Присядьте поудобней. Сегодня я хочу рассказать Вам одну историю. Рассказ будет долгим. Он будет полон лирических отступлений, мысленных воронок и прочих несуразных вещей, которые только отвлекают от сути дела, уводят от основного сценария и довольно сильно раздражают своей излишней витиеватостью. Но Вы простите меня. Как простите человека в состоянии аффекта или человека испытавшего шок, который говорит много непонятного, лишнего, ненужного. Ведь когда эмоции переливают через край, то сложно подобрать быстро нужные слова чтобы выразить весь этот обвал чувств и переживаний. Вот и я, сижу перед Вами, на вид я спокоен, большое кожаное кресло и потрескивающий камин – это мой маленький мир в котором всегда тихо и уютно. Всегда, но не сегодня. Не обманывайтесь, это не спокойствие на моем лице, а воспитание и привычка. Душу мою разрывают чувства, а голову терзают образы. Это случилось! И это случилось сегодня. Я стал участником одного спектакля. Откровенно говоря, я всегда играл в пьесе, я был главным героем еще до того как сам появился на свет. Прошу прощение за свою нескромность, я только сейчас обратил внимание на это слово паразит в моей речи, на слово «Я», им пронизан весь текст. Везде, везде этот кратчайший гимн эгоизма. «Я». Но что я могу поделать?! Этот рассказ обо мне, и с этим тщеславным «Я» придется смириться. Но что ж, давайте вернемся к этому событию. Как я уже сказал, оно началось задолго до моего рождения. Да, я вижу ваше выражение лица. Слишком затянул? К чем ведет этот зазнавшийся человек, спросите Вы. Хочу оговориться сразу, здесь не будет выводов, и прикрытых смыслов. Все смыслы остались в прихожей, да, именно в той прихожей, где вы оставили зонтик. Здесь не будет финала и в тоже время он будет ошарашивающим и незавершенным. Конец будет подобен упавшему занавесу в незавершенном финале модернистской пьесы. Ох, чудесная музыка. Я опять её слышу. Музыка сегодняшнего дня. Я проснулся в предвкушении, сегодняшний вечер – это вечер премьеры величайшей пьесы всех времен. Простите, немного не так. «Величайшей пьесы всех времен». Именно так. Так называлась эта постановка. Кричащее, самоуверенное, незатейливое название. Название из ряда тех, на которые хочется сходить лишь для того, чтобы опровергнуть это название и стереть в пыль все труды постановщика. Утро в кафе. Мой любимый кофе, сваренный слегка косящим официантом Алли, и потрепанный томик Мильтона. Разве можно представить более вдохновляющее утро. Вот там, в тени плетеного навеса в окружении цветущих гербер и вибрирующих пчел я услышал впервые это мотив. Нотки прозрачными каплями падали на землю, и я ловил живительную душевную влагу каждой капельки. Я стал одни сплошным ухом. Я пытался не пропустить ни одного звука, вниманием рассекал шум окружающего мира и жадно хватал на лету волшебные нотки. Но потом все прекратилось, я пытался слушать, но не слышал. Взглядом пробежал по всей летней площадке старенького, но очень уютного заведения, ничего, никакой звуковой аппаратуры. Ну что ж. Бывает. Я принялся читать Мильтона и думал о музыке, которая звучит в Раю. О музыке, которую играют ангелы, прославляя Бога. Может ли хоть один смертный услышать что-то подобное? Может ли хоть один смертный ощутить Бога? Мне не удобно перед Вами за то, что начинаю издалека. Но мне сложно переживать это вновь. То, что случилось было незабываемо. Позвольте мне подходить к этому по чуть-чуть, шаг за шагом. Как я сказал, сначала была музыка. Пьеса уже началась, был ли я зрителем или я был главным и самым незаменимым участником я не знаю. Знаю лишь, что это произошло со мной, точнее со мной тоже. Наступил вечер. Я мало что помню о том, что было накануне представления. Я помню, мы долго ждали. Помню большие очереди и какое-то непонятное, нервозное предвкушение. Открыли партер, публика зашла и села. Я не помню, кто сидел рядом со мной. Не помню совершенно никого. Я был поглощен светом сцены, единственным светом в этом зале. Последний звонок. Началось.
На сцену выходит человек. Но это сложно назвать выходом. Его что-то выбрасывает на сцену. Подобно гигантскому монстру, который выплевывает невкусную жертву. Может, ошиблись и это не актер. Человек напуган и растерян. На нем белая маска и странная одежда. Он подходит к краю сцены и кланяется. Зал рукоплещет. Мне неловко, хочется уйти. Ощущение неуместности. Но актер уверен в себе и знает что делает. Хочется смотреть на него.
