Женька нарочно не торопился. Он поднимался, медленно переступая со ступеньки на ступеньку, и скользил ладонью по гладким полированным перилам.
А сверху уже катился шумный беспечальный поток дождавшихся перемены школьников. В этом потоке попадались и одноклассники. Они бросали на него сочувственные взгляды, но тут же прятали улыбку, видимо, вспоминая происшедшее на уроке.
Женька очень надеялся, что математичка забудет про него и сразу уйдет в учительскую, однако, поднявшись на свой этаж, он увидел, что Аделаида Андреевна стоит у дверей класса и беседует с понурившимся Линьковым.
Пришлось напустить на себя самый безразличный вид и подойти.
- Тараторкин, - строго сказала учительница, едва Женя приблизился, - зайди в класс.
В животе похолодело, будто кто-то сунул ему под рубашку чуть ниже солнечного сплетения мокрый ватный ком. Это неприятное ощущение всегда появлялось в предчувствии опасности или тяжелого разговора с "распекаем".
А в том, что ему предстоит именно "распекай", Женька ничуть не сомневался.
Мальчик толкнул дверь, и впервые заметил, что дверь эта очень массивная и открывается тяжело.
В классе было пусто. То есть, почти пусто. На "Камчатке" возился с учебниками медлительный Торбин. Обычно он уходил последним, но сейчас, узрев математичку, почувствовал надвигающуюся грозу, поспешно взвалил на плечо незастегнутый рюкзак и юркнул между парт к выходу, чуть не сбив по пути Линькова. Теперь в классе осталась лишь Вероника.
Вероника стояла возле парты и складывала в сумку тетради. Правда, Женьке показалось, что делает она это как-то уж чересчур медленно. Девочка мельком взглянула на Тараторкина, на Аделаиду Андреевну и стала напряженно искать что-то в своей сумке.
"Зря", - подумал Женя. С одной стороны он был рад, что Вероника еще не ушла. В ее присутствии он чувствовал себя легче, но с другой... Сейчас ему предстояло сражение, из которого нельзя было выйти победителем, и Тараторкин это понимал.
А войска уже разворачивали знамена и занимали позиции. Аделаида Андреевна встала у массивного учительского стола и приготовилась к атаке. Линьков обошел Женьку с левого фланга и таким образом оказался между Тараторкиным и Вероникой, что Женька расценил, как очередную подлость, потому что сам рассчитывал занять это место. В итоге ему пришлось подвинуться к доске.
Женька верно рассчитал, что вся тяжесть первого удара предназначается именно ему. Учительница обрушила на него свои войска с решительностью шахматиста, играющего белыми фигурами.
Первый ход. Е2-Е4.
- Тараторкин, - сердито сказала математичка, - может, ты объяснишь нам свое поведение?
Нам?
Женя искоса посмотрел на Линькова. Шурик стоял, скромно потупившись, и на лице его светилось ангельское выражение невинного страдальца. Женя не знал, что в его отсутствие Линьков наговорил классной, но если до этого мгновения у него еще теплилась надежда, что Аделаида Андреевна разобралась в ситуации, и, по крайней мере, достанется обоим, то теперь он понял, что в нынешнем сражении предатель выступает союзником противника. И оба жаждут его крови, хотя и по совершенно разным причинам.
Ах, как легко и прекрасно можно было разрушить этот союз! Пусть его корабль уже трещал по всем швам, и трюмы стремительно наполнялись водой, но Тараторкин еще мог дать последний бортовой залп из всех орудий и потопить изменника. Уходить в пучину всегда легче, если твой враг следует за тобой. И всего-то надо было - рассказать правду. Женька знал, что математичка выходку с линейкой ему не простит, но знал он и то, что Линькову наверняка не поздоровится. Аделаида Андреевна была строга, даже до крайности, но подлых поступков не одобряла.
Если бы они были в классе одни, Женька, возможно, и рассказал бы все. Но оправдываться при девчонке, тем более, при Веронике, он не мог и не сделал бы этого даже под угрозой смертной казни.
И поэтому он промолчал.
Молчание - знак согласия, говорит пословица. Математичка вполне логично расценила молчание Жени как признание им собственной вины, и поэтому за первой атакой незамедлительно последовала вторая.
- Объясни, - неумолимо продолжала учительница, - за что ты ударил своего товарища на уроке?
Товарища?
Женька стиснул зубы. А в голове вертелись и тамбовский волк, и гусь со свиньей, и это было еще самое безобидное из того, о чем он думал в этот момент.
