В этом доме бодался теленок с дубом. Или в соседнем. Они очень похожи, серые высокие громады в начале Кутузовского, с лепным орнаментом над дверью подъезда и обязательными магазинами за большими прямоугольными витринами на первом этаже. А вот и мемориальная доска с надписью. "В этом доме с .. по... жил выдающийся...советский.." Значит, все-таки бодался в этом. Впрочем, Кирилл еще ничего не знает ни об авторе "Теленка", ни о том, зачем и с кем он бодался.
На нем была цветная рубашка с отложным воротником, концы которого, как острые стрелы, указывали на широкие плечи. Голубые летние брюки, на ногах полуботинки. Каждая из этих вещей стоила нескольких часов стояния в очереди Вере Яковлевне. Рукава рубашки он завернул, и на запястье открылись часы на кожаном ремешке, привезенном отцом из Риги прошлым летом. Сами часы были подарены внуку бабушкой и дедушкой на четырнадцать лет, а зимой Кириллу исполнилось шестнадцать.
Он шел вдоль витрин магазинов и насвистывал из "Иисус Христос Суперстар". Где-то здесь обитает Михаил.
Два месяца назад Кирилл шел, так же насвистывая, но только в тот раз из "Ролингов", по Горького, съел за девятнадцать с розочкой на углу "Пушкинской" и нырнул в переход. В сквере за магазином "Наташа" его уже ждал Гриша. С Гришей они познакомились на вечере известного поэта, писателя и барда О в "Сивцевом вражке". Поэт был без гитары, но в неизменной кожаной куртке и клетчатой рубашке. Песен он не пел, а рассказывал об истории и о декабристах. Вера Яковлевна весь вечер с восторгом слушала любимого поэта, а рядом с ними сидел молодой человек с длинными мягкими волосами, расчесанными на прямой пробор, и добрым, даже по-детски, лицом Он что-то писал в записную книжку и задал поэту вопрос о неизбежности перехода в определенном возрасте к прозе.
"О" ответил, и молодой человек был, казалось, полностью удовлетворен. Вера Яковлевна с уважением посмотрела на соседа, а он с широкой улыбкой спросил:
- Вы уже читали последний номер "Нового мира"?
- Катаева? - подхватила Вера Яковлевна. Молодой человек кивнул и вдруг, хитро подмигнув, произнес:
- Куда как страшно нам с тобой, товарищ большеротый мой, ох, как крошится наш табак, щелкунчик, дружок, дурак.
Вера Яковлевна с пониманием кивнула и прошептала Кириллу так громко, что могли слышать все, и возможно, поэт О, рассказывавший о чем - то с небольшой сцены:
- Это Мандельштам!
Магическое имя! Синий томик библиотеки поэта по вечерам перечитывал отец, иногда вслух декламируя любимые строки жене и Кириллу.
Молодой человек назвал себя Гришей, сказал, что пишет стихи и пригласил на свое выступление, которое будет в Пушкинском. Так и сказал - в Пушкинском. На прощание протянул руку. Рукопожатие у него оказалось мягкое. Про Пушкинский Кирилл немного знал. В детстве его водила туда Вера Яковлевна. Запомнилась, конечно, "Девочка на шаре" и "Давид", "Давид" больше потому, что в учебнике по истории была фотография. Но только на ней "Давид" был снят по пояс, и что у него там было ниже, школьная страница не воспроизвела.
Из сквера они с Гришей направились по бульвару, и Гриша все время рассказывал про тех, кто жил когда-то, "до известных событий", в этих домах. Около ограды Литинститута Гриша остановился и, снова хитро прищурившись, как тогда, в музее Герцена, произнес:
- А ты знаешь. Бегемот, сколько талантов как в парнике, произрастает за этим забором? Узнаешь?
Кирилл узнал. Гриша довольно засмеялся, а потом понизил голос:
- Вот в этом флигеле жил Осип Эмильевич, помнишь, у Надежды Яковлевны?
А вот этого Кирилл не помнил. Вернее, еще не читал, именно "еще не читал", а не "не читал" просто.
Тут Гриша остановился, помолчал немного и стал читать немного нараспев: "Квартира тиха, как бумага...", он все больше воодушевлялся, несколько раз оглянулись прохожие. Это, казалось, подбодрило Гришу, и он продолжал чтение громче: "И я, как дурак на гребенке, обязан кому-то играть!"
