N 1. Метафизика черепа( Летающая пепельница, в форме черепа, переполненная окурками сигарет).
Он сидел за письменным столом, стоявшим около единственного в большой темной комнате окна. Окно выходило на потемневший от времени Казанский собор. За окном, по низкому небу, проплывали темные громадные тучи. На столе россыпью лежали исписанные бумаги. В комнате, под потолком пьяным бомжем переливался табачный дым. Серый уличный свет растекался по столу, скользя по снежно белым бумагам, натыкаясь на включенный компьютер и обнимая большую бронзовую пепельницу в форме человеческого черепа, лишенного верхней части. Искалеченный череп был полностью наполнен желтыми окурками сигарет. Как опарыши некоторые из них выползли за края пепельницы на лакированную поверхность письменного стола. Изогнувшись от страстного желания стать мухой, некоторые из них изнемогали на замшелой писчей бумаге.
Тому, кто сидел за столом, было чуть за тридцать, у него были короткие темные волосы и заросшее щетиной лицо, его звали Сергей. Он сидел боком к окну, и уличный свет только наполовину освещал его лицо и это, в добавлении гордого профиля, придавало ему героическое выражение. Но, если бы в комнате было включено электрическое освещение, мы смогли увидеть: глаза, налитые кровью, синяки под глазами, либо желтую, либо зеленую кожу, а если принюхаться, можно почувствовать запахи пота, блевотины и перегара. Сергей курил, со страхом взирая на монитор компьютера. Сигарета, зажатая в пальцах, тряслась, роняя пепел на стол. На мониторе, за фразой: "Вчера в крупной галерее прошла выставка молодого многообещающего художника...", в конвульсиях бился курсор. Конвульсии эти продолжались уже полтора часа. Сначала, затруднение вызывали дрожащие пальцы, ни как не хотевшие соединиться с клавиатурой, в едином стремлении, создать шедевр. Потом, было не придумать с чего начать статью. Теперь, где-то в глубинах памяти, засело и не хотело выходить наружу, имя этого чертового художника. Блокнот с записями был утерян, да и врятли в нем, что-то написано. Статью надо сдавать в редакцию через три часа, а конь еще и не думал валяться. Это был последний шанс. Шанс не быть уволенным с работы, и шанс, что-нибудь вечером поесть. За статью, денег бы дали не много, но хоть, что-то. В кармане только носовой платок с соплями, да кусочками блевотины, такой же, как на брюках. Помимо блевоты и соплей, была только головная боль, да звон в ушах. Так же вчера звенели монеты, выпадающие из игрового автомата, соседнего игрового автомата. За соседним аппаратом был прапорщик, и будучи благородным человеком, видя неудачу соседа, предложил выпить. Триумфатор оказался довольно занудным типом, но спиртным угощал от всей души. Алкоголя было так много, что, похоже, он повредил балласт, и заставлял периодически падать со скамейки в парке. Может, синяк под глазом появился от этого...
Вспомнить, как произошло расставание с прапорщиком, не представлялось возможным. Зато в памяти остался момент, когда соседка вышла выбрасывать мусор и увидела, как смесь из желудочного сока, кусочков, не переварившейся еды и алкоголя, извергаясь из жерла, подобного жерлу Визувия, ниспадала на гафрированый резиновый коврик, и, будучи не в силах остановиться, растекалась, как озеро, по площадке, и каскадом спускалась по ступеням лестницы.
Позвонили в дверь. Он встал из-за стола и, с сигаретой в руке, пошел открывать дверь незваному гостю.
-Бля, - единственное, что он мог проговорить. На пороге стояла его мать.
-Что с тобой? - спросила она, пройдя в коридор.
-Ничего. Проходи. Чем обязан?
-Я, вчера, разговаривала с Альбертом Константиновичем. Он сказал, что уволит тебя с работы. Я хочу узнать, в чем дело.
Они прошли в комнату. Он сел на прежнее место, у письменного стола, но теперь, ему пришлось повернуться к окну спиной, чтобы видеть мать, сидевшую в кресле. Положение для него было очень выгодным. Мать не могла видеть его лицо, оно оказалось в тени. Чувствовалось, что разговор предстоял на повышенных тонах.
Матери было чуть больше пятидесяти, но выглядела она, не по годам привлекательно. Прямые, спадающие на плечи, светлые волосы, ярко-голубые глаза. Практически ни одной морщинки на загорелом лице. Одета она была в самую модную одежду на данное время. На правой руке, два золотых кольца с бриллиантами. Нежный голос мог свести с ума.
-О, новое кольцо! Новый любовник?
-Не твое дело. Что у тебя с работой?
-Не твое дело!
-Альберт Константинович...
-Пошел в жопу, твой Альберт Константинович!
-Как ты можешь. - она привстала с кресла, демонстрируя идеальную осанку. - Он принял тебя на работу, когда ты ни кому не был нужен. Ты должен быть благодарен ему всю жизнь, и, сейчас, стоять на коленях у его ног. Умолять, умолять, чтобы он не увольнял тебя.
-Судя по твоему новому кольцу, стоять на коленях, скорее твоя специализация.
-Что! Как ты можешь!? О. Боже, кого я воспитала. Ты посмотри, на кого ты похож. Весь в блевотине, грязный, от тебя воняет на километр. Когда ты был последний раз в ванной. Я понимаю, почему от тебя ушла Полина...
-Эта блядь, нашла себе богатенького лоха. Но это даже хорошо, меньше дерьма в доме, и алименты платить не надо.
-Я говорила с ней. Она с ним не из-за денег...
-Да, что ты! Может она полюбила его круглый живот, плоский зад и лысую тупую голову?
-Она ушла от тебя. Потому, что ей надоели твои вечные пьянки и блядство.
-Ха!
Он снова закурил, это была уже третья сигарета, с начала разговора. Мать расхаживала по комнате, постукивая тоненькими каблучками, по паркетному полу. Она продолжала:
-Ты наверняка, опять, пропил все деньги.
-Да, просрал все до копеечки.
-В кого ты такой пошел, - она перешла на крик, от злости, у нее на висках вздулись вены. - Посмотри на своего брата, он младше тебя на семь лет, ему всего двадцать пять, а у него своя квартира, машину купил себе и Светке. А у тебя. Только этот компьютер, да отцовская дебильная пепельница...
Она не успела договорить, ее сын вскочил со стула и, схватив единственное папино наследие, помимо его дерьмовой жизни, запустил пепельницу прямиком своей мамаше в голову. В полете, пепельница напоминала комету. Несущуюся сквозь космическое пространство. Сама пепельница была ядром кометы, ее содержимое, вывалившееся на лету, было ее хвостом. Занятия боксом в институте еще напоминали о себе. Казалось, бронзовый череп несся быстрее луча солнца, выходящего из-за тучи в пасмурный питерский день. Как комета, когда-то врезалась в Землю, после чего перевымерли все динозавры, так же, наверное, и пепельница влетела в красивую мамину голову. Брызги крови, кусочки черепной коробки, обрывки скальпа разлетелись в стороны. На стене, за маминой спиной, появился рисунок, писаный кровью. Красные капли крови, располагались по окружности, и напоминали работы того художника имя, которого Сергей не мог вспомнить. Стройные мамины ножки подкосились, она упала на спину, уставившись в потолок, единственным уцелевшим глазом. Бронзовый череп снес приличную часть ее головы. Она лежала на полу, согнув ноги в коленях. Слева от головы, и вдоль всего тела, медленно растекалась, как лава из жерла вулкана, темная, густая кровь, неся в своих потоках светлые кусочки маминых мозгов, и, когда-то, струящихся бесконечным водопадом, восхитительно-красивых волос.
Сын подошел к своей маме и, аккуратно подняв ее тело, отправился в ванную. Кровь из раны капала на пол, оставляя пунктирный след, как когда-то мальчик-с-пальчик оставлял след из хлебных крошек. Мамино тело было погружено в ванну и залито ледяной водой, которая сразу же окрасилась в цвет граната.
