне, Арамоша, он добрый пес, что ж вы так сударь, словно гопник презрели прощенье и милосердие? Будьте благородны и высоки моралью, ведь щедрость ваша в коньяке не знает меры, так соответствуйте во всем, чтоб после слово о вас осталось доброе меж злых языков, это переживет пирамиды и сфинкса.
Я смотрел в окно. Беснуется метель, она отчаянно царапает стекло, воет от бессилья и очередная попытка дробью хлесткой рассыпается по окну. Завывает ветер.
Проклятые, заблудшие, безликие, во мраке их не видно, но они там бредут неведомо куда. Стонут, и ветер подхватывает, уносит вдаль, превращает эти звуки в вой и ледяную крупу. Он пронизывает коченеющие тела, вырывает последние крупицы тлеющей души и остается леденящий вой, крупою вонзающийся в оконное стекло.
Мы же, что юные боги пьяны, беззаботны, нам еще интересна кровь и жизнь. Та свалка за окном скрыта метелью и далека, словно вечность, но это иллюзия или самообман.
Мы абсолютно уверены, что поезд уносит нас прочь от беды, но в действительности неумолимо приближаемся к самоей глубине этой бездушной стужи, поэтому нет контролеров. Весь балаган теперь зависит от степени опьянения, когда (Я) во мнении оппонента превозобладает над разумом, и кто-то дернет стоп-кран.
Афанасий икнув и утерев рот рукавом, принялся возражать. Все не о том господа, не про то, нет в нашей беседе житейской простоты кроме анекдотов, куда-то лезем мы все ввысь душою воспарить, с каких таких делов?
- Капут просрали души на ратном поприще деяний наших! Раскаяние наше даже не запоздало, а смехотворно! Чего греха таить, все мы черны как мавры южной ночью, нас не найдут, нас не спасут, нам тьма родня и давайте просто пить, может следующий полустанок будет бойня.
- От крови всегда исходит тепло и есть шанс поживиться, однажды я так пережил ночь.
- Врешь отродье! Ночь эту не переждать! Нет столь сильного существа я бы знал! У-у-у морда лживая! - Арамон пригрозил кулаком Аспиду.
- Пьян собака и в правду пьян наш бузотер! Каково господа принял близко к сердцу. Что ж раунд первый, в тамбур други дымить папиросами и плевать на пол!
Тамбур, бытие после Эдема, шутки да плевки покуда не навалит народу, уж после толчея да всяк прилипчивые лиходеи норовящие выпотрошить то кошелек, то душу. Азартен ты иль молчалив, вспыльчив или сдержан, кроток не будь, ушами не хлопай. Выкури сигарету сплюнь на пол, покинь эту суетность.
Здесь ощутимо дыхание мира ночи, и тусклый свет лампы делает пространство инфернальным. Лица совсем не человечьи. Жуткие маски, гримасы, натягивающие не менее устрашающие, плотоядные улыбки, о чем-то говорят, но по большей части врут. О, как сладка эта ложь, как легко ты готов примкнуть к этому действу и приукрасить никчемную серость свою блестками и мишурою лжи.
Ты наивно полагаешь, что в приукрашенную историю поверят? Они чудовища тебе глупому еще не ведом страх, но они ловят на слове и после тамбур заполняет мрак их сущности.
Нет пароля свыше, чтоб тут в полумраке тихо поджав хвост сдристнуть, сглатывая горечь слез и позора. Как трудно отдавать те малые мышиные крохи радости, сытости, придуманных подарков. Увидеть себя глупого во всей красе и снова лгать. Порочный круг.
Как же легко бытие в налитых кровью глазах этого пьяного дурака, уподобленного быку на заклание. Стая предвкушает свой пир, скулит, метит, территорию кровавой трапезы мочою. Одна большая жертва насыщает порядок данных минут, кровь, выбитые зубы, животное хрипит, ожидая предсмертные судороги. Тамбур пуст и где-то горюет мышь над потерянным рублем.
Аспид и Арамон разошлись по углам.
- Будут дуться, что с них взять? Упрямые ослы, вам бы затеряться в бесконечности дураков, авось бы сдержаннее стали. Хмель сударь, хмель, он с роком и судьбою дружен, от чего же мы так тянемся к нему?
