Аннотация: so we can both watch X-Files, или позор на седины вопиющего везовразия
я целую его так отчаянно, что зубы скрипят по зубам, ноют челюсти, а он на секунду сталкивается с собственной клаустрофобией в попытке отпрянуть, прежде чем поддается и позволяет мне в очередной раз обласкать тесную изнанку своего сладкого бледно-кораллового рта с клыками острыми, как у гепарда, и странно шершавым языком, совсем не таким, как у меня, который я вижу лишь в те редкие моменты, когда он лижет мороженое или ложечку из десерта, это одно из моих любимых занятий, пожалуй, под джанком я могу делать это часами, да и без джанка не проблема, по чести сказать, я делаю это оттого, что во рту у меня слишком мало слюней, и я надеялся пополнить их запас из внешнего источника, на самом деле это вранье, просто твои слюни вкуснее моих собственных или так кажется, я конечно чрезмерно инициативен, но он мне не мешает, наверное знает уже, что я просто совладать с собой не могу, оправа моих очков впивается в его острую скулу, так что он с раздражением их сдергивает, на самом деле во рту у него не менее сухо, чем у меня, и губы за ночь уже совсем искусаны, а шея и ключицы, плечи и грудь покрыты багровыми штрихами засосов и пунктирными следами зубов, ночь это вообще такое время, когда одни люди отдыхают, а другие в это время устают, и связки у меня под языком так болят, что лишний раз говорить неохота, он пытается как-то меня отвлечь и от этого издает мне в рот низкий тихий звук, будто забыл, что рот у него занят и говорить сейчас не выйдет, отчего я только сильнее увлекаюсь и в очередной раз побаиваюсь откусить ему ненароком язык, если он окажется у меня на зубах, но вместо этого он просто зажимает мне нос, это называется изобретательность, очевидно, и выражения его я не вижу, когда наконец отклеиваюсь, ведь он отобрал очки, так что просто смотрю прямо перед собой, ничего не разбирая, кроме переливов платины и плавленой стали, он это помнит и раздражается и гневно говорит, ты что ли как египтяне мозги мне решил высосать или что, а я нахожусь в кромешной дурашливости и думаю только о собственных шутках про разработанный язычок, которыми извожу его обычно из зависти, когда слышу эту безупречную немецкую р, гортанную, wie rollt man das R, вундершён, и говорю, какие мозги? дурачье, откуда там взяться мозгам? я бы и рад, говорю, но там все давно высосано до меня, переживать не о чем, он фыркает и цыкает, извини, говорю, так само собой выходит, в ответ на что он со всего маху отвешивает мне пощечину, пользуясь тем, что можно не заботиться о ебаных очках и о том, как они упадут проебутся сломаются, и отвечает, нехуй тут извиняться, не смей, говорит, больше произносить при мне это слово, я запрещаю тебе произносить это слово в моем присутствии, и я говорю извини пожалуйста, больше не буду, так что он берет меня за волосы и тычет лицом в подушку, размещает под собой на кровати и кусает куда-то в поясницу, он всерьез кусает, до крови, очень больно, на самом-то деле, меня душит хохот, но я сдерживаюсь и говорю, ой, извини ебать не подумал, в ответ он смыкает зубы где-то у самого хребта чуть-чуть повыше, чем в прошлый раз, и боль от этого наводит меня на мысли о татуировках и акупунктурах, я вздрагиваю и, разумеется, говорю, извини, блядь, прошу тебя, и так это продолжается черте сколько времени, коса прибита к камню, согласно соображениям нашего общего дружани, и в конце концов он вгрызается мне в затылок, за патлы вжимая носом в матрас, и я себя от этого чувствую, будто кошки на случках, у меня давно стоит, но как-либо утилизировать этот факт не светит, ведь я веду себя из рук вон, конечно же, отпечатками зубов колет и жжет всю спину, говорить трудно и стыдно, но я себя заставляю и говорю, слушай, извини конечно, но так если не приглядываться может показаться что у тебя клыки от какой-нибудь ебаной гориллы, а то и павиана, а может быть гиены, извини, но как ты этого достигаешь, ты их часом не