Кирилл и Гриша вошли в Музей не через главный вход, к которому змеилась огромная очередь на какую-то выставку, а через боковой, выходящий на тихую улицу. Гордый этим обстоятельством, Кирилл прошел мимо милиционера, которому Гриша по-свойски кивнул. Внизу, перед дверью в лекторий, Гриша и познакомил Кирилла с Михаилом. Тот стоял в компании нескольких юношей и одной девушки.
Михаил был высокий худой молодой человек, похожий на нераскрытый циркуль, с черными глазами, в которых все время пряталась
насмешка, он носил короткие волосы, и из кармана его рубашки торчала курительная трубка.
Гриша галантно поцеловал руку единственной даме. "Мерси",- ответила она. Кирилл на поцелуй руки не решился, но вид девушки заставил его сразу заволноваться. Невысокая, очень стройная, в синем батнике, две верхние пуговицы расстегнуты, в треугольнике открытая часть упругой груди. На шее деревянные бусы, в ушах такие же деревянные серьги.
- Анна ,- она кокетливо улыбнулась.
- Скоро премьера, - сообщил Михаил, обращаясь больше к Грише, но, возможно, и к Кириллу, - Всех приглашаю, и вас тоже
- Андрей невероятно требователен, - продолжал Михаил прерванный приходом Кирилла и Гриши разговор, - с ним не каждый сработается, там у нас есть одна сцена, герой едет на дрезине, всего-то минут пять - шесть. А снимали весь день, все устали, видеть эту дрезину не можем, а Андрей все недоволен, потребовал еще несколько дублей. - Миша саркастически улыбнулся.
- Он у Тарковского работает, - прошептал Гриша.
Двое других представились по очереди. Невысокий юноша с только что начинающими пробиваться усиками:
- Юра - искусствоведческий МГУ.
Второй - большой, лохматый, белые кудри падают на глаза:
- Бегемот, начинающий художник.
В ответ на удивленное выражение, показавшееся на лице Кирилла, Гриша объяснил:
- Мы собираемся ставить "Мастера", Саша будет играть Бегемота.
- Королева, - вдруг нараспев произнес Саша, - разрешите узнать: причем здесь хозяин, ведь он не душил младенца в лесу.
Все засмеялись.
- Браво! - воскликнула Аня.
Лекторий оказался небольшим залом с низкими сводами и кафедрой в углу.
Видно было, что собрались все свои, шутили, смеялись, кто-то пародировал маститых искусствоведов. Когда смеялись, Кирилл ловил на себе взгляды Ани, это его еще больше волновало.
Гришу попросили почитать. Он вышел из рядов, немного согнувшись, встал перед залом и замер. Оглядел зал, глаза его еще больше расширились, в них появилось удивленное выражение.
- Тележку вылепив из воска, кладем в нее траву, я видел, как кошмары Босха сбывались наяву,- зазвучал его голос в притихшем зале, - я видел сплюснутых, раздутых, раздавленных людей...
Шепот одобрения,
- я пил смертельную цикуту расплавленных дождей,
зал бурно среагировал.
- Метались бешеные птицы, я шел по миру, бос, как это все могло присниться тебе, о мастер Босх!
Конец стихотворения был воспринят с восторгом.
К кафедре приближался человек средних лет, в пиджаке кофейного цвета, из-под которого видна была голубая водолазка.
- Это Милетин, - прошептал Гриша, - по Средним векам специалист, недавно из Флоренции и Равенны, слайды привез, слушай внимательно, будет интересно.
Погас свет. На экране появились знаменитые мозаики. Обилие золота, разящая красота. Под стрекот диапроэктора Александр Михайлович Милетин хорошо поставленным голосом, немного грассируя, начал рассказ. Все заворожено слушали. Один слайд сменял другой, реальность исчезла. Все уже чувствовали себя там, на Средиземном море, где-то в начале Средних веков.
Вспыхнул свет. Зал вышел из оцепенения.
- Ты как младенец спишь, Равенна, у сонной вечности в руках... - нараспев произнес Гриша.
А когда вечер завершился, все, шумно разговаривая, шли по бульварам, и снова Кирилл оказался на Тверском, и опять, встав к ограде Литинститута спиной, Гриша пригласил всех жестом остановиться и послушать.
- "Георгий Победоносец", новая поэма. Два дня назад написал. В Музее специально не читал. Мало ли что.