- От судьбы не уйти, рок неизбежен, так с хмелем все же веселей, осилить дорогу, влекущую в бездну горизонта.
Мальвина закурила.
- Парниша солнца больше не будет. Нам остались только разговоры и вы я думаю пока фартовый малый, ведь ваш коньяк, еще как вижу я не иссяк в бездонной фляжке. Знаете господь тоже фаталист.
Вошел Пьер, достал папиросы, быстро прошелся взглядом по нашим физиономиям, после закурил.
- Вы как-то приуныли Балалайкин, такой триумф и кислая капуста во взгляде вашем.
- Мон шерри, ведь я поэт уныния тоски, играю роль, всего лишь эту роль. Он выпустил облако сизого дыма. Вам не кажется, что поезд набирает ход?
Отребьев прилип рожею к окну.
- Верно. Аспид ну ка ты давай живей, чего остолбенел! - прикрикнул он.
Мальвина улыбнулась, хлопнула в ладоши.
- Неведом и далек наш путь. Станций более не будет очень долго, вы сукины везучие сыны, ох, если я права!
Вся эта пестрая компашка уставилась на меня.
- Добрый человек продолжим наше скромное веселье! Ваш коньяк сударь.
Балалайкин просиял новою монетой.
- Нектар, что в чудо превращает эту серость полустанков, вперед к заветному!
- Бросайте папиросу, она пророческой не станет, в ней истины на ржавый гвоздь не наберется. Поверьте мне, данный миг прекрасен.
Балалайкин потянул меня снова в вагон.
- Поймите сударь, я не требую, но поверьте, архи важно данное событие спрыснуть коньяком. Вы просто не представляете, как это здорово, что станций более не будет!
Остальные попутчики не отставали, в каждом лице пылало веселье, во всей вселенной не было счастливее вагона.
- Это удача, вертлявая да взбалмошная девка, но коль появится, то прямо в губы поцелуем одурманит, кровь закипит, и жизнь так крепко полюбишь, и крылья есть у тебя.
- Так надобно не спугнуть и чин по чину принять благосклонность данной особы. Все любят дары и подарки, а ширина улыбки вашей равна душе, так скальтесь же во всю широту рта!
Отребьев ударился в пляс, сопровождаемый веселыми подвываниями или обрывками кабацких пошлых распевок, поди разбери, когда разгорается чад кутежа.
- Еще! Еще! До головокружения и падений, дикого смеха, неестественно округленных глаз, почему бы не упиться, когда дозволено!
- Парниша вы лейте ваш нектар, не беспокоясь о нас. Суть этого всплеска эмоций вам не понять, да и незачем нагружать вас причинами.
Балалайкин криво усмехнулся, утер текущую слюну.
- Все в огонь, все в пепел! Эй, человек ты не задумывался, почему при вседозволенности всегда возникает желание жечь?
- Пожары, они манят, притягивают словно магнит - он прикрыл глаза, залпом осушил стакан, вдохнул и выдохнул.
- За этой промерзшей чернотой, опутанной множеством рельс - он выдержал паузу - Как ужасен и мертв гул этого ветра и завывания метели, безнадега такая, что ее не перепить! Так пахнет смерть, холодом и льдом.
- Так вот, в одном краю далеком, где поездам нет боле места, начинается океан. Сплошь из огня он состоит, громаднейшее без конца и края алое пожарище с набегающими волнами, разбивающимися о черные скалы, снопами искр.
- Раскаленный воздух, зной, пожирающий выступающий пот, вы бредете кромкой берега, утопая по щиколотку в песке или пепле, обжигающий ветер треплет ваши волосы, но в нем нет чада или дыма. Папироса тут же истлевает в руке, и ветер подхватывает горсть пепла.
- Только представьте, какова там ночь, это стоит увидеть. Поэзия в чистом, первозданном виде, ради которой можно продать душу.
- Пьер вернитесь к нам в сообщество тоски с унынием в суету, тот мир далек и под запретом, он для вас не досягаем.
- Мы едем с дарами, да в чертоги родимые, сквозь мрака бездонную пустоту стрелою летим и звонкий отстук колес наша песнь златая. Хорошо то, как други! Мальвина глуповато хохотнув протянула стакан.
