ФОМА БОРЕЙ

ОСЕННИЙ БЛЮЗ НА ПИРОГОВКЕ За окошком неспешно умирало лето, за больничной оградой наряжали в новенький асфальт улицу Пирогова. С летом в сентябре всегда так. А вот асфальтирование Пироговки, не каким-нибудь ямочным - сплошным покрытием, на всем ее протяжении между проспектами Лаврентьева и Университетским, было событием, выпирающим за обыденность, ибо до сей поры эту разухабистую дорогу покрывали в основном матом. При этом не имело значения, кто был втиснут между рулем и сидением: профессор филологии или грузчик. Леонид Сергеевич Рогов смотрел на ненашенский асфальтоукладчик и думал о том, что намедни он видел точно такой же агрегат у себя в Нижней Ельцовке. Монстр медленно полз по правой стороне Лесосечной улицы, оставляя за собой ровную серую полосу, как раз в полдороги. Позади с деловым видом сновали туда-сюда два катка, а по обе стороны от веселеньких конусов, ограждающих фронт работ, выстраивались автомашины. Водители по очереди объезжали огороженное место по свободной полосе то в одну, то в другую сторону. А наиболее нетерпеливые (или наиболее безалаберные) сновали между катками, выказывая почтение лишь асфальтоукладчику. Рогов стоял на остановке, и, коротая время в ожидании редкого для этих мест автобуса, наблюдал за происходящим, размышляя, что произойдет раньше: подойдет ли автобус, или кто-нибудь из этих идиотов 'поцелуется'-таки с катком? Раньше подошел новенький зеленый МАЗ, гостеприимно распахнул двери, тем самым пригласив Леонида Сергеевича проехаться по новенькому асфальту к приютившемуся в низинке жилмассиву, где почти все дома были приписаны к улице с экзотическим называнием 'Экваторная'. Как такому откажешь? Съемная квартира, в которой обитал Рогов, занимала часть четвертого этажа в крайней девятиэтажке и выходила окнами на лес. Эта выгода позволила ему оборудовать на лоджии то, что он сам любил называть 'моя дача'. В ближнем к балконной двери углу высилась самодельная этажерка, хранившая различные железки и шерушочки. Остальное пространство занимали: старенький палас на полу, журнальный столик на колесиках и кресло-качалка, найденное среди брошенных возле подъезда вещей, поднятое в квартиру и отремонтированное. Лоджия не была застеклена, и свежий воздух проникал туда свободно. Два старых занавеса для ванной, будучи задернутыми, надежно защищали от дождя. Этим летом Леонид Сергеевич провел на 'даче' много времени. По утрам принимал солнечные ванны; когда солнце уходило за дом, просто дышал ароматным воздухом; ночами обращал подернутый романтикой взор к звездному небу. Этим вечером звезды Рогова как-то не радовали. Некая хворь, одолевавшая его несколько последних дней, сегодня вовсе распаясалась. Заключалась она в болезненно-неприятных ощущениях в левой стороне груди. Нечто подобное Рогов испытывал и раньше. Обычно, по устоявшейся привычке, он списывал причины недуга то на хондроз, то на межреберную невралгию. Этот случай выпадал из общего ряда. Новизна заключалась в том, что нынешний приступ был продолжительным. Боль не прекращалась уже в течение суток. Она, то усиливалась, то затихала, но совсем не уходила. Нестерпимой боль назвать было нельзя, но, вкупе с сильной тахикардией, она причиняла серьезное беспокойство. Прошлой ночью Рогов почти не спал, устал терпеть боль и совсем потерял надежду на то, что и в этот раз все пройдет само собой. Следующим вечером позвонил бывшей жене. С Ниной, которая вместе с детьми жила в их общей квартире, Рогов поддерживал хорошие отношения. Выслушав его жалобы, Нина, которая со многими болезнями была на 'ты' и потому могла дать совет почти на профессиональном уровне, выдала список лекарств, которых у Рогова, лекарства не почитавшего, в аптечке, понятное дело, не оказалось. Без особой надежды на успех Рогов набрал номер соседки по дому и своего близкого друга Валентины. В свое время они сошлись на почве душевного одиночества, и прикипели друг к другу сердцами настолько, что другими частями тела так ни разу и не соприкоснулись. Валентина была женщиной, относительно возраста Леонида Сергеевича, молодой, нужными болезнями обзавестись не успела, потому ее аптечка так же не была обременена уместными для данного случая снадобьями. Единственная на микрорайоне аптека была уже закрыта, а ближайшая дежурная располагалась от Нижней Ельцовки на почтительном расстоянии. Стоя вечером на лоджии, Рогов не столько любовался звездами, сколько пытался заключить сделку с сердцем. 'Потерпи, брат, до утра, - уговаривал он барахливший мотор. - Дай поспать, а утром я, прямо к открытию, сбегаю в аптеку'. Вроде уговорил. Сердце слегка поутихло, и боль заметно ослабила тиски. Леонид Сергеевич улегся в кровать и заснул, успев подумать о том, что так, оно, может, и в аптеку бежать не придется. Наказание за крамольную мысль пришло во втором часу ночи. Рогов проснулся - вовсе не от боли, она была все столь же слабой, - от того, что сердце бешено колотилось куда-то под горло, словно хотело пробить там себе дорогу. 'Неужели будет повторение прошлой ночи?' - с тоской подумал Рогов. Тогда сердце так же рвалось наружу, потом успокаивалось; удавалось забыться коротким сном; так повторилось раза четыре. С момента побудки прошло пятнадцать минут, неистовый ритм не утихал. Полчаса - то же самое. Следующие полчаса Леонид Сергеевич свыкался с мыслью, что момент, которого он ждал и который, как мог, оттягивал несколько последних лет, наступил: пришло время пускать в свою жизнь врачей. Стало совсем плохо. Болела голова, подташнивало. Понимая, что это просто реакция организма на длительный дискомфорт, Рогов все же решил положить этому конец, выбрав наиболее радикальный способ: вызвать 'скорую'. Взяв в руки сотовый телефон, понял, что не знает, как это сделать. Банальное '03' не сработало. Откуда-то пришло '112'. Набрал. Ответила милиция. Спросил номер 'скорой'. Немного помолчали, потом продиктовали цифры. Набрал. Послушал длинные гудки. Вздохнул. Покинул постель. С трудом добрался до компа. По ДубльГИСу нашел нужный номер. Ответил женский и совсем не обрадованный голос. Голос спросил: почему звоните по этому номеру?.. Зачем звоните?.. Подробно опишите ваше самочувствие!.. Есть ли у вас полис?.. Сколько вам лет?.. Леонид Сергеевич подробно отвечал на все вопросы, успев попутно подумать: 'Было бы вконец плохо - сдох бы!' В конце опроса спросили адрес и пообещали прислать бригаду. Внутренний голос зачем-то велел побриться. Леонид Сергеевич не стал спорить и покорно поплелся в ванную. Прислушиваться к советам внутреннего голоса вошло у Рогова в привычку с того памятного дня, когда тот впервые отвел от него большую беду. В те годы, торопливо уходящие теперь за горизонт жизни, Леня был уже не юн, но счастливо молод. Молодость, порой, била в голову, отдача приходилась в ноги, заставляя их бежать, куда ни попадя. Тем метельным январем Леонид с чувством близким к щенячьему восторгу покинул пропахший железной дорогой 'Сибиряк' и ступил на перрон Ярославского вокзала Города-героя Москвы. Казалось бы: откуда столько счастья? Ладно, заграница. В те времена 'железный занавес' служил надежной защитой от 'загнивающего капитализма'. Пропуск за кулисы визировали в самом КГБ. В общем, на тех, кто сподобился высунуть нос дальше соцлагеря, смотрели почти как на героев-космонавтов. Но ведь помимо Москвы были доступны и другие великолепные города: Ленинград, Киев, Одесса, Рига, в конце концов! Все так. И до, и чуть позже Рогов побывал и в этих, и в других советских городах. И почти всегда ступая на незнакомую землю, он испытывал восторг от предчувствия встречи с неведомым. Такой вот был восторженный юноша. Однако к Москве он всегда относился с особым пиететом. Наверное, в память о том летнем дне, когда его, мальчишку из глухого сибирского городка (он жил тогда не в Новосибирске), с головой макнули в брызжущий утренней свежестью и обжигающий запахом плавящегося асфальта пополудни огромный человеческий муравейник из стекла и бетона. Он тогда не мог понять общей несуразности этого разновеликого города, но оценил красоту отдельных его фрагментов. Семь 'сталинских высоток', - подарок вождя городу в честь 800-летия - вознесших шпили над седой стариной. Не столько Кремль и Красная площадь, сколько очередь в Мавзолей, которую Леня с мамой заняли рано утром в Александровском саду, и в которой отстояли несколько часов. Паломники, тысячи людей со всех концов огромной страны, - иностранные делегации допускали до тела вне очереди - шаг за шагом доходили сначала до решетки сада, потом по брусчатке до дверей Мавзолея. Наградой были прохлада подземного некрополя и возможность пройти мимо двух гробов со стеклянными крышками, содержащими Ленина в черной тройке и Сталина в парадном маршальском мундире с тремя Золотыми звездами поверх орденов. В качестве бонуса, после посещения Мавзолея дозволялось пройтись по кладбищу у кремлевской стены. А московское метро с шикарными станциями-дворцами на кольцевой линии? А зоопарк с невиданной доселе живностью? А московское эскимо в шоколаде, на палочке? Короче, влюбился Леня в Москву раз и навсегда. Теперь заметно повзрослевший и побывавший в Москве уже не раз, Рогов уверенно шел по перрону к черному провалу в асфальте сразу за путями, над которым светилась огромная красная буква 'М'. Путь предстоял неблизкий: сначала на метро до предпоследней станции одной из радиальных веток, затем на троллейбусе, потом немного пешком. Там его ждала забронированная койка в многокоечном номере одной из захудалых московских гостиниц. И это была большая удача! В то героическое время весь советский народ в едином порыве строил коммунизм, на мелочи не разменивался, и гостиниц в столице катастрофически не хватало... Двери вестибюля станции метро захлопнулись за его спиной, оставив на кривой московской улочке. Зябкий ветер слегка подтолкнул вбок, словно приглашая познакомиться. Леониду такое знакомство было ни к чему, он повернулся к ветру спиной и, осторожно перебирая ногами на стылом асфальте, направился туда, где над крышами домов горели рубиновым светом кремлевские звезды. Ветер умчался за поворот и стал поджидать Рогова там. Когда тот приблизился, налетел и швырнул в лицо пригоршню