Чемоданы были собраны. Борис Аркадьевич Базилевич последний раз оглядел свою квартиру, в которой прожил тридцать последних лет жизни. Грустить не хотелось, но разве можно этого избежать при таких-то обстоятельствах.
- Посидим на дорожку, - сказал он сыну.
Дмитрий взглянул на отца.
- Папа, есть еще возможность передумать. Такси придет только через пятнадцать минут, - сказал он.
Борис Аркадьевич покачал головой.
- Я не передумаю. Ты же меня знаешь, я никогда не меняю решений.
- Знаю, - согласился Дмитрий. - Но я помню, были несколько случаев, когда ты это делал.
- То были экстремальные случаи.
- А сейчас не экстремальный?
- Не экстремальный, я бы сказал обычный.
- Ничего себе обычный! - воскликнул Дмитрий. - Уезжаешь из собственной квартиры в пансионат для престарелых.
- Да, Дима, все логично, я престарелый, потому и уезжаю в пансионат для престарелых. Не в молодежный же лагерь. Так что тут такого?
- Ты можешь спокойно продолжать жить в своей квартире. Никто тебе не гонит из нее. Можно нанять сиделку.
- Мы уже нанимали, толку от нее оказалось мало.
- Наймем другую, более профессиональную.
Борис Аркадьевич отрицательно покачал головой.
- Дело не в этом, ты же знаешь меня, прежде чем принять решение, я все окончательно просчитываю - все же я, как никак, профессор математики. Мне нужно постоянное наблюдение врача, у меня почти каждый день сердечный приступ. Никакая сиделка тут не поможет. А все время лежать в больнице невозможно. Поверь, я обдумал все возможные варианты; тот, что я выбрал, максимально эффективный. Я окажусь под регулярным наблюдением медперсонала. Не знаю, продлит ли мне это жизнь, но, по крайней мере, есть надежда, что это случится.
- Опять ты на эту тему.
- Ты имеешь в виду смерть?
- Что же еще.
- Я тебе ни раз говорил, что считаю эту тему самой обычной. Человек смертен и должен воспринимать это обстоятельство без страха, а как нечто само разумеющееся. Особенно в моем возрасте.
Дима безнадежно махнул рукой.
- Тебя не переубедить, - сказал он.
Борис Аркадьевич взглянул на сына и вздохнул про себя. Дима хороший мальчик, но уж очень обыденный, все воспринимает очень традиционно. Не случайно же работает менеджеров в торговой компании, то есть, там, где не требуется креативного мышления, а только знание нескольких производственных процессов. В свое время его, Базилевича, эта стандартность натуры сына сильно огорчала, не таким он его представлял. Тем более, в детстве Дима подавал большие надежды, окончил школу почти на все пятерки. И он, его отец, хотел, чтобы Дима пошел бы по ученой стезе. Поначалу так все и складывалось, в университете он писал научные рефераты, которые преподаватели оценивали весьма высоко. Но едва закончив учебу, Дмитрий неожиданно объявил своим родителям, что наукой заниматься не станет, а главной своей целью видит зарабатывание денег.
Базилевич попытался его отговорить, но мягкий, податливый сын вдруг проявил твердокаменность и не поддался уговорам. И устроился в торговую компанию, в которой работает по сей день.
Нельзя сказать, что он сильно преуспел в зарабатывание денег. Да, жил безбедно, но больших капиталов так и не скопил. И Базилевич знал, что никогда не скопит, для этого сыну не хватает ряда важных качеств. Но никогда ему об этом не говорил, так как понимал, что такой разговор приведет только к ссоре. Как и любой другой человек, Дмитрий не любил признавать своих ошибок, ограниченность своих возможностей. А если человек сам не готов это признать, польза от того, что тебе об этом скажет другой человек, даже отец, никакой.
- И не надо даже пытаться. К тому же квартира тебе пригодиться, можешь ее сдать, продать, или сам вселиться со своей семьей. Видишь сколько вариантов. А мне она ни к чему, у меня теперь другое земное пристанище. А соскучишься, приедешь ко мне, это не далеко, всего каких-то пятьдесят километров от города.
- Туда и обратно уже сто, плюс у тебя побыть несколько часов, значит, на всю поездку уйдет целый день, - сделал быстрые подсчеты Дмитрий.
Базилевич невольно грустно улыбнулся. Вот и выдал себя сын - потратить целый день на отца - для него слишком большая роскошь. Хотя с другой стороны не так-то легко найти время, у Димы все же семья, жена, двое детей. Они ходят в кружки, в секции, на дополнительные занятия, еще бог весть, куда и зачем. В общем, жизнь бьет ключом, вот только непонятно, какой от всего этого многообразия будет результат. В свое время он, Базилевич, пытался упорядить всю эту каждодневную круговерть, придать ей систему, но наткнулся на такое мощное противодействие, что быстро свернул свои усилия. Он тогда решил: пусть каждый живет, так как может, как считает нужным. А там, что будет, то и будет, в конечном итоге никто не ведает, что и куда ведет.
- Если нет времени приехать, можно общаться по скайпу, - произнес Базилевич. - Послушай, Дима, то, что я сейчас скажу, это важно. Ты должен уяснить, что ты ни в чем не виноват, по отношению ко мне ты вел себя безупречно. Ну, почти безупречно, - поправил он. - В отличие от многих детей пожилых родителей ты меня не выживал из дома, наоборот, убеждал остаться. И я за это тебе благодарен. Это только мое решение; я так хочу, я так считаю нужным. Поэтому твоя совесть может быть спокойной. А это крайне важно. Ты меня понял?
- Да, папа. - Голос Дмитрия прозвучал бесстрастно. Раздался звонок его мобильного телефона. - Такси приехало, - сообщил он. - Прости, что не смог отвезти тебя на своей машине, но очень надо на работу.
- Ты знаешь, я всегда считал, что работа важней всего. Возможно, я был не совсем прав, но ты в этом плане пошел по моим стопам. Давай спускаться к такси.
Базилевич хотел взять один из двух чемоданов, но сын его опередил.
- Папа, тебе нельзя поднимать такие тяжести. Я спущу оба чемодана.
- Спасибо, сын, - поблагодарил Базилевич и решительно двинулся к выходу из квартиры.
2.
Базилевич сидел в кабинете заведующего отделения и внимательно его рассматривал. Врач был относительно молод, скорее всего, совсем недавно пересек тридцатилетний рубеж, и привлекателен собой. На его приятное лицо постоянно хотелось смотреть. И Базилевич не сомневался, что он имеет большой успех у женщин.
Полянцев читал медицинскую карточку Базилевича уже минут пятнадцать. Это нравилось ему, он терпеть не мог, когда люди занимаются поверхностно своим профессиональным делом. Он и сам всегда дотошно подходил к любому вопросу, что далеко не всегда было по душе его коллегам, а подчас даже вызывало неприятие и раздражение. Но он никогда не обращал на это внимание и делал то, что считал нужным. Поэтому сейчас Базилевич терпеливо сидел и ждал, когда врач завершит изучение его истории болезни.
