Аннотация: Предупреждение: все персонажи, события, ядерная война и даже Оренбург в тексте вымышлены автором, но некоторым их прототипам не мешало бы задуматься!
"Человек, который шёл к счастью"
Missa di Requiem bF-dur (Реквием бля-мажор)
I. Introit (Торжественный выход)
Он жил в славном столичном городе, помнившем традиции хороших семейств. Учился в английской спецшколе, слушал с детства дефицитные виниловые пластинки с записями зарубежных музыкантов; таких не было ни у кого из его одноклассников. За это и за многое другое его били в школе; он не забыл и не простил этих побоев, как умеют не забывать и не прощать люди, сосредоточенные от первых зрелых дней на себе.
Компьютер и проводная связь появились в его доме не раньше, чем у многих, но и не позже; он помнил, что такое экономить место на жёстком диске и переписывать на шуршащие, гнущиеся дискетки поднадоевшую игру, прежде чем поставить новую. Затем пришла эра ФИДО, а вслед за ним проникло в дома и чудо Интернета. Среди друзей нашего героя -- бывших школьников, затем студентов -- возникло немало блоггеров. Он тоже завёл себе аккаунт в Живом Журнале, и теперь в ответ на вопрос о роде своих занятий гордо сообщал всем интересующимся:
--Блоггер!
Так пока что будем называть его и мы.
Смолоду он прочёл немало книг, интересовался философией Ницше, сверхчеловеком и волей к власти; затем его увлёк космизм Циолковского, затем -- магические обряды древних персов и таинственная эстетика нацистских мундиров от "Хуго Босс". Однако он вовремя прозрел; не дубинка блюстителя порядка, но спесь уже занявших удобную экологическую нишу "сверхлюдей" и "успешных лидеров" быстро открыли ему глаза на его подлинное место в социальной иерархии. Его погнали пинками с придуманного пьедестала -- вниз, вниз, вниз... Останавливаться среди быдла, избивавшего его в школе, ему тоже не хотелось. Тогда он решил было искупить грехи черни и стать Христом, но и это не удалось ему; поучений никто не хотел слушать, а ниша сверхъестественного могущества была полностью занята либо неведомым и грозным Богом, либо вполне реальными липкими и скользкими субчиками, предоставляющими населению различные услуги эзотерического характера. Новые учителя спиритуальной мудрости были не востребованы, а путь к статусу учителя лежал через традиционный крест, принявший, впрочем, несколько иной характер вследствие общего смягчения нравов. Для жульничества же на этом поприще требовались смелость и презрение к людям, а наш блоггер не был богат ни тем, ни другим. Он был умным мальчиком, и с этого времени достаточно многое понял.
Тогда он начал стремительно леветь. Для начала, он стал агностиком, ибо быть атеистом было немодно и опасно, а веровать ему не хотелось, тем более что Творец уже один раз подвёл его, забыв поднять его над толпой до своего уровня. Кроме того, агностицизм и терпимость были краеугольными камнями того, что он считал "модерновым" отношением к жизни. В его лексиконе появились слова "демократия", "равенство" и "справедливость". Применялись эти слова в самом разном контексте, но наш блоггер никогда не забывал, что "равенство" уже привело к тому, что его избивали в школе, а "демократия" лишила его родителей заслуженно высокого общественного статуса в СССР. Он много писал о "тоталитаризме", пламенно спорил с коммунистами. убеждая их, что "никакого пролетариата давно уже не осталось" и что те, кого принято называть "народом", -- не более чем стадо тупого, необразованного быдла, заинтересованного только в собственном брюхе и готового поддержать самые опасные и нелепые выходки правительства. Поскольку это было оскорбительно похоже на правду, у блоггера нашлось много последователей. Он стал популярен, и многие люди последовали за ним. Сбылась его мечта: теперь он мог учить, и ученики стремились подражать ему!
--Мы, подлинные левые силы XXI столетия, должны идти в ногу с модерном, должны противостоять консерватизму и архаике любой ценой! -- говорил и писал он, подразумевая под "архаикой" те миллионы людей, которые не очнулись ещё от многовековой спячки и мечтали только о том, чтобы их хоть ненадолго оставили в покое. -- Мы должны дать бой тоталитаризму и угнетению, поддержав прогрессивные силы, всегда и во всём любой ценой стремящиеся на Запад!
II. Kyrie eleison! (Господи, помилуй!)
Он сам тоже стремился на Запад -- уже давно, всю сознательную жизнь. Когда ему было четырнадцать лет, родители взяли его в туристическую поездку в итальянский город Римини. Они ездили по Италии, ходили по старинным улочкам и древним музеям, загорали на пляже у ласковой лазурной Адриатики, глядя, как переваливаются вдали на волне низкие приземистые силуэты боевых кораблей, патрулирующих берега Европы. Однажды он вышел из гостиницы, пока родители ещё спали. Улочка старинного города была залита утренней негой и ласковым солнечным светом, из только что открывшейся кофейни при гостинице дивно пахло свежевыпеченными круассанами. Он взял круассан с маслом, выпил чашку кофе и долго сидел, наслаждаясь бризом, теплом, сытостью, и милые девчонки в лёгких платьицах улыбались ему, бегая туда-сюда по мощёной улице среди обшарпанных трёхэтажных домишек.
Впоследствии он вспоминал эту сцену много раз, когда в России ему приходилось давиться по утрам поддельным растворимым кофе, разглядывая сквозь толстые двойные витрины череду закутанных в пуховики мрачных людей, месивших грязно-коричневую декабрьскую слякоть. Русское поддельное масло и чёрствый позавчерашний круассан с пригорелой коркой, пропахший запахом моментальных дрожжей, становились у него колом в горле до тех пор, пока он не стал содрогаться от омерзения при одной мысли о жире. Тогда он придумал себе здоровую пищу и здоровую жизнь -- начал ходить в тренажёрку, бегал по слякоти, расталкивая толпу и поднимая грязные брызги, ел только овощи и фрукты, а мясо брал австралийское и ел небольшими кусочками три раза в неделю, наслаждаясь вкусом. Санкции подкосили эту жизнь, и он вновь с омерзением стал есть российское мясо и масло, выбирая, где мог, проверенных поставщиков. Еда, которой он вынужден был питаться, стала в его глазах символом несвободы, а давний вкус круассана во рту превратился в маяк, ведущий к подлинной цели всю его жизнь.
