После суда Токмаков уходит в рабочий кабинет, пересматривает схемы строительства. На суд ему теперь наплевать, наплевать и на подсудимых; они -- отработанный материал, с ними уже ничего не нужно делать. Но остаётся коммуна, которую надо кормить, обеспечивать житейским и благами и осмысленной работой, да ещё и агитировать, преодолевая сопротивление бородатеньких субъектов из первого блока и самоуверенных жлобов, раскиданных по баракам там и сям. А между тем, стройка имеет самую высокую важность из всех проектов, которыми занимался до сих пор Токмаков. Может быть, бросить эту затею, пусть эти кормятся на землице, которую им щедро обещал нарезать Керн, а на стройку призвать заинтересованных, умных, сознательных рабочих из города?! Но где их на все дела напасёшься -- заинтересованных-то? Они ведь тоже не как грибы родятся, их надо растить, растить на таком вот навозном, по сути, материале...
Ярость и сердечная боль душат Токмакова.
В таком вот состоянии его и застают возбуждённые голоса из коридора. Слышен авторитетный баритон Нишанова, короткие, нечленораздельные возгласы дозорных, случайная брань и вскрики. Потом в кабинет стучатся. Входит Нишанов, одёргивая куртку.
--Сбежала, товарищ рабочий комиссар,-- подтверждает дозорный, командовавший расстрельной группой. На нём лица нет, выражаясь литературным языком, а вот с точки зрения объективной лицо его, наоборот, привлекает внимание: по коже щёк и лба змеятся вздувшиеся, точно варикозные, цепочки красных и синих вен, в норме незаметные даже самому острому глазу.
--Как это "сбежала"?-- Токмаков пока ещё не понимает, о чём ему говорят.
--Так. Мы в лес вошли,-- объясняет дозорный,-- и вдруг как пыхнет голубым, и треск такой. Мы все и попадали, как будто у нас рук-ног не стало. Паралич или контузия, и болью свело всё тело. А когда очнулись, её уже нет -- сбежала. И Кристаллов тоже сбежал, но его мы увидели сквозь кусты. Дали два залпа, первый в ноги, вторым уже добили в шею насмерть... -- дозорный говорит об этом без лишних эмоций, как о самом обычном деле. -- А тётка эта... как сквозь землю провалилась! Мы весь лес обыскали, ни следов, ни её самой!
--Плохо,--отвечает Токмаков. -- Под землёй искали?
--Это как?-- недоумевает дозорный, да и Нишанов с сопровождающими смотрят на Токмакова в явном недоумении.
--Да так. Электрические провода -- ловушка, а рядом с ними подземный схрон. Вас стукнуло, а она нырнула под дернину и отлежалась там, как щука под корягой, пока вы за ней по лесу бегали. Эх вы... меч революции! -- Токмаков машет рукой, и от этого жеста у всех дозорных переворачивается внутри всё хуже, чем от самого страшного разноса или крика. -- Тамару Оклик -- немедленно объявить в розыск, при задержании разрешается применять оружие на поражение без предупреждения. А вам выговор за недостаточную подготовку. Осмотреть на всякий случай место побега, найдите, что там было с проводами и куда она подевалась. Если найдёте конденсаторы или ещё какой лом, тащите сюда. В строительстве пригодится.
Растерянные дозорные выходят. Остаётся только Нишанов, тоже растерянный на вид.
--Вы в это верите, товарищ Токмаков?-- спрашивает он.
--Во что?-- недоумевает комиссар.
--Ну, в схрон, в провода...
--А во что мне прикажете верить? В господа бога? Во всемогущих гостиоров, способных уложить расчёт дозора одним ударом?! Могли бы -- уложили бы заранее, сильно до этой истории. И с Керном бы не так поступили, и точно бы не оставили в живых ни одного свидетеля своих гнусностей...
--И всё же, что-то странное здесь есть,-- замечает Алибек. -- Чтобы все разом свернули именно к ловушке. Разом напоролись на провода, а идущая впереди Тама... Оклик их как-то счастливо избежала?!
--Странного много,-- соглашается Токмаков. -- Хотя людям свойственно ходить по тропинкам, поэтому и минируют обычно тоже тропинки. А вот то, как эта мина сработала, и в самом деле необычно. И не могла же она точно знать, куда и когда её поведут на расстрел. Ну да посмотрим, что откроют результаты поисков...
--Значит, у неё были сообщники?!-- переспрашивает Нишанов. -- И они помогли ей бежать из-под конвоя?!
--Конечно,-- кивает Токмаков.
-- Разыщем, обыщем...