Полянцев слегка отодвинул от себя медицинскую карту, поднял голову и посмотрел на Базилевича.
- Что ж, диагноз ясен, ишемическая болезнь сердца. Будем лечить. - Он задумчиво замолчал. - В карте написано, что вы отказались от аортокоронарного шунтирования. Почему?
- Это не совсем верно, что я отказался. Я вместе со специалистами тщательно взвесил все риски. Мы пришли к единодушному выводу, что у меня мало шансов очнуться на операционном столе после наркоза. Пришлось отказаться.
- Возможно, вы и правы. Часто бывают боли за грудиной?
- Часто. Это одна из причин, почему я решил переселиться сюда. Постоянно вызывать бригаду "Скорой помощи" для деблокады, слишком утомительно. Лучше находиться под регулярным наблюдением. Я специально подбирал пансионат, где есть опыт лечения такой болезни.
Полянцев с уважением посмотрел на Базилевича.
- Вы просто идеальный пациент, - улыбнулся он. - Скажу честно, это большая редкость. Со многими здешними обитателями приходиться вести самые настоящие изнурительные сражения, чтобы заставить лечиться, как требуют их болезни. Вы даже не представляете, как это мешает лечебному процессу.
- Очень даже представляю. Со мной у вас хлопот не будет. Я придерживаюсь той точки зрения, что не только врач должен помогать пациенту, но не меньше пациент - помогать врачу. Это продлевает жизнь и тому и другому.
Полянцев вдруг засмеялся.
- В нашем пансионате вы, Борис Аркадьевич, пожалуй, единственный, кто придерживается таких воззрений. У нас с вами дело пойдет.
- Очень на это надеюсь. Знаете, Евгений Викторович, я не боюсь смерти. - Базилевич на несколько мгновений замолчал, собираясь с мыслями. - Скорее не так, - поправил он сам себя, - смерти боюсь, но этот страх меня не парализует. В каком-то смысле я к нему привык. У меня в жизни было несколько случаев, когда я находился буквально впритирку с ней.
- Любопытно. Вы мне расскажите как-нибудь?
- Почему и нет, это не тайна. А времени у нас с вами, как я понимаю, много, если я не помру в ближайшие дни.
Полянцев откинулся на спинку стула и с любопытством взглянул на своего пациента.
- Здесь никто не ведет таких разговоров, все стараются обходить эту тему.
- Как видите, я не их тех.
- Это радует. Скажу честно, обитателям нашего пансионата сильно не хватает оптимизма. А он лечит, как никакое другое лекарство.
- Оптимизма у меня всегда было даже слишком много. Иногда я сам себе удивлялся, откуда его столько. Я верил в лучшее даже тогда, когда в это верить было абсолютно невозможно.
- Были и такие моменты в вашей жизни? - удивился врач.
- И ни раз, - заверил Базилевич.
- Надеюсь, это качество вы не утратили. Как вы себя сейчас чувствуете, Борис Аркадьевич?
- На удивление хорошо. Дома я себя чувствовал хуже.
- Это симптом перемены мест. На одних он действует в худшую сторону, на других - в лучшую. Если у нас с вами второй вариант, то предлагаю поступить следующим образом: сейчас наш сотрудник проводит вас в ваши апартаменты. А ровно через час обед. Я вас посажу за стол вместе с вашими ровесниками, вам будет легче найти с ними общий язык. А завтра мы определимся с методикой лечения. Пройдете обследование, затем решим, какие препараты и процедуры следует назначать. Нет возражений против такого плана действий?
- Нисколько. Разве только одно.
- Слушаю, Борис Аркадьевич.
- Я так изучил свою болезнь и то, как она протекает у меня, что сам способен прописывать себе лечение. Но я готов следовать всем вашим рекомендациям. Я признаю ваше главенство в этом вопросе.
- Вот и замечательно. Завтра все и решим. А сейчас располагайтесь в новом для вас жилище.
3.
Базилевич вошел в свою комнату. Ему она понравилась с первого взгляда: небольшая и немаленькая, метров восемнадцать, обставленная вроде бы не дорогой, но вполне стильной мебелью. Он открыл дверь в ванную комнату и тоже остался довольным. Вполне уютно, чисто, сантехника, если не самая новая, но с виду вполне в приличном состоянии.
Он сел на небольшой диван. За свою жизнь он сменил немало мест проживания, когда добровольно, когда принудительно. Где только не жил, от роскошной квартиры родителей в центре Москвы до тюремного барака. Одних городов было никак не меньше пяти. И все свои жилище помнил очень отчетливо, их конфигурацию, какая и где стояла мебель. Да, на память ему грех жаловаться, даже в его возрасте она работает почти без сбоев. Бывает что-то забывается, какие-то слова, факты, но, сделав усилия, все вспоминается. Если только за редким исключением. Иногда даже становится немного не по себе от количества всех этих событий и обстоятельств, теснящихся на небольшой площадке его сознания. Он иногда даже думает: а не слишком ли им там тесно, не стоит ли больше забывать?
Но сейчас нет смысла размышлять о таких вещах, надо начинать обживаться на новой территории. Почти нет сомнений, что она станет последней в его жизни, он дошел до финиша, а дальше движение законами природы не предусмотрено. Да и куда двигаться? Он выполнил свое жизненное задание; по крайней мере, сам так считает. А это важно; как-то не комфортно уходить из этого мира с чувством чего-то не сделанного. Неизвестно, как другим, возможно, многим на это глубоко наплевать, но у него постоянно присутствует такое ощущение. Ему с самого детства сначала бессознательно, потом сознательно хотелось сделать как можно больше; в каком-то смысле это был у него пунктик или идея фикс.
До какой-то степени такая цельность даже мешала жить, по крайней мере, спокойно, постоянно хотелось куда-то идти, чего-то добиваться, с чем-то или с кем-то бороться. Это стремление однажды обернулось для него большими неприятностями и в какой-то момент он уверовался в том, что все для него кончено. Именно тогда он впервые по-настоящему задумался о самоубийстве.
Что же помешало его осуществить? Несмотря на то, что прошло много лет окончательного ответа он так и не нашел, хотя вариантов родилось много. Но, пожалуй, ни один его до конца не удовлетворил. С другой стороны в свете прожитых затем лет так ли это важно?
Базилевич попытался вытряхнуть из головы эти бесплодные мысли. У него впереди масса времени для обдумывания этих и многих других вещей. А пока надо раскладывать те вещи, что он захватил из дома. Он специально взял только самый необходимый минимум; вряд ли ему доведется тут щеголять нарядами. Это совсем не то место, да и возраст уже не подходящий для подобных дефиле. Хотя в свое время любил поразить народ элегантной одеждой. Да, мало ли чего он любил.