Началось чтение. Оглядывались прохожие. Покосился какой-то дядька с портфелем. Ударно прозвучала строчка "Белый всадник на белом коне!" Гриша произнес ее громко, даже очень громко, так что несколько человек разом оглянулись. У Кирилла сладко замерло в груди. По дороге домой в свой спальный район он все перебирал в памяти впечатления сегодняшнего вечера.
В отличие от спального вагона, в котором соединяются движение и сон, спальный район - это только сон. Вернее, движение ко сну. Что запоминается ребенку, выросшему в спальном районе, больше всего? Разного рода колыбельные: "Спи, дитя мое, усни", "Спи, мой босый, ведь ты такой курносый", "Спи, моя радость, усни". Какая песня звучит над его детством и отрочеством? "Спят усталые игрушки...". Что он слышит от какой-нибудь Марьи Иваны в школе? Иванов! Опять уснул? Петров, ты что, спишь, что ли? Так проспали целую эпоху несколько поколений.
Михаил не обманул. Через месяц была премьера "Сталкера". Рядом с Кириллом сидела какая-то дама в шляпке, с длинными по локоть перчатками и в розовом платье. Когда фильм завершился, в зале некоторое время стояла оглушительная тишина, а затем все взорвалось аплодисментами и криками "браво".
- Он гений! - решительно произнесла соседка. - Гений! - повторила она очень серьезно.
Встречи, встречи, встречи.
Они очень много говорили о дворянстве. Особенно Михаил. Он часто повторял:
- Казаков, не хватает, господа, и тогда нужен был всего лишь один эскадрон с нагайками!
Через месяц после посещения Пушкинского на квартире у Гриши в Сокольниках шел разговор о непогрешимости патриарха. В нем принимали участие и девушки: Аня, она на этот раз была в брючном костюме лимонного цвета, с кожаным кошельком на груди, и новая знакомая Кирилла, высокая Ира, фотограф. К разговору присоединился еще один человек. Ему было на вид лет тридцать пять, крупное, крепко вылепленное лицо, длинные волосы отброшены назад. Он только что приехал из Новой Деревни и привез с собой машинописный текст новой работы известного священника.
- Андрей, - обратилась к нему Ира, - вы думаете, что все это имеет перспективу?
- Видите ли, Ирина, когда-то, примерно тысяча девятьсот сорок шесть лет назад, в одном месте была кучка растерянных людей, только что погиб их учитель. Их преследовали, и кто-то из них даже отрекся. Вы, конечно, понимаете, о ком я говорю?
Ира кивнула.
- Так вот, кто бы тогда мог предположить, что пройдет каких-то пару сотен лет, и их дело завоюет весь тогдашний цивилизованный мир, но это произошло. Вот вам и ответ. Кстати, вы закончили свою работу, помните, фотографии замоскворецких особняков?
- Думаю, через неделю завершу.
- Тогда мне экземпляр, обязательно, Сережа его сможет использовать в своем каталоге утраченного.
- Конечно.
Здесь же комнате, под стеклом на письменном столе, Кирилл увидел множество снимков различных людей. Некоторых он узнал сразу: Есенина, Блока, Достоевского. Гриша подошел к нему и с загадочным видом показал на один из снимков. На нем был офицер с удивительно благородным лицом. Глаза немного печальные. По характерной фуражке, кокарде и ордену Святого Георгия на груди можно было понять, что это участник Первой мировой.
- Это Николай Степанович, - произнес Гриша,- а вот Бродский, а это Арсений Александрович.
Их перешептывания привлекли внимание других. Подошли Юра, Аня, Ира, начали угадывать тех, кто на снимках.
- Ахматова! Бунин! Пастернак!
Юра даже указал на Ходасевича. Гриша посмотрел как-то хитро и указал на снимок благородногоофицера:
- Читают, повторяя снова. А все ж он, гад, не от сохи, белогвардейца Гумилева полузабытые стихи. Да вроде было бы спасенье, но телеграмма под сукном и вот потомству в наставленье он спит могильным вечным сном.
-Между прочим, - раздался вдруг голос Андрея, - никакой телеграммы не было. Это все позднейшая легенда. На самом деле...
Андрей рассказал о заговоре Таганцева. Отойдя от стола, Кирилл заметил на стене портрет другого молодого офицера, юного гусара, почти мальчика, со вздернутым носом и надменной улыбкой на припухлых губах. Гриша перехватил его взгляд.
- Ну-ка, угадайте, кто это?
Молчание. А Кирилл узнал, он видел этот портрет в одном из альбомов Веры Яковлевны.
