Из Вильяма Вордсворта

To Sleep

O gentle Sleep! do they belong to thee,
These twinklings of oblivion? Thou dost love
To sit in meekness, like the brooding Dove,
A captive never wishing to be free.
This tiresome night, O Sleep! thou art to me
A Fly, that up and down himself doth shove
Upon a fretful rivulet, now above,
Now on the water vexed with mockery.
I have no pain that calls for patience, no;
Hence am I cross and peevish as a child:
Am pleased by fits to have thee for my foe,
Yet ever willing to be reconciled:
O gentle Creature! do not use me so,
But once and deeply let me be beguiled.


О нежный сон! Забвенье ты сулишь,
Когда влечешь в спокойствия альков.
Как пленной птице ты даруешь кров,
Насущный хлеб и благодати тишь.
Но этой ночью, что со мной творишь,
Порхая мотыльком кошмарных снов?
То подплывешь журчаньем ручейков,
А то  расхохотавшись прочь уйдешь.
Меня измучил ты, терпенья нет,
И я как чадо малое сержусь
На выходки твои, и тут же вслед
Забыв про все, с тобой опять мирюсь.
Не будь же букой сон! Открой секрет,
Как ночью побороть злодейку-грусть?


Ниже, еще два сонета Вордсворта с одноименным названием:

To Sleep

Fond words have oft been spoken to thee, Sleep!
And thou hast had thy store of tenderest names;
The very sweetest Fancy culls or frames,
When thankfulness of heart is strong and deep!
Dear Bosom-child we call thee, that dost steep
In rich reward all suffering; Balm that tames
All anguish; Saint that evil thoughts and aims
Takest away, and into souls dost creep,
Like to a breeze from heaven. Shall I alone,
I surely not a man ungently made,
Call thee worst Tyrant by which Flesh is crost?
Perverse, self-willed to own and to disown,
Mere slave of them who never for thee prayed,
Still last to come where thou art wanted most!

Я часто говорил с тобою, сон,
И нарекал благими именами,
Чтоб пониманье было между нами,
А сердце мерно билось в унисон.

Спаситель ты, и властелин времен,
Отдохновенью гавань меж трудами,
Бальзам, благоухающий цветами,
Даешь приют для тех, кто утомлен.

Любя лазурь и синеву небес,
Неправ я был, назвав тебя тираном,
Который плоть берет в свои оковы.

Прости о сон. В меня вселился бес, 
Коль именем назвал столь бранным.
Продлись, хвалить тебя готов я снова.


To Sleep

A flock of sheep that leisurely pass by,
One after one; the sound of rain, and bees
Murmuring; the fall of rivers, winds and seas,
Smooth fields, white sheets of water, and pure sky;
I have thought of all by turns, and yet do lie
Sleepless! and soon the small birds' melodies
Must hear, first uttered from my orchard trees;
And the first cuckoo's melancholy cry.
Even thus last night, and two nights more, I lay,
And could not win thee, Sleep! by any stealth:
So do not let me wear to-night away:
Without Thee what is all the morning's wealth?
Come, blessed barrier between day and day,
Dear mother of fresh thoughts and joyous health!


Овец  медлительных  неспешный  ход,
И  шум  дождя,  и  пчел  жужжанье,
Зеленых  трав  немое  колыханье,
Равнины  вод,  и  ясный  небосвод.

Я  жду,  вот-вот  мой  сон  ко  мне  придет,
Прервет  мои  воспоминанья,
Но  нет, скорей  услышу  кукованье,
И  пташек  малых  хоровод.

Вторую  ночь  не  нахожу  успокоенья,
Терпенья  нет,  и  нету  больше  сил.
Не  в  радость  мне  и  утра  дуновенья,

Коль  дух  бессонницы  меня  скосил.
Приди,  о  сон!  Я  жажду  вдохновенья,
Чтоб  творчества  недуг  ум  поглотил.

Composed Upon Westminster Bridge,
September 3, 1802

Earth has not anything to show more fair:
Dull would he be of soul who could pass by
A sight so touching in its majesty:
This City now doth, like a garment, wear
The beauty of the morning; silent, bare,
Ships, towers, domes, theatres, and temples lie
Open unto the fields, and to the sky;
All bright and glittering in the smokeless air.
Never did sun more beautifully steep
In his first splendour, valley, rock, or hill;
Ne'er saw I, never felt, a calm so deep!
The river glideth at his own sweet will:
Dear God! the very houses seem asleep;
And all that mighty heart is lying still!


Сонет, написанный на Вестминстерском мосту
3 сентября 1802 года

Нет зрелища прекраснее на свете!
Лишь черствая душа, потупив взор,
Не разглядит великое в упор,
Мой город, в дорогой наряд одетый.

Пленительно безмолвье на рассвете,
Молчат театры, башни и собор,
С их шпилей открывается простор
Полей, скорбящих об ушедшем лете.

И никогда так солнце не светило,
Вмиг озарив долины и леса,
Покоем воды Темзы поглотило,
И тишиной разверзло небеса.
Спит град. В молчаньи все кругом застыло
И безмятежностью наполнило сердца.
When haughty expectations prostrate lie,
And grandeur crouches like a guilty thing,
Oft shall the lowly weak, till nature bring
Mature release, in fair society
Survive, and Fortune's utmost anger try;
Like these frail snowdrops that together cling,
And nod their helmets, smitten by the wing
Of many a furious whirl-blast sweeping by.
Observe the faithful flowers! if small to great
May lead the thoughts, thus struggling used to stand
The Emathian phalanx, nobly obstinate;
And so the bright immortal Theban band,
Whom onset, fiercely urged at Jove's command,
Might overwhelm, but could not separate!

Когда надменный дух, потупив взор,
Падет к ногам с мольбою о спасеньи,
Поднимется рожденная в сплоченьи
Рать слабая. Величию в укор
Все вынесет; и гроз поток и мор.
Вот так подснежники порой весенней
С ветрами разъяренными в сраженьи,
Стоят в цвету, не ведая позор.
В цветы всмотрись поближе и усвой,
Что в малом кроется большая мощь.
Так македонцев смелых строгий строй
Гнал с несгибаемым упорством прочь
Врага; и так фиванцев превозмочь
Не смог, богами посланный, герой.