Сынок оставил лежать маму в ванной и, взяв половую тряпку, пошел убирать пол и стены. Провозившись около получаса, он присел на стул и прикурил сигарету, стряхивая пепел в только, что отмытую пепельницу. На часах было половина шестого. В редакции он должен быть через час, на мониторе, по-прежнему, в судорогах бился курсор. Сергей встал и подошел к дивану, прилег, сложив руки на груди, и уснул.
Белая, девственно-чистая комната. Не видно ни окон, ни дверей, ни потолка. Стены уходят глубоко вверх, ослепляя своей белизной. Он стоит спиной к одной из стен, мать напротив. Они смотрят друг на друга, молчат. Он достает из кармана пачку сигарет и зажигалку. Прикуривает. Все еще стоят, смотрят друг на друга, первым двигается он, делая шаг назад, и опираясь спиной на стену. Затягивается сигаретой. Спустя несколько секунд, двигается мать. Она аккуратно делает шаг в сторону сына. Сын стоит, опершись на стену, и курит. Наблюдает за движениями матери. Когда она делает два шага, и оказывается в полуметре от него, он резко ударяет ногой по полу и произносит резкий звук, так же, как делают, когда хотят напугать, какое-то мелкое животное или ребенка. Трюк оказывает свое действие. На лице матери появляется выражение испуга и ужаса. Она делает два шага назад. Каблук на левой туфельке ломается, она оступается и падает, так, что ее ноги оказываются на полу, а спиной и головой, она упирается о стену.
От удара, с головы женщины слетает парик и верхняя часть черепа, как крышка с кастрюли. В открытом черепе ничего нет, он пустой, только гладкие белые стенки, ровные и девственно чистые.
На лице мужчины появляется улыбка, он явно доволен своей работой. В его глазах светится огонек радости. Он затягивается сигаретой, замечая, что она уже истлела на половину, и висит длинный серый столбик пепла. Но куда стряхнуть пепел. В комнате ни чего нет, а сама она слишком чиста, чтобы нарушать эту идиллию. Он это понимает. Он аккуратно, чтобы не уронить пепел подходит к прильнувшей к стене матери и стряхивает пепел в белую пустоту ее черепа.
Октябрь, 2002.
N 2. Игры со смертью.
Пыльная грунтовая дорога тянулась между одноэтажным кирпичным зданием сельского магазина и, выстроившимися в ряд, старыми, высокими деревьями, за темно-зеленой кроной которых виднелись серые стены сельского клуба. Немного сворачивая влево, дорога выходила к нескольким деревянным домам и уходила в огромное дикое поле. Я иду, не торопясь, и как раз подхожу к задней оконечности здания магазина. Магазин выстроен из белого кирпича, который со временем стал грязно-серым, сровнявшись цветом с цементными швами между кирпичей. Со стороны, которую я мог видеть, в здании магазина не было окон, но была одинокая, обитая жестью деревянная дверь, выкрашенная в темно-зеленый цвет, окна были с противоположной стороны и по бокам вытянутого здания. Ближе ко мне, вдоль стены располагалась поленница с потемневшими от дождя и ветра дровами.
На улице было светло, по времени около полудня, но вокруг не было ни души, как будто вся деревня вымерла. Ни звука, ни ветринки, безоблачное небо замерло и только солнце жестоко жгло затылок. Я иду к полю и, пройдя позади магазина, выхожу к первому деревянному дому желтого цвета с бледно-зеленым забором палисадника, за которым замерли белые цветы. До границы дома остается всего несколько шагов, но я не могу идти дальше, что-то останавливает меня. Невидимая преграда не дает мне сделать и шага. Это что-то окружает меня со всех сторон и, по всей видимости, увеличивается в размерах. Оно не видимое, но мне ясно, что, если бы оно имело цвет, то было бы свинцово-серое или грязно-синее, по форме что-то вроде шара. Мне с трудом удается дышать, грудь сжата, еще чуть-чуть и я умру. Сильный страх поселяется во мне, паника, я не знаю, что мне сделать, чтобы выбраться из этой западни, Но сделать ничего нельзя, со страхом в душе я медленно умираю. Кажется, что каждый маленький глоток воздуха последний. Я уже готов смириться со своей участью, но как только я чувствую, что сейчас последние силы покинут меня, я просыпаюсь. Это всего лишь сон. Мокрый от пота, я лежу в постели и смотрю в потолок маленькой темной комнаты. За окном ночь. Свет луны сквозь крону сирени попадает в комнату, окрашивая стену напротив, серебром. Мне семь лет. Я в деревне у бабушки в Новгородской области. Через полчаса я засну и не проснусь до утра.
В детстве, я каждое лето ездил в деревню и периодически меня мучил один и тот же ночной кошмар. Не помню, сколько мне было лет, когда я впервые увидел этот сон, но, именно в деревне, он снился мне. Один и тот же. Я иду по дороге, и какой-то огромный шар, сдавливая мою грудь, душит меня. Потом, со временем, этот сон прекратился.
Сейчас мне двадцать два и я еду в машине по трассе в ту же самую деревню. Ночь, фары моей Нивы освещают перед собой узкую черную дорогу. Я уже съехал с Московского шоссе, и до моей деревни осталось меньше ста километров. Рядом со мной сидит прекрасная девушка, Тамара. Она на год младше меня, она высокая и стройная, у нее черные волосы, черные глаза. Она очень обворожительно улыбается и любит стихотворение Лермонтова о царице Тамаре. Я люблю слушать, как она читает это стихотворение, люблю ее улыбку и длинные тонкие пальцы.
Мы не собирались никуда ехать, все получилось очень спонтанно. Сидели в кафе, пили кофе, разговаривали, потом кафе закрылось. Ни мне, ни ей ехать домой не хотелось, и мы решили поехать в деревню. И вот уже триста километров позади... Минут десять назад Тамара мурлыкала себе под нос какую-то песенку, теперь, раздвинув сиденье, она сладко дремала, свернувшись клубком, как маленькая кошечка.
Мы поехали без предупреждения и, естественно, нас никто не ждал, и только через пару минут после продолжительного стука в окно, звук от которого разносился в ночной тишине спящего села, в кухне загорелся свет. Открылась небольшая квадратная форточка и из нее вылезла голова деда. Он долго присматривался, разглядывая меня в темноте.
- Вовка, ты что ли?!
- Да, я. Открывайте дверь.
Открылась дверь. Впереди стоял дед, над его плечом высовывалась голова бабушки. Мы обнялись, особенно долго с бабушкой. Я познакомил их с Тамарой. Мы с час посидели на кухне, выпили чай, поболтали о жизни. Бабушка все ни как не могла понять, как это мы не с того не с сего решили к ним приехать. Все-таки разговор закончился, и мы направились спать. Нас отправили в другую половину дома. Такое часто встречается на северо-западе России, дом был длинным и разделен на две части. В одной половине долгое время прожили мы, в другой, до недавнего времени жила баба Клава. Года два назад ее сначала положили в психушку и, где-то через год, она умерла, после чего мы купили ее часть дома, у ее родственников. В этой части дома дед сейчас делал ремонт, и готова, была только одна комната. Электричество еще не провели, и поэтому прокладывать путь нам пришлось с помощью фонарика, натыкаясь на груды досок и всевозможных ящиков. Тамара быстро разделась и легла в постель и, зарывшись в одеяло, мгновенно уснула. Я же решил покурить перед сном и вышел в коридор. Спустившись по громоздким неудобным ступенькам, я со скрипом открыл входную дверь настежь. Прикурив сигарету, сел на нижнюю ступеньку. В дверном проеме передо мной располагался двор, укутанный ночной темнотой, уже готовой к тому, чтобы растаять в первых лучах раннего утреннего солнца. Свет луны, спустившейся к горизонту, окрашивал короткую траву и забор, отделяющий двор от соседского дома, легким серебряным светом. С каждой затяжкой сигарета вспыхивала ярко-оранжевым светом и постепенно таяла, уменьшаясь в длине, в мертвецкой тишине я даже слышал, как сгорает табак... Мне показалась, что скрипнула калитка, я повернулся в ту сторону, но я сидел в глубине коридора, и мне не было видно, что происходит снаружи. Кто-то вошел, это я понял по тени скользящей по траве. Незнакомец направился в мою сторону, но остановился, не доходя пары шагов до двери. Тень уменьшилась в длине, как будто человек, ее отбрасывающий, сел. Да, в том месте была скамейка. Я подумал, что это дед или бабушка. Стало жутковато. Кто это может быть? В полной темноте, я привстал, чтобы посмотреть, кто это мог быть. Я выглянул на улицу. Никого. Скамейка пуста, во всем дворе никого. Чертовщина какая-то. Я почувствовал жжение на пальцах правой руки, сигарета истлела до фильтра и, ее огонек добрался до моих пальцев. Я выбросил окурок в траву. Он пролетел как трассирующая пуля и. вспыхнув от удара о землю, исчез в темноте. Закрыв громоздкую дверь, я стал пробираться в дом, освещая себе путь фонариком.