- Чаадаев!
- Точно! - обрадовался Гриша и тут же подошел к книжной полке, достал тонкую книжку в коричневой обложке с золотым тиснением и золотистым обрезом. Он начал цитировать наизусть, почти не заглядывая на страницы. Кажется, книжка нужна была ему только для того, чтобы подтвердить, что он действительно цитирует Чаадаева. Юра слушал, наклонив голову и глядя в пол, на губах Ани показалось что-то вроде улыбки, Михаил улыбался саркастически, а Андрей внимательно смотрел на Гришу. Чтение прервал звонок.
В комнату вошли молодой человек с девушкой. Лицо молодого человека украшала русая бородка и затемненные очки-стрекоза, волосы девушки были уложены вокруг головы по-старинному.
- Володя, - представился молодой человек и галантно поцеловал по очереди руку Ане и Ире.
- А это Леночка, - затем он пожал руки мужчинам. Подойдя к столу, он обратил внимание на оставленную Гришей книжку, взял ее, раскрыл и усмехнулся еле-еле, в бороду, но это не укрылось от Леночки.
- Володя, - немного укоризненно произнесла она.
- Что поделаешь? - Володя развел руками, - мой дед его не особенно любил. - Кажется, кто-то из твоих был с ним знаком? - спросил Андрей. Володя покрутил книжку в руках и положил на стол.
- Да, прапрапрадед, но это не интересно. Давайте посмотрим, вот что. Ну-ка, Леночка, помоги.
Леночка извлекла из кожаной сумки большой лист, сложенный вчетверо, и вдвоем с Володей они развернули его на столе. На листе было изображено огромное ветвистое дерево, на концах каждой ветки кружочки, в них имена и цифры. Почти во всех кружках по две цифры с черточками между ними и только в некоторых одна.
- Ну-ка, ну-ка, интересно,- Андрей склонился над листом, подошли и другие. На верхней части листа Кирилл прочитал "Родословное древо рода Трубецкихъ".
- А себя поместил?, - спросил Андрей, зачем-то выписывая в записную книжку некоторые из дат.
- А как же, вот здесь,- Володя указал на самый низкий кружок, в который было вписано "Владимир 1963 г. р.", А сейчас мы делаем леночкину.
- Ах да,- спохватился Андрей, - я тебе принес, что ты просил.
Он вышел в коридор и вернулся с большим свертком.
- Что это? - заинтересовалась Аня.
- Гербовник, друзья достали.
- Чай, чай, кому чаю? - в комнату вошла мама Гриши с подносом, на котором стояли фарфоровый заварочный чайник, вазочки с нарезанным лимоном, тарелочки с сыром, масло, бисквиты.
- Гриша, неси кипяток.
Гриша вскочил и помчался на кухню. Рассматривание родословной прервалось, и все двинулись к столу.
Следующее воскресенье. Сегодня поход к художнику Павлову. Художник живет в огромном сером доме, растянувшемся на целый квартал.
Он встретил их на пороге своей невероятно маленькой квартирки. Низенький, круглолицый мужчина. На нем были серые в полоску мятые брюки, зеленая рубашка и почему-то галстук-бабочка. Он провел гостей в узкую комнату, посредине которой стоял стол, накрытый белой скатертью, с приготовленными бутербродами с сыром, а в самом центре стола старинный самовар с помятым боком.
Ну что - спросил Павлов, - будем сначала пить чай или смотреть работы?
- Работы, работы - закричали все.
Павлов принес большие картонные папки, Ира с Юрой помогли ему их развязать. Из папок художник стал доставать одну за другой черно-белые гравюры. На одной серии были изображены осенние листья, похожие на свертывающихся, как живые, бабочек и жуков. Затем появилась серия, навеянная чтением Эдгара По. Все оживились. На листе вытянутая черная фигура человека с могильным заступом.
К "Бочонку Амантильядо", - сказал Павлов.
Оскалившийся череп, контуры которого плавно переходят в загадочного жука - вариант рисунка Леграна.
Павлов начал рассказывать о технике гравюры, приводил примеры, показывал другие работы, а потом за чаем начался общий разговор.
Вдруг Михаил встал и подошел к серванту. Молча указал на репродукцию, висевшую на стене. Это был "Иван Грозный и сын его Иван". Павлов виновато улыбнулся.
- Это мама повесила, она любит Репина.