К сожалению или к счастью для себя, он был достаточно умён. Родители выделяли ему щедрое содержание, но ни образование, ни опыт не позволяли ему рассчитывать на Западе на престижную работу -- а о том, что такое непрестижная работа для иммигрантов, он знал, хотя и не любил упоминать. Конечно, можно было бы заварить какую-нибудь авантюрку, разбогатеть на ней и смыться, но с каждым днём круг тех, кому подобные авантюры были позволены, всё сужался и сужался, приводя тех, кто ещё не успел себе наворовать на безбедную жизнь, в сомнительное для людей этого круга состояние революционного протеста. Первые же начавшиеся протесты блоггер радостно поддержал, но, увидев, как мало народ заинтересован в новом расширении статуса воров и убийц в законе на самый широкий круг желающих, постепенно поутих. Его заметки, полные в прошлом обличительного пафоса и хмельных идей, постепенно обрели брюзгливый тон и стали состоять главным образом из поучений, густо смешанных с нытьём.
--Одобрямсают! -- говорил он, имея в виду народ, забывший поддержать возвращение к тем временам, когда его родители и он сам могли бы рассчитывать на большой кусок общественного блага. И тут же, вспоминая, что сейчас-то он обездолен и отделён от кормушки крепкой стеной, принимался расписывать страдания того самого народа, который обвинял в бездействии: -- На попов последнее отдают, а люди без штанов ходят! Дорог нет, пенсии не платят, в мэрии воруют, чеченцы на улицах -- беспредел! Хоть бы Запад вмешался и положил конец этой адской камарилье!
Шансы на вмешательство Запада в дела его страны, с точки зрения блоггера, возрастали с каждым днём. Россия вела себя непредсказуемо; не менее непредсказуемыми и агрессивными становились и другие политические силы, выросшие на развалинах неугодных западному миру режимов. Продолжаться до бесконечности это не могло; что-то должно было случиться. Блоггер, как и многие другие, недоумевал по этому поводу в своих публичных статьях:
--Не понимаю, почему медлит Запад? У России нет ни оружия, ни политической воли, чтобы остановить неизбежную победу модерна! Атомное оружие? Не смешите меня, у России его не осталось! Да и кто применит оружие против городов, где лежат их деньги, где учатся и отдыхают их дети?! Западные войска придут в Россию, как к себе домой, предадут трибуналу наших продажных лидеров и освободят страну во имя подлинной демократии! Тогда-то мы, современные левые модернисты двадцать первого столетия, и скажем своё слово к народу о будущем нашего мира!
Однажды его прогнозы, казалось, начали сбываться. У престарелой королевы, продолжавшей считать, что она властвует всем западным миром. родился то ли внук, то ли правнук -- розовенький херувимчик, получивший сразу же титул наследного принца и другие демокретические привилегии. Будущая хозяйка Белого дома и Первая Леди западного мира, приехавшая на торжества по случаю рождения нового существа в короне, довольно резко высказалась о родине нашего блоггера:
--Или они научатся подчиняться, или они научатся умирать!
Эта фраза, как, впрочем, и сам факт рождения престолонаследника, вызвала бурное ликование среди тех, кто окружал нашего героя в жизни. Многие вывесили в блогах счётчики, отсчитывающие дни и часы до неизбежного вторжения в Россию демократических сил, несущих на своих бомбах уничтожение и погибель всяческой архаике. Но сменялись дни, потом годы, слова остались словами, руины государств продолжали полыхать, а наш блоггер, давясь от русского жира, потерял всякую надежду на спасение. Он начал было откладывать деньги на переезд в западный рай, но тут ударил крымский кризис, и все сбережения сгорели. Кампания "Народ против аннексии Крыма", поддержанная блоггером, в народе потерпела крах, а коллега нашего героя, знаменитый блоггер-коммунист из Самары (сам относившийся к событиям вокруг Крыма и Украины с крайним скепсисом), посвятил этой кампании разоблачительный пост, где, в частности, раскритиковал нашего искателя истины в самой резкой и доступной форме.
--А вы, батенька мой, дерьмо! -- написал он нашему герою лично, и, чтобы не показаться голословным злопыхателем, тотчас же объяснил, почему именно он так считает.
С тех пор блоггер вывел для себя ещё одну максиму: всякий порядочный левый должен быть не только западником, но и антикоммунистом!
Народ не знал его, а те, кто знал, начинали ненавидеть. Но он чётко выстроил дистанцию и перспективу между собой и теми, кто мог повлиять на его мировоззрение или хотя бы на его душевный покой. Они были где-то там, снизу, а он спасал их силой своей мысли. Он нёс им просветление и отражал свет солнца -- ведь в его картине мира солнце, доброе, как улыбка королевы Запада, по утрам вставало на западе, лаская улочки древних городов и нежное море за полосой песка, придавая особую теплоту и мягкость аромату свежевыпеченных круассанов и хорошего крепкого кофе.
III. Sequentia (События)
IIIa. Dies irae (День гнева)
Избрание Первой Леди на высшую в западном мире исполнительную должность было предрешено и предначертано на скрижалях теми, кто и в самом деле облечён правом принимать решения к пользе Запада. Ещё не начался подсчёт голосов на избирательных участках, а политики всего мира уже присылали ей поздравления, блоггеры и журналисты наперебой изощрялись в славословиях ей, а её оппонента, мрачного и дурно воспитанного хулигана, имевшего хорошее представление только о собственном кармане и о карманах своих хозяев, мешали с грязью тысячей самых изощрённых способов. Кандидат от "левых" и "социалистов", собравший вокруг себя голоса протестующей молодёжи, торжественно отдал их Первой Леди, хранительнице модерна и высоких идеалов, чтобы не допустить её оппонента до власти. Все оппоненты, способные хоть в малейшей степени повредить карьере Первой Леди, были физически уничтожены -- во славу ценностей модерна, ради противостояния архаическим чаяниям скверно одетых толп. Спектакль был сыгран, как по нотам! И всё-таки совершенства в мире нет; доверившись могучей машине политической пропаганды, организаторы выборов допустили на них международных наблюдателей, ибо "прозрачность" избирательной системы декларировалась как одна из высших ценностей западного общества. И на глазах у наблюдателей вдруг случился ничтожный, но непростительный конфуз: с крошечным перевесом оппонент Первой Леди выиграл у неё гонку за кресло номинального властителя!
