Макдонах Мартин : другие произведения.

Человек-Подушка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

МАРТИН МАКДОНАХ

ЧЕЛОВЕК-ПОДУШКА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ТУПОЛЬСКИ

КАТУРЯН

АРИЭЛЬ

МИХАЛ

МАТЬ

ОТЕЦ

МАЛЬЧИК

ДЕВОЧКА

  

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  

Сцена 1

Комната для допросов в полицейском участке. Катурян сидит за столом, по центру, на его глазах повязка. Тупольски и Ариэль входят и садятся напротив, в руках Тупольски - папка-регистратор, в которой лежит большая пачка документов.

   ТУПОЛЬСКИ. Мистер Катурян, это - детектив Ариэль, я - детектив Тупольски... Кто вас так оставил?
   КАТУРЯН. Что? (Тупольски снимает с него повязку.)
   ТУПОЛЬСКИ. Кто вам повязку оставил?
   КАТУРЯН. Эм-м-м, ваш человек.
   ТУПОЛЬСКИ. Почему вы её не сняли? Выглядели, как дурак, да и только.
   КАТУРЯН. Я думал, не положено.
   ТУПОЛЬСКИ. Выглядели, как дурак, да и только.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Да.
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) Как я и говорил, это - детектив Ариэль, а я - детектив Тупольски.
   КАТУРЯН. Ну, главное, что я хочу сказать - я глубоко уважаю вас и ваше дело, и готов помогать всем, чем смогу. Я вас глубоко уважаю.
   ТУПОЛЬСКИ. Что ж, это приятно слышать.
   КАТУРЯН. Я не из этих... Ну, знаете.
   ТУПОЛЬСКИ. Из каких "этих"? Я не знаю.
   КАТУРЯН. Не из тех людей, кто не уважает полицию. У меня с полицией никогда в жизни не было проблем. Никогда в жизни. И я...
   АРИЭЛЬ. До сегодняшнего дня, хочешь сказать.
   КАТУРЯН. А?
   АРИЭЛЬ. Повторюсь... У тебя никогда не было проблем с полицией до сегодняшнего дня. Ты это хочешь сказать.
   КАТУРЯН. А у меня сейчас проблемы с полицией?
   АРИЭЛЬ. Зачем же ещё ты здесь?
   КАТУРЯН. Думал, помогаю вам с расследованием.
   АРИЭЛЬ. Так мы друзья твои? Типа, мы притащили тебя сюда, как будто это светский визит, как будто мы - друзья твои?
   КАТУРЯН. Нет, вы не мои друзья...
   АРИЭЛЬ. Тебе зачитали права. Тебя вытащили из собственного дома. У тебя была эта ебучая повязка на глазах. Ты думаешь, так мы поступаем с добрыми, блядь, друзьями?
   КАТУРЯН. Нет, мы не друзья. Но с другой стороны, я надеюсь, что мы и не враги.
   АРИЭЛЬ. (Пауза.) Я тебе сейчас всё ебало разобью.
   КАТУРЯН. (Пауза.) А?
   АРИЭЛЬ. Я что, мямлю? Тупольски, я что, мямлю?
   ТУПОЛЬСКИ. Нет, ты не мямлишь. Всё вполне разборчиво.
   АРИЭЛЬ. Вот и я не думаю, что мямлю.
   КАТУРЯН. Вам... Я расскажу всё, что вам нужно. Вам вовсе не обязательно...
   АРИЭЛЬ. "Я расскажу всё, что вам нужно". Сейчас и вопроса-то такого не стоит - конечно, ты "расскажешь всё, что нам нужно". Вопрос в другом - "сколько ты при этом дашь поводов, чтобы тебя отпиздить", вот в чём вопрос-то.
   КАТУРЯН. Я постараюсь вообще не давать повода меня отпиздить, потому что я расскажу всё.
   ТУПОЛЬСКИ. Ну, значит, начало положено, не так ли? (Не спуская глаз с Катуряна, Ариэль проходит к боковой стене, закуривает сигарету.) Как думаете, почему вас сюда привели? Вы ведь должны что-то предполагать?
   АРИЭЛЬ. Слушай, может, пропустим всю эту хрень и просто начнём уже его пытать?
   КАТУРЯН. Что...?
   ТУПОЛЬСКИ. Кого на это дело назначили Первым Номером, Ариэль, тебя или меня? (Пауза.) Спасибо. Не слушайте его. Так вот, как думаете, почему вас сюда привели?
   КАТУРЯН. Я ломал над этим голову, но ничего не придумал.
   ТУПОЛЬСКИ. Вы ломали над этим голову, но ничего не придумали?
   КАТУРЯН. Нет.
   ТУПОЛЬСКИ. Так да или нет?
   КАТУРЯН. Да.
   ТУПОЛЬСКИ. А?
   КАТУРЯН. Ведь я никогда не делал ничего такого. Не выступал против полиции, не выступал против правительства...
   ТУПОЛЬСКИ. И вы ломали голову, но так и не придумали ни одной причины, по которой вас сюда могли привести?
   КАТУРЯН. Я могу придумать одну причину, ну, или не причину, но, видимо, что-то с этим связанное, хотя и не вижу, какая тут может быть связь.
   ТУПОЛЬСКИ. Связь чего? Чего к чему? Или чего и чего?
   КАТУРЯН. Чего? Просто, когда забирали меня, то вместе со мной забрали и мои рассказы, и они лежат у вас здесь, вот и всё.
   ТУПОЛЬСКИ. И они лежат у меня где? Вы что, читали документы, которые я выложил перед собой?
   КАТУРЯН. Я не читал...
   ТУПОЛЬСКИ. Документы, которые, почём знать, могли быть чрезвычайно засекреченным, очень-очень тайным делом.
   КАТУРЯН. Я просто мельком глянул на них, и мне на глаза попались названия.
   ТУПОЛЬСКИ. О, типа периферическое зрение?
   КАТУРЯН. Да.
   ТУПОЛЬСКИ. Но, подождите-ка, чтобы использовать периферическое зрение, вы должны быть повернуты вот так... (Тупольски поворачивается боком, косится на документы.) Видите, вот так. Боком, вот так...
   КАТУРЯН. Я имел в виду...
   ТУПОЛЬСКИ. Видите? Вот так. Боком.
   КАТУРЯН. Я имел в виду периферическое зрение из нижней части глаз.
   ТУПОЛЬСКИ. Ах, периферическое зрение из нижней части глаз.
   КАТУРЯН. Не знаю, есть ли специальное слово для этого.
   ТУПОЛЬСКИ. Нет такого слова. (Пауза.) И почему же должна быть связь между вашими рассказами, и тем, что вы здесь? Это же не преступление - написать рассказ.
   КАТУРЯН. Я тоже так думаю.
   ТУПОЛЬСКИ. Если учитывать некоторые ограничения...
   КАТУРЯН. Конечно же.
   ТУПОЛЬСКИ. Касательно государственной безопасности, да и в целом безопасности и всего такого. Я бы даже не назвал это ограничениями.
   КАТУРЯН. Я и сам бы не назвал это ограничениями.
   ТУПОЛЬСКИ. Я бы назвал это указаниями.
   КАТУРЯН. Указаниями, да.
   ТУПОЛЬСКИ. И если учитывать некоторые указания касательно безопасности и всего прочего, написать рассказ - не преступление.
   КАТУРЯН. Вот и я так думаю. В этом-то всё и дело.
   ТУПОЛЬСКИ. В чём всё дело?
   КАТУРЯН. Ну, то есть, я согласен. Читаешь ты эти вещи, эти так называемые "рассказы" - "полицейские такие-сякие", "правительство такое-сякое". Все эти политические... Как назвать-то? "Правительство должно делать то-то и то-то". Ой, да ладно. Ну нахуй такое. Понимаете, о чём я? Я о том, что если у тебя какие-то интересы в политике, какая-то политическая фигня, то иди, блядь, да напиши эссе, а уж я-то знаю, на чём стою. Я о том, что не надо мне твоих левых взглядов и не надо правых взглядов - расскажи мне, блядь, историю! Понимаете? Кто-то из великих однажды сказал: "Главный долг рассказчика - рассказать историю", и я верю в это всем сердцем, что "главный долг рассказчика - рассказать историю". Или там было "Единственный долг рассказчика - рассказать историю"? Да, наверное "Единственный долг рассказчика - рассказать историю". Не могу вспомнить, но, в любом случае, именно это я и делаю - рассказываю истории. Никаких интересов в политике, вообще никаких интересов. И совершенно никакой социальности. И вот почему я не могу понять, ну, то есть, если именно поэтому меня сюда привели, то я не могу найти для этого ни одной причины, разве только что-то политическое случайно пролезло в рассказы, или что-то, что могло показаться политическим, и в таком случае, покажите мне, где оно. Покажите мне эту срань. Я сразу же это вырежу. Сожгу нахуй. Понимаете? (Пауза. Тупольски смотрит прямо на него.) Понимаете, что я имею в виду?
   ТУПОЛЬСКИ. Мне нужно заполнить этот бланк. Он на случай, если с вами случится что-то плохое, пока вы под стражей. (Пауза.) Похоже, у нас тут ошибка с вашим именем. Ваша фамилия - Катурян, верно?
   КАТУРЯН. Да.
   ТУПОЛЬСКИ. Видите ли, у нас тут написано, что Катурян - это ваше имя.
   КАТУРЯН. Моё имя действительно Катурян.
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) Ваше имя - Катурян?
   КАТУРЯН. Да.
   ТУПОЛЬСКИ. И ваша фамилия - Катурян?
   КАТУРЯН. Да.
   ТУПОЛЬСКИ. Вас зовут Катурян Катурян?
   КАТУРЯН. Мои родители были странные люди.
   ТУПОЛЬСКИ. Хм. Инициал?
   КАТУРЯН. К. (Тупольски смотрит на него. Катурян кивает, пожимает плечами.)
   ТУПОЛЬСКИ. Вас зовут Катурян Катурян Катурян?
   КАТУРЯН. Я же говорю, мои родители были странные люди.
   ТУПОЛЬСКИ. М-м-м. Под "странными", видимо, имеются в виду "редкостные долбоёбы".
   КАТУРЯН. Спорить не буду.
   ТУПОЛЬСКИ. Ваш адрес - Каменице, 4443?
   КАТУРЯН. Да.
   ТУПОЛЬСКИ. И кроме вас, там проживает...
   КАТУРЯН. Мой брат. Михал.
   ТУПОЛЬСКИ. А, Михал. Хотя бы он не ёбаный "Катурян"!
   АРИЭЛЬ. Он ведь двинутый, твой братец, да?
   КАТУРЯН. Он не двинутый, нет. До него иногда медленно доходит.
   АРИЭЛЬ. Медленно доходит. Ладно.
   ТУПОЛЬСКИ. Ближайшие родственники?
   КАТУРЯН. Михал. Ближайшие родственники?
   ТУПОЛЬСКИ. Всего лишь формальности, Катурян. Понимаете, о чём я? (Пауза.) Место работы.
   КАТУРЯН. Каменицкая скотобойня.
   АРИЭЛЬ. Ох уж этот писатель.
   КАТУРЯН. Всё не так плохо.
   ТУПОЛЬСКИ. Вам нравится там работать?
   КАТУРЯН. Нет, но там не так уж и плохо.
   АРИЭЛЬ. Резать животных.
   КАТУРЯН. Я никого не режу. Только убираю.
   АРИЭЛЬ. Ах, ты не режешь. Просто убираешь.
   КАТУРЯН. Да.
   АРИЭЛЬ. Понятно.
   КАТУРЯН. Я просто убираю.
   АРИЭЛЬ. Просто убираешь. Не режешь.
   КАТУРЯН. Да.
   АРИЭЛЬ. Понятно. (Пауза. Тупольски кладёт ручку, затем разрывает бланк, который заполнял, пополам.)
   ТУПОЛЬСКИ. Это не был бланк на случай, если с вами случится что-то плохое, пока вы под стражей. Я просто баловался.
   КАТУРЯН. А что это было?
   ТУПОЛЬСКИ. Это был листок бумаги, который я как раз собирался порвать пополам. (Тупольски перебирает пачку рассказов, пока не находит тот, который ищет.) Итак, "Маленькие яблочные человечки".
   КАТУРЯН. А что с ними не так? (Ариэль проходит обратно к столу, садится, тушит сигарету. В это время Тупольски просматривает рассказ.) Этот рассказ у меня не из лучших. (Пауза.) Хотя довольно неплохой.
   ТУПОЛЬСКИ. Рассказ начинается так: жила-была маленькая девочка, и её отец обращался с ней плохо...
   КАТУРЯН. Он лупил её и всё такое. Он...
   ТУПОЛЬСКИ. У вас, похоже, много расска... Что "он"?
   КАТУРЯН. Что?
   ТУПОЛЬСКИ. Отец.
   АРИЭЛЬ. Ты сказал "он...", подразумевая продолжение.
   ТУПОЛЬСКИ. Он что-то олицетворяет, не так ли?
   КАТУРЯН. Он олицетворяет плохого отца. Он и есть плохой отец. В каком смысле "олицетворяет"?
   ТУПОЛЬСКИ. Он плохой отец.
   КАТУРЯН. Да. Он лупил маленькую девочку.
   ТУПОЛЬСКИ. И поэтому он плохой отец.
   КАТУРЯН. Да.
   ТУПОЛЬСКИ. Что ещё он делал с маленькой девочкой, этот "плохой отец"?
   КАТУРЯН. По-моему, всё, что написано в рассказе - это то, что отец плохо обращался с маленькой девочкой. Выводы можете сделать сами.
   АРИЭЛЬ. О, то есть, нам всё-таки можно делать выводы, да?
   КАТУРЯН. А?
   АРИЭЛЬ. Ты говоришь, что мы можем делать выводы, так?!
   КАТУРЯН. Нет! Да!
   АРИЭЛЬ. Мы, блядь, знаем, что можем делать выводы!
   КАТУРЯН. Я знаю.
   АРИЭЛЬ. А?
   КАТУРЯН. Я знаю.
   АРИЭЛЬ. ...чё, бля? (Ариэль встаёт и начинает ходить туда-сюда.)
   ТУПОЛЬСКИ. Ариэля чуточку задели ваши слова, потому что "мы можем делать выводы" - это, как бы, наша работа. (Пауза.) И вот первый вывод, который мы можем сделать: сколько у вас рассказов, в которых "с маленькой девочкой плохо обращались", или "с маленьким мальчиком плохо обращались"?
   КАТУРЯН. Несколько. Несколько есть.
   АРИЭЛЬ. "Несколько". Нихуя себе, несколько. Блядь, да первые двадцать, которые мы открыли - это "маленькой девочке хуёво по такой-то причине", или "маленькому мальчику хуёво по такой-то причине"...!
   КАТУРЯН. Но это же ни о чём не говорит, я ничего не пытаюсь сказать...
   АРИЭЛЬ. Не пытаешься сказать что?
   КАТУРЯН. Что?
   АРИЭЛЬ. Сказать что?
   КАТУРЯН. Подождите, вы пытаетесь сказать, что я пытаюсь сказать, что дети что-то олицетворяют?
   АРИЭЛЬ. "Я пытаюсь сказать"...?
   КАТУРЯН. Что дети олицетворяют Народ, или типа того?
   АРИЭЛЬ. (Подходит.) "Я пытаюсь сказать". Он, блядь, теперь даже говорит за меня, "я пытаюсь сказать", не говоря, блядь, о том, что я могу делать выводы...
   КАТУРЯН. Нет..!
   АРИЭЛЬ. Этот уёбок считает, что нам теперь и говорить нельзя! А ну убрал нахуй руки..! (Ариэль за волосы стаскивает Катуряна со стула, садится ему на грудь и пальцами впивается ему в лицо. Тупольски смотрит на это, вздыхает.)
   ТУПОЛЬСКИ. Ариэль, ты закончил? (Ариэль останавливается; тяжело дыша, возвращается на своё место. Катуряну:) Будьте добры, вернитесь на место. (Превозмогая боль, Катурян делает, как сказано.) О, забыл сказать... Я хороший коп, он - злой коп. (Пауза.) Итак, вернёмся к литературе. Отец, как мы установили, плохо обращается с маленькой девочкой, и вот однажды девочка берёт несколько яблок и вырезает из них маленьких человечков, с маленькими пальчиками, маленькими глазками, маленькими ножками, и отдаёт их отцу, но говорит ему, что их нельзя есть, что их нужно хранить как напоминание о том времени, когда его единственная доченька была маленькой, и, конечно же, эта свинья, её отец, проглатывает горсть яблочных человечков целиком, просто чтобы ей насолить, а в них оказываются бритвенные лезвия, и отец умирает в мучениях.
   КАТУРЯН. И это как бы конец истории, точнее, должен быть конец истории, что отец получает по заслугам. Но рассказ продолжается.
   ТУПОЛЬСКИ. Но рассказ продолжается. Той же ночью девочка просыпается. Несколько яблочных человечков шагают по её груди. Они раскрывают ей рот. Они говорят ей...
   КАТУРЯН. (Тихо.) "Ты убила наших маленьких братьев..."
   ТУПОЛЬСКИ. "Ты убила наших маленьких братьев". Они залезают ей в глотку. Девочка насмерть захлёбывается собственной кровью. Конец.
   КАТУРЯН. Это такой небольшой поворот. Вы думаете, что весь этот эпизод - сон. Но это не так. (Пауза.) Что? Я же сказал, это не лучшая моя вещь.
   АРИЭЛЬ. Ты часто бываешь в еврейском квартале, Катурян?
   КАТУРЯН. В еврейском квартале? Нет. Время от времени я там прохожу. Я забираю брата из района Ламенец, там его школа. Это не еврейский квартал. Но надо пройти через еврейский квартал.
   АРИЭЛЬ. Ты забираешь брата, который старше тебя, но всё ещё ходит в школу?
   КАТУРЯН. Это особая школа. Для тех, у кого трудности с учёбой. (Пауза.) А что, всё это связано с евреями? Я не знаю ни одного еврея.
   АРИЭЛЬ. Ты не знаешь ни одного еврея?
   КАТУРЯН. Я ничего не имею против евреев, но я и не знаю ни одного еврея.
   АРИЭЛЬ. Но ты и не имеешь ничего против евреев?
   КАТУРЯН. Нет. А что, должен?
   ТУПОЛЬСКИ. "А что, должен?" Хороший ответ. "А что, должен?" С одной стороны - вроде бы трусливый и раболепный, но с другой - едва уловимо саркастичный и провокационный. "А что, должен?"
   КАТУРЯН. Я не пытался вас спровоцировать.
   ТУПОЛЬСКИ. Вы пытались изобразить раболепие?
   КАТУРЯН. Нет.
   ТУПОЛЬСКИ. Значит, вы пытались нас спровоцировать. И теперь Ариэль снова будет вас бить...
   КАТУРЯН. Послушайте, я не понимаю, что я здесь делаю. Я не знаю, что мне нужно вам сказать. Я ни против кого ничего не имею. Ни против евреев, ни против вас, ни вообще кого-либо. Я просто пишу рассказы. Вот и всё, что я делаю. Вот вся моя жизнь. Я сижу дома и пишу рассказы. Вот и всё. (Ариэль встаёт, идёт к двери.)
   АРИЭЛЬ. Ты мне напомнил. Пойду поговорю с братом. (Ариэль уходит, Тупольски улыбается.)
   КАТУРЯН. (Ошарашен, испуган.) Мой брат в школе.
   ТУПОЛЬСКИ. У нас с Ариэлем есть такая шутка - мы всегда говорим "ты мне напомнил", когда о том, что мы имеем в виду, на самом деле никто не напоминал. Выходит очень смешно.
   КАТУРЯН. Мой брат в школе.
   ТУПОЛЬСКИ. Ваш брат за соседней дверью.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Но ведь ему будет страшно...
   ТУПОЛЬСКИ. Вы, похоже, и сами немного боитесь.
   КАТУРЯН. Я и правда немного боюсь.
   ТУПОЛЬСКИ. Почему же вы боитесь?
   КАТУРЯН. Я боюсь, потому что мой брат совсем один в незнакомом месте, и боюсь, что ваш друг собирается выбить из него всё дерьмо, и боюсь, что он придёт выбить всё дерьмо из меня, хотя если он хочет - то пускай; ну, в смысле, я бы предпочёл, чтобы он этого не делал, но если вам что-то не нравится в моих рассказах, то вперёд, вымещайте всю злобу на мне, но моего брата легко напугать, он ничего не понимает в этих вещах и вообще не имеет к этим рассказам никакого отношения, разве что я их ему читал, так что я считаю, что вы совершенно несправедливо привели его сюда, и я считаю, что надо бы вам, блядь, пойти, и выпустить его нахуй, прямо сейчас! Прямо, блядь, сейчас!
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) Готов поспорить, вы сейчас весь на адреналине, не так ли, весь такой "у-у-у, только что наорал на полицейского", весь такой "у-у-у, наверное не стоило, но у-у-у, я так разозлился". У-у-у. Успокойтесь вы, ёб вашу мать. Ладно? Вы думаете, мы звери?
   КАТУРЯН. Нет.
   ТУПОЛЬСКИ. Ну так мы не звери. Мы иногда имеем дело со зверьми. Но мы не звери. (Пауза.) С вашим братом всё будет в порядке. Я даю вам слово. (Тупольски смотрит на ещё один рассказ из кучи.) "История о трёх клетках на перекрёстке". Похоже, здесь нет вашей темы.
   КАТУРЯН. Какой темы?
   ТУПОЛЬСКИ. Ну знаете, вашей темы, "какому-то маленькому ребёнку настаёт пиздец". Вашей темы.
   КАТУРЯН. Это не тема. Некоторые рассказы просто получились такими. Это не тема.
   ТУПОЛЬСКИ. Хотя, возможно, косвенным образом, здесь всё-таки есть ваша тема.
   КАТУРЯН. У меня нет тем. Я написал - сколько? - четыре сотни рассказов, и, может, в десяти или двадцати из них есть дети?
   ТУПОЛЬСКИ. Убитые дети.
   КАТУРЯН. Так что, это всё из-за рассказов, в которых есть убитые дети? Вы что, думаете, я пытаюсь сказать "идите и убивайте детей"?
   ТУПОЛЬСКИ. Я не говорю, что вы пытаетесь сказать "идите и убивайте детей". (Пауза.) А вы пытаетесь сказать "идите и убивайте детей"?
   КАТУРЯН. Нет! Ни хрена подобного! Вы что, шутите? Я вообще ничего не пытаюсь сказать! В этом же всё и дело.
   ТУПОЛЬСКИ. Знаю, знаю, в этом всё и дело, главный долг рассказчика...
   КАТУРЯН. Да...
   ТУПОЛЬСКИ. И бла-бла-бла, знаю. Так вот, "Три клетки на перекрёстке"...
   КАТУРЯН. Если там есть дети - это второстепенное. Если там есть политика - это второстепенное. Это случайность.
   ТУПОЛЬСКИ. Только вот, такое дело, не перебивайте меня, когда я говорю...
   КАТУРЯН. Да, простите...
   ТУПОЛЬСКИ. Если я вас о чём-то прямо спрошу, или сделаю так глазами, типа "давайте, скажите что-нибудь", только глазами, тогда вы даёте и что-то говорите, но если я посреди фразы...
   КАТУРЯН. Знаю, простите...
   ТУПОЛЬСКИ. Блядь, вы опять это делаете! Разве я вас о чём-то прямо спросил?! Разве я сделал вот так глазами, типа "давайте, скажите что-нибудь"?!
   КАТУРЯН. Нет.
   ТУПОЛЬСКИ. Нет, не сделал, не так ли? (Пауза.) Не так ли? Видите, это был прямой вопрос, и я сделал так глазами, типа "давайте, скажите что-нибудь".
   КАТУРЯН. Извините. Я нервничаю.
   ТУПОЛЬСКИ. У вас есть полное право нервничать.
   КАТУРЯН. Знаю.
   ТУПОЛЬСКИ. Нет, вы меня не услышали. Я сказал: "У вас есть полное право... нервничать".
   КАТУРЯН. Почему?
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) "Три клетки на перекрёстке". Что вы пытаетесь сказать этой историей?
   КАТУРЯН. Я ничего не пытаюсь сказать. По задумке, это просто головоломка без решения.
   ТУПОЛЬСКИ. И каково же решение?
   КАТУРЯН. (Пауза.) Его нет. Это головоломка без решения.
   ТУПОЛЬСКИ. Я думаю, что решение есть. Видно, я очень умный.
   КАТУРЯН. Ну, вы, конечно, правы, идея как раз в том, что вы должны задуматься, в чём же решение, но, по правде говоря, решения-то и нет, потому что нет ничего хуже, не так ли? Чем те две вещи, о которых там говорится.
   ТУПОЛЬСКИ. Нет ничего хуже?
   КАТУРЯН. (Пауза.) А разве есть?
   ТУПОЛЬСКИ. (Перефразирует рассказ.) Человек просыпается подвешенным в железной клетке, где его оставили умирать голодной смертью. Он знает, что виновен в преступлении, за которое его туда посадили, но не может вспомнить, что же это было за преступление. На противоположной стороне перекрёстка - две другие клетки; перед одной стоит табличка с надписью "Насильник", перед второй стоит табличка с надписью "Убийца". В клетке насильника - запылившийся скелет, в клетке убийцы - умирающий старик. Наш герой не может прочитать табличку перед своей клеткой, так что он просит старика прочесть её, чтобы выяснить, что же он сделал. Старик смотрит на табличку, смотрит на нашего героя, а затем с отвращением плюёт ему в лицо. (Пауза.) Мимо проходят монашки. Они молятся за мёртвого насильника. Ага-ага. Дают еду и воду старику-убийце. Ага-ага. Они читают о преступлении нашего героя. Становятся бледными как смерть, и, заливаясь слезами, уходят. (Пауза.) Появляется разбойник с большой дороги, ага. Он оглядывает насильника безо всякого интереса. Видит старого убийцу, разбивает замок на его клетке, отпускает его на волю. Подходит к клетке нашего героя, читает о его преступлении. Разбойник сдержанно улыбается. Наш герой сдержанно улыбается в ответ. Разбойник достаёт пистолет и стреляет ему прямо в сердце. Умирая, наш герой кричит: "Просто скажи мне, что же я сделал?!" Разбойник удаляется, так и не сказав ему, что же он сделал. Последними словами, что произносит наш герой, были: "Попаду ли я в Ад?" И последним, что он услышал, был тихий смех разбойника.
   КАТУРЯН. Хороший рассказ. Он в чьём-то стиле, а-ля кто-то там. Что же это за "а-ля"? Не могу вспомнить. Я вообще-то обычно всякого "а-ля" не пишу, но в этом рассказе нет ничего дурного. Так ведь?
   ТУПОЛЬСКИ. Нет, в этом рассказе нет ничего дурного. В этом рассказе нет ничего наталкивающего на мысль, что человек, который написал этот рассказ - ёбнутый на голову больной мудак. Нет. Всё, что для меня в этом рассказе имеет значение, так это то, что он является указателем.
   КАТУРЯН. Указателем?
   ТУПОЛЬСКИ. Да, указателем.
   КАТУРЯН. О.
   ТУПОЛЬСКИ. Он говорит мне, что на первый взгляд там сказано одно, но если копнуть глубже, то там сказано совсем другое.
   КАТУРЯН. О.
   ТУПОЛЬСКИ. Это указатель. Понимаете?
   КАТУРЯН. Да. Это указатель.
   ТУПОЛЬСКИ. Указатель. (Пауза.) Так вы говорите, это ваш лучший рассказ?
   КАТУРЯН. Нет. Это один из моих лучших рассказов.
   ТУПОЛЬСКИ. Ах, это один из ваших лучших рассказов. У вас их так много.
   КАТУРЯН. Да. (Пауза.) Мой лучший рассказ - тот, что про город на реке. "История о городе на реке".
   ТУПОЛЬСКИ. Ваш лучший рассказ - "История о городе на реке"? Сейчас, сейчас, сейчас, сейчас, сейчас, сейчас, сейчас, сейчас... (Тупольски быстро находит рассказ.) Подождите-ка... Вот. А-га. Это мне кое о чём говорит, что "это ваш лучший рассказ".
   КАТУРЯН. А что, в чём дело, тоже указатель? (Тупольски пристально смотрит на него.) Эм, этот - единственный опубликованный.
   ТУПОЛЬСКИ. Мы знаем, что этот - единственный опубликованный.
   КАТУРЯН. Пока что.
   ТУПОЛЬСКИ. (Посмеивается. Пауза.) Его опубликовал "Либертад".
   КАТУРЯН. Да.
   ТУПОЛЬСКИ. "Либертад".
   КАТУРЯН. Я его не читаю.
   ТУПОЛЬСКИ. Вы его не читаете.
   КАТУРЯН. Я всюду рассылаю рассказы, ну, знаете, просто на всякий случай, что кто-нибудь их примет. Я не читаю всё, что...
   ТУПОЛЬСКИ. Вы не читаете "Либертад".
   КАТУРЯН. Нет.
   ТУПОЛЬСКИ. Это ведь не нарушение закона - читать "Либертад".
   КАТУРЯН. Знаю. Как и публиковать в нём рассказ. Я знаю.
   ТУПОЛЬСКИ. Здесь есть ваша тема. (Пауза.) Там давали вам тему, в "Либертаде"? Типа, "напишите рассказ о пони", или "напишите рассказ о маленьких детях, которым настаёт пиздец". Было такое?
   КАТУРЯН. Мне просто назвали ограничение по словам. Максимальное количество.
   ТУПОЛЬСКИ. Тему выбрали вы сами?
   КАТУРЯН. Тему выбрал я сам. (Тупольски передаёт Катуряну рассказ.)
   ТУПОЛЬСКИ. Прочтите мне его.
   КАТУРЯН. Целиком?
   ТУПОЛЬСКИ. Целиком. Стоя. (Катурян встаёт.)
   КАТУРЯН. Отчего-то такое чувство, что я в школе.
   ТУПОЛЬСКИ. М-м-м. Только вот в школе всё не заканчивалось вашей казнью. (Пауза.) Разве что это была охуенно жёсткая школа. (Пауза, затем Катурян читает рассказ, наслаждаясь собственными словами, деталями истории и её поворотами.)
   КАТУРЯН. (Пауза.) Эм, "Давным-давно, в крошечном городке с вымощенными булыжником улицами, стоявшем на берегах быстрой реки, жил-был маленький мальчик, который не ладил с другими детьми городка; они дразнили его и задирали за то, что он был беден, и что родители его были пьяницами, и что одежда его была вся в лохмотьях, и что ходил он босиком. Маленький мальчик, однако, рос счастливым и мечтательным, и не обращал внимания на насмешки, побои и нескончаемое одиночество. Он знал, что сердце его было добрым и полным любви, и что когда-нибудь, кто-нибудь, где-нибудь увидит в нём эту любовь и отплатит ему тем же. И вот однажды ночью, когда, заживляя свежие синяки, он сидел у основания деревянного моста, что пересекал реку и вёл прочь из города, он услышал, как приближается лошадь, которая тянула повозку по тёмной, мощёной улице, и когда повозка приблизилась, он увидел, что человек, ею управлявший, был облачён в темнейшее из одеяний, а от чёрного капюшона, который скрывал грубое лицо в тени, дрожь бежала по телу мальчика. Поборов свой страх, мальчик достал маленький бутерброд, который тем вечером должен был стать его ужином, и, когда повозка уже почти въехала на мост, предложил вознице в капюшоне разделить его. Повозка остановилась, возница кивнул, спустился к мальчику и сел рядом с ним, принимая угощение и разговаривая о том и о сём. Возница спросил мальчика, почему тот был один, босой, и весь в лохмотьях, и пока мальчик рассказывал вознице о своей бедняцкой, тяжёлой жизни, он разглядывал повозку; та была доверху заставлена маленькими пустыми клетками для животных, дурно пахнущими и испачканными в грязи, и только мальчик собрался было спросить, что же за животные там содержались, возница поднялся на ноги и объявил, что ему пора отправляться в дорогу. "Но прежде, чем я отправлюсь", - прошептал возница, - "оттого, что ты был так добр к старому, усталому путнику и отдал половину своего и так скудного ужина, я хочу тебе кое-что дать, и хотя сегодня ты можешь не понимать, что в этом ценного, но однажды, - может быть, когда ты немного подрастёшь, - думаю, ты по-настоящему оценишь и возблагодаришь меня за это. А теперь закрой глаза". И тогда маленький мальчик сделал, как ему было сказано, и закрыл глаза, и из тайного внутреннего кармана одеяний возница извлёк длинный, острый, сверкающий мясницкий нож, поднял его высоко в воздух и взмахнув им, точно косой, опустил его на правую ступню мальчика, отрубив ему все пять грязных маленьких пальцев. И пока маленький мальчик сидел, раскрыв рот, в беззвучном оцепенении, просто глядя вдаль ни на что, возница собрал его окровавленные пальцы, бросил их стайке крыс, которые начинали собираться в сточной канаве, забрался обратно на повозку и тихо поехал дальше, через мост, оставляя мальчика, крыс, реку и темнеющий город Гамельн далеко позади". (Смотрит на Тупольски, ожидая какого-нибудь ответа, отдаёт ему рассказ обратно, снова садится.) Гамельн, понимаете?
   ТУПОЛЬСКИ. Гамельн.
   КАТУРЯН. Вы поняли? Этот маленький мальчик - тот самый калека, который не поспевает за остальными детьми, когда Пёстрый Дудочник приходит, чтобы увести их. Вот как он был изувечен.
   ТУПОЛЬСКИ. Я понял.
   КАТУРЯН. Это такой поворот.
   ТУПОЛЬСКИ. Я понял, что это поворот.
   КАТУРЯН. Ему нужны были дети.
   ТУПОЛЬСКИ. Кому нужны были дети?
   КАТУРЯН. Пёстрому Дудочнику нужны были дети. С самого начала. Моя идея в том, что он привёз крыс. Он привёз крыс. Он знал, что в городе ему не заплатят. Ему с самого начала нужны были дети.
   ТУПОЛЬСКИ. (Кивает. Пауза.) Ты мне напомнил. (Идёт к шкафу для бумаг, достаёт оттуда металлическую коробку размером с жестянку из-под печенья, затем снова садится, ставит коробку на стол между ними.)
   КАТУРЯН. Что? О-о-о, "ты мне напомнил". Когда на самом деле никто ни о чём не напоминал. (Тупольски пристально смотрит на него.) Что в коробке? (В одной из соседних комнат раздаются жуткие человеческие крики. Катурян встаёт, постепенно начиная беспокоиться.) Это мой брат.
   ТУПОЛЬСКИ. (Прислушиваясь.) Да, похоже на то.
   КАТУРЯН. Что он с ним творит?
   ТУПОЛЬСКИ. Видимо, какой-то жуткий пиздец. Мне-то откуда знать, а?
   КАТУРЯН. Вы сказали, что не тронете его.
   ТУПОЛЬСКИ. Я его и не трогал.
   КАТУРЯН. Но вы сказали, что с ним всё будет в порядке. Вы давали слово. (Крики прекращаются.)
   ТУПОЛЬСКИ. Катурян. Я высокопоставленный полицейский в тоталитарном, блядь, диктаторском государстве. И вы верите, что моё слово что-то значит? (Ариэль возвращается, оборачивая окровавленную руку белой тряпкой.)
   КАТУРЯН. Что вы сделали с моим братом? (Ариэль жестом подзывает Тупольски. Некоторое время они совещаются в уголке, затем садятся.) Я сказал, что вы сделали с моим братом?!
   ТУПОЛЬСКИ. Видишь, Ариэль? Теперь Катурян задаёт вопросы. Сначала "что в коробке?" - это пока ты пытал припадочного, - теперь вот "что вы сделали с моим братом?"
   КАТУРЯН. Похуй мне на "что в коробке". Что вы сделали с моим братом?!
   ТУПОЛЬСКИ. Видите ли, у Ариэля было трудное детство, и он, как правило, вымещает злобу на всех слабоумных, которые содержатся под арестом. Неправильно это, конечно, если подумать.
   КАТУРЯН. Что вы с ним сделали?!
   АРИЭЛЬ. Знаешь, обычно за то, что ты такой выскочка, и что орёшь тут во всё горло, я бы тебе давно уже морду набил, но поскольку я именно это сейчас и делал с твоим ненормальным братом, у меня сильно болит рука, так что ты пока отделался очень строгим предупреждением.
   КАТУРЯН. Я хочу видеть своего брата. Прямо сейчас.
   ТУПОЛЬСКИ. Ты ведь набил ему морду, правда, Ариэль? Но, погоди-ка, ведь это может расцениваться как полицейская жестокость, так? О, нет!
   АРИЭЛЬ. Из-за него у меня рука болит.
   ТУПОЛЬСКИ. Только посмотри на свою бедную руку!
   АРИЭЛЬ. И не говори, ужасно болит.
   ТУПОЛЬСКИ. Сколько раз я тебе говорил? Используй дубинку, используй эту, как там её. Но голыми руками, Ариэль? Да ещё и припадочного? А главное, и пользы-то никакой.
   КАТУРЯН. Он всего лишь ребёнок!
   АРИЭЛЬ. У меня сейчас передышка, но когда пойду к нему в следующий раз, то, наверное, воткну в него что-нибудь острое, а потом проверну.
   ТУПОЛЬСКИ. О, Ариэль, это уж точно будет расцениваться, как полицейская жестокость.
   КАТУРЯН. Я хочу видеть брата, сейчас же!
   ТУПОЛЬСКИ. Что стало с третьим ребёнком?
   КАТУРЯН. Что? (Пауза.) С каким третьим ребёнком?
   АРИЭЛЬ. Так, значит, вы с братом, да? Вы же близки, ты и твой брат?
   КАТУРЯН. Он - всё, что у меня есть.
   АРИЭЛЬ. Ты и твой припадочный братец.
   КАТУРЯН. Он не припадочный.
   ТУПОЛЬСКИ. "Писатель и его припадочный брат". Вот вам название для рассказа, Катурян.
   КАТУРЯН. (В слезах.) Он всего лишь ребёнок.
   ТУПОЛЬСКИ. Нет, он не ребёнок. А знаете, кто был ребёнком? Андреа Йовакович. Знаете, кто она такая?
   КАТУРЯН. (Пауза. Садится.) Только из газет.
   ТУПОЛЬСКИ. Только из газет. И что же вы о ней знаете, "только из газет"?
   КАТУРЯН. Это девочка, которую нашли на пустыре.
   ТУПОЛЬСКИ. Это девочка, которую нашли на пустыре, да. Знаете, как она умерла?
   КАТУРЯН. Нет.
   ТУПОЛЬСКИ. Почему вы не знаете, как она умерла?
   КАТУРЯН. В газете не было сказано.
   ТУПОЛЬСКИ. В газете не было сказано. Знаете, кто такой Аарон Голдберг?
   КАТУРЯН. Только из газет.
   ТУПОЛЬСКИ. Да. Это мальчик, которого нашли в куче мусора за еврейским кварталом. Знаете, как он умер?
   КАТУРЯН. Нет.
   ТУПОЛЬСКИ. Нет, в газетах этого не было сказано. В газетах много чего не было сказано. В газетах ничего не сказано о третьем ребёнке, о маленькой немой девочке, которая пропала три дня назад - в том же районе, того же возраста.
   АРИЭЛЬ. Но сегодня в газетах кое-что будет сказано.
   ТУПОЛЬСКИ. Сегодня в газетах кое-что будет сказано. Сегодня в газетах много чего будет сказано.
   КАТУРЯН. Про немую девочку?
   ТУПОЛЬСКИ. Про немую девочку. Про признания. Про казни. Про всякое такое.
   КАТУРЯН. Но... Я не понимаю, что вы пытаетесь мне втолковать. Вы хотите сказать, что я не должен писать рассказы про убийства детей, потому что в реальном мире тоже есть убийства детей?
   АРИЭЛЬ. Он хочет, чтобы мы думали, что, как он считает, единственное, что мы имеем против него - это несогласие со стилем его блядской прозы. Как будто мы не знаем, о чём мне только что рассказал его брат.
   КАТУРЯН. О чём вам только что рассказал мой брат?
   АРИЭЛЬ. Как будто мы не знаем, что в этой коробке.
   КАТУРЯН. Что бы он вам ни сказал, вы заставили его это сделать. Он с незнакомцами не разговаривает.
   АРИЭЛЬ. (Поправляя окровавленную повязку.) Он разговаривал со мной. Он прекрасно разговаривает с незнакомцами. Он сказал, что вы оба разговариваете с незнакомцами.
   КАТУРЯН. Я хочу его увидеть.
   АРИЭЛЬ. Хочешь его увидеть?
   КАТУРЯН. Хочу его увидеть. Я так и сказал.
   АРИЭЛЬ. Ты требуешь его увидеть?
   КАТУРЯН. Я хотел бы увидеть своего брата.
   АРИЭЛЬ. Ты требуешь увидеть своего брата?
   КАТУРЯН. Я, блядь, требую, да. Я хочу убедиться, что он в порядке.
   АРИЭЛЬ. Он никогда не будет в порядке.
   КАТУРЯН. (Встаёт.) У меня есть право увидеться с братом!
   АРИЭЛЬ. Нет у тебя никаких, блядь, прав...
   ТУПОЛЬСКИ. Сядьте, пожалуйста.
   АРИЭЛЬ. Нет у тебя прав, больше - нет.
   КАТУРЯН. Есть у меня права. У всех есть права.
   АРИЭЛЬ. У тебя - нет.
   КАТУРЯН. Почему нет?
   ТУПОЛЬСКИ. Откройте коробку.
   КАТУРЯН. А?
   АРИЭЛЬ. Твои права я через минутку зачитаю.
   КАТУРЯН. Ага, готов поспорить, моему брату ты тоже права зачитал.
   АРИЭЛЬ. Я их ещё как ему зачитал.
   КАТУРЯН. Готов поспорить. Готов поспорить, что так, блядь, и сделал.
   ТУПОЛЬСКИ. Откройте коробку.
   АРИЭЛЬ. Это я готов поспорить, что так, блядь, и сделал.
   КАТУРЯН. Ага, готов поспорить, что так, блядь, и сделал.
   АРИЭЛЬ. Это я готов поспорить, что так, блядь, и сделал!
   КАТУРЯН. Я знаю, что ты готов поспорить, что так, блядь, и сделал..!
   ТУПОЛЬСКИ. (Кричит.) Да откройте вы ёбаную коробку!!!
   КАТУРЯН. Да открою я ёбаную коробку! (Катурян со злостью срывает с коробки крышку, затем в ужасе отшатывается от того, что там внутри, дрожит в уголке.) Что это?
   ТУПОЛЬСКИ. Вернитесь на место, пожалуйста.
   КАТУРЯН. Что это такое? (Ариэль резко подходит, тащит Катуряна обратно на место и, держа его за волосы, заставляет глядеть в коробку.)
   АРИЭЛЬ. "Что это такое?" Ты знаешь, что это такое. Мы нашли их в твоём доме.
   КАТУРЯН. Нет...!
   АРИЭЛЬ. Твой брат уже признался в соучастии...
   КАТУРЯН. Нет!
   АРИЭЛЬ. Но вряд ли он сам всё это придумал. Знаешь, как умерла девочка на пустыре? От двух бритвенных лезвий в её маленьком ебучем горлышке, и оба, как ни странно, находились внутри яблока. (Тупольски засовывает руку в коробку...) Знаешь, как умер маленький еврейский мальчик? (...и достаёт пять окровавленных пальцев с ноги.)
   ТУПОЛЬСКИ. Первый пальчик, второй пальчик, третий пальчик, четвёртый пальчик, пятый пальчик.
   АРИЭЛЬ. Пять ёбаных пальцев того бедного маленького еврейского мальчика, найденные в твоём доме - и ты, значит, не имеешь к этому никакого отношения?
   КАТУРЯН. (Плача.) Я просто пишу рассказы!
   АРИЭЛЬ. Нихуя себе у них финальный поворот, не так ли?
   ТУПОЛЬСКИ. Заставь его их проглотить. (Ариэль стаскивает Катуряна со стула.)
   АРИЭЛЬ. Где немая девочка?! Где немая девочка?! (Ариэль пытается запихнуть пальцы Катуряну в рот.)
   ТУПОЛЬСКИ. Не заставляй его их глотать, Ариэль. Ты что творишь?
   АРИЭЛЬ. Ты же сказал - заставь его их проглотить.
   ТУПОЛЬСКИ. Только чтобы его напугать! Это же вещественные доказательства! У тебя хоть капля здравого смысла имеется?
   АРИЭЛЬ. Отъебись ты со своим "здравым смыслом"! Даже не начинай опять! И со своим говном насчёт "трудного детства" тоже завязывай.
   ТУПОЛЬСКИ. Но у тебя и правда было трудное детство...
   АРИЭЛЬ. Завязывай, говорю!
   ТУПОЛЬСКИ. И посмотри на свою руку, это же явно не настоящая кровь.
   АРИЭЛЬ. Ай, да иди ты на хуй!
   ТУПОЛЬСКИ. Не понял?
   АРИЭЛЬ. Я сказал: "иди на хуй!" (Ариэль швыряет пальцы на пол и мрачно уходит. Тупольски собирает пальцы, кладёт их обратно в коробку.)
   ТУПОЛЬСКИ. Какие мы мрачные. (Пауза.)
   КАТУРЯН. Я вообще ничего уже не понимаю.
   ТУПОЛЬСКИ. Да? Ну так вот как обстоят дела на пять-пятнадцать вечера, понедельник, четвёртое число месяца. Помимо улик, найденных в вашем доме, ваш брат, припадочный он или нет, признал, под давлением или же нет, насчёт убийств достаточно, чтобы мы могли казнить его этим же вечером, но, как и сказал Ариэль, вряд ли он сам всё это придумал, так что мы хотим, чтобы вы тоже признались. Мы любим казнить писателей. Дебилов мы можем казнить в любое время. И так мы и делаем. Но казнь писателя отправляет в народ некий сигнал, понимаете? (Пауза.) Не знаю, какой сигнал она отправляет, вообще-то я не сильно в этом понимаю, но какой-то сигнал отправляется. (Пауза.) Нет, я понял. Я знаю, какой сигнал она отправляет. Она отправляет сигнал "НЕЛЬЗЯ... ХОДИТЬ... И УБИВАТЬ... МАЛЕНЬКИХ... БЛЯДЬ... ДЕТЕЙ." (Пауза.) Где немая девочка? Ваш брат, похоже, раскалываться не хочет.
   КАТУРЯН. Детектив Тупольски?
   ТУПОЛЬСКИ. Мистер Катурян?
   КАТУРЯН. Я достаточно долго выслушивал всю эту вашу херню, и хочу сказать вам кое-что. Я не верю, что мой брат сказал вам хоть слово. Я уверен, что вы хотите нас подставить по двум соображениям. Во-первых, по какой-то причине вам не нравятся рассказы, которые я пишу, и, во-вторых, по какой-то причине вам не нравится, что по вашим улицам разгуливают слабоумные. Я также уверен в том, что не скажу вам больше ни слова, пока вы не позволите мне увидеться с братом. Так что пытайте меня сколько влезет, детектив Тупольски, потому что я вам, блядь, и слова больше не скажу.
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) Понятно. (Пауза.) Ну тогда я пошёл за электродами. (Тупольски уходит с металлической коробкой. Дверь за ним с щелчком запирается. Катурян тяжело опускает голову. Затемнение.)
  

