Посвящается Высшему разуму, который пребывает в каждой, в том числе и в вашей голове
Автор благодарит всех мудрецов, , побывавших когда-либо на земле за помощь в написании романа
ЗАКАТ ЗАРАТУСТРЫ
Великое светило в чем было бы счастье твое не будь у тебя тех, кому ты светишь?
Десять лет восходило ты над пещерой моей: ты пресытилась бы светом и восхождением своим, не будь меня, моего орла и змеи.
Но каждое утро мы ждали тебя, принимали щедрость твою и благословляли тебя.
Взгляни! Я пресытился мудростью своей, словно пчела, собравшая слишком много меда; и вот - нуждаюсь я в руках, простертых ко мне. Я хочу одарять и наделять, пока мудрейшие из людей не возрадуются вновь безумию своему, а бедные - своему богатству.
И потому должен я сойти вниз, как ты, когда каждый вечер погружаешься в пучину моря, неся свет свой нижнему миру, ты богатейшее из светил!
Подобно тебе, должен я закатиться - так называют это люди, к которым я хочу сойти.
Так благослови же меня, о спокойное око, око без зависти взирающее и на величайшее счастье!
Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы драгоценная влага струилась из нее, разнося всюду отблеск блаженства твоего!
Взгляни! Эта чаща готова вновь опустеть, а Заратустра хочет снова стать человеком".
Так начался закат Заратустры.
Так говорил Заратустра
Фридрих Ницше
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Роман не шел. Я молотил пальцами по клавишам клавиатуры моего компьютера, выдавливая на синее поле монитора белый крахмал строк, перечитывал написанное, а потом, охваченный яростью и разочарованием, с остервенением стирал только что родившиеся слова и предложения.
Я не понимал, что со мной происходит. Опытный писатель, автор трех книг, хотя и не совершивших переворот в литературе, но принятые вполне благожелательно критикой и читающей публикой. То есть, встреченные обычным собачьим лаем критиков вперемежку с кислыми, словно лимон, похвалами братьев-коллег по перу. Впрочем, для меня чужие суждения никогда не имели большой цены, я всегда считал себя достаточно разумным и искушенным человеком, чтобы самому давать оценки собственным творениям. У меня не было маниакального стремления завышать их общий уровень, я не считал, что все, что выходит из-под моего пера, достойно лишь одного эпитета - гениально; я четко знал, что удалось мне, что не очень удалось, а что не удалось вообще. Историческая эпоха моей жизни, когда я считал себя непризнанным гением, завершилась тогда, когда состоялся торжественный акт моего признания, и типографский станок стал сшивать разрозненные страницы моих произведений в единые тела томов. С тех пор я достаточно уверенно шел по этой стезе, регулярно выпускал в свет новые романы, если не талантливые, то вполне сносные, чтобы они достаточно быстро исчезали с полок магазинов, и окупали издателю вбуханные в них деньги.
Однако на этот раз все было по-другому, роман не хотел писаться, я буквально кожей чувствовал, как сопротивляется он мне, не желает наполняться яркими, осмысленными строками, пульсировать живыми чувствами и глубокими мыслями, обретать осязаемую плоть и кровь персонажей и картин. Все, что я писал, было таким же мертвым, как и клиенты морга.
Но самое странное в этой ситуации заключалось в том, что изначально все было нормально: сюжет интересный, герои нестандартны, насколько вообще может быть что-либо нестандартным в нашу эпоху унификации всего и вся. Мое отточенное годами мастерство тоже было при мне. А произведение не получалось.
Не помогали и апробированные за многие столетия писательского труда моими предшественниками способы стимуляции творческого процесса: ни бесчисленные чашечки крепко заваренного кофе, ни табакокурение, ни даже рюмка водки никак не влияли на общее положение. В том, что я делал, был какой-то внутренний изъян, но в чем он состоял, я не мог определить, хотя и напрягал мозги так, что начинала болеть голова.
Я понял, что сегодня с работой, как, впрочем, это произошло и вчера, ничего у меня не получится. Бессмысленно сидеть у монитора и беспрерывно заниматься уничтожением того, что сам только что написал. Все равно никто по достоинству не оценит устроенную самому себе пытку.
Полный раздражения и разочарования, я надавил на кнопку выключателя компьютера.
Я достал сигарету, пустил из нее дым, который стал обволакивать погасший экран компьютера. Давно пора передать дело писания художественных произведений этим интеллектуалам машинного мира. Люди исписались, не отдельный писатель, а все человечество, оно уже не знает больше, какие слова нужно класть на бумагу, чтобы они приобретали на ней хоть какой-то новый смысл и значение. Что ж, может быть, это и так, а может быть и нет, но сейчас у меня несравненно более узкая задача: выяснить, что происходит со мной, почему я не могу написать роман. Но чтобы узнать это, нужно докопаться до истинных причин.
Легко сказать: до истинных причин. Но что есть истина? С тех пор, как некто по фамилии Понтий Пилат поставил на исторической встречи с господином Иисусом Христосом этот сакраментальный вопрос, тысячи людей пытались найти на него ответ. И что, каков результат этих титанических усилий? Истина по-прежнему скрыта от нас покрывалом Изиды. А тому, кто попытается приподнять его, грозит, как известно...
Я резко затушил сигарету, не зная, каким еще способом выразить бушующие во мне чувства. Я могу бесконечно долго размышлять об истине, но какое это имеет отношение к подписанному мною договору с издательством. Если я не сдам роман в срок, то Зиновий вытрясет из этой маленькой квартиры все, что тут есть. Хотя он мой друг или считается таковым, но в делах он проявляет безжалостность очковой змеи. Он уверяет, что так поступает вовсе не из жадности, а из принципа; нельзя давать послабление никому, иначе все развалится и, поступая таким образом, он приносит мне пользу, дисциплинируя меня. Как и любое объяснение, оно придумано его автором для собственного удобства и самооправдания. Но мне от этого ничуть не легче потому, что я не сомневаюсь, что Зиновий будет неукоснительно проводить его в жизнь. А для того, чтобы написать в обозначенный срок роман, у меня осталось чуть больше трех месяцев. Времени вполне достаточно, но только при условии, если идет работа.
Говорят для того, чтобы переломить ситуация, надо уметь от нее полностью отключаться. У меня так не получается, я человек тотальных настроений. Если я чем-то поглощен, то поглощен полностью, если во мне бушует какое-то чувство, то оно принимает форму урагану. Вот и сейчас я находился на краю отчаяния потому что ощущал, что ничего из романа так и не получится. В моем замысле существует какой-то глубокий порок, что-то ошибочное. Но что? - этого, несмотря на все свои усилия, я понять не мог.
Чтобы как-то отвлечься, я решил спуститься вниз и посмотреть, что накидали в мой почтовый ящик. Я не лазил в него уже, пожалуй, дня два.
Я открыл его; как всегда в нем лежал ворох рекламных газет и буклетов. Внезапно что-то выскользнуло из этой пачки и шлепнулось на пол. Я поднял конверт; это было письмо.
Адрес отправителя не был указан, и мне почему-то стало вдруг тревожно. Внешний мир крайне редко вступает со мной в диалог с помощью писем, обычно, когда он жаждет пообщаться со мной, то прибегает к услугам телефона. Гораздо реже кто-нибудь из его представителей заглядывает в мою маленькую берлогу, где его ждет не слишком приятная встреча с традиционным холостяцким беспорядком и весьма скудным угощением. И то, что кто-то решил отправить мне послание по почте, было для меня несколько странным и непривычным событием.
Я разорвал конверт, пробежал глазами несколько строчек - и все поплыло перед глазами. То, что я бегло прочитал, было настолько невероятным, настолько непонятным, настолько трагичным, что я даже присел на холодную цементную ступеньку. Почему он это сделал, что его заставило пойти на такой ужасный поступок?
В тот момент я еще не думал, что буду еще много раз задавать себе эти вопросы, что они станут для меня нечто вроде ключами или шифрами, отпирающими дверь в мою жизнь. Да и вряд ли я в тот момент размышлял о чем-то определенном, я просто не мог себе представить, что Игоря больше нет на свете и что он, так любящий жизнь, по своей инициативе вычеркнул себя из списка живущих.