Потом художник повел их во вторую комнатку, уже совсем крошечную. Она вся была заставлена холстами, рамами, которые стояли впритык одна к другой, какими-то изящными кувшинчиками, дореволюционной фарфоровой посудой. Павлов взял в руки большой кусок позолоченного дерева.
- Это от Царских врат, в тридцать первом в одной деревне под Ржевом закрыли церковь, друг ездил в экспедицию и привез, правда, замечательно?
Возвращались уже затемно. Юра спорил с Ирой о технике гравирования, а Гриша отозвал Кирилла в сторону и стал читать какое-то стихотворение, после каждой строки повторялось слово "Никогда".
- Это "Ворон"Эдгара По, - произнес он, значительно понизив голос.
Через две недели Кирилл сидел в чужом доме в мягком поворачивающемся кресле перед письменным столом. На столе лежали две толстые папки. В доме была полная тишина. Хозяева ушли, предоставив Кириллу общение с этими двумя папками. Это были воспоминания Надежды Яковлевны. Те самые, о которых говорил Гриша. Так вот как они выглядят. Каждый листок после прочитывания надо убирать в папку, это было для него непривычно.
Он читал несколько часов подряд, ему уже казалось, что люди, о которых шла речь в этих воспоминаниях, реальней его собственной жизни. Раздался звук поворачиваемого в замочной скважине ключа - пришли хозяева. С ними несколько новых лиц. Один мужчина почти лысый, в очках с двойными стеклами. Он сразу поставил большой магнитофон на стол, протянул шнур.
- Запись нечистая.
- Ничего, разберем.
- А что он поет?
- Разное: Цветаеву, Мандельштама.
Женечка, - обратилась хозяйка к немолодой женщине с седыми волосами, - дайте там, на полке, четвертый слева, Осип в "Библиотеке поэта". Нашли?
- Ну что, готовы? - спросил лысый в очках.
- Да, можно начинать.
Хозяин записи нажал кнопку. Раздался треск, затем некоторое время шум. И вот из этого шума вдруг выросли мощные аккорды, сыгранные на фортепьяно.
Это вступление, - прошептал лысый, - сейчас начнет.
"Всевышний граду Константина землетрясенье посылал" - раздался сильный заглушаемый помехами голос из магнитофона. Все стали придвигаться к магнитофону, вытягивать шеи.
"Так ты поэт в годину страха и колебания земли подъемли голову из праха и ликам ангельским внемли, - звучал мощный голос.
- Ну как?
- Пробирает.
Песня закончилась, и сразу за ней зазвучала.
"Мы с тобой на кухне посидим..."
Некоторые стали шевелить губами, хозяйка нашла в томе нужное стихотворение и водила пальцем по строчкам, показывая его Женечке, по мере того, как слова звучали в музыкальном исполнении.
Когда запись кончилась, все встали и стали прощаться.
Через неделю Кириллу позвонили.
- Хочешь пойти на концерт Петра?
- Какого Петра?
- Ну того самого, "Всевышний граду Константина..."
- Конечно.
- Тогда завтра на "Беляево", в центре зала, в шесть вечера.
Трубку повесили.
На следующий день Кирилл ехал в метро. Ехал очень долго, мелькали станции, редели пассажиры. Вышел на "Беляево", в центре зала несколько человек, подошел. Почти все незнакомые, но среди них есть и те, кто его пригласил. Вскоре подошел поезд, и присоединилось еще три человека. Молча пошли. Потом долго ехали на автобусе. Впереди услышал разговор.
- Он ведь на первом живет, недавно из-за этого история была.
- Ах, да, слышал. Это когда он "Декабристы, не будите Герцена пел?
- Точно, я была на этом концерте. Представляете. Жарко ведь, открыли окна и не сразу заметили. что несколько топтунов уже стоят. Вот Петя начал "Декабристы, не будите Герцена"! Топтуны к самому окну подошли, мы заметили, толкаем Петю, шепчем ему, а он как будто не слышит, "Кому мешало, что Ульянов спит"? Мы тут же к дверям бросились, заперли и не пустили их тогда. Петю потом вызывали, но как-то удалось замять.
В коридоре, сжатый другими гостями, Кирилл услышал:
- Входите, устраивайтесь, у нас сегодня много народу будет.
На стене Кирилл заметил указатели. Обычные. Как на домах на улице. На одном типографским способом было отпечатано "Улица Мандельштама", на другом "Улица Ахматовой".