"Он мне не товарищ, - хотел сказать мальчик. - Товарищ не делает подлостей и не бьет в спину. Товарищ не подставляет друга под удар и никогда не предает".
Никогда не предает.
Никогда.
А Линьков его предал. И даже не сегодня. Раньше.
Но, конечно, Женька ничего подобного не сказал и продолжал молчать, уставившись в пол, где пестрел бессмысленным узором линолеум, и среди белых меловых крошек лежала, задрав кверху окоченевшие лапки, печальная мертвая муха.
Аделаида Андреевна не знала всех тонкостей отношений стоящих рядом с нею учеников, но как опытный баталист решила проявить благородство и следующий залп дала чуть выше голов. При этом ядра просвистели в направлении трусливо сжавшейся армии Линькова:
- Может, это Саша виноват в том, что ты упал? Может, он тебя толкнул? Скажи!
Женька сморщился, как от зубной боли. Нет, на самом деле: он предпочел бы сейчас оказаться в зубоврачебном кресле, хотя бормашины всегда боялся. Но там, по крайней мере, известно, за что страдаешь. А тут... Взрослая, умная учительница математики, ну сложи ты, наконец, один и один. Если человек ни с того ни с сего падает на уроке, а потом встает и бьет линейкой другого - тут и ежу ясно, в чем дело! К чему глупые вопросы?
Но математичка, видимо, привыкла решать исключительно сложные уравнения и не снисходила до простой арифметики.
- Тараторкин!
В голосе ее зазвенел металл, и Женя почувствовал, как вражеские канониры засуетились, меняя прицел и опуская линию огня.
- Посмотри на меня! Я ведь с тобой разговариваю!
Мальчик нехотя поднял голову и встретился взглядом с учительницей - словно скрестились со звоном невидимые клинки. Но тягаться с опытным противником ему было не под силу, поэтому он отступил - отвел взгляд. Тут же предательски защипало в глазах. Слезы настойчиво толкались изнутри - это напоминал о себе плакса-Тараторкин. И пират-Тараторкин с ужасом понял, что может разреветься. На глазах у Вероники.
"Да уходи же ты!" - мысленно возопил Женька, а она, как назло, все тянула время, тщетно отыскивая в сумке несуществующий предмет.
"Дура!" - раздраженно подумал мальчик. Он впервые разозлился на Веронику, но эта злость помогла ему хоть на короткое время справиться со слезами.
А от учительского стола ударило картечью:
- Как тебе не стыдно! Ты сам хоть понимаешь, насколько безобразен твой поступок? Сначала ты качаешься на стуле во время урока и, естественно, падаешь, потому что подобное баловство обычно ничем хорошим не заканчивается. Но мало того, что ты мешаешь мне вести урок, так тебе еще и крайнего подавай! Тебе надо ударить одноклассника, чтобы все видели: я, Тараторкин, не виноват, я не причем! Это подло, Женя! Надо иметь мужество отвечать за свои поступки!
Мальчик заметил, как Вероника при этих словах вспыхнула, и испугался, что она попытается вступиться за него.
"Не надо! - мысленно воскликнул Тараторкин, но тут же с надеждой подумал: - Да нет, не станет. Она ведь сидела впереди и не могла видеть, как Линьков дернул меня за руку. А врать она, похоже, не умеет".
Математичка словно почувствовала, что к осаждаемой крепости может подойти неожиданное подкрепление, и строго сказала:
- Вероника, выйди, пожалуйста.
Девочка медленно застегнула сумку, забросила ее за плечо и демонстративно неспешно покинула класс.
А сражение закипело с новой силой. Впрочем, все это уже совсем не походило на сражение, но больше напоминало расстрел.
Аделаида Андреевна посылала отряд за отрядом на беззащитные позиции Тараторкина. Слова сыпались из нее, как пули, и каждая пуля попадала в цель. Женька заметил, что хитрый Линьков уже потихоньку отодвинулся от него и стоит в стороне от опасного сектора обстрела, так, будто он вообще не причастен к происшествию на уроке.
Войска Тараторкина отчаянно рвались в бой, однако Женька строго-настрого запретил им любое сопротивление, и они безропотно принимали на себя бесконечные удары, выполняя один-единственный приказ - выстоять, не сдать позиции, не затопить их слезными потоками позорного малодушия.
А математичка тем временем потрясала перед глазами мальчика тетрадным листком, в котором Женька с удивлением узнал свой рисунок, где старина Томас сидел под пальмой.