запиливаешь втихаря? меня трясет от хохота, это уже слишком, получено достижение: из рук вон, и он психует, вскакивает и убегает в ванную, а я так и остаюсь лежать на кровати, с недоумением прислушиваясь к собственному глухому смеху, и это не истерика и вообще черт знает что такое, переизбыток эндорфинов, еще неизвестно сколько времени я трачу в поисках проебанных очков, а когда наконец выхожу в кухню, он уже стоит там с потемневшими от воды волосами и свеженашлифованной при помощи опасной бритвы рожей, голый до пояса и сияющий, держит в руке блюдце с мокрой клубникой, но поеданию ее препятствует говорение, в ходе которого он, кажется, читает Сэнду очередную охуительную пикап-лекцию про каких-то телок из мясного магазина, невзирая на количество раз, когда Сэнд в привычном для себя ощущении загнанности орал попеременно о том, что он гей, и о том, что он асексуал, что ни в какое место на теле эти телки ему не упирались, но черта с два, его светлости недоступно, очевидно, понимание того, как телки могут кому-то куда-то не упираться, вот он и усердствует, а Сэнд просто молча стоит, мешая ложкой кофе, и смиренно ожидает возможности уйти, и я спешу на помощь, тихо подхожу к белобрысому сзади, нагибаюсь и кусаю его в рельефный канат широчайшей над самым поясом джинс, на секунду уловив искристый высоковольтный ток в синаптических связях крепкой мышцы под тонкой льдисто-белой кожей, он от этого шарахается в сторону, роняя с блюдца пару ягод и глядит на меня так, будто что-то плохое, словно какая-то дикость, я люблю это выражение, как и все прочие выражения крайностей на его лице, оно еще осунулось за последние сутки от бессонницы, кокса и ебли, и сделалось совсем сверхъестественным, потусторонним, черепообразным, звериным, варварским, граненым и чистым, как кварц, на нем всего и оттенков, что прозрачная зелень в глазах, крайние пряди в челке уже высохли и один из них скрывают, меня от этого зрелища охватывает пограничное злорадство и восторженная дрожь, я не могу удержаться от соблазна и говорю, извини, братан, я нечаянно, и он, конечно, плевать хотел на очки, так и вмазывает мне в ебало это блюдечко, теряя по пути еще пару ягод, но несколько оставшихся все же достигают своей цели и размазываются по стеклам и мерзко липким клубничным соком по щеке, меня знобит от хохота, а он только смотрит и молчит, и я уже не вполне уверен, как называется такое волчье выражение и чем оно чревато, знаю только, что в этой конкретной партии у меня за извинения 1-0, потому что теперь всякий раз, как я буду это произносить, ему придется либо протестовать, либо сдерживаться, кидаю взгляд на Сэнда, который обычно не одобряет подобных педерастических проявлений в присутствии третьих лиц, но в данном случае ухмыляется даже и как будто бы даже на моей стороне, и во избежание дальнейших оплошностей мне приходится ретироваться в ванную, где черный кафель стен еще покрыт конденсатом от душа, который принимал он, заперевшись там, я стою на коленях в душевой кабине и долго и мучительно дрочу, воображая, как убиваю белобрысого и трахаю, насилую, перегрызая глотку и захлебываясь кровью, душу, рву на части и жру, ебу в рот глубоко и безжалостно, крепко вцепясь в бесценные волосы, и что я занимаюсь с ним любовью так, как я с ним любовью не занимаюсь, везде тискаю и ласкаю и медленно-медленно проникаю внутрь, не переставая его целовать, в обмен на его испепеляющий солнечный жар делаю ему приятно и хорошо, в ходе чего прокусываю себе руку, чтобы сохранить молчание, мне приходится все это воображать во избежание попыток провернуть нечто подобное в реальности, но когда я выхожу, у меня есть уже новая тыща причин для извинений, он это знает по тому, как я на него смотрю, ведь я всегда на него смотрю, даже тогда, когда это наводит на него дискомфорт, и в конечном счете всякий раз неизменно натыкаться на мой взгляд оказывается дороже, чем возвращать комфорт, так что он ничего об этом никогда не говорил, он