Подобно морскому ежу, щетинится каменными призмами гора.
Когда-то здесь было дно океана, а сейчас - только ночь.
Пустая.
Как и эта пустыня.
И, как эта пустыня, полна обитателей. Там, вдалеке, загорают в свете Луны три мёртвые обезьяны. И профиль их морд неподвижен, строг и печален. А дорога спускается вниз - сюда, долго петляя по бесконечному спуску к нам, в бездну, и дальше бежит. Тычется во все стороны, словно слепец, но всё-таки убегает куда-то в мечты. В желания. Туда, куда все хотят. Для чего и пересекают это бывшее море, в котором сейчас только южная звёздная...
Даже круизный стопалубный лайнер плывёт по этой дороге в её где-то там. И профиль его переменчив и весел. Но ни звука сюда не доходит ни от оркестра, ни от танцующих пар, ни даже от капитана, отдающего команды в белый сверкающий рупор. И ни отблеска не достаётся тёмной пустыне ни от рупора капитана, ни от кают, ни от стеклянных стен ресторанов и баров, ни от ярко сияющих огоньков, развешенных по всему...
Воют шакалы. Беспокоюсь. Их глаза так похожи на лампочки бакенов вдоль фарватера, что кричу капитану быть осторожней. Не слышит. А с корабля пассажиры мне тоже беззвучно и громко...
Над головой уже утро. Уже синее небо. Уже работает древняя переправа. От самого гребня скалы звеняще натянут рыжий канат, а по нему резво шагает толстая серая муха. Какая же это муха? Мухой она кажется только из глубины. В которую так забавно и страшно смотреть с необъятной спины слона. Я почёсываю слона за ухом, слон блаженно прядёт ушами, и мы опасно покачиваемся на канате.
--Не балуй! -- смеётся паромщик на заднем слоне.
--Не буду! -- и снова почёсываю слона, с восторгом и тошнотой покачиваясь над бездной.
--Э-э-э, дурачок, -- зевает паромщик. Он знает, что я всегда так забавляюсь.
--А всё-таки, почему именно слон? -- пытаюсь вернуть паромщика к прерванному рассказу.
Он отвечает лениво, наливая кофе в маленькие стаканы:
--Из них получаются лучшие в мире паромы.... На, держи, -- отхлёбываю пряную жижу, --Нравится? На здоровье!
--Но почему...
--Э-э-э, дурачок. Слоны - это лучшие в мире канатоходцы. Сама природа их создала для ходьбы по канату.
А ведь прав старый паромщик. Правда, прав!
Хоботом слон деловито прощупывает небесную тропку. И по ней уверенно ступают его толстые ноги. Такими не промахнёшься, не сделаешь шаг в никуда. Слон балансирует ушами, и гасит колебания каната размеренными взмахами хвоста.
Под нами раскинулась пустота. Но я, частица планеты Земля, дремотно покоюсь на слоновьей спине. А слон, подобно Харону, переправляет меня с одного берега Вечности на другой.
--А главное, -- бормочет паромщик, -- слоны никогда не срываются.
Я верю, но удивляюсь:
--А почему?
--Э-э-э, -- пожимает паромщик плечами, --А оно ему надо?
Я представляю, как, предсмертно трубя, слон всё-таки падает вниз. Уши нервно полощутся на ветру, а ноги в последней надежде всё пытаются встать на предавший канат. Камни!
Окровавленным фаршем разлетается слон по пустыне...
Нет. Слон уверенно и ритмично идёт по канату. И успокоенный я устраиваюсь поудобней: паромщик опять-таки прав, слону такое не надо.