- Вот чем мы занимаемся на уроках! - негодующе сказала Аделаида Андреевна. - Вместо того, чтобы выполнять задания, мы разбойников рисуем. Да ты и сам скоро станешь разбойником, судя по твоему поведению. Я всегда говорила, что увлечение пиратами не доведет до добра. Вот - пожалуйста!
Это был запретный удар. Женька не выдержал и впервые за весь ход сражения поднял свои отряды в контратаку.
Он поднял на учительницу глаза и взволнованно, но твердо произнес:
- Это здесь не причем.
- Ах, вот как?! - задохнулась от возмущения математичка. - Впрочем, я вижу, с тобой бесполезно разговаривать! Я вынуждена пригласить в школу твоих родителей. Может, они сумеют хоть как-то повлиять на твое воспитание? Или ты и родителям дерзишь точно так же, как учителям?
"Я не дерзил", - хотел сказать Женя, но вовремя сдержался.
Контратака не удалась. Обрадованные было солдаты с ворчанием вернулись на оставленные позиции.
Тараторкин сжал зубы. Как же странно порой ведут себя взрослые: они видят лишь то, что им хочется видеть, и совсем не замечают очевидного. Им не нужна правда, они сами сочиняют ее для себя, но уже эту придуманную правду отстаивают с такой убежденностью и непреклонностью, будто держат в руках судьбы всего мира. Мальчик не ожидал снисхождения. Еще на уроке, опуская линейку на стриженую макушку Линькова, Женя знал, что будет наказан. Но родители? Это было несправедливо. Жутко несправедливо.
А на ослабевшие, измученные войска Тараторкина уже катилась лавина последней, самой жестокой и яростной атаки:
- Принеси мне свой дневник!
Сражение было проиграно, вражеские солдаты вовсю хозяйничали в развалинах захваченной крепости и занимались мародерством. И тут Женька проявил не то отвагу, не то малодушие.
- У меня нет дневника, - сказал мальчик.
Он говорил неправду. Дневник лежал на парте с краю, под учебником - Женя это очень хорошо помнил, но отчаянно цеплялся за соломинку.
Аделаида Андреевна прекрасно все поняла.
- Ну что же, - произнесла она, - очень жаль. Склероз в таком юном возрасте - печальное явление.
Подхалим Линьков тонко хихикнул.
- Впрочем, - продолжила математичка, - мне кажется, память тебя подводит. Саша, принеси мне, пожалуйста, дневник Тараторкина. Думаю, он там, на парте.
Обрадованный таким поворотом событий предатель сорвался с места и в одно мгновение оказался у парты своего недавнего обидчика. Женька напрягся. Вот Линьков поднимает учебник, а там...
- Нету! - растерянно произнес Шурик и еще раз переворошил тетради на парте. - Аделаида Андреевна, здесь нету дневника!
- Посмотри в сумке.
- Не трогай! - вырвалось у Тараторкина.
Линьков замер. Ему очень хотелось назло однокласснику порыться в его сумке, но в голосе Женьки он расслышал нечто такое, что заставило его остановиться. Он испуганно посмотрел на учительницу.
- Тараторкин, успокойся! - прикрикнула математичка. И добавила, уже спокойнее: - А ты, Саша, принеси сумку сюда. Я сама посмотрю.
Это было крайне унизительно: в присутствии ехидно улыбающегося Линькова Аделаида Андреевна копалась в его сумке, словно делающий обыск милиционер. Сам Тараторкин никогда не рылся в чужих вещах и знал, что читать чужие письма и дневники непорядочно. И хотя подобные письма и, тем более, дневники еще ни разу не попадали к нему в руки, мальчик надеялся, что даже самое жгучее любопытство не заставит его поступить вопреки своей совести. И еще он верил в то, что законы благородства должны быть одинаковыми для детей и для взрослых, независимо от возраста и положения.
Математичка дважды перебрала учебники и тетради Тараторкина. Женька видел, как снисходительно-торжествующее выражение ее лица постепенно меняется.
- Ну что ж, - сказала классная, отодвигая сумку, как показалось мальчику, с досадой, - я рада, что хотя бы здесь ты сказал правду.
Это прозвучало так, словно он целыми днями только и делал, что врал учителям. По сути, это было неприкрытым оскорблением. Но если бы кто-нибудь в этот момент сказал Аделаиде Андреевне, что она только что незаслуженно обидела ученика, она бы очень удивилась и даже возмутилась. Так всегда бывает - взрослые с детьми играют исключительно в одни ворота, где старшие забивают младшим голы, но при этом только для младших обязательно соблюдение правил.
- Хорошо, - сказала математичка. - Обойдемся без дневника. Я напишу записку, а ты...