глядит в ответ очень внимательно и серьезно и без малейшего одобрения, вынуждая меня терзаться неизвестностью и бояться, что он уже знает все, что я там навоображал, возможно, так и есть, потому что позже, когда мы вдвоем распиваем бутират и курим шмаль в комнате, где все черное, и от созерцания его контраста с обстановкой у меня башка кружится даже больше, чем от бутирата, он все с тем же холодным спокойствием спрашивает, как по-твоему, что ты от меня хочешь, и я долго думаю над этим вопросом, очень долго, его формулировка ставит меня в тупик, вот почему, а еще я боюсь, что опять придется уходить и может быть даже на несколько месяцев, но в конце концов эмоции берут верх, ибо победа всегда остается за ними, и отвечают за меня, что не хочу я ничего, кроме как Lust machen, круглыми сутками люст махен, просто такой себе люстмахер по жизни, мать его, и вместо всяких извинений признаюсь внезапно для себя, что хочу услыхать, может быть, как он стонет от удовольствия, потому что за всю практику ни разу этого не добился, чего бы мы друг с другом ни делали, и мне это ясно, ведь когда стонешь сам, хуже слышишь звуки, издаваемые партнером, просто ему удается этого избегать, а мне нет, ему вообще удается вести себя в процессе исключительно тихо, чего обо мне никак не скажешь, к сожалению, он задумчиво произносит - да я и сам этого уже сто лет не слыхал, не отводя от меня взгляда, в котором есть нечто такое, отчего я больше не решусь прикоснуться к нему еще долго, нечто сродни отвращению, или мне кажется, или это отражение моего собственного самоотвращения я вкладываю туда, где его не существует, или ты думаешь на другом языке, другой кодировкой, казябрами, или я думаю слишком много, но в конце концов он сам перемещается в досягаемость на полу и целует меня предметно в лабрет, осторожно прижимаясь сухим бледным ртом к моей нижней губе, и до ужаса неторопливо снимает с меня все те шмотки, которые я уже успел прилежно понадевать, приносит откуда-то из другой комнаты коробку с красками и ставит меня на четвереньки на полу, а сам садится рядом на кровать и разрисовывает меня долго и старательно, для удобства установив коробку прямо мне на спину и перемещая по мере того, как продвигается работа, судя по движениям кисти, он меня расписывает под полосатую гиену или какую-нибудь рыбину вроде скумбрии, одна сплошная по хребту и отходящие от нее горизонтальные, гуще на спине, постепенно сходят на нет к животу, какого цвета полосы, я не вижу, но подозреваю, что черные - я бы сделал черные, и по плечам и по бедрам, под конец он прохаживается кистью по моим глазам, оставляя на лице след боевой раскраски, возвращает на место очки, и я убеждаюсь, что говорить больше не следует, я не затем здесь, чтоб говорить, он запускает пальцы мне в волосы и осторожно разворачивает лицом к себе, ну-ну, говорит, люстмахер, тебе очень идет, только хвоста не хватает, как водится, жаль только, быстро размажется, ну-ну, говорит, mach mir все, что ты там собирался, я готов на это посмотреть, и я до ужаса медленно избавляю его от шмоток, которые он уже успел на себя понадевать, трусь о его колени и руки щеками, ушами, ласкаясь, вылизываю его нежно и обстоятельно, отчего на его меловой коже остаются поначалу мокрые следы, пока мой язык не пересыхает, отчего кажется, что его присыпали тальком или какой-нибудь мукой, но я не сдаюсь, не устояв, оставляю красный след зубов на его белом бедре, и он не возражает, потому что я нахожусь в Tierwelt и мне можно, главное - не думать о том, как это выглядит со стороны, а не то кранты всей затее, облизываю и обсасываю его горячий ствол, я уже привык не допускать мысли о том, сколько ртов шлифовало этот ствол до меня и сколько из них было куда прилежнее меня, талантливей меня, умелей и смелей, и вместо этого вспоминаю лишь, какой ужасной пустотой этот предмет отзывается в моем теле, когда его покидает, и по прошествию времени это ощущение притупляется, но никогда не