Скандал разразился неописуемый! Выборы попытались отменить, пользуясь, между прочим, и тем предлогом, что новый президент является "ставленником России"; смехотворность этого обвинения, между прочим, не помешала русским патриотам и любителям хулиганов ликовать по нескольку дней. Кандидат от "социалистов" открыто призвал свой протестный электорат к восстаниям и требованию перевыборов с одним, правильным кандидатом. В подвалах и катакомбах на Ближнем Востоке сидели мрачные бородачи, представлявшие самые архаические и разрушительные для Запада силы; они прекрасно понимали, что против модерна, борьба за который была смыслом политической жизни Первой Леди, у них есть немало шансов, а вот в столкновении с западной архаикой, которую представлял выигравший претендент, у их собственной архаики слишком мало денег и патронов, чтобы не только победить, но и просто выжить...
Однако же выборы есть выборы, и новый президент принёс в положенное время присягу на верность флагу и конституции. Он как-то некрасиво пытался набрать популярность в стране, с ходу отказался от почётного права шествовать на открытии традиционного парада меньшинств (этим правом тотчас же воспользовалась его проигравшая соперница), закрыл бесплатное здравоохранение и, не глядя, подмахнул закон, делавший рабочую неделю для мигрантов нелимитированной. Он привлёк к себе военных, священников и мелких бизнесменов, пообещав государственную поддержку в наведении порядка этим слоям населения, каждый из которых выражает в порядке максимальную заинтересованность. Потом он поехал в Балтимор, смотрел там бейсбол, пил пиво, и там, в Балтиморе, его застрелил из крупнокалиберной винтовки "Мак-Миллан" какой-то активист из Бруклина, носивший бандану с шестицветной радугой и латексные сетчатые колготки.
В истории страны это не стало особенной новостью -- президентов здесь убивали регулярно, пачками. Но Первая Леди, после нескольких манипуляций занявшая-таки руководящий пост, внезапно созвала пресс-конференцию, на которой представила два конверта с доказательствами, что в деле об убийстве президента имеется ясно выраженный "русский след", иначе говоря -- что президент был убит по прямому приказу, исходившему из Кремля. Генеральный секретарь НАТО призвал весь мир сплотиться для окончательного и последнего отражения русской угрозы, Россию исключили из состава Совета Безопасности ООН, а потом и из ООН как таковой, и западный мир предъявил стране, обвинённой в преступлениях, ультиматум, ни один пункт которого русские власти не могли, не хотели и не собирались выполнять.
Рейтинг Первой Леди поднялся в этот миг до небес -- не только в глазах западного сообщества, но и во мнении всех непримиримых борцов с архаикой по другую сторону прочерченной линии фронта, к которым, конечно же, относился и наш блоггер.
IIIb. Liber scriptus proferetur (Книга открывается)
Предсказания дальнейших действий, сделанные с "демократической" стороны не только людьми, по статусу и образу жизни подобными герою нашего рассказа, но и многими серьёзными аналитиками, основывались на том, что в случае подобного демарша Россию ждёт раскол. Так уже случилось в нескольких странах, не маленьких и неплохо вооружённых, где Запад твёрдой рукой брался насаждать свои ценности, борясь с архаическими традициями не подчиняющихся западной мудрости спесивых царьков. В России многие и в самом деле готовы были действовать по тому же сценарию -- сдать неугодных лидеров Западу и бежать куда глаза глядят, спасая свою шкуру. Возможности и последствия такого развития событий тоже были хорошо известны. Потому-то у тех, кому в случае победы западной демократии суждено было болтаться в петле, был готов на случай этого сценария ожидаемо простой и совершенно бесчеловечный план. Ради того, чтобы продлить своё существование, они готовы были пожертвовать всем; и они принесли эту жертву.
Начали они с того, что отказались даже рассматривать предъявленный ультитматум. Кроме того, представитель МИД назвал ООН "бессмысленной марионеткой" и пригрозил, что Россия создаст свою собственную организацию для обеспечения международной безопасности. Многие, в том числе и наш герой, встретили это заявление улюлюканьем и хохотом, но народ, ещё не знавший, что его ждёт, привычно выразил этой демонстрации пустой силы так ненавистный блоггеру "одобрямс".
Одновременно с этим во все воинские части страны поступил приказ, начинавший тайное перемещение войск и арсеналов по заранее разработанному плану. Скрыть такие перемещения было невозможно, поэтому его сделали тайным с помощью иного способа -- замаскировав под полицейские действия, необходимые для подавления возможных народных возмущений. Несколько колонн с боевой техникой и припасами были сознательно принесены в жертву этому плану, отвлекая на себя неизбежный первый удар Запада.
Получив отказ в ультиматуме и узнав о беспокойстве среди политиков России, лидеры западного мира вздохнули с облегчением. Первый этап плана сработал как нужно; на очереди был второй, призванный консолидировать элиты общества модерна и показать всем странам второй и третьей руки, как опасно бросать хоть в чём-нибудь вызов могуществу союзников и нанимателей Первой Леди. На очереди был второй этап -- силовой.
IIIc. Stupebit et natura (Застынет вся природа)
Ровно в полночь по западноевропейскому времени в Брюсселе началась пресс-конференция генерального секретаря НАТО, призвавшего весь мир сплотиться для отражения русского варварства. В это же время подводные лодки и корабли альянса нанесли удары крылатыми ракетами и авиацией по десяткам военных кораблей России на море и в главных военных портах -- Владивостоке, Севастополе, Мурманске, Калининграде. Вслед за кораблями пришла очередь военной инфраструктуры; бомбардировщики, взлетавшие с аэродромов Ыспарты и Хайфы, обрушили груз высокоточных бомб на Севастополь; штурмовые самолёты, взлетевшие из-под Кракова, раздолбили в щепы большую колонну военной техники, вытягивавшуюся из Беларуси под Смоленск. Данные аэроразведки подтвердили, что колонна содержала грузы, необходимые для широкомасштабной полицейской операции. Это была одна из тех групп, которыми по плану российского командования следовало пожертвовать.
К утру участь Севастополя разделил и Калининград. Сценарий дальнейших действий был до секунды проработан на командно-штабных играх. В случае, если бы всё продолжало идти как идёт, и Россия упала бы в пламя долгожданного мятежа, миротворцы НАТО могли бы отступить, ограничившись гуманитарными и бомбардировочными миссиями. Среди стратегов западного мира не было наивных людей, разделявших убеждения нашего блоггера, что Россию можно безопасно оккупировать и взять под контроль ради каких-то там идеалов. Политическое поражение и признание военной недееспособности страны новым правительством -- это была задача-максимум для тех, кто планировал операцию НАТО.