Сцена 2

   Катурян сидит на кровати среди игрушек, красок, ручек и листов бумаги, в некоем подобии детской комнаты, рядом с которой находится другая, такая же комната, возможно, сделанная из стекла, но закрытая на замок и полностью затемнённая. Катурян зачитывает рассказ, который разыгрывают он сам, Мать, вся в драгоценных камнях, и Отец, в очках и с козлиной бородкой.
  
   КАТУРЯН. Давным-давно жил-был маленький мальчик, которого мать и отец одаривали только лишь любовью, добротой, теплом и всем таким прочим. У него была своя маленькая комнатка в большом доме посреди красивого леса. Он ни в чём не нуждался: все игрушки в мире были его, все краски, все книжки, бумажки, ручки. С самого детства в него были заложены зёрна творчества, и писательство стало его первой любовью: рассказы, сказки, маленькие романчики; полные счастья и красок истории про медведей, и поросят, и ангелов, и всякое такое, и некоторые из них получались хорошо, а некоторые получались очень даже хорошо. Эксперимент его родителей сработал. Первая часть эксперимента его родителей сработала. (Мать и Отец, после того, как обнимают и целуют Катуряна, входят в соседнюю комнату и пропадают из виду.) Кошмары начались в ночь его седьмого дня рождения. Комната, соседняя с его собственной, всегда держалась запертой на замки и засовы по причинам, в которых мальчик никогда не был уверен, но никогда о них особо и не задумывался, пока глухое жужжание дрели, шорохи и скрипы затягиваемых болтов, монотонное шипение чего-то неизвестного и электрического, и приглушённые крики маленького ребёнка с завязанным ртом не стали доноситься сквозь толстые кирпичные стены. Каждую ночь. (Матери, голосом мальчика.) "Что это были за звуки прошлой ночью, Мама?", - (Нормальным голосом.) спрашивал он после каждой длинной, отчаянной, бессонной ночи, на что его мать каждый раз отвечала...
   МАТЬ. О, маленький мой Кат, это всего лишь игра твоего замечательного, но слишком бурного воображения.
   КАТУРЯН. (Голосом мальчика.) О. А все мальчишки в моём возрасте слышат по ночам такую мерзость?
   МАТЬ. Нет, мой дорогой. Только исключительно талантливые.
   КАТУРЯН. (Голосом мальчика.) О. Клёво. (Нормальным голосом.) Тем всё и заканчивалось. И мальчик продолжал писать, и его родители продолжали поддерживать его со всей возможной любовью, но жужжание и крики всё продолжались... (В кошмарной полутьме соседней комнаты на секунду как будто бы проявляется, что ребёнка восьми лет, привязанного к кровати, пытают под аккомпанемент дрелей и электрических искр.) ...и его рассказы становились всё мрачнее, и мрачнее, и мрачнее. Благодаря любви и поддержке они становились всё лучше и лучше, как это часто бывает, но, благодаря постоянным звукам детских пыток, они становились всё мрачнее и мрачнее, что также довольно часто бывает. (Свет в соседней комнате гаснет. Мать, Отца и ребёнка больше не видно. Катурян убирает подальше игрушки и всё остальное.) И вот, в его четырнадцатый день рождения, когда он ждал результатов конкурса рассказов, в котором он добрался до финала, из-под двери закрытой комнаты показалась записка... (Записка, сделанная чем-то красным, высовывается из-под двери. Катурян поднимает её.) ...записка, в которой было сказано: "Они любили тебя и мучали меня семь лет подряд только лишь из-за художественного эксперимента; эксперимента, который сработал. Ты ведь уже не пишешь про маленьких зелёных поросят, не правда ли?" Записка заканчивалась словами "Твой брат", и была сделана кровью. (Катурян вламывается в соседнюю комнату.) Он проломился через дверь и увидел там... (Освещаются Мать и Отец, одни в комнате, в руках у них дрели, играет фонограмма описанных звуков.) ...своих родителей, одних, сидящих и улыбающихся; его отец шумел дрелью; его мать издавала приглушённые крики маленького ребёнка с завязанным ртом; между ними стояла небольшая кастрюля со свиной кровью, и отец сказал мальчику посмотреть на обратную сторону кровавой записки. Мальчик так и сделал, и обнаружил, что выиграл первый приз в пятьдесят фунтов на конкурсе рассказов. Все они рассмеялись. Вторая часть эксперимента его родителей завершилась. (Мать и Отец ложатся спать рядом друг с другом на кровати Катуряна. Свет над ними гаснет.) Вскоре после этого они переехали в другой дом, и хотя кошмарные звуки прекратились, его рассказы остались странными и необычными, но всё ещё хорошими, и он был благодарен родителям за все эти странности, через которые ему пришлось пройти, и годы спустя, в тот день, когда была опубликована его первая книга, он решил наведаться в дом своего детства, впервые с тех пор, как уехал. Он прошёлся по своей старой спальне, и все его игрушки и краски всё ещё были там разбросаны... (Катурян входит в соседнюю комнату, садится на кровать.) ...затем он зашёл в соседнюю комнату, где ещё валялись старые, пыльные дрели, и замки, и электрические кабели, и улыбнулся от того, насколько безумной была вся эта идея, но улыбка исчезла с его лица, когда он нашёл... (Кровать чересчур бугристая на ощупь. Он стаскивает с неё матрас и обнаруживает ужасающий детский труп...) ...труп четырнадцатилетнего ребёнка, который оставили здесь гнить, и чуть ли не каждая кость его была выжжена или переломана, а в руке его лежал рассказ, наспех выведенный кровью. И мальчик прочёл этот рассказ; рассказ, который мог быть написан только при cамых омерзительных обстоятельствах, и это была самая милая, нежная история, которая ему только попадалась в руки, но, что ещё страшнее, она оказалась лучше, чем всё то, что он когда-либо сам написал. Или когда-нибудь напишет. (Катурян берёт зажигалку и поджигает рассказ.) Так что он сжёг рассказ, и снова накрыл своего брата, и никому и слова не сказал о том, что видел. Ни своим родителям, ни своим издателям - никому. Финальная часть эксперимента его родителей завершилась. (Свет гаснет в соседней комнате, но слабо загорается над кроватью, где всё ещё лежат его Мать и Отец.) Рассказ Катуряна "Писатель и брат Писателя" заканчивался на этом месте, в модной пессимистичной манере, не затрагивая столь же пессимистичные, но чуть более разоблачающие детали настоящей истории, что после того, как он прочёл записку, сделанную кровью, и вломился в соседнюю комнату, то, конечно же... (Труп ребёнка выпрямляется, сидя на кровати; тяжело дышит.) ...он нашёл там своего брата, пусть и живого, но с необратимо повреждённым мозгом, и что той же ночью, пока его родители спали, четырнадцатилетний именинник немного подержал подушку на голове своего отца... (Катурян душит своего отца подушкой. Тот дёргается в судорогах, затем умирает. Он хлопает свою Мать по плечу. Она открывает сонные глаза и видит своего мёртвого мужа с открытым ртом.) ...и, разбудив её на мгновение, просто, чтобы она увидела своего синюшного, мёртвого мужа, он немного подержал подушку и на голове своей матери. (Катурян, с каменным лицом, накрывает подушкой голову кричащей Матери. Её тело бьётся в диких судорогах, но он с силой прижимает к ней подушку, и свет потихоньку гаснет.)
  

Конец первого действия

  

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Сцена 1

Тюремная камера. Михал сидит на деревянном стуле, хлопает себя по бёдрам, слушает периодические крики своего брата, Катуряна, которого пытают в соседней комнате. Неподалёку лежат одеяло на тоненьком матрасе и подушка.