Розыски длятся до глубокой ночи. Вновь возвращаются обескураженные дозорные:
-- Нашли следы от электроудара. На ловушку с проводами непохоже, видимо, тейзер или какая-то электрическая мина. И схрон тоже нашли, но далеко, в километре с лишним. Ахтыровский схрон, похоже. Она там была, но вот куда девалась потом? Эх, собаку бы...
-- Сбежала, дрянь такая,-- комментирует второй дозорный и разражается нецензурной бранью в адрес Тамары Фёдоровны.
Токмаков обрывает его:
-- Она жить хотела, вот и сбежала. Как ни крути, а имеет право. А вот вы должны были её расстрелять, и не расстреляли. Вы права не имеете. Чего теперь браниться?! Я разослал ориентировку на розыски, приказал брать или пристрелить без жалости. Ну да всё одно -- уйдёт! -- прибавляет он с отчаянием в голосе. -- Свет не без добрых людей, расскажет жалостную историю, отлежится и всплывёт где-нибудь под Херсоном. Или под Харбином, один хрен. Давайте, товарищи, спать!
-- А ну как снова сюда заявится и ещё кого убьёт? Или подожжёт вагоны с оборудованием? Она же упёртая...
-- А вы на что? Дозорная служба! Установите смены и охраняйте. Или тётки испугались?!
По лицам дозорных, включая Нишанова, неплохо видно, что да, они испугались этой тётки и отнюдь не стесняются этого. Но Токмаков безжалостно прогоняет их вон:
-- Спать, спать... завтра много работы!
Никому не спится в эту ночь.
Поутру санитарный вагон, отцепленный от поезда, увозит в город Александра Керна -- на долечивание. Керну совсем нехорошо. Заплаканную Ирину Токмаков тоже решает отправить в город, но пока что она остаётся здесь, в коммуне, сидит с самого утра в фельдшерском пункте, куда уже выстраивается очередь из обитателей первого блока -- за освобождением от обязательных работ по медицинским показаниям.
Утром начинается строительство. Ни митинга, ни речей. Пресловутая закладка первого камня осуществляется просто и буднично: маленький бурильный агрегат выкапывает в земле глубокую яму, полдесятка добровольцев раскидывают отвал лопатами, и стрела лебёдки опускает в яму длинный металлический шест с бугелем поверх. Бетономешалка заливает яму бетоном. Первая опора будущей башни установлена. Осталась ещё сто семьдесят одна.
Но сахарный завод -- это не только башня. Надо построить корпуса, склады, цистерны-приёмники. Надо возвести здание энергоцентрали -- ведь, помимо сахара, колонна будет приносить заводу и рабочему посёлку электричество. Надо смонтировать и установить оборудование, провести дороги, воду, мостки. Придётся поставить и высокий, с бойницами и башенками наблюдения забор -- незачем недобитым ахтыровцам, соратникам Левицкого и местным куркулям бесконтрольно шляться туда-сюда по территории строительства. По-хорошему, с забора надо было бы начинать, но Токмаков эту инициативу на корню зарубил -- он понимает, что на обитателей коммуны строительство, начавшееся с ограды вокруг территории, произведёт сейчас самое гнетущее впечатление. Такова логика созидания, порой сильно отличающаяся от любой другой логики -- логики накопления, логики противостояния, логики самодовольства...
Вкопаны уже семь свай, но техника начинает сдавать, ведь ей, технике, нужны топливо, масло и золотые руки обслуживающих механиков. Ничего из этого на строительстве нет, и в городе это большой дефицит. Был расчёт на то, что хотя бы пятьдесят процентов жителей помогут на строительстве, но пока не набирается и пятнадцати процентов, да и те в основном женщины, не имеющие инженерно-строительной квалификации. Спокойные солидные мужички из бараков номер три и семь не особенно-то заторопились на строительство; куда больше волновал их лов рыбы на местной речушке да конфликты с местными же рыбаками, имевшими наглость утверждать, что сейчас, по весне, рыба с икрой, и ловить её сетями, а тем более глушить электрическим током, есть сущее кощунство.
Где достать рабочих? Вот вопрос, который больше всего занимает Токмакова.
К полудню приезжает новый военинструктор, Овчаренко, и Токмаков с огорчением констатирует, что Овчаренко смотрится полной противоположностью Керну. В документах от рабочего комитета про стаж Овчаренко сказано совсем мало: "организовал гражданскую оборону на ряде предприятий и в районах многоэтажной застройки города Челябинска". Токмаков всеми фибрами души ненавидит такие документы. Что значит "организовал"? И к внешности Овчаренко, рыхлого и добродушного на вид бородатого мужика, у Токмакова возникает антипатия. Слишком уж сытым и здоровым выглядит этот организатор на фоне византийских великомучеников, окружающих Токмакова который год подряд...