В случае же, если бы хоть одна российская воинская часть, хоть одна единица военной техники пересекла границу любой из соседних стран, для демонстрации политической воли Запада перед стратегами поставлена была задача ограниченного применения тактического ядерного оружия. Планировалось показать этим всему миру, что в современных условиях само наличие атомной бомбы не значит ничего, что это всего лишь страшилка из прошлого. Все военные расчёты сходились на том, что уничтожение нескольких баз тактическими боеголовками не приведёт к полномасштабному ядерному конфликту, так как ни одна держава мира не готова будет к его последствиям. Политикам нужна была очередная убедительная победа, а не затяжная война, в которую никто не хотел ввязываться.
Стратеги не учитывали при этом того простого факта, что иногда единственной защитой обречённых является нападение.
IIId. Rex tremendae majestatis (Царь величественной силы)
Никто не объявлял никому никакой войны, рейсы из аэропортов вылетали на Запад по расписанию, но наш блоггер был умным человеком и чувствовал, что прежний режим не сдастся так легко. Он боялся всего и разом: призыва в армию, экономической блокады, резкого ухудшения ситуации со своими любимыми продуктами. Поэтому, услышав об ультиматуме, он не просто блаженно улыбнулся, но и поставил себе отметку: пора действовать! Запах кофе и круассанов на пропитанной утренним солнцем улочке манил его вдаль. Так из блоггера он превратился в беглеца.
Начал он с того, что одолжил небольшую сумму у каждого из друзей; вышло несколько десятков тысяч евро. Затем обменял собственные сбережения на валюту, занял микрокредиты в паре киосков -- сумма получалась внушительная! В очередях, на улицах обсуждали ультиматум, называли российского президента "молодцом" и были уверены, что он высокомерно отвергнет всякое враждебное предложение. Блоггер слушал это и улыбался -- он знал или считал, что знает, как именно варится супчик на кухне мировой политики. У России просто нечем отбиться! Пора сдаваться, пора! Нельзя до бесконечности жить блефом. Но, пока агония продолжается, лучше быть где-нибудь подальше от издыхающего зверя...
Он купил билет до Римини, приехал в аэропорт за три часа до рейса. На паспортном контроле его любезно встретили и столь же любезно препроводили в стерильную зону, в зал ожидания. Никто не останавливал его, не приставал, не пытался воззвать к его патриотизму -- на что он втайне надеялся, продолжая в душе считать себя искупителем грехов человечества. Но к нему относились как к простому пассажиру, и никто не знал, какой клубок чувств и мыслей обуревал душу беглеца в миг расставания с родиной. Преобладающим среди этих чувств было, конечно, злорадство. Он так хотел представить себе рожи таможенных чиновников и паспортных контролёров, стоящих на слушании собственного дела перед неизбежной в будущем люстрационной комиссией!
В полночь он сидел в зале и слушал пресс-конференцию генерального секретаря НАТО. Всё шло по плану, предвиденному, предвыстраданному им и такими, как он, ещё много лет назад. Россия была теперь обречена, как были обречены до неё многие другие архаические режимы, покорившиеся неизбежному торжеству модерна. Торжественность момента проникла в его душу, и он, слушая новости, запел вполголоса гимн, прославлявший мудрую королеву Запада и её правление. Потом объявили посадку в самолёт. На прощание он залез в Интернет и прочёл там заметку самарского блоггера-коммуниста, начинавшуюся со слов:
"Бесполезно искать в мире правды, и в нынешней ситуации нельзя ждать добра ни от наших, ни от западных правителей. Все, кто правит сейчас миром, не более чем марионетки в руках спрута, сдавившего Землю в своих гибельных объятиях!"
Усмехнувшись наивности своего давнего оппонента, он выключил планшет и прошёл в самолёт, на посадку.
IIIe. Quaerens me sedisti lassus (В поисках меня изнемогая)
Удар был нанесён, но с несколько неожиданной стороны. Бравая эскадрилья латвийских ВВС, прорвавшись с базы в Клайпеде, скинула ночью свой бомбовый груз на пригороды Санкт-Петербурга, убив тридцать и ранив две сотни человек. Ответный удар по авиабазе в Клайпеде стёр её с лица земли. Тогда авиация НАТО заработала систематически, вылет за вылетом, бомбя не только военные объекты, но и транспортные узлы, аэропорты, мосты... Блоггеру повезло: его самолёт успел подняться в воздух до начала бомбёжек, да и аэропорт, из которого он вылетал, всё ещё находился в относительно безопасной зоне.
Тогда руководство НАТО решило применить ядерное оружие, чтобы показать русскому медведю границы приличия. На всякий случай ядерные арсеналы стратегической ударной триады были приведены в полную готовность. Не следовало исключать, что русские могли потерять всякое чувство реальности и начать готовиться к применению стратегического ядерного оружия; чтобы предотвратить подобную опасность, следовало быть готовыми к немедленному нанесению удара по арсеналам России -- на этот удар у НАТО оставалось, по расчётам, не менее двенадцати минут.
Расчёты эти оказались ошибочными. В России хорошо понимали расклад сил и поэтому сделали НАТО и странам Запада последнее предупреждение. Новая ошибка: предупреждение было принято за простой дипломатический демарш, одновременно неизбежный и бессмысленный. В пять часов утра три подводных лодки выпустили крылатые ракеты "Трайдент" по группировкам боевой техники у прибалтийских границ, в Беларуси и в Крыму; всё это были группировки, точно так же обречённые на заклание, как и разбомбленные ночью колонны боевой техники.
Ещё не угасли первые вспышки над русской землёй, как главнокомандующий отдал ответный приказ -- применить ядерное оружие! Все арсеналы межконтинентальных ракет, уже приведённые заранее в полную боеготовность, разом вывалили свой смертоносный груз в зимние небеса. Менее десяти процентов ракет было уничтожено на старте или в шахтах натовским ответным огнём; ещё примерно пятнадцать процентов не взлетели по техническим проблемам. Одновременно с этим в войска, снабжённые тактическим и оперативно-тактическим ядерным оружием, поступил приказ, разрешающий применить его на усмотрение командования отдельных частей, для поражения любых целей под флагом или на территории противника.