Базилевич стал разбирать чемоданы, переносить из них одежду на полки шкафа. Он складывал вещи аккуратно; его даже немного захватило это занятие. Вдруг захотелось сделать свое новое пристанище комфортным и приятным для проживания. Покойная жена частенько упрекала его в неаккуратности, в том, что разбрасывает свои вещи, где попало. Такое действительно с ним случалось; захваченный своими научными изысканиями периодически он переставал обращать внимание на подобные мелочи. И терпеть не мог, когда его выводили из этого состояния всякими дурацкими замечаниями. По этой причине они с супругой несколько раз серьезно ссорились. И даже иногда не разговаривали после этого парочку дней.
Сейчас, когда он вспоминает эти свои страницы жизни, становится неприятно, возникает чувство вины. Столько лет прошло, а оно до сих пор, словно дым от пожара, до конца так и не развеялось. Это еще раз доказывает тот факт, что ничего не проходит, все остается в человеке, просто перемещается из одного отсека в другой, более отдаленный. В свое время он даже пытался на основании этого тезиса создать математическую модель. Что-то даже стало получаться, но по разным причинам пришлось прервать эти занятия.
Внезапно дверь отворилась, в комнату заглянула молодая, красивая девушка в ослепительно белом халате.
- Борис Аркадьевич, позвольте представиться, меня зовут Лана Лазутова, я ваша медицинская сестра. Если вам понадобится медицинская помощь или будет нехорошо, немедленно нажмите вот ту кнопку на стене возле вашей кровати. Я сразу же примчусь.
- Хорошо, Лана, непременно так и поступлю. Хотя всегда стараюсь обходиться своими силами.
- Я рада, но знать об этом не помешает.
- Это правда, - согласился он.
- Хочу пригласить вас на обед, он начнется через пять минут, - сказала медсестра. Я вас проведу в столовую. - Если вам надо переодеться, я выйду.
- Переодеться нужно непременно, - улыбнулся Базилевич. Его обрадовало то, что медсестра, которая будет о нем заботиться, такая красивая и хорошо воспитанная девушка.
- Жду вас возле дверей, - сообщила Лана.
4.
Базилевич, сопровождаемый медсестрой, вошел в столовую. В просторном помещение разместилось никак не меньше десяти столов, за которыми обедали люди. Он бросил на них взгляд, и ему вдруг стало немного не по себе. Все они были откровенно старыми, с многочисленными и разнообразными признаками увядания: согбенные спины, морщинистые лица, руки, держащие приборы, неприятно раскрашены пигментными пятнами. Его пронзило ощущение безграничной безнадежности. Когда он собирался переехать в пансион, то предполагал увидеть нечто подобное и готовился к этому зрелищу.
Но сейчас, когда оно предстало перед ним во всей своей красе или скорее уродстве, то понял, что психологически до конца не готов это принять и с этим смириться. Слишком долго, несмотря на возраст, он чувствовал себя молодым или по крайней мере не старым. Это несоответствие раздражало его, вызывало брожение в сознание, ему мучительно не хотелось признавать тот факт, что он старик, что ему очень много лет - и все лучшее осталось позади. А впереди по большому счету ничего, кроме ведущих в никуда череды однообразных и унылых дней.
Базилевич вдруг поймал себя на том, что впервые жалеет о своем решение переехать в пансионат. Может он напрасно не послушал сына, призывавшего его остаться дома. В своей жизни он привык полагаться исключительно на собственное мнение, а потому слова Дмитрия по большому счету пропускал мимо ушей. Он не был в его глазах авторитетом для него. Но так ли он в этом вопросе был не прав?
- Борис Аркадьевич, - услышал он рядом с собой мелодичный голос медсестры, - позвольте, я покажу ваше место.
- Разумеется, - тут же отозвался он.
Лазутова подвела его к столу. За ним сидели трое - двое мужчин и одна женщина. Когда он подошел, они дружно уставились на него, как туристы на музейный экспонат.
- Вот, Борис Аркадьевич, здесь ваше место, - сказала медсестра. - Я думаю, вы подружитесь с вашими сотрапезниками. Тем более, все одного возраста. Надеюсь, вам будет интересно друг с другом.
- Спасибо, - поблагодарил Базилевич и сел за стол. Интересно, сколько времени ему суждено просидеть за ним, невольно подумал он.
Впрочем, эта мысль, как появилась, так почти сразу исчезла. Он с интересом стал разглядывать своих сотрапезников, те же с таким же интересом продолжали рассматривали его.
Само собой разумеется, что первым делом Базилевич обратил внимание на даму, которая сидела прямо напротив него. Да и не обратить на нее внимание было трудно, так как она была очень красива. Точнее, красива она была когда-то, сейчас же на ее лице сохранялись лишь следы былой красоты.
Базилевич умел разбираться в женской внешности и то, что она когда-то была очень привлекательна, определил сразу. Их взгляда встретились, и она вдруг кокетливо улыбнулась ему.
Базилевич подумал, что примет решение, что с этим делать, позже. А пока стал рассматривать представителей сильного пола. По правому руку расположился мужчина с невзрачным лицом, абсолютно лысым черепом, бесцветными глазами. Они без особого любопытства разглядывали его.
Интуиция подсказала Базилевичу, что этот человек вряд ли будет ему интересен; он явно из другого мира. Хотя, не стоит делать поспешных выводов, внешность, как известно, обманчива.
По левую руку сидел совсем другой тип. По крайней внешне, он выглядел моложе, старость оставила на его лице меньше следов, чем у соседа справа. Если тот выглядел каким-то больным и утомленным жизнью, то вид этого мужчину скорее говорил, что со здоровьем для своего возраста дела обстоят у него неплохо. Хотя возможно, что и это впечатление обманчиво; не все болезни оставляют неизгладимые отметины на внешнем облике человека.
- Давайте знакомиться, - произнес Базилевич. - Меня зовут Борис Аркадьевич. - Он посмотрел на единственную за столом даму, словно призывая ее представиться.
- Очень приятно, - тут же отозвалась она мелодичным, хотя и немного надтреснутым от старости голосом. - Я Наталья Владиленовна Шумская, актриса. Вы, наверное, слышали обо мне.
Базилевич напряг память, но этого имени в ее сотах не оказалось. Впрочем, возможно, оно действительно было некогда популярным, но прошло мимо него, так как на то, чтобы следить за художественной жизнью у него элементарно не хватало времени. Он не часто бывал в театрах и довольно мало смотрел кино. Даже в последнее годы, когда работа уже не поглощала его целиком. Всю жизнь для него главными были книги.
Базилевич повернулся к сидящему от него справа мужчине.
- Петров Николай Петрович, - представился он. Голос его соответствовал внешности, был таким же бесцветным.
Настала очередь представиться мужчине слева. Но он почему-то не спешил это сделать. Это промедление удивило Базилевича, он посмотрел на своего соседа, но тот даже не обратил внимания на его взгляд, а продолжал невозмутимо хлебать суп, словно кроме него никого и ничего в мире не существовало.
Такое поведение удивило Базилевича. Может, у него плохо со слухом, и он не слышит того, что происходит за столом. Ладно, посмотрим, как он поведет себя на этот раз.