Что же я делаю, вдруг прорезалась первая с момента прочтения письма здравая мысль, почему сижу здесь на холодной ступеньке, надо же звонить, бежать к Инне. Я собрался с силами, встал и помчался в свою квартиру. Дрожащими пальцами я набрал такой знакомый мне номер телефона. Долго никто не подходил, затем я узнал голос жены Игоря. К моему удивлению он звучал, учитывая момент, довольно спокойно.
- Инна, я только что получил письмо. Я ничего не понимаю. Это правда, не шутка. (У меня вдруг возникла мысль: а что если это розыгрыш).
- Правда, Сережа, вынос тела через два часа.
- Я приеду. Но что случилось?
- Это трудно объяснить. Ты получил письмо. Я не знаю, что еще добавить.
- Я тебе очень сочувствую, для меня это тоже большое горе. Жди меня.
Мы разъединились. Мысли у меня путались, и я не сразу смог выделить главную из этого перемешанного клубка. Инна сказала о письме. Я прочел его бегло, не вгрызаясь в смысл, после строк о том, "я принял решение прекратить свой жизненный эксперимент и когда ты получишь мое послание, я его уже выполню", мне признаться было уже не до того. И сейчас мне не хотелось читать это предсмертное послание; потом, когда я немного приду в себя, я все внимательно изучу.
Я быстро оделся и выскочил на улицу, по которой гулял прекрасный летний день. Уходить из жизни в такую замечательную погоду - чтобы это сделать, надо действительно дойти до точки. Мысль была какая-то нелепая, но она, как заезженная пластинка, упорно крутилась в голове, прогоняя все другие более плодотворные мысли.
Игорь жил довольно далеко, и дорога заняла у меня почти час. Я вошел в подъезд, в который входил, наверное, не меньше сотни раз в год, поднялся на старом лифте, который по-прежнему скрипел знакомой мне мелодией на шестой этаж. На лестничной площадке стояла красная крышка гроба. Дверь в квартиру была приоткрыта, я тихо вошел в прихожую.
Большое зеркало, в которое я всегда смотрелся, когда входил в эту квартиру, было укутано одеялом. Я сделал еще несколько шагов и оказался в комнате. Посередине нее в гробу лежал Игорь. Вокруг него сидело и стояло человек двадцать. Само собой разумеется, что первого, кого я увидел, был Зиновий. Его толстое с двойным подбородком лицо изображало олицетворение скорби. Я отыскал глазами Инну, которая уже направлялась ко мне. Она была вся в черном, только голова была накрыта веселым цветастым платком. Наверное, другого просто не нашлось, машинально отметил я.
Я наклонился к ней и прикоснулся губами к ее холодной щеке. И невольно подумал, что щека у лежащего в гробу Игоря точно такая же холодная. Почему-то в голове свербел один и тот же вопрос: каким образом он оборвал свою жизнь? На его чистом челе не было никаких следов совершенного им над собой насилия.
- Ты даже не представляешь, - начал было я, но не кончил, так как Инна тоном не подходящим для этого места и события оборвала меня.
- Не надо ничего говорить. - ее голос прозвучал столь громко и раздраженно, что на нас оглянулись, включая и Зиновия. Только сейчас он заметил мое появление - и поспешил ко мне.
Не сговариваясь, мы вышли на лестничную площадку. Зиновий достал сигареты и угостил меня.
- Я ничего не понимаю, - сказал я. - Это просто ужасно. Я видел его неделю назад, мне казалось, что он был в порядке. Ты знаешь, как это произошло?
Зиновий задумчиво сосал незаженную сигарету, а его взгляд не отрывался от крышки гроба.
- Как это произошло, знаю. Он выбросился из окна и сломал себе позвоночник. А почему? - Зиновий помолчал. - Давай поговорим об этом после похорон.
Я внимательно посмотрел на него.
- У меня такое чувство, будто ты знал заранее, что это может случится.
- Нет, я не знал. Другое дело, что я не слишком этому удивлен.
- Ты чего-то чувствовал?
Зиновий пожевал сигарету, бросил ее на пол и принялся за новую.
- Это не просто объяснить. Каждое событие имеет свою логику. Так вот его самоубийство укладывается в эту логику.
- Не понимаю, о какой логике ты говоришь! - Я вдруг почувствовал возмущение. - У него все складывалось в жизни хорошо. У него был успех, была жена, которую он любил. Кстати, почему она так странно себе ведет?
Зиновий как-то непонятно посмотрел на меня и тяжело вздохнул, при этом его массивный живот весь пришел в движение.
- Ты очень странный человек, Сережа, - вдруг усмехнулся он, - ты так глубоко закапываешься в песок собственного мира, что не замечаешь ничего вокруг. Ты - дважды эгоцентрик с ног до головы и с головы до ног.
В этом замечание, пожалуй, была доля истины и быть может даже весьма немалая, но сейчас мне было не выяснения подробностей о моем эгоцентризме. Хотя странно, что об этом мне сказал Зиновий - человек, которого я никогда не считал тонким знатоком человеческих душ.
- Но хоть объясни тогда, почему так странно ведет себя Инна? Она мне даже не позвонила, а когда я попытался выразить сочувствие, то просто нагрубила.
Несколько мгновений Зиновий изучал меня, как редкий музейный экспонат. Он явно раздумывал продолжать ли со мной этот бесплодный разговор или вернуться в квартиру.
- Я тебе скажу, но не сейчас. Уже скоро вынос тела. Пойдем в квартиру.
Нет смысла подробно описывать похороны, пожалуй, что меня удивило так это то, что проводить Игоря в последний путь пришло не слишком много народу. А ведь он был довольно известным писателем, его книги издавались приличными по нынешним временам тиражами, переводились за границей. Конечно, в наше время отношение к пишущей братии сильно изменилось; когда умерли Толстой или Достоевский, то горевала вся страна, а многие считали их смерть своим личным горем и огромной потерей для всего государства. Если бы они почили в бозе в наши дни, то удостоились в лучшем случае небольших некрологов в газете; хорошо ли это или плохо, но писатели больше не властители дум, а просто люди, которые сочиняют книги для того, чтобы было бы чем занять себя на длинных перегонах метро. Наверное, это справедливо, никто не должен навязывать другим свои мысли и чувства, в век демократии все находятся в равном положении. И все же мне казалось, что желающих проститься с Игорем могло бы быть гораздо больше. Я вдруг почувствовал, что мне обидно за него, он заслужил к себе другое отношение.
Пока продолжался печальный обряд похорон, я думал о покойнике. В его поступке скрывалась какая-то важная тайна. Мне казалось, что я хорошо знал и понимал его, наша дружба продолжалась вот уже больше пятнадцати лет, и до этого дня я был уверен, что у нас не было друг от друга больших секретов. Хотя с другой стороны не могу сказать, что порой между нами возникали странные охлаждения, когда мы не виделись месяцами и даже не всегда перезванивались. Игорь далеко не всегда делился со мной своими творческими планами и бывало я узнавал об его новых книгах только тогда, когда они появлялись на прилавках магазина. Это был человек, которому невероятно везло. Мне понадобилось почти десять лет прежде чем увидел свет мой первый роман; Игорь же начал издаваться едва ли не сразу после окончания Литинститута. Тот, кто варится в литературном московском котле, отлично понимает, какая это редкость. Ибо вопрос тут совсем не в таланте - талантливых много - а в невероятном везении, которое улыбается лишь редким счастливцам. Игорь как раз и был таким везунчиком.
Но везло ему не только в литературе, но буквально во всем. Повстречал женщину, которую страстно любил и которая отвечала ему тем же, а в качестве осязаемого проявления этой страсти подарила ему двух сыновей. Я знал, что он не изменял или почти не изменял ей и не потому, что был принципиальным противником измен; будучи студентом, он считался на факультете едва ли не первым сердцеедом и немалому числу наших сокурсниц он оказал неоценимую услугу в переходе в разряд из девушки в женщину. Просто он так был поглощен женой, что больше ему никто не был нужен. Не было у Игоря и материальных затруднений; хотя он не являлся миллионером, но гонорары позволяли ему вести в отличии от меня весьма безбедное существование. И вот в самый разгар этого благополучия, он принимает решение покинуть этот бренный мир. Игорь, мысленно спрашивал его я, смотря как медленно погружается в последнее свое пристанище гроб, что же все-таки мне было неведомо о тебе?