В распоряжении Запада были прекрасные арсеналы самых современных средств борьбы с атомной атакой. Все эти средства были задействованы точно и в срок, и все они оказались эффективными. Большая часть русских бомб, пришедшихся на первый залп, была сбита на траектории подлёта; до целей в западном мире долетели из этого залпа только восемьсот тридцать четыре боеголовки, общей ударной мощностью около пятисот мегатонн тротила.
Вслед им на цели Европы, Америки и даже Австралии беспорядочно обрушились удары различных тактических снарядов, добавивших немного к общей мощности, но сверх меры -- к панике и ужасу, охватившим мир. Мгновенно разрушены были Франкфурт, Рим, Брюссель, Лиссабон... Франция заявила на весь мир о своём нейтралитете -- и Францию не тронули, но паника началась и там. Больше всех досталось почему-то Хайфе -- в неё всадили тридцать семь снарядов. Премьер-министр Израиля, проигнорировавший в своё время требование своего древнего и мудрого народа не путаться с НАТО и привыкший видеть опасность для своей страны только в немытых арабских террористах с тротиловыми шашками, сидел теперь в дрожащем от взрывов бункере и придумывал планы возмездия. Он по-прежнему искренне считал, что его страна пользуется неким иммунитетом от неприятностей на международной арене, какие бы действия она ни предпринимала.
К семи часам утра западный мир был разрушен. Очередь оставалась за неизбежным ударом возмездия, который должен был покончить и с существованием России.
IV. Sanctus (Святой)
Беглец с комфортом летел в самолёте, ничего не зная об этих событиях. Ему виделся рассвет на весенней улочке, запах круассанов дразнил обоняние. В полёте ему предложили еду, вонючую и пакостную, какой она обычно и бывает на российских авиалиниях; он отверг эту еду, как смертный грех. Потом вдруг машина заложила долгий и крутой вираж влево. Вспыхнуло табло "Пристегните привязные ремни", а вошедшие в салон стюардессы попросили пассажиров также опустить шторки на иллюминаторах.
Тогда он испугался, ни испугался, как обычно в своей жизни, не того, чего следовало бы бояться. Он испугался, что за ним, летящим навстречу красивой жизни, круассанам и кофе, навстречу модерну и торжеству Запада, не желавший отпускать его без искупительной жертвы российский режим послал внезапно истребители, чтобы принудить его самолёт сесть или повернуть обратно. Он осторожно приоткрыл шторку, но не увидел ничего, кроме огней и каких-то неясных разводов внизу. Тогда ему представилось, что истребители, посланные его сбить, натовские, что они не пропустят российский самолёт, пока Россия не примет ультиматум. У него заныло под ложечкой. Не оттого ли были так любезны пограничники, так быстры и вежливы сотрудники аэропорта на контроле! Они знали, что ему не удастся улететь! Они смеялись над ним! Он стиснул кулаки на поручнях сиденья; потом, подозвав стюардессу, спросил, скоро ли они прилетят в Римини.
Стюардесса, явно сама взволнованная предосторожностями, поколебалась секунду, а потом сказала ему, что самолёт летит по расписанию, что скоро рассвет на этой высоте, а повороты и крены вызваны тем, что рейс обходит зону турбулентности. Она также спросила, не принести ли ему воды. Он попросил томатного сока, выпил стакан и заснул, утомившись от переживаний предыдущего дня. Во сне он ощущал, как самолёт ещё несколько раз делал повороты туда и сюда, и проснулся оттого, что машина заходила на посадку, что всех попросили открыть иллюминаторы и пристегнуться.
Снаружи стояли едва намеченные, слабые сумерки. Самолёт шёл на снижение сквозь тонкие облака, протыкая слой за слоем, и беглец вновь почувствовал смутное беспокойство. Только бы пройти благополучно паспортный контроль на въезде! И тогда -- тогда Запад ждёт его... Он нащупал загранпаспорт, проверил визу, полученную три года назад, пересмотрел все документы. Всё было в порядке. Машина покачалась над облаками и, пробив последний слой тумана, коснулась земли. У земли было ещё темно и, по всей видимости, холодно. По крылу мели струйки позёмки. Он никогда не думал, что в Римини тоже бывает снег!
Самолёт откатился далеко от полосы, но трап почему-то не подавали. Потом что-то хлопнуло, в салон ворвался холодный воздух, и стюардессы принялись объяснять наперебой, что покидать машину по техническим причинам придётся по надувному трапу. Для этого следовало снять ботинки. Недовольный задержкой, он протиснулся на морозец, снял туфли и съехал на мёрзлое, курящееся позёмкой лётное поле. Пока он переобувался, хмурый стюард и трое людей в плотных куртках со светоотражающими жилетами отвели его в сторону, к другим людям, молча ожидавшим своей участи у длинного и широкого автобуса. Беглец наконец-то осмотрелся -- и не смог сдержать крика ужаса; на приземистом здании аэровокзала поодаль сияла неоновая надпись: "ОРЕНБУРГ".
Вместе с другими людьми его загнали в автобус и отвезли в здание аэровокзала, где проверили документы и включили под номером 129 в список эвакуируемых. В здании работал телевизор, транслировавший почему-то русскоязычные новости Би-Би-Си. Из новостей он узнал, что русские ответили на ядерный удар по своей территории массированной контратакой, и что прекрасный и старинный курортный городок Римини, куда он направлялся, был по совместительству одной из резервных баз средиземноморского флота НАТО, сметённой теперь с лица земли в результате ядерного нападения с неопознанной российской подлодки.
V. Agnus Dei (Агнец божий)
Растерянный и стиснутый со всех сторон ненавистной толпой, он покинул здание аэровокзала. Людей грузили в автобусы, как скот; доносились крики, и вооружённые до зубов люди в бронежилетах с двуглавыми орлами на спинах -- при взгляде на них он ощутил, как сжимаются его кулаки! -- время от времени пускали в ход резиновые палки, унимая на в меру ретивых радетелей о собственной жизни и благополучии. Говорили, что автобусы направляются "в район", подальше от города. Он на мгновение представил себе, как вместо благословенной Италии попадает в какое-нибудь село под Оренбургом. Изба, иконы, постель на полу, мытьё в тазике с горячей водой?! Нет, не так он представлял себе своё будущее! Наверняка из города можно хоть на чём-то уехать на запад! В молодости он знал девчонку, много путешествовавшую автостопом. Правда, она умела развлекать водителей... Что ж, если ему понадобится, он готов и на это! Он свободный, лишённый предрассудков человек! Только бы выбраться, только бы не деревня, полная липкого, русского быдла, только бы не снег и не грязь девять месяцев в году...