колючих снежинок. Леонид прикрылся рукой и упрямо продолжал двигаться в сторону ГУМа, где у закрытых пока дверей уже начал собираться народ. В отличие от остального Союза, где почти весь дефицит продавался из-под прилавка, в Москве его таки на прилавок выкладывали. Надо было только знать: что, где и во сколько. Леонид знал, что в ГУМе, ровно в восемь утра, в гастрономическом отделе выставляют на продажу два ящика Московской лимонной водки из расчета: две бутылки в одни руки. В свое время ему дали попробовать эту, обладающую легким лимонным привкусом, мягко скользящую по пищеводу, божественную влагу и научили где ей можно разжиться помимо кремлевского буфета. Интересно, что бутылки с очень похожей этикеткой стояли в любом винном отделе столицы. Вся разница состояла в подписи мелкими буквами под общим названием 'Московская лимонная'. Если было написано 'горькая настойка', то это для массового потребителя. Если же было написано 'водка', то это было для избранных. Приобщиться к великому Рогов пытался уже третий день подряд. В двух первых случаях водки не хватило. Сегодня повезло, и Леонид вышел из ГУМа счастливым обладателем двух заветных сосудов. Новые поколения, уже не советских людей, а российских граждан, у которых в дефиците лишь бабло, вряд ли могут представить, как можно радоваться двум палкам копченой колбасы, коробке конфет 'Ассорти', пяти рулонам туалетной бумаги, пачке цейлонского (индийского) чая, паре финских женских сапог, черт побери! А мы радовались, и стояли по многу часов в очередях, зачастую, в нескольких одновременно, и уезжали из столицы-матушки груженые, что твои бухарские ишаки. Не надо думать, что Леонид тратил на стояние в очередях все свое время. Только лишь половину, ну, может, чуть больше. Хватало времени и на музеи, и на выставки, и на 'просто поглазеть'. Сходил Рогов и в цирк на Никулина, и во МХАТ - там всех не перечислишь, и в Театр эстрады на Петросяна. Дефицитные билеты покупались удивительно легко. За час до начала действа встаешь вблизи входа и спрашиваешь лишний билет. Банальщина, но ведь работает! Ну и, конечно, его величество кино. Чаще днем, прямо с тяжелой сумкой. И отдохнешь, и перекусишь, и кайф от фильма словишь - если повезет. А один раз кино было вечером, почти ночью, на другой, по отношению к той, где обитал Леонид, окраине Москвы, аж на 21-00! Это фильм Рогов пропустил в Новосибирске и не устоял перед искушением заполнить пробел. Тогда-то и приключилась с ним странная, почти мистическая история... В двенадцатом часу ночи народу в вагоне было немного. Поезд то нырял в темный тоннель, то выскакивал к освещенной платформе, а Леонид сидел на мягком диванчике с закрытыми глазами и вспоминал фрагменты только что просмотренного фильма. Приказ пришел как бы со стороны: 'Немедленно открой глаза!' Это было настолько неожиданно, что Рогов тут же широко распахнул очи. Картинка, длившаяся не больше секунды, осталась в памяти на всю жизнь. Перекошенное от ненависти лицо сидящего напротив мужчины, его колючий не сулящий ничего хорошего взгляд. Мужчина, неприятной, надо сказать, наружности, тут же спрятал лицо за маской безразличия и отвел глаза в сторону. Так же поступил и Леонид. Увиденное, конечно, потрясло его, но не столько напугало, сколько озадачило. 'Кому я мог перейти в Москве дорогу, да еще на красный свет? - подумал он. - Бред, однозначно!' На том он бы и успокоился, - мало ли, может, привиделось? - когда внутренний голос не задал бы каверзный вопрос: 'Помнишь, который час? А как троллейбусы уже не ходят? Тогда до гостиницы придется идти пешком, по малолюдным плохо освещенным улицам. Представь себе, что этот тип пойдет следом. Маловероятно? Пусть так. Но один-то шанс из тысячи, я думаю, ты согласишься, все-таки есть? И ты готов рискнуть здоровьем? Не лучше ли, пока ты на людях, так, на всякий случай, сбить гипотетического врага со следа?' Идея показалась Леониду стоящей и тут же в голову пришла мысль как ее осуществить. Он стал внимательно следить за противоположным перроном и, когда на одной из станций увидел прибывающий встречный поезд, начал действовать. Перед самым отправлением он быстро покинул вагон, стремительно пересек перрон и под шипение поданного в систему воздуха проскочил между закрывающимися створками дверей. Он радовался своей выходке, тому, что она удалась, и сожалел о том, что все это было напрасно. Когда повернулся в сторону перрона, понял, что ничего не напрасно. Там отчаянно пытался проникнуть в вагон, теперь уже точно, его недруг. Попытка не удалась, и поезд увез Рогова от неведомой, но, видимо, очень серьезной опасности. С тех пор к советам внутреннего голоса Леонид Сергеевич прислушивался со всем вниманием. Рогов возил бритвой по лицу, не думая о том, как он это делает. Ему было нехорошо и это его угнетало. Неожиданно пришла мысль: что, собственно, стоит за выражением 'мне нехорошо'? При сильной боли обычно говорят: у меня болит то-то и то-то, или там-то и там-то. Может, 'мне нехорошо' это когда боль не является сильной и не задерживается в одном месте, а блуждает по телу в ей одной ведомой последовательности? Леонид Сергеевич внутренне усмехнулся (внешне не рискнул, боясь порезаться). Тогда получается, что ему нехорошо лет, этак, надцать. Точной даты он назвать не мог, но где-то после сорока организм стал постоянно напоминать о беззаботно прожитых годах жжением, покалыванием, ломотой и прочими 'прелестями' предстарческого возраста. Как правило, боли не были сильными и редко доводили до постельного режима. После недолгих размышлений он остановился на том, что 'мне нехорошо', это когда ничего особо не болит, но при этом тебе хреново. Рогов ощупал подбородок, кое-где подскоблил, и с бритьем было покончено. Прошлепал в комнату, застелил кровать, прилег и стал ждать. Вскоре зачирикал домофон. Леонид Сергеевич разблокировал подъездную дверь, и открыл дверь в квартиру. Недовольно скрипя, лифт дотащил кабину до четвертого этажа и с лязгом растворил двери, мол, нате, что заказывали! На лестничную площадку вышли трое в зеленоватой униформе. Рогов опешил. Он по привычке ожидал фельдшера в белом халате. А эта троица, с какими-то ящиками в руках, скорее походила на агентов внеземных цивилизаций, чем на врачей скорой помощи. Опомнившись, Леонид Сергеевич позвал: 'Сюда!' Трое молодых людей: двое мужчин и женщина направились в его сторону. Специальную кардиологическую бригаду вид больного, самолично встречающего их у дверей, шокировал не меньше, чем их собственный вид шокировал до этого Леонида Сергеевича. Но они быстро взяли себя и больного в руки. Рогова уложили на кровать, и затеяли положенную в таких случаях кутерьму. Пока женщина - врач - измеряла давление, один медбрат что-то вколол в вену, другой подготовил к работе переносной электрокардиограф. Затем 'братья', оба два, подключили Леонида Сергеевича к прибору. Тот (прибор, разумеется) деликатно зажужжал, и вскоре в руках врача оказалась длинная полоса бумаги с точным описанием гнетущей на данный момент Рогова сердечной муки. Врача эти откровения явно не обрадовали. Женщина задумчиво произнесла: 'Вы когда последний раз лежали в больнице?' Хотя взор прелестной докторши был по-прежнему устремлен на полоску бумаги, Леонид Сергеевич без труда догадался, что вопрос адресован ему. 'Черт, а когда это было? Кажись, еще в армии. Точно, лежал я тогда с какой-то бякой в медсанбате. Какой это был год? Кажись, 1976. И сколько же, это, лет прошло? Никак не соображу! - но отвечать было надо, и Леонид Сергеевич выдал цифру наугад: - Лет тридцать назад'. Врач удивленно повела бровью и с некоторым удовлетворением от того, что именно ей выпало восстановить попранную справедливость, произнесла: 'Теперь полежите. Не нравится мне ваша кардиограмма. Есть подозрение на инфаркт. Я забираю вас в больницу. Собирайтесь'. Ни испуга, ни тем более страха не было. Одно лишь легкое удивление: 'Так вот ты какой, инфаркт?'. Откровенно говоря, Рогов представлял себе эту страшилку как-то иначе. 'А что собирать-то?' - спросил он, понимая, как глупо выглядит его неосведомленность в столь важном вопросе. Взгляды, которыми его одарила кардиологическая бригада, подтвердили правильность предположения. Рогов даже слегка смутился. Один из медбратьев - должен же был кто-то просветить больного человека? - сказал: 'Возьмите, по крайнее мере, паспорт полис и тапочки, и переоденьтесь во что-нибудь спортивное'. Машина с красной полосой на борту быстро мотала на колеса асфальт пустынных улиц. 'Куда везете?' - спросил Леонид Сергеевич. - 'В ЦКБ, на Пироговку', - коротко ответил медбрат. И вот они уже колесят по территории больницы, вот замирают у крыльца, над которым светится надпись 'Приемный покой'. В Приемном покое толи действительно было зябко, толи это от нервов, но Леонида слегка потряхивало. Дежурная медсестра изъяла паспорт и полис, кивнула в сторону кушетки и удалилась. Рогов присел и стал ждать ни о чем особо не думая. К тому, что рано или поздно он с большой долей вероятности попадет в руки врачей, Леонид Сергеевич готовил себя на протяжении многих лет, и над этим размышлять было нечего. Может так, чуть-чуть. Что касается конкретной ситуации, то еще ничего не было ясно, а беспокоиться без очевидной причины он склонен не был. Появилась медсестра и вернула паспорт и полис. Пришла врач, надо полагать дежурный, прикатили каталку с электрокардиографом, и повторилось все то-же, что и дома, за исключением укола. 'В настоящий момент ни кардиограмма, ни давление особых опасений не вызывают', - сказала врач. Глаза у женщины были добрые, участливые и Леонид Сергеевич решил, что с такими глазами, да после таких слов, она, наверное, отпустит его домой. Не угадал. Глаза остались теми же, а слова прозвучали другие: 'Сейчас вас проводят в палату'... 'Наивно было полагать, что они так просто выпустят меня из рук', - думал Рогов, следуя за медсестрой к лифту. У лифта была своя хозяйка. Помимо автоматических дверей у агрегата была еще решетка, которая закрывалась вручную. Так она (лифтерша) эту решетку задвинула с таким грохотом, что Леонид Сергеевич в который раз подивился: откуда у слабого пола берется столько сил? С тем же грохотом решетка была раздвинута на третьем этаже, и Рогов покинул кабину лифта, ступив в полумрак коридора. Остановились перед дверью под цифрой шесть, усмехнувшись, Леонид Сергеевич передал мысленный поклон Антону Павловичу. Дверь в палату была слегка приоткрыта. Медсестра решительно щелкнула выключателем, и помещение залил яркий свет, источаемый тремя потолочными плафонами. 