Среди ночи я вышел на улицу, прошел через двор и, минув калитку, направился в сторону магазина. От дома до него было метров триста, четыреста. По узкой асфальтовой дороге, я прошел между небольших двухэтажных квартирных домов из белого кирпича. Прямо за ними, дорога расходилась вправо и влево. Я пошел прямо, через небольшую неасфальтированую площадку, к задней части магазина. За магазином проходила узенькая дорожка и, поднимаясь в небольшую горку, сворачивала влево, уходя в дикое поле. Едва минув здание магазина, я остановился не в силах идти дальше. Огромная невидимая преграда остановила меня и, окружив своей густой массой, начала меня душить. Бесцветная и бесформенная, она все сильнее сжимала мою грудь, не давая вдохнуть спасительного воздуха. Я почти отключился, но тут увидел метрах в десяти от меня силуэт человека, едва различимый в темноте. Человек казалось, спокойно стоял и наблюдал за моими мучениями. Из последних сил, я что-то прохрипел, прося о помощи, но незнакомец бесследно исчез. Во мне не осталось сил и, закатив глаза, я почувствовал, как падаю наземь. Я проснулся. Это был лишь сон, опять тот же сон, как в детстве.
Мокрый от пота, я лежал в кровати. Рядом, свернувшись клубочком, мирно спала Тамара. Все еще было темно, я проспал не больше пятнадцати минут. И опять этот дурацкий сон, давно я его не видел... В задумчивости я взглянул в противоположный угол комнаты, и моя душа ушла в пятки. В углу, скрываемый темнотой, стоял тот же человек, силуэт которого я только что видел во сне. Было темно, но я узнал этот силуэт. Я не представлял, что делать, я лежал и смотрел в угол комнаты. Мое сердце билось с угрожающей жизни частотой. Я подумал взять фонарик и посветить в угол, чтобы разглядеть, кто скрывается в темноте, но боялся пошевелится. Не отрываясь, я смотрел в одну точку и тут я понял, что там никого нет. Человек в углу исчез. Я не мог понять, в чем дело. Он постоянно был в поле моего зрения, и вдруг исчез.
Утром меня разбудила Тамара, ослепив улыбкой.
-Уже девять. Хватит спать, соня!
Обсудив дальнейшие наши действия за завтраком с блинами и медом, мы решили, что поедем домой завтра вечером. После такого питательного завтрака я покурил, погревшись на солнышке, сидя на скамейке. Где-то через час мы вместе с бабушкой уселись в машину и отправились в лес за малиной. Километрах в двух от деревни я остановился, подняв тучу пыли, на широкой обочине. Дальше надо было идти пешком. Сначала, метров пятьсот, мы шли, через заросли кустарника, затем через густой пролесок. Наконец вышли к освещенной солнцем просеке. Она была вырублена под линию электропередачи, по ее краям росли густые кусты малины. Это лето выдалось очень жарким, и ягоды получились спелыми и крупными. Согласился на этот поход я только из-за Тамары, она очень хотела сходить за малиной. Я этот процесс ненавижу. Полчища комаров и слепней поедают тебя, пока ты, как вобла, коптишься на солнце по пояс в жгучей крапиве. Все так и получилось и на этот раз. Солнце на открытом пространстве пекло голову и шею, в тихом безветренном воздухе кружили комары вперемешку со слепнями, каждый из которых так и норовил залететь мне в рот, перед тем как с жадностью впиться в мою кожу и утолить свою вампирскую жажду моей кровью. Чтобы подобраться к кустам малины мне приходилось пробираться сквозь заросли полутораметровой крапивы, из-за чего мои руки очень быстро покрылись волдырями. Меня это начало сильно раздражать. Я взглянул на Тамару - весело болтая о чем-то с бабушкой, она с азартом срывала с кустов крупные спелые ягоды, бросая их в пластиковое ведерко. В конце концов, я плюнул на эту малину и решил побродить по лесу. Может, грибов найду. Забравшись в лес, я почувствовал облегчение, в тени деревьев не было слепней, а от комаров, я отмахивался веткой рябины. Я бродил между старых елей и молодых осин, наслаждаясь необычной тишиной безветренного леса. Сезон еще не начался, и грибов не было видно, разве что, три поганки, да один худощавый мухомор, не такой как рисуют в книгах и показывают по телевизору - ярко-красный со снежно белым крапом на шляпке, этот мухомор был намного прозаичнее - грязно-оранжевый с несколькими крупными желтоватыми точками, к тому же, весь перекошенный. На ходу я наткнулся на паутину, она прилипла к лицу и я, продолжая идти вперед, пытался счистить ее с лица, избавляясь от неприятного ощущения.
-Стой!
Это был не крик, но громкий старушечий голос. Я замер, не завершив шаг, левая нога повисла в воздухе.
-Посмотри под ноги,- продолжал голос.
Я взглянул на землю перед собой. На том месте, куда я должен был поставить левую ногу, свернувшись спиралью, с головой в центре круга, лежала змея. Серая гадюка. Я моментально отпрыгнул назад, гадюка, шипя, развернулась из клубка и, не торопясь, уползла в ближайший черничный куст. Мое сердце бешено колотилось. Это была вторая моя такая близкая встреча с гадюкой. Как-то раз, в детстве, я отправился с бабушкой в лес за черникой. Ягод, в то лето, было немного, и долгое время мы бродили по лесу практически без толку. И вдруг, я увидел огромный куст черники, он был весь увешан крупными, черными, спелыми ягодами. Быстро подойдя к черничной россыпи, я с детским азартом протянул руку к ягодам, но, в этот момент, зацепился ногой за корень дерева и упал. В падении, я видел, как огромная серая гадюка бросилась в мою сторону, широко открыв пасть. Ее голова пронеслась в сантиметре от моего запястья. Упав на землю, я быстро откатился в сторону и вскочил на ноги. Замерев от страха и неожиданности, я стоял недвижим. Змея, извиваясь и шипя, лежала в метре от меня. Адски-черными углями глаз она смотрела на меня так, будто хотела загипнотизировать. Затем, спустя несколько секунд, гадина уползла обратно в черничный куст.
Я обернулся и посмотрел в направлении, откуда доносился голос. Огромная старая ель, обрушившись, видимо от сильного ветра, вывернула наружу свои могучие древние корни, оставив на прежнем месте крупную воронку. Рядом росли густые кусты Волчьей ягоды. Между ними и корневой системой рухнувшего дерева, образовалось, что-то похожее на грот. В тени этого грота, я рассмотрел знакомый мне черный силуэт невысокого человека. Пока я всматривался в тень, оттуда донесся тот же старушечий голос.
-Ты умрешь, но не так.
Мне захотелось спросить, как я все-таки умру, но, пока я собирался с силами и мыслями, понял, что спрашивать это уже не у кого. Силуэта старухи уже не было.
Я пошел обратно к, освещенной жарким солнцем, просеке, где остались бабушка с Тамарой. На ходу я размышлял, что все это значит. Меня совсем не веселили последние события. Либо у меня поехала крыша, либо все это происходит на самом деле. Но если это происходит на самом деле, то перспективы у меня совсем не радостные. Эта чертовщина начала меня раздражать. Наконец, я вышел к просеке. Тамара долго и пристально смотрела на меня, она очень прозорливая, меня это всегда поражало. Что бы со мной не происходило, она все чувствовала, или я просто не умею скрывать своих эмоций.
-Что случилось, Володя?
-Да ничего страшного. На гадюку напоролся. Серая, зараза, с черными, как уголь глазами... Вы еще не закончили, может, поедем? А, то меня всего комары заели.