   МИХАЛ. "Давным-давно, далеко-далеко..." (Катурян снова кричит. Михал долго передразнивает крики, пока те не смолкают.) "Давным-давно, далеко-далеко, жил-был маленький зелёный поросёнок. Жил-был маленький зелёный поросёнок. Который был зелёным. Эм-м-м..." (Катурян снова кричит. Михал передразнивает крики, пока те не смолкают, затем встаёт и бесцельно бродит по камере.) "Давным-давно, далеко-далеко, жил-был маленький зелёный поросёнок..." А было ли это далеко-далеко? Где это было-то? (Пауза.) Да, это было далеко-далеко, и был он маленький зелёный поросёнок... (Катурян кричит. Михал передразнивает, на этот раз с раздражением.) Ай, да помолчи, Катурян! Из-за твоих криков я всё забываю историю о зелёном поросёнке! (Пауза.) И что же маленький зелёный поросёнок сделал дальше? Он... он сказал одному человеку... Сказал человеку: "Здравствуй... Человек..." (Катурян кричит. Михал просто слушает.) Ай, всё равно я не могу так сочинять рассказы, как ты. Вот бы тебя поскорее закончили пытать. Мне скучно. Скучно тут. Хотел бы я... (Слышно, как открывается задвижка на соседней двери. Михал слушает. Камера Михала открывается, и Ариэль швыряет внутрь окровавленного, запыхавшегося Катуряна.)
   АРИЭЛЬ. Через минутку мы за тобой вернёмся. Я пошёл ужинать. (Михал показывает ему палец вверх. Ариэль закрывает за собой дверь на задвижку. Михал оглядывает Катуряна, который дрожит на полу, подходит, чтобы погладить того по голове, но у него не выходит это сделать, и он садится на стул.)
   МИХАЛ. Приветик. (Катурян смотрит на него, подползает ближе и обхватывает его ногу. Михал таращится на него сверху вниз, чувствуя себя неловко.) Что ты делаешь?
   КАТУРЯН. Держусь за твою ногу.
   МИХАЛ. О. (Пауза.) А зачем?
   КАТУРЯН. Не знаю, мне же больно! Разве мне нельзя подержать брата за ногу, когда мне больно?
   МИХАЛ. Конечно можно, Катурян. Просто странно.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Ты сам-то как?
   МИХАЛ. Замечательно. Только скучно немного. Ух, ну вы там и шуму подняли. Тебя что, пытали?
   КАТУРЯН. Ага.
   МИХАЛ. (Цокает языком. Пауза.) Больно было? (Катурян отпускает ногу Михала.)
   КАТУРЯН. Если бы не было больно, Михал, это не называлось бы пыткой, так?
   МИХАЛ. Нет, наверное.
   КАТУРЯН. Тебе было больно?
   МИХАЛ. Что было больно?
   КАТУРЯН. Когда тебя пытали.
   МИХАЛ. Меня не пытали.
   КАТУРЯН. Что? (Катурян впервые его оглядывает, видит, что на нём ни синяков, ни царапин.)
   МИХАЛ. О нет, тот человек сказал, что собирается меня пытать, но я подумал: "Ну, блин, нет, это ж будет больно", так что я просто сказал ему то, что он хотел услышать, и ему хватило.
   КАТУРЯН. Но я слышал, как ты кричал.
   МИХАЛ. Да. Он просил, чтобы я покричал. Сказал, что у меня очень хорошо получается.
   КАТУРЯН. Так он просто сказал тебе, что говорить, и ты согласился?
   МИХАЛ. Да.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Жизнью поклянись, что не убивал тех троих детей.
   МИХАЛ. Жизнью клянусь, что не убивал тех троих детей. (Катурян издаёт вздох облегчения, снова обнимает ногу Михала.)
   КАТУРЯН. Ты что-нибудь подписывал?
   МИХАЛ. А? Ты же знаешь, что я не умею ничего подписывать.
   КАТУРЯН. Тогда мы ещё можем отвертеться.
   МИХАЛ. Отвертеться от чего?
   КАТУРЯН. Отвертеться от казни за убийство троих детей, Михал.
   МИХАЛ. О, отвертеться от казни за убийство троих детей. Было бы здорово. А как?
   КАТУРЯН. Всё, что у них есть против нас - это то, что сказал ты, и то, что, по их словам, было найдено в доме.
   МИХАЛ. Это что же?
   КАТУРЯН. У них была эта коробка с пальцами. Нет, подожди-ка. Они сказали, что это пальцы. Но не так уж это и было похоже на пальцы. Это могло быть всё, что угодно. Вот чёрт. (Пауза.) И ещё они сказали, что пытали тебя, у него руки были все в крови. Ты говоришь, он тебя вообще не трогал?
   МИХАЛ. Не, он мне сэндвич с ветчиной дал. Только пришлось из него весь салат повынимать. Ага.
   КАТУРЯН. Дай-ка минутку подумать. Дай-ка минутку подумать...
   МИХАЛ. Тебе нравится думать, да?
   КАТУРЯН. Почему мы такие дураки? Почему мы верим всему, что нам говорят?
   МИХАЛ. Почему?
   КАТУРЯН. Это же как рассказ писать.
   МИХАЛ. Точно.
   КАТУРЯН. Человек заходит в комнату и говорит: "Твоя мать умерла", так?
   МИХАЛ. Я знаю, что моя мать умерла.
   КАТУРЯН. Да, знаю, но если это рассказ. Человек заходит в комнату, говорит другому человеку: "Твоя мать умерла". Что мы знаем? Знаем ли мы, что мать второго человека мертва?
   МИХАЛ. Да.
   КАТУРЯН. Нет, не знаем.
   МИХАЛ. Нет, не знаем.
   КАТУРЯН. Всё, что мы знаем - человек зашёл в комнату и сказал другому человеку: "Твоя мать умерла". Вот и всё, что мы знаем. Первое правило рассказчика. "Не верь всему, что пишут в газетах".
   МИХАЛ. Я не читаю газет.
   КАТУРЯН. Хорошо. Ты всегда будешь на шаг впереди остальных.
   МИХАЛ. Кажется, я совсем не понимаю, куда ты клонишь, Катурян. Но ты смешной.
   КАТУРЯН. Человек заходит в комнату, говорит: "Твой брат только что признался в убийстве троих детей, и мы нашли коробку с пальцами одного из них в вашем доме". Что мы знаем?
   МИХАЛ. А-а-а! Я понял!
   КАТУРЯН. Знаем ли мы, что брат убил троих детей?
   МИХАЛ. Нет.
   КАТУРЯН. Нет. Знаем ли мы, что брат признался в убийстве троих детей?
   МИХАЛ. Нет.
   КАТУРЯН. Нет. Знаем ли мы, что они нашли коробку с детскими пальчиками в их доме? Нет. Знаем ли... О, боже...
   МИХАЛ. Что?
   КАТУРЯН. Мы даже не знаем, убиты ли дети.
   МИХАЛ. Это же было в газетах.
   КАТУРЯН. А кто владеет газетами?
   МИХАЛ. Полиция. О-о-о. А ты умный.
   КАТУРЯН. Боже мой. "Писателя в тоталитарном государстве допрашивают из-за жутких сюжетов его рассказов, и их схожести с серией детоубийств, происходящих в городе. Серией детоубийств... которой на самом деле вовсе и не было." (Пауза.) Вот бы у меня сейчас была ручка. Я бы из этого сделал неплохой рассказ. Если бы нас не собирались через час казнить. (Пауза.) Что бы они не делали, Михал, ни в коем случае ничего не подписывай. Что бы с тобой не делали, не подписывай ничего. Ты понял?
   МИХАЛ. Что бы они не делали, ничего не подписывать. Что бы со мной не делали, ничего не подписывать. (Пауза.) А можно подписаться твоим именем?
   КАТУРЯН. (Улыбается.) Особенно не подписывайся моим именем. Особенно не подписывайся моим именем.
   МИХАЛ. "Я убил кучу детей", подпись "Катурян Катурян". Ха!
   КАТУРЯН. Ах ты маленький засранец...
   МИХАЛ. "А его брат Михал тут совсем не причём, совсем ничуточки", подпись "Катурян Катурян". Ха!
   КАТУРЯН. Я из тебя говно-то повыбиваю...
   МИХАЛ. Не надо... (Катурян обнимает его. Михал обнимает в ответ, слишком сильно давит Катуряну на больные места.)
   КАТУРЯН. Ар-р-р, господи, Михал!
   МИХАЛ. Прости, Катурян.
   КАТУРЯН. Всё в порядке. (Пауза.) Всё с нами будет в порядке, Михал. Всё будет в порядке. Мы отсюда выберемся. Надо только держаться вместе.
   МИХАЛ. Ага. У меня жопа ужасно чешется. Не знаю, почему. У нас той присыпки не осталось?
   КАТУРЯН. Нет, ты её всю использовал. Тратил её, как в последний раз.
   МИХАЛ. М-м-м. Но мы же всё равно не скоро будем дома, так?
   КАТУРЯН. Так.
   МИХАЛ. Придётся тогда сидеть с чесоткой в жопе.
   КАТУРЯН. Ага, и, пожалуйста, говори мне это почаще, а то у меня сразу настроение поднимается.
   МИХАЛ. Что, правда? Не, ты просто придуриваешься. Не может ведь жопа поднять настроение, так?
   КАТУРЯН. Смотря какая жопа.
   МИХАЛ. Чего? Глупость какая. (Пауза.) Всё равно чешется. Вот что я тебе скажу. Я пытаюсь не чесаться и всё такое, знаешь ли, раз уж ты здесь, но, говорю тебе, чешется до жути. (Пауза.) Чешется, и всё тут. (Пауза.) Расскажи историю, Катурян. Отвлечешь меня от...
   КАТУРЯН. Отвлеку тебя от чесотки в жопе...
   МИХАЛ. От чесотки в жопе, да...
   КАТУРЯН. Какую историю ты хочешь услышать?
   МИХАЛ. Ну, "Маленький зелёный поросёнок".
   КАТУРЯН. Нет. Ну што ша глупошть...
   МИХАЛ. Нишего не глупошть, она хорошая, "Маленький зелёный поросёнок". Я как раз пытался её вспомнить.
   КАТУРЯН. Нет, давай другую. Какую мне выбрать?
   МИХАЛ. Давай "Человека-Подушку".
   КАТУРЯН. (Улыбается.) Почему "Человека-Подушку"? (Михал пожимает плечами.) Ух, давненько она написана, да?
   МИХАЛ. Ага, да, давненько.
   КАТУРЯН. Ну-ка, как там она начиналась...?
   МИХАЛ. "Давным-давно"...
   КАТУРЯН. Знаю, но я пытаюсь вспомнить, как она на самом деле начиналась...
   МИХАЛ. (Раздражённо.) "Давным-давно"...
   КАТУРЯН. Ладно-ладно, господи. (Пауза.) Давным-давно... жил-был человек, который выглядел не как обычные люди. В нём было девять футов росту... (Михал смотрит ввысь, тихонько присвистывает.) И весь он был сделан из пушистых розовых подушек: руки его были подушками, и ноги его были подушками, и тело его было подушкой; пальцы его были малюсенькими подушечками, и даже голова его была подушкой, большой круглой подушкой.
   МИХАЛ. Округлой подушкой.
   КАТУРЯН. Это одно и то же.
   МИХАЛ. Но мне нравится "округлой подушкой".
   КАТУРЯН. Его голова была округлой подушкой. А на голове у него были два пуговичных глаза и большой рот, постоянно растянутый в улыбке, так что всегда виднелись его зубы, которые тоже были подушками. Маленькими белыми подушками.
   МИХАЛ. "Подушками". Сделай улыбку, как у Человека-Подушки. (Катурян вяло изображает широкую улыбку. Михал нежно дотрагивается до щёк и губ Катуряна.)
   КАТУРЯН. Но Человеку-Подушке нужно было так выглядеть, выглядеть мягким и безопасным, из-за его работы, а работа его была очень грустной и очень тяжёлой...
   МИХАЛ. Ой-ой, начинается...
   КАТУРЯН. Когда какой-нибудь мужчина или женщина становились очень-очень грустными из-за того, что у них была кошмарная и тяжёлая жизнь, и они просто хотели со всем покончить, просто забрать свою жизнь и избавиться от всей этой боли, так вот, как только они собирались это сделать, с помощью бритвы, или пули, или газа, или...
   МИХАЛ. Или спрыгнув с чего-нибудь высокого.
   КАТУРЯН. Да. Какой бы способ самоубийства они не предпочли - "предпочли", наверное, не то слово, но, в любом случае, как только они собирались это сделать, то к ним приходил Человек-Подушка, и сидел с ними рядом, и нежно обнимал их, и говорил: "Подожди минутку", и тогда время странным образом замедлялось, и, когда оно замедлялось, Человек-Подушка перемещался назад, в то время, когда эти мужчины или женщины были только маленькими мальчиками и девочками, когда ожидавшая их жизнь, полная ужаса, ещё толком не началась, и Человеку-Подушке предстояла очень-очень грустная работа, ведь его работа заключалась в том, чтобы заставить этого ребёнка убить себя, и тем самым избежать годы, полные боли, которые всё равно привели бы их к тому же положению: лицом к лицу с газовой плитой, лицом к лицу с ружьём, лицом к лицу с озером. Ты можешь сказать: "Но я никогда не слышал, чтобы маленький ребёнок убивал себя". Но Человек-Подушка всегда подсказывал им сделать всё так, будто бы это несчастный случай: он показывал им банку с таблетками, которые были так похожи на конфеты; он показывал место на реке, где лёд был слишком тонок; он показывал припаркованные машины, между которыми было крайне опасно бегать; он показывал пластиковый пакет без дырок для воздуха, и как правильно его затянуть. Ведь мамочкам и папочкам легче смириться с тем, что пятилетний ребёнок погиб в результате несчастного случая, чем с тем, что пятилетний ребёнок увидел, каким говном бывает жизнь, и сделал всё, чтобы её избежать. Но не все дети слушались Человека-Подушку. Была одна девочка, счастливейшая на свете малютка, которая просто не могла поверить Человеку-Подушке, когда он рассказал ей, что жизнь может быть ужасной, и что её жизнь такой и будет, и она прогнала его, и он ушёл, плача большими клейкими слезами, которые собирались в лужи вот такого размера, а на следующую ночь в дверь её спальни снова постучали, и она сказала: "Уходи, Человек-Подушка. Я же сказала тебе, что счастлива. Я всегда была счастлива, и всегда буду счастлива". Но это был не Человек-Подушка. Это был другой мужчина. А её мамы не было дома, и этот мужчина стал приходить к ней каждый раз, когда мамы не было дома, и скоро девочка стала очень-очень грустной, и в двадцать один год, сидя у газовой плиты, она сказала Человеку-Подушке: "Почему же ты не пытался убедить меня?" А Человек-Подушка ответил: "Я пытался убедить тебя, но ты была слишком счастлива". И, выкручивая ручку газа настолько далеко, насколько это возможно, она сказала: "Но я никогда не была счастлива. Я никогда не была счастлива".
   МИХАЛ. Эм-м-м, а ты не мог бы перейти сразу в конец? Эта часть немного скучная.
   КАТУРЯН. Вообще-то, Михал, это довольно грубо с твоей стороны.
   МИХАЛ. О. Прости, Катурян. (Пауза.) Но не мог бы ты всё-таки перейти в конец?
   КАТУРЯН. (Пауза.) Ну... конец Человека-Подушки... Видишь ли, когда у Человека-Подушки получалось выполнить свою работу, маленький ребёнок погибал ужасной смертью. А когда у Человека-Подушки не получалось, то маленький ребёнок жил кошмарной жизнью, вырастал во взрослого, у которого тоже была кошмарная жизнь, и только потом погибал ужасной смертью. Так что Человек-Подушка, хоть и был он большим и пушистым, плакал целыми днями напролёт, и весь дом его был сплошь в лужах, так что он решил выполнить самую последнюю работу, и на том закончить. И он отправился в одно место рядом с прекрасным ручьём, о котором у него сохранились воспоминания...
   МИХАЛ. Этот момент мне нравится...
   КАТУРЯН. С собой он взял маленькую канистру с бензином, а в том месте росла старая плакучая ива, под которую он сел и стал ждать, и под ней лежали всяческие игрушки, и...
   МИХАЛ. Скажи, какие игрушки.
   КАТУРЯН. Там была маленькая машинка, игрушечная собачка и калейдоскоп.
   МИХАЛ. Там была игрушечная собачка?! Она лаяла?
   КАТУРЯН. Чего она?
   МИХАЛ. Она лаяла?
   КАТУРЯН. Э-э-э... Да. В общем, неподалёку стоял небольшой фургончик, и Человек-Подушка услышал, как открылась дверь, и чьи-то маленькие шажочки, и мальчишеский голос, который произнёс: "Я пойду поиграю, мам", а мама сказала: "Не опоздай к чаю, сынок". "Не опоздаю, мам". И Человек-Подушка услышал, что маленькие шажочки приближаются, и кто-то раздвинул ветви ивы, но появился в них вовсе не маленький мальчик, а маленький Мальчик-Подушка. И Мальчик-Подушка сказал "привет" Человеку-Подушке, а Человек-Подушка сказал "привет" Мальчику-Подушке, и оба они стали играть с игрушками...
   МИХАЛ. С машинкой и калейдоскопом и игрушечной собачкой, которая лаяла. Но наверняка больше всего с собачкой, да?
   КАТУРЯН. И Человек-Подушка рассказал ему о своей грустной работе, и о мёртвых детях, и о всяком таком, и Мальчик-Подушка сразу всё понял, ведь он был счастливым маленьким человечком, и всё, чего ему когда-либо хотелось - это помогать людям, так что он вылил на себя канистру бензина, и рот его всё ещё расплывался в улыбке, и Человек-Подушка, сквозь свои клейкие слёзы, сказал "спасибо" Мальчику-Подушке, а Мальчик-Подушка сказал: "Всё в порядке. Ты передашь моей маме, что я сегодня не приду на чай?" И Человек-Подушка ответил: "Да, я скажу", зная, что врёт, и тогда Мальчик-Подушка зажёг спичку, а Человек-Подушка сидел и наблюдал, как тот горел, и когда Человек-Подушка начал потихоньку исчезать, то последним, что он увидел, был счастливо улыбающийся рот Мальчика-Подушки, и как он медленно плавился, превращаясь в ничто. Это было последним, что он увидел. Последним же, что он услышал, было кое-что, о чём он даже не задумывался. Последним, что он услышал, были крики сотен тысяч детей, которым он помог совершить самоубийство, оживших и продолжающих свою холодную, жалкую жизнь, потому что его не было рядом, чтобы это предотвратить - вплоть до криков, сопровождающих их печальную смерть от собственных рук, которая, естественно, на этот раз проходила в полном одиночестве.
   МИХАЛ. Хм. (Пауза.) Я не очень понял самый конец, но, э-э-э, Человек-Подушка просто исчез? Эх.
   КАТУРЯН. Он просто исчез, да, будто его и не существовало.
   МИХАЛ. Ушёл в воздух.
   КАТУРЯН. В воздух. В никуда.
   МИХАЛ. В рай.
   КАТУРЯН. Нет. В никуда.
   МИХАЛ. Мне нравится Человек-Подушка. Мой любимый герой.
   КАТУРЯН. Это довольно мрачно, признаю. Как твоя чесотка в жопе, полегчало?
   МИХАЛ. О, полегчало, пока ты не напомнил! Ар-р-р! (Ёрзает на месте.) Хм-м-м. Но я всё равно не могу понять.
   КАТУРЯН. Понять что? Понять Человека-Подушку?
   МИХАЛ. Нет, я думал, что очень хорошо её спрятал.
   КАТУРЯН. Что очень хорошо спрятал?
   МИХАЛ. Коробку с пальцами того мальчика. Я думал, что очень хорошо её спрятал. Ну, то есть, сначала я положил её в ящик с носками и трусами, что, согласен, было не лучшим местом, но потом, когда они начали пахнуть, я закопал их в горшке из-под рождественской ёлки, который стоит на чердаке, потому что я знал, что горшок для рождественской ёлки мы ещё целую вечность не будем доставать. Прям до самого Рождества. А до этого времени они бы успели покрыться плесенью. На них и так уже было немного плесени. Когда ты их видел, они были в плесени? (Катурян, бледный как смерть, кивает.) Наверняка ищейки разнюхали, или вроде того. Видел собак-ищеек? Наверняка вот они разнюхали. Потому что как иначе, я их блестяще спрятал. В горшок для рождественской ёлки. Который видишь-то только раз в году.
   КАТУРЯН. Ты мне только что сказал... Ты мне только что сказал, что не трогал тех детей. Ты мне только что соврал.
   МИХАЛ. А вот и нет. Я только сказал, что заходил человек и обещал, что будет меня пытать, если не скажу, что убил тех детей, так что я сказал, что убил тех детей. Это не значит, что я не убивал тех детей. Я и правда убил тех детей.
   КАТУРЯН. Ты мне поклялся, жизнью своей, что не убивал тех троих детей.
   МИХАЛ. О-о-о. Видишь ли, насчёт "жизнью поклянись, что не убивал тех троих детей", ну-у-у, я над тобой немножко пошутил. Прости, Катурян. (Катурян пятится от него на матрас.) Я знаю, что это было неправильно. Правда. Но мне было жутко интересно. С мальчиком всё получилось так, как ты и говорил. Я отрубил ему пальцы на ноге, а он даже не закричал. Просто сидел и смотрел на них. Он был очень удивлён. Наверное, так и должно быть в его возрасте. Его звали Аарон. На нём была такая маленькая шляпка, и всё про маму свою говорил. И, боже мой, как он кровью истекал. Никогда бы не подумал, что в таком маленьком мальчике может быть столько крови. Потом он перестал кровоточить и весь посинел. Бедняжка. Мне теперь стыдно, он мне показался славным малым. "Можно мне теперь домой к мамочке, пожалуйста?" А вот с девочкой была та ещё жопа. Всё вопила, аж уши завяли. И всё не хотела их есть. Не хотела есть яблочных человечков, а я их целую вечность делал. Очень уж непросто вставить лезвие внутрь. У тебя же в рассказе не написано, как их делать, так? Я проверял. Ну, в общем, пришлось ей их силой засовывать. Двух оказалось достаточно. Не хочу показаться грубым, но - хотя бы это её заткнуло. (Пауза.) Её не так-то просто вывести с одежды, да? Кровь? Попробуй завтра рубашку постирать. Займёт сто лет. Вот увидишь. (Пауза.) Катурян? (Пауза.) Я её тебе постираю, если хочешь. У меня начинает хорошо получаться.
   КАТУРЯН. (Пауза. Тихо.) Ты зачем это сделал?
   МИХАЛ. А? Ты мямлишь.
   КАТУРЯН. (В слезах.) Ты зачем это сделал?
   МИХАЛ. Не плачь, Катурян. Не плачь. (Михал подходит, чтобы обнять его. Катурян с отвращением пятится.)
   КАТУРЯН. Ты зачем это сделал?
   МИХАЛ. Ты-то знаешь. Потому что ты мне сказал.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Потому что чего я?
   МИХАЛ. Потому что ты мне сказал.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Я помню, как говорил тебе делать домашнее задание вовремя. Помню, как говорил чистить зубы каждый вечер...
   МИХАЛ. Но я чищу зубы каждый вечер...
   КАТУРЯН. Я не помню, чтобы говорил тебе собрать маленьких детей и покромсать их.
   МИХАЛ. Я их не кромсал. "Покромсать их" - это скорее вот так... (Михал имитирует, как со злостью кого-то рубит.) А было скорее вот так... (Михал имитирует единичный аккуратный удар по воображаемым пальцам, затем деликатно их выбрасывает.) И... (Михал имитирует, как засовывает двух яблочных человечков в маленький рот, затем проглатывает.) "Покромсать их". Это как-то чересчур. И я бы ничего не сделал, если бы ты мне не сказал, так что не надо тут из себя невинность изображать. В каждой истории, что ты мне рассказывал, с кем-то происходит что-то ужасное. Я просто проверял, насколько они надуманные. Ведь я всегда считал, что некоторые из них немного надуманные. (Пауза.) А знаешь, что? Не такие уж они и надуманные.
   КАТУРЯН. Почему было не разыграть одну из добрых историй?
   МИХАЛ. Потому что ты не писал никаких добрых историй.
   КАТУРЯН. Я порядочно написал добрых историй.
   МИХАЛ. Ага, штуки две.
   КАТУРЯН. Нет, я скажу тебе, почему ты не разыграл одну из добрых историй. Сказать?
   МИХАЛ. Давай.
   КАТУРЯН. Потому что ты садист и ёбаный умственно отсталый извращенец, которому нравится убивать маленьких детей, и даже если каждый рассказ, что я написал, был бы самой милой вещью, какую только себе можно представить, один хуй всё закончилось бы тем же.
   МИХАЛ. Ну... этого мы никогда не узнаем, не так ли, ты ж такого не пишешь. (Пауза.) И мне не нравилось убивать тех детей. Меня это бесило. Это заняло целую вечность. И я не собирался убивать тех детей. Я только собирался одному из них отрубить пальцы на ноге, а другой запихнуть бритвенные лезвия в горло.
   КАТУРЯН. Хочешь сказать, ты не знал, что если маленькому мальчику отрубить пальцы на ноге, а маленькой девочке запихнуть лезвия в горло, то они умрут?
   МИХАЛ. Ну, теперь-то знаю. (Катурян обхватывает голову руками, пытаясь придумать выход из положения.) Вот человек, который меня пытал, уж точно был на моей стороне. Он, похоже, согласен, что это всё твоя вина. Ну, в основном твоя вина.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Что ты ему сказал?
   МИХАЛ. Правду.
   КАТУРЯН. Какую именно правду?
   МИХАЛ. Ну, знаешь, что всё, что я делал с детьми, я взял из рассказов, которые ты писал и читал мне.
   КАТУРЯН. И ты сказал это полицейскому?
   МИХАЛ. Ага. Только правду, вот и всё.
   КАТУРЯН. Это не правда, Михал.