исчезает окончательно, еще хуже, если оно всегда присутствовало, просто прежде не бывало иначе, мне хочется сказать, какой у него чертовски красивый хуй, отдать честь, признаться, до чего отвратительную жадную слабость я к нему питаю, но я же в Tierwelt, тут никто ничего не говорит, и все приходится выражать подручными способами, от которых он меня вскоре отвлекает, чтобы разложить на кровати лицом вниз и разместиться позади, двумя пальцами ведет от затылка вниз по хребту и лапает за задницу и говорит, какая она непростительно красивая, специально чтобы я охуел от стыда и не дергался, конечно-конечно, превентивные меры, и в конце концов все-таки отлучается ненадолго на поиски вспомогательных средств, о которых мы исправно забываем и проебываем где-то, и все это так по-дурацки устроено потому, что противоестественно, любому самому примитивному представителю Tierwelt ясно, что оно не должно так быть, и ебет он меня по этому случаю очень долго с передышками и паузами на кокаин, а также очень больно, безошибочно избирая для этого нужные углы, это поначалу даже приятно, но постепенно перестает быть таким новым и развлекательным, а потом начинает напоминать своим назначением нечто вроде выбивания пыли из ковра, и в конце концов у меня уже не остается выбора, кроме как тщетно цепляться за подушки и простыни и отрывисто скулить, чтобы не расплакаться, будто избиваемый ребенок или заблукавшая в лесу собака, лучше бы ты меня зарывал с таким упорством, ей-богу, а спустя некоторое время он уже опять сидит на полу, курит, весь измазанный черной краской с моей спины, и меня все полностью устраивает, кроме состояния очков, которые сделались в результате этих игрищ настолько загажены, что все как в тумане, и он говорит с некоторой расстановкой о том, что мы тут в общем-то снимаем довольно мрачное видео по жизни, а не то, что может показаться, если за всем следить из могилы, и не то, чтоб мы на практике являлись такими уж лицеприятными парнями, просто позиция дурака в сотни раз выгодней позиции умника, и всякий умник, неспособный этого признать, на поверку оказывается куда глупее последнего дурака, довольного своим положением, ты понимаешь, люстмахер, я в своей жизни много чего повидал, и я не в силах удержаться наконец разражаюсь очередным хохотом и криками I'VE SEEN HORRORS!! HORRORS THAT YOU'VE SEEN, это ты имеешь в виду? это твоя путеводная звезда, может статься? смотри-ка, и все концы наконец сошлись с концами, и пусть я перебиваю или издеваюсь в очередной раз, но пропустить мимо ушей он не может и ржет, давясь дымом, и говорит, да нет же блядь, что ты начинаешь, хотя я, конечно, не смею спорить с таким выдающимся господином, все правильно сделал, я бы тоже так сделал на его месте, можно подумать, я вообще когда-либо поступал иначе, но это секрет, который ты можешь разве что унести с собой во мрачные дебри Tierwelt, потому что никому более он не интересен, ты не думай, я бы тебя вовсе давно уже на улицу вышвырнул, не будь ты такой красивый, и я невозмутимо отвечаю, что не будь ты такой красивый, и я бы от тебя вообще on sight мокрого места не оставил, уж больно много ты говоришь, как для Übermensch-Tier-Hybrid с клыками павиана, или гориллы, или гиены, и снова вызываю на себя этот волчий вид, который пусть в тумане видно и не очень ясно, но все равно исключительно приятно, и я ухмыляюсь, зная, что во всем известном науке Tierwelt не найдется другого животного с такими клыками, как у меня, это уж точно, и думаю о том, что так производятся фильмы на канале дискавери, погружением в среду, вынырнуть из которой мне удастся теперь лишь тогда, когда у нас закончатся сигареты или наркотики или еще что-нибудь вроде, и можно будет выйти на улицу и охуеть, сколько там всего изменилось, без особого впрочем интереса, у нас тут своя атмосфера, в конце концов, but there are several other very important differences between human beings and animals that you should know about, как же иначе