'В палатах ночное освещение, видимо, не предусмотрено', - подумал Леонид Сергеевич и прошел вовнутрь. Четыре кровати, столько же тумбочек, два стула; по углам, по обе стороны двери, умывальник и вешалка. Все это вполне могло бы сойти за четырехкоечный нумер в какой-нибудь беззвездочной гостинице, - видывал Рогов такие - если бы не кровати. Они были специальные, медицинские. И от этой их прямолинейной безаппеляционности отчего-то сжалось сердце. 'Располагайтесь', - сказала медсестра и ушла. Три койки в палате были застелены, на четвертой лежал мужчина, лицом к стене, никак не отреагировавший ни на свет, ни на медсестру, ни на Леонида Сергеевича. Тем не менее, тот, как только определился с койкой, поспешил свет потушить, посчитав, что в три часа ночи он как бы лишний. В потемках разделся и юркнул под одеяло. Сразу заснуть не удалось, и это был правильный поступок. Минут через пятнадцать свет снова запалили: пришла медсестра узнать, как он устроился. Еще через пятнадцать минут экзекуция повторилась. На этот раз пришла врач, та, что была в приемном покое. Померила давление и ушла, потушив свет, но оставив дверь приоткрытой. Леонид Сергеевич решил, что тут мода такая и дверь больше закрывать не пытался. Но и уснуть тоже так и не смог. В шесть утра запалили свет в коридоре. Он неприятно резанул по глазам, и Рогов понял, что с выбором койки промахнулся. По коридору, громко переговариваясь, заходили сестры. В семь утра пришли делать укол соседу. Леонид Сергеевич встал, оделся и вышел в коридор на поиски места, где в этом заведении было принято оправлять нужду. Нашел без проблем. Туалет как туалет, вот только дверь без запора. Вместо него на двери висит табличка, украшенная с одной стороны надписью 'Свободно', а с другой, стало быть, 'Занято'. Памятки о правилах пользования табличкой на дверях не было, - не в Америке живем! - но это не вызвало у Рогова особых сложностей. Вернувшись в палату, он застал соседа сидящим на стуле. Это был худой, короткостриженный старик. Взгляд выцветающих глаз, был устремлен вовнутрь. Видимо поэтому он никак не отреагировал на 'Здравствуйте!' от Леонида. Тот не стал настаивать и прилег на кровать, продолжая наблюдать за соседом. Старик посидел, с трудом встал и поковылял к умывальнику. 'Будет умываться', - решил Рогов и не угадал. Старик использовал умывальник в качестве писсуара. Леонид Сергеевич отреагировал на происходящее спокойно. Ему и самому доводилось поступать таким же образом, когда случилось ему пожить в одной из гостиниц города, тогда еще Ленинграда, где-то в районе Черной речки. Так вот, номера в ней были с умывальниками, а все остальные удобства располагались на этаже. В оправдание Леонида Сергеевича следует добавить, что номер был одноместный. Когда пришло время умываться, Рогов, не без труда подавив брезгливость, исполнил эту нехитрую процедуру, предварительно обдав раковину сильной струей воды. В качестве полотенца пришлось использовать край пододеяльника. Итак, к семи тридцати утра Леонид Сергеевич знал: в больнице больше не переодевают в пижамы, нужно иметь свое полотенце и гигиенические принадлежности. Жизнь, меж тем, текла своим обычным порядком. У Рогова взяли кровь из вены и из пальца и предложили прогуляться до туалета с небольшой стеклянной баночкой. В начале десятого зычный женский голос прокричал приглашение к завтраку, и у Леонида Сергеевича на один пункт прибавилось знаний о больничном быте: ложку и кружку тоже надо иметь свои. Это он узнал, посетив столовую. Старику, который считался не ходячим, завтрак подали в палату. Потерю завтрака Рогов перенес спокойно. Стакан чая не представлялся великой утратой, а кашу он бы все равно есть не стал. В детстве его накормили этим полезным продуктом на всю оставшуюся жизнь, и даже армия не внесла существенных изменений в его гастрономические пристрастия. Вместо еды зашедшая в палату медсестра поставила на прикрепленный к тумбочке поворотный столик пробку от пластиковой бутылки. В перевернутой пробке, как в кукольной чашке, лежали таблетки. Медсестра пояснила, что впредь, трижды в день, пробка будет ждать его на столике возле поста. До обеда медицина скучать не давала. Следом за уколом в живот была капельница. Завершилась утренняя программа обходом. Но до этого в палате появился новый жилец... Он был чем-то похож на Славского. Не лицом, хотя тоже носил бороду, а сочетанием душевных свойств, которые были видны в манере поведения и во взгляде умных серых глаз. Спокойная интеллигентная сдержанность, за которой, как правило, стоят развитый интеллект и большой жизненный опыт, принадлежащий скорее 'физику' чем 'лирику'. Такой тип Homo sapiens вызывал у Рогова, как это модно сейчас говорить, 'респект и уважуху'. Эта и другие подобные ей фразы и слова в изобилии разбрасываемые остроязыкими насмешниками, - именно в виде насмешки - приживались и постепенно заменяли привычные казенные, да и не казенные тоже, те, над которыми и призваны были насмехаться. Симпатия оказалась взаимной, вскоре Леонид Сергеевич и Петр Евгеньевич (имя нового постояльца) вели негромкую неспешную беседу. Старик сидел на стуле. Взгляд его теперь был устремлен не в себя, а на них, но в беседу он не встревал. Начали, как и подобает в подобных случаях, со знакомства, с истории попадания на больничную койку. В отличие отРогова, Петр Евгеньевич пришел в кардиологическое отделение ЦКБ СО РАН своими ногами. После того, как несколько лет назад ему в клинике Мешалкина сделали АКШ (аортокоронарное шунтирование) сердца, Петр Евгеньевич завел привычку примерно один раз в год проходить обследование в стационаре. Отремонтированное сердце требовало плановой профилактики и ежедневного ухода. 'Утром - таблетка, вечером - таблетка, между ними - диетка, - с легкой усмешкой - он вообще оказался сдержанным на эмоции - пошутил Петр Евгеньевич и сразу оговорился: - Таблетки - это святое, а вот диета - вещь скорее предполагаемая, чем строго выполняемая'. - 'Спорт?' - спросил Рогов, с одобрением поглядев на его поджарую фигуру'. - 'Не без того. У меня и велотренажер есть и беговая дорожка'. Вещи не из дешевых. Сразу возник вопрос: откуда дровишки? 'Свое небольшое издательство. Был директор, теперь главбух. Постепенно передаю дела сыну'... Беседа была прервана появлением в палате врача. Начался обход. И начался он с Рогова. Сначала врач померила ему давление и послушала с помощью стетофонендоскопа. Затем, слушания продолжились. Леонид Сергеевич в третий раз за сутки распространялся про свои хвори, а врач внимательно сверяла его слова с записью в истории болезни. Убедившись, что больной не собирается отказываться от ранее данных показаний, врач огласила свою версию произошедшего и поделилась планами насчет дальнейшего пребывания Рогова в стационаре. ИБС (ишемическая болезнь сердца) и инфаркт под вопросом. Скорее 'нет' чем 'да', но нужно обследоваться. ЭКГ - это сегодня, УЗИ сердца - это когда очередь подойдет, холтер - это если повезет. Все это - минимум на неделю. Пока Рогов размышлял: радоваться ему или горевать, Елена Сергеевна - так она представилась, когда вошла в палату - сосредоточила свое внимание на Петре Евгеньевиче. 'Вот что значит многолетний опыт общения с врачами', - с уважением думал Рогов, исподтишка подсматривая за их беседой, которая напоминала скорее разговор двух коллег, нежили врача и пациента. Вот Петр Евгеньевич достал из тумбочки и вручил лечащему врачу объемную папку с описанием последних обследований. Елена Сергеевна приняла ее с видимым удовольствием, и лишь легкая грустинка на миг огорчила ее прекрасные черты. Грустинка, видимо, имела отношение к тем больным, которые подобной папкой обзавестись не удосужились. С видимым сожалением милый доктор рассталась с идеальным пациентом и переместилась к постели старика. Теперь Рогов узнал его имя: Александр Александрович. Пациент и врач были, надо полагать, на короткой ноге, поелику называла она его по-домашнему: Сан Саныч. Старик оказался упрямцем, никак не желал поправляться, и Елена Сергеевна покинула палату со слегка подпорченным настроением. Ей на смену тут же вкатилась бодрая розовощекая старушка и захлопотала вокруг старика. В отличие от молчаливого Сан Саныча рот у нее не закрывался. Вскоре непосвященные знали, что зовут ее Клавдия Ильинична, что Сан Санычу она приходится законной супругой, что сердце у старика работает от батарейки, вставленной в свое время все в той же клинике Мешалкина, что старик прилично глух потому и неразговорчив. Не успела старушка уйти, как в коридоре призвали к обеду. Леонид Сергеевич заглянул в столовую, еда на вид выглядела вполне прилично. Тогда он обратился со своей проблемой к медсестрам, и те быстро раздобыли для него ложку и стакан во временное пользование. Еда и на вкус оказалась ничего. Рогов повеселел и на вызов сотового телефона ответил вполне бодрым голосом. Звонила Нина. Спросила, как здоровье. Рогов ответил, что теперь о его здоровье можно не волноваться, поскольку он находится в больнице под присмотром медиков; посещать его не нужно, потому, что это далеко - Нина и дочки жили на Снегирях; если что понадобится, то он позвонит. Закончив говорить с Ниной, Рогов позвонил Валентине, сообщил ей о своей госпитализации и попросил принести то-то и то-то. Та пообещала: точно не сегодня, но завтра непременно, просьбу исполнить. После обеда Сан Саныч залег в берлогу, то бишь, спрятался в кровати, накрывшись с головой одеялом. Петр Евгеньевич читал принесенную из дома книгу. Рогов от нечего делать уставился в окно, за которым неспешно умирало лето, а за больничной оградой наряжали в новенький асфальт улицу Пирогова. - Что ты там с таким интересом рассматриваешь? - отложив книгу, спросил Петр Евгеньевич. На 'ты' они перешли быстро и без лишнего напряга. Рогов поведал о работе