   МИХАЛ. Она самая.
   КАТУРЯН. А вот и нет.
   МИХАЛ. Так, ты ведь писал рассказы, в которых убивают детей?
   КАТУРЯН. Да, но...
   МИХАЛ. Та-а-ак, и ты ведь читал их мне?
   КАТУРЯН. Да...
   МИХАЛ. Та-а-ак, и я ведь пошёл и убил пару детишек? (Пауза.) "Да, пошёл и убил" - вот ответ на этот вопрос. Так что я уж не знаю, какая это "не правда". Не говоря уж о том, что я "статист и умственно отсталый извращенец". Ну, то есть, ты мой брат и я тебя люблю, но ты мне только что целых двадцать минут рассказывал о парне, у которого цель в жизни заставить маленьких детишек, по меньшей мере, поджечь себя, так что, знаешь ли... И он при этом герой! И я сейчас не критикую. Это очень хороший персонаж. Очень-очень хороший персонаж. Он очень напоминает меня.
   КАТУРЯН. Как же это он напоминает тебя?
   МИХАЛ. Ну, знаешь, тем, что из-за него гибнут дети. Всё такое.
   КАТУРЯН. Человек-Подушка никого не убивал, Михал. И все дети, которые умерли, в любом случае вели бы кошмарные жизни.
   МИХАЛ. Ты прав, все дети будут вести кошмарные жизни. Почему бы их от этого не избавить?
   КАТУРЯН. Не все дети будут вести кошмарные жизни.
   МИХАЛ. Э-э-э, хм-м-м. Вёл ли ты с детства кошмарную жизнь? Да. Э-э-э, вёл ли я с детства кошмарную жизнь? Да. Уже два из двух, для начала.
   КАТУРЯН. Человек-Подушка был заботливым, порядочным человеком, который ненавидел то, чем он занимался. Ты - его полная противоположность, во всех отношениях.
   МИХАЛ. Ну ладно, ты знаешь, что я ничего не смыслю в противоположностях, но, кажется, я понял, о чём ты. Спасибо. (Пауза.) "Человек-Подушка" - хороший рассказ, Катурян. Один из твоих лучших. Знаешь, я думаю, ты когда-нибудь станешь знаменитым писателем, вот тебе крест. Как наяву вижу.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Когда?
   МИХАЛ. А?
   КАТУРЯН. Когда я стану знаменитым писателем?
   МИХАЛ. Когда-нибудь, говорю же.
   КАТУРЯН. Нас через полтора часа казнят.
   МИХАЛ. Ах, да. Ну, значит, ты не станешь знаменитым писателем.
   КАТУРЯН. Они теперь всё уничтожат. Уничтожат нас, уничтожат мои рассказы. Они всё уничтожат.
   МИХАЛ. Ну, думаю, надо скорее волноваться за нас, Катурян, а не за твои рассказы.
   КАТУРЯН. Ах, да?
   МИХАЛ. Ага. Ведь это всего лишь бумага.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Всего лишь что?
   МИХАЛ. Всего лишь бумага. (Катурян разок прикладывает Михала головой об каменный пол. Михал, ошарашенный скорее самой идеей произошедшего, чем болью, ощупывает кровоточащую голову.)
   КАТУРЯН. Если бы ко мне сейчас пришли и сказали: "Мы сожжём две из трёх вещей - тебя, твоего брата, или твои рассказы", то пусть сначала бы сожгли тебя, потом сожгли меня, а мои рассказы бы сохранили.
   МИХАЛ. Ты меня только что головой об пол ударил.
   КАТУРЯН. Я заметил.
   МИХАЛ. (Плача.) Ты меня головой об пол ударил!
   КАТУРЯН. Говорю же, я заметил.
   МИХАЛ. Ты в точности, как мама и папа!
   КАТУРЯН. (Смеётся.) А ну повтори?!
   МИХАЛ. Ты в точности, как мама и папа! Бьёшь меня, и кричишь на меня!
   КАТУРЯН. Я в точности, как мама и папа? Давай-ка разберёмся...
   МИХАЛ. Ой, не начинай...
   КАТУРЯН. Мама и папа держали своего первенца в комнате, где мучали его семь лет подряд, а ты заставил маленького мальчика истечь кровью, заставил маленькую девочку задохнуться насмерть, бог знает что сделал ещё с одной маленькой девочкой, но ты не как мама и папа, а я разок приложил долбоёба головой об пол, и я в точности как мама и папа.
   МИХАЛ. Да, вот именно. Вот именно.
   КАТУРЯН. Я понял твою логику, Михал. Я понял твою точку зрения.
   МИХАЛ. Вот и хорошо. Так и надо.
   КАТУРЯН. Вот что я тебе скажу. Если б мама и папа сейчас наблюдали за нами с небес, думаю, они бы порадовались, что их мальчик вырос именно в того, кем они могли бы гордиться.
   МИХАЛ. Не говори так...
   КАТУРЯН. По-настоящему гордиться. Ты их точная копия - ну, почти. Может, тебе бы стоило отрастить вот тут небольшую бородку, надеть очки, как у него...
   МИХАЛ. Не говори так!
   КАТУРЯН. Или носить кучу бриллиантов, как она. Приговаривать как она, "сыно-о-очек"...
   МИХАЛ. Не говори так, или я тебя убью!!!
   КАТУРЯН. Ты меня не убьёшь, Михал. Мне не семь лет!!!
   МИХАЛ. Я не такой, как они. Я никому не хотел причинить вреда. Я лишь разыгрывал твои рассказы.
   КАТУРЯН. Что ты сделал с третьей девочкой?
   МИХАЛ. Нет, теперь не скажу. Ты ранил мои чувства. И голову.
   КАТУРЯН. Когда они до тебя доберутся, ты быстро всё расскажешь.
   МИХАЛ. Я выдержу.
   КАТУРЯН. Такое ты не выдержишь.
   МИХАЛ. (Тихо.) Ты себе не представляешь, что я способен выдержать.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Да. Наверное, не представляю.
   МИХАЛ. Пока я тут слушал, как ты кричишь за стенкой, я понял, каково все эти годы было тебе. Что ж, надо сказать, на твоём месте гораздо легче.
   КАТУРЯН. Я знаю.
   МИХАЛ. Ты пробыл там всего час, а появился хнычущим, и весь в соплях. Попробуй так всю жизнь.
   КАТУРЯН. Это ничего не оправдывает.
   МИХАЛ. Оправдывает тех двоих, которых убил ты. Почему это не должно оправдывать тех двоих, которых убил я?
   КАТУРЯН. Я убил двух людей, которые семь лет мучали ребёнка. Ты убил троих детей, которые нисколько лет никого не мучали. Есть разница.
   МИХАЛ. Это насколько тебе известно они никого не мучали. Девочка с лезвиями мне показалась той ещё мелкой засранкой. Готов поспорить, хотя бы с муравьями она что-то да делала.
   КАТУРЯН. Как ты убил третью девочку, Михал? Мне нужно знать. С ней тоже было, как в рассказе?
   МИХАЛ. М-хм.
   КАТУРЯН. В каком рассказе?
   МИХАЛ. Ты разозлишься.
   КАТУРЯН. Я не разозлюсь.
   МИХАЛ. Немножко разозлишься.
   КАТУРЯН. Какой рассказ ты для неё взял?
   МИХАЛ. Для неё, эм-м-м... для неё я взял, эм-м-м... "Маленький Иисус". "Маленький Иисус". (Катурян, обхватив руками лицо, некоторое время смотрит на Михала, а затем, представляя себе кошмарные подробности рассказа, медленно начинает плакать. Михал пытается что-то сказать, но не может; Катурян продолжает тихонько плакать.)
   КАТУРЯН. Почему именно этот?
   МИХАЛ. (Пожимает плечами.) Это хороший рассказ. Ты хороший писатель, Катурян. Не слушай никого, кто считает по-другому.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Где ты её оставил?
   МИХАЛ. Там, где ты похоронил маму и папу. Рядом с колодцем.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Вот же пиздец. Бедная девочка.
   МИХАЛ. Знаю. Ужасно вышло.
   КАТУРЯН. Ну, надеюсь, это было быстро.
   МИХАЛ. Не сильно быстро. (Катурян снова плачет. Михал кладёт руку ему на плечо.) Не плачь, Кат. Всё будет в порядке.
   КАТУРЯН. Каким образом всё будет в порядке? Как вообще теперь что-то может быть в порядке?
   МИХАЛ. Не знаю. Просто в подобных случаях полагается так говорить, правда же? "Всё будет в порядке". Конечно, ничего не будет в порядке. В любую минуту кто-нибудь может прийти, чтобы нас казнить, не так ли? Не очень-то это "в порядке", так? Почти что полная противоположность. М-м-м. (Пауза.) Нас казнят вместе или по отдельности? Надеюсь, что вместе. Не хотелось бы остаться в одиночестве.
   КАТУРЯН. Я же ничего не сделал!
   МИХАЛ. Ой, не начинай это всё заново, а то на нервы мне действуешь. И даже если нас казнят по отдельности, нас наверняка похоронят вместе, не говоря уж том, чтобы копать две могилы, а то ведь я бы не хотел, чтобы меня хоронили одного. Это был бы кошмар. Один-одинёшенек под землёй, угххх! Но хотя бы в раю мы будем вместе, что бы ни случилось. Будем с Богом тусоваться, и всё такое. Гонки устраивать.
   КАТУРЯН. Это в какой же именно рай ты собрался, Михал? Рай для убийц детей?
   МИХАЛ. Нет, умник, не в рай для убийц детей. В нормальный рай. Как в кино.
   КАТУРЯН. Хочешь знать, куда ты попадёшь после смерти?
   МИХАЛ. Куда? Только не говори что-то ужасное только потому, что у тебя настроение такое.
   КАТУРЯН. Ты попадёшь в крохотную комнатку в крохотном доме в крохотном лесу, и до конца времён за тобой буду приглядывать не я, а человек по имени Мама, и человек по имени Папа, и они будут приглядывать за тобой точно так же, как и всегда приглядывали, только в этот раз меня не будет рядом, чтобы тебя спасти, потому что я попаду в совсем другое место, ведь я никогда не убивал никаких, блядь, маленьких детей.
   МИХАЛ. Это самая злобная вещь, которую только один человек когда-либо говорил другому человеку, и я никогда-никогда больше не буду с тобой разговаривать.
   КАТУРЯН. Вот и славно. Будем тут молча сидеть, пока кто-нибудь из этих не вернётся и нас не казнят.
   МИХАЛ. Самое злобное, что я когда-либо слышал! И я ведь тебе сказал не говорить ничего злобного. Я сказал: "Не говори ничего злобного", а ты что сделал? Что ты сделал? Взял и сказал злобную вещь.
   КАТУРЯН. Когда-то я так сильно тебя любил.
   МИХАЛ. (Пауза.) Что значит, "когда-то"? Это ещё более злобная вещь, чем та, другая, что ты сказал, а та другая была самым злобным, что я когда-либо слышал! Господи!
   КАТУРЯН. Тогда давай сидеть в тишине.
   МИХАЛ. Я пытаюсь сидеть в тишине. Это ты продолжаешь говорить злобные вещи. (Пауза.) Не так ли? (Пауза.) Не так ли, говорю? О, это вот мы уже сидим в тишине? Ладно. (Пауза. Михал чешет задницу. Пауза.) Вот только, вообще-то, у меня к тебе есть ещё разговор. Разговор насчёт одного дрянного рассказика, который я тут недавно читал. Дрянного рассказика под названием "Писатель и брат Писателя", вот как он назывался, и был он самой дрянной историей, что я только читал.
   КАТУРЯН. Я никогда не показывал тебе этой истории, Михал.
   МИХАЛ. Я знаю, что ты никогда мне её не показывал. И не без причины. Она ведь дрянная.
   КАТУРЯН. Значит, ты шарился по моей комнате, пока я был на работе, так?
   МИХАЛ. Конечно, я шарился по твоей комнате, пока ты был на работе. А ты, блин, что думал, я делаю, пока ты на работе?
   КАТУРЯН. Думал, режешь младенцев.
   МИХАЛ. Вот так, да? Ну вот, когда я не режу младенцев, я шарюсь по твоей комнате. И нахожу дурацкие рассказики, которые, в итоге, даже не правда. В итоге они просто дурацкие. Что я умер, а мама с папой выжили. Это же просто дурацкая концовка.
   КАТУРЯН. И теперь мне даёт литературные советы сам Джек, блядь, Потрошитель.
   МИХАЛ. Почему ты не сделал счастливый конец, как в жизни?
   КАТУРЯН. В жизни не бывает счастливого конца.
   МИХАЛ. Чего? У моей истории был счастливый конец. Ты пришёл и спас меня, и убил маму с папой. Это и был счастливый конец.
   КАТУРЯН. А потом что было?
   МИХАЛ. Потом ты похоронил их за колодцем, и положил сверху батон.
   КАТУРЯН. Я положил бетон. "Положил сверху батон". Я что, блядь, бутерброд делал, по-твоему? А потом что было?
   МИХАЛ. А потом что было? Потом ты отправил меня в школу, и я начал учиться всякому, и это было хорошо.
   КАТУРЯН. А потом что было?
   МИХАЛ. А потом что было? (Пауза.) Когда я победил в метании диска?
   КАТУРЯН. А потом что было, недели три назад?
   МИХАЛ. О. А потом я завалил пару детишек.
   КАТУРЯН. А потом ты завалил пару детишек. Ну и где тут, блядь, счастливый конец? А потом тебя поймали и казнили, и брата твоего тоже казнили, хотя он вообще ничего не сделал. Где тут счастливый конец? И, погоди-ка, когда это ты победил в метании диска? Ты, блядь, был четвёртым в метании диска!
   МИХАЛ. Мы говорим не про...
   КАТУРЯН. Ты был четвертым, блядь, из четырёх в метании диска! "Когда я победил в метании диска".
   МИХАЛ. Мы говорим не о том, победил я в метании диска или нет, мы говорим о том, что было бы счастливым концом! Когда я побеждаю в метании диска - это счастливый конец, понимаешь? Когда я мёртвый и гниющий, как в твоём дурацком рассказе - это не счастливый конец.
   КАТУРЯН. Это и был счастливый конец.
   МИХАЛ. (Почти в слезах.) Что? То, что я мёртвый и гниющий - вот это счастливый конец?
   КАТУРЯН. Что было у тебя в руке, когда ты умер? Рассказ. Рассказ, который был лучше, чем любой из моих рассказов. Понимаешь, "Писатель и брат Писателя"... ты был писателем. А я был братом писателя. Значит, для тебя это был счастливый конец.
   МИХАЛ. Но я был мёртв.
   КАТУРЯН. Дело не в том, мёртв ты или нет. Дело в том, что ты оставишь после себя.
   МИХАЛ. Я не понимаю.
   КАТУРЯН. Прямо сейчас мне всё равно, убьют ли меня. Мне всё равно. Но им не уничтожить моих рассказов. Им не уничтожить моих рассказов. Это всё, что у меня есть.
   МИХАЛ. (Пауза.) У тебя есть я. (Катурян на мгновение смотрит на него, затем грустно опускает глаза. Михал в слезах отворачивается.) Но, так и быть, сойдёмся на том, что ты поменяешь конец "Писателя и его брата", чтобы я в конце выжил, а мама с папой умерли, и чтобы я победил в метании диска. Тогда ладно. И, наверное, тебе стоит сжечь старый рассказ, чтобы никто его не увидел и не подумал, что это и есть настоящая история и что я мёртв, или типа того. Наверное, стоит его просто сжечь.
   КАТУРЯН. Ладно, Михал, так и сделаю.
   МИХАЛ. Правда?
   КАТУРЯН. Правда.
   МИХАЛ. Ого. Круто. Как всё просто. А знаешь, в таком случае, тебе стоило бы сжечь ещё кое-какие рассказы, потому что некоторые, - и я сейчас не шучу, или типа того, - некоторые из них довольно отвратные.
   КАТУРЯН. Давай тогда вообще всё сожжём, Михал. Не будем отделять отвратные от не отвратных и сбережём кучу времени.
   МИХАЛ. Не, не, было бы глупо жечь их все. Не. Только те, которые заставили бы кого-нибудь пойти убивать детей. И не так уж долго отбирать такие, что не заставят кого-нибудь пойти убивать детей, потому что у тебя только парочка таких, которые не заставят кого-нибудь пойти убивать детей, так ведь?
   КАТУРЯН. Ах так, да?
   МИХАЛ. Да.
   КАТУРЯН. И какие же это? Какие из четырёхсот рассказов, что я написал, ты соизволил бы сохранить?
   МИХАЛ. Ну, про маленького зелёного поросёнка, этот вполне ничего. Этот никого не заставит пойти и кого-то убить, уж наверняка... и ещё... (Пауза.) И ещё... (Пауза.) Да и всё, на самом-то деле. Только "Маленький зелёный поросёнок".
   КАТУРЯН. И всё?
   МИХАЛ. Ага. Ну, то есть, если уж захочешь перестраховаться. То есть, у тебя есть такие, которые могли бы заставить кого-нибудь пойти и кого-то покалечить, и при этом не убить, но, знаешь ли, если уж захочешь перестраховаться, то остаётся только "Маленький зелёный поросёнок". Он может заставить кого-нибудь пойти и покрасить кого-то в зелёный цвет, или вроде того, ха! Но, в общем-то, и всё.
   КАТУРЯН. Это всё хорошо, но дело в том, что те три рассказа, которые ты выбрал и разыграл, так уж получилось, были тремя самыми омерзительными рассказами, что ты только мог выбрать и разыграть. Это были не первые три, которые попались тебе на глаза, а те три, которые лучше всего подошли твоей омерзительной душонке.
   МИХАЛ. Так что, я мог бы разыграть те, что были бы не так ужасны? Это какие же? "Подвал с лицами"? Срезать им лица, положить в банку, прикрепить на манекен и поставить под лестницу? Или "Комната Шекспира"? Старик Шекспир и маленькая чёрная карлица в коробке, и он бьёт её палкой каждый раз, когда нужно написать новую пьесу?
   КАТУРЯН. Один бы он все эти пьесы не написал.
   МИХАЛ. Но ты ведь видишь, к чему я клоню, Кат? Они все отвратные. Можно было выбрать другой рассказ, и он был бы таким же отвратным.
   КАТУРЯН. Но всё-таки, почему именно "Маленький Иисус"?
   МИХАЛ. Ай, Катурян, что сделано, то сделано, и назад уже не воротишь. Та-дан! И вообще я уже засыпаю, так что я немного посплю, если только удастся не думать о жопе, которая всё ещё безумно чешется, а я даже об этом не заикнулся. (Михал устраивается на матрасе.)
   КАТУРЯН. Ты будешь спать?
   МИХАЛ. М-м.
   КАТУРЯН. Но в любую минуту кто-нибудь придёт, чтобы нас пытать и казнить.
   МИХАЛ. Вот именно, так что потом нам долго не удастся поспать. (Пауза.) Может, нам вообще больше никогда не удастся поспать. Вот был бы кошмар, а? Я люблю поспать. Как думаешь, в раю спят? Если нет, чёрта с два я туда пойду. (Пауза.) Катурян?
   КАТУРЯН. Что?
   МИХАЛ. Расскажи мне историю.
   КАТУРЯН. Я думал, ты хотел сжечь все мои истории.
   МИХАЛ. Расскажи мне про маленького зелёного поросёнка. Её я не хочу сжигать, расскажи её мне. И тогда я тебя прощу.
   КАТУРЯН. Простишь за что?
   МИХАЛ. Прощу за те злобные слова, что мама и папа будут до конца времён держать меня в маленьком лесу, и никто и никогда меня не спасёт.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Не могу вспомнить, как он начинается, "Маленький зелёный поросёнок"...
   МИХАЛ. Да ладно, Катурян, ты помнишь, как он начинается. Первое слово - "как-то", второе слово "раз". По-моему, третье слово - "давным", а четвёртое слово... вот блин, какое ж там четвёртое слово?
   КАТУРЯН. Вот же жопа хитрая, а?
   МИХАЛ. А, "давно" там четвёртое слово, только что вспомнил. "Как-то раз, давным-давно..."
   КАТУРЯН. Ладно. Устраивайся поудобней... (Михал так и делает, подушку кладёт под голову.) Как-то раз, давным-давно...
   МИХАЛ. Прямо как в старые времена. В старые-добрые времена. Истории...
   КАТУРЯН. Как-то раз, давным-давно, на ферме в чужой стране, далеко-далеко...
   МИХАЛ. Далеко-далеко...
   КАТУРЯН. Жил-был маленький поросёнок, который отличался ото всех остальных свиней.
   МИХАЛ. Он был зелёным.
   КАТУРЯН. Ты будешь рассказывать историю, или я?
   МИХАЛ. Ты. Прости. Палец на губах. Ш-ш-ш.
   КАТУРЯН. Он отличался от остальных свиней, потому что он был ярко-зелёным. То есть, настолько зелёным, что практически светился в темноте.
   МИХАЛ. Настолько зелёным, что светился в темноте. Как та краска в железнодорожных туннелях, светился в темноте как та краска в железнодорожных туннелях?
   КАТУРЯН. Да.
   МИХАЛ. Да.
   КАТУРЯН. Так, мы перебиваем или мы слушаем и спим?
   МИХАЛ. Мы слушаем и спим.
   КАТУРЯН. Хорошо. Итак, маленький поросёнок, ему очень нравилось быть зелёным. Не то, чтобы ему не нравился цвет нормальных поросят, он cчитал, что розовый цвет тоже вполне хорош, но вот что ему нравилось, так это быть немного другим, немного не таким, как все. Однако, другим свиньям не нравилось, что он был зелёным. Они завидовали ему, и задирали, и превратили его жизнь в мучения...
   МИХАЛ. Мучения...
   КАТУРЯН. И все эти жалобы только лишь раздосадовали фермеров, и они...
   МИХАЛ. Что такое "раздосадовали"? Прости, Катурян.
   КАТУРЯН. Ничего. Это значит - действовали им на нервы.
   МИХАЛ. (Зевая.) Действовали на нервы...
   КАТУРЯН. Всё это действовало фермерам на нервы и они подумали: "Х-м-м, надо что-нибудь с этим сделать". И вот, однажды ночью, пока все свиньи спали в открытом поле, они подкрались и схватили маленького зелёного поросёнка, и затащили обратно в сарай, и маленький поросёнок визжал, а остальные свиньи лишь смеялись над ним...
   МИХАЛ. (Тихо.) Подонки...
   КАТУРЯН. И когда фермеры затащили его в сарай, они сделали вот что: они открыли большой чан с очень особенной розовой краской, и окунали его туда до тех пор, пока он с головы до ног ею не покрылся и ни одного зелёного пятнышка на нём не осталось, и держали его, пока он не высох. А что было особенного в этой розовой краске, так это то, что её никак нельзя было смыть, и никак нельзя было закрасить. Никак нельзя было смыть, и никак нельзя было закрасить. И маленький зелёный поросёнок сказал: (голосом поросёнка) "Господи, прошу тебя, не дай им сделать меня таким, как все остальные. Я счастлив быть немножко не таким, как все".
   МИХАЛ. "Я счастлив быть немножко не таким, как все", говорит он Господу.
   КАТУРЯН. Но было слишком поздно, краска уже высохла, и фермеры отпустили его обратно в поля, и все розовые свиньи смеялись над ним, когда он проходил мимо них, и садился на своё любимое место в траве, и пытался понять, почему Бог не услышал его молитвы, но он так этого и не понял, и всё плакал, пока не уснул, и даже тысячи слёз, которые он выплакал, не могли смыть эту ужасную розовую краску, потому что...
   МИХАЛ. Её никак нельзя было смыть, и никак нельзя было закрасить.
   КАТУРЯН. Именно. И он заснул. Но той ночью, пока все свиньи спали в поле, над ними начали собираться такие странные-странные облака, и пошёл дождь, поначалу слабо, но постепенно становясь все сильнее, сильнее и сильнее. Но это был не обычный дождь, это был особенный зелёный дождь, почти такой же густой, как краска, но дело не только в этом; в дожде было ещё кое-что очень особенное. Его никак нельзя было смыть, и никак нельзя было закрасить. Никак нельзя было смыть... (Катурян приглядывается к Михалу. Тот спит. Катурян рассказывает окончание истории тихим шёпотом.) ...и никак нельзя было закрасить. И когда наступило утро, и дождь закончился, и все свиньи проснулись, они обнаружили, что каждая из них стала ярко-зелёного цвета. Все до единой, кроме, конечно же, знакомого нам маленького зелёного поросёнка, который теперь стал маленьким розовым поросёнком, и с которого этот странный дождь легко смылся из-за неперезакрашиваемой краски, которой его ранее покрыли фермеры. "Неперезакрашиваемой". (Пауза). И когда он посмотрел на это странное море зелёных свиней, что лежало вокруг него, и большинство из которых плакало, как малые дети, он улыбнулся, и поблагодарил судьбу, и поблагодарил Господа, ведь он знал, что остался, и всегда теперь будет, немного не таким, как все. (Пауза. Катурян некоторое время слушает, как спит Михал, нежно гладя его по волосам.) Тебе эта история нравится, правда ведь, Михал? (Пауза.) Раньше она тебе нравилась. В ней нет никаких пальчиков... никаких бритвенных лезвий. Она добрая. (Пауза.) Может, тебе стоило разыграть именно её. (Пауза.) Это не твоя вина, Михал. Не твоя вина. (Пауза. Плачет.) Сладких снов, малыш. Я скоро последую за тобой. (Катурян берёт подушку и с силой кладёт Михалу на лицо. Когда Михал начинает дёргаться, Катурян придавливает собой его тело и руки, всё ещё держа подушку на лице. Спустя минуту Михал начинает меньше дёргаться. Спустя ещё минуту он умирает. Когда Катурян в этом убеждается, он убирает подушку, со слезами целует Михала в губы, затем закрывает глаза. Он идёт к двери и громко стучит по ней.) Детективы?! (Пауза.) Детективы?! Я хочу признать своё участие в убийстве шести человек. (Пауза.) У меня есть одно условие. (Пауза.) Это касается моих рассказов. (Затемнение. Антракт.)
  