- Парниша о таком везенье можно положительно долго помнить. Странно, все же вы угрюмый малый, хотя щедрый, словно добрый волшебник из сказки.
- Правда, на практике чудом живота не наполнишь, чудо это иная плоскость. Это та живая вода, которую не разбавишь чем-либо житейским.
- Из чуда соткано все, эти незримые нити связывают мирозданье и составляют его.
Мальвина усмехнулась на ум пришедшей мысли, перевела взгляд на компаньонов.
- Как я устала от этого беспризорного кочевья в вечных нечистотах, как горько разочарование мое от надуманного счастья, к которому всегда стремилась. Я упустила чудо, использовав лишь шансы, шансы и вот.
Это ты чего удумала? Слезою пир наш утопить? Арамон вскочил.
- Змея, тебе ли слезы лить? Мы тут не в божьем доме с камнем на сердце от совершенного греха! Нас и водою поили и петлею щекотали, да огнем грели и кто раскаялся?
- Не слышу вас честное братство? Что скажешь Афанасий, иль ты досточтимый Пьер? Змея вон о чуде заговорила. Гадина ненасытная, плотоядная.
- Уймись песья морда! Мальвина вскочила, схватив Отребьева за ворот.
- Уродец потешный, что в тебе осталось красивого? Душегуб, изувер. Скот бездушный - она оттолкнула Отребьева с силою, что тот, попятившись, плюхнулся на пол. Резко вскочил, глазенки его сузились, рот искривился.
- А что это мы так вскипели, словно проснулось сознание, достоинство и гордость. Вам голубчик не по нраву обращение? Так извольте, я себе могу это позволить.
Арамон тут же сдулся, стал так мал и ничтожен, слова Мальвины имели свой вес.
Афанасий почесал бороду, только сейчас я обратил внимание, что у него окладистая, густая, рыжая борода.
- Арамоша не к месту. Фу, уйди с глаз долой. Покури, пометь тамбур. Делом своим мелким займись, как нальют, так позовем тебя, не мозоль око.
Отребьев молча удалился.
- Бывает с ним такое, буза иль что похлеще, лезет на рожон. Хотя к черту дурака, рожа его казенная все стерпит.
Пьер усмехнулся.
- Все эти беседы салонно-духовного толка не в его характере. Он как палач, ремесло определяет мировоззрение, поэтому друзья будем снисходительны.
Пьер перевел свой взгляд на Мальвину, я почувствовал его страх, он тоже боялся этой болезненно худой девы с волосом цвета бирюзы, видимо она заправляла этой чудной компанией.
- Вот видите добрый и щедрый молчун, что я лишена бесед о чуде и душе, может быть о боге. Все под запретом, сами боятся и мне не позволяют и всякий раз.
Мальвина не обнаружила подходящих слов и щелкнула пальцами.
- Вот только найдется подходящий попутчик и суетные эти людишки тут как тут, все превращают в балаган, театр и вертеп.
- Налей, будь добр, хоть сделаюсь я пьяной и не красивой, но и они терпимее станут. Шуты, паяцы, тьфу на вас.
- Ты злишься от того, что змеи не умеют плакать! - эти слова выкрикнул из тамбура Отребьев.
- Нет, каков нахал? Это уже не буза. Я уверена, что это попытка оспорить мое главенство, что вы сникли Пьер?
Я смотрел, как она распаляется, как ползут первые языки пламени скандала, она превращалась действительно в змею готовую слепо без разбора жалить.
- Странная дева с волосом цвета бирюзы и тоскою по чуду, выпей со мной. Я тот человек, вернее то немногое бренное, что осталось, но я видел чудо лично.
Коньяк пролился в стакан.
- Ведь мы едем туда, где чуду места нет. Эту черноту и злую метель за окном пешим шагом не преодолеть, если предположить возвращение обратно.
- Ни кровь, ни души, не растопят лед сокрытый во мраке.
- Представьте меня тем единственно важным пассажиром, за которым отправили скорый "Экспресс" без мнимых и реальных существ, где нет контролеров, конвоя и прочего.