асфальтоукладчика. - Думаешь, до конца улицы уложат? - усомнился Петр Евгеньевич. Рогов еще раз взглянул в окно и утвердительно кивнул: - Эти - уложат! - Говоришь с такой уверенностью, будто сам всю жизнь асфальт укладывал, - усмехнулся Петр Евгеньевич. - Не, не укладывал, - помотал головой Рогов. - До недавнего времени работал в бизнесе. На себя, правда, поработать не получилось, а вот на новых русских и новых канадских попахал достаточно! - И чем приходилось заниматься? - Если Петру Евгеньевичу и было неинтересно, то вида он не подавал. - Да чем только не приходилось! Бегал по карьерной лестнице от курьера до генерального директора и обратно. Но все эти должности не более чем фантики. Кем бы я ни числился, чем бы ни занимался, я все время продавал что-ни-попадя кому-ни-попадя: конфеты и какао бобы, книги и компьютерные программы и так далее и тому подобное. - А как в бизнес попал? - Похоже, Петру Евгеньевичу было все-таки интересно. - По знакомству, в лихие девяностые. А до того несколько лет работал помощником машиниста электровоза Локомотивного депо станции Инская. А до того несколько навигаций отработал на земснаряде в Новосибирском техническом участке. А до того полторы навигации оттопал изыскателем, тоже в техническом участке, только Тобольском. - А как тебя в Тобольск-то занесло? - По распределению. Я ведь НИИВТ (Новосибирский институт инженеров водного транспорта) кончал, вот и распределили. - Понятно... - кивнул Петр Евгеньевич. - Что-то быстро ты распределение отработал. Сбежал что ли? - Обижаешь! В армию забрали. А та, сам знаешь, все долги списывала. - Ну да, ну да... - В глазах Петра Евгеньевича возник вопрос, который он неприминул озвучить: - Скажи, изыскания, это как-то связано с геодезией? Теперь вопрос возник уже в глазах Рогова. - В общем, да, хотя, скорее с гидрологией. А ты что экер от гониометра отличить можешь? - Так я в армии геодезистом был, - ушел от прямого ответа на знание простейших угломерных инструментов Петр Евгеньевич. - Да ты чё? Как известно эта фраза зачастую используется не столько для выражения удивления, хотя и произноситься именно с этой интонацией, сколько в качестве алаверды, если под этим подразумевать перехват слова. Вот и Леонид сказал и тут же начал рассказывать о том, что в армии его тоже назначали геодезистом, причем трижды. - Первый раз это было еще до присяги. Началось все с того, что толи в Генштабе, толи уже в штабе округа пришла кому-то в голову светлая мысль: а не засобачить ли нам на базе полка Старцева кадрированную дивизию? - Заметив в глазах Петра Евгеньевича вопрос, Рогов поспешил пояснить: - Кадрированная дивизия - это когда техника и вооружение в наличии, офицерский состав подобран, а солдат нет, за исключением батальона обслуживания. В случае надобности объявляют мобилизацию, нагоняют 'запасников' из ближайших населенных пунктов, сажают болезных на технику - в нашем случае на БМП - и в бой! Но это, конечно, присказка, а сказка началась с того, что спустили на голову командира учебного мотопехотного полка полковника Старцева дериктиву: определить на территории части площадку под склад военной техники и прислать план в штаб округа. Старцев был кадровым военным и прекрасно понимал, что приказ, каким бы идиотским он не казался, подлежит неукоснительному исполнению в установленные сроки. Тут же был брошен клич: есть ли в полку воин хоть что-то смыслящий в геодезии? Очень скоро выяснилось, что в личном деле зеленого-необученного бойца Рогова имеется соответствующая пометка. И вот стою я в кабинете командира полка. Полкан сидит за столом, накручивает на палец седой чуб, на меня не глядит. Говорит спокойно, но твердо: 'Сынок, ты, как мне доложили, на гражданке был геодезистом'. - Моя робкая попытка хоть что-то сказать была проигнорирована. Зачем полковнику опускаться до того, чтобы объяснять рядовому, что ему не вопрос задали, а поставили перед фактом? Учить салагу есть глазами начальство и не открывать рта без команды - дело сержантов. - 'Слушай, сынок, боевую задачу...' - Далее полкан вкратце - поскольку деталей сам не понимал - изложил содержание полученной дериктивы. Справишься, не справишься, не спрашивал - дело само собой разумеющееся. Спросил только: 'Что нужно для выполнения поставленной задачи?'. - Теперь он поднял на меня глаза и готов был слушать. Я бодрым голосом отрапортовал: теодолит или нивелир и нивелирная рейка. Полкан посмотрел на меня полными печали глазами и предложил свой вариант: 'Артиллерийский дальномер и сколько угодно солдат'. - Я открыл, было, рот, чтобы возразить. Взгляд полковника стал еще печальнее. И я счел за благо рот закрыть. Взгляд полкакна потеплел, в нем появилось одобрение. - 'Приказ понятен?' - 'Так точно!' - 'Можете идти!'. - И я пошел. Мне выдали бушлат, валенки и дальномер. От солдат я благоразумно отказался: в армии без лычек и авторитета можно командовать только самим собой. Два дня - больше времени мне не дали - я лазил по пояс в снегу, таская на плече тяжеленную 'бандуру'. Потом плюнул и начертил план на глазок. С этой бумажкой меня отправили в штаб дивизии, где ушлые писари помогли привести плод моих трудов в божеский вид. Пока Рогов рассказывал, Петр Евгеньевич посмеивался и покачивал головой, в конце спросил: - И что? - А ничего, - пожал плечами Рогов, - слопали. Продолжилась история в начале лета. В часть прибыл геодезист с полным набором инструментов и тем же заданием: сделать съемку площадки под технический парк. В качестве рабсилы к нему прикрепили все того же рядового Рогова. Геодезист посмотрел на меня изучающим взглядом, показал мою прошлую туфту и спросил: 'Как делал?' - Я пояснил. Геодезист крякнул и вручил мне нивелирную рейку. Четыре счастливых дня - солдату, сам понимаешь, чтобы не делать, лишь бы службу не тянуть - пролетели быстро, и геодезист уехал. А в третий раз... - Может, проветрим помещение? - деликатно перебивая, предложил Петр Евгеньевич. Леонид Сергеевич замер на полуслове, но не обиделся, а оценил разумность и, главное, своевременность предложения - воздух в палате действительно был спертый. Рогов с помощью дистанционного управления в виде черенка от швабры, закрепленной на форточке, пустил в палату пахнущий прелью свежий воздух. Подобное дистанционное управление Рогов видел в приснопамятные девяностые, когда коротал время в ожидании отложенного вылета в аэропорту Домодедово. Там, высоко над головами офигевающих от ожидания пассажиров были подвешены на пилонах телевизоры. Так вот: переключение с канала на канал осуществлялось при помощи подвешенных рядом с телевизорами швабр с длинной ручкой. Чтобы не простыть на сквозняке, однопалатники вышли в коридор. По дороге Рогов хотел оповестить об открытой форточке Сан Саныча, но Петр Евгеньевич его остановил: что тому, накрытому с головой одеялом, сделается? В коридоре по случаю 'тихого часа' было малолюдно. Лишь редкий больной или больная, резво или держась за притороченные к стене поручни, перемещались в сторону туалета и обратно. На посту было пусто. Медсестры попрятались в 'сестринской'. Видимо, 'тихий час' распространялся и на них. Минут через пятнадцать вернулись в палату. Пройдя мимо упорно продолжающего давить на массу Сан Саныча, Петр Евгеньевич затворил форточку и обратился к присевшему на кровать Рогову: - Так что было в третий раз? - В третий раз, - охотно продолжил Леонид прерванный рассказ, - спустя пару месяцев после визита геодезиста, меня вызвал зампотех полка. Майор был краток: 'Нужно в недельный срок нарисовать план части: все строения, площадки и дороги. В столярке тебе уже изготовили две 'сажени' по два метра; вторая на тот случай, если сломаешь первую. Выполняй!' Под 'саженью' майор подразумевал деревянную конструкцию, состоящую из двух соединенных под углом палок скрепленных посередине перекладиной. Конец одной палки выступал за место соединения, превращаясь, таким образом, в ручку. Расстояние между свободными концами палок было равно двум метрам - правда, я не проверял. Работать такой штукой достаточно удобно, стоит только приноровиться; погрешность измерений, понятное дело, высокая, а углы приходилось измерять на глазок. Но я уже был человек привычный и не комплексовал. Пять дней ушло на промеры, один день на сведение их в единый чертеж, и один день на оформление - уже не мной, писарями. Принимал работу генерал из штаба округа. Я был удостоин генеральского рукопожатия. С той поры я сделал вывод: невыполнимых задач не существует, если не требуется абсолютная точность при их исполнении. И знаешь, это понимание мне потом много раз пригодилось в жизни. Где-то в начале седьмого по коридору прокатили тележку с позвякивающими кастрюлями, и вскоре всех пригласили на ужин. В отличие от обеда народу в столовой было подозрительно мало. После ужина всю палату вновь укололи в живот. Петр Евгеньевич, человек в медицине сведущий, пояснил, что колют, а, вернее, вводят под кожу в область пупка, гепарин - препарат для предотвращения образования тромбов. Про тромбы Леонид Сергеевич был наслышан, и ничего уточнять не стал. А Петр Евгеньевич меж тем стал собираться. На вопрос Рогова 'куда?' со снисходительной улыбкой бывалого больного ответил: - А ты разве не обратил внимания на то, сколь мало народу было за ужином? - И что? - А то, что процедуры в больнице, если не считать уколов, которые ставят дежурные медсестры, прекращаются в три часа дня. К четырем уходят врачи, опять-таки за исключением дежурных. А за ними больницу покидают все больные, которые могут нормально передвигаться и кому недалеко до дома. - А че ж ты не ушел после четырех? - Завтра обязательно уйду, - с улыбкой пообещал Петр Евгеньевич. - Борзеть тоже, знаешь, надо постепенно. Ты, как я понимаю, остаешься? - Да, - вздохнул Леонид Сергеевич, - следуя твоему же постулату касательно борзоты. Петр Евгеньевич понимающе кивнул и направился в сторону двери. - А как ты будешь добираться до дома. Тут ведь всего один автобус ходит? - спросил вдогон Рогов. - Так у меня машина на стоянке за оградой припаркована, - ответил Петр Евгеньевич, осторожно выглядывая в коридор. 