- Извините, я не расслышал вашего имени отчества, - произнес Базилевич, почти в упор, смотря на едока супа.
Мужчина неохотно прервал свое занятие и поднял голову. Их глаза встретились. Такого холодного взгляда Базилевич не встречал давно. Понять, что он выражает, было сразу невозможно. А потому решил, что не стоит торопиться.
- Валентин Глебович, - назвал себя мужчина, при этом Базилевичу показалось, что сделал он это более чем неохотно. И предпочел бы обойтись без представления.
Странный тип, мысленно отметил Базилевич. Ладно, времени разобраться в каждом из них, у него предостаточно. Нет никакого смысла торопиться.
- А чем вы занимаетесь, Борис Аркадьевич? - поинтересовалась Шумская. - Точнее, чем вы занимались?
- В последние двадцать лет преподавал математику студентам, я профессор, - сообщил Базилевич.
- Как приятно, что теперь с нами будет интеллигентный человек! - радостно воскликнула Шумская. - Их здесь так не хватает. Уверена, что вы просто обожаете театр?
Расстраивать бывшую актрису репликой о том, что к театру относится положительно, но большой любви к нему не испытывает, Базилевич не стал. Если этой старушке хочется думать, что она обрела в его лице любителя театрального искусства, то пусть так думает. По крайней мере, он достаточно эрудирован, чтобы поддерживать на эту тему элементарный разговор. А знаний тонкостей этого дела, он надеется, от него не потребуют.
- Вы правы, Наталья Владиленовна, люблю театр, но не фанат.
- А фанатом и не надо быть. Вы не поверите, хотя я всю жизнь служила в театре, я тоже отнюдь его не фанат. Бывали периоды, когда я подолгу не была задействована в репертуаре, так и не ходила на спектакли. Не правда ли, в это трудно поверить... - Она вдруг замолчала. - Извините, забыла, как вас зовут?
- Борис Аркадьевич, - напомнил Базилевич.
- Иногда забываю самое элементарное, - вдруг грустно проговорила бывшая актриса. - Скажите, только честно, вы верите, что я могла подолгу не бывать в театре?
- Почему и нет, не вижу в этом ничего невероятного. Когда я уезжал в отпуск, то старался забывать про математику.
- Получалось? - спросила Шумская.
- Получалось, но не всегда. Наверное, это зависело от характера отдыха. Если просто лежишь на пляже, то в голове сами собой появлялись мысли о том, чем я занимался до отпуска. А вот если отдых был очень активным и насыщенным, то забывал.
- Мне нравится, что вы так честно отвечаете на мои вопросы, - неожиданно проговорила Шумская. - Здесь редко кто так делает.
По-видимому, она имеет кого-то конкретно, мысленно отметил Базилевич. Уж не соседа ли слева.
- Раз уж судьба свела нас всех вместе, то лучше быть друг с другом максимально искренним, - произнес он. - Так нам всем будет легче.
- Прекрасные слова, Борис Аркадьевич! - воскликнула Шумская, и Базилевич отметил, что на этот раз она не забыла его имени отчества. Значит, провалы памяти у нее все же не столь сильны и постоянны. - А почему вы не едите, так обед закончится, а вы останетесь голодными, - произнесла бывшая актриса.
Только после ее слов Базилевич вспомнил, что пришел сюда все же обедать. Его так увлекала процедура знакомства, что он на время забыл про еду.
Но прежде чем приняться за нее, он решил выяснить еще кое-что. Он поверну голову к соседу справа.
- Николай Петрович, а можно узнать, чем вы занимались в жизни? - поинтересовался Базилевич.
Прежде чем ответить, сосед довольно долго молчал.
- Я всю жизнь проработал в системе управления, был руководителем среднего звена, - почему-то недовольным голосом ответил он.
Хотя ответ был не слишком информативным, оставлял много неясного, Базилевич решил, что пока не стоит расспрашивать этого человека детальней. Он явно не хочет говорить на эту тему.
- А вы, Валентин Глебович? - повернулся Базилевич к соседу слева.
Но вместо ответа тот отодвинул от себя тарелку со вторым, и тут же встал со своего места.
- Извините, мне надо вас покинуть. Есть кое-какие срочные дела. Приятного всем аппетита, - пожелал он. Поспешно вышел из-за стола и быстро двинулся к выходу из столовой.
Базилевич проводил его удивленным взглядом, он явно не ожидал от него такой реакции на его невинный вопрос. Или это только ему по незнанию кажется, что это вопрос невинный?
За пояснением Базилевич посмотрел на Шумскую.
- С ним такое случается, - пояснила она. - Ни я, ни Николай Петрович не знаем, кто этот господин. Он ничего о себе не рассказывает. - Внезапно ее лицо приняло заговорческое выражение. - Мы с Николаем Петровичем однажды пришли к заключению, что он секретный агент. Как вы думаете, это возможно?
- Вполне возможно, - подтвердил Базилевич, - по крайней мере, математика допускает и не такое.
- Вы мне расскажите как-нибудь о своей дисциплине? - неожиданно попросила Шумская.
- Вряд ли это будет вам интересно.
- А уж позвольте, дорогой Борис Аркадьевич, это решать мне самой.
- Разумеется, Наталья Владиленовна, - согласился Базилевич и активно принялся за еду. Он вдруг почувствовал сильный голод.
5.
Псурцев вошел в свою комнату, несколько секунд стоял неподвижно, словно не зная, как поступить дальше. Затем сел на диван. Как там могло произойти, по любой теории вероятности это событие, которое практически не может случиться. И, тем не менее, случилось.
Он сразу узнал его, ну, может, не сразу, сначала его лицо показалось ему просто знакомым. Хотя кардинально изменилось за столько лет. Но его, Псурцева, профессиональная, цепкая память почти сразу воскресила события давно ушедших лет. Он всегда гордился тем, что почти никогда ничего не забывал, что в немалой степени помогало в работе и в карьере. Но иногда тяготился этим даром; подчас не мешало кое-что навсегда и подзабыть. Слишком изнурительно носить все воспоминания в себе. Среди них немало таких, от которых хотелось бы навсегда избавиться. У большинства людей это получается, а вот у него - почти никогда.
Впрочем, подумал Псурцев, это все лирика, а вот, что делать ему сейчас, не понятно. И зачем он только выбрал этот пансионат, ему предлагали и другие, ничуть не хуже. Здесь понравился старинный парк, его разбили почти двести лет назад тогдашние владельцы этой усадьбы. Да и сам дом, хотя и перестроенный и расширенный, тоже привлек его внимание своим классическим портиком.
Ему тогда показалось, что проводить время в таком месте будет особенно приятно. Надоели эти бездушные, прямоугольные бетонные коробки, в которых он провел практически всю жизнь. Захотелось окунуться в поэтическую атмосферу прошлого, которая плавно перешла в настоящее.