Сцена 2

Катурян рассказывает историю, которую разыгрывают девочка и её родители. Небольшая смена костюма между добрыми и приёмными родителями, которых играют те же актёры.

   КАТУРЯН. Давным-давно, в не такой уж далёкой стране, жила-была маленькая девочка, и хотя добрые родители этой девочки совершенно не воспитывали в ней религиозность, она была очень-очень уверена, что являет собой второе пришествие Господа нашего Иисуса Христа. (Девочка надевает явно фальшивую бороду и пару сандалий, начинает благословлять всё вокруг, и т.д.) Что несколько странно для любого шестилетнего ребёнка. Она носила маленькую бороду и ходила повсюду в сандалиях, благословляя всё вокруг. Её всегда можно было застать блуждающей среди бедняков и бездомных, утешающей пьяниц и наркоманов, и водящей дружбу с такими людьми, с которыми, как считали её мама и папа, не следовало вести дружбу шестилетнему ребёнку. Каждый раз, когда они тащили её домой, прочь от всяких сомнительных личностей, она топала ножкой, и кричала, и разбрасывала повсюду своих кукол, и когда родители возражали ей, что...
   РОДИТЕЛИ. Иисус никогда не топал ножкой, и не кричал, и не разбрасывал повсюду своих кукол...
   КАТУРЯН. Она отвечала: "Это был старый Иисус! Поняли?" И вот однажды девочка опять улизнула из дома, и два ужаснейших дня родителям от неё не было ни слуху ни духу, пока им в сильном смятении не позвонил незнакомый священник, и не сказал: "Вам лучше прийти в церковь. Ваша дочь тут у нас мается всякой хернёй. Сперва это умиляло, но сейчас начинает по-настоящему раздражать". (Свет над добрыми родителями медленно начинает гаснуть.) Но её родителям всё это было не важно, они лишь испытали облегчение оттого, что девочка жива и здорова, и помчались в центр города, чтобы её забрать, но в спешке вылетели на встречную полосу прямо под колёса грузовика с мясом, им оторвало головы и они погибли. (Свет над добрыми родителями полностью гаснет, пока они истекают кровью.) Девочке сообщили об этом; она пустила одну-единственную слезу, и не слезинкой больше, ведь, как она считала, так и поступил бы Иисус, если бы его родителям оторвало голову в автокатастрофе; и государство отправило её жить в лесу с жестокими приёмными родителями... (Появляются злые приёмные родители, которые берут девочку за руку, но держатся чересчур сильно.) ...которые не известили государство в письменном виде, что жестоко обращаются с детьми; которые ненавидели религию, ненавидели Иисуса, ненавидели, собственно, всех, кто никого не ненавидел, и которые, как дальше будет видно, ненавидели маленькую девочку. (Приёмные родители сдирают с неё бороду и выбрасывают.) С радостью в сердце она выносила их ненависть и прощала их, но, судя по всему, это не работало. Когда она настояла на том, чтобы в воскресенье пойти в церковь, они забрали у неё сандалии и заставили пойти туда босой и в одиночку, по скалистым дорогам, где было полно битого стекла, а когда она добралась туда, то часами стояла на коленях, моля Отца Небесного простить их, а получила лишь нагоняй за то, что запачкала всю церковь кровью. Её избивали за то, что она поздно возвращалась домой, хотя никакого времени возвращения не обговаривалось; избивали за то, что она делилась едой с бедными детьми в школе; избивали за то, что она подбадривала некрасивых детей; избивали за то, что она ходила по округе, ища прокажённых. Жизнь её была постоянной пыткой, но она выносила её улыбаясь, и лишь становилась от этого сильнее, пока в один прекрасный день ей не повстречался слепой, попрошайничавший у дороги... (Катурян играет слепого. Девочка втирает пыль со слюной ему в веки.) Она смешала немного своей слюны с пылью и втёрла ему в глаза. Он сообщил полиции о том, что она втёрла пыль со слюной ему в глаза, и когда приёмные родители забрали её из полицейского участка, они сказали ей...
   ПРИЁМНЫЕ РОДИТЕЛИ. Значит, ты хочешь быть совсем как Иисус, да?
   КАТУРЯН. И она ответила: "Наконец-то, блядь, до вас дошло!" (Пауза.) И они глазели на неё какое-то время. А потом началось. (Все ужасные детали того, что происходит дальше, отыгрываются на сцене.) Её приёмная мать возложила на голову своей дочери терновый венец, сделанный из колючей проволоки, потому что ей было лень делать настоящий терновый венец, а в это время приёмный отец хлестал её плёткой-девятихвосткой, и час или два спустя, когда она пришла в сознание, они спросили её...
   ПРИЁМНЫЕ РОДИТЕЛИ. Ты всё ещё хочешь быть как Иисус?
   КАТУРЯН. И, сквозь слёзы, она ответила: "Да, хочу". (Родители кладут тяжёлый крест девочке на спину. Она ходит с ним по кругу, страдая от боли.) Так что они заставили её сотню раз пронести тяжелый деревянный крест вокруг гостиной, пока её ноги не подкосились так, что обе голени сломались, и она могла лишь только смотреть на свои маленькие ножки, вывернутые в другую сторону, и тогда родители сказали ей...
   ПРИЁМНЫЕ РОДИТЕЛИ. Ты всё ещё хочешь быть как Иисус?
   КАТУРЯН. И в какую-то секунду её чуть не стошнило, но она пересилила себя, чтобы не показаться слабой, и посмотрела им в глаза, и сказала: "Да, хочу". (Родители прибивают её к кресту и ставят его вертикально.) И тогда они прибили её руки к кресту, и, вывернув её ноги обратно, в правильную сторону, прибили и ноги к кресту, и поставили крест прямо, прислонив его к задней стенке, и оставили её так, пока они смотрели телевизор, и когда все интересные программы закончились, они его выключили, и заточили копьё, и сказали ей...
   ПРИЁМНЫЕ РОДИТЕЛИ. Ты всё ещё хочешь быть как Иисус?
   КАТУРЯН. И маленькая девочка проглотила слёзы, сделала глубокий вдох, и ответила: "Нет. Я не хочу быть как Иисус. Я, блядь, и есть Иисус!" (Пауза.) И её родители воткнули копьё ей в бок... (Так они и делают.) ...и оставили её там на верную смерть, и легли спать. (Маленькая девочка медленно склоняет голову, закрывает глаза. На заре приёмные родители возвращаются.) И утром они крайне удивились, что девочка не умерла... (Девочка медленно открывает глаза, приветственно кивает. Они осторожно снимают её с креста. Она прикасается к их лицам, как бы прощая их. Они кладут её в стеклянный гроб и закрывают крышку.) ...так что они сняли её с креста и похоронили заживо в маленьком гробу, где было воздуха ровно настолько, чтобы прожить три дня... (Они забрасывают крышку гроба землёй.) ...и последним, что она услышала, были голоса приёмных родителей, которые кричали ей сверху...
   ПРИЁМНЫЕ РОДИТЕЛИ. Ну что ж, если ты и правда Иисус, ты ведь восстанешь через три дня, не так ли?
   КАТУРЯН. И маленькая девочка немного подумала, затем улыбнулась сама себе и прошептала: "Вот именно. Вот именно". (Пауза.) И она ждала. И ждала. И ждала. (Свет над гробом немного приглушается, пока девочка медленно царапает ногтями его крышку. Катурян идёт к гробу и переступает через него.) Три дня спустя, человек, вышедший прогуляться в лесу, споткнулся о небольшую свежую могилу, но поскольку этот человек был совсем, совсем слепым, он пошёл дальше, не услышав, к несчастью, чуть позади себя ужасный звук костей, царапающих по дереву, который медленно-медленно затих и навечно остался потерян в чёрном, чёрном мраке пустого, пустого, пустого леса. (Затемнение.)
  

Конец второго действия.

  

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Комната для допросов в полицейском участке. Катурян в спешке пишет длинное признание. Он передаёт первую страницу сидящему Тупольски. Ариэль стоит и курит.