Квартира двухкомнатная. В большой комнате стояло пианино черного цвета, за цветным стеклом Кирилл увидел лампадку, несколько икон, но больше всего его поразила стена, вернее, фотографии на стене. Они были так густо налеплены, что стены и не видно было. Здесь были Толстой, Достоевский, Пушкин, Николай Второй, Моцарт, Соловьев, Бах, Аристотель. Многих Кирилл уже видел у Гриши. Отдельно висел вырезанный из польского журнала портрет Высоцкого. Но больше всего было портретов тех, кого Кирилл совсем не знал. Священники в белом и черном одеянии, какие-то люди в костюмах девятнадцатого века, в полосатых арестантских одеждах.
У окна стояли двое. Один бородатый, коренастый, в джинсах, держал в руках раскрытый томик, другой - высокий, большерукий, с огромным лбом и редкими с проседью волосами. Он был в простых брюках и расстегнутой на груди рубашке. Увидев вновь прибывших, улыбнулся широкой улыбкой.
Это Петя, - прошептали Кириллу, - познакомься.
Петя протянул огромную пятерню.
- Занимайте места, скорее, еще пришли, - сказал Кириллу кто-то.
Диван заняли полностью, сели на все стулья и кресла, из соседней комнаты принесли кушетку и тут же заполнили ее. Затем на два табурета положили гладильную доску, но мест все еще не хватало. Из коридора подходили и подходили люди. Кто-то сумел втиснуться между сидящими на диване, кто-то устроился просто на полу, двое человек встали в дверях. Некоторые из пришедших достали магнитофоны, один поставили рядом с пианино. Освободили место человеку явно не здешнего вида, с портативной кинокамерой.
- Еще пришли, - крикнули из коридора.
Наконец, все устроились. Петя сел на вертящийся стул перед пианино и достал из чехла гитару. Он начал потихоньку перебирать струны, а затем негромко запел "Баньку по-белому", но слова были не Высоцкого, а какие-то совсем другие.
- Он сидел, - прошептал кто-то рядом с Кириллом.
Закончив петь, Петя повернулся к зрителям.
- Я думаю, - медленно произнес он, - если б Пушкин жил теперь, кем бы он был? Он стал бы Высоцким. Когда я был во Владимире, в Цетрале, много об этом думал. Вот послушайте.
Он начал петь другую песню, задорную, в ней были такие слова: "Пять с половиной шагов в поперечнике, два с половиною вбок". Это камера была такой, - пояснил он после песни.
- А теперь я начну свою новую программу, я начинаю ее всегда одной и той же песней.
Он отложил гитару, открыл крышку пианино и мощно ударил по клавишам. Зазвучал аккорд, затем другой, третий.
"Всевышний граду Константина", - сильно запел Петя, - песня сразу охватила все небольшое пространство двухкомнатной квартиры. Он пел громко, не жалея связок, голос заполнял каждый уголок. Затем он стал петь на стихи Мандельштама. "За грядущую доблесть...", потом на Цветаеву, Бунина - "Ах, сердце, сердце, как бы ты хотело, чтобы взаправду это было так: Россия, звезды, ночь расстрела и весь в черемухе овраг", потом "Декабристы, не будите Герцена".
Из коридора донесся неясный шум, но Петя песни не прекратил. Шум стал громче, раздались чьи-то голоса, кто-то заговорил на повышенных тонах. Все встревожились, а Петя все пел, даже воодушевился. Никто своих мест не покидал. Петя закончил песню.
- Что там? - повернулся к дверям.
- Все в порядке, ушли.
- Что это было? - спросил Кирилл своего соседа.
- Вероятно, приходили переписать всех, кто здесь находится, но дверь вовремя закрыли, это главное. Тогда они не имеют права вторгаться в частное жилище. К тому же здесь иностранная пресса. А так они постоянно приходят.
Петя продолжал концерт еще два часа.
Через неделю Кириллу сообщили, что Петя арестован.
А теперь он шел к Михаилу на Кутузовский, насвистывая по привычке, возникшей еще в детстве какую-нибудь прилипшую мелодию.
Кирилл свернул в арку между двумя домами. Арка напоминала в миниатюре ту, знаменитую, в Ленинграде. Помпезный с фасада дом со двора произвел впечатление мрачного высокого строения, покрашенного в грязный желтый свет с налепленными квадратными балконами. Кирилл нашел нужную дверь. Она оказалась до смешного неприметной, и казалось, что сейчас сразу за ней будет лестница, ведущая в подвал. Но за дверью оказалось просторное помещение с высокими сводами, украшенными неизменной лепниной и какими-то нарисованными цветами.