Он бросился в сторону от толпы, грузившейся в автобусы. "Куда, дурак?!" -- крикнули ему. Он ожидал стрельбы и лая собак, но никто не останавливал его. Он завернул за забор, огораживавший аэропорт, побежал по разбитому просёлку навстречу солнцу, опускающемуся к закату; там, в стороне, виднелись зубчатые силуэты городских типовых зданий, унылых, как всё советское. Навигатор в телефоне не работал, но самое важное на свете направление -- Запад -- чётко обозначалось лучистым светом зимнего солнышка, раскрашивавшего снег в тёплые розовые, бежевые, золотые цвета...
Обувь, не рассчитанная на российский климат, угрожающе потрескивала, но бежать было удобно и легко -- сказались долгие тренировки в спортзале. Он бежал, проклиная мерзкие российские просёлки и радуясь собственной предусмотрительности. Начнись сейчас и в самом деле война -- а он в это не верил, ведь у России нет другого выхода, кроме как сдаться на милость западных победителей, -- и он окажется куда лучше приспособлен для выживания, чем всё это православное стадо! Эх, вот бы ещё устроиться в администрацию при новой власти... Знание языков здесь будет явным плюсом! Эти знают только "йес" и "лайк", да ещё десяток ругательств. Но нет, здесь найдётся кому занять лакомые места. Он -- свободный художник! Его место не в этой стране, какая бы власть здесь ни царствовала... Бегом, бегом, бегом! Зимнее солнышко приближается...
Он вбежал в какой-то посёлок: ветхие хаты, крашеные васильковой краской, ярко-жёлтые трубы газовых магистралей, опоясывающие заборы по верху. Что, россиянчики, всё газу накушаться не могли?! Сейчас вы узнаете, почём газ для Европы, на своей шкуре! Интересно, где здесь шоссе, или хотя бы автобусная станция?! Он осмотрелся и увидел ленту асфальтовой дороги, по которой колонной уползали вдаль автобусы -- возможно, те самые автобусы из аэропорта, от которых он убежал как от чумы! Чёрт, чёрт, чёрт! Хотя бы дальнобоя поймать, или хоть такси! Он готов был бы без жалости расстаться в этой ситуации с сотней евро -- лишь бы сесть в машину и ехать, ехать, ехать до первого приличного города, откуда в Европу можно хоть поездом, хоть электричкой, раз уж самолёты перестали летать...
На этом месте он понял вдруг с пронзительной ясностью, что в его расчётах что-то не так. Или, что гораздо точнее, всё не так! Что, если Европа сейчас... А, нет, не может этого быть! Мало ли что передавали в аэропорту по телевизору! Это пропаганда! У России сейчас нет оружия, ни атомного, никакого. А то, которое есть, никто не посмеет примерить! У них у всех на Западе дети, деньги... Запад шутить не будет! Нет, невозможно. Там всё в порядке! Хаос, паника, гибель -- это здесь, на этой проклятой, заснеженной земле! А там восходит над улицами тихих городков европейское весеннее солнышко, в кафе пьют кофе с круассанами, наслаждаясь очередным безмятежным днём, и уличные художники раскладывают свои инструменты на парапетах газонов... Только бы выбраться! Только бы снова попасть туда!
Он ещё глушил в себе мгновенное сомнение, когда в уши его проник вой сирен. Несколько секунд он не мог понять -- что это?! Откуда?! Потом понял: сирены выли в телевизорах, включенных едва ли не в каждом доме. Выбежали несколько людей, тепло одетые -- даже пол не поймёшь, так закутаны, -- неся на руках детей, попрятались в подвалы и погреба. Шоссе по-прежнему пустовало. Где же, чёрт побери, хоть одна машина?! Такая дорога -- и никто мимо не едет! А ведь сейчас могут, как в фильмах про Ливию, налететь натовские истребители, жахнут бомбочками -- мало не покажется! В подвал, что ли, попроситься? Его передёрнуло от этой перспективы: не пустят! Жлобы!
Он ещё размышлял и проклинал, когда его хлопнули сзади по плечу. Обернувшись, он увидел худого, длинного православного попа, переминавшегося от холода с ноги на ногу.
--Чего стоите? -- спросил у него поп, не сделав ни единой попытки перекрестить своего собеседника или назвать его "сыном" или "рабом божьим". -- В подвал лезть пора!
--Был бы подвал, полез бы! -- огрызнулся несостоявшийся "раб божий", сильно не любивший православных священников. -- Куда лезть-то прикажешь, попяндра?!
--Хм, -- согласился тот. -- В самом деле... Ну, тогда пошли ко мне в церковь, там тоже подвал есть! Церковь прочная, ещё Пугачёва помнит! Тогда, сам знаешь, на совесть строили... Перед войной там даже в подвале бомбоубежище делали, на всякий случай. Еды есть немножко, пересидим!
--По твоему кресту первый же истребитель отбомбится! -- возразил священнику блоггер, однако пошёл послушно вслед за попом в указанном направлении.
--Кому нужна моя церквушка -- атомную бомбу на неё кидать?! Здесь все цели известные: аэропорт, да заводы в городе, да военная база вон там, к северу... А мы -- на кой ляд мы им, дьяволам, сдались?!
--С чего это они вдруг будут применять атомное оружие? Россия и так сдастся!
Священник посмотрел на своего спутника, как на дикаря:
--Так они уже... -- сказал священник неожиданно тихо.
Он услышал -- и почувствовал, как ноги его отнимаются. Потом страх уколол его, и он, опомнившись, понёсся прыжками к тому, длинному, белому, возвышавшемуся над посёлком, как символ всего, что было проклято им, -- к колокольне старинной церкви. Священник, путаясь в рясе, старательно поспевал за ним, но, в отличие от него, православный пастырь не так уж часто посещал тренажёрный зал и не заботился о своём здоровом питании, поэтому отстал на первом же повороте.