-Какой ты неженка, Володя. Комаров испугался.
Мне еще полчаса пришлось проторчать на этой просеке под палящим солнцем и поедаемым различным летающим зверьем. Но мы все-таки уехали домой к моей величайшей радости. Всю дорогу, я размышлял над тем, что произошло за последние сутки. Какой-то бред.
По возвращении, домой, все куда-то расползлись. Так как была суббота, дед пошел растапливать баню. Бабушка занялась огородом. Тамара ушла загорать в сад. Меня так замучила дневная жара и комары, что я решил отдохнуть в прохладе дома. Я взял из машины Ницше, книгу для всех и ни для кого, "Так говорил Заратустра", и прилег на кровать. Заратустра рассуждал о книгах написанных кровью, а я, незаметно для себя, уснул. И мне приснился сон.
Старое заброшенное одноэтажное здание из красного кирпича. Изнутри стены оштукатурены, но во многих местах штукатурка обвалилась, обнажив кирпичную кладку. Пустые оконные проемы, кое-где со следами стоявших в них деревянных рам. Сквозь них видны молодые березки, колышущиеся на легком ветру, некоторые листья пожелтевшие, судя, по всему уже ранняя осень. На голубом небе быстро пролетают низкие снежно-белые облака. Солнце еще пригревает, но ветер уже несет в себе холод приближающейся суровой зимы. Здание, в котором я нахожусь, мне явно знакомо, но откуда, я не помню. Я оглядываюсь по сторонам и, в дальнем темном углу, замечаю силуэт, преследующей меня старухи.
-Ты хочешь у меня, что-то спросить,- она обращается ко мне.
Я действительно хочу задать ей несколько вопросов, но не могу вспомнить каких. И спрашиваю следующее:
-Где мы?
-Ты знаешь, это место, но это не то, что ты хочешь узнать у меня.
-Да, ты права...
Я замолкаю на некоторое время. Не то, чтобы я вспоминаю, что я хочу спросить у этой старухи, молчу без каких либо мыслей. Я абсолютно спокоен, обычное сердцебиение, ровное дыхание. Старуха тоже молчит. Мы смотрим друг другу в глаза. Затем, я отвожу взгляд в сторону и продолжаю:
-Там в лесу, ты сказала, что я умру, но не от укуса змеи. Значит, ты знаешь, как я умру?
-Да. И ты тоже скоро, об этом узнаешь, очень скоро.
-А, почему, ты мне не можешь сказать об этом сейчас?
-Всему, свое время.
-Хорошо... Тогда, скажи, кто ты такая?
-Я никто, меня не существует.
-Как так не существует, если я тебя вижу и разговариваю с тобой!
-Ты сейчас спишь и видишь сон, разве все, что ты видишь во сне, существует в реальности?
-Нет, но я же видел тебя в лесу, а в тот момент я не спал.
-Тогда, я существовала в твоем воображении, и видеть меня, мог только ты, а если, что-то существует в природе, то это должны видеть многие. Разве не так? Ты же так всегда думал. И не думай обо мне, как о реальном, не забивай себе голову.
-Может, ты смерть? Так, всегда, изображают смерть.
-Нет. Я не смерть. Но я много, что знаю о смерти. В частности, о, твоей.
-Скажи мне, почему мне опять приснился сон, который я видел в детстве? Почему он мне снился тогда, и почему сейчас? Он, что-то значит?
-Этот сон связан с твоей смертью. Тогда, ты должен был умереть, но случилось по-другому. Вместо тебя, умер кто-то другой. Возможно, что если все, в этот раз, пойдет, как надо, ты больше, никогда, не увидишь этот сон... Ну, ладно, мне пора удаляться. Тебе туда,- она показала в сторону дверного проема. - Еще увидимся.
Старуха исчезла, и я остался один. Постояв немного внутри здания, пошел в том направлении, куда она указала. Мои глаза, привыкшие к полумраку, видят все в ярких тонах. Я стою между двумя одноэтажными кирпичными зданиями посреди пустыря, заросшего метровым бурьяном. За моей спиной открывается огромное дикое поле. Передо мной небольшая рощица, молодых березок. Березки и высокая трава раскачиваются на легком прохладном ветру. По ярко-синему небу, очень низко и быстро, пролетают облака. Они так низко, что кажется, их можно достать рукой, если слегка привстать на цыпочки. Я, безусловно, узнаю это место. Оно было за окраиной деревни. Здесь собирались строить водные очистные сооружения, но, в конце концов, забросили, так и не достроив. Местные жители растащили все ценное, оставив голые стены и пустые оконные проемы. Впереди, где я вижу березовую рощицу, два бетонных котлована для набора воды. Их не видно, они окружены молодыми березками и высокой травой. Я помню это место, как сейчас. В детстве, я проводил здесь очень много времени с друзьями, мы играли, собирали грибы в березняке, вдоль котлованов с затхлой водой, в которых водились огромные коричневые жабы. Здесь росли чудесные подберезовики, очень крепкие, они скрипели, когда разрезаешь ножку пополам. Меня начинает одолевать тоска. Кажется, что сейчас здесь окажется Саня, живой и невредимый, приедет из Элисты Женька... Но этого уже не будет. И, я стою здесь один, убаюкиваемый тишиной и шелестом листьев берез, на прохладном осеннем ветру. Надо мной низко проплывают белые и облака, улетая в свою заоблачную даль.
Проснувшись ото сна, я отправился в сад, где загорала Тамара. Уже близился вечер, солнце опустилось близко к горизонту и пекло уже не так сильно. Но, все равно было очень жарко, с безоблачного неба. Тамара сидела на шезлонге и перебирала собранную сегодня малину. Она была в черном купальнике и ее длинные, темные от загара ножки блестели в лучах предзакатного солнца. Само совершенство, она сводила меня с ума своей красотой. Тонкими пальчиками она ловко перебирала ярко-красные ягоды. Вся сила ее стройного, красивого тела, по-кошачьи, сейчас, изогнутого, сосредоточилась в ее хрупких пальчиках, и, кажется, из длинных острых ноготков вот-вот извергнутся искры молнии. Я сел рядом с ней, обнял, и поцеловал ее стройную шею. Топилась баня, из трубы шел ароматный дым. Запах, запомнившийся мне с детства, вызывал приятные меланхоличные воспоминания.
- Ты в последнее время очень хмурый. Что случилось, Володя, - произнесла Тамара, пристально взглянув мне в глаза.
-Да, ничего... Сон какой-то странный приснился. Старуха, вся в черном. Бредятина мне снится какая-то, вечно.
-Приходила твоя бабушка. Сказала, что баня уже готова, можно идти. Я, как раз, собиралась тебя будить.
-Хорошо. Сейчас схожу за полотенцами, и пойдем. Хоть, попаришься в настоящей русской бане.
Мы разделись в предбаннике и вошли внутрь. В бане было жарко. Дед постарался на славу, ради единственного и любимого внука. Тамаре хватало и этой жары, но я заставил ее забраться на полог, а сам, набрав из котла полный черпак почти кипящей воды, поддал еще пара. Сверху я услышал, что являюсь психом.
-А, вот за это, ты будешь наказана, - пригрозил я.
Я взял, специально замоченный в ушате березовый веник и залез на полог.
-Лежать, - приказал я Тамаре.
Она повиновалась и легла ничком на деревянный настил полога. Ее стройная спина и маленькая попка окропились крупными каплями пота. Веником я подогнал, поближе к ней, повисшие в воздухе, клубы пара. Взмахнув веником, я нанес первый удар. Тамара весело завизжала.
-Теперь, вы ответите за свои слова, мадам, - вынес я свой приговор.
-Псих, - засмеявшись, крикнула подсудимая.
-Ах, так! Тогда получай, - и, нанес второй удар.
Я старался быть нежным, и не переусердствовать, особенно с ее, раскрасневшейся от жары, попкой. Около десяти минут баня наполнялась звуками хлестких ударов и Тамариным визгом. В конце концов, мне самому стало непосебе от жары, но не подовая вида, я предложил Тамаре выйти подышать в предбанник. Она согласилась, и мы оказались в приятной прохладе. Раскрасневшаяся от жары, моя кошечка сидела на скамейке и вытирала полотенцем мокрую от пара голову. Я, приоткрыв входную дверь, курил.
