Брин в свои тринадцать лет ждал от жизни только хорошего, и поэтому его очень не обрадовала перспектива стать оруженосцем Харса, младшего сына барона Брана Хорсасского.
До того Брин побывал и мальчиком у всех на побегушках, и поварёнком, и одним из дерзкой ватаги помощников конюшего, и даже, правда, недолго считался учеником кузнеца Хвата. Казалось бы, предел мечтаний сельского паренька, отданного родителями на баронскую службу, достигнут. Но служебный рост Брина был прерван в тот день, когда на его несчастье в кузницу зашёл старший сын барона, Леланд.
Надо сказать, что после той истории, когда Харс убил какого-никакого, но всё-таки дракона, Леланд испытывал к брату некоторую зависть. Эта зависть проявлялась у него в подшучивании над Харсом, чаще всего злом. И как будущему наследнику Леланду всё сходило с рук.
Так вот одним летним днём Леланд по какому-то своему делу зашёл в кузницу. Там в это время, кроме кузнеца, находился и Брин. Пристроившись у входа, он сидел на земле и счищал с лезвия косы ржавчину.
Едва не споткнувшись о Брина, Леланд хотел, уже было, обругать мальчишку, но в этот момент его поразила идея. Идея, поскольку была направлена против младшего брата, больше походила на пакость. Суть пакости заключалась в том, чтобы придать Харсу, этому недорыцарю, лопуха-оруженосца, с которым Харс намается до седьмого пота, обучая крестьянина-недотёпу премудростям военного ремесла.
- Эй, парень, - агрессивно обратился он тогда к Брину, - как ты относишься к тому, чтобы помахать мечами?
- Кто? Я, сир? - удивился Брин.
- Нет, я к чурбану обращаюсь!
Хват, работавший в это время где-то в глубине кузницы, услышал разговор. Он отложил в сторону молот и недообработанную заготовку.
Заметив, что на него обратили ненужное ему внимание, Леланд предложил Брину: "Э-э-э... выйдем. Разговор есть".
Они встали невдалеке от кузницы. Крупный Леланд возвышался над Брином едва ли не на полторы головы - этакий бычок-переросток перед хилым козлёнком.
- Знаешь, как там тебя...
- Брин, сир.
- Заткнись, тебя не спрашивают. Так вот, э... Брим. Мой брат Харс, ну тот, что убил этого, тьфу! дракона. Так вот, моему брату Харсу нужен оруженосец. Он выбрал тебя...
- Меня? - вновь удивился Брин. - Да я сроду меча в руках не держал!
- Заткнись, пёсья морда. Тебя только не спрашивали. Харс сказал - ты, значит так и будет.
- Но...
- Никаких "но", пшёл отсюда пока... - и Леланд замахнулся на Брина рукой.
Тот, недолго думая, шмыгнул обратно в кузницу.
Леланд про себя был доволен: "Щенок. Этот меч за версту обходить будет. Самое то, чтобы испортить жизнь Харсу на несколько недель, пока он не догадается вышвырнуть недотёпу. Осталось самое лёгкое - убедить отца".
Брин был в панике. Перспектива стать оруженосцем и погибнуть в какой-нибудь неизбежной вооружённой стычке, к которым было так неравнодушно всё семейство старого барона, пугала его до спазмов в животе.
"Бежать!" - пульсировала в голове одна-единственная мысль, - "в деревню, к отцу, к матери".
Той же ночью он осуществил задуманное. Степень отчаяния Брина ярко характеризовал избранный им способ бегства. Если бы он хоть ненадолго успокоился и более взвешенно обдумал план побега, то в последнюю очередь стал бы перелезать через крепостную стену и сигать с неё в окружающий замок ров, наполненный, по случаю засушливого лета, водой едва ли на половину.
Так или иначе, из замка Брин выбрался. Но теперь ему оставалось (всего-то!) пройти через окружавший замок лес. Идти дорогой Брин опасался из-за мнившегося ему преследования. Мысль, что он птица не того полёта, за которой ночью барон отрядит погоню, не приходила Брину в голову, потому что он-то себя такой "птицей" считал.