VI. Benedictus (Блаженный)
Он не успел всего на несколько секунд. Распахнутые двери церкви уже высились за папертью, суля темноту и приют, когда справа высверкнула над зубцами зданий короткая, бесформенная фиолетовая вспышка, ярче всякого другого света в мире высветившая снежные поля на десятки километров вокруг. Ему вспышка не принесла почти никакого вреда, но заставила растеряться и прикрыть глаза -- вовремя! Не прошло и мгновения, как угасший было свет разгорелся вновь -- теперь он был ярко-оранжевым, могучим, пылающим. Одежда на беглеце затрещала, он почувствовал жар и боль на левой половине лица и на руке -- и только тогда понял окончательно, что происходит. Он рванулся наугад в двери церкви, столкнулся с косяком, ввалился внутрь и, отняв руки от глаз, побежал в неестественном, неземном сиянии среди незнакомого убранства, среди бустилатной темперы и фальшивой позолоты, рисовавшей страсти неведомых ему святых. Он рассчитывал на то, что увидит люк в подвал, или на то, что ему кто-нибудь поможет; не произошло ни того, ни другого. Тогда он рухнул за какое-то возвышение, показавшееся ему надёжным укрытием, скорчился в позе эмбриона и обхватил голову руками.
На мгновение ему пришла в голову избитая фраза: в окопах под обстрелом не бывает атеистов! И сразу, вслед за тем, сердце его заполнил сверхъестественный, неизбывный ужас. Он, убеждённый агностик, в час гибели мира лежит, скорчившись, в храме чуждого ему божества и ждёт неминуемой гибели, слушая, как трещат снаружи от адского жара какие-то балки, чувствуя, как дым просачивается в стены церкви, как уже и здесь что-то занялось... Он вдруг понял с отчётливой, истребительной ясностью, что в этот миг о нём никто не заботится, что никто сейчас не помогает и, наверное, даже не желает помочь ему. Тогда он воззвал к богу, требуя помощи и заступничества хотя бы от того, в кого он из принципа не желал верить. Его сбивчивая, почти бесшумная молитва шла от самого сердца и полна была искренней жалости к себе.
--Ты, кто создал такую мерзкую Вселенную, -- просил он, -- хоть ты подумай обо мне, когда меня все бросили и оставили! Не дай мне умереть здесь, в этой вонючей гундяевке, от бомбы, предназначавшейся моим врагам. Ты покарал их, это мы одобрям-с, но за что ты караешь меня?! Я -- не с ними! Вызволи меня отсюда, не дай мне тут подохнуть, не дай быть закопанным вместе с этим сбродом в вонючей общей могиле! Я хочу встретить свой конец западнее, гораздо западнее от этого места...
Он, наверное, молился бы и ещё о чём-нибудь, но законы физики отвели ему на духовные метания всего двадцать две секунды, считая от момента, когда первая неясная вспышка озарила горизонт. В начале двадцать третьей секунды на церковь обрушилась ударная волна -- громоподобный грохот, осколки витражей, шквал огня и снега, пронесшийся сквозь Вселенную, как вестник гнева и поражения разума.
Несколько минут потребовалось ему, чтобы очнуться и прийти в себя. Он лежал там же, где укрылся, и ни один осколок не задел его -- только известковая пыль и сажа набились в нос, измазали одежду, мешали дышать и утираться. Он тщательно осмотрелся -- крови не было, следов переломов тоже. Тогда он решился выглянуть наружу.
Посёлок выглядел страшно -- выбитые окна, курящиеся печи, крыши, разорванные на клочки, обнажённые рёбра балок. Снег сдуло, намело в мокрые курящиеся кучи у прочных препятствий, набросало в вывернутые дома липкими противными комьями. Упали и повисли на проводах столбы линий низковольтной электропередачи. Несколько машин, стоявших во дворах, смяло или снесло, на тёмно-сером джипе неподалёку от церквушки краска обгорела с одной стороны до пузырей, до голого металла. Он хотел подойти к машине, попробовать завести её -- и тут увидел священника. Тот лежал в сугробе, придерживая рукой голову, и стонал, но вдруг, заметив своего гостя, замахал ему призывно рукой.
--Живой, парень? Ещё и цел, поди!
--Что бы мне сделалось! -- бодро ответил беглец, отгоняя недавнее наваждение.
--Ну вот, -- весело простонал священник, -- и я тоже. Только ряса обгорела, и ещё чем-то стукнуло меня. Помоги-ка!
Он, пожав плечами, подошёл к своему нечаянному спасителю и, наклонившись, попытался помочь тому встать, но ничего не вышло. Пришлось разгрести руками снег -- и оба они, к своему ужасу, убедились, что ноги священника прижаты толстым бревном, упавшим откуда-то сверху.
--Перебило? -- спросил блоггер.
--Вроде боли особой нет, -- с тревогой сказал его спутник. -- Стукнуло, конечно, но... Ступни двигаются, во всяком случае. И под задницей мокро.
--Нет, просто, знаешь, в снегу сижу. Он как-то имеет странную привычку таять.
--Хм... -- ответил блоггер.
Бревно сдвинулось на несколько сантиметров, но потом встало намертво. Это было неудивительно: на противоположном конце бревна лежал бетонный блок, в свою очередь, придавленный сверху снегом и кучей мусора.
--Тут экскаватор нужен, -- со вздохом сказал беглец. -- Мне в одиночку не справиться.
--Экскаватора нет, -- ответил поп, -- а сбегай-ка ты, мил человек, за Никодимовым Васькой. Он вот в том синем доме живёт, а погреб у него слева снаружи, там, где пустая дровянница. Пусть приведёт сына и принесёт лопату и лом. Втроём вы меня живо выковырнете!
--Ладно, -- согласился беглец. -- А ты тут помолись пока. Молился, небось, когда эта штука грохнула?!
--Молился, конечно, -- согласился поп. -- Кому же, как не мне, молиться-то?!
--Ну, и что ты у него себе попросил?
--А что тут можно попросить-то? Сказал: делай со мной что угодно, а вот людей, которых к себе сейчас забираешь, -- призри их и защити, потому что я за ними больше присмотреть, наверное, не смогу. Ну, и извинился, конечно, что мало сделать успел...
--Ну, ты даёшь! -- хмыкнул беглец. -- Святой прямо!
--Почему святой? -- Священник, кажется. Обиделся слегка на это определение. -- Все мы люди... Давай, беги к Никодимовым, а то как бы эта штука на нас свою дрянь раньше времени не вывалила!