-Мне здесь очень нравится,- произнесла еле слышно Тамара.- Чистый воздух, лес, баня. Я еще ни разу не была в настоящей деревне. Твоя бабушка, сказала, что нас зовут завтра на сенокос, метать стог. Давай пойдем, я очень хочу научиться метать стог, кто знает, когда я еще окажусь в деревне.
-Хорошо, пойдем,- ответил я.- Жаль только, что нет никакого средства от насекомых. Слепни сожрут!
-Я их буду отгонять от тебя, неженка моя.
-Ты, моя спасительница, - поблагодарил я ее и, выбросив сигарету, прикрыл входную дверь.- Ну, что? Пойдем обратно в пекло.
На этот раз, она решила отхлестать меня сама, не зная, что тому, кто парит еще жарче, и, уже через пять минут, мы обливали друг друга прохладной водой из ушата.
Закончив с баней, мы вернулись в дом, зашли на кухню и бабушка, произнеся: "С легким паром", налила нам горячего чая. Она поинтересовалась, что приготовить на ужин, и я, зная, что недавно забили поросенка, предложил приготовить шашлыки. На том и порешили. Мы, не торопясь, нарезали мясо и замариновали его. Пока мы всем этим занимались, бабушка рассказала забавную историю про бабу Зою, что жила по соседству в обветшалом черном доме. Баба Зоя считалась в деревне целительницей, но я всегда поражался ее методам лечения. Всем, кто приходил к ней, на больное место, она подвязывала лоску красной ткани. Не знаю, помогало это или нет, но выглядело очень забавно.
-Приходит Зоя, - начала свой рассказ бабушка.- Спрашивает, мол, кто это приехал с Вовкой. Девушка его, Тамара, отвечаю. Нельзя ему быть с ней, говорит. Почему это, спрашиваю я у нее. А, она мне, она колдунья. Я ей, отстань Зоя, не говори ерунды. Она все на своем стоит, ведьма, ведьма. Погубит она его. Короче говоря, прогнала я ее, чтоб не болтала попусту.
-Чем это я на колдунью похожа, - изумилась Тамара.
-Зоя говорит, как в глаза твои посмотрела, сразу поняла, - засмеявшись, ответила ей бабушку.
-Она, просто, психопатка, - успокоил я Тамару.- Только и может, что тряпки красные привязывать, людям несчастным.
Тамара поинтересовалась причем тут тряпки, и я рассказал ей истории про бабу Зою, слушая которые, она громко смеялась, освещая нас, с бабушкой, ярким светом своей улыбки. За время нашего разговора, мясо успело замариноваться, и я ушел в сад, где, рядом чайным столиком из серых нетесаных досок, соорудил из красных кирпичей мангал и развел очаг.
Вчетвером, мы поужинали шашлыками с картошкой "в мундире" и малосольными огурцами, свежего урожая. К столу дед принес чистой, как слеза, самогонки собственного изготовления, и в темноте сада, под свет костра, мы за пол часа осушили полулитровую бутылку. Было половина двенадцатого, и мы решили пойти спать. Освещая себе, путь фонариком, мы пробрались в комнату, и, раздевшись, легли в кровать. Тамара прижалась ко мне своим обнаженным телом. Ее бархатная кожа возбуждает до умопомрачения, и, потерявший голову, я ласкаю ее шею, хрупкие плечи, плоский животик, содрогающийся от каждого прикосновения моих губ. Ее сладкие пухлые губы, еле слышно, произносят тайное и сокровенное, чередуя это с нежными прикосновениями моего лица - губ, глаз, подбородка, висков, ушей. Изгибаясь кошкой, она вонзает свои тонкие пальчики, окаймленные длинными ногтями, мне в спину. Напрягая все мускулы, я стону не от боли, от желания и страсти, от зверского чувства любви переполнившего мои тело и душу. Ее черные глаза гипнотизируют меня, и я готов на все ради любви к ней, в благодарность за то, что она рядом, что любит меня так же, как я люблю ее...
Нас разбудили в восемь утра и, умывшись и позавтракав, мы поехали на сенокос. В километре от нашего дома, уже за окраиной деревни, раскинулось просторное поле, и по проселочной дороге мы добрались до его дальнего края, граничащего с густым лесом. Иссушенное жарким солнцем, сено было разбросанно небольшими кучками по участку в несколько соток. Наша задача состояла в том, чтобы собрать это сено и сметать стог. В итоге, под палящим солнцем мы провели многие часы, но, в конце концов, к часу дня, посреди поляны возвышался огромный стог. Тамара, красная, мокрая от пота, с торчащими из волос длинными травинками, в изнеможении упала мне на руки и попросила донести ее до машины. Я погрузил ее в Ниву, и мы поехали домой. Все мое тело чесалось от прилипших к нему мелких травинок. Не помешало бы ополоснуться. Я предложил Тамаре доехать до речки, и она с удовольствием согласилась. Я свернул вправо и выехал на большак. До того места, куда я собирался, было километров тридцать, и, не торопясь, машина покатила, шурша шинами по асфальту. Позади, на пустынном шоссе, поднимались клубы пыли с обочины, завихряясь, они преследовали меня, так же, как страх преследует меня с того времени, как я впервые увидел черный образ старухи, принесшей мне смерть. Страх нарастает и увеличивает свою мощь во мне с каждой секундой, страх неведомый мне никогда ранее. Смерти, всю жизнь, я не боялся, я больше боялся неудач. Страх смерти неведом человеку, который ничего не имеет. Так я считал все время, не имея ничего, что позволило бы мне цепляться за жизнь. Но сейчас ситуация изменилась. Во мне родилась мощная всепоглощающая любовь, и очень обидно умирать, когда ты почувствовал себя счастливым. Пусть это счастье мимолетно и обманчиво, похожее на наркотическую эйфорию, но я привык к этой эйфории и, как наркоман, не могу отказаться от него.
-Я люблю тебя, - громом раздались в ушах слова Тамары. - Я хочу жить вечно, и чтобы эта вечность медленно тянулась рядом с тобой.
-Я тоже люблю тебя, - включившись в реальность, ответил я. - Но люди не могут жить вечно, так что, наслаждайся моей компанией, пока можно.
Я попытался ответить с ноткой юмора в голосе, но получилось скорее трагически, чем смешно.
-В тебе нет, ни капельки, романтики, - пристально взглянув в мои глаза, произнесла Тамара, и поцеловала меня в щеку, оставив теплый отпечаток.
Мы свернули с шоссе на проселочную дорогу, и, проехав по краю небольшого дикого поля, подъехали к зарослям Плакучей Ивы. В этом месте, неглубокая везде, река делала крутой поворот, и глубина ее здесь, доходила почти до двух метров, и можно было нормально искупаться. Было пустынно и тихо. Тишину нарушало лишь журчание воды. Мы, быстро разделись до нага, и, с разбега, прыгнули в воду, подняв в воздух фейерверк брызг. Приятная прохлада очистила тело, и меня, наконец-то, оставил зуд от луговой травы. Вдоволь искупавшись, мы разлеглись на мягкой зеленой траве, в тени, нависшей над нами, ивы. Темное загорелое тело Тамары, покрылось гусиной кожей, отчего стало еще более привлекательным и возбуждающем, манящим своей идеальностью...
В начале седьмого вечера, мы уже отъезжали от дома в сторону Петербурга. Багажник Нивы был заполнен банками с вареньем и солеными огурцами, свежими овощами, ягодами и яблоками. В зеркало, я смотрел на, провожающих нас, бабушку с дедом. Приблизительно, одного роста, они стояли рядом и махали нам вслед. Кто знает, возможно, это последний раз, когда я вижу их. В душе, я уже смирился со своей участью. Единственное, я не хотел бы, что бы это случилось по дороге домой, со мной была Тамара, и она могла пострадать. Если мне суждено умереть, то так тому и быть, но она должна остаться невредимой. Но, черт подери, кто договаривается со смертью, она творит все, что хочет, и именно поэтому имя ей, смерть.