-- Что умеете, товарищ Овчаренко? -- недружелюбно спрашивает Токмаков.
-- А что понадобится, то вот и умею,-- отвечает Овчаренко. -- Просто меня прислали военинструктором, я вот умею гражданскую оборону...
-- Какая у вас военно-учётная специальность?
-- Я не служил. Диабет, понимаете, первого типа. Просто в гражданской обороне понимаю немного, вот меня и назначили к вам...
-- Стрелять хоть умеете? -- щурится Токмаков.
-- Стрелять умею. И научить могу, кого надо. Просто...
-- Ничего у нас не "просто",-- резко обрывает его Токмаков. -- Идите, устраивайтесь. Скажите коменданту, пусть отведёт вам койку.
-- Да не стоит беспокоиться, я просто...
Токмаков уже не слушает Овчаренко, он занят заботами о рабочих, о строительстве. В город уходит тревожная радиограмма: для задуманного не хватает строителей, монтажников, электротехников и так далее. Овчаренко некоторое время бессмысленно бредёт за Токмаковым, разинув рот в оправе густой русой бородищи, но Токмаков зыркает на него свирепо, и новый военинструктор исчезает.
В два часа -- первое радостное известие: добрый клоун Магия договорился с какими-то местными умельцами, и те переточат два стареньких мотора под новое, легкодоступное топливо -- хитроумную смесь древесного денатурата и самогона с машинным маслом. Этого сырья тоже немного, но иметь два вида топлива явно лучше, чем один. Сообщив Токмакову это известие, Давид Шалвович вновь исчезает, а Токмаков, не найдя ничего лучшего, идёт стыдить народ.
-- Где же ваша человеческая честь? Сидите не у государства, у других людей, у нормальных, на иждивении сидите, а помочь им ничем не желаете! Паразиты, прихлебатели!
-- Права не имеете заставлять нас работать! Мы -- эвакуированные! Это ваша власть довела дело до такого развала! Надо было в мире со всеми жить, тогда и жили бы сейчас как люди... Работали бы негры с индусами! А у вас, известное дело, революция, глобализация, права меньшинств там всякие! Вот и жрём сейчас картофельные очистки! А вы, господин комендант колонии, лучше с бабами разберитесь, они на стройке, видите ли, работать хотят,а кто нам будет весенний борщок варить?!
Токмаков снова звереет и уходит, опять лишь только для того, чтобы не выстрелить кому-нибудь в тупую, наглую, оскаленную физиономию. Мужики, чистящие свежепойманную рыбку, регочут ему вслед.
-- А может, и впрямь смять краснопузых? Оружия у них вон сколько, а стрелять, оказывается, не особенно хотят. Отобрать все эти карабины с пулемётами, а потом пойти пощупать местных кузьмичей... У них богатства вон сколько! А особенно у немцев.
-- Немцы тебя сами пощупают, будь здоров...
-- Ничего, били мы тех немцев в сорок пятом! У меня прапрадед до Австрии дошёл... с власовцами, правда. И потом, тут хитрость нужна. Скажем, что мы от рабочего комитета, что реквизиция пришла. Многие поверят -- у краснопузых на уме один грабёж да реквизиции!
К счастью для говорящего, Токмаков его уже не слышит. Он на другой стороне двора коммуны, в том самом месте, где со вчерашнего суда-митинга остались неразобранными несколько импровизированных сидений. Сейчас на этих сиденьях теснится десяток молодых, бородатых мужиков из первого блока. Перед ними стоит перевёрнутый патронный ящик, а за ящиком сидит Овчаренко с куском мела и чёрной крашеной грифельной доской. На доске что-то нарисовано, и это что-то, возможно, не имеет к строительству сахарной башни никакого отношения. Но бородатые парни слушают военинструктора довольно внимательно и явно готовы полезть в спор.
-- Оболочка никуда не годится! Это прошлый век, клиент-серверная архитектура! Нужна большая база...
-- И что нам мешает развернуть большую базу? -- парирует Овчаренко. -- Скорость нам неважна, наберём по помойкам старых карточек, да хоть магнитных дисков, и развернём.
-- Магнитный диск, он электричество сильно кушает,-- возражает ему один из бородачей.
-- А башня эта сахарная на что?! Она же и электричество будет вырабатывать...
-- Башню ещё построить надо!
-- Это уже вопрос не ко мне, а к руководителю строительства и коммуны. Просто у меня нет компетенции подобные вопросы решать. А с поиском ресурсов для серверного блока, тут я помочь могу, и завхоз наш Магия тоже может, если захочет.