Он посмотрел туда, куда смотрел священник, и тут впервые увидел взрывной гриб. Гриб был огромен, и край его шляпки уже почти закрыл зенит; облако продолжало клубиться, раскрываясь всё новыми и новыми косматыми фестонами, окрашенными ядовито-коричневым туманом среди белых струй. Тень гриба, огромная, чёрная, безжалостная, падала на аэропорт, на шоссе, на дымящиеся руины посёлков вдалеке.
Тогда страх вошёл в его сердце, и он, бросив священника под грудой мусора, побежал по обесснеженной дороге -- побежал на запад, навстречу закатному солнцу, и бежал, ни о ком не думая и ни на что не обращая внимания, пока боль в ногах и боль в печёнке не заставили его перейти на шаг. Он вспоминал, прокручивая в голове раз за разом все события последних дней, что нельзя оказывать никому помощь в очаге атомного поражения, что всякий, кто не может самостоятельно передвигаться под атомным грибом, уже обречён судьбой на то, чтобы стать разлагающимся, полным опасных излучений живым обломком. Священник, оставленный им, был уже проклят. И вся страна, по которой он шагал, была проклята -- проклята навеки. Пусть господь, в которого они все верят, помогает им, если хочет. А ещё лучше -- пусть господь накажет их! А он тут ни при чём, его ждёт Запад, весеннее утро на улицах старинного городка, круассаны с маслом, хороший кофе и газета, где сообщается о рождении правнука у доброй и мудрой западной королевы...
Глубокой ночью он добрался до большого посёлка, в котором ничто не было разрушено -- только лежали поперёк улиц длинные, странные полосы сероватой пыли. В посёлке не было ни души, даже из погребов не шёл пар; видимо, все выехали из него. Он вошёл в поселковый магазин -- довольно богатое двухэтажное здание. Никто не воспрепятствовал ему, и он с комфортом сменил одежду, запасся тёплыми вещами, бельём и рюкзаком, набил карманы таблетками, сахаром, пакетиками с чаем. Потом он немного выспался в чистом, хотя и холодном, помещении. Под утро, когда уже светало, он покинул здание магазина. Рядом проехала странная, наглухо бронированная военная машина; он решил, что сейчас его расстреляют за мародёрство или увезут в концентрационный лагерь в Сибири, поэтому скрылся, проползая ловко среди наваленных на заднем дворе шпал. Потом долго отряхивал с себя снежными комьями ту самую серую пыль, которой здесь всё было покрыто. Пыль чем-то напоминала непросеянный порошок пемзы, в лучах утреннего солнышка её крупные частицы радужно блестели на изломах. Отряхнув кое-как пыль, он повернул спиной к солнцу и двинулся туда, куда ему было нужно попасть -- отсюда, на запад, на Запад!
VII. Lux aeterna, perpetua (Свет небесный на веки веков)
Он шёл и шёл на запад, скрипя по снегу и пеплу разбитыми лаковыми ботинками. Он проходил мимо деревень, крал еду или просил её, но от работ отказывался или бежал. Подавали ему редко -- он отощал, и две недели подряд ему снилась тарелка жирного плова, той самой нездоровой и слишком сытной еды, которую он раньше отвергал, как верующие отвергают грех.
Однажды он вошёл в небольшое село, над которым реял красный флаг. Люди, вооружённые охотничьими ружьями, раздавали еду в небольшой очереди беженцев. Беженцы стояли, переминаясь с ноги на ногу, а кормившие их что-то сурово говорили каждому из подходивших -- и женщине, и мужчине, и ребёнку. Он тоже подошёл -- и получил миску ароматной каши со шкварками, в которой плавали несколько зубчиков чеснока!
--Ты кто будешь, товарищ? -- спросил у него заросший бородой седой мужчина, охранявший порядок в очереди.
Он ответил, ничего не скрывая. Рассказал о своей борьбе, о прошлой жизни, о том, как пытался бежать на Запад от наступающего разгула реакции и консерватизма, о своих злоключениях в аэропорту, в рейсе и в Оренбурге.
--Помню тебя, -- улыбнулся седой, -- сволочь ты был редкостная, хоть и косил под розового. Ну да ничего, покраснеешь! Мы тебе тут политграмотность поднимем, я и... -- он назвал прозвище знаменитого блоггера-коммуниста из Самары. -- Раз грамотный, оставайся-ка здесь, с нами. Приставим тебя к работе, мы собираем племенное поголовье свиней, надо спасти ценный агротехнический ресурс... Хлебушка в ближайшие пару лет, сам понимаешь, не предвидится.
Его отвели в общую комнату для мужчин-беженцев, а одежду выстирали в передвижной прачечной. Впервые со дня отлёта из Москвы он помылся в тазу с горячей водой, отчаянно тоскуя по удобным душевым в итальянских гостиницах, где есть и фен, и два сорта шампуня, и даже одноразовая зубная щётка...
Ночью, прихватив немного украденной с кухни еды, он сбежал. Ему вовсе не хотелось сидеть в деревне с этими людьми, строившими под красным флагом новый ГУЛАГ. Мытьё в тазу и уход за свиньями были варварством, дикостью. Он не мог позволить себе делить кров с дикарями.
Ещё через день он подошёл к большой широкой реке и решил, что это Волга. Стоял мороз, пробиравший до костей, но он был тепло одет и относительно сыт, поэтому о морозе мог пока не беспокоиться. Перейдя по тонкому, битому льду реку, он вскарабкался на обрывистый противоположный берег и продолжил свой путь. В уме он считал: Волга, Дон, Днепр, Днестр, а там уже, глядишь, и Дунай, за которым откроются уютные шпили католических костелов и чистота европейских городков, где так приятно солнечным весенним утром выпить кофе с круассанами на открытой террасе кафе... К весне он дойдёт туда, и чёрная полоса его жизни останется навсегда позади, далеко за русскими гнилыми пожарищами...
К вечеру он почувствовал, что его знобит. Разведя костёр, отогрелся и напился кипятка с краденым чаем -- стало легче. Заснул -- и проснулся с ломотой в теле; встал, умывался -- его выполоскало кровью. Проклятая свинина, подумал он. Разве приличному современному человеку можно есть такую жирную, грубую пищу?!
В этот день он не шёл -- ковылял. После полудня его затрясла лихорадка, и он решил остановиться на днёвку в густых зарослях рактиника, в овраге. Здесь, тщательно укрывшись, он съел несколько припасённых таблеток и понадеялся, что какая-нибудь поможет. Потом укрылся несколькими слоями одежды, которую тащил на себе, обложился пластиковыми бутылками