Она осеклась. Женька внутренне усмехнулся. Конечно, разве она доверит ему самому отдать записку родителям, если так убеждена в его виновности?
- Саша, ты ведь живешь с Тараторкиным на одной улице?
Линьков быстро кивнул.
- Вот и хорошо.
Аделаиада Андреевна грузно опустилась на стул, взяла чистый листок бумаги, быстро черкнула на нем несколько строк и размашисто расписалась.
- Вот, возьми, - она протянула листок Линькову. - Отдашь родителям Жени, маме или папе, но только лично, в собственные руки. Ты понял?
- Да, Аделаида Андреевна! - с готовностью подтвердил Шурик, быстрым движением пряча свернутую записку в карман.
- Тогда иди. А ты, Женя, посиди немножко в классе.
"Она боится, - понял Тараторкин. - Думает, что я догоню Линькова и отберу записку. Надо же! Она и впрямь считает меня разбойником!"
Впрочем, математичка была недалека от истины. Женя, уйди он вслед за Линьковым, действительно попытался бы того догнать. Но вовсе не для того, чтобы отнять записку, а затем, чтобы поговорить с предателем по-мужски.
Он забрал сумку и вернулся к своему месту за партой. Стул был чуть развернут к проходу, словно приглашал мальчика сесть.
"Да, брат, - подумал Женька, - наделали мы с тобой сегодня шума!"
У стула был очень виноватый вид. Впрочем, Тараторкин подозревал, что и сам выглядит не лучше. Сейчас, когда сражение окончилось, не было ни Тараторкина-пирата, ни Тараторкина-командира. Был лишь наказанный ученик, о плохом поведении которого вот-вот должны были узнать родители.
Женя представил рассерженную маму, которая обязательно скажет свою коронную фразу: "Ну вот, я же говорила!" Не одна Аделаида Андреевна полагала, что увлечение пиратами пагубно сказывается на воспитании шестиклассника Евгения Тараторкина. Мама тоже считала, что ребенок не должен идеализировать всяких пиратов и разбойников.
И папа огорчится. Конечно, кому приятно, когда тебя вызывают в школу? Мальчик представил грустное отцовское лицо. Тараторкин-старший укоризненно качал головой, словно говоря: "Эх, Женя, Женя. Подвел ты меня". И мамин голос: "Ну что, доигрался?"
Женька мрачно сел, поставил сумку рядом, на стул Мошкиной. Посмотрел направо: там, под партой Бутиковой по-прежнему одиноко лежал виновник всех сегодняшних несчастий - серый потертый ластик.
"Предатель! - сердито подумал Женя. - Как Линьков. Вот и не подумаю тебя поднимать. Валяйся, где валяешься".
Послышались шаги - это Аделаида Андреевна выходила из класса. У двери она остановилась и сказала:
- Все, Женя, можешь идти домой.
Тараторкин ничего не ответил, но учительница ждала, и тогда он буркнул:
- Хорошо.
И кивнул.
Математичка вышла.
А Женька вздохнул и принялся складывать тетради в сумку. Он делал это так же медленно, как недавно Вероника, только совсем по другой причине. Ему не хотелось идти домой.
Он взял в руки учебник и задумался.
Все-таки - куда делся дневник?
Тараторкин мысленно прокрутил в мыслях начало последнего урока. Вот он выкладывает из сумки тетради, учебник, пенал и... дневник. Да, дневник был, точно, Женя положил его под "Математику", он очень хорошо это вспомнил. Но тогда - где же он? На парте его нет. В сумке тоже: вряд ли Аделаида Андреевна просмотрела бы его, не тот она человек. Спрятал Линьков? Ну, нет, Шурик обязательно отдал бы дневник учительнице. Женька вспомнил его растерянное лицо и невольно усмехнулся: обломился, Сашенька?
Но где же дневник?
Он согнулся и залез под парту, словно надеясь здесь отыскать пропажу. Но, разумеется, дневника не было и здесь.
В это время скрипнула дверь. Кто-то вошел в класс. Женька посмотрел из-под парты и увидел темно-синюю юбку и торчащие из нее тонкие девчоночьи ноги с открытыми коленками. Ноги постояли в нерешительности, словно раздумывая, затем двинулись к нему. Тараторкин рванулся, ударился о столешницу головой, охнул и выбрался наружу, смущенно потирая ладонью ушибленную макушку.
Возле парты стояла Вероника и глядела на него не то насмешливо, не то сочувственно.
- Ты это ищешь? - спросила она и положила что-то на парту.