-- Они там только про эту башню и думают! -- кричит другой бородач.
-- А мы с вами на что?! -- парирует Овчаренко. -- Они пусть думают про башню и про сахар, сахар -- дело полезное. А мы должны подумать про информацию. Кто владеет информацией, тот владеет миром. Только, боюсь, здесь опередят нас американцы...
-- Так надо башню строить скорее! -- кричит кто-то из сидящих. -- Чего тогда копаться?
-- А может, из города лишнее электричество протянем? -- возражают ему.
-- Там оно и так по два часа в день...
Токмаков уходит в печали и от этого людского сборища. Новый военинструктор оказывается прожектёром и трепачом, готовым заниматься чем угодно, кроме профессиональных своих обязанностей. Уязвлённый и больной руководитель коммуны, потирая сердце, тащится обедать. С омерзением он хлебает борщок из супового концентрата и весенних трав, предвкушая единственное удовольствие дня -- порцию жидкого кофе. Нет, не такой представлялась ему в мечтах закладка первого в мире летучего сахарно-синтетического завода!
Но и поесть ему не дают спокойно. На порог токмаковского кабинета заявляется шумная, галдящая бригада тех самых бородачей из первого блока. С ними, азартно размахивая руками и сияя самоварной физиономией, лезет в кабинет электрик коммуны.
-- Рапорт руководителю...
-- Что такое?! -- Токмаков предчувствует новые неприятности, беря в руки исписанный сверху донизу тетрадный лист в клеточку.
-- Мы хотим артель строителей организовать тут,-- объясняет один из бородатых. -- Ну, или бригаду. Только мы не умеем же ничего, нам инструктор нужен! Как что делать, куда что крепить... Мы и названий деталей не знаем, где колодка, а где клемма, а где бугель! Дайте инструктора нам, а то мы только ямы умеем копать!
-- Хм... И что же хочет ваша артель за работу?!
-- Сейчас ничего, едой всё равно вы нас обеспечивать обязаны, а одежда какая-никакая тоже осталась. А потом мы хотим, чтобы ваш рабочий комитет организовал на этой энергии региональный центр программирования, вычислений и обработки данных! И хотим там работать! На это у нас у всех квалификация есть...
От такого поворота событий ошалевает уже сам Токмаков. В городе исправные, способные функционировать компьютеры -- совсем не дефицит, только вот работать на них некому, люди, работавшие когда-то на ЭВМ, проявляют сейчас гораздо больше интереса к тому, что даёт немедленную практическую пользу: спекулируют снеговыми лопатами, таблетками сухого горючего, утеплителем для комнат. Миллионы системных блоков простаивают зря, забытые в комнатах и офисах как ненужные игрушки прошлой, доатомной эры. И вдруг -- над токмаковскими горизонтами восходит внезапно какой-то региональный центр обработки данных! И ведь, в самом деле, и работа такая нужна, и специалисты тоже нужны, только вот энергии не хватает, во всех смыслах слова "энергия"...
Токмаков долго изучает предложенный ему листок бумаги, ищет подвоха. Но подвоха нет: постановление об учреждении бригады "НИИЧАВО N1" в составе двадцати восьми человек, просьба прислать инструкторов для обучения разным работам и обращение к рабочему комитету с просьбой об учреждении на базе бригады регионального вычислительного центра.
-- А политические убеждения у вас какие? -- с подозрением спрашивает у артельщиков руководитель коммуны.
-- Сошлись на научно-технической меритократии,-- с огорчением констатирует электрик, бывший лама.
-- Да. Негусто. А этот... Овчаренко... это он вас сагитировал?
-- Да что Овчаренко! -- пренебрежительно машет рукой один из артельщиков. -- У Овчаренко вашего одни сплошные фантазии в голове! Разве настоящие дела так делаются?!
Токмаков в душе доволен, что обитатели первого блока сходятся с ним в оценке Овчаренко, но он достаточно внимателен к людям для того, чтобы понять: лама-электрик не разделяет общего мнения о новом военинструкторе. Впрочем, мнение бывшего, а может быть, и настоящего служителя культа Токмакова не слишком волнует...