   ТУПОЛЬСКИ. "Настоящим признаю своё участие в убийстве шести человек; три исполнены мной одним, три исполнены мной и моим братом в процессе разыгрывания нескольких отвратительных и извращённых рассказов, которые я написал". Скобка открывается, "Прилагаются", скобка закрывается. (Пауза.) "Самое последнее убийство было моего брата, Михала..." Ага, спасибо, Катурян. Мы бы никогда не догадались, что это вы. "Положил на лицо подушку..." бла-бла-бла... "избавить его от ужасных пыток и казни, руками своего же..." бла-бла-бла. Много всего про то, как сильно он любит своего брата. Ага, оно и видно. "Самое последнее убийство до этого было маленькой немой девочки, дня три назад. Её имени я не знаю. Эта девочка... была..."
   АРИЭЛЬ. (Пауза.) Эта девочка была что?
   ТУПОЛЬСКИ. Тут страница кончается.
   АРИЭЛЬ. Пиши быстрее.
   ТУПОЛЬСКИ. Пишите быстрее. (Пауза.) Или должно быть "пишите более быстро"? "Пишите быстрее". "Пишите более быстро".
   АРИЭЛЬ. Должно быть "быстрее"...
   ТУПОЛЬСКИ. "Пишите быстрее". (Ариэль вытягивает шею, читая в перевёрнутом виде то, что пишет Катурян. Катурян, почти инстинктивно, прикрывает свои записи рукой. Ариэль даёт ему подзатыльник.)
   АРИЭЛЬ. Ты тут, блядь, не на экзамене!
   КАТУРЯН. Простите... (Ариэль читает через плечо Катуряна.)
   АРИЭЛЬ. "Убита, когда мы разыгрывали рассказ под названием... "Маленький Иисус". Который из них "Маленький Иисус"? Я такого не видел...
   ТУПОЛЬСКИ. Что? (Ариэль просматривает документы в папке-регистраторе, находит "Маленького Иисуса".)
   АРИЭЛЬ. Он говорит, её убили, как в рассказе под названием "Маленький Иисус". А ты его видел?
   ТУПОЛЬСКИ. (С отвращением и грустью.) Да. Видел. (Ариэль начинает читать рассказ. Катурян бросает взгляд на Тупольски, и становится встревоженным от того, как тот на него таращится. Он отдаёт ему вторую страницу признания и продолжает писать.) Где вы оставили тело?
   КАТУРЯН. Я нарисовал карту. Примерно в двухстах ярдах позади нашего дома в лесу Каменице есть колодец. Её тело погребено прямо за этим колодцем. Вместе с двумя другими телами. Двумя взрослыми.
   ТУПОЛЬСКИ. Какими ещё двумя другими?
   КАТУРЯН. Сейчас я до этого дойду. (Тупольски проверяет свой пистолет. Катурян это замечает, но продолжает писать.)
   ТУПОЛЬСКИ. (Ариэлю.) Докуда добрался?
   АРИЭЛЬ. "Она носила маленькую бороду и ходила повсюду в сандалиях".
   ТУПОЛЬСКИ. Ариэль, если ты читаешь рассказ, чтобы выяснить, как убили ребёнка, не лучше ли сразу пролистать в конец?
   АРИЭЛЬ. А. Ну да.
   ТУПОЛЬСКИ. Типа, пролистай до момента с терновым венцом. Или пролистай до момента с плёткой-девятихвосткой. Или пролистай до момента, где она "носила распятие по комнате, пока ноги нахуй не подкосились". Или пролистай до момента сразу после этого. (Пауза.) Скажу, чтобы отправили судмедэкспертов, достали тело. (Тупольски уходит с картой Катуряна. Ариэль дочитывает рассказ и тихо начинает плакать. Катурян смотрит на него, затем продолжает писать признание. Ариэль, полный отвращения, садится.)
   АРИЭЛЬ. Зачем только в мире есть люди вроде тебя? (Катурян заканчивает страницу, продолжает на другой. Ариэль читает первую страницу.) "И я держал его, пока мой брат отрезал ему пальцы, разыгрывая рассказ под названием "История о городе на реке". Прилагается". (Пауза.) И я держал её, пока он скармливал ей маленькие фигурки из яблока, внутри которых были бритвенные лезвия, разыгрывая рассказ под названием "Маленькие яблочные человечки". Прилагается". (Пауза.) Ты действительно думаешь, что мы не сожжём все твои рассказы до единого в ту же минуту, как убьём тебя?
   КАТУРЯН. Я чистосердечно во всём признался, как я и обещал. И я верю, что вы сохраните мои рассказы вместе с материалами дела и опубликуете их только через пятьдесят лет после моей смерти, как вы и обещали.
   АРИЭЛЬ. Что заставляет тебя думать, что мы сдержим слово?
   КАТУРЯН. Потому что, я думаю, в глубине души вы честные люди.
   АРИЭЛЬ. (Вскакивает в гневе.) В глубине души?! В глубине, блядь, души?!...
   КАТУРЯН. Не могли бы вы избить меня после того, как я закончу? Я как раз дошёл до той части, где убиваю мать и отца. (Катурян продолжает писать. Ариэль подкуривает сигарету.) Спасибо.
   АРИЭЛЬ. (Пауза.) Ты убил своих маму и папу? (Катурян кивает.) Может, это глупый вопрос, но, э-э-э, зачем?
   КАТУРЯН. Эм-м-м... Там есть рассказ под названием "Писатель и брат Писателя". Не знаю, видели ли вы его...
   АРИЭЛЬ. Видел.
   КАТУРЯН. Ну... Я, в общем-то, ненавижу любую прозу, которая хотя бы капельку автобиографична. Я думаю, что люди, которые пишут только о том, что они знают, только и пишут о том, что знают, потому как слишком, блядь, тупы, чтобы что-нибудь придумать, однако "Писатель и брат Писателя", полагаю, единственный мой рассказ, который на самом деле не вымысел.
   АРИЭЛЬ. О. (Пауза.) Сколько ему было? Когда они начали.
   КАТУРЯН. Ему было восемь. Мне было семь.
   АРИЭЛЬ. Как долго это продолжалось?
   КАТУРЯН. Семь лет.
   АРИЭЛЬ. И все те годы ты это слышал?
   КАТУРЯН. Я до самого конца в точности не знал, что это было, но да.
   АРИЭЛЬ. И затем ты их убил? (Катурян кивает, передаёт законченное признание Ариэлю.)
   КАТУРЯН. Их обоих я задушил подушкой, а потом похоронил за колодцем, который за нашим домом. Мне показалось, что колодец - довольно подходящее место. В любом случае, немая девочка похоронена там же. (Ариэль идёт к шкафу с выдвижными ящиками, что-то в них проверяет.)
   АРИЭЛЬ. Знаешь, на твоём детстве можно было выстроить приличную защиту в суде. Ну, можно было, если бы мы не собирались обойти всю эту херь с судом и пристрелить тебя через час.
   КАТУРЯН. Я не хочу ничего обходить. Я просто хочу, чтобы вы сдержали слово. И в том, чтобы убить меня, и в том, чтобы сохранить мои рассказы.
   АРИЭЛЬ. Ну, частично нам доверять ты определённо можешь.
   КАТУРЯН. Тебе я могу доверять.
   АРИЭЛЬ. Откуда тебе знать, что мне можно довериться?
   КАТУРЯН. Не знаю. Что-то такое в тебе есть. Не знаю, что именно.
   АРИЭЛЬ. Ах, да? Ну, знаешь, я скажу, что во мне такое есть. Во мне есть непреодолимая, всепоглощающая ненависть... ненависть... к людям вроде тебя. К людям, которые способны хоть пальцем тронуть... ребёнка. Я с ней просыпаюсь. Она будит меня. Она едет со мной на автобусе до работы. Она шепчет мне: "Им это с рук не сойдёт". Я прихожу рано. Я убеждаюсь, что все крепления чистые и электроды в рабочем состоянии, чтобы мы... не теряли... время. Признаю, иногда я применяю чрезмерное насилие. А иногда я применяю чрезмерное насилие к полностью невиновному человеку. Но вот что я тебе скажу. Если полностью невиновный человек выйдет из этой комнаты на волю, он даже не посмеет подумать о том, чтобы хотя бы свой голос на ребёнка повысить, просто, блядь, на тот случай, что я это услышу и притащу сюда на ещё одну порцию чрезмерного, блядь, насилия. Является ли такое поведение служителя правопорядка несколько сомнительным с моральной точки зрения? Блядь, конечно да! Но знаешь, что? Мне похуй! Ведь, когда я стану стариком, знаешь, что будет? Дети будут бегать за мной, будут знать моё имя и за что я боролся, и давать мне свои конфеты в благодарность, и я приму эти конфеты, и поблагодарю их, и накажу им, чтобы добрались до дома в целости и сохранности, и буду счастлив. Не из-за конфет, я, в общем-то, не люблю конфеты, а потому, что буду знать... в своём сердце я буду знать, что если бы не было меня, некоторых из этих детей тоже не было бы. Ведь я хороший полицейский. Не обязательно в том смысле, что я раскрываю много дел, потому что это не так, но хороший в том смысле, что я чего-то стою. Я чего-то стою. Я стою за правое дело. Я могу быть не всегда прав, но я стою за правое дело. Я на стороне ребёнка. На противоположной от тебя стороне. И, естественно, когда я слышу, что ребёнка убили таким способом... таким способом, как в этом "Маленьком Иисусе"... Знаешь, что? Я бы замучал тебя до смерти просто за то, что ты написал подобный рассказ, не говоря уже о том, чтобы его разыграть! Так что, знаешь? (Достаёт из шкафа большую, мрачного вида аккумуляторную батарею и электроды.) Похуй, что там твои мама и папа делали с тобой и твоим братом. Похуй. Я бы замучал их к хуям, если бы они сейчас были здесь, также как сейчас замучаю к хуям тебя. Потому что минус на минус не даёт плюс. Минус на минус не даёт плюс. Так что, будь добр, встань вот здесь на колени, чтобы я подключил тебя к этой батарее. (Катурян пятится назад.)
   КАТУРЯН. Да брось, не надо снова...
   АРИЭЛЬ. Я сказал, будь добр, подойди сюда... (Входит Тупольски.)
   ТУПОЛЬСКИ. Что происходит?
   АРИЭЛЬ. Я как раз собирался подключить его к этой батарее.
   ТУПОЛЬСКИ. Господи, а что ж не раньше-то?
   АРИЭЛЬ. Да мы тут поговорили.
   ТУПОЛЬСКИ. О чём?
   АРИЭЛЬ. Ни о чём.
   ТУПОЛЬСКИ. Ты толкал свою речь о том, что "дети будут подходить и давать мне конфеты, когда я стану стариком"?
   АРИЭЛЬ. Пошёл. На хуй.
   ТУПОЛЬСКИ. (Поражён.) Что, прости? Вот уже второй раз за день ты...
   АРИЭЛЬ. (Катуряну.) Ты! Будь добр, встань здесь на колени. Вежливо я тебя уже просил. (Катурян медленно подходит к Ариэлю. Тупольски усаживается за стол, просматривает остальные листы признания. Катурян встаёт на колени.)
   КАТУРЯН. А кто первым сказал тебе встать на колени, Ариэль? Твоя мама или твой папа? (Ариэль намертво замирает. У Тупольски отвисает челюсть.)
   ТУПОЛЬСКИ. Ебанись.
   КАТУРЯН. Полагаю, твой папа, да?
   ТУПОЛЬСКИ. Ох, ты же не стал ему рассказывать всё говно про своего папашу, так ведь, Ариэль? Господи!
   АРИЭЛЬ. Нет, Тупольски, я не стал ему рассказывать всё говно про своего папашу.
   ТУПОЛЬСКИ. Что? О. Вот же срань. Старая-добрая оговорочка.
   АРИЭЛЬ. (Обращаясь к Тупольски.) Ты всё продолжаешь с этой хернёй, да? С этой хернёй насчёт "трудного детства"?
   ТУПОЛЬСКИ. Ни с чем я не продолжаю. Это ты всё время поднимаешь тему своего трудного детства.
   АРИЭЛЬ. Я и слова не сказал про своё трудное детство. Я бы не стал использовать фразу "трудное детство", чтобы своё детство описать.
   ТУПОЛЬСКИ. Какую фразу ты бы использовал? "Выебанное папашей" детство? Нет такой фразы. (Ариэля начинает мелко трясти.)
   АРИЭЛЬ. Не хотите ли предоставить заключённому ещё больше информации, Тупольски?
   ТУПОЛЬСКИ. Я просто устал, что все вокруг используют говённое детство, чтобы оправдать своё говённое поведение. Мой отец был жестоким алкоголиком. Разве я жестокий алкоголик? Да, так и есть, но это был мой личный выбор. Я свободно в этом признаюсь.
   АРИЭЛЬ. Теперь я бы хотел вернуться к пыткам заключённого.
   ТУПОЛЬСКИ. Возвращайся к пыткам заключённого. Ты и так заставил его ждать сто лет. (В то время, как Ариэль говорит, он подключает электроды к Катуряну.)
   АРИЭЛЬ. Ты сегодня перешёл границу, Тупольски.
   ТУПОЛЬСКИ. Я читаю признание заключённого, Ариэль, чтобы убедиться в том, что мы не пропустили ни один аспект этого дела. Я делаю свою работу. Я не мучаю приговорённого к смерти уебана просто, чтобы воплотить свои садистские фантазии о мести.
   АРИЭЛЬ. Все границы перешёл.
   ТУПОЛЬСКИ. Пожалуйста, поспеши с пытками заключённого, Ариэль. Нам нужно его застрелить через полчаса. (Ариэль присоединяет электроды к батарее.)
   КАТУРЯН. Где сейчас твой отец, Ариэль?
   АРИЭЛЬ. Ни слова не говори, Тупольски! Ни слова не говори!
   ТУПОЛЬСКИ. Я ни слова не говорю. Я читаю его признание. Я делаю свою работу. Как и сказал.
   КАТУРЯН. Он в тюрьме?
   АРИЭЛЬ. И ты тоже закрой рот, извращенец.
   КАТУРЯН. Или что ты сделаешь? Помучаешь меня и казнишь? (Пауза.) Он в тюрьме?
   АРИЭЛЬ. Ш-ш-ш, ш-ш-ш, ш-ш-ш, я пытаюсь сосредоточиться...
   ТУПОЛЬСКИ. Он не тюрьме, нет.
   АРИЭЛЬ. Ну вот что я только что сказал?
   КАТУРЯН. Его так и не арестовали?
   ТУПОЛЬСКИ. Его и не могли арестовать.
   АРИЭЛЬ. Тупольски! Для всех присутствующих будет плохо, если мы продолжим... продолжим гнуть эту линию.
   ТУПОЛЬСКИ. У меня ужасное предчувствие, что ты прав.
   АРИЭЛЬ. Так что я просто присоединю последний электрод вот сюда, и присоединю последний электрод вот сюда...
   КАТУРЯН. Почему его не могли арестовать?
   АРИЭЛЬ. Ш-ш-ш, ш-ш-ш, ш-ш-ш...
   КАТУРЯН. Почему его не могли арестовать? (Ариэль освобождается от электродов, и как раз собирается включить батарею, когда Тупольски, в самый последний момент, говорит.)
   ТУПОЛЬСКИ. Потому что Ариэль его уже убил, конечно. (Ариэль слегка смеётся, его снова трясёт. Он не включает батарею.) Ну, на самом деле это не было убийство, так ведь? Скорее самозащита, уменьшенная ответственность, все дела. Я называю это убийством просто, чтобы его позлить. Эй, я бы и сам убил своего отца, если бы он забирался ко мне в постель каждую неделю с восьми лет, знаете ли. (Пауза.) М-м. Он задушил его подушкой, пока тот спал. Я вижу, у вас, ребята, много общего. (Тупольски расправляет признание на столе. Пауза.)
   АРИЭЛЬ. Я сейчас пойду разговаривать с Комендантом, и сообщу ему о твоём поведении на протяжении расследования. В нём недоставало ясности и сфокусированности с самого начала. С самого начала. Например, что там было насчёт "периферического зрения"? Насчёт "периферического зрения из нижней части глаз"? Что это было такое?
   ТУПОЛЬСКИ. Дестабилизировать и привести заключённого в замешательство с помощью полнейшей чепухи, это есть во всех методичках, Ариэль. Теперь я бы хотел продолжить допрос заключённого без помощи твоей электрической приблуды, так что, если ты не против, не мог бы ты отключить мистера Катуряна? Я хочу, чтобы он собрался с мыслями.
   АРИЭЛЬ. И я попрошу Коменданта, чтобы он поставил меня Первым Номером вместо тебя, потому что такое не впервые происходит, не так ли, а Коменданту я нравлюсь, он сам это сказал, и Первых Номеров уже до этого меняли, так что тебе объявят выговор, а завершение дела ляжет на меня. Свести концы с концами в этом деле выпадет мне. И я стану тем, кто их сведёт.
   ТУПОЛЬСКИ. И каков же твой первый шаг, чтобы свести концы с концами в этом деле?
   АРИЭЛЬ. Ну, как я и пытался сделать, пока ты не пришёл и все это не сказал, мой первый шаг был бы в том, чтобы мучать заключённого вышеупомянутым электричеством, не так ли?
   ТУПОЛЬСКИ. Зачем?
   АРИЭЛЬ. Зачем? Затем, что он убил тех ёбаных детей!
   ТУПОЛЬСКИ. Видишь ли, мой первый шаг был бы в том, чтобы задать ему несколько вопросов по поводу убийства немой девочки.
   АРИЭЛЬ. А-га?
   ТУПОЛЬСКИ. Мой первый вопрос был бы такой: "Правда ли, мистер Катурян..." Я бы вот так и сказал, вроде как формально. "Правда ли, мистер Катурян, что вы и ваш брат, разыгрывая рассказ "Маленький Иисус", в какой-то момент возложили терновый венец на голову маленькой девочки?"
   КАТУРЯН. Да, это правда.
   ТУПОЛЬСКИ. Это правда. Мой второй вопрос был бы такой: "Это было до или после того, как вы хлестали её плёткой-девятихвосткой?"
   КАТУРЯН. После.
   АРИЭЛЬ. Мы всё это знаем.
   ТУПОЛЬСКИ. Мой третий вопрос был бы такой: "Заставляли ли вы её потом некоторое время ходить по кругу с тяжёлым деревянным крестом, на котором вы затем её и распяли?"
   КАТУРЯН. Да, так мы и сделали.
   ТУПОЛЬСКИ. Так вы и сделали. Затем, под самый конец, воткнули ли вы неебически здоровое копьё в её прекрасный маленький бок?
   КАТУРЯН. Да, мы это сделали. Мне совестно.
   ТУПОЛЬСКИ. И затем вы похоронили эту девочку?
   КАТУРЯН. Да.
   АРИЭЛЬ. Я же сказал, мы всё это знаем.
   ТУПОЛЬСКИ. В самом рассказе, маленькая девочка всё ещё жива, когда её хоронят. Немая девочка была ещё жива, когда вы её хоронили, или уже мертва?
   КАТУРЯН. (Пауза.) Что?
   ТУПОЛЬСКИ. Маленькая немая девочка была ещё жива, когда вы её хоронили, или уже мертва? (Катурян ищет ответа, но не находит.)
   КАТУРЯН. (Тихо.) Я не знаю.
   ТУПОЛЬСКИ. Не понял?
   КАТУРЯН. Я не знаю.
   ТУПОЛЬСКИ. Вы не знаете. Вы не знаете, была ли она жива, или же мертва. Эм, Ариэль? По дороге к своему другу Коменданту, не мог бы ты связаться с поисковой командой и сказать им, чтобы поторопились, просто на тот случай, если им откапывать живую маленькую немую девочку? Спасибо, детка. (Ариэль мгновение на него смотрит, затем выбегает из комнаты. Тупольски проходит к стоящему на коленях Катуряну и батарее.) Как вы можете не знать?
   КАТУРЯН. Было сложно сказать. Она особо не дышала. Я думаю, она была мертва. Я так думаю. К тому времени она уже должна быть мертва, не так ли? После всего этого?
   ТУПОЛЬСКИ. Должна ли? Должна ли она? Я не знаю. Я никогда не распинал ребёнка и не хоронил его в гробу. Я не знаю. (Тупольски начинает копаться с проводами батареи. Катурян готовится к удару током. Тупольски отключает электроды и возвращается на своё место.) Я бы предположил, что она мертва. Я бы предположил. Но я не знаю. До меня дошло, когда я разговаривал с судмедэкспертами. Всё, что вы сказали - это то, что вы разыгрывали "Маленького Иисуса". Возможно, для Ариэля этого достаточно. "Простите, офицер, я это сделал". Бз-з-з! Для меня этого недостаточно. Видите ли, Ариэль полицейский. Это значит, что он поддерживает порядок. Полицейские собаки могут поддерживать порядок. Я же следователь. Это значит, что мне, иногда, нравится расследовать.
   КАТУРЯН. Я уверен, что она мертва.
   ТУПОЛЬСКИ. Но недостаточно уверены, а? (Пауза.) Я однажды написал небольшой рассказ, знаете ли. Он вроде как подводил итог моему мировоззрению, в некотором смысле. Хотя, нет, он на самом деле не подводил итог моему мировоззрению. У меня нет мировоззрения. Я думаю, что мир - это куча говна. Вряд ли это можно считать мировоззрением, не так ли? Или так? Х-м-м-м. (Пауза.) В любом случае, однажды я написал этот маленький рассказик, и... ладно, погодите, нет, если он и не подводит итог моему мировоззрению, то подводит итог тому, как я вижу работу детектива, и как эта работа относится ко всему остальному миру. Вот так, да. Почему вы всё ещё на коленях?
   КАТУРЯН. Не знаю.
   ТУПОЛЬСКИ. Выглядите, как дурак, да и только.
   КАТУРЯН. Да. (Тупольски указывает на стул. Катурян снимает с себя последние электроды и садится на стул.)
   ТУПОЛЬСКИ. Итак, хотите услышать мой рассказ?
   КАТУРЯН. Да.
   ТУПОЛЬСКИ. Ну, вы же не могли ответить "нет", правда?
   КАТУРЯН. Не мог.
   ТУПОЛЬСКИ. Не могли. Что ж, мой рассказ называется... Как же он называется? Называется... "История маленького глухого мальчика на больших длинных железнодорожных путях. В Китае". (Пауза.) Что?
   КАТУРЯН. Что?
   ТУПОЛЬСКИ. Вы не думаете, что это хорошее название?
   КАТУРЯН. Я думаю, что это хорошее название, так и есть.
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) Что вы на самом деле думаете? Разрешаю вам быть полностью откровенным, даже если это будет меня задевать.
   КАТУРЯН. Я думаю, что, вероятно, это худшее название, что я только слышал. Там запятых штуки две. Нельзя, чтобы в названии были две запятые. Нельзя даже, чтобы была хоть одна запятая. Там, по-моему, даже точка есть, в этом названии. Практически безумие какое-то, а не название.
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) Может, это название просто опережает своё время.
   КАТУРЯН. Может, и так. Может, ужасные названия действительно опережают своё время. Может, это будет новой модой.
   ТУПОЛЬСКИ. Может, так и будет.
   КАТУРЯН. Я просто думаю, что это ужасное название.
   ТУПОЛЬСКИ. Мы это установили! Я забираю назад разрешение быть полностью откровенным, а вам повезло, что не получили в ебало! (Пауза.) Ладно. На чём я остановился?
   КАТУРЯН. Глухой мальчик, большие длинные железнодорожные пути. (Пауза.) Простите.
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) Ладно, в общем, давным-давно, жил-был этот самый глухой мальчик - вообще ничего не слышал, как часто и бывает с глухими мальчиками. Ах да, и всё происходит в Китае, так что он был маленький китайский глухой мальчик. Не знаю, зачем я выбрал местом действия Китай. А нет, знаю. Мне просто нравится, как выглядят эти китайские дети, они смешные. (Смеётся.) В общем, как-то раз он откуда-то возвращался домой, и вот он идёт по этим железнодорожным путям, которые на протяжении долгих-долгих миль тянутся по равнинам, по китайским равнинам, поняли? Нет никаких деревьев, вообще ничего нет, только эти ебучие равнины, и вот он идёт по этим путям, и наверное он ещё немного отсталый, этот мальчишка, наверное он отсталый маленький китайский глухой мальчишка, ведь, я хочу сказать, он глухой и при этом идёт по блядским железнодорожным путям. Это пиздец как опасно. Что если появится поезд, появится за его спиной? Он его не услышит, и мальчика раздавят. Так что да, наверное, он отсталый. Ладно, в общем, этот отсталый маленький китайский глухой мальчишка идёт домой по большим длинным железнодорожным путям, и знаете что? Неебически здоровый поезд появляется за его спиной. Но оттого, что пути такие длинные, а поезд так далеко, его собьют далеко не сразу, но обязательно собьют. Поезд идёт так быстро, что даже если бы машинист его заметил, то никак бы не смог остановиться вовремя. И в любом случае, этого мальчика очень трудно заметить. Он типа как эти, знаете, совсем крохотные, милые маленькие китаёзные дети? У них обычно ещё волосы дыбом торчат? Ну вот, типа того. Так что машинист, скорее всего, его даже не заметит. Однако кое-кто всё-таки замечает мальчика. Знаете, кто его заметил? Ну, на расстоянии примерно мили вдоль железнодорожных путей, в том направлении, куда двигается мальчик, стоит такая странная древняя башня, футов, может, сто в высоту, и наверху этой башни живёт этот странный старик, странный китайский старик, с такими длинными китаёзными усами, знаете, и раскосыми глазами, чин-чон, чин-чон, и ещё с такой забавной маленькой шляпкой. И некоторые люди считали, что он был очень мудрым, а некоторые считали, что он был, ну знаете, немного жутким, потому что, понимаете, он живёт наверху этой охуенно здоровой башни. В любом случае, с ним уже много-много лет никто не разговаривал. Никто даже не знал, жив ли он или мёртв. Очевидно, что он жив, иначе его бы не было в рассказе. И вот он наверху, в своей башне, и он делает свои математические расчёты и всё такое прочее, делает различные чертежи и рисунки, и разные изобретения и всё в этом духе, всякие-разные штуки, которых ещё не изобрели, и миллион клочков бумаги развешан по всем стенам, и разбросан по комнате, и это и есть вся его жизнь, все эти вещи. Земные дела ниже его достоинства. Эти чертежи, эти расчёты - вот и всё, что его на самом деле беспокоит. И он выглядывает в своё маленькое окошко с аркой, и видит, что на расстоянии мили, - уже на расстоянии полмили, - приближается этот маленький глухой мальчик, а уже в двух, может, трёх, милях за его спиной, грохочет поезд. И старик, совершенно правильно, оценивает ситуацию: "По железнодорожным путям идёт маленький глухой мальчик. Этот маленький глухой мальчик не услышит, что за его спиной приближается поезд. Этого маленького глухого мальчика разнесёт на кусочки". И вот...
   КАТУРЯН. Как он узнал, что мальчик глухой?
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) А?