'Попадаться на глаза медсестрам не хочет, - догадался Леонид Сергеевич. - Оно и верно. Не будешь демонстрировать уход - они сделают вид, что не заметили твоего отсутствия'. Без Петра Евгеньевича вечер прошел уныло. Леонид на физическом уровне ощутил как вместе с каплями дождя - небо под вечер прохудилось - по грязным стеклам стекает время. Это ужасно, когда совсем нечем заняться. Казалось, чего проще, взять и поставить, хотя бы в холле, телевизор. Да вот бела: у тех, кому это надо, нет ни денег, ни связей. Те, у кого есть и то и другое - по отдельности эти вещи давно уже не работают - в ЦКБ сам не ляжет и родственников не положит. А все потому, что в сочетании ЦКБ СО РАН давно уже пора поставить запятую после первых трех букв. Сибирская наука, как начала в лихие девяностые, так и продолжает плакать горькими слезами - сейчас уже скорее по привычке - и за слезной пеленой пристегнутую к ней больницу не видит в упор. Да и бог с ним, с телевизором! Была бы книжка - почитал бы. А лучше - ноутбук. Леонид Сергеевич аж крякнул с досады. Хотел ведь купить, но потратил деньги на другое. Теперь вот сиди, кукуй. А мог бы стучать четырьмя пальцами по клавишам, заполняя экран тридцатью тремя буквами русского алфавита в самых немыслимых сочетаниях - писать, одним словом. Писателем Рогов именовал себя с прошлого года, когда окончательно оставил работу и решил в остаток жизни вбить свою юношескую мечту: выйдя на пенсию начать писать книги. А че ж ждал столько? Может и не ждал бы, да влетела тогда ему в голову одна фраза: 'Можешь не писать - не пиши!' С той поры он постоянно себя спрашивал: можешь не писать? Шел с треногой на плече по топким берегам Иртыша и отвечал: могу! Бежал марш-бросок с полной выкладкой и отвечал: могу! Парил в рубке над послушным его воле могучим земснарядом и отвечал: могу! Держал руку на контроллере ВЛ-10 и отвечал: могу! Покупал, продавал, мотался по командировкам то в Москву, то в Питер, то в Усть-Каменогорск, заключал сделки, перевозил огромные суммы наличными, грузил и разгружал контейнера и пяти, и двадцатитонные и отвечал: могу! И только когда лопнувший мировой финансовый пузырь обдал его с ног до головы брызгами безысходности, когда замолк телефон, до этого обрываемый клиентами, он, будучи к тому времени уже два года на пенсии, ответил: хочу попробовать! Писал много, жадно, не очень заботясь о качестве написанного. И наваял целый роман. И ему понравилось. Не столько то, что он написал, сколько сам процесс. Почти год он продолжал писать и думал, думал, думал... Наконец, решился. Пусть у него маленькая пенсия, пусть его писанину признают только в интернете, но он будет писать всю оставшуюся жизнь - остальное неинтересно! Гораздо позже пришла мысль о реинкарнации и показалась ему забавной. Он, конечно, понимал, что это невозможно, даже чисто гипотетически, без того чтобы не умереть. Но так соблазнительно совместить две жизни в продолжительности одной! Тем более что одна уже вполне удалась. По крайней мере, ему нечего в ней стыдиться. Почему не попробовать прожить еще одну, забрав из прежней все знания и опыт? Леонид Сергеевич понимал, что это будет непросто. Он не собирался становиться отшельником. Значит, прежняя жизнь будет постоянно давить на него. Он даже знал как. Какой ты писатель, если тебя не печатают на бумаге? Какой ты писатель, если у тебя нет членского билета Союза писателей? И, наконец, какой ты писатель, если тебе за это не платят? Кончай блажить - иди работать! Пиши в свободное от работы время, как все нормальные люди! В том, что он только начал жить новой жизнью и с него, как с младенца, спрос невелик, можно было убедить лишь самого себя. Да и то - надолго ли? За окном меж тем случилась ночь. Рогова это событие обрадовало: никчемный день кончился, и можно было ложиться спать. Когда в палате запали свет, Леонид сразу понял, что их полку прибыло. Он посмотрел на экран мобильника: три часа ночи. Эти инфаркты прямо как сговорились! Меж тем в уши влез - не затыкать же их, в самом деле? - любопытный диалог. Испуганный мужской голос полушепотом канючил: - Что это за палата? Переведите меня в другую. - Не надо так волноваться, - увещевал его голос женский, - это самая обычная палата. Ложитесь и постарайтесь уснуть. - Вы же понимаете, что я не смогу этого сделать, - ныл мужик. Но медсестра явно не собиралась уговаривать его всю оставшуюся ночь. - Ложитесь, свет я выключу, а дверь оставлю приоткрытой, хорошо? - Хорошо, - сдался мужик. 'Ну, положим, дверь тут всегда приоткрыта, - подумал Леонид Сергеевич, - а парень, видимо, не в шутку напуган. Судя по голосу, он где-то в возрасте Христа, но следовать за Спасителем считает явно преждевременным. Но вот сердце прихватило, и его упекли в больницу, в самую что ни на есть, как ему представляется, реанимацию. А про обычную палату ему врут, откуда в обычной палате такие кровати? А, правда, откуда? И Сан Саныч с первого взгляда сильно на доходягу похож. Но, все равно, мог бы и не ныть. Мужик все-таки'. Ахи и охи на соседней койке, меж тем, продолжались. Рогов подумал, что коли разбудили его среди ночи, то почему бы не побеспокоиться о собственном мочевом пузыре? Он встал и направился к двери. Новичок сидел на кровати и тихонько поскуливал. Леонид Сергеевич остановился подле него и как можно мягче произнес: - Вы прилягте и не надо так волноваться. Это действительно самая обычная палата. - Спасибо, - ответил мужик таким тоном, каким бы, наверное, сказал: 'Не нужны мне твои советы и твое сочувствие. Ты-то здесь по делу. А мне-то это за что?' Рогов посчитал свою благотворительную миссию завершенной, и 'шаркающей кавалерийской походкой' направился в то место, куда, по устоявшемуся мнению, даже короли и олигархи ходят пешком. Когда он вернулся в палату, мужик по-прежнему поскуливал, но уже лежа. Удовлетворенный тем, что прогресс налицо, Леонид Сергеевич лег и заснул сном госпитализированного праведника. В семь утра пришли делать укол Сан Санычу, а чуть позже в палату прокрался Петр Евгеньевич. Быстро скинул куртку, поменял туфли на тапочки, и сразу - как и не уходил! Новый сосед, который вопреки всем своим заверениям все же ухитрился поспать, с утра чувствовал себя значительно бодрее и смог даже представиться: 'Николай'. Между завтраком и капельницей неожиданно разговорился Сан Саныч. Лечение начало-таки давать результат, и старик ожил. Ожил и тут же принялся ругать больничный уклад и порядки. Это было правильно: зачем становится стариком, если при этом не брюзжать, хотя бы и без повода? А тут повод был. Однако Рогову тема показалась малоинтересной. Его собственный список претензий к больнице был куда содержательнее того, что озвучивал сидя на стуле Сан Саныч. Леонид Сергеевич путем нехитрого словоблудия перевел беседу в нужное себе русло. Его интересовало о старике: 'сколько?', 'где и когда?' и, отчасти, 'как?'. Сан Саныч отвечал охотно, но путано. Причина, скорее всего, крылась в возрасте: как-никак восемьдесят три года! Леонид Сергеевич все понимал, но охотничий азарт (писатель, в его понимании, не мог не интересоваться такими вещами) привел к тому, что он стал подхлестывать память старика не совсем корректными вопросами. Сан Саныч этого не замечал, зато заметил Петр Евгеньевич. Он вполголоса, чтобы глуховатый старик его не услышал, усовестил слегка распоясавшегося писателя: - Кончай над дедом прикалываться! - И в мыслях нет над ним прикалываться. Просто интересно! - так же вполголоса оправдался Рогов, но с этой минуты за базаром стал следить. Меж тем, Сан Саныч дошел до времен текущих, и житие его уже можно было свести в краткую биографическую справку. Родился на Кубани. Там же рос и учился. Потом случилась война. Отец ушел на фронт и сгинул. А в начале 1945 года призвали Сашу. Его часть так и не попала на фронт. Немцы капитулировали, а против японцев их не послали. Отправили куда поближе, в Иран. После Ирана почему-то был Сахалин. Там, спустя семь лет после призыва, Сан Саныча демобилизовали. Работал шеф-поваром в одном из ресторанов Южно-Сахалинска. Как он попал в повара, Рогов так и не понял. Ответ был, но какой-то невнятный. Потом женитьба, отъезд на материк и несколько лет пути от океана до Новосибирска. 'А че не на Кубань?' - поинтересовался Рогов. - 'Да как-то так...' - неопределенно пожал плечами Сан Саныч. Толи уже и сам не помнил, толи не хотел говорить. В Академгородке поселился с начала строительства, и все последующее время крутил баранку. Вырастил двоих сыновей и дочь. Старшего сына Рогов потом видел, когда тот навещал отца. Чуть помладше Леонида, крепкий, наголо обритый, с уверенным умным взглядом. Один факт биографии Сан Саныча заинтересовал Леонида Сергеевича особенно, и он решился на неудобный вопрос: 'Все-таки между шеф-поваром и шофером разница существенная. Не жалеете, что уехали с Сахалина?' - Сан Саныч задумался, потом ответил: - 'Теперь, пожалуй, да'. Пока старика подключали к капельнице, Петр Евгеньевич, который к разговору, очевидно, прислушивался, хоть и делал вид, что читает книгу, спросил: - Я не понял, он же не воевал? Рогов пожал плечами. - Выходит, что нет. - А как он тогда стал ветераном войны? - Сам в недоумении. Это действительно было непонятно. Статус Сан Саныча как ветерана Великой Отечественной войны был подтвержден лечащим врачом, которая обмолвилась об этом во время обхода. Значит, были на то соответствующие документы. Может это из-за Ирана? А может старик что-то напутал в биографии? Во время обхода Елена Сергеевна сообщила Рогову, что намерена предложить ему пройти одно очень важное обследование, которое может оказать существенное влияние на окончательный диагноз его заболевания. - Правда, - Елена Сергеевна сделала вид, что смущена, - такое обследование, называемое 'тест на нагрузку', делают в клинике Мешалкина за деньги. Я не имею права настаивать, но... - Сколько это будет стоить? - прервал ненужные словоизлияния Рогов. - Пятьсот рублей. Сумма для семитысячной пенсии немалая, но и не критичная. - Я согласен, - коротко ответил Рогов. Обрадованная, видимо, тем, что щекотливая тема платной услуги внутри бесплатного медицинского обслуживания благополучно ушла в сторону, Елена Срегевна скороговоркой произнесла: - Тогда я связываюсь с клиникой и договариваюсь о дне, когда вас