И вновь Давид Шалвович Магия на коне, а точнее -- на осле, и ещё небольшое стадо осликов привёл с собой. Это он заключил договор на будущее с какими-то окрестными селянами, только не с куркулями, а с обитательницами маленького фермерского хозяйства, где до войны разводили ослов и маралов на мясо. Маралов поели или покрали, а осликов три работницы фермы ухитрились сберечь и от куркулей, и от ахтыровцев; достоинство их женское ахтыровцы покрали и пограбили, хозяйство тоже, а осликов так и не нашли. А вот Давид Шалвович осликов выследил -- по покусам на весенней травке, выследил и привёл в хозяйство коммуны. Заодно и работниц прихватил. Работницы -- грязные и худые, диковатые, сторожкие, сами как дикие кобылицы, и больше всего Токмакова поражает в них всех их умение прядать ушами -- очень редкая способность и у городского человека, и у деревенского. Ревущие от жалости и страха женщины окружают пришедших и уводят в баню, мыть, стирать, обшивать. А Магия принимается размещать в коммунальной конюшне стадо трофейных ослов.
-- Зачем ты их привёл, ишаков этих? Мы же строим здесь не дувал, не саклю, а высокотехнологичное производство! -- издевается над старым клоуном один из дозорных. -- Как ты собираешься ослов-то использовать?!
-- А очень просто,-- отвечает Магия, не теряющий своей обычной грустной улыбочки. -- Вот сделаем постромки, выпряжем из вагонов маневровый тепловоз, будем вагоны таскать на ослиной тяге. А топливо из тепловоза -- на машины. Как вам схема, уважаемый?!
-- Век живи, век учись... -- дозорный, признавая несравненный ум и хитрость Давида Шалвовича, отстаёт от него и возвращается под деревянный грибок.
Проходящий мимо с ручным пулемётом Овчаренко тычет пальцем в Магию и сообщает кому-то из обитателей коммуны приглушённым голосом:
-- Се есть муж, равный хитростью Одиссею, многознанием же превосходящий царя Соломона, что довольно сложно, а особенно учитывая то, что ни того, ни другого никогда не существовало на свете...
Магия слышит это и хочет что-то сказать в ответ, но вместо того внезапно покатывается от хохота. А Токмакову по-прежнему не до смеха: он озирает из окошка кабинета отведённую под строительство равнину, ветку железной дороги и кучки людей там и сям. Это не движение, не гул жизни, это имитация жизни и движения над отравленными лесами и песками сибирских равнин. Так старый инвалид, тряся дряблой культей, показывает порой зевакам, как он был когда-то лихим гусаром и как гусары в его времена храбро рубили врага.
-- Честь и право,-- бормочет себе под нос Токмаков. -- Стукнуло же Керну. В этом мире уже нет ни права, ни чести. И мы, в сущности, не более чем призраки, тени минувшего, просто каждый из нас тень своей эпохи, ожившая на мгновение часть палеонтологической летописи Земли...
Это, пожалуй, самая длинная речь, когда-либо сказанная Токмаковым без перерыва от начала до конца. И Токмаков очень рад, что остался единственным слушателем этой речи.
Наступает ужин, за ним ночь, но и в ночи на равнине что-то происходит: в нескольких местах горят яркие светодиодные фонари, слышны какие-то технологические звуки, какое-то неясное "тумпа-умпа" разносится во влажном воздухе над стройкой. Токмакова это беспокоит; даже вчерашний день, полный событий и скандалов, сменился едва ли не полным ночным покоем. Начальник коммуны выходит во двор и встречает вдруг Юрия Лантанова.
-- Что там такое происходит?
-- А это артельщики ушли ямы копать под фундамент. Слышите, они сваи бьют!
-- Ночью?
-- Они говорят, ночью прохладнее. У них инструментов не хватает, копер всего только один. Это же копер называется, верно? А то я всю жизнь думал -- это баба. Вот, они решили работать посменно. Подрались и пошли, сейчас третья смена будет, потом с утра первая. А с полудня вторая.
-- Подрались? С кем подрались?
-- Да там у них между собой вышла заварушка,-- со вкусом и трепетом объяснил бывший "гостиор". -- Многие же в бригаду не хотели, сказали, всё это коммунячьи штучки, всё хорошее на свете сперва американцы должны построить, а тут дело такое, что или ты на американцев работаешь и тогда хорошо живёшь, или, пардон, ты копрофил и испытываешь от этого удовольствие. Я так понял, что там сперва слово за слово, а потом дошло до драки. Эх, туда бы с плёточкой... -- Лантанов прищурился от плохо скрываемых надежд.
-- Отставить плёточку, Лантанов, вам бы лучше помолчать об этих ваших методах! Обвинения с вас не сняты!
-- Так ведь зверьё же! -- жалобно вздрогнув, произнёс Юрий. -- Загубят они, товарищ Токмаков, ваш красный проект на корню с такими подходами!
-- И всё равно, руки распускать нельзя!