-Вы знаете, каково это быть отвергнутым?
Драматически начинает он.
-Быть отвергнутым собой же.
В зале вспыхивает свет вся публика сидит в одинаковых белых масках. Свет гаснет. Я смотрю по сторонам на своих соседей. Никаких масок кроме недоумевающих и испуганных глаз, косящихся на меня.
Нотки музыки. Той самой. Я знаю. Что её слышат все. Хочется перестать дышать, чтобы не пропустить не единой ноты, хочется перестать думать, потому что мысли слишком убоги по сравнению с этим совершенством. Человек на сцене начинает петь. И в этот миг на меня обрушивается невыносимое! Я не знаю что это за чувство, я не знаю, как оно выражается. Из личности я превратился в нечто чувствующее, нечто присутствующее. Никакой памяти. Никакого «Я». Только чувство. Он поет. Я больше не могу, невыносимо. Я начинаю кричать, я воплю как самое несчастное существо на земле. Но из моего рта, из моего горла вырываются столь же прекрасные звуки, как и у него. Я слышу, я чувствую, как ко мне присоединяются еще голоса из зала. Их все больше и больше. Сиденье вибрирует, люстра трясется, всё здание, словно гудит, такое чувство что оно сейчас рухнет. Но нам ничего не угрожает. Мы стали чистым звуком. Мы все - одним звуком. Он замолчал. Словно вырвали кусок плоти. Как? Ты не можешь молчать!
- Я отвергаю Вас.
Мне хочется плакать. Женщина рядом со мной уже заходится в плаче. Она стонет. Пытается так же петь, но из её рта вырывается лишь уродливый вопль.
- Вы утратили меня. Найдите МЕНЯ!
Свет гаснет полностью. Единственно выделяющаяся сцена перестала светить. Мрак и уныние. Боже, как страшно! Я умер? Тьма стала моей тюрьмой. Моя слепота, мой страх и мое одиночество стали моей цепью. Лишь кресло было каким-то оплотом, каким-то якорем за который я держался. Я вцепился ногтями в ручки кресла. До боли. Я попытался одной рукой пошарить по соседнему креслу, но никого не обнаружил. Тут случилось то, о чем я боялся подумать. Я не представляю, как не остановилось мое сердце в этот момент. Кресло, на котором я сидел, словно вытащили из-под меня. Я провалился в бездну тьмы и мрака. Мне хотелось бежать. Но куда? Я попытался прийти в себя. Я сел на пол. Закрыл глаза и постарался успокоиться. Мне уже не было страшно. Я только слушал свое дыхание. Вдох. Выдох. Вдох…Выдох…В голову начали приходиться воспоминания той райской мелодии. Я понемногу начал её напевать. Такт за тактом. Я обретал уверенность, мелодия становилось все четче. Я начал петь. Петь так, как никогда не пел. Эти звуки, которые вырывались из меня, были подобны ангельским гимнам богу. Наверное, там, в темноте, я ощутил Бога. Надо мной зажегся тоненький луч прожектора. Он освещал лишь небольшое пятно на полу, в центре, которого был я. Я не видел пол за гранью круга. Я вообще начал сомневаться, что он там есть. Мне казалось, что там безмерная глубина, полная тьмы, страха и холода. Я продолжал сидеть и петь. Пятно на полу становилось шире. Страх исчез. Мне казалось, что источник этого света вовсе не прожектор, а я сам. И я хотел нести его. Нести этот свет во тьму. Я стал на границу светлого пятна. Расправил руки и просто упал в темную бездну. Но удара не было, не было ничего. Момент. Но а в следующий момент. Все залилось светом, меня подхватили чьи-то руки, они не дали мне упасть. Я открыл глаза. Это были люди в одинаковых масках. Там было много людей в одинаковых масках. Наверное, все кто были в зале, были там. Я увидел свое отражение, я сам был в маске. В той белой, простой маске, которая была надета на актера. Актера ли? Я не знал, где мы находимся. Театр ли это, может параллельная реальность, может просто сон. Тьмы не было, не было и света. Мы были словно в космосе, безграничное пространство, освещаемое светом, исходившим из нас. Мы были чем-то одним. Чем-то единым. Мы сидели в кругу и пели. Пели ту восхитительную мелодию. Я не знаю, сколько прошло времени, пока не показалось, что предел достигнут, что больше невозможно петь. Я чувствовал себя переполненным. Переполненным чем? Я не знаю. Потом был момент, когда свет потух. Стало опять темно. Я падал. Опять появился тот страх, та неопределенность. А когда свет включился, я лежал на сцене, испуганный и растерянный, а передо мной сидел до отказу набитый зал растерянных слушателей.