Язык не повернётся описать все те ужасы, что испытал Брин, идя этой ночью через лес. Неизвестно благодаря какому святому покровителю, но на следующее утро он вышел к родной деревне (надо сказать, что если бы Брин пошёл, даже не побежал, по дороге, то добрался бы до деревни всего за каких-то полчаса).
Когда он, по случайности, около опушки наткнулся на собственного отца, Корга, ковырявшего лопатой землю на семейном участке, тот измученный утренним похмельем, увидев Брина, едва не "дал дубу". На него буквально вывалилось из леса Большое, Грязное, Хрипящее и Сопящее Нечто. Ко всему прочему Нечто издавало и такие звуки, что походили на смех мертвеца (то, что смеющихся мертвецов отец Брина никогда не то что не видел, но даже не слышал о таких, никак не сказалось на его убеждении, что Оно - непременно Смеющийся Мертвец).
Действительно, вид у Брина был тот ещё - в грязи и ссадинах, в порванной одежде с налипшими на неё листьями и мелким подножным мусором. Запыхавшийся от долгого блуждания в тёмном лесу, собирая всевозможные "шишки", он не мог членораздельно произнести ни слова.
Но Брину ещё относительно повезло. По крайней мере, нагнав на отца столбняк, он не схлопотал сразу лопатой по черепу. Эта, ненадолго затянувшаяся, пауза позволила Брину отдышаться, а его отцу попробовать присмотреться к потенциальному Мертвецу. Но тут...
"Отец!" - позвало "чудище", моментом излечив Корга от столбняка, а заодно и от похмелья.
"Да их тут толпы!" - испугался тот не на шутку и, бросив лопату, задал стрекоча в направлении деревни.
Обессиленное "чудище" повалилось на землю.
Через полчаса, отдышавшийся и слегка почистивший одежду Брин, подошёл к родной деревне.
У её входа его встретило несколько вооружённых чем под руку попало мужиков, поднятых Коргом на борьбу с нечистью. За их спинами мелькала, обрамлённая седеющими рыжими волосами, проплешина старосты Сыпки. Из окон и из-за плетней с опаской выглядывали любопытные женские лица.
"Вот он!" - увидев Брина, закричал Корг, указывая на него сучковатым поленом.
"А-а-а!" - подали голос мужики, но с места не двинулись.
Брин приближался.
"Оборотник!" - завопил Корг (забывший, что это - Смеющийся Мертвец) и со страху бросил полено в Брина. Оно с силой ударило того в грудь, и мальчик упал на спину.
"А-а-а!" - обрело дух крестьянское воинство, и мужики накинулись на Брина, нанося ему удары ногами. Вокруг них, иногда подпрыгивая от возбуждения, семенил ногами староста.
"Стойте!" - вдруг закричали позади. Зычный глас принадлежал Глотте, жене старосты, известной на всю деревню стерве и ведьме. - "Придурки! Нечисть под солнцем не шляется!"
Мужики оторопели и отступились. Лишь Корг напоследок пнул Брина ещё раз. Перед бой-бабой дрожала вся деревня.
"Молчать, женщина!" - взвизгнул староста.
"Я те помолчу!" - поднося громадный кулак к его носу, заявила подоспевшая Глотта.
Староста моментально ретировался обратно в тыл.
Глотта подошла к лежащему Брину.
"Да вы чё, придурки, это же ребёнок".
"Оборотник" - тихо пробормотал Корг, начиная пятиться на позиции старосты.
"Ах вы зверьё, требуха вонючая!", - взорвалась Глотта.
В проулке стали появляться испуганные бабы и ребятня, цеплявшаяся за их юбки.
Легко подняв притворившегося беспамятным Брина, грузная Глотта направилась к собственному дому. За ней, как побитые псы, плелись мужики со старостой и Коргом в арьергарде.