Автобус повез нас с кладбища, где отныне навечно остался пребывать Игорь, обратно. Я же смотрел то на Инну, то на Зиновия. Выражение лица у Инны было совсем не траурным, эта женщина была вся переполнена злобой. До сегодняшнего дня я был уверен, что знал ее достаточно хорошо, и она мне всегда казалась нежным и чутким человеком, чья душа была наполнена любовью к мужу и доброжелательностью к его друзьям. Конечно, её постигло большое горе, но почему оно находит такой странный выход?
Эта была еще одна загадка, которую я никак не мог разгадать. Что же касается Зиновия, то тут было все предельно ясно; он явно мечтал как можно скорей покинуть этот траурный кортеж и вернуться к своим делам, любовницам, обильным яствам, бутылкам с дорогими винами, которые привозили ему благодарные авторы со всего света.
После похорон следуют поминки. Когда мы вернулись с кладбища, столы уже были накрыты, мы заняли свои места. Все стали говорить о покойном, маленькую речь пришлось произнести и мне. Но все это уже не имело никакого отношения к Игорю; нет ничего более далекого от действительности, чем слова живых о мертвых. Периодически я поглядывал на Инну; все это время она молчала и в ее взгляде застыл один и тот же вопрос: когда мы все уберемся из этого дома и оставим ее одну?
Наконец мы исполнили это ее желание. Я и Зиновий вышли из дома. Зиновий по привычке сосал сигарету и думал о каких-то своих делах. Я бы не слишком удивился, если сейчас он бы прямиком закатился к одной из своих многочисленных подружек. В самом деле, что ему мешает: Игорь благополучно погребен, для деловых контактов день испорчен, значит остается одно - веселиться.
Мы подошли к его "BMW".
- Хочешь я тебя подвезу, - любезно предложил он.
- Мне хочется немного пройтись. Когда идешь пешком, лучше работают мозги, чем когда едешь в такой роскошной машине.
- Ну, ну, - сказал Зиновий, выплевывая сигарету на асфальт.
- Послушай, мне кажется, что ты знаешь об его смерти больше, чем ты мне сказал.
- И что? - Зиновий как-то странно смотрел на меня; в его взгляде затаилась насмешка и одновременно ожидание с моей стороны какого-то продолжения.
- Я хочу, чтобы ты мне объяснил, что все-таки произошло? Ты не забыл, Игорь был моим другом. Как и твоим. Или у тебя нет друзей?
- Что касается друзей, то любой дурак тебе скажет, что это вопрос философский. - Толстое лицо Зиновия, довольное своим перлом, расплылось в широкой улыбке. - Ну а если тебя интересуют подробности... -
Зиновий явно о чем-то задумался, причем по тому, как замерли на месте его маленькие глазки, этот процесс протекал у него весьма интенсивно.
- Заходи ко мне в издательство, там обо всем и поговорим. А сейчас, прости, спешу и так потерял много времени. Знаешь, сколько я отменил деловых встреч? Три. Если так пойдут дела и дальше, то можно разориться. А тогда где ты будешь печатать свои романы? Так что не умирай, иначе я стану нищим из-за вас.
Я не сомневался: будь сейчас другая ситуация, все толстое тело Зиновия стал бы сотрясать хохот; больше всего на свете его смешили собственные остроты. Однако, учитывая только что состоявшуюся печальную церемонию, оно лишь издало негромкий смешок.
- Я жду тебя, - вдруг очень серьезно произнес на прощание Зиновий. - Я думаю, у нас есть о чем поговорить.
"ВМW", с благородной мягкостью шурша шинами, выкатился со двора.
Я проводил глазами роскошный лимузин и неторопливо побрел по улице. Я вернулся, как я ее называю, в свою берлогу, примерно через час.
Мое скромное жилище действительно напоминает берлогу; по крайней мере мне оно кажется не более уютным, чем зимнее пристанище медведя. Много раз я пытался навести в ней порядок, создать хоть какое-то подобие комфорта, но проходило несколько дней и мое жилище вновь превращалось в обитель хаоса и неразберихе.
Я сел за компьютер, но включать его не стал; мне было не до работы. С некоторым удивлением я констатировал, что настроение подавленности у меня сейчас сильнее, чем во время похорон. Может быть, от того, что тогда меня со всех сторон окружали люди, все время что-то происходило, я был составной частью механизма церемонии. Теперь же я находился совершенно один, и одиночество давило на меня подобно мешку с тяжелым грузом на плечах.
То, что меня угнетало одиночество, было для меня несколько непривычным явлением. Одиночество - мой удел, я бы даже сказал - мой осознанный выбор. Писатель - профессия для одиноких людей, ибо это человек, который углублен в самого себя, в свои мысли, в свой дух, который он рассматривает как туннель для проникновения в дух всего мироздания.
Конечно, далеко не все писатели ведут такое затворническое существование, немало встречается среди них веселых кампанейских людей. Но все зависит от того, что он за писатель. Большинство из нас скользят лишь по поверхности жизни, она для них скорей напоминает бесконечный комикс, который надо успеть перелистать до того момента, когда смерть остановит этот бесконечный процесс. Мы придумываем бесчисленные сюжеты, ищем необычные повороты, как будто в этом и заключается весь смысл литературного труда. Для меня подобные авторы напоминают художников-иллюстраторов, которые не создают самостоятельных произведений, а лишь иллюстрируют чужие творения. Я понимаю, что нужны и такие литераторы, ибо миллионы читателей не хотят читать настоящих книг. Пустота всегда ищет пустоты дабы приобрести иллюзию своей напыщенности. И эта встреча двух пустот: пустоты писательской и пустоты читательской и создает ту страшную атмосферу, которая порождает все то чудовищное, что происходит на земле.
Я - человек в этом плане иной, с самого начала я рассматривал свое писательство, как свой жизненный путь. Потому-то я и выбрал эту на мой взгляд отнюдь не самую лучшую профессию, что рано почувствовал желание разобраться в самом себе. Нельзя сказать, чтобы я преуспел в этом благородном начинании; скорей наоборот, единственное, что я приобрел за эти годы, так это бессчетное число вопросов, на которые я не могу дать удовлетворяющие меня ответы. Именно такой подход к писательскому труду и сближал нас с Игорем, хотя его манера письма и мышления весьма существенно отличалась от моих. Его особенность заключалось в том, что он был привержен к категорическим суждениям; будучи интеллектуалом, он постоянно стремился добраться до сути явлений, а добравшись, не оставлял никаких сомнений в том, что это так, как он говорит.
Он писал так, словно забивал гвозди. И это его качество не раз становилось предметом наших жарких споров, порою на грани ссор. Ему нравилось выступать чрезвычайным и полномочным послом истины; я подозревал, что он ко всему человечеству, не делая исключения и для меня, относился с чувством превосходства. Надо сказать, что для этого были определенные основания; я редко встречал человека умнее его; ум Игоря напоминал мне бритву, которой безжалостно соскабливает с любого предмета все лишнее и ненужное, доходя до самой его сердцевины. Но в этом и заключалась, на мой взгляд, его главный недостаток; добравшись до определенного предела, он отказывался следовать дальше, считая, что уже находится на краю ойкумены - и больше дороги нет. Ему претила мысль, что мир может быть бесконечен, где-то непременно, пусть очень далеко, но он должен обрываться. Я же всегда сомневался в этом; я никак не мог выкинуть из головы вопрос: а что же там, за этой границей?
Но спорить на эти темы теперь бесполезно, Игорь добрался до своего края, до своего предела и что он там встретил - конец мирового пространство или его беспредельность известно только ему. Мне же отныне предстоит выяснять этот вопрос в одиночку. Но главное, что меня сейчас волнует, почему он это сделал?
За окном сгустился вечер, и я ощущал, как трудно мне выдерживать сегодня груз одиночества. Неожиданный и загадочный уход из жизни Игоря не только лишил меня лучшего друга, но и провел вокруг меня невидимый круг еще более отделяющий от людей. По-видимому, есть предел моего отторжения от человечества, каждый из наших друзей и знакомых выполняет для нас роль моста, связывающего человека с остальными людьми. И когда такой мост рушится, всегда испытываешь состояние катастрофы, ибо рвется важная нить, соединяющего тебя с миром. Наверное, в идеале мудрецу не требуется никого, он самодостаточен. Но во-первых, это в идеале, а, во-вторых, я не мудрец.