Когда Псурцев это почувствовал, то его удивило поначалу такое желание. Никогда он не был сентиментальным, даже природу не любил, свободное время, отпуска предпочитал проводить в городах, а не выезжать куда-нибудь в лес или к реке. Ему в таком ландшафте быстро становилось скучно и неуютно, тем более, ни рыбаком, ни грибником и уж тем более охотников не являлся. И тут вдруг захотелось закончить свои дни в старинной усадьбе, окруженной со всех сторон парком и прудами, гулять по проложенным в стародавние времена аллеям и дорожкам, любоваться окружающими видами. Все же в старости человек меняется; то, что некогда привлекало, становится неинтересным, а то, что оставляло равнодушным, вдруг начинает приобретать важность и значение. По крайней мере, такая метаморфоза случилось с ним.
Возможно, на это повлияло и то, что он неожиданно для себя в какой-то момент оказался в полном одиночестве. Оно вдруг навалилось на него с такой силой, что он вдруг понял, что если ничего в своей жизни не изменит, то это состояние его быстро раздавит. Ощущение было таким острым и таким всеобъемлющим, что он понял: надо срочно что-то менять.
Решение переселиться в пансионат для престарелых далось ему очень тяжело; несколько раз он его принимал, но почти сразу отказывался от него. И все же однажды отчаяние так сильно подступило к нему, что он окончательно осознал, что откладывать больше нельзя.
Так он очутился тут. Хотя мог оказаться совсем в другом заведении, расположенном далеко от этого. И уж тогда никогда бы снова не встретился с этим человеком. Но, увы, судьба - это вершитель суда над человеком - это он понял очень давно, решила его наказать, организовав эту встречу. Одна надежда на то, что он его все же не узнает, ведь прошло уж очень много времени, более полувека. Он, Псурцев, совсем не походит на того молодого парня, каким был пятьдесят лет назад.
К нему вдруг пришла одна мысль. Из тумбочки он извлек старый фотоальбом, стал искать фотографии того времени. Их оказалось немного, и все же парочку снимков он отыскал. Они сильно выцвели; чтобы лучше их рассмотреть, одел очки, хотя делал это нечасто - несмотря на возраст, зрение еще было хорошим.
Конечно, он радикально изменился, радостно констатировал Псурцев, по сути дела это два разных человека. И все же, если внимательно присмотреться, общее между ними не так уж сложно отыскать, особенно, если проявить внимательность. Проявит ли это качество Базилевич? Для него, Псурцева, он давно потерялся из вида, и сейчас он не представляет, в каком тот пребывает состоянии? Хотя по первым впечатлениям, деменции у него явно нет. Наоборот, голос звучит, хотя немного по-старчески хрипловато, но вполне бодро. Скорее всего, с памятью у него тоже дела обстоят неплохо. А жаль, самое лучшее, если бы он все напрочь забыл. Со многими их ровесниками это уже случилось, но, к сожалению, не с ним.
Что ему, Псурцеву, остается? Только ждать развития событий. С другой стороны, даже если они начнут идти по неблагоприятному сценарию, стоит ли так уж сильно переживать. Уж точно, что за давностью лет ему ничего не грозит, разве только неприятным соседством. В их возрасте, когда так необходимо спокойствие тела и души, это тоже не самая полезная вещь. Врач постоянно ему напоминает, что любые волнения вредны для здоровья. А оно у него еще сохранилось в неплохом состоянии, и чтобы так продолжалось и дальше, нужно ограждать себя от любых волнений. А тут как назло появилась эта личность...
Псурцев тяжело вздохнул. Надо же было так вляпаться и именно тогда, когда, казалось, что все напрочь забыто, все поросло густой травой забвенья. Ну, ничего, он в жизни многое преодолел, прошел через большое число самых разнообразных трудностей и испытаний, дай Бог, одолеет и это.
6.
Шумская вышла в парк на традиционную послеобеденную прогулку. Шагать было тяжеловато, но она сознательно не взяла палку. Хотелось идти так, как это она делала всю жизнь, не задумываясь над этим процессом. Правда, в последнее время она без трости появлялась редко, но сегодня был особенный случай.
Она чувствовала себя взволнованной. Появление нового сотрапезника неожиданно вызвало у нее всплеск эмоций. До сего дня она была уверена, что уже давно не способна на такие чувства, но получается, что это не совсем так. Или даже совсем не так. Все произошло таким образом, как будто некая высшая сила оказала ей великую милость и сбросила с ее плеч изрядное количество лет, вернув туда, откуда она была уверенна, ушла навсегда. Хотя точнее, ушла не сама, добровольно она бы это ни за что не сделала; ее просто выгнали и насильно впихнули в эту ужасную, омерзительную старость. Но сейчас она чувствовала себя, если не молодой, то помолодевшей. Это было неожиданное и радостное ощущение.
Шумская без палочки прошла уже метров двести, и пока прогулка протекала вполне благополучно. Да, ноги слегка подрагивали, они не столь уверенно, как бы хотелось, делали шаги, но все же делали, неся ее вперед! И это было замечательно.
Она не лукавила с собой, в ее возрасте, с ее опытом это было бы просто смешно. И призналась себе, что Базилевич ей очень понравился. Всю жизнь она обращала внимание именно на таких мужчин: высоких, с хорошей осанкой, с породистыми умными и приятными лицами. И обязательно хорошо образованными. Сама она никогда не блистала большой эрудицией и прекрасно отдавала себе в этом отчет. Но вот в мужчинах ценила интересных, много знающих собеседников, способных увлечь ее рассказами о том, чего она не ведает. Правда, она быстро, а подчас тут же забывала о том, что они ей рассказывали. Но ей это было и не важно, главное другое, чтобы рядом находился настоящий человек. Она терпеть не могла тех, кого называла быдлом, но в подавляющем большинстве именно они встречались на ее жизненном пути. А вот каждую встреча с такой личностью, как ее новый знакомый, она считала большим подарком судьбы. Вот только таких знакомств было совсем немного.
И, кажется, судьба снова ей подарила такую встречу, хотя Шумская давно уже потеряла надежду на это до такой степени, что даже перестала думать о подобной возможности. Да и какой в этом смысл. Например, два других ее сотрапезников никак не входили в когорту таких людей. Этот Петров человек без лица, так она мысленно называла его. Разумеется, лицо у него имелось, причем, даже на том месте, где и должно было бы быть, но такое невзрачное, такое неприметное, такое стертое, что смело можно говорить об его отсутствии.
Совсем другой коленкор с Псурцевым. Да лицо у него есть, его даже можно назвать интересным. Но вот выражение на нем ее отталкивало; всегда хмурое, неприветливое, даже лишний раз обратиться к этому человеку неохота. Особенно неприятный взгляд - колючий, невероятно холодный, как зимний ветер, и всегда не доброжелательный. Она даже взяла за правило не сталкиваться с ним глазами - всякий раз, когда это происходит, становится не по себе. Любопытно, кем он работал? Он упорно обходит эту тему. Впрочем, делать ему это не сложно, учитывая, как мало он вообще говорит.