- Стой, куда идешь? К кому?
Кирилл не сразу заметил, что справа за стеклянной перегородкой сидит женщина в черном пальто, едва ли не с петлицами, и, несмотря на летний день, на ней теплая шапка. Впрочем, в парадном было прохладно.
Кирилл назвал фамилию хозяина квартиры, он не вызвал этим радости у женщины. "Проходи", - буркнула она, и пока он шел к лифту, сверлила его спину глазами.
Он открыл железную дверь и вошел внутрь, и сразу же его охватило чувство, что он здесь не один. Действительно, прямо перед ним кто-то был, до невероятности похожий на Кирилла. Тут он сообразил, что вся противоположная стена лифта - одно большое зеркало, и на него глядит его собственное отражение. "Ну дела", - подумал он, нажимая кнопку с цифрой "Одиннадцать". Лифт мягко поехал вверх, на последний этаж. Когда дверь квартиры открылась, прямо под ноги Кириллу бросился белый с рыжими подпалинами спаниэль и принялся его обнюхивать. Михаил с неизменной улыбкой протянул узкую ладонь и галантно наклонил голову.
- Милости прошу.
Длинный коридор вел в глубину квартиры, откуда раздавались смех и шум. Мелькнула Аня, в розовом легком наряде, заставив Кирилла снова заволноваться.
- А, Кирилл, молодец, что пришел, - это Гриша вынырнул из одной из боковых комнат - сегодня буду читать новое, ты оценишь
Показались Александр Михайлович, и Андрей.
- Сегодня у нас сюрприз, - загадочно произнес Михаил, - ну что, готово? - крикнул он куда-то в кухню.
- Нет еще, - отозвалась кухня голосом высокой Иры.
Кирилл вошел в большую, светлую комнату, посередине которой был разложен длинный стол, накрытый скатертью, на скатерти уже стояли вазочки с оливье, нарезанная колбаса, сыр, шпроты. На диване и стульях разместились гости. Андрей сел в кресло и принялся изучать большой альбом с иностранной надписью на обложке. "- Кирилл, присоединяйтесь к нам, - это подошел Юра, - мы смотрим Глазунова.
Александр Михайлович держал в руках большую длинную фотографию, на которой ничего нельзя было разглядеть.
- Ну что, узнали? - с улыбкой спрашивал он у Юры.
- Это Сталин, конечно, а вот это похоже Берия.
- Точно,- кивнул Александр Михайлович. Гриша подошел и тоже поглядел на фотографию.
- Это Троцкий, брр, а вот это Свердлов, цареубийца.
- Но черт возьми, господа, когда же мы прекратим говорить о большевиках! - воскликнул Михаил, войдя в комнату, вслед за ним из кухни пришла Аня. К - Скоро будет готово, - сказала она, подходя к Александру Михайловичу. Кирилл поддался ближе, как будто рассматривая фотографию, и коснулся ее бедра, сквозь легкую ткань ощутил изгиб горячего тела, отдернул руку, но кажется, она ничего не заметила.
Аня снова пошла на кухню, Михаил устремился за ней. На этот раз и Кирилл решил не отставать. Кухня была длинная и узкая. В ней находилось еще несколько человек из тех, кого Кирилл уже встречал в Пушкинском, у Петра, у Гриши. За окном открывался вид на набережную, на большое белое здание с закругленными стенами.
- Чудовищная архитектура, - сказал один из гостей, показывая за окно.
- Да, да, - подхватил другой, - а что, разве "СЭВ" лучше?, а "Россия"?
- Не говорите про "Россию", - театрально воздел руки к небу Михаил.
- В каком смысле? - оторвалась от своих таинственных занятий Ира.
- В любом! Той России уже не повторить, а та, про которую речь, не достойна даже упоминания в этом доме.
- Мой дядя,- продолжил тот, который первым заговорил об архитектуре, - между прочим, коммунист, говорит, что за убийство Псковской горы он готов расстрелять Посохина собственными руками, он так и говорит, "за убийство", кстати, увлечен иконописью и церковной архитектурой, недавно ездил на Валаам".
- Коммунист? - Михаил скептически улыбнулся.
- Гриша будет читать! - в дверях появился Юра. Все, кроме Иры, устремились из кухни в большую комнату. Войдя, заняли места на диване, на стульях, кто-то остался стоять у стены.