   КАТУРЯН. Как он узнал, что мальчик глухой?
   ТУПОЛЬСКИ. (Думает. Затем:) Он увидел у него слуховой аппарат. (Катурян улыбается, кивает. Тупольски издаёт вздох облегчения.) Ух, выкрутился... И вот он видит глухого мальчика, и видит поезд, но он не бежит спускаться вниз, чтобы попытаться его спасти, или вроде того, как нормальный человек, потому что старик достаточно близко, и если бы захотел - так бы и поступил. Так что же он делает? Он не делает ничего. Он не делает ничего, кроме того, что начинает небольшие расчёты на клочке бумаги, просто чтобы развлечь себя, расчёты, я полагаю, основанные на скорости поезда, длине железнодорожных путей, и скорости, с которой маленький мальчик двигает своими ножками, расчёты, чтобы узнать в точности, в какой точке путей поезд раскатает бедному глухому мальчику его ебучую крохотную спину. Что ж, маленький мальчик продолжал идти, не зная всего этого, поезд всё громыхал и громыхал, подбираясь всё ближе и ближе, и мальчик был примерно в тридцати ярдах от подножия башни, когда старик закончил свои расчёты и выяснил, что поезд собьёт мальчика в точности за десять ярдов от подножия башни. За десять ярдов от подножия башни. И старик вздохнул безо всякого интереса, сложил свои расчёты в бумажный самолётик, запустил самолётик из окна и вернулся к работе, больше ни секунды не думая о бедном маленьком глухом мальчике. (Пауза.) За одиннадцать ярдов от подножия башни глухой мальчик спрыгнул с железнодорожных путей, чтобы поймать бумажный самолётик. Поезд прогремел мимо за его спиной. (Катурян улыбается.)
   КАТУРЯН. Очень хорошо.
   ТУПОЛЬСКИ. "Очень хорошо". Это лучше, чем все ваши бредни, вместе взятые. "Сто и один способ выпотрошить к хуям пятилетнего ребёнка"?
   КАТУРЯН. Нет, это не лучше, чем все мои истории, но очень хорошо.
   ТУПОЛЬСКИ. Я, конечно, извиняюсь, но ведь я отменил разрешение поливать меня говном, не так ли? Мой рассказ лучше, чем все ваши рассказы.
   КАТУРЯН. Да, это так. И снова спасибо, что сохраните мои недостойные рассказы в папке с моим делом.
   ТУПОЛЬСКИ. Х-м-м.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Но как этот рассказ подводит итог вашему мировоззрению? Или вашему взгляду на работу детектива, или что там было?
   ТУПОЛЬСКИ. О, вы разве не поняли? (Гордо.) Видите ли, мудрый старик, он олицетворяет меня. Он весь день торчит в своей башне, делает свои расчёты, он не чувствует особенной близости со своими собратьями. Появляется маленький отсталый глухой мальчик, вот он олицетворяет моих собратьев, понимаете? Он появляется, не понимает ни хуя, даже не знает, что к нему приближается блядский поезд, но я-то знаю, что приближается поезд, и благодаря моим блестящим расчётам, и благодаря тому, что я блестяще запустил бумажный самолётик в нужный момент, я спасу этого идиота от поезда, спасу своих собратьев от преступников, и не получу за это ни слова благодарности. Тот маленький глухой мальчик не поблагодарил старика, так ведь? Он просто стал играть с ебучим самолётиком. Но это не важно, мне благодарность не нужна. Всё, что мне нужно - это знать, что благодаря моему тяжкому труду на работе детектива, этот маленький мальчик спасётся от поезда. (Пауза.) Если только это не дело вроде вашего, когда мне нужно найти машиниста, который уже переехал бедного пиздюка, а потом включил заднюю и переехал к хуям всех его друзей.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Значит старик хотел, чтобы глухой мальчик поймал самолётик?
   ТУПОЛЬСКИ. Ага.
   КАТУРЯН. О.
   ТУПОЛЬСКИ. Что, вы этого не поняли?
   КАТУРЯН. Нет, я подумал, что просто так вышло, что мальчик его поймал, будто это был случай.
   ТУПОЛЬСКИ. Нет. Нет, старик хотел спасти мальчика. Вот зачем он запустил самолётик.
   КАТУРЯН. О-о-о.
   ТУПОЛЬСКИ. Он очень хорош в том, чтобы пускать самолётики. Он вообще во всём хорош.
   КАТУРЯН. Но разве он потом не отворачивается, будто бы ему всё равно?
   ТУПОЛЬСКИ. Нет. Он, типа, отворачивается, потому что он настолько хорош в пускании самолётиков, что ему даже не нужно смотреть, куда он полетит, и кроме того он знает: "Ууу, маленький отсталый мальчик. Они любят бумажные самолётики, не так ли? Он просто обязан прыгнуть за ним и поймать". (Пауза.) Разве это было не ясно?
   КАТУРЯН. Я думаю, это можно было прояснить. (Тупольски, думая об этом, кивает, затем отчасти вспоминает своё место.) Я знаю, как это можно было прояснить...
   ТУПОЛЬСКИ. Погодите-ка! Не буду я от вас брать никаких литературных, блядь, советов!
   КАТУРЯН. Нет, я просто пытался...
   ТУПОЛЬСКИ. Я думаю, вы могли бы прояснить, была ли маленькая девочка, которую вы замучили три дня назад, жива, или же, блядь, мертва, когда вы закапывали её в землю. Я думаю, вот это можно было прояснить. И, может, лучше мне прояснить, что через минуту я по-настоящему разозлюсь, и сожгу все ваши рассказы независимо от того, что мы обещали? (Тупольски берёт в руки рассказы и несколько спичек.) Может, лучше мне это прояснить?
   КАТУРЯН. Прошу, Тупольски. Ваш рассказ был очень хорош.
   ТУПОЛЬСКИ. Мой рассказ был лучше, чем все ваши рассказы.
   КАТУРЯН. Ваш рассказ был лучше, чем все мои рассказы.
   ТУПОЛЬСКИ. И было ясно, что старик хотел спасти маленького глухого мальчика.
   КАТУРЯН. Было совершенно ясно.
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) Вам он не нравится только потому, что маленький глухой мальчик не помер в конце к хуям!
   КАТУРЯН. Мне он нравится, Тупольски. И всё это здесь совсем не причём. Сжигание моих рассказов и всё остальное тут не причём. Мне действительно понравился ваш рассказ. Я бы гордился, если бы сам его написал. Правда.
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) Да?
   КАТУРЯН. Да. (Пауза. Тупольски кладёт рассказы обратно.)
   ТУПОЛЬСКИ. Я, в общем-то, и не собирался их сжигать. Я - человек слова. Если передо мной держат слово, то я держу своё.
   КАТУРЯН. Я знаю. Я это уважаю. И я знаю, что вам всё равно, уважаю я это или нет, но, в любом случае, я это уважаю.
   ТУПОЛЬСКИ. Ну, а я уважаю то, что вы это уважаете. Как мы с вами удобно устроились, а? Даже почти жаль, что мне придётся прострелить вам голову через двадцать минут. (Тупольски улыбается. Впервые за некоторое время Катурян задумывается о собственной смерти.)
   КАТУРЯН. М-м. (Тупольски перестаёт улыбаться. Пауза.)
   ТУПОЛЬСКИ. Нет, я... Некоторые ваши рассказы тоже очень хороши. Некоторые из них мне понравились.
   КАТУРЯН. Какие?
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) Есть что-то в "Человеке-Подушке", что не отпускает меня. В нём было что-то нежное. (Пауза.) И идея того, что если погиб ребёнок, в одиночестве, в результате несчастного случая, то на самом деле он был не один. С ним был этот добрый, мягкий человек, который держал его за руку и всё остальное. И что, каким-то образом, это был выбор ребёнка. От этого становится как-то более спокойно, что ли. Что это не было просто глупой утратой.
   КАТУРЯН. (Кивает. Пауза.) Вы потеряли ребёнка?
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) В отличие от старого-доброго Ариэля, я не пускаюсь в подобные разговоры с приговорёнными к смерти. (Катурян кивает. Грустная пауза.) Сын утонул. (Пауза.) Рыбачил сам по себе. (Пауза.) Глупо вышло. (Катурян кивает. Тупольски убирает батарею обратно в шкаф с ящиками.)
   КАТУРЯН. Что будет дальше?
   ТУПОЛЬСКИ. Мы узнаём о судьбе немой девочки... (Тупольски достаёт из шкафа с ящиками чёрный капюшон, даёт Катуряну его детально рассмотреть, спереди и сзади.) ...мы наденем вам на голову этот капюшон, выведем вас в соседнюю комнату, и прострелим вам голову. (Пауза.) Правильно сказал? Нет. Мы выведем вас в соседнюю комнату, потом наденем на вас капюшон, а потом прострелим голову. Если надеть капюшон до того, как мы поведём вас в соседнюю комнату, то, знаете, вы можете обо что-нибудь удариться, покалечить себя.
   КАТУРЯН. Почему в соседнюю комнату? Почему не здесь?
   ТУПОЛЬСКИ. Та соседняя комната, её легче мыть.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Вы сделаете это без предупреждения, ну, то есть, совсем без предупреждения, или дадите мне минуту, чтобы прочитать молитву или вроде того?
   ТУПОЛЬСКИ. Ну, сначала я спою песенку о маленьком пони, а затем Ариэль достанет своего ёжика. Ну знаете, своего ёжика для казней? И когда появится ёжик, ну, тогда у вас останется либо тринадцать, либо двадцать семь секунд, в зависимости от размеров ёжика. (Пауза.) Если я собираюсь сделать это без предупреждения, я же не буду говорить, что сделаю это без предупреждения, так ведь?! Господи! Для, предположительно, гениального писателя дробь убийцы-психопата вы пиздец какой тупорылый! (Пауза.) С того времени, как наденем капюшон, у вас будет примерно десять секунд. Так что, знаете, напевы на латыни советую свести к минимуму.
   КАТУРЯН. Спасибо.
   ТУПОЛЬСКИ. Пожалуйста. (Тупольски кидает капюшон на стол перед Катуряном. Пауза.)
   КАТУРЯН. Нет, я просто хотел кое о чём подумать ради своего брата.
   ТУПОЛЬСКИ. Ага? Ради своего брата, да? Не ради трёх маленьких детей, которых вы убили, а ради своего брата.
   КАТУРЯН. Всё верно. Не ради трёх маленьких детей, которых я убил, а ради своего брата. (Открывается дверь, входит Ариэль, онемевший, с пустым выражением на лице. Он медленно идёт к Катуряну.)
   ТУПОЛЬСКИ. Её нашли? (Ариэль подходит вплотную к Катуряну, которому становится всё страшнее и страшнее. Ариэль кладёт руку Катуряну на голову и, держа его за волосы, осторожно запрокидывает ему голову, смотрит на него сверху вниз.)
   АРИЭЛЬ. (Тихо.) Что, чёрт возьми, с тобой такое? Что, чёрт возьми, вообще с тобой такое? (Катурян не находит ответа. Ариэль осторожно отпускает его и медленно идёт обратно к двери.)
   ТУПОЛЬСКИ. Ариэль?
   АРИЭЛЬ. М-м?
   ТУПОЛЬСКИ. Её нашли?
   АРИЭЛЬ. Да, её нашли.
   ТУПОЛЬСКИ. И она была мертва, так? (Ариэль уже у двери.)
   АРИЭЛЬ. Нет. (Катурян в ужасе обхватывает руками голову.)
   ТУПОЛЬСКИ. Она была ещё жива? (Ариэль подзывает кого-то за дверью. Счастливо улыбаясь, входит немая девочка лет восьми, её лицо, волосы, одежда, обувь полностью покрыты ярко-зелёной краской. Она приветствует обоих на языке жестов.)
   АРИЭЛЬ. Её нашли рядом с колодцем, в маленьком игрушечном домике. С ней были три маленьких поросёнка. У неё было вдоволь еды и воды. У поросят тоже, надо сказать. Похоже, что она этим всем крайне довольна, не правда ли, Мария? (Ариэль спрашивает у неё на языке жестов: "Ты довольна?" Она, улыбаясь, довольно долго жестикулирует в ответ.) Она говорит, что да, очень довольна, но можно ли ей оставить поросят? (Пауза.) Я сказал, что спрошу тебя. (Тупольски просто ошеломлённо на них таращится. Пауза.) Я сказал, что спрошу тебя насчёт поросят.
   ТУПОЛЬСКИ. Что? О. Да, она может оставить себе поросят. (Ариэль показывает ей палец вверх. Она начинает прыгать по комнате, визжа от восторга. Катурян слабо улыбается.)
   АРИЭЛЬ. Да, да, но давай сначала мы приведём тебя в порядок и отведём к маме и папе. Они за тебя беспокоились. (Ариэль берёт её за руку, она счастливо махает всем на прощание, и он выводит её за дверь. Тупольски и Катурян отрывают взгляд от двери, медленно поворачивают головы, смотрят друг на друга. Через секунду Ариэль медленно входит обратно, закрывая за собой дверь.) Там вместе с ней нашли большую банку с зелёной краской, знаете, такая светящаяся краска, которую используют в железнодорожных туннелях? Так что у нас достаточно отпечатков, если они нам понадобятся. А скелеты родителей нашли именно там, где он и сказал, за колодцем. Итак. Он признаётся в убийстве двух людей, о которых мы ничего и не знали, и признаётся в убийстве девочки, которая даже на самом деле не убита.
   ТУПОЛЬСКИ. Зачем?
   АРИЭЛЬ. Зачем? Ты спрашиваешь меня, зачем?
   ТУПОЛЬСКИ. Да, спрашиваю.
   АРИЭЛЬ. Вот как? Ну, Тупольски, знаешь, что? Ты у нас Первый Номер, ты, блядь, и разбирайся.
   ТУПОЛЬСКИ. Больше я сегодня не стану терпеть неподчинения, Ариэль.
   АРИЭЛЬ. Э-э, нет, станешь.
   ТУПОЛЬСКИ. В таком случае, с этого момента я буду вынужден доносить на тебя Коменданту.
   АРИЭЛЬ. Ты, похоже, не очень-то рад тому, что девочка жива! Даже вот этот хрен, похоже, рад тому, что девочка жива! Ты просто расстроен тем, что он твои отчёты к хуям испортил! (Тупольски просматривает рассказы, чтобы найти нужный.)
   ТУПОЛЬСКИ. Очевидно, девочку выкрасили зелёным и поместили к поросятам, чтобы разыграть...
   АРИЭЛЬ. Чтобы разыграть рассказ "Маленький зелёный поросёнок". Блестяще, Тупольски. Должно быть, ты догадался по зелёной краске и поросятам. Но вот вопрос - почему? Почему они не убили и её тоже? И почему он сказал, что убил?
   ТУПОЛЬСКИ. Ш-ш-ш, я читаю рассказ, хочу понять, есть ли там какие-нибудь подсказки.
   АРИЭЛЬ. (Смеётся.) Мы можем просто его спросить!
   ТУПОЛЬСКИ. Я же сказал, что читаю!
   АРИЭЛЬ. (Катуряну.) А ты можешь объяснить нам, почему немая девочка ещё жива?
   КАТУРЯН. (Пауза.) Нет. Нет, не могу. Но я рад, что она жива. Я рад, что жива.
   АРИЭЛЬ. Я верю, что ты рад. Я верю, что ты рад. Я верю, что ты больше рад, чем вот, блядь, он. Я спрошу у тебя ещё кое-что, основываясь на догадке, которая у меня только что появилась, потому что теперь и у меня появляются догадки. По-моему, я заразился от мистера Тупольски его охуенными детективными способностями. Тот маленький еврейский мальчик, у которого вы отрезали пальцы на ноге и оставили истекать кровью до смерти. Какого цвета у него были волосы?
   КАТУРЯН. Что?
   АРИЭЛЬ. Какого цвета у него были волосы?
   КАТУРЯН. Коричневато-чёрные. Такой коричневато-чёрный цвет.
   АРИЭЛЬ. "Коричневато-чёрный цвет". Неплохо. Учитывая, что он был маленьким еврейским мальчиком, "коричневато-чёрный цвет". Неплохо. Жаль, что его мамаша была из ёбаной Ирландии, и её сын был как две капли воды похож на рыжего, блядь, ирландского сеттера. Хочешь вопросов про девочку на пустыре?
   КАТУРЯН. Нет.
   АРИЭЛЬ. Нет. Потому что ты не убивал ни того, ни другого ребёнка, так ведь?
   КАТУРЯН. Так.
   АРИЭЛЬ. Ты этих двух детей никогда даже не видел, так?
   КАТУРЯН. Так.
   АРИЭЛЬ. Ты говорил своему брату, чтобы он их убил?
   КАТУРЯН. До сегодняшнего дня я ничего обо всём этом не знал.
   АРИЭЛЬ. Ваших родителей тоже твой брат убил?
   КАТУРЯН. Я убил своих родителей.
   АРИЭЛЬ. Единственное убийство, которое мы точно можем на тебя повесить - это убийство твоего брата. В свете смягчающих обстоятельств, я сильно сомневаюсь, что тебя за это казнят. Поэтому я бы очень серьёзно подумал, прежде чем признаваться в убийстве...
   КАТУРЯН. Я убил своих родителей. (Пауза.) Я убил своих родителей.
   АРИЭЛЬ. Я верю, что так и есть. (Пауза.) Но никаких детей ты не убивал, так ведь? (Катурян опускает голову и качает ей из стороны в сторону.) Ваш свидетель, Тупольски. (Ариэль закуривает сигарету. Тупольски, несколько вновь обретя хладнокровие, снова садится.)
   ТУПОЛЬСКИ. Очень хорошая работа, Ариэль.
   АРИЭЛЬ. Спасибо, Тупольски.
   ТУПОЛЬСКИ. И, кстати, я был рад тому, что девочка оказалась жива. Я просто пытался не проявлять свои настоящие эмоции на работе, вот и всё.
   АРИЭЛЬ. О, понятно...
   ТУПОЛЬСКИ. Понятно? (Пауза.) Хм-м-м. Так, э-э-э, просто исходя из личного любопытства, прежде чем мы казним вас за те три другие смерти, зачем вы признались в убийстве детей, мистер Катурян?
   КАТУРЯН. Я попался на убийстве Михала. Как только вы бы нашли третьего ребёнка, я бы попался на убийстве родителей. Я подумал, что если бы связал себя вообще со всем, как вы и хотели, то добился бы хоть того, что спасу свои рассказы. Добился бы хоть этого. (Пауза.) Добился бы хоть этого.
   ТУПОЛЬСКИ. Хм-м-м. Очень жаль, не так ли?
   КАТУРЯН. Что жаль?
   ТУПОЛЬСКИ. Сохранность ваших рассказов основывалась на том, что вы чистосердечно признаётесь по поводу всех этих прискорбных дел. Учитывая, что вы теперь говорите, что не убивали двух других детей, и учитывая всю эту ебучую зелёную краску, которая размазана по всему ебучему полу, очевидно, что ваше признание было не совсем чистосердечным, не правда ли? И, естественно, если признание было не совсем чистосердечным, то ваши рассказы мы ко всем хуям сожжём. (Тупольски берёт мусорное ведро, заливает туда бензин для зажигалок, достаёт спички.)
   КАТУРЯН. Вы же не серьёзно.
   ТУПОЛЬСКИ. Вот ваш капюшон. Будьте добры, наденьте его. Я пытаюсь развести огонь.
   КАТУРЯН. Ариэль, прошу...?
   ТУПОЛЬСКИ. Ариэль? Правда ли это, что мы, как честные люди, обещали не сжигать его рассказы, если он чистосердечно признается?
   АРИЭЛЬ. Ай, господи, Тупольски...
   ТУПОЛЬСКИ. Правда ли это, да или нет, что мы обещали не сжигать его рассказы, если он чистосердечно признается?
   АРИЭЛЬ. Да. Это правда.
   ТУПОЛЬСКИ. А признался ли он в убийстве еврейского мальчика, которого не убивал?
   АРИЭЛЬ. Да, признался.
   ТУПОЛЬСКИ. А признался ли он в убийстве девочки с лезвиями, которую тоже не убивал?
   АРИЭЛЬ. Да, признался.
   ТУПОЛЬСКИ. А признался ли он в убийстве того раздражающего зелёного ребёнка, который даже, блядь, не мёртв?
   АРИЭЛЬ. Да, он в этом признался.
   ТУПОЛЬСКИ. И тогда, разве мы не вправе, как честные люди, сжечь все работы мистера Катуряна?
   КАТУРЯН. Ариэль...
   АРИЭЛЬ. (Грустно.) Мы действительно вправе.
   ТУПОЛЬСКИ. Мы действительно вправе. Итак, у нас здесь примерно четыре сотни рассказов, и если мы соберём те несколько копий "Либертада", в которых напечатан рассказ, это ведь будет труд всей его жизни, так? Это будет труд всей его жизни. (Тупольски взвешивает на руках рассказы.) Не слишком-то внушительно. Мне стоит плеснуть бензина ещё и на рассказы, или это уже немного опасно? Я боюсь, что могу себя подпалить.
   КАТУРЯН. Ариэль, прошу...
   ТУПОЛЬСКИ. Я сказал, надевайте капюшон. (Тупольски зажигает огонь в мусорном ведре, всё ещё держа рассказы в руках.)
   КАТУРЯН. Ариэль?
   ТУПОЛЬСКИ. (Пауза.) Ариэль?
   АРИЭЛЬ. (Пауза.) Я знаю, что всё это - не твоя вина. Я знаю, что ты не убивал детей. Я знаю, что ты не хотел убивать брата, и я знаю, что ты убил своих родителей по уважительной причине, и мне тебя жаль, мне действительно тебя жаль, и никому из тех, кто находился под стражей, я никогда такого не говорил. Но, в конечном итоге, мне твои рассказы изначально ни хуя не нравились. Понимаешь? (Ариэль забирает рассказы у Тупольски.) Тебе лучше надеть капюшон. (Катурян начинает надевать капюшон, затем останавливается.)
   КАТУРЯН. Я думал, сначала вам нужно отвести меня в соседнюю комнату, и уже там я его надену?
   ТУПОЛЬСКИ. Нет, нет, мы застрелим вас тут. Я только морочил вам голову. Просто встаньте на колени где-нибудь вон там, чтобы меня не забрызгало.
   КАТУРЯН. Но вы дадите мне десять секунд после того, как надену капюшон, или тогда вы тоже шутили?
   ТУПОЛЬСКИ. Эм-м-м...
   АРИЭЛЬ. Мы дадим тебе десять секунд...
   ТУПОЛЬСКИ. Шучу, шучу, мы дадим десять секунд. (Катурян встаёт на колени на полу. Тупольски достаёт пистолет и взводит курок. Катурян грустно смотрит на Ариэля.)
   КАТУРЯН. Я был хорошим писателем. (Пауза.) Всё, что я хотел в жизни - стать хорошим писателем. (Пауза.) И я им был. Я им был.
   ТУПОЛЬСКИ. "Был" - здесь ключевое слово.
   КАТУРЯН. (Пауза.) Да. "Был" - здесь ключевое слово. (Катурян натягивает капюшон. Тупольски целится.)
   ТУПОЛЬСКИ. Десять. Девять. Восемь. Семь. Шесть. Пять. Четыре... (Тупольски стреляет Катуряну в голову. Он замертво падает на пол, кровь медленно просачивается сквозь капюшон.)
   АРИЭЛЬ. Ай, ну зачем ты так сделал?
   ТУПОЛЬСКИ. Зачем я как сделал?
   АРИЭЛЬ. Ты сказал, что дашь десять секунд. Не очень-то это вежливо.
   ТУПОЛЬСКИ. Ариэль, что вообще может быть вежливого в том, чтобы стрелять в человека, который стоит на коленях с мешком на голове?
   АРИЭЛЬ. Всё равно.
   ТУПОЛЬСКИ. Слушай, на сегодня с меня хватит твоего нытья. Что с тобой такое? Мы закрыли дело, так ведь, как ни посмотри? Ну, так ведь?
   АРИЭЛЬ. Похоже на то.
   ТУПОЛЬСКИ. Значит, когда тебе будет семьдесят, тебе достанется больше конфет, не правда ли? (Ариэль вздыхает.) Слушай, закончи отчёты по делу, уберись в комнате и сожги эти рассказы. Ладно? А мне стоит поговорить с родителями той немой девочки, предупредить их о поросятах. (Тупольски уходит. Ариэль добавляет ещё немного бензина в огонь, затем смотрит на кипу рассказов в руках. Мёртвый Катурян медленно встаёт на ноги, снимает капюшон, чтобы показать окровавленную, раскроённую пулей голову, смотрит на Ариэля, который сидит за столом, и начинает говорить.)
   КАТУРЯН. За семь и три четвёртых секунды, которые ему дали перед смертью, Катурян Катурян попытался сочинить последний рассказ вместо того, чтобы молиться о брате. То, что ему удалось придумать, было больше похоже на сноску к рассказу, и эта сноска была такой... (В тусклом свете показывается Михал, который стоит, прислонившись к дверному косяку.) Счастливого, здорового мальчика по имени Михал Катурян, накануне той ночи, когда родители начнут мучать его семь лет подряд, посетил человек с большим улыбающимся ртом, сделанный из пушистых подушек, и этот человек сел рядом с Михалом, и какое-то время с ним говорил, и рассказал ему об ужасной жизни, которую ему предстояло вести, и о том, как она для него закончится, когда его единственный, любимый брат насмерть задушит его на холодном полу тюремной камеры, и этот человек предложил Михалу - не лучше ли покончить с собой здесь и сейчас, и избежать всего этого ужаса? А Михал сказал...
   МИХАЛ. Но если я покончу с собой, мой брат никогда не услышит, как меня пытают, не правда ли?
   КАТУРЯН. "Не услышит", - сказал Человек-Подушка.
   МИХАЛ. Но если мой брат никогда не услышит, как меня пытают, он может никогда и не написать тех историй, которые должен написать, не так ли?
   КАТУРЯН. "Это правда", - сказал Человек-Подушка. И Михал немного об этом подумал, и сказал...
   МИХАЛ. Ну, тогда, наверное, нам стоит оставить всё как есть, чтобы меня пытали, и он это слышал и все остальное, потому что, я думаю, мне очень понравятся рассказы моего брата. Я думаю, они мне очень понравятся. (Свет над Михалом гаснет.)
   КАТУРЯН. Рассказ должен был закончиться в модной пессимистичной манере, чтобы Михал прошёл через все эти пытки, чтобы Катурян написал все эти рассказы, только ради того, чтобы они были сожжены и стёрты с лица земли бульдогообразным полицейским. Рассказ должен был так закончиться, но, конечно, его оборвала пуля, которая разнесла мозги на две секунды раньше, чем нужно. Но, может быть, даже лучше, что рассказ так не закончился, потому что это было бы не совсем верно. Ведь по причинам, известным только ему, этот бульдогообразный полицейский решил не бросать рассказы в горящий мусор, а аккуратно положил их в папку с делом Катуряна, которую он затем закрыл под замок на пятьдесят с лишним лет. (Ариэль кладёт рассказы в папку-регистратор.) Этот факт испортил бы писателю его модную мрачную концовку, но при этом был как-то... как-то... ближе ко всему этому по духу. (Ариэль заливает водой огонь в мусорной корзине, и свет, очень медленно, полностью гаснет.)