Мы доехали целыми и невредимыми. Я завез Тамару домой в Гатчину, отдал ей половину всего того, что нам дала бабушка, помог донести все до лифта и попрощался с ней. Это был последний раз, когда я видел ее. Ни на следующий день, ни позже, Я не мог с ней связаться. Когда я звонил ей домой, ее родители отвечали, что ее нет, ее мобильный телефон был постоянно отключен, на работе ответили, что она больше у них не работает. Она пропала так, будто и не была никогда, я не мог найти ее нигде, я несколько дней выслеживал ее около дома, и института, но все безрезультатно. И все это время я испытывал невероятные муки, с которыми я забыл об обещанной мне смерти, да и было это хуже любой смерти. Необъятная пустота образовалась внутри меня, и эта пустота скручивала меня с каждым днем все сильнее и сильнее. Вытягивала из меня все жизненные соки, поглощала всю энергию, восполнить, которую было невозможно.
В этих муках, я медленно дожил до конца года. Эти несколько месяцев показались мне вечностью, очень медленной вечностью, но отдельно от нее. Под новый год, я с матерью и сестрой отправился в деревню, где мы собирались встретить новый год. Узкое пустынное шоссе было все занесено снегом. Дорогу, здесь, не чистили, и, лишь посередине, машины прокатали колею, по которой я и ехал, оставляя за собой вихри мелкого снега. По краям, в дренажных канавах было столько снега, что казалось, ступив в него, можно провалиться полностью. Лес, в основном еловый, был, как одеялом, покрыт снегом, искрившим и переливавшимся в лучах яркого зимнего солнца. Ветви деревьев, провисшие под тяжестью укутавшего их снега, готовились надломиться, обрушив наземь белые снежные убранства. Иногда, так и происходило, и тогда, вслед за снежной кометой, расстилался легкий, как шелк, шлейф, переливающийся радужными цветами. Мороз был настолько сильным, что замораживал всю влагу, которая находилась в воздухе, и когда дорога шла в низине, а машина двигалась на встречу солнцу, можно было подумать, что находишься внутри самой радуги, настолько яркими цветами переливались кристаллики замерзшей воды, повисшие в воздухе. Проезжая по этим местам, я, не то чтобы невольно, а скорее наоборот, вскрывал в своей памяти, те моменты, которые я запомнил после нашей с Тамарой поездки в деревню, и безуспешно пытался спрятать куда-то в глубины своего сознания, надеясь на то, что таким образом избавлюсь от невыносимых душевных мук, терзавших меня. Но, не сумев забыть, я, сейчас, с еще большей силой бросился в колодец, заполненный приятными, но гнетущими воспоминаниями о скрывшемся от меня счастье. И вот, я снова тихой, летней ночью, еду по извилистому шоссе, освещая себе, путь дальним светом фар, рядом со мной, на пассажирском сиденье, с откинутой назад спинкой, забравшись с ногами, и захватив эти стройные длинные ножки, руками в замок, сидит прекрасная девушка, имя которой Тамара. Она любит стихотворение Лермонтова о царевне Тамаре и любит, когда я называю ее своей кошечкой. А я люблю ее тонкие длинные пальцы, люблю ее длинные, темные, вьющиеся волосы, люблю ее черные, как уголь, глаза, люблю нежные розовые губы, люблю каждый сантиметр ее нежного тела, которое вызывает во мне дрожь, своим мельчайшим прикосновением. Она мурлычет себе под нос, какую-то песенку, а я готовлюсь провести с ней, два замечательных дня, два последних дня, по истечении, которых мы больше не увидимся.
Когда мы въехали в деревню, за окном уже было темно, и лишь луна, на пару с окнами домов, освещала все вокруг. В нашем доме во всех окнах горел свет, и снаружи было видно, что он полон гостей. Оказалось, один из наших родственников из соседней деревни, вместе со своей женой, заехал, по пути в Новгород (Их деревня находилась дальше по шоссе, а все автобусы оканчивали свой маршрут у нас). В большой комнате, которую можно было бы назвать гостиной, стоял большой стол, покрытый всевозможными яствами и двумя бутылками дедова самогона. Нас ждали и, сразу же, усадили за стол. Все ели, выпивали, разговаривали, мать расспрашивала о том, что нового произошло в деревне. В их разговоре, я краем уха услышал, что умерла соседка баба Зоя.
-Как раз где-то в те дни, когда Вовка отсюда уехал, - рассказывала бабушка. - Поплохело ей, пришла к нам спрашивает таблеток, потом еще хуже стало, мы врача вызвали. Пришел, посмотрел, лекарства какие-то выписал, а ей с каждым днем все хуже. Ходить перестала, за ней племянник ухаживал, иссохла вся, худющая стала, как доска. В общем, так и умерла, с неделю назад, похоронили.
Я не стал особо по этому поводу переживать, она мне никогда не нравилась, к тому же все вокруг, меня приводило в основном только к мыслям о Тамаре, и видимо из-за этого я сильно приложился к литровой бутылке, с чистейшим, как роса, самогоном. Самогон делал свое дело, и голова моя кружилась, перед глазами все расплывалось, комок подкатывал к горлу, готовясь извергнуться наружу. И, чтобы, в конце концов, не свалится под стол, я решил выйти на улицу, подышать воздухом. Кое-как выбравшись в коридор, я нацепил на себя ботинки и надел, первый попавшийся под руку, ватник. От сильного мороза сводило зубы и немело лицо. Постояв немного на крыльце, я решил прогуляться. Закрыв за собой дверь, я оказался в черной пустоте. На улице, было, светлей, чем, если бы в это же время летом. Свет крупной луны, повисшей в беззвездном небе, падал на чистый белый снег и, отражаясь, рассеивался по округе. Я направился в сторону того дома, где жила покойная баба Зоя. Было, похоже, что сюда никто не ходил после недавнего снегопада. Тропка еще выделялась на фоне окружающих сугробов, но была занесена мягким и рыхлым снегом. Снег попадал в мои осенние полуботинки и таял, превращаясь в ледяную воду, но я особо не обращал на это внимание. Плавающей походкой, я не торопясь, шел своей дорогой, скользя лысыми подошвами, по, прикрытой толстым слоем свежего снега, утрамбованной тропке. Пару раз, пока добирался до соседского дома, я слегка завалился в сугроб. На моих руках не было перчаток, и ладони и кончики пальцев, мокрые от растаявшего снега, кололо иголками. Я их согревал дыханием, стоя, около покосившегося черного дома мертвой ведьмы. Справа, от ее дома до, стоящей рядом конюшни, тянулся полуразвалившийся забор, в котором виднелась приоткрытая калитка. Я прошел сквозь нее. Небольшое поле, на котором летом выращивали картофель, тянулось вниз, к руслу небольшого ручья. Оно светилось серебром, в лучах зимней луны, внизу виднелись черные силуэты небольших деревянных строений. Меня все еще качало, и я решил пройтись вниз к ручью, надеясь немного придти в себя. Сделав пару шагов, я опять увидел ее, в тени голой черемухи стоял черный силуэт старухи.
Вокруг все светилось серебром от лунного света, а она была, как черная дыра, поглощающая свет. Из-за опьянения, или из-за моральной и душевной усталости, от всего того, что случилось со мной за последнее время, но появление этой вестницы смерти не произвело на меня такого впечатления, как раньше, к тому же, единственное, что могла принести мне встреча с ней, это известие о моей скорой кончине, а она, нисколько, не пугала меня, сейчас, а даже наоборот, смерть могла принести мне долгожданное успокоение, избывить от душевных мук.
-Что на этот раз,- начал я первым.- Я снова должен умереть?
-Нет, - ответил мне старушечий голос.- Ты теперь не скоро умрешь. Благодари за это свою подругу.
-Тамару, - спросил я, ошарашено. Этой чертовой старухе все-таки удалось меня удивить. - А она здесь при чем?
-Из-за ее самопожертвования, ты можешь сейчас напиваться самогоном. Ты должен был умереть по пути отсюда домой, остановившись на обочине, чтобы купить еды, ты бы стал переходить дорогу, и в этот момент тебя бы сбил лесовоз. У нас произошел разговор с твоей подругой, и мы договорились, что ты останешься, жив, но взамен она должна будет отдать самое ценное, что было у нее на тот момент. Оказалось, что самым ценным для нее был ты. Вот мы и сошлись на том, что она бросает тебя, по приезду домой, а ты остаешься жив.