смогут принять. На том и порешили. В этот день Петр Евгеньевич принес свежие газеты и поделился прессой с Леонидом. Когда тот, перевернув страницу, вдруг досадливо хмыкнул, удивленно посмотрел на соседа: - Ты чего? - Да, вот, агитация за кандидата от Единой России. - Не любишь партию власти? - Любовь к власти - это либо от недалекого ума, либо беспардонное вранье! - довольно резко ответил Рогов. И продолжил, поскольку ему наступили на любимую мозоль: - Власть, в лучшем случае, можно лишь терпеть. И я терплю, как законопослушный гражданин. Но баблократию, действительно, ненавижу! - Как ты сказал? - весело переспросил Петр Евгеньевич. - Баблократия, - четко повторил Рогов. - От слова 'бабло'. Это то, что в России, да и почти во всем мире заменяет демократию. Власть денег приведет человечество к гибели! После этих слов в разговоре возникла пауза. Рогов переводил дух, а Петр Евгеньевич то ли был полностью с ним согласен, то ли не считал нужным спорить. Потом Леонид Сергеевич продолжил: - Я, как и многие советские люди, упился Перестройкой. Похмелье оказалось тяжелым. Окончательно протрезвел в октябре 1993 года. Я ведь был в те дни в Москве, и кое-что видел собственными глазами. - Рогов посмотрел на Петра Евгеньевича. Тот слушал внимательно и, видимо, заинтересовано... Было утро пятницы, Леонид параллельно работе строил планы на предстоящие выходные, когда его вызвали к директору. Шеф был немногословен: 'Дуй-ка в аэропорт и первым возможным рейсом лети в Москву. Надо срочно доставить этот пакет по указанному адресу. Если случится, что сегодня не успеешь, то доставишь пакет в понедельник прямо с утра'. В те времена было модным отправлять рейсы с задержкой. Не сделали исключения и для того, которым вылетел Рогов. До нужной двери он добрался, как от него и требовалось, в пятницу, но она, как это и предполагалось, оказалась закрыта. Рогов был по жизни человеком обязательным, и задержка с исполнением поручения его искренне огорчила. Однако возможность провести два выходных в столице за казенный счет сулила стать неплохой компенсацией за подпорченное настроение. В те дни в Москве проходило грандиозное реалити-шоу с броским названием 'Как поссорился Борис Николаевич с Русланом Имрановичем, Александром Владимировичем и иже с ними'. В пределах Садового кольца шоу имело определенный успех, чего нельзя было сказать об остальной России. Сами участники шоу всерьез полагали, что решают судьбу страны. Страна же опасалась, что ее зажравшиеся вожди просто перегрызлись возле кормушки. Но то, что дойдет до кровопролития тогда не предполагал никто - или нет? До тихого Зеленограда, где Леонид остановился у родственников, долетали лишь отголоски той возни. И субботу, и первую половину дня воскресения Рогов провел в Москве. Были там у него любимые места, посетить которые он считал обязательным в каждый приезд. Рогов не чурался политики, но ему было чуждо политиканство, поэтому места для прогулок он, скорее по наитию, чем руководствуясь чем-то определенным, выбирал вдали от митинговых страстей. Поэтому Москва виделась живущей в привычном ритме, а все разговоры о серьезности конфликта казались надуманными. Поэтому воскресные события стали для него полной неожиданностью. Он как раз вернулся из Москвы, примерно к обеду, и застал домашних сидящими у телевизора. Леонид взглянул на экран, и ему стало не до еды. Шел прямой репортаж с места событий. Первой на применение силы решилась оппозиция президенту. Вот толпа удивительно легко сминает жидкий милицейский кордон и деблокирует Белый дом. Восставшими захвачено здание Московской мэрии (бывшая штаб-квартира СЭВ). Там что-то подожгли и из окон валят черные клубы дыма. Пока еще никого не убили. Захваченных милиционеров избивают, разоружают, но жизни не лишают. А потом произошло то, что показалось Рогову полным идиотизмом. Восставшие собираются ехать брать Останкино. Нет, идея, в целом, совсем не глупа. Получить возможность вещать на страну... Но, один поворот ручки рубильника и вещанию конец. Зачем брать то, чем все равно не сумеешь воспользоваться? Дальнейшие события подтвердили правильность хода его мыслей. Речь телевизионных комментаторов становилась все нервознее. Вокруг студии собирается огромная толпа, а в студии только обычная охрана. Наконец прибывает спецназ. Телецентр берет под охрану отряд 'Витязь'. Его командир посредством матюгальника пытается урезонить мятежников, предупреждая их о возможных последствиях. Не помогло. Двери телецентра таранит грузовик. Звучат первые выстрелы. Со стороны нападающих. Одна из пуль смертельно ранит бойца 'Витязя', парня, кстати, родом из Новосибирска. Спецназ открывает ответный огонь. И тут трансляция прерывается. Чего и требовалось доказать! Один поворот рубильника сводит на нет все усилия восставших овладеть телевидением. Страна на время остается в неведении о ходе дальнейших событий. Но не москвичи и гости столицы. Для них начинает работать резервная студия на Шаболовке. Больше нет репортажей с улиц, только скупые сообщения телеведущих с мест противостояния, и выступления гостей студии. Известный политик Егор Гайдар призывает москвичей выйти на улицы и поддержать Ельцина. Совершенно другой совет дают ведущие популярной тогда программы 'Взгляд'. Они советуют сидеть по домам и не подставлять головы под пули в противостоянии, где нет правых - одни виноватые. Рогов был в этом с ними полностью солидарен. В августе 1991 он сам был готов идти на баррикады, только в Новосибирске их никто не возводил, воевать было не с кем, войска так и не были введены в город. Но теперь... Темень за окном уже давно принадлежала понедельнику. Вещание с голубого экрана стало малоинтересным, поскольку потеряло конкретику. Последней стоящей новостью было сообщение о том, что восставшим так и не удалось овладеть Останкино. Потом уже одни только неопределенности. Где-то постреливают. К городу вроде движутся войска. Какие войска? На чьей они стороне? Движутся или не движутся? Коротко посовещавшись, выключили телевизор и легли спать. Утром, идя по перрону Ленинградского вокзала, Рогов отчетливо слышал со стороны центра плотную пулеметную стрельбу. Он уже знал из утренних новостей, что в Москву вошли части верные Ельцыну. В городе идет зачистка. Белый дом блокирован. Передав пакет по назначению, Рогов был предоставлен самому себе вплоть до вечера, когда нужно было ехать в аэропорт. Как распорядиться свободным временем Рогов решил еще утром: он должен своими глазами увидеть ЭТО! Спустился в метро и доехал до станции 'Баррикадная', откуда до Белого дома было рукой подать. До станции-то он доехал и даже наверх поднялся, а вот выйти из вестибюля не случилось. Прямо на его глазах выход был заблокирован спецназом. Тогда он решил доехать до 'Пушкинской' и посмотреть, что делается возле Моссовета. Пушкинская площадь в этот день выглядела далеко не буднично. Нет, бронзовый Александр Сергеевич стоял на привычном месте, зато улица Горького (теперь Тверская) в том месте, где она вливается в площадь со стороны Кремля, была перекрыта баррикадой, состоящей из двух установленных поперек улицы лоб в лоб трейлеров и наваленного около них хлама. Поверх этого урбанистического излишества трепыхался российский триколор, возле которого некий поэт кричал невразумительные стишки, смысл которых сводился к тому, что мы тут ночью чуть не описались со страха, но утро принесло победу и теперь пусть писают те, кто проиграл. Поэту внимала жиденькая толпа, состоящая, по-видимому, исключительно из полупьяных единомышленников. Боясь быть заподозренным в сопричастности, Рогов поспешил пройти мимо. Улица встретила его остовами сожженных автомобилей и разбитыми стеклами витрин. 'С автомобилями все более-менее ясно, - думал Рогов. - Ночь была холодной, 'защитникам демократии' надо было как-то греться. Но витрины-то бить зачем?' Возле здания Моссовета народу было много. Большинство шло сюда с той же целью что и Леонид Сергеевич: узнать последние новости. Вот группа взволнованных депутатов Мосгордумы не озаботившихся в свое время примкнуть ни к одной из группировок пытается определиться со своим нынешним статусом. Им вежливо объясняют, что пока они никто, но, может быть, все образуется. Вот из здания выходит человек с триколором в руке, встает в позу и приглашает добровольцев сплотиться вокруг него, дабы потом всем вместе идти закрывать газету 'Известия'. Желающие поучаствовать в акции откликнулись довольно быстро, и вскоре карательная экспедиция отбыла по указанному адресу. Кто-то в толпе усомнился, мол, 'Извевстия' это же 'наша' газета? На что ему тут же ответили, что 'сверху' виднее кто наш, а кто нет. Леонид Сергеевич, стараясь не выказывать брезгливость, поспешил уйти. Путь его лежал через бульвар к проспекту Калинина (нынешний Арбат). Он хотел как можно ближе подойти к Белому дому. Там сейчас разыгрывался последний акт ставшего теперь кровавым спектакля. 