-- Я же в общественных интересах! Товарищу Овчаренко, значит, можно в общественных интересах, а мне нельзя?! -- запричитал Юрий.
-- Товарищ Овчаренко официальное лицо в коммуне, а вы теперь просто житель,-- пояснил строго Токмаков. -- Постойте-ка, а что значит, Овчаренко можно? Он что, уже где-то руки распускал?!
-- Да там же! Двинул два раза одного, который на бригадира в драку полез. Контру!
-- Вы его запомнили, кого он там двинул?
-- Да, конечно. Он... бородатый такой...
-- Ясно с вами всё, Лантанов, идите спать. А... постойте! А как Овчаренко там оказался?!
-- А он туда спать ушёл, в первый блок. Взял раскладушку и завалился у окна. Зимой там дуло, а сейчас, в мае, просто свежо, да он ещё и мхом щелюгу под окном законопатил. Ну, а как скандал начался, так он и проснулся.
Токмаков направляется в первый блок. У порога на давешнем патронном ящике сидит военинструктор Овчаренко, смотрит в подёрнутое облаками небо, задрав кверху толстую русую бороду. При виде заведующего коммуной он встаёт и отдаёт салют, как это принято в городе у гражданских дозорных на дежурстве.
-- Товарищ руководитель коммуны, военинструктор Овчаренко...
-- Не надо этой военной показухи,-- Токмаков морщится. -- Это лишнее. А вот что там за очередная безобразная сцена с избиением, это я хотел бы узнать от вас подробнее.
-- Лантанов, поросёнок, на меня нажаловался?!
-- Не нажаловался, а сообщил об инциденте,-- Токмаков чувствует, как его раздражение и злость, копившиеся в течение целого дня, находят свою идеальную мишень в виде рыхлой, нескладной фигуры Овчаренко. -- Какого чёрта вы, Овчаренко, рукоприкладствуете?! Только вчера осудили прошлое руководство коммуны, правившее здесь почти год откровенно террористическими методами, и тут появляетесь вы, и снова-здорово?!
-- Разве в мои обязанности не входит обеспечивать внутреннюю безопасность коммуны?
-- Но не такими же методами!
-- А какими? Вызвать дежурных стрелков и расстрелять зачинщика беспорядков? Вы считаете, что это был бы не терроризм? Я, товарищ Токмаков, пока ещё вижу разницу между свёрнутой на сторону провокаторской скулой и закопанным наскоро трупом. И первый вариант кажется мне для общего случая более правильным, чем второй...
-- С этим вашим первым вариантом можно далеко зайти, Овчаренко.
-- Со вторым -- тем более,-- парирует военинструктор.
Спор этот раздражает Токмакова, и он начинает кричать, отрывисто, резко выговаривая Овчаренко -- за неподчинение, за мягкотелость, за недобросовестное исполнение служебных обязанностей. Овчаренко слушает, пожимает плечами:
-- Я просто хотел уберечь и вас, и колонию от горестных ошибок, товарищ Токмаков!
-- Вы мне не товарищ!
-- Жаль. Я как раз думал уже несколько раз, не подать ли мне заявление в вашу рабочую партию. А теперь вижу: нет, не подать. Вы с вашим рабочим комитетом идёте по старым рельсам в старый тупик, ваше положение безнадёжно, и спасти его, пожалуй, можно ещё только самым деятельным влиянием извне...
-- Скажи пожалуйста, философ какой нашёлся! -- Токмаков взрывается окончательно. -- Убирайтесь с глаз моих долой!
-- Да я не возражаю. Просто... вам нужно выговориться. И лучше, если вы выговоритесь сейчас здесь, со мной, а не где-нибудь на общем собрании коммуны.
-- Что вы заладили, как попка, своё "просто", "просто"! Зарубите себе на носу, Овчаренко: у нас здесь ничего простого не бывает! Все наши дела -- сложные, сверхсложные даже! А вы повторяете -- "просто я то", "просто я это"... Слушать противно!
-- Так вы меня и не слушаете,-- говорит Овчаренко неожиданно жёстким тоном. -- Вы себя слушаете. Знаете что, Токмаков, вы просто распущенный хлюпик-максималист! Темпы строительства ему не нравятся, видите ли! То ли дело, бросились бы все бегом к лопатам, и давай упарывать в три смены с полным трудовым энтузиазмом! Вы, часом, не гостиор?! Замашки-то у вас самые гостиорские! Плёточку у Лантанова одолжить не желаете?! Ах, нет, вы любите не плёточку, вы любите яму и расстрельный взвод, плёточка -- это для вас слишком буржуазно! Дай вам волю, так вы сюда и гильотину притащите!