Больше всего мне хотелось позвонить Лене, но еще два дня назад она предупредила меня, что у нее какие-то срочные домашние дела и просила эти дни ее не тревожить. Правда у меня была уважительная причина нарушить этот запрет. Я смотрел на телефон; желание набрать ее номер было таким сильным, что я даже чувствовал легкое покалывание в кончиках пальцев. И все же я решил не делать этого; я знал, как она не любит, когда я беспокою ее тогда, когда она этого не хочет. Я вздохнул и бросился на кровать, на которой мы бесчисленное число раз занимались с ней любовью. Но сейчас в моем воспаленном мозгу возникали совсем иные картины; я видел мертвое лицо Игоря, гроб, словно получивший пробоину корабль, погружающийся в пучину могилы... Почему-то тревога, овладевшая мной в тот момент, когда из моего почтового ящика, выпало письмо, не только не проходила, наоборот, она нарастала. Я не понимал причины этого явления; это чувство не было напрямую связано с самоубийством Игоря и его похоронами, оно было гораздо глубже и шло из самых потайных глубин моего существа. Как будто я находился перед переломным моментом в моей судьбе, предчувствие больших и отнюдь не радостных перемен, как верный товарищ, не покидало меня ни на минуту. Но с чем они связаны? С Леной? Я услышал, как громко забилось мое сердце. Нет, только не это. Пусть рушится все, но не наши отношения.
Я не мог лежать на кровати и вышел на балкон. Город был уже накрыт темным покрывалом ночи, но, словно сопротивляясь окутавшему его мраку, был весь озарен огнями. Я стал смотреть в направлении дома Лены. До чего же мне хочется ее увидеть, дотронуться до нее, рассказать, как тревожно и беспокойно на душе. Но, увы, она далеко, нас разделяет полтора часа езды. Хотя причем тут расстояние, если бы только она подала сигнал я бы немедленно ринулся к ней, несмотря на поздний час.
Мы познакомились два года назад; я пришел к ней на эфир. Только что вышла моя вторая книга, не могу сказать, что уж очень великая, но достаточно неплохая по крайней мере для того, чтобы ведущая литературного салона радиостанции "Восток" Елена Эленина пригласила меня на свою передачу. И когда кончилась ее запись, я уже понял, что влюблен.
Почему это случилось так быстро и внезапно, я не знал тогда и не знаю до сих пор. Не могу сказать, что в тот день я встретил неземную красавицу или она блистала невероятными перлами ума. Ничего этого не было; она была симпатичной, но не более, она была не глупой, но явно и не светочем человеческого разума. И все же я понял: я нашел ту, которую искал, и больше мне не нужен абсолютно никто.
Набравшись не то храбрости, не то наглости, я пригласил ее на свидание, и к моему величайшему счастью она, почти не раздумывая, согласилась. Это было таким неслыханным везением, таким подарком судьбы что за весь обратный путь от радиостанции до своего дома я мысленно пропел весь свой оперный и эстрадный репертуар.
С той памятной передачи прошло два года, два самых счастливых и два самых непростых года в моей жизни. Наш роман начался очень легко и я бы даже сказал резво; уже на второй день мы оказались в одной постели. Мне все нравилось в Лене: ее голос, тело, привычки, манеры, как она движется, как она спит, как ест, как одевается, как смотрит на меня. Это было какое-то полное упоение другим человеком. Я не могу сказать, что до нее у меня было много женщин; но несколько достаточно пылких романов есть в моей коллекции. Я знаю за собой то ли слабость, то ли достоинство; я очень влюбчив; женщины увлекают меня с какой-то волшебной силой. И все же я ясно ощущал, что на этот раз все было по-другому, совершенно иначе; если раньше чувства захватывали лишь какую-то часть меня, какие-то поверхностные слои моей не слишком богатой натуры, оставляя основание моего существа по сути дела не затронутым, то сейчас любовь проникла и в эту заповедную область, изменив там все.
Я давно принял историческое решение: не жениться. Не то, что я противник брака, каждый сам выбирает, как ему поступать, но я всегда чувствовал, что эта вещь не про меня. Хотя порой меня и покусывало одиночество, хотя порой у меня возникало желание разжечь в моем доме огонь семейного очага, наполнить его детскими голосами, но в тоже время я понимал: если это случится, моей свободе придет конец. Другой человек только одним фактом своего нахождения рядом со мной выступит как ее душитель; отныне я буду вынужден сопрягать все свои поступки с ним. И наблюдая за супружеской жизни своих знакомых и друзей, я только укреплялся в этом своем суждении. Даже пример Игоря и Инны, где царило редкое согласие и взаимопонимание, не ослабляло моего негативного отношения к этому вопросу; я видел как порой нелегко бывало Игоря совладать с собой, отказаться от чего-то важного и дорогого во имя выполнения семейного долга. Когда два человека соединяются друг с другом, то в результате этого союза появляется на свет третий человек, который состоит из частей первых двух; этот третий есть итог компромисса между ними. Каждый из этой пары ради ее сохранения вынужден пожертвовать какой-то частью своего я, причем, иногда эта жертва оказывается такой значительной, что можно смело говорить о гибели или тяжелом ранении индивидуума. Сильный подчиняет слабого - это вечный закон, действующий среди людей, погубил немалое их число, заставил отказаться от поиска собственного пути ради того, чтобы идти вместе одной дорогой. Но куда такая дорога может привести? На мой взгляд только в никуда. А тогда зачем отправляться в путешествие? Не лучше ли каждому прокладывать свою колею?
Я отнюдь не считаю, что мои принципы являются универсальными, скорей они подходят лишь для немногих людей, но впервые они оказались поколеблены после встречи с Леной. Именно тогда в мою голову все чаще стала наведываться мысль о браке. Не то, чтобы она брала вверх над оппонирующими ей мыслями, пожалуй, в этом важном поединке они все же побеждали, и все-таки я сознавал, что если бы Лена поставила вопрос о нашем брачном альянсе, что называется ребром, я бы не колеблясь согласился. Но к некоторому моему удивлению она его не ставила на повестку дня наших отношений, хотя несмотря на свои тридцать четыре года еще никогда не была замужем. Это обстоятельство меня немного обескураживало и даже обижало; я не понимал, почему она не горит желанием сочетаться со мной законным браком. Однако с другой стороны я был рад, что она не муссировала эту скользкую тему: сложившийся статус-кво в целом меня устраивали: я был с ней и одновременно на свободе. О большем невозможно было даже и мечтать. Конечно, брак давал более надежную гарантию, что я сумею сохранить Лену до конца моих печальных дней- а ничего другого я и не желал - но еще неизвестно, как бы мы жили вместе; совместное проживание на одной площади нередко становится испытанием, которое выдерживают далеко не все. То, что получается замечательно у любовников, зачастую плохо выходит у супругов; тут много факторов, влияющих на эти изменения и не о них сейчас речь. И я вовсе не жаждал так отчаянно рисковать.
Было еще одно обстоятельство, которое останавливало меня от решительного шага; Лена весьма прохладно относилась к моему литературному творчеству. Она отнюдь не зачисляла меня в плеяду лучших современных писателей, а считала меня сочинителем скучноватым и занудным, а мои творения - перегруженными назидательными и описательными пассажами.
Была ли она права? Это был как раз тот вопрос, на который я сам настойчиво искал ответа. Я был согласен далеко не со всеми тезисами ее рецензий на вышедшие из-под моего пера произведения; то, что она критиковала, зачастую мне представлялось лучшими местами, однако я старался, чтобы эти расхождения как можно меньше влияли на все другие аспекты наших и так не самых простых отношений. В итоге мы нашли выход из этого затруднительного положения, может быть, не самый лучший, но достаточно действенный; мы почти перестали обсуждать мои романы. Она больше не приглашала меня в свою передачу, я тоже не просился подпустить меня к микрофону, дабы поведать всеми миру о моем великом творческом пути. И все же каждую новую рукопись я прежде всего торжественно и с замиранием сердца вручал ей. И для меня было совсем неважно, насколько ее мнение квалифицировано и точно, для меня было важно иное: все, что я писал, я писал только для нее, а что касается остальных читателей, то прочтут ли они или нет созданное мною, было не столь существенным. Именно тогда я сделал это несколько неожиданное для меня, но по сути дела банальное открытие: каждый писатель пишет только для самого себя и еще для того, кого он любит, кто ему по-настоящему дорог. Конечно, речь идет о том случае, когда он создает или вернее пытается создавать литературу, мелодии для которой он черпает в своей душе, а не предназначенную для широкой розничной торговли беллетристику.