Брин лежал на лавке. Под голову Глотта подложила ему единственную на всю деревню пуховую подушку. Рядом, склонившись над Брином, стояла его мать, забитая мужем пугливая женщина. Она робко гладила рукой по голове сына.
Когда ухоженного и перевязанного Брина признали почти все, кто был на этот момент в деревне, только Корг и староста продолжали упорствовать, что "деревня ещё натерпится бед, пригрев этого оборотника". Причём оба делали это вовсе не из убеждения, что попался настоящий оборотник. Отец Брина, Корг, настаивал на "оборотнике", поскольку испытывал жгучий стыд оттого, что выставил себя дураком, и этот стыд, обострённый вернувшимся похмельем, ущемлял его гордость. Староста противоречил только ради противоречия. Ему хотелось показать себя хозяином в своём доме, несмотря на то, что вся деревня знала истинное положение вещей ещё аж с тех дней, как Глотта положила на него глаз, а в последствии и женила на себе.
Но и это показное сопротивление продолжалось недолго, до тех пор, пока Глотта не провела в сторонке с каждым воспитательной беседы, приправленной обещанием хорошего тумака и демонстрацией оного вполсилы. Староста и Корг на время затаили обиду.
Наступил вечер. С полей потянулись остальные мужчины деревни. Они уже прослышали об истории с "оборотником" от вездесущей ребятни. На входе в деревню их по одному встречали староста и Корг. Пошептавшись некоторое время с каждым, они крепко жали ему руку и только затем отпускали. Подобная таинственность объяснялась тем, что, по мнению обоих, "эти бабы зашли слишком далеко" и "оборотник - не та скотина, чтобы в доме её держать". Поэтому они созывали всех мужиков в трактир, расположенный у Соляной дороги, чтобы обсудить "как оборотника извести".
На зов старосты и Корга в трактир явились в основном те, кого на деревне относили к "шебутным". Костяк "шебутных" составляли представители утреннего "воинства по борьбе с нечистью". Заводилой выступал Корг, успевший до начала сборища принять для большего красноречия пару кружек местного пойла, именуемого "лучшим элем на дороге". Староста расщедрился, и кружки "последних защитников благочестия" не пустели.
"И... ик, я говорю, эти дуры накликали беду на всю деревню... ик. Я им и вам скажу, последнее дело оборотника да на порог. Вот!" - по десятому разу повторял Корг своим слушателям, для лучшей усвояемости речи, как считал он, а на самом деле, потому что больше ничего не мог придумать.
Постепенно, привлечённые шумом, к двум столам "воинства" стали подтягиваться и прочие посетители трактира. Корг воодушевлённый увеличением аудитории ещё несколько раз повторил свои тезисы: "бабы - дуры" и "оборотник - к беде". Он мог продолжать так до тех пор, пока не свалился бы под свой любимый стол и там не уснул. Но вошедшие в курс дела, то есть, проще говоря, в раж, новообращенные "воители с нечистью" загомонили и выдали душераздирающий клич: "Смерть оборотнику!". Тут все повскакали с мест, при этом, уронив на пол Корга, и дружной толпой повалили к выходу из трактира, угрожающе гудя и, время от времени, разрождаясь воплями: "Смерть оборотнику!" и почему-то "Долой налоги на соль!". Корг, обретший единение с любимой "лежанкой", мирно посапывал под столом с довольной улыбкой на лице.
Распалённая толпа пошла, несмотря на все усилия старосты Сыпки и его "ветеранов", в сторону баронского замка. После долгой ругани и пары подбитых глаз те, плюнув на неуправляемых "новообращённых", повернули в родную деревню отсыпаться. А поход последних разбился о непреступные замковые ворота и ночное похолодание, остудившее немного их головы. От скуки, ночные привратные стражи намяли некоторым "бунтарям" бока и отпустили восвояси, принеся в замок, искажённую до неузнаваемости, новость об оборотнике. К утру в замке только и разговоров было что об "исчадии Ада, пожравшем в одной из деревень всех мужчин и попортившем всех женщин, не исключая стариков и грудных младенцев".