Шумская вдруг почувствовала, как ноги стали слушаться ее хуже. Она поспешно присела на ближайшую лавку. Несколько минут ушло на то, чтобы вернуть себе потраченные на ходьбу силы. И как только они восстановились, сразу снова начала думать о новом знакомом. Звучит глупо, но ей хочется сблизиться с ним. Хотя не совсем понятно, в чем может выражаться сближение? Раньше она это прекрасно знала и умела, но с тех пор столько воды неизвестно куда утекло, что становится страшно. И как это делать теперь, ей не очень понятно. Сидеть друг против друга в креслах и разговаривать? Оно, конечно, неплохо, тем более, она уверенна, что ему есть о чем ей порассказать. Ну а дальше? А дальше как бы и не существует, и это ее сильно угнетает.
Как же радикально все меняют годы. Старое уходит, а новое не приходит, точнее, приходит, но такое, что лучше бы и не приходило. Но в таком случае, не предпочтительнее ли смерть?
Некоторое время назад Шумская поймала себя на том, что все чаще о ней думает. Раньше она вообще ненавидела такие мысли; если они появлялись, тут же их прогоняла, как бездомную собаку. А чтобы они не возникали лишний раз ненароком, старалась не ходить на похороны даже близких людей. Появлялась только в том случае, когда не идти было уж очень неприлично. И потом целую неделю находилась под впечатлением увиденного.
Да, такой уж она человек. Не всем это нравилось, многие обвиняли ее черствости, в махровом эгоизме, но она все равно не изменяла своего поведения. Но в какой-то момент что-то сдвинулось в ней. Если раньше она даже старалась не знать, что кто-то из знакомых умер, то сейчас стала интересоваться кончиной людей, расспрашивала, скончался или жив тот или иной человек. Если узнавала, что он уже на том свете, испытывала удовлетворение; его уже нет, а она все еще здесь. Более того, эта викторина даже по своему ее увлекала, придавала жизни дополнительный стимул. И он был тем более ценен, что их оставалось совсем немного.
Но теперь она чувствовала, что появился еще один такой стимул в виде этого мужчины. Как хорошо, что его посадили именно за их столик, а то могли бы даже не познакомиться. Здесь как-то все живут обособленно, каждый сам по себе. А она так не привыкла, всю жизнь проводила в шумных компаниях актеров и актрис, поклонников, многочисленному стаду которых не мешали даже мужья. Она предпочитала разводиться, чем отказаться от них.
Этот Базилевич, возможно, будет еще одним поклонником. Не может быть, чтобы он ни разу ее не видел ни в фильмах ни на сцене. Судя по его интеллигентному виду, он должен любить и то и другое. Хотя он что-то сказал о том, что редко посещал театры и кино. Все равно ее жизнь теперь станет не такой тусклой. Может тогда меньше будет думать и интересоваться чужой смертью. Она же не дура, понимает, что это не здоровый интерес.
Шумская почувствовала, что ее ноги снова готовы пройтись по аллее, по крайней мере, до входа в дом. Вот и хорошо, пусть все видят, что она ходит без палочки.
7.
С обеда Петров сразу направился в свою комнату. Сел на диван и стал смотреть перед собой. Почему-то у него испортилось настроение, и никак не получалось его улучшить.
Для плохого же настроения было сразу несколько причин. Ему не понравился новый знакомый, он никогда не симпатизировал такому типу людей. Слишком много о себе представляют, считают себя выше других. По нему это сильно заметно, видно, что он привык общаться в определенном кругу. Когда этот Борис Аркадьевич посмотрел на него, то он, Петров, тут же ощутил к нему неприязнь. Это чувство возникло мгновенно и сразу же захватило его.
По своему обыкновению он не анализировал, почему оно возникло, обычно даже такие мысли не появлялись в голове. Главное, что они уже есть, и с этим придется отныне существовать. Вот только у него и без того хватает неприятных переживаний, зачем ему еще одно?
Но главная причина плохого настроения было все же не это, а то, что с недавних пор он стал чувствовать себя гораздо хуже. Вдруг совершенно неожиданно появлялось головокружение, слабость, на лбу выступал холодный пот. Богатырским здоровьем он никогда не отличался, но ничего подобного раньше с ним не случалось. Он прекрасно осознавал, что для такого самочувствия должен быть источник, значит, в его теле происходит что-то неладное.
Это сильно напугало его; сколько он себя помнил, всегда боялся смерти. Этот страх преследовал его с ранних лет; в воспоминаниях сохранился тот момент его жизни, когда он ясно понял, что смертен. Было ему семь лет, когда умерла его бабушка. Она лежала в комнате, в гробу на столе. Родители привели мальчика проститься с ней. Ее полная неподвижность, бледное впалое лицо сложенные на животе неподвижные руки потрясли его детское сознание. Он же помнил ее совсем другой - живой, энергичной, постоянно стоящий у кухонного стола или плиты. Именно она в основном готовила на всю семью. И кто теперь это будет делать; ни маме, ни папе некогда, они уходят рано утром на работу и приходят вечером такие усталые, что быстро ложатся спать. И не удивительно, ведь у них тяжелый труд - отец был грузчиком на складе, а мать там же - кладовщицей.
Но это были все же не главные мысли, главное заключалось в другом - его тогда парализовал страх перед властью смерти. Он еще плохо сознавал, что это такое, но от нее веяло таким ужасом, таким арктическим холодом, что он чуть не потерял в тот момент сознание. И стал биться в конвульсиях в руках родителей. Те не смогли его успокоить, увели в другое помещение и даже не взяли на кладбище.
Он еще долго находился под гнетом возникших у тела бабушки чувств. Затем, разумеется, они ослабли, затем почти исчезли совсем, точнее, отправились на долгое хранение в подвал подсознания. Но он этого тогда не знал, хотя и ощущал, что они не исчезли, а только затаились. Впрочем, на этом он почти не концентрировался; плотские радости жизни постепенно завладели им целиком.
И всю жизнь он старался, как можно меньше думать о смерти, старался по возможности ничего не читать на эту тему. Со временем удалось почти полностью перебороть негативное впечатление о ней, что он даже спокойно стал ходить на похороны. А делать это приходилось довольно часто; вокруг него постоянно кто-то умирал. Ушли родители; когда стал работать, постоянно на тот свет отправлялся то один сослуживец, то другой. С какого-то момента стали переселяться туда друзья, одноклассники, сокурсники. И чем дальше, чем чаще.
Он провожал всех, при этом почти ничего не чувствовал; это становилось обычным, рутинным мероприятием, без которого невозможно представить себе жизнь. Правда, из привычной колеи выбила кончина жены. Но ненадолго, уже через неделю он ощущал себя вполне обыденно. Ничего странного в этом не было, супруга давно не занимала в его жизни много места, являлась, скорее всего, лишь одним из ее атрибутов, наподобие мебели. Он быстро привык жить без нее, не испытывая почти никакого дискомфорта. А через какое-то время умершая почти совсем исчезла из потока его мыслей.