Пока я размышлял о наших отношениях, желание позвонить Лене выросло настолько, что я непременно сделал бы это, несмотря на наш уговор, если бы сейчас было бы немного меньше времени. Но шел уже первый час ночи, и она вместе со своими домочадцами без всякого сомнения спит крепким сном. Тем более мне было хорошо известно, что обычно она ложится спать довольно рано. Поэтому я глубоко вздохнул, зачерпнув легкими изрядную порцию насыщенного бензиновыми парами воздуха, и тоже поплелся к кровати. Один из самых странных, непонятных и самых печальных дней моей жизни тихо подходил к концу. А через несколько часов меня поджидал другой день, полный новых тревог и новых загадок.
***
Я проснулся довольно поздно, солнце уже во всю шныряло в моей комнате, забиралось в углы, карабкалось по занавескам и шкафу. Несколько секунд я наблюдал за тем, как хозяйничало оно в квартире, затем решительно подошел к телефону и стал звонить Лене. Трубку взяла ее мать, которая и сообщила мне, что Лена уже ушла на работу. Это было довольно странно, так как обычно она так рано не уезжала из дому. Но и на работе ее тоже еще не было, о чем сообщили мне длинные гудки. В течение часа я набирал ее рабочий номер через каждые пять минут в надежде, что она уже появилась на радиостанции, но всякий раз слышал все тот же безучастный к моим переживаниям зуммер. Что ж, решил я, волей-неволей придется заняться другими делами. А это значит, что мне надо во что бы то ни стало выяснить, что же случилось с Игорем.
Я сам не понимал, почему мне так упорно казалось, что это дело не терпит отлагательства, ведь Игоря уже нет, и я могу не торопиться проводить расследование о причинах его гибели. Но у меня было очень ясное ощущение, что его смерть имеет прямое отношение ко мне. Конечно, речь не шла о том, что он совершил самоубийство из-за меня; для этого у него не было никаких оснований: я не одалживал ему большую сумму, не спал с его женой, не был даровитей его, а потому ни о какой зависти не могло идти и речи. И все же его гибель и моя жизнь были связаны какой-то очень прочной нитью. Я не знал, почему он это сделал, но меня не отпускало ощущение, что корни его проблем, приведшие к этому роковому шагу, и корни моих проблем тесно переплетены. А то, что пока я не чувствую таких острых позывов прервать свой поток дней, ни о чем не говорит; просто еще не пришел мой час. А в этом вопросе предаваться иллюзиям просто опасно.
Я долго не решался побеспокоить Инну, я сидел у телефона и тупо смотрел на него, как школьник на условия задачи, которые он никак не может уяснить. Еще не прошли и сутки после погребения, а я уже навязываюсь к ней со своими разговорами. Но мной владело просто жуткое нетерпение; я не мог ждать, а главное не знал - сколько надо ждать. Тем более ее поведение на похоронах по отношению ко мне было странным и непонятным; с первого дня, как Игорь представил мне ее, у нас завязались теплые и дружеские отношения. Она мне нравилась и как человек и как женщина, и пока в мою жизнь стремительно не влетела Лена я даже искренне завидовал ее мужу. Но что заставило Инну столь резко перемениться; конечно, смерть Игоря - великое горе, но ведь на похоронах и затем на поминках я видел, что с другими людьми она разговаривает вполне охотно и доброжелательно. Но едва приближался я, как она тут же замолкала, делалась недоступной и враждебной. Но сколько я не рылся в кладовках своей памяти я не мог припомнить ни одного эпизода, ни одного слова, которые могли бы хоть как-то обидеть ее. В чем же тогда причина?
Конечно, звонить Инне сейчас было большим свинством, но у меня уже больше не было сил; если хотя бы отыскалась Лена, я бы переключил свои расстроенные чувства и эмоции на нее. Но она по-прежнему пребывала неизвестно где, и я стал решительно набирать номер Инны. Но к моему большому облегчению, разговор у нас получился спокойный; Инна не выразила возмущение моим звонком, не бросила трубку, а покорно выслушала мои соболезнования. А когда я сказал, что очень хотел бы с ней поговорить, она сказала, что я могу приезжать в любой момент. Я решил воспользоваться этим приглашением и сообщил, что хочу прибыть прямо сейчас - и не услышал возражений.
В квартире Игоря я уже не нашел следов вчерашних событий. С зеркал были убраны покрывала, а Инна сняла с себя траурные одежды. Было жарко, и ее тело прикрывал лишь тонкий домашний халатик. Встретила она меня спокойно. но в ее взоре, жестах, интонациях ощущалась нескрываемая отчужденность. Иногда она смотрела на меня так, как будто я был абсолютно прозрачным; ее взгляд проходил мимо меня и исчезал где-то на просторах мирового пространства.
Инна провела меня на кухню и усадила на "законное" мое место возле окна. Когда я бывал у них в гостях, я всегда сидел тут и наблюдал за бурной жизни двора. Обычно я являлся к ним голодным, как и положено холостяку, и по давно заведенному ритуалу мой визит начинался в зависимости от времени посещения с завтрака, обеда или ужина.
- Ты как всегда не ел? - полуспрашивая, полуутверждая, проговорила она, смотря куда-то мимо меня.
Я вспомнил, что за всеми волнениями в самом деле как-то забыл про завтрак.
- Да, не успел поесть, - не стал обманывать я, - но не надо ничего готовить. Я пришел поговорить.
Но Инна то ли не слышала, то ли не обратила никакого внимания на мои слова, она открыла холодильник и стала доставать из него закуски, которыми он был набит до краев. Я понял; это все осталось с поминок.
Мне в самом деле хотелось есть, хотя я пришел не за этим, но природа, как это часто бывает, взяла свое, и я с тайной радостью и с тайным стыдом набросился на угощение. Инна сидела напротив меня, она ничего не кушала, только отхлебывала из большого бокала чай. Она по-прежнему не смотрела на меня и временами я даже не был уверен: помнит ли она о том, что не одна на кухне. Но она помнила, ибо неожиданно спросила:
- Так, чего же ты, Сережа, хочешь узнать?
Этот прямой вопрос заставил меня отложить вилку с нацепленным на ней огурцом. Я вдруг почувствовал сильное смущение: положение, в которое поставила меня Инна, требовало прямого вопроса, но я не решался его задать. Да и как должен в этих обстоятельствах звучать прямой вопрос: почему Игорь выбросился из окна?
- Ну чего молчишь? - как-то странно вдруг усмехнулась Инна. - Я же знаю: тебя мучает любопытство. Вас всех просто замучило любопытство, всем хочется узнать, почему он вдруг взял и покончил с собой. Боже, как я вас всех ненавижу. А вас с Зиновием особенно. Нет, тебя больше, - подумав, отдала она мне пальму первенства.
- Я могу уйти, - негромко проговорил я.
- Я не хочу оставаться одна. - Она оглядела кухню, остановила свой взгляд на прикрытой двери. - Как ты думаешь, он сейчас не войдет? - вдруг прошептала она.
Мне стало не по себе. А что если она сходит с ума? Но Инна, кажется, догадавшись, о чем я подумал, снова усмехнулась.
- Думаешь, я тронулась. Это был бы для меня лучший выход. Мне все время кажется, что он вот-вот войдет. Иногда я даже слышу его шаги. Понимаешь, это очень странно: знаю, что они не могут раздаваться, а я их все равно слышу. - Она сжала голову руками и несколько секунд просидела так неподвижно. - Это вы его погубили. Вы! - Она взглянула прямо на меня, и в ее глазах я отчетливо увидел холодный блеск ненависти.
- Прости, Инна, но я не понимаю твоих обвинений. Я даже не подозревал, что с ним что-то происходит. Он мне ничего не говорил.
- А что он тебе должен был сказать? Что он больше не хочет жить. Ты думаешь, я что-нибудь понимаю. Если бы не эта поездка. Он вернулся оттуда совсем другим. Я сразу это почувствовала. Дай мне закурить. Я хлопнул себя по карманам, но сигарет в них не обнаружил. Я редко курю, чаще всего когда у меня не идет роман, а потому не всегда таскаю их с собой. Но сейчас я сожалел, что оставил пачку дома.