"Вот мой шанс переплюнуть Харса", - подумал Леланд и принялся упрашивать отца дать ему с десяток воинов, чтобы "искоренить зло, осквернившие родовые земли". Барон, которого больше заботила разболевшаяся, видно к дождю, старая рана, чем какой-то там "оборотник", дал добро. Харс тоже захотел поехать. Леланд пытался возражать, мотивируя тем, что "кто-то должен остаться охранять замок", но, услышав подобный вздор, старый барон проскрипел зубами, что-то прорычал себе в бороду и так зыркнул глазами на старшего сына, что тот моментально заткнулся.
Таким образом, дождливым утром следующего дня замок покинули, назначенный старшим в экспедиции, Леланд, Харс и трое замковых стражей, ведомые одним из поварят, который был, как и Брин, родом из Сыпки.
- Какой такой оборотник, вашлордство? - упирался староста "разорённой деревни". После ночной пьянки, все события предыдущего дня напрочь вылетели из его памяти. К тому же голова раскалывалась, словно была чугунным котлом, по которому сейчас бил резкими словами баронский сынок, Леланд:
- Как это "какой оборотник" ты, свиная требуха? - громыхал тот на старосту недавно обретённым басом. - Вся округа гудит об оборотнике, учинившем великие грехи и злодеяния в вашей деревне, а ты, её староста, и в ус не дуешь! Подавай сюда оборотника, а то... - тут Леланд пустился перечислять, что он сделает со старостой. Харс слушал брата, открыв рот. За их спинами посмеивались стражи, которым все угрозы Леланда казались лепетом новорождённого. На шум из дома вышла Глотта, отстранившая тяжелой рукой мужа.
- Не слушайте вы старого дурня, добрый сир. Нетуть тут никакого оборотника, и отродясь подобные твари окрест не водились, - подобострастно обратилась она к Леланду.
- Как это нет? - едва не взвился (то есть, перешёл на визг) ошарашенный Леланд (ЕГО подвиг уплывал из-под самого носа). - Должен быть, старуха, и всё тут. Если его нет, так найдите, а то... - набрав воздуха в грудь, Леланд был готов повторить свою угрожающую тираду, но его перебила Глотта:
- Да, ваше лордство, была здесь вчера буча, так это мужики, нализавшись дрянного пива, приняли Брина, сына Долиши за невесть кого. Бедный мальчик до сих пор отойти не может после их побоев.
Забывший сделать выдох, и оттого приобретший вовсе нелепый вид, Леланд, смотрел на Глотту выпучив глаза.
- Покажите нам его, - обратился к Глотте Харс, спешиваясь.
- Да вот, прошу, добрые сиры, пожалуйте в мой дом, - ответила Глотта и сделала рукой приглашающий жест.
Леланд и стражи последовали за Глоттой и Харсом в дом. Позади них, опустив голову, плёлся Сыпкинский староста.
Брин, несмотря на боль от побоев, сжался, готовый дать дёру.
- Ты чего, брат? - оторопело обратился к Леланду, не бывший в полном курсе интриги, Харс.
- Так это же тот оруженосец, которого для тебя нашёл отец. Мало чести ему показалось. Сейчас я ему... - Леланд замахнулся на Брина. Тот свалился со скамьи. А Харс, успевший перехватить руку брата, сказал тому:
- Не торопись. Мальцу и так досталось.
Брин с пола усердно закивал головой.
Тем же днём беглеца доставили в замок. Леланд попытался настоять на том, чтобы несостоявшегося оборотника подвергли наказанию, но за Брина вступился старый барон. Когда он услышал от мальчика, каким образом тот сбежал из замка, то сказал: "Долго думает, да быстро соображает", - и хрюкнул от удовольствия себе в бороду. Он оставил в силе, подсказанное накануне Леландом, решение сделать Брина оруженосцем своего младшего сына.