Старуха исчезла, так же неожиданно, как и появилась, развеялась, как туман на ветру. А я остался стоять под лучами огромной луны. Я не сразу осознал то, что произошло, мой пьяный мозг, еще с минуту переваривал услышанное. Она сделала это для меня, сделала, потому, что любила. Сделала, не смотря на то, что любила. Но для чего, мне теперь жить. Старуха сделала свое дело, я умер, не смотря на то, что я жив.
Август, 2004.
N 3. Неземная любовь.
"Ундервуд" четко вычеканивал букву за буквой: "Вчера, в авиакатастрофе, погиб первый космонавт Земли...".
Ее тонкие, длинные пальцы дрожали, из черных красивых глаз, по щекам, чистейшими брильянтами текли крупные слезы. Этого, просто, не может быть. Он казался бессмертным, неуязвимым. Как теперь жить? Д Л Я Ч Е Г О Т Е П Е Р Ь Ж И Т Ь ?
Ее звали Тамара, ей было чуть больше тридцати, но она была так же прекрасна, как тогда, десять лет назад. Высокая и худенькая, она казалась хрупкой, как соломинка, самая прекрасная соломинка во Вселенной. Ее жгучие черные глаза пронизывали насквозь. ДЛЯ ЧЕГО ЛЮДИ ИЗОБРЕЛИ РЕНТГЕН?! Нежная улыбка сводила с ума любого, кто видел ее. Но Тамаре не ужен был любой, ей не нужен был никто, кроме него. Но, теперь, его нет, и жизнь сломалась, обломилась, как соломинка на ветру.
Она полюбила его, за два года до того, как его полюбила вся планета. Он вышел на орбиту ее сердца и остался там навсегда.
-Девушка, извините, но я не мог не сказать. Меня очаровали ваши глаза. Простите за наглость, но могу ли я надеяться, еще раз насладиться их глубиной?
Ответ был положительным, да и каким он мог еще быть. Видя такие голубые, как море, глаза и белоснежную улыбку, даже сам Дьявол забыл бы о своем преднозночении, и осветил мир яркими лучами счастья. Только Дьявол, похоже не вглядывался в глаза простых смертных, и мир, по прежнему, оставался серым и несчастным. Но в любых правилах случаются исключения, и не надолго, это исключение выпало на их долю.
Была первая встреча, аромат горячего кофе и ее волос, когда она прижималась к нему, дрожа от февральского мороза. Была вторая встреча, аромат ее нежной кожи и сладкий вкус нежных розовых губ.
Начинающая журналистка и молодой военный летчик. За короткое время они узнали друг о друге все. Надежды, страхи, симпатии и антипатии. Он наслаждался каждой секундой и каждой минутой, проведенной рядом с ней. Она наслаждалась каждым мгновением, промелькнувшим рядом с ним. Это была абсолютная идиллия. Их сердца бились в унисон, создавая прекрасную мелодию любви и страсти, самую прекрасную мелодию, которую можно было услышать на планете Земля. Вероятно тот, кто следит за судьбами людей, находился, в это время, в отличном расположении духа. Когда он, на долгое время, уезжал по службе, она не находила себе места. В конструкциях ее души и сердца не предусматривалась вероятность долгого расставания с любимым человеком. От полного их, сердца и души, разрушения, могла спасти только весточка от него, и он, чувствуя это, помогал ей пережить дни разлуки. Каждый его звонок насыщал ее таким количеством энергии, которое не могли дать все электростанции нашей страны, вместе взятые. Конструкция его души не предусматривала разлуки с любимым человеком. Так же, как сверхзвуковой истребитель, с грохотом, разрывает пространство, так и его сердце разрывалось на части, когда он не мог видеть ее бездонных глаз, ощутить нежных прикосновений ее длинных тонких пальцев, вдохнуть аромат ее, нагло развивающихся на ветру, волос. От полного краха, его спасали короткие телефонные разговоры с ней.
Когда он возвращался, казалось, мир переворачивался с ног на голову. Вдвоем, переполненные счастьем и радостью встречи, они шагали по улицам столицы, и не было никого вокруг, только они, этот город и их будущее.
Он всегда носил с собой ее фотографию. В полный рост, она стояла на фоне одинокой, полувысохшей ели и безоблачного синего неба. Ранней весной, они ездили за город, к друзьям на дачу, где и был сделан этот снимок. Весна это ее время года. Точнее сказать, она и есть весна. Ее глаза излучали тепло, по душевному воздействию схожее с теплом, весеннего солнца, пришедшего на смену зимним холодам. И иногда, когда солнце, пугаясь конкуренции, пряталось за тучами, она освещала все вокруг себя. Она могла обогреть в любой, даже самый жуткий, мороз. В тот день, солнце, отражая свои лучи от весеннего, рыхлого снега, светило необыкновенным небесным сиянием, в котором она была похожа на ангела, спустившегося с небес, чтобы подарить ему свою неземную любовь. Картина того дня, навсегда осталась в его памяти, а фотография, даже, когда она, со временем, выцвела и потрескалась, исходило тепло того дня, проведенного за городом.
Однажды, к этому времени, они были вместе уже больше года, он сказал ей: "Тамара, милая! Через несколько дней, я должен буду уехать, это связано со службой, и это надолго. Я не могу всего рассказать. Все, что я могу сказать, мне будет очень не хватать тебя". Он говорил искренне, без нее ему было, не просто трудно, а не выносимо.
Они, все же встречались, редко, с большими перерывами. При первой их встрече, она заметила, как изменился он, его глаза, по прежнему излучали мягкое тепло, но в них чувствовалась моральная и физическая усталость. Он не рассказывал, чем занимается, ссылаясь на секретность, но она чувствовала, что это, что-то серьезное и новое для него.
В начале марта, он вернулся. Они снова были вместе и, снова, это была весна. Весна это его время года, его глаза и улыбка излучали тепло, сравнимое, с теплом раннего весеннего солнца, и вместе, они могли затмить тысячу солнц. И они делали это, где бы они ни появлялись, все смотрели на них. Мужчины восхищались ее очарованием, женщины восторгались его небесно-голубыми глазами и, чарующей, белоснежной улыбкой.
В конце месяца пришла новая пора расставания. Ранним утром она стояла у плиты, и варила кофе. Неслышной походкой, он подкрался к ней и, обняв за талию, коснулся ее шеи, и лица мягкой рыжей щетиной.
-Я люблю тебя!
Его голос прозвучал так нежно, как никогда раньше, и, от этого чувства, по ее телу пробежали мурашки.
-Послезавтра, я снова уезжаю, - он с трудом выговаривал букву за буквой.- Это не на долго, всего на пару недель, Зато, когда я вернусь, мы сможем бать вместе, очень долго.
Через два дня, утром за ним приехала машина. Он даже не успел допить кофе. Черная волга, быстро, раскидывая в стороны брызги весенних луж, умчалась прочь. Он позвонил через неделю.
-Если все будет нормально, числа тринадцатого вернусь.
-Тебя встретить?
-Нет, я думаю, меня привезут.
И он вернулся, как и обещал. Вернулся знаменитым на всю планету, и вся планета встречала его. Тамара не поверила, когда услышала его имя, из ее глаз, ручьями, потекли бриллианты слез, разбиваясь радугой осколков о паркетный пол.
На следующий день, за ней приехали. Мрачный мужчина в сером костюме, попросил ее поехать с ней. Черная Волга, поднимая пыль дорог, доставила ее в Кремль. В одном из залов, она увидела его. В военной форме, он стоял в окружении каких-то людей. Он был героически красив. Волна страха пробежала по ее телу, что теперь будет с ними, нужна ли будет ему ее любовь теперь, когда его полюбили миллионы... Постепенно, толпа вокруг него рассеялась и, преодолевая смущение, она медленно подошла к нему. Он обнял ее хрупкое тело своими сильными руками, и ее душа взлетела выше небес, повторяя его подвиг.