- И сигарет у тебя нет, - констатировала Инна. - Жены нет, детей нет. Интересно, а у тебя вообще что-нибудь есть? Ладно, пойду поищу свои. - Она вышла из кухни и долго не возвращалась. А когда вернулась, что-то неуловимо переменилось в ее поведение, и мне показалось, что она не только закурила сигарету, но и выпила вина или водки. Раньше с ней ничего подобного не случалось, она вообще не слишком любила пить и всегда относилась неодобрительно, когда мы с Игорем после жарких литературных дебатов, чтобы отвлечься от них и остудить разгоряченные головы, устраивали небольшие попойки.
- Послушай, - сказал осторожно я, - ты сказала о поездки. Ты имеешь в виду его поездку в Крым. Он мне ничего о ней не рассказывал. Я полагал, что он просто уехал отдыхать.
Инна как-то странно посмотрела на меня.
- Ты в самом деле ничего не знаешь?
- Стал бы я врать.
- Да, врать бы ты не стал, - согласилась она. - Я не знаю, что там с ним произошло. Он и мне почти ничего не рассказывал. Однажды, видя что с ним что-то творится неладное, я попыталась его расспросить, но он резко потребовал оставить его в покое. Он стал вдруг кричать, говорить какие-то странные слова. Потом немного успокоился, попросил прощение и сказал, что однажды сам мне все расскажет. Когда поймет, что на него снизошло прояснение.
- Прояснение. В его устах довольно необычное слово, - задумчиво произнес я. - А что странного он тогда тебе наговорил?
Инна задумалась, она откинулась на спинку стула, и по ее лицу я понял, что ее память воспроизводит ту сцену.
- Мне трудно сейчас точно припомнить. Я тогда была слишком расстроена всем, что происходило между нами. Он что-то твердил о том, что я ничего не понимаю в жизни, что я просто глупая гусыня. Это было очень обидно и неожиданно слышать от него.
На глазах Инны выступили слезы, она поспешно схватила новую сигарету и, не дожидаясь, когда я поднесу к ней огонь, быстро разожгла ее сама. Я не очень представлял, как я должен сейчас поступить: попытаться ее утешить или просто ждать, когда она успокоится сама. Я выбрал второй вариант. Она права, подумал я, в устах Игоря эти слова звучат крайне неожиданно.
- Ну что ты еще хочешь услышать? - спросила она через несколько минут, смахивая рукой слезы.
- Если быть честным, Инна, пока я ничего не понял.
- А мне какое дело, понял ты или не понял. Игоря нет и мне плевать на все остальное. И на тебя, Сережа, тоже. И ты и он - вы оба чокнутые. У него было в жизни все: успех, деньги, любящая жена, дети. Если ему нужна была еще одна женщина, в конце концов я бы согласилась и на это. Скажи, что еще надо, чтобы жить и жить? Я не понимаю. Миллионам людей этого вполне достаточно, чтобы чувствовать себя хорошо на этом свете. А вместо этого... - Инна замолчала, и ее глаза снова заблестели. - Это все Зиновий, - вдруг с ненавистью, - проговорила она. - это он послал его туда.
Это была неожиданная для меня информация. Неужели Зиновий как-то связан со смертью Игоря? Почему-то мне казалась эта связь невероятной. Я хорошо знал, что Игорь не слишком жаловал его, относился к нему несерьезно, часто высмеивал его в глаза и за глаза. Для него Зиновий был только его издателем, хотя официально они и числились в друзьях. А может, и меня Игорь не считал своим другом, иначе как объяснить, что он ни словом не поделился со мной тем, что творится в его душе. Я был гораздо откровенней с Игорем и никогда не скрывал от него своих переживаний и сомнений. Нельзя сказать, чтобы Игорь был уж очень открытым человеком, но его внутренний мир не был и на запоре. Я многое знал о нем, но, как теперь выясняется, одновременно не знал ничего. И это вызывало у меня мучительные чувства.
- Если хочешь что-то выяснить, расспроси обо всем Зиновия, - вдруг резко вторгся в мои мысли голос Инны. - А я больше не желаю видеть никого из вас: ни тебя, ни его. Это вы погубили Игоря.
Я снова оказался на улице. Первым делом я позвонил с первого попавшегося мне телефона-автомата на работу Лены. И вновь длинные гудки стали единственным мне ответом. Странный сегодня день, думал я, такое чувство, что рушится нечто прочное. Всю жизнь человек занимается тем, что строит какие-то здания, но приходит момент и вдруг выясняется, что все возведенное им - это всего лишь дома на песке. И достаточно одной мощной приливной волны, дабы за секунду разрушить то, на что потрачены годы. Все, что мы не делаем, все очень непрочно, все держится на тумане обмана до той минуты, пока однажды он не рассеивается и перед нами открывается подлинный ландшафт - пустынный и враждебный, без единого, дающего тень деревца, и утоляющего жажду ручья.
Я сел на скамейку в каком-то небольшом скверике. Мне надо было привести свои разбросанные мысли хоть в какой-то пусть самый примитивный порядок, чтобы решить, что делать дальше. Лена пока остается неуловимой, и хотя ее отсутствие вызывает во мне огромную тревогу, я все равно не знаю, где ее искать. Значит, есть смысл продолжить мои розыски, связанные с самоубийством Игоря. И следующий пункт моего расследования - Зиновий.
Издательство Зиновия нашло себе приют в самом центре Москвы. Старое здание с запутанными лабиринтами коридоров давно не ремонтировали, и стены и потолки имели вид как после пожара. Но там, где начинались владения Зиновия, царила совсем иная картина: все было покрашено, отделано современными материалами, а вход преграждал всегда крепкий охранник. Некоторые из них знали меня и пропускали свободно, но этот парень был мне неизвестен, как, впрочем, и я ему и так как я не был записан в его журнал посетителей, мне пришлось долго объяснить, к кому и зачем я направляюсь.
Зиновий, как обычно, был занят, несколько посетителей дожидались своей очереди на получения права общения с ним. Я сел в кресло, готовясь к длительному ожиданию. Я знал, что хотя мы и считаемся старыми друзьями, но для меня он все равно не сделает исключения и примет меня не раньше, чем подойдет мой черед. Поэтому я даже не стал просить секретаршу доложить о моем появлении, вместо этого взял лежащий тут какой-то журнал и, чтобы хоть чем-то занять свои растревоженные мозги, стал листать его. Но я все равно не понимал, что там написано, мои мысли отказывались соприкасаться с внешним миром и были переключены исключительно на собственные проблемы. Лена и Игорь - вот что поглощало меня в данный момент. Два близких и очень дорогих мне человека: один уже мертвый, а другой внезапно исчезнувший. И я никак не могу проникнуть в причины поступков каждого из них. А вдруг и с Леной случилось тоже самое, что и с Игорем. На первый взгляд предположение просто абсурдное, но если два дня назад мне бы сказали, что Игорь добровольно перережет нить своей жизни, я бы, засмеявшись, сказал, что ничего нелепей я еще не слышал. Но, как показывают события, нелепые варианты могут оказываться самыми достоверными.
К Зиновию я попал почти через час. За это время сердобольная секретарша напоила меня чаем, принесла печенье; я все это машинально проглотил, не чувствуя вкуса того, что ел и пил. Зиновий встретил меня без удивления и без радости, он просто взглянул на очередного посетителя и мне показалось, что на лице его промелькнула досада от того, что теперь придется тратить на меня свое сверхдрагоценное время. Но пока я сидел в его предбаннике я наполнился таким количеством решимости выяснить все до конца, что сейчас явное его нежелание разговаривать со мной, лишь только подхлестнуло это мое намерение.
- Садись, коли пришел, - Зиновий сунул в рот сигарету и, не зажигая, стал сосать ее. - Извини, у меня куча дел и поэтому я параллельно буду заниматься еще и бумагами. Ты, надеюсь, не возражаешь.
- Я только что от Инны, - сообщил я.
- А, - неопределенно протянул он, не вынимая изо рта сигарету и читая какой-то листок. - Эти сволочи хотят меня зарезать, - вдруг патетически воскликнул он, - они снова повышают цену.
- Кто?
- Типография, будь она трижды неладна.
- Слушай, черт с этой типографией, - внезапно взорвался я, - я говорю тебе, толстый боров, что только что был у Инны.