-- Как вы смеете так со мной разговаривать?!
-- Да смею, и всё. Вы мне не офицер, и я вам не денщик, которого в любой момент отчитать можно! Хотите с меня спросить что-нибудь, так спрашивайте по службе, а не ищите изъяны в моём моральном облике! А не нравлюсь -- пишите требование, чтобы отозвали меня в другое место, вокруг вас тут земля не вертится. А лучше всего, возьмите себя в руки и займитесь делами, у вас их, пожалуй, тут немногим меньше, чем у меня...
От такой великолепной наглости у Токмакова сперва закладывает в ушах, а потом он неожиданно расслабляется, как будто на него вылили ушат холодной воды. Нет, этот Овчаренко, во всяком случае, не мямля и не тюфяк. С ним надо держать ухо востро.
-- Хорошо, оставим это пока. Я решу с утра, что с вами делать. Какие меры безопасности вы приняли для охраны ночных работ?
-- Сформировал четыре группы гражданского дозора из проверенных, деятельных коммунаров. Две сейчас на дежурстве, их ночное дежурство -- десять часов. Ещё две группы заступят на дежурство с утра, их смена -- четырнадцать часов. В дальнейшем число групп я планирую увеличить, а время дежурства -- сократить. На вооружении каждой группы стоят ручной пулемёт, автоматическая винтовка с простым прицелом ночного видения, два дробовика с пулями Полева и сигнальный пистолет. Для того, чтобы завязать бой в случае неожиданной атаки, этого достаточно. А с завтрашнего дня я намерен приступить к формированию постоянной дружины самообороны, в соответствии с предложением товарища Керна. Командиром и инструктором дружины будет товарищ Нишанов.
Токмаков преодолевает острое желание поскрести в затылке. Этот Овчаренко и в самом деле оказался не таким уж рохлей, как выглядел в первый момент. Да, это не Керн, и лишнюю работу он делать явно не любит и не будет, но зато у него, видимо, есть какой-то организаторский опыт. А склонность к пустой болтовне... что ж, возможно, хорошо организованный рабочий коллектив вытравит из Овчаренко и эту склонность, и общий анархический склад личности. В прошлую революцию и не таких брали в работу и перековывали в горниле всеобщего дела! А он, Токмаков, и в самом деле расслабился и распустил нюни. Раз уж даже этот Овчаренко заметил его метания, как бы и колонисты не увидели, каким нерешительным раскисшим тюфяком ходил их новый лидер в праздничный день после закладки первой опоры!
Токмакову становится стыдно себя, но и раздражение против Овчаренко в нём не угасло -- скорее, просто круто сменило форму.
-- Спокойной ночи... товарищ Овчаренко! Идите спать, завтра работы много.
-- Да я тут просто... на звёзды вышел посмотреть немного,-- отвечает новый военинструктор. -- Не запретите, товарищ руководитель коммуны?
Токмаков усмехается иронически.
-- Смотрите, конечно, Овчаренко, только ведь наши дела не среди звёзд творятся. Надо на землю чаще поглядывать! А что, вы интересуетесь астрономией? Или просто так, в поэтических целях любуетесь?
-- Ну, я когда-то и астрономией увлекался,-- признаётся Овчаренко, задирая к небу бороду. -- Вот, видите Денеб и Вегу? Альтаир сейчас за горизонтом, к сожалению. По отдельности их все знают, а вот название астеризма "Летний треугольник" знают не все... А вот на юге сегодня уже видны созвездия южного неба: видите там несколько неярких звёздочек? Это Секстант, а это Насос, редко когда услышишь такие названия не то что от любителей астрономической романтики, а и от фантастов, например, тем всё больше Цефея с Центавром подавай, а Насос им мало интересен. Ну какой, к примеру, смысл будущему человечеству Земли отправлять со всем положенным пафосом звёздную экспедицию к Омикрону, извините за выражение, Насоса?! Кто будет это читать?! А вот ещё Ригель, моя давняя любовь, а это, извольте видеть, Альнитак, Альнилам и Минтака. А ещё, видите, такой яркий клоп ползёт по небу прямо над нами? Это американский "Айронсат-221", фотографирует нас сейчас, сука. И вот видите ещё, наперерез ему, едва заметная такая точка -- британский его коллега, и тоже, представьте себе, фотографирует. А китайский спутник мы просто не видим сейчас, но он тоже скоро выйдет из конуса земной тени и тоже над нами обязательно пройдёт...
Токмакову от этой астрономической лекции почему-то становится окончательно не по себе, и он убирается в дом, пожелав доброй ночи странному бородатому Овчаренко.