Кирилл заметил новое лицо. В кресле у окна сидел бородатый молодой человек, очень худой, с острым лицом.
- Он два месяца в Печорах был, как послушник - прошептал Юра, показывая на новое лицо, - под началом старца Никодима, я этого старца тоже знаю, в прошлом году там был, святой человек.
Кирилл внимательно посмотрел на молодого человека. Тот, казалось, дремал в кресле.
Постепенно все затихло. Все глаза устремились на Гришу. Он еще немного подождал и обвел всех своим детским взглядом.
- Братья родные, восстаньте и ратуйте, - вдруг произнес он, - Бога усилием добрым порадуйте, освободите от пут бытие" - взорвалась строка, и тут же автор ушел в себя, - нет, не поднимутся, пали со славою за Византийскую Русь златоглавую, за колокольные звоны ее.
Установилась полная тишина, человек в кресле согласно кивал головой. Гриша снова пристально посмотрел на всех. Кто-то отвел глаза. Кирилл встретил взгляд Гриши и не узнал его выражения лица.
- Реки российские кровью наполнятся. Землю ее опоганили половцы,
белые храмы во прахе легли.
Спите, родные, не скоро воскресните, -
Голос его прозвучал тихо и задумчиво,-
- Ветер гуляет с разбойными песнями, да над могилой встают ковыли! - вдруг почти закричал он.
Несколько секунд стояла полная тишина. Слышно было, как скрипит стул под кем-то из гостей.
- Хорошо,- произнес Андрей, и сразу все заговорили. Стали поздравлять Гришу. Михаил пожал ему руку. Вдруг сидевший в кресле человек встал.
- Это замечательно, стихотворение, и все - произнес он, ни к кому не обращаясь, - я только что из Печор, знаете, там есть удивительный человек, вот Андрей его знает, он был когда-то военным, майор, кажется, служил в ракетных войсках, на полигоне, получил большую дозу, должен был умереть, но выжил с Божьей помощью. Демобилизовался и поступил в Троице-Сергиев, закончил, постригся и получил приход где-то под Рязанью, в совсем разрушенном храме, к нему за много километров приходили все желающие. Он своими руками восстановил храм, в Москве нашел современных иконописцев. Это поразительный человек, теперь он в Печорах. Очень строгий, сразу видит, сможет ли человек вынести искус или нет. И ни разу не ошибся.
- Да, старец Никодим действительно необыкновенный человек", - кивнул Андрей.
Снова повисла тишина.
- За стол, за стол, - воскликнул Михаил, стараясь играть роль хозяина. Кирилл устроился рядом с Аней и тут же предложил ей кружок колбасы. - Мерси, вы очень любезны, - на ее губах была та же неопределенная улыбка.
- Ступку не забыли? - вошла из кухни с озабоченным лицом Ира. Аня встала из-за стола и направилась в коридор, вскоре она вернулась, неся в руках каменную ступку с нарисованным на ней красным цветком. Появился и пестик. Ира взяла сахарницу, отсыпала немного в ступку и начала тереть его о круглые стенки. Образовалась пудра.
- Лист, - Ира взяла из рук Михаила плотный лист бумаги и свернула его в конус.
- Держи, - протянула свернутый конус Михаилу и снова ушла в кухню. Все были заинтригованы.
А вот и сюрприз! - с этими словами Ира внесла в комнату на круглом деревянном блюде только что испеченный пирог с подрумяненной корочкой.
Михаил взял с серванта другой лист бумаги с прорезанными на нем узорами. Лист положили на коричневую поверхность пирога, и тут же Ира стала посыпать вырезанные узоры сахарной пудрой. Тонкая струйка посыпалась из бумажной воронки и покрыла все коричневые места.
- Готово! - воскликнул Михаил и ловко подкинул лист. Раздался взрыв смеха. На пироге отчетливо читался всем известный профиль: большой лоб, заостренная бородка. Александр Михайлович снял и протер очки, широко улыбнулся Гриша, Аня радостно захлопала в ладоши. Наклонив голову набок, Михаил любовался произведенным эффектом.
- Господа! Разливайте чай! - в руках Михаила появился острый нож. Немного помедлив, как будто прицеливаясь, Михаил вонзил нож в сахарный профиль. Раздался новый взрыв смеха. Михаил ловко расчленил голову вождя, Ира лопаточкой подхватывала отрезанные куски и передавала их гостям. Кириллу достался кусок, в котором ясно читался фрагмент высокого лба .