'Дойду, докуда пропустят', - думал Рогов. Он и в мыслях не предполагал ситуации, когда ему дадут свободно дойти до места боя. И ошибся. Главная правительственная магистраль была непривычно тиха и пуста. Редкие милиционеры в касках, бронежилетах и с автоматами на несколько секунд появлялись в поле зрения и тут же исчезали. Рогов шел посреди широкой магистрали прямо по белой осевой линии. Окрест валялось битое стекло. Ветер, радуясь нечаянной забаве, играл с обрывками газет и прочей макулатурой. Здание думы, высящееся в конце проспекта, больше не чадило, зато за ним в небо полз столб черного дыма - горел Белый дом. Небо барражировали военные вертолеты. На пересечении с Садовым кольцом стояла огромная толпа. Рогов подошел и встал рядом с другими. Лица людей были хмурыми, сосредоточенными, настроение подавленное. Говорили мало, обмениваясь вполголоса короткими фразами. На Садовом кольце, сколько хватало глаз, стояла бронетехника, возле нее солдаты в полной боевой выкладке. Отдельные личности перебегали улицу, лавируя между техникой, и торопливо шли дальше, туда, где, не переставая, работали пулеметы. Их никто не останавливал. Милицейский чин лишь увещевал с помощью матюгальника: 'Граждане, не проходите в зону боевых действий, это опасно для жизни!' Но опасно оказалось и там, где стоял Рогов. Хлестко ударили выстрелы. Это с соседней многоэтажки снайпер открыл огонь по солдатам. Те укрылись за броню, и повели ответную стрельбу. Вдруг, совсем рядом, метрах в пяти от Рогова, полетели крошки асфальта. Очевидно, произошел рикошет. Толпа шарахнулась. Предотвращая панику и давку, несколько мужчин, к которым примкнул и Рогов, успокоили толпу, объяснив людям, что по ним никто не стреляет, после чего стали выводить их из зоны обстрела. Страха Леонид Сергеевич в те минуты не испытал, но, оказавшись в безопасности, решил все же не искушать судьбу и покинул место печальных событий. Пока шел к станции метро дал себе слово, что никогда не простит тем, кто допустил боевые действия в центре Москвы. Конец штурма Белого дома он досмотрел уже по телевизору. Рогов немного помолчал, потом продолжил: - В следующий раз я приехал в Москву через месяц. Побывал и на Пресне, где у нашей фирмы находился московский офис. Когда шел мимо стадиона, что приютился на задворках Белого дома, то увидел около высоченной деревянной ограды, глухим забором окружающей стадион, венки и букеты цветов. На заборе были приклеены плакаты, говорящие о том, что цветы возложены в память защитников Белого дома, расстрелянных на этом стадионе сразу после завершения штурма. Рогов вздохнул. - Если ты спросишь меня, верю ли я в расстрел и убийства без суда и следствия, то я отвечу все же немножко уклончиво: скорее да, чем нет. Я по-прежнему считаю, что правды в те дни не было ни на чьей стороне, а от слова 'демократия' меня с тех пор немного коробит. Рогов неожиданно улыбнулся. - Хватит о грустном. Был еще один эпизод, с теми событиями связанный лишь косвенно... Хотя мой рейс был аж на двадцать три с копейками, в тот день я прибыл в аэропорт загодя. Дело в том, что в Москве в связи с известными событиями с 21-00 был объявлен комендантский час. Табло вылета в Домодедово уныло пестрело значками 'задержка рейса'. Самолеты не летали почти никуда. Аэропорт был полон народа и мне светила бессонная ночь на ногах. Но к девяти часам вечера здание аэропорта непривычно опустело. Все, кто мог, предпочли уехать ночевать в Москву. Доставка пассажиров, по понятным причинам прекратилась, и я смог вполне комфортно расположится в зале ожидания. И тут я услышал объявление о начале регистрации на рейс до Новосибирска. Рейс был за пять номеров до моего, мне ничего не светило, и я пошел к стойке чисто от нечего делать. Сразу удивился короткой очереди. Большая часть пассажиров, купивших билеты на этот рейс, видимо предпочли не рисковать, и уехали в Москву. Очередь быстро закончилась, и над стойкой загорелся номер следующего рейса. Это уже становилось интересным. Самолет был большим, а народ возле стойки вновь выстроился в очень короткую очередь. Короче, дошло и до моего рейса. Так, одним боротом, в Новосибирск улетели пассажиры аж семи разных рейсов, те, кто предпочел дожидаться погоды в аэропорту. Рассказ Рогова не стал началом дискуссии. Коля-Николай, по простоте душевной, наверняка бы что-нибудь сказал, но его во время выступления в палате вообще не было, затерялся он где-то в больничных коридорах. Сан Саныч, по своему обыкновению, лежал, накрывшись одеялом, лицом к стене. Спал, не спал - про то не ведомо, но по причине глухоты вряд ли что-нибудь слышал. А российская интеллигенция в лице Петра Евгеньевича не то, что от дебатов - от комментариев воздержалась. Оно и понятно: тема-то непростая. Рогов посмотрел на портрет кандидата в народные избранники от партии власти. Лицо как лицо, а вот фамилия говорящая: Ляпов. 'Вот и вляпаетесь вы с этим депутатом, господа-товарищи!' - злорадно подумал Рогов и перевернул газетный лист. На последней странице, из достойного внимания, был кроссворд и несколько анекдотов. 'Перелицовывают из старья и выдают за новые, - недовольно подумал Леонид Сергеевич. - Хотя, не все. Этот, вроде, ничего'. Он уже открыл, было, рот, чтобы прочитать анекдот Петру Евгеньевичу, как в кармане завибрировал телефон. С дисплея смотрело улыбающееся лицо Валентины. 'Вызов отключила, значит, сама здесь', - подумал Рогов и вышел в коридор. Оригинал фотографии ожидал его рядом с выходом на лестничную площадку. - Привет! - подойдя к Валентине, произнес Леонид. - Ты что, как бедная родственница, в прихожей топчешься? Пойдем, присядем. - Он кивнул на стоящий в коридоре диванчик. - Нет, нет! - замотала головой Валентина. - Выйдем лучше на площадку. Я буквально на минутку, да и бахил у меня нет. Пункт о бахилах в правилах посещения больных был выделен особо. Правда, медперсонала и самих больных он почему-то не касался. Видимо, подразумевалось, что они по больнице будут рассекать исключительно в сменной обуви. Как говорится: 'ню-ню...' После посещения Валентины Рогов превратился в полноценного, укомплектованного всем необходимым, пациента. Однако не обошлось без горчинки. Визит Валентины окончательно утвердил Леонида в мысли, что близкие люди, сами, будучи здоровыми, не в состоянии оценить силу его переживаний по поводу болезни. Мир больных отделен от мира здоровых незримой перегородкой, достучаться через которую почти невозможно. Это нормально. Но как-то грустно. Меж тем часовая стрелка миновала цифру четыре, и Петр Евгеньевич засобирался домой. - Со мной, или как? - спросил он Рогова. - Или как, - лаконично ответил тот. - Тогда, будь другом, обследуй фарватер, - попросил Петр Евгеньевич, меняя обувь. Рогов выглянул в коридор. Возле поста стояла Елена Сергеевна. - В фарватере мина, - сообщил он Петру Евгеньевичу. - Похоже, Лена сегодня дежурит. - Подожду, пока освободит коридор, - решил Петр Евгеньевич. - А если она во время дежурства в палату заглянет? - стал подначивать Рогов. - И что? - А тебя нет. - И что? Сладкого лишит или в угол поставит? - А как выпишет за нарушение режима? - не унимался Рогов. - Из кардиологии? Шутишь? Может выйти себе дороже. - Оно так, - вынужден был согласиться Рогов. - Максимум - 'больничного' лишит. - А я его и сам не возьму, - парировал Петр Евгеньевич. - Тогда чего боятся? - вперед! - А приличия? - Петр Евгеньевич смотрел укоризненно. Леониду Сергеевичу стало совестно, и он снова выглянул в коридор. - Проход свободен! Петр Евгеньевич обошел его и нешатко-невалко направился к двери. Этой ночью Рогов спал крепко, даже поднявшаяся в три часа ночи (как по расписанию!) кутерьма не вырвала его из объятий грека Морфея. С утра Рогова что-то насторожило. Он никак не мог понять что именно, пока не пришел Петр Евгеньевич. Тот сразу покосился на правую от двери кровать и спросил полушепотом: - это Николай? Вот! Вот что насторожило Леонида Сергеевича, когда он дефилировал с едва продранными глазами до туалета и обратно. Лежащий на кровати Николай выглядел как-то не так. Теперь на вопрос Петра Евгеньевича он был вынужден пожать плечами, не без опасения, что это будет выглядеть, как минимум, странно. Но, обошлось. Теперь они оба уставились на кровать Коли-не-Коли. Тот, видимо, почувствовал, что его буравят взглядами, откинул одеяло и сел. Это был не Коля! И тут догадка, как ротный старшина, враз навела порядок в шеренге нестройных мыслей. Ай да сестрички! Ай да сукины дочери! Мало им было запалить свет посреди ночи, так они еще и соседа подменили! Когда через пару-тройку минут Игорь - новый сосед - слово в слово, исключив лишь 'сукиных дочек', повторил соображения Рогова, то выслушал его уже в расслабленном состоянии. Все было именно так, как его и осенило. Игоря привезли на 'скорой', и тому было простое объяснение: в три часа ночи своими ножками в больницу не потопает даже сверхбольшой любитель лечиться. А вот зачем его положили на койку Николая, а того перевели в другую палату - так и осталось страшной медицинской тайной. Этим днем случилась пятница, и Леонид Сергеевич решился, наконец, уйти в бега. Правда, завтра придется вернуться, хотя бы на капельницу, но ночь он проведет дома! Тем более что в субботу и воскресение врачей не будет, обследований, стало быть, то же, а будут лишь таблетки, уколы и капельница, да и та в субботу. Капельницу Рогов уважал, а таблетки и уколы считал делом малообязательным. Счет шел на минуты и внутри Леонида стал подниматься азарт. Это было тем более странно, что медперсоналу больницы на все шалости Леонида Сергеевича, как и на него самого было наплевать с самой высокой из растущих подле корпуса берез. И он, как человек далеко не глупый, не мог этого не понимать, а подиж ты: радовался как тот десятиклассник, который погожим весенним деньком неожиданно для себя выпрыгнул в растворенное окно и увел за собой весь класс, сорвав нелюбимый урок. Он с деланным участием сказал Сан Саныу: - Придется вам нынче ночевать одному. - Игоря вслед за его предшественником еще в обед перевели в другую палату. Сан Саныч посмотрел на него особым стариковским взглядом, покумекал над сказанным, потом переспросил: - Уходишь? - Да! - обрадовано подтвердил Рогов. - Скучно мне будет, - неожиданно произнес старик. И хотя в интонации, равно как и во взгляде, было совсем мало эмоций, - порасплескались, видать, за столько-то лет - Рогов был поражен. Ведь почти не общались, а - поди ж ты! Видно не в общении дело, а в том, чтобы была рядом живая душа. Самовольщики ушли по всем правилам конспирации: никем не замеченные. Погрузились в иномарку Петра Евгеньевича и покатили по новенькому покрытию в сторону проспекта Лаврентьева. На 'Теплофизике' Рогов пересел на автобус. Дома, первым делом полез под душ. Израсходовал много шампуня и геля. Прежде чем вытереться большим полотенцем понюхал кожу. Результатом остался доволен: специфический больничный запах покинул поры. В шесть утра был уже на остановке. Этим утром было тепло, но свежесть в воздухе - сентябрь, как-никак, - присутствовала. Народу в павильоне было немного, не хватало даже на одну маршрутку. Видимо, поэтому она не торопилась подъезжать к остановке, стоя с заглушенным двигателем чуть поодаль. Но пришло время, мотор заурчал, народ взбодрился. И правильно, никто бензин нынче даром жечь не будет, потому вскоре поехали. Все светофоры были еще на ночном режиме, поэтому доехали быстро. Когда Рогов проник в палату, на часах