-- Трепло,-- шепчет он сквозь зубы, устраиваясь на кушетке в административном корпусе, и проваливается в сон. Сон у Токмакова неровный, пронизанный сердечной болью, и в такт его сердцу бухает на стройке по сваям будущего фундамента лихая ночная баба: бьёт и бьёт своё "тумпа-умпа", "тумпа-умпа", точно кровь самой жизни толкается ею сквозь истерзанный, гнойной коростою покрытый митральный клапан престарелого бытия.
С утра, после раннего завтрака, у Токмакова целое паломничество. Вслед за первым блоком ещё три жилища беженцев исторгают из себя сводные бригады, требующие инструкторов и фронта работ, а в отдельных случаях -- и присвоения квалификации. Это бригады монтажников, электриков и отделочниц, и ясно, что специализации у них никакой ещё нет, но есть уже желание учиться и работать на строительстве. В очереди к кабинету все говорят о сахарной колонне, но говорят о ней что-то совсем не такое, чего ожидал бы Токмаков. У Токмакова представления о будущем заводе чёткие, ясные, каковы сто пятьдесят лет назад были представления у капитанов тогдашней индустриализации: вот построим колонну, запустим электричество, синтез сахара и крахмала, а там и искусственный рис недалеко. Плюс, если новая технология приживётся, то сотни подобных сахарных колонн по всему миру -- это хоть небольшая, а очистка для неба: радионуклидные облака будут оседать на фильтрах, а не в лёгких будущих поколений. Люди же в очереди к Токмакову разговаривают и мечтают совсем не об этих вещах, а о вещах далёких, несбыточных, с инженерной точки зрения совершенно непрактичных.
-- Что вам эти патерностеры? Это при строительстве хорошо, а вот запустим грузовой лифт и сделаем безопасные дирижабли на гелии...
-- Такая энергетика -- это вам не реки туда-сюда гонять! Для экологии хуже уже не станет, а мы на такой энергии можем развернуть себе отдельные комплексы, по типу ковчегов. Там тебе и теплицы, и бассейны, и вода, всё разом! Будем жить как небожители, и катись они, эти американцы с китайцами, пропадом!
-- Нет, так тоже нельзя! Мы в долгу перед природой, и мы должны жить на поверхности...
-- Никому мы ничего не должны, а природу люди уже убили, и я, Диночка, среди этих убийц не был, поэтому коллективную ответственность разделять не собираюсь! Нету больше никакого естественного облика у Земли! Умер! Какой облик мы ей придадим, такой и будет! Такова логика созидания -- сперва что-то разрушается, а потом...
-- Ужасная логика! Из-за таких, как вы, весь мир в труху!
-- Так полюбуйтесь на последнюю весну в последний раз, а потом лягте и умирайте, а мои дети будут править здешними небесами! Летающие города! Космические лифты! Сверхмощные машины памяти! Хайнлайн, Азимов, Шекли, Кларк, Лем, Саймак, Уиндэм, Гаррисон, Брин, Джордж Лукас! Вот кто нам нужен в наши дни, а не ваш нытик Брэдбери с его страхом прогресса и одуванчиковым вином! И вы, Диночка, это тоже прекрасно понимаете, оттого и сидите в очереди, а не валяетесь на своей травке...
-- Я только хочу посмотреть ещё раз, как выглядят закаты в стратосфере...
-- Похвальное желание, но нескромное, особенно для того поганого червя, которым вы представляете себе человека. Думайте что хотите, а эта сахарная колонна -- это слёток из гнезда будущего, это дрожащая рука, которую мы протянем навстречу космосу, навстречу другим мирам!
Привлечённый этим пассажем, Токмаков выглядывает из кабинета и с трудом узнаёт в говорящем Бенедиктова. Бенедиктов вырядился как на праздник: где-то достал относительно чистую сорочку, костюмную пару, на ногах -- почти не рваные кеды "конверс", в руке -- авторучка, которой он указует, точно жезлом, пророча славное будущее человечеству.
-- Товарищ Токмаков, мы пришли записываться на стройку! Только... это вот... спецовки нужны, и ещё картошку сеять надо, а ещё народ интересуется, а как работать на высоте, там же холод, жуткий ветер и радиация! И сносить будет...
-- Эти проблемы уже решают инженеры-проектировщики! -- сообщает притихшей толпе Токмаков. -- А инструкторов я вызову телеграммой сегодня же. Составим список ваших довоенных специальностей, и тогда начнём. Но сперва -- сараи и сваи. От простого к сложному, такова уж на сегодняшний день логика созидания, как справедливо назвал это явление товарищ Бенедиктов!