Наступившую ночь, они провели вместе. Все эти часы, она пыталась насладиться им целиком, полной грудью вдыхая аромат его кожи, впитывая каждой клеточкой его прикосновения и поцелуи, утопая в его глазах, будучи не в силах, выбраться наружу. И он дарил ей всю ту любовь, которой было переполнено его сердце.
Спустя несколько дней, к Тамаре обратился редактор газеты, в которой она работала, с просьбой написать статью о новом мировом герое. Он понимал, что лучше нее, этого не сделает никто. И он не ошибся. Статья получилась великолепная. После нее самые холодные сердца страны, таяли, а их обладатели погружались в таинство любви. Но ему нужна была любовь только одного человека на Земле, любовь Тамары, и его раздражало, то, что он не мог выполнить, данного ей обещания, не мог проводить с ней столько времени, сколько им хотелось, хотя им наверно, не хватило бы и целого тысячелетия. Его постоянно вызывали на какие-то награждения, встречи, ему приходилось выступать на собраниях. Все это длилось очень долго и по всему свету. В конце концов, все это закончилось, и они снова могли быть вместе. И они были вместе. Тамара взяла длительный отпуск, благо после той статьи, она могла позволить себе все, что угодно.
Они отправились в его родную деревню. За то время, которое они были вместе, они ни раз думали о том, что бы туда съездить, но все никак не удавалось. Теперь они могли себе это позволить, и для Тамары, истинно городской жительницы, эта поездка стала настоящим приключением. Все жители деревни встречали своего героя, человека покорившего космос и души землян.
Первое ее утро ознаменовалось криком петуха под окном и свежим ароматом орошенной ночью травой. Она проснулась очень рано, но его уже не было рядом, накинув халат, она вышла на крыльцо, где тут же была опьянена утренней прохладой, окрашенного солнцем в розовый цвет, воздуха. Ее возлюбленный сидел на скамейке и курил. Она присела рядом, а потом легла на скамейку, опустив голову ему на колени, по ее телу пробежали мурашки, она зажмурилась от удовольствия.
-Тебе нравится здесь?
-Да, очень. Я проснулась от крика петуха, это так мило. Я слышала, что они поют ровно в шесть утра. Это правда?
-Наш точно. Я купил ему часы.
Она засмеялась, озарив окрестности белоснежной улыбкой, приподнялась на руках, и поцеловала его.
-Я люблю тебя...
Потом был завтрак, вкуснейшие блины с малиновым вареньем и холодным молоком, сводящим зубы, молоком. Затем, ближе к полудню, они пошли гулять. Когда они шли через льняное поле, прямо перед ними приземлился аист. Черно-белый, с красным клювом и лапами, он, гордой походкой, английского денди, расхаживал по полю, как манекенщица по подиуму. За полем протекала небольшая речка, и перейти ее можно было, только по бревну, перекинутому с берега на берег. Тамара долго боялась пройти по узенькому стволу сосны, и, в конце концов, он взял ее на руки и, сделав пару шагов, перенес ее на другой берег.
-Твой визг перепугал всех зайцев в округе.
За речкой начинался не большой березовый пролесок и, между белых стволов деревьев, пробежала не большая лисичка, помахав влюбленным своим рыжим хвостом.
-Вот видишь, - прокричала Тамара.- Лиса, значит и зайцы где-то рядом, а ты говоришь, перепугала.
-Все-таки, я думаю, лиса сегодня осталась без обеда.
На небольшом пригорке, они присели, прислонившись к стволу дерева, и провели так больше часа. Она расспрашивала о его детстве в деревне, а он рассказывал, как ходил с отцом на охоту, как строили баню, взамен старой, топившейся по черному, как его поймала соседка, когда он с друзьями залез к ней в огород за яблоками, хотя в их личном саду, было четыре яблони, ломившиеся от яблок, как, в драке, разорвал костюм, купленный на кануне матерью, и как он боялся после этого идти домой...
Одну ночь, они провели на сеновале, и утром он принес ей свежего парного молока. Обнаженная, она лежала золотом сене, в распущенные волосы впутались, особо наглые, соломинки, по ее телу бегали солнечные зайчики, прорвавшиеся в полумрак сарая через щели в кровле. Молоко из кувшина проливалось мимо, и по подбородку, оно тоненькими струйками обрушивалось на ее бронзовую, загорелую кожу. Это напоминало картины французских импрессионистов, настолько это было прекрасно и светло.
Они еще несколько раз приезжали к нему в деревню. Последний раз, это было накануне, возобновления его полетов на истребителе. Он был рожден летать, но после самого знаменитого его полета, ему больше не разрешали летать. Он стал героем страны, кумиром миллионов детей, которые теперь, на вопрос кем они станут, когда вырастут, хором отвечали, что хотят стать космонавтами. И правители страны просто не могли допустить, что бы с ним, что-нибудь случилось. Но, когда ему все-таки разрешили летать, он, словно помолодел на десять лет, такую радость приносили полеты этому человеку.
Перед началом полетов, у него было две недели, и он решил съездить к матери в деревню. Они великолепно провели время, купались в реке, ходили в лес за малиной и черникой.
Домой, в столицу, они отправились рано утром, на автобусе. Их места находились спереди, прямо напротив лобового стекла. На улице было еще очень темно, и водитель включил дальний свет. Через пару километров, они заметили, стоящего на дороге, аиста. Огромный черно-белый красавец, с гордым видом стоял на пути автобуса. Водитель сбавил скорость, и автобус медленно, почти вплотную подъехал к своему препятствию. Но аист не уходил, и водитель решил его объехать. Но, как только он начал этот маневр, аист внезапно взлетел прямо, на встречу автобусу, и, ударившись об огромное лобовое стекло, упал на асфальт. Водитель вышел из автобуса и, подняв бездвижную птицу на руки, отнес его в траву на обочину. От удара, через все лобовое стекло, распустилась длинная трещина.
"Ундервуд" напечатал последнюю букву, и поставил точку. Статья закончена, так же, как кончена жизнь. Теперь нужно привести себя в порядок и отнести статью в редакцию.
-Тамара, доченька, - нежно проговорил редактор. - Не надо, прошу тебя. Не плачь, иначе, я заплачу вместе с тобой. Я не понимаю, как это могло произойти. Этого просто не может быть. Он же бессмертный... Послушай, не выходи пока на работу, посиди дома, или съезди куда-нибудь.
Придя, домой, она не раздеваясь, легла на кровать, уткнувшись лицом в подушку, от которой еще исходил его запах. Зазвонил телефон, она не подошла. Когда он зазвонил второй раз, она встала и выдернула телефонный шнур из розетки. Она снова легла и, через некоторое время, уснула, не поднимая головы с пропитанной слезами подушки. В шесть утра, ее разбудило включившееся радио, не вставая с постели, она протянула руку и выключила его. Целый день она пролежала в постели, не двигаясь, лишь переводя взгляд, с потолка на фотографию погибшего героя, стоявшую на письменном столе. За день, несколько раз звонили в дверь, она ни как не реагировала, лишь к вечеру, она сходила на кухню, приготовила себе крепкий чай, отпила глоток, поставила кружку на стол, снова ушла и легла в постель.
На следующее утро, около десяти, в дверь позвонили. Тамара спала, и звонок ее разбудил. Явно не ожидая этого от себя, она встала и направилась к двери. На пороге стоял ее редактор.
-Как ты, милая?
-Ничего. Спасибо. Проходите, хотите чаю?
-Да, спасибо.
Они прошли на кухню, Тамара начала возиться с чайником. У нее был измученный вид: бледное лицо, круги под глазами, красные от слез глаза. Они практически молча выпили чай.
-Тамара. - редактор говорил почти шепотом, боясь спугнуть стоявшую в квартире тишину. - У меня есть кое-что для тебя.
Он открыл большой кожаный портфель, порылся там, и достал, небольшой бумажный сверток, и положил его на стол.
-Пошевелил пару знакомых и достал. Разверни, когда я уйду.
Машина редактора, медленно отъехала от подъезда. Тамара подошла к столу и развернула серую грубую бумагу. Внутри лежала изогнутая металлическая пластина с оборванными краями. На одной стороне каким-то красным металлом, по-видимому, медью, было коряво нацарапано: "Люблю на веки".