была лишь половина седьмого. Так рано он больше не приезжал, равно как и не одной ночи в больнице больше не ночевал. В понедельник во время обхода Елена Сергеевна объявила дату нагрузочного теста: среда. В клинике Мешалкина Рогов был впервые. Бахилы тут были бесплатные и лежали в коробке у входа. Нужный кабинет оказался на втором этаже. Как и любой житель Новосибирска, Рогов много слышал об этой клинике. Здесь спасали жизнь тяжело больным людям. Тем - кто дожил до операции. Лечение в клинике было недешевым. У кого денег не было, стояли в очередь на бесплатную операцию. Рогов не знал статистики, но догадывался, что именно в этой очереди смертность была наиболее высокой. Сидеть в ожидании приема пришлось долго. Не потому, что была большая очередь. На нагрузочный тест ее, можно сказать, не было вообще. Просто вышла медсестра и объявила что врач, за которой он закреплен - даже так? - вызвана в реанимацию. Освободится - подойдет. Леонид Сергеевич смотрел на лица: мужские и женские, старые и совсем молодые, нарочито бодрые и слегка испуганные - на них на всех светилась надежда. Рогов от души пожелал всем им выздоровления, а себе - никогда не оказаться в их числе. Тест не оказался трудным. Уж, почему Елена Сергеевна решила, что ему будет сложно его пройти? А она высказывала такие опасения. Петр Евгеньевич предположил, что это от его неспортивного вида. Спортсмен не спортсмен, - а ведь был когда-то и спортсменом - но тест прошел без проблем. И результатом остался доволен: ишемия не обнаружена. Елена Сергеевна тоже посчитала результат хорошим, и тут же озвучила следующее препятствие: эндоскопия. От этого сообщения неприятно засосало под ложечкой, да и сочувственный взгляд Петра Евгеньевича оптимизма не прибавил. Впрочем, Леонид Сергеевич и без него слышал, что 'глотать кишку' занятие не из приятных. В этот вечер Рогов вернулся домой в отвратном настроении. Настолько отвратном, что оно, видимо, передалось природе, которая ночью устроила форменный погром. Завывание ветра все ночь мешало спать, а утром Леонид Сергеевич узрел и результаты. Дорожки были усыпаны поломанными ветками, а кое-где лежали целые деревья. Несколько деревьев упали на автостоянку возле главного корпуса ЦКБ, куда Рогов отправился на эндоскопию. Случилось это ночью, и ни одна машина не пострадала. Не посчитал себя пострадавшим и Рогов, хотя более гадкого опыта за всю его жизнь над ним не проделывали. Самое ужасное заключалось в том, что это было не в последний раз. С желудком у Леонида Сергеевича оказалось не все в порядке. Словами врачей его состояние описывалось довольно мудрено, но одно Леонид уяснил твердо: язва не за горами, если срочно не пройти курс терапии. Стоимость лекарств, которых в больнице не было, а ему они нужны были прямо сейчас, вызвала у Рогова легкий шок. Когда дело доходит до серьезного лечения медицина перестает быть бесплатной. Но главная фигня заключалась в том, что в числе прочего был назначен курс уколов (внутривенно струйно), включающий десять уколов по два укола в день. А Рогов уже раскатал губу, что в пятницу его выпишут. Емцу так нужна была именно эта суббота. Заседание литературного семинара бывало так редко, что даже один пропуск Рогов считал для себя большой потерей. Вел семинар Аристарх Геннадьевич Славский. Был ли семинар для начинающих писателей собственной затеей Славского, про то Рогову было неведомо; в чем он был абсолютно уверен, так это в том, что держится семинар исключительно на авторитете одного из лучших литераторов России. Постамент из собственных книг давал Славскому возможность быть выше бурлящего моря собратьев по перу, алчущих денег, славы, или пирожка с начинкой из того и другого. А выше и воздух не такой спертый, и взгляд особенный: либо поверх голов, либо сверху вниз. Что было Славскому в том семинаре? Был ли он старателем, вручную промывающим в потоке чистой литературы грубую породу; подвижником, чей подвиг сродни альтруизму? Ну, отмоешь ты самородок? А он блеснет и уйдет из рук в руки толстосуму-издателю. Походил ли он на руководителя лаборатории, где в качестве лаборантов подвизались семинаристы, а за мышей были их собственные сочинения? Принесет лаборант очередную нетленку и бух ее на стол. А тут уже сотоварищи поджидают со скальпелями наперерез. Звучит команда и начинается препарирование. Семинаристы пыхтят, стараются. А Славский смотрит, кто как скальпелем орудует, и советы дает: 'Ну, чего ты ножичком-то размахался? Материал, конечно, не ахти, но кромсать-то зачем? А вот ты молодец, аккуратно его разделала'. Бывает, конечно, что никто из лаборантов ничего путнего не соорудит. Тогда шеф сам берет в руки скальпель и дает мастер-класс - учитесь! Семинаристам от этого польза очевидная: коли тебя покромсали - делай выводы, работай над ошибками. А коли скиснешь, так и это польза: рано, стало быть, тебе в большую литературу нос совать. Впрочем, все эти рассуждения были всего лишь на гуще кофейной гаданием. Но что бы ни лежало в основе решения Славского возглавить семинар: альтруизм, научный интерес или что-то еще - Леонид был ему за это весьма благодарен. Для Рогова семинар был чем-то вроде приюта на пути к вершине Парнаса. Особенно сейчас, когда он, в кровь царапая коленки, карабкался от нулевой отметки к первой вешке: публикации на бумажном носителе. Вывозишься в грязи, устанешь как собака, бросил бы все! Но... откроется раз в месяц заветная дверца, и пожалуйте к нам на антресоли! Тепло, светло, уютно. Чай с плюшками на столе, а вокруг милые приветливые лица. И пусть себе ругают твою очередную дребедень, они же для пользы, они же любя... Так что не стал Леонид выкупать снадобье целебное, а отложил это на после семинара. Бальзам на душу - он посильнее любого лекарства будет. Зато в понедельник, ни свет ни заря, положил Рогов коробку с волшебным эликсиром перед медсестрой дежурной и покорнейше попросил ширнуть его этим зельем незамедлительно. В среду выписали Петра Евгеньевича. Простились, как и подобает добрым попутчикам. Обменялись напоследок номерами телефонов, оба будучи неуверенными, что когда-нибудь ими воспользуются. Хотя... как знать? Забрезжила выписка и перед Роговым. Да нет, не забрезжила - засветилась, можно сказать, даже, засверкала! В один день ему и УЗИ сердца сделали и холтер повесили. А это было явным признаком того, что хотят его побыстрее дообследовать и прогнать с казенных харчей. Холтер оказался небольшим приборчиком, внутри которого помещались батарейки, а снаружи торчали несколько проводов с присосками на конце. Все это хозяйство закрепили на теле Леонида Срегевича, строго-настрого велели вернуть на следующее утро, а чтобы не было скучно, вручили еще и бланк, в котором надо было отмечать все происходящие с ним события. Поднялся по лестнице - запиши, отобедал - запиши, сходил по нужде... впрочем, этого, как раз, отмечать было не надо. Вернувшись вместе с холтером в палату, Рогов обнаружил на койке, еще хранившей тепло Петра Евгеньевича, нового соседа. Речь и повадки Анатолия - звали его так: Анатолий - выдавали в нем человека судьбы непростой. Эта зараза (судьба, то бишь) успела нагадить ему уже и в больнице, поскольку до перевода в шестую палату успел он полежать в другой, пользующейся на этаже дурной славой. В ней лежали люди, которым врачи помочь уже не могли. Анатолий о проведенном в ней времени без содрогания вспоминать не мог. А был ведь не из пугливых. Когда было ему семнадцать лет, сходил Толик неудачно на танцы. Выбор его партнерши не был одобрен местными парнями. Позвали Толика на разборку. Противников было, с его слов, человек семнадцать. 'Толи тогда у него в глазах троилось, - подумал Рогов, - толи для понту прибавил'. Так или иначе, убил он тогда одного из нападавших ножом, убил умышленно, в расчете на то, что остальные разбегутся. Парни разбежались, а Толика определили на десять лет в места не столь отдаленные. Несмотря на столь долгий срок, уркой Толик не стал. Шоферил на лесозаготовках, женился на той самой девчонке, не без участия которой оказался на зоне. Когда вышел, старшей дочери было уже пять лет. С тех пор только работал, но зоновская отметина осталась на всю жизнь. Рогову в свое время приходилось по работе иметь дело с бывшими зеками. Были они людьми разными, но одна общая черта присутствовала у всех: чуть что - сразу на дыбы. Ну и власть ругать большую и малую, по делу и просто так. Попробовал Толик задраться и на Леонида Сергеевича, но тот уверенно ушел от столкновения. Зато не повезло четвертому соседу. Он появился в палате в тот же день, что и Анатолий, но несколькими часами позже. Когда новичок приблизился, Рогов недовольно сморщил нос: от нового постояльца стойко несло бомжом. Он поделился своим открытием с Анатолием и тот сразу решил новичка опустить - словесно, разумеется. Прицепился по какому-то несерьезному поводу. Тот оказался не из робких - ответил. Слово за слово, лай в палате поднялся нешуточный. Когда Леонид Сергеевич уходил домой, страсти поутихли, но он всерьез опасался, что ночью ребята могут перегрызть друг другу глотку. Но на следующее утро он нашел обоих вполне помирившимися. А вскоре и самому Рогову стало ясно, что новичок на поверку оказался человеком вполне приличным - вот если бы не запах... Во время обхода Елена Сергеевна объявила о серьезных кадровых перестановках в палате: Сан Саныча и Рогова назавтра выписывают. Сообщая об этом Рогову, доктор прямо светилась от радости. Нет у него никакой ишемии, а от гипертонии помогут таблетки, которые придется принимать пожизненно два раза в день. Леонид Сергеевич за лечащего врача был рад. Видимо, двойная удача случалась в ее практике не часто: и на кладбище не отправила, и улучшение здоровья налицо. На следующее утро первым выписку получил Рогов. Он собрал вещи, тепло попрощался с однопалатниками - Сан Саныча даже приобнял, чем привел старика в смущение. Возле выхода Рогов на миг задержался, чтобы прислушаться к мелодии, которая звучала в одной из палат. Слегка тягучая, очень мелодичная, грустная и, одновременно, насмешливая она хорошо ложилась на его теперешнее настроение. 'Кажется, это называется блюз', - подумал Леонид Сергеевич и затворил за собой дверь.