Он бы ни за что не переселился в пансион, если бы не сын; после рождения у того третьего ребенка, его семья больше не могла продолжать ютиться в малогабаритной однокомнатной квартире. Он, Петров, прекрасно видел, какой это ад. И все равно не собирался ничего не предпринимать, но Денис стал настойчиво его осаждать с целью переезда в заведение для престарелых. Сначала он, Петров, ничего об этом не желал слушать, но когда исполнилось восемьдесят три, вдруг стал задумываться. А может, действительно это будет для него оптимальным вариантом. Ухаживать за ним некому, Денису не до того, у него работа и семья. Да и особенно теплых чувств к своему родителю не питает - это ему было известно давно. У них как-то с детства не сложились отношения, и с годами становились только суше. В конце концов, он дал себя уговорить. И вот второй год живет тут и особенно не жалеет; это весьма удобно находиться на всем готовом, когда почти ни о чем не надо заботиться.
Но теперь все стало меняться, плохое самочувствие навещало его все чаще. Пришлось идти к их доктору и излагать все, что с ним происходит. Полянцев внимательно его осмотрел и направил на сдачу анализов, так как, по его словам без них невозможно поставить верный диагноз. Он, Петров, их сдал и теперь ждал результата. Возможно, уже сегодня или завтра он узнает, что с ним? И это вызывало страх.
Петров знал, что в любой момент к нему может заглянуть медсестра и позвать на прием к врачу, который и огласит вынесенный ему природой или Всевышним приговор. Он вслушивался в раздающие за дверью шаги; каждый раз, когда он их слышал, то невольно вздрагивал. Но пока глашатай судьбы не появлялась, а значит, у него еще было какое-то время пожить в счастливом неведении. И, как теперь выяснялось, это самое лучшее из всех существующих состояний.
8.
Базилевич решил прогуляться по окрестностям, так как возвращаться в комнату не хотелось. Ему еще предстоит провести в ней бездну времени. Хотя с другой стороны, кто может знать, сколько у него его осталось? Как говорил поэт: "Предполагаем жить... И глядь - как раз - умрем".
Это стихотворение вообще было одним из самых его любимых, а он знал их немало. Было время, когда он страстно увлекся поэзией; это увлечение в какой-то момент даже бросило вызов математике, которую он считал своим истинным призванием. У него тогда возникло сильное желание стать поэтом, и он всерьез считал, что в нем пробудился поэтический дар. Стихи буквально полноводным потоком лились из него, помогая переживать трудные времена. Он по возможности читал их всем, кто соглашался его слушать, и сильно изумлялся и обижался, что они не выражали большого восторга, а иногда не выражали даже самый маленький от его виршей.
Слава богу, когда поэтический угар несколько погас, он критически перечитал то, что написал, и неожиданно для себя прозрел - стихи незрелые, ученические, наивные, никакой реальной художественной ценности не представляют. Когда он это осознал, что-то произошло в его сознании, его словно бы отрезали от источника поэзии. И больше в своей жизни он поэтических строк не сочинял. А об этом странном, но по своему прекрасном периоде вспоминал не без иронии, но одновременно с некоторым умилением.
Впрочем, воспоминания об этом периоде жизни занимали Базилевича недолго. Хотя он шел по прекрасной старинной аллее, скорее всего, сохранившейся от первых хозяев усадьбы, он почти не обращал внимания на эту красоту. В голове крутились совсем иные мысли. Он никак не мог избавиться от ощущения, что когда-то он видел Псурцева. Сначала он почти не обратил на него внимания, точнее, обратил не больше, чем на остальных трех других, сидящих за столом. Но вдруг, подчиняясь какому-то импульсу, повернул в его сторону голову. И в тот момент что-то знакомое мелькнуло в нем. Это длилось буквально несколько мгновений, но их хватило, чтобы Базилевич почувствовал сильное беспокойство. А все дело в том, что возникло чувство, что с этим человеком связано нечто неприятное в его жизни.
Вот только что? Базилевич прошел уже всю аллею и оказался возле старого спуска к реке. Судя по его виду, он был сооружен давно, так как ступеньки стерлись, плитка во многих местах отвалилась. И спускаться по нему было явно небезопасно, особенно таким пожилым людям, как он. Поэтому какое-то время он раздумывал, стоит ли пускаться в такую авантюру. Но любопытство и врожденная страсть к приключениям взяла вверх, и Базилевич решил рискнуть.
Базилевич не ошибся, спуск действительно оказался не простым, пришлось крепко держаться за периллы, дабы не покатиться вниз. Зато, когда спустился, был вознагражден прекрасным видом быстро текущей реки и подвесным мостом над ней.
На берегу даже была скамейка, он сел на нее и напряг память. Но пока она никак не желала выдавать желаемый результат, никак не получалось идентифицировать неясные воспоминания с увиденным им за обедом человеком.
Базилевич грустно вздохнул; еще несколько лет назад память так не подводила его, работала, как часы, запоминала множество фактов, формул, математических доказательств. А сейчас дает сбои, и как ее не напрягай, это не помогает. Да, сколько не работай над собой, а старость все равно возьмет свое, она всегда сопровождается угасанием разных функций, включая интеллектуальные.
Чтобы помочь памяти, Базилевич закрыл глаза. Виды реки исчезли, зато в уши врывался шум от ее не прекращающего ни на мгновения бурления. Но это не мешало, а даже в чем-то помогало ему; по крайней мере, так Базилевичу показалось.
Как же ему вспомнить, что за человек этот Псурцев, при каких обстоятельствах они с ним пересекались? Если невозможно это сделать напрямую, то следует идти логическим путем. Явно их встреча была давно, скорее, даже очень давно. Поэтому все так и заволокло плотным туманом забвения. Но раз мелькнуло в нем что-то знакомое, значит, это было на самом деле. Вот Наталью Владиленовна он точно не помнит, хотя она актриса, по ее словам снималась в фильмах, играла в театре. Но то, что он ее никогда не видел, в этом нет ни малейшего сомнения. А Псурцева видел, память об этом настойчиво сигнализирует. Но, к сожалению, пока не сигнализирует когда, где, при каких обстоятельствах? А жаль, могла бы сжалиться над ним и помочь прекратить его мучения.
Этот Псурцев не сообщил ему, кем работал, но он явно не ученый, не математик; это ощущается сразу. Следовательно, они встречались не по работе. Возможно, он из одной его юношеских компаний. В молодости он, Базилевич был компанейским парнем, и через них прошло много юношей и девушек. Но какое-то шестое или даже седьмое чувство подсказывает, что Псурцева не из их числа. Он не может ясно сказать себе, почему у него возникло такое впечатление; скорее всего, они всегда жили с этим человеком в разных мирах. От него идет дух человека совершенно другой природы.
Может быть, в зоне? Но Псурцев не похож на зека, от пребывания там в человеке надолго, а чаще всего на всю жизнь остается неуловимый дух, какое-то особое поведение, но в нем оно абсолютно не ощущается.