Теперь пришла очередь изумляться Зиновию. Несколько секунд он смотрел на меня так, будто не узнавал, затем извлек изо рта обслюнявленную сигарету и положил ее на край стола рядом с большой стопкой бумаг.
- Ну хорошо, чего ты хочешь?
- Я хочу понять, почему покончил с собой Игорь?
- Об этом ты должен спросить у него.
Я встал и с решительным видом, сжимая для большего устрашения кулаки, двинулся на хозяина кабинета.
- Ну хорошо, сядь и успокойся, - взмахивая руками, примирительно проговорил Зиновий. - Давай поговорим. Только ты зря надеешься, будто я все знаю. Я знаю очень мало.
- Меня интересует его поездка. Инна сказала, что это ты его сосватал.
- Ну это не совсем так, хотя я имел некоторое отношение к ней. Он сам выразил желание поехать. Мы лишь заключили контракт.
- Контракт?
- Да, он должен был написать книгу.
- Зиновий, - чувствуя нарастающее раздражение, сказал я, - я ничего не понимаю. Поясни, что за поездка, что за книга и что за контракт?
- Контракт очень выгодный и для меня и для него, - с искреннем сожалением вздохнул Зиновий, естественно грустя только о потере своей выгоды. - У меня есть соглашение с одним крупным американским издательством, что оно одновременно со мной выпустит перевод этой книги в Америке. Эта книга могла бы избавить Игоря от материальных забот до конца его дней.
- Он знал об этом?
- Конечно, - как-то странно посмотрел Зиновий на меня. - Как же иначе. За кого ты меня в конце концов принимаешь?
Я решил не вдаваться в объяснения по этому поводу, а продолжить допрос.
- А теперь ты расскажешь мне все по порядку. А иначе... - Для подкрепления своих слов я снова сжал кулаки.
- Хорошо, хорошо, если ты настаиваешь.
Зиновий задумчиво посмотрел на меня, снова сунул сигарету в рот и стал активно ее слюнявить. Что за мерзкая привычка, невольно подумал я.
- Ты действительно жаждешь знать, что произошло? - спросил он.
- Я уже уведомил тебя об этом. Какими словами тебе еще сказать, чтобы ты понял?
- Да, понял я, понял, - вдруг усмехнулся он. - Но хочу и тебе напомнить: очень часто счастье и благополучие человека основано на его неведении. Как там говорится в одной изданной еще до меня книги: "кто умножает познания, умножает скорбь." Я верно процитировал?
- И не предполагал в тебе такой эрудиции, - не удержался я от того, чтобы укольнуть его жирную тушу словесной шпилькой.
- Слышал ли ты когда-нибудь о человеке по фамилии Волохов? - спросил Зиновий.
Я напряг память. Фамилия была знакомой, я попытался припомнить, не упоминал ли ее Игорь. Нет, кажется, не упоминал. Значит, другой источник.
- Мне кажется, - неуверенно сказал я, - он был диссидентом. Была какая-то история. Но какая не знаю. Это было довольно давно, если речь идет о нем.
- Думаю, о нем, - чему-то своему усмехнулся Зиновий. - Он в самом деле был диссидентом и угодил в тюрьму, а потом, как у нас это было принято, в психушку. И, как верно ты говоришь, это было довольно давно.
- Но причем тут Игорь.
- Если ты хочешь узнать истину, то должен быть терпеливым. Разве ты не знаешь, что нетерпеливым истина не открывается.
- Ну хорошо, я слушаю тебя, о мудрейший Зиновий.
Он почти весело посмотрел на меня и достал новую сигарету, чтобы обслюнявить ее точно таким же образом, как и предыдущую. Зачем ему для этого нужны такие дорогие сорта, невольно подумал я. Мог бы для этих целей использовать и подешевле.
- Предупреждаю, дорогой Сережа, я знаю совсем немного. Игорь был очень немногословен со мной. Так вот этот Волохов после того, как вышел из тюрьмы или психушки - точно не ведаю, где он кончал свой срок - решил объявить себя новым мессией. Написал книгу, которую назвал "Новое сознание". Естественно, что она тогда могло выйти только там, на диком Западе. А потом, когда времена стали меняться, он образовал новое движение, если не ошибаюсь с тем же названием.
- Мне кажется, я что-то о нем слышал. Сейчас много всяких подобных движений, может быть, поэтому оно не отложилось в голове.
- Может быть. Но дело в том, что в последнее время оно неожиданно стало приобретать популярность. И не только у нас, но и на Западе. Одни заговорили о Волохове как о новом Иисусе, другие как о новом великом мыслителе. Ну и сам понимаешь, что третьи считают его обманщиком и авантюристом.
- Что же на самом деле?
Зиновий пожал плечами.
- Вот с этой целью я и предложил Игорю съездить туда, покопаться в том, что там происходит, - и само собой написать книгу.
- Вот значит для чего отправился он на трижды благословенную крымскую землю, - протянул я.
- Именно. Так что как видишь, цель благая, донести миру весть о новом пророке или, наоборот, разоблачить его лжеучение перед всем человечеством.
Зиновий замолчал, он посматривал на меня, но явно не выказывал желание продолжить свой занимательный рассказ.
- Что же случилось дальше, когда Игорь вернулся.
- Он наотрез отказался писать книгу.
Я в упор посмотрел на Зиновия.
- А ты в ответ стал на него наседать.
- А что прикажешь делать. У него заключен со мной договор, а у меня в свою очередь - договор с американцами. Если они подадут в суд, мне придется платить неустойку, которая меня разорит.
- Даже несмотря на смерть Игоря.
Зиновий грустно вздохнул.
- Вы, писатели, только тем и заняты, что описываете жизнь, но если каждого из вас как следует поскоблить, то обнаруживается, что эту саму жизнь вы знать не знаете. Да плевать им на смерть какого-то Игоря Дымова, их интересуют только свои денежки. А чем не способ их заработать, разорив русского издателя. Раз не удалось заработать на книге, то почему бы не получить свои денежки таким образом. Теперь ты понимаешь в какой ситуации я оказался?
- Мне наплевать, в какой оказался ты ситуации, Меня интересует, чем мотивировал Игорь свой отказ.
- Да, практически ничем.
- То есть что значит ни чем?
- Ничем значит ничем, - раздраженно буркнул Зиновий. - Он пришел и объявил, что не будет писать книгу и готов возместить неустойку.
- И все?
- И все.
Несколько мгновений я молчал, обдумывая ситуацию.
- Я не верю тебе.
- Не веришь чему?
Я внимательно посмотрел на Зиновия и еще более укрепился в своей мысли, что этот толстяк врет.
- Все было не совсем так. Ты наседал на него.
- Ну наседал, - признался Зиновий. - А что я должен был по-твоему делать. Разоряться?
- Вы скандалили, - продолжал я домысливать ситуацию. - Это был очень сильный скандал, ты сидел вот на этом самом месте и орал на него. Я знаю, как ты умеешь это делать, когда ты разойдешься, то такой отборный мат редко где услышишь. - Я снова пристально взглянул на Зиновия и по выражению его лица понял, что мое ясновидение меня не подвело; так или почти так все и было. - Это ты виноват в его смерти, - безжалостно сказал я.
Последовавшая сразу же после произнесения этого приговора реакция Зиновия меня поразила; он мигом, несмотря на свою тучность, вылетел из своего уютного мягкого кресла, и через секунду гора его туши уже нависла прямо надо мной.
- Идиот, - заорал он, - я тут ни при чем. Он бы никогда не покончил с собой из-за такой ерунды, как неустойка. Или ты не знаешь Игоря?
Я смотрел, как прыгало прямо передо мной мясистое лицо Зиновия и к некоторому своему огорчению вынужден был признать его правоту: в самом деле Игорь никогда бы не стал самоубийцей из-за денежных проблем; он всегда к ним относился спокойно, можно даже сказать, что почти равнодушно.
- Тогда, почему?
- Да не знаю, почему он умер, - уже чуть спокойней проговорил Зиновий. Он посмотрел на меня и своей слоновьей походкой направился к своему уютному седалищю. Он с наслаждением расположился в нем и достал третью сигарету. На его губах показалась готовая ее смаковать слюна.
Мне стало противно.
- Ты можешь хотя бы десять минут не сосать свои дурацкие сигареты. Лучше бы ты их курил как все.