Конец

  

РЕКВИЗИТ

   Сигареты
   Зажигалка/спички
   Игрушки
   Краски
   Ручки
   Бумага
   Записка, сделанная чем-то красным
   Папка-регистратор с бумагами (ТУПОЛЬСКИ)
   Повязка на глаза (КАТУРЯН)
   Металлическая коробка с пятью окровавленными пальцами ног (ТУПОЛЬСКИ)
   Белая тряпка, заляпанная кровью (АРИЭЛЬ)
   Топор (КАТУРЯН)
   Дрели (МАТЬ, ОТЕЦ)
   Подушка (КАТУРЯН, МИХАЛ)
   Фальшивая борода (ДЕВОЧКА)
   Сандалии (ДЕВОЧКА)
   Пыль (ДЕВОЧКА)
   Крест (МАТЬ, ОТЕЦ)
   Лопата (МАТЬ, ОТЕЦ)
   Грязь (МАТЬ, ОТЕЦ)
   Пистолет (ТУПОЛЬСКИ)
   Нарисованная от руки карта (ТУПОЛЬСКИ)
   Большая батарея с прикреплёнными электродами (АРИЭЛЬ)
   Чёрный капюшон (ТУПОЛЬСКИ)
   Бензин для зажигалок (ТУПОЛЬСКИ)
   Искусственная кровь (КАТУРЯН)
   Вода (АРИЭЛЬ)
  

ЗВУКОВЫЕ ЭФФЕКТЫ

   Звуки пыток (звуки дрели, крики)
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"