Прошло не меньше часа, Базилевич по-прежнему сидел на скамейке возле бурлящей реки, но так ничего не вспомнил. Пора было возвращаться назад. И только сейчас к нему пришла простая и естественная мысль; если спуск оказался столь сложным, каким же будет подъем!
Подъем, в самом деле, оказался очень крутым, пришлось не меньше пять раз надолго останавливаться, восстанавливать дыхание и пополнять силы. И когда он его преодолел, то подумал, что, возможно, совершил не такой уж и маленький подвиг. Даже странно, что в пансионате для пожилых не перекрыли этот путь к реке; однажды кто-то тут может просто умереть, ведь сердце далеко не всякого старого человека способно справиться с таким тяжелым испытанием.
Базилевич снова прошел по прекрасной старинной аллее и подошел к входу в здание пансионата. Он уже хотел открыть дверь, как внезапно вспомнил, где, когда, при каких обстоятельствах видел Псурцева. И от этого воспоминания ему стало почти так же нехорошо, как во время подъема.
9.
Петров сладко задремал, когда его разбудил деликатный стук в дверь. Он не без труда распахнул глаза; ему очень хотелось продолжить прежнее занятие. Но стук повторился. Пришлось вставать и плестись открывать.
- Николай Петрович, - произнесла Лазутова, - ваши анализы готовы, Евгений Викторович просит вас к себе.
Петрову в одно мгновение стало не по себе, даже слегка закружилась голова, а горло тут же пересохло. Его состояние заметила медсестра.
- Вам нехорошо? Нужна помощь?
Он собрал остатки воли и отрицательно замотал головой.
- Спасибо, все нормально, - с трудом, как засохшую пасту из тюбика, выдавил он себя слова.
Лазутова недоверчиво посмотрела на него.
- Тогда пойдемте, Николай Петрович. В случае чего, я вас поддержу, - сказала молодая женщина.
Впрочем, идти было недалеко, в соседний корпус, где располагалось медицинское отделение пансионата. Надо было пройти сначала по коридору, потом по переходу, подняться на этаж выше и еще буквально пятьдесят метров пройти по узкой галерее. А там уже начинались кабинеты врачей и помещения для процедур.
Вместе они вошли в кабинет Полянцева. Он встретил своего пациента внимательным взглядом и тут же перевел ее на медсестру. Она едва заметно покачала головой.
Эта пантомима не осталась не замеченной Петровым; на свою беду он всегда отличался наблюдательностью. И эта коротенькая сценка между двумя медиками его насторожила. Петрова так сильно захлестнули плохие предчувствия, что у него даже нарушилось дыхание.
- С вами все в порядке? - поспешно спросил врач, видя, как вдруг побагровело лицо пациента.
Петров не без усилия восстановил дыхание.
- Не беспокойтесь, все нормально, - ответил он.
Полянцев смотрел на своего пациента. Петров никогда ему не нравился, он был абсолютно никаким. Вроде бы по всем анатомическим признакам человек, а вот человеческих качеств в нем словно и нет. Вместо них пустое место. И внешность в точности соответствовало этому впечатлению - совершенно невзрачная. Десять раз надо посмотреть, чтобы запомнить это лицо. И создала же природа такое безликое существо. Да и фамилия самая обычная и распространенная. В общем, все одно к одному.
И все же Полянцев испытывал сильное затруднение, он так и не решил, как говорить с ним. Не каждый способен выдержать, услышав такое, что предстояло услышать Петрову, для многих эта информация становится, возможно, самым сильным потрясением в жизни. Но и обманывать его бессмысленно, все равно быстро обо всем догадается. Может, он и никакой, но уж точно не идиот.
Вообще-то Полянцеву было не особенно жалко Петрова. Уйдет из жизни, никто даже не заметит. У него, кажется, вообще никого нет, ни жены, ни детей. Надо будет потом уточнить в его личной карте, там должно все это написано. Так чего тогда жалеть, переживать. Правда, существует врачебная этика, но доподлинно никому неизвестно, что это такое. По большому счету это весьма неопределенное и расплывчатое понятие, как и сидящий напротив него пациент.
- Николай Петрович, вы хорошо себя чувствуете? - не очень понимая, зачем спросил Полянцев.
Вопрос явно насторожил Петрова.
- Обычно. Хотя скорее хуже, чем обычно. Иногда болит в верхней части живота.
Полянцев подумал, что все симптомы указывают на, что он поставил верный диагноз, а ведь известно, как сложно диагностировать это заболевание. Им вдруг овладела гордость за себя; все же неплохой, нет даже хороший он врач и диагност.
- Мои анализы готовы? - вклинился в его размышления вопрос Петрова.
- Сегодня утром пришли.
- И что?
Полянцев заметил в глазах Петрова откровенный страх. Наступил самый тяжелый момент приема, когда надо решить, говорить ли пациенту всю правду или попытаться хоть как-то замаскировать ее?
Внезапно Полянцев почувствовал, что внутри него сформировалось решение. Он скажет ему всю правду, а там пусть Петров сам ищет способы, как с этим жить. Перед ним, Полянцевым, как врачом, в данном случае стоит задача сопровождать пациента в мир иной, по возможности максимально облегчая ему страдания. Ничего другого просто не остается. Он, как профессионал, это прекрасно понимает. Это больной может хвататься обеими руками за иллюзию, за самообман из страха, из-за нехватки знаний, а вот ему, Полянцеву, это просто не положено по статусу.
И все же Полянцев чувствовал волнение. Перед тем, как начинать разговор, налил стакан воды и выпил залпом, так как ему срочно потребовалось прочистить горло.
- Николай Петрович, я уверен, вы мужественный человек, а потому я буду говорить вам правду. Вы не против?
Полянцев взглянул на Петрова и увидел, как прямо на его глазах смертельно побелело его лицо, в одно мгновение превратившись из багрового в мертвенно-бледное. Он что-то нечленораздельно произнес. Врач не был уверен, что это было "да", но решил, что получил на это согласие.
- Диагноз показал, что у вас карцинома поджелудочной железы, - проговорил Полянцев.
- Карцинома? Это что? - едва слышно произнес Петров. У него вдруг задрожали руки.
- Если говорить ясней, это рак, - пояснил Полянцев.
- Рак? - Белое, как саван, лицо Петрова, побелело еще больше, хотя казалось, что уже дальше некуда. Он сидел на стуле, но вдруг резко наклонился, и едва с него не упал.
Полянцев бросился к нему и вовремя удержал.
- Николай Петрович, успокойтесь, в наше время рак - это еще не приговор. Но нужна выдержка, чтобы начать лечение. У нас будет больше шансов на благоприятный исход, если мы с вами объединим усилия. Вы меня слышите?
Этот вопрос Полянцев задал потому, что глаза Петрова были закрыты. И врач опасался, что тот потерял сознание. Но это оказалось не так, Петров поднял веки глаза и кивнул головой. И вдруг с надеждой посмотрел на доктора.