- Десять минут могу, но не больше, - посмотрел Зиновий на часы. - И то исключительно ради тебя.
- Ты чертовски заботлив, - пробормотал я. - Но мы так не выяснили наш главный вопрос.
- Пойми, я также, как и ты, не знаю, почему он так поступил, - уже совсем спокойно ответил Зиновий. - Но он приехал оттуда другим человеком.
- Но я ничего не заметил, мне он казался таким, каким был всегда.
- Он это скрывал. Я это понял только потому, что мы повздорили. И именно в тот момент я почувствовал, что передо мной находится уже другой Игорь Дымов.
- Какой?
Зиновий взглянул на часы, убедился, что десять минут еще не прошли - и тяжко вздохнул.
- Я не знаю. Я не знаю, что там с ним произошло, я не знаю, какие в нем возникли перемены. Только внутренне это был другой человек. Это все, что я могу тебе сказать.
Я снова задумался, хотя материала для размышлений по-прежнему было крайне мало. Что я узнал: он ездил к Волохову, но что там случилось, с чем он там столкнулся таким, что заставило его выпасть из окна, об этом я по-прежнему ничего не ведал.
- Но неужели он ни слова не сказал о том, что там было?
- Нет. Хотя постой. Он произнес одну фразу. - Зиновий наморщил лоб так, что он весь стал напоминать рябь на море. - Понимаешь, он сказал что-то о том, что он потерял нить жизни. Признаться, я тогда не очень обратил внимание на эти слова.
- Ну еще бы, тебя заботил вопрос об убытках.
- Он и сейчас меня заботит. Между прочим, если я разорюсь, где будешь печатать ты свои шедевры. Или ты полагаешь, что твои книги приносят мне огромную прибыль. Можешь пойти в бухгалтерию и все увидеть своими глазами.
- Приносили бы они убытки ты не стал бы их издавать.
- Не стал, но и прибыль минимальная. Едва покрывает издержки. - Внезапно он встрепенулся и как-то необычно посмотрел на меня. - У меня есть к тебе деловое предложение. Ты же хочешь выяснить, что произошло с Игорем. Так поезжай туда к Волохову, дорогу я оплачу. Напишешь книгу. Только надо все делать быстро, из-за истории с Игорем я потерял уйму времени.
Я подумал об исчезнувшей Лене, о романе, который никак не идет.
- Сейчас я не могу, у меня тут срочные дела.
Зиновий разочарованно взглянул на меня.
- Жаль, а я надеялся. По крайней мере ты выяснил бы то, что хотел.
Это был вежливый способ выставить меня за дверь.
- Я понял, что ничего не понимаю, и узнал, что ничего не знаю.
- Вот видишь, какая большая польза от твоего визита ко мне. - В его голосе снова зазвучала насмешка. - Где бы еще ты мог бы почерпнуть такие ценные сведения.
Я снова оказался на улице. Но вышел я из роскошного офиса Зиновия уже немного другим человеком, чем в него вошел. Мои мысли потекли в иную сторону; нечто крайне важное, но и очень тревожное завладело мною. Теперь я стал думать о поступке Игоря совсем иначе. Раньше я мог предположить, что дело в несчастной любви; Инна не знала, что два года назад он едва не оставил семью. Он встретил женщину и в нем вспыхнула страсть также быстро и сильно, как подожженная бочка с бензином. Он страшно переживал, так как продолжал любить и жену и своих детей, но эта любовь было другой, непохожей на ту, что он испытывал к своей новой пассии. Я отлично помню, как однажды он пришел ко мне после свидания с ней, и мы проговорили с ним целую ночь. Эта была очень странная и необычная ночь; за все это время мне вряд ли удалось вставить больше десяти фраз, зато Игорь не останавливался ни на минуту. Слова так и лились из него полноводной рекой; это было подлинное половодье большого чувства. К моему удивлению то, что он тогда говорил, плохо отложилось в моей памяти; оттуда их уносил тот поток эмоций, который исходил от него. Я помню лишь, что он что-то говорил о божественной сути его любимой, о том удивительном экстазе, который переживает он, когда находится рядом с ней. Меня тогда поразило одно обстоятельство: оказывается, межу ними в ту пору не было половых контактов, их отношения были девственно или почти девственно чистыми. И по крайней мере в том момент у него не было больших намерений что-то менять. Правда потом все приобрело, я бы назвал это, традиционный оборот, и только сейчас мне пришла в голову странная мысль: а не поэтому ли они и расстались, что любовь небесная превратилась в любовь земную. Затем Игорь написал свой роман, где описал эту историю; роман, который не только я, но и многие другие, сочли его лучшим творением. Правда в нем, как он мне сам признался, было много вымысла, писать правду и ничего, кроме правды ему было тяжело, ибо он как бы все переживал во второй раз. И слава богу, что писателю вовсе не обязательно следовать по следам, проторенным самой жизни, что он волен в своем полете на крыльях воображения подняться над реальными событиями на любую высоту, улететь от них как угодно далеко.
Инна так ничего и не узнала, я, как друг, хранил гробовое молчание. И собираюсь его хранить и дальше; вряд ли бы у нее улучшилось настроение от того, если бы я или кто-то еще рассказал теперь уже вдове Игоря, что ее муж был влюблен в другую женщину. Мои мысли в какой уже раз переметнулись к Лене. Почему-то воспоминания о романе Игоря сделали их еще более острыми и тревожными.
Иногда я совершаю дурацкие поступки, которые не подобает совершать более или менее известному писателю, автору нескольких не самых ужасных книг. Я отправился к зданию, где работала Лена, и подобно мальчику, ждущему свою одноклассницу у школы, встал рядом с входом в надежде увидеть Лену. Огромный дом был набит людьми; за то время, что я стоял тут, мимо меня прошло никак не меньше пару их сотен. Я знал, что здесь располагалось большое количество самых разных радиостанций, которых развелось в последнее время видимо-невидимо; я уж не говорю о других учреждениях, свивших свои гнезда на этажах этого здания. Прошел час, за ним последовал другой, но Лена так и не появилась. И это было странно, потому что я знал, какая она добросовестная и как тщательно готовится к каждому выходу в эфир, почти так же тщательно, как космонавт к выходу в открытый космос.
Дома в бездонной памяти компьютера покорно ждал меня оставленный мною ради других, более важных дел роман. И хотя он настоятельно требовал незамедлительного продолжения, мне было сейчас не до него. Лены по-прежнему не было ни видно, ни слышно, и я не знал, что делать. Домой к ней звонить было больше неудобно, я чувствовал, что своими звонками уже почти вывел из себя ее мать, и каждое новое наше общение становилось с ее стороны все более коротким и все менее любезным.
Сколько я простоял так у входа - часов пять или шесть, я точно не знал, но Лена так и не объявилась. Уже стало темнеть и мое дальнейшее пребывание на своем посту становилось просто нелепым. Уныло я побрел к расположенной поблизости станции метро. Я знал, что мне предстоит тревожная ночь, но никакой иной программы я себе предложить не мог.
Я не ошибся в своих прогнозах по поводу предстоящей ночи; хотя придя домой, я сразу лег спать, но долго не мог заснуть. На меня обрушился водопад мыслей почти такой же мощный, как водопад Виктория. Это был весьма странный поток; то я начинал думать об Игоре и его непонятном поступке, то о Лене и наших с ней отношениях. Чего-то с самого момента их возникновения им не доставало существенного, несмотря на то, что мы двигались по утрамбованной миллионами до нас пар колее; мы были замечательными любовниками, интересными собеседниками, она ни раз говорила о том, как ей хорошо со мной и в постели и на прогулке. И все же чего-то недоставало нашей связи, иногда мне казалось, что она носила, если не случайный, то какой-то чересчур поверхностный характер. Ну встречаются два человека, спят, разговаривают - а что дальше? Зачем вся эта канитель, во имя чего? Чтобы удовлетворить похоть, чтобы наполнить хоть каким-то содержанием пустую чащу времени. Раз каждому из нас дана жизнь, раз мы - мужчина и женщина, значит, мы и должны вести себя соответствующим образом. И отнюдь не случайно у меня периодически возникало удивительное ощущение, что все, что происходит между нами, происходит вовсе не между нами, что мы в этом действе как бы и не участвуем, вернее участвуем, но это не мы, а кто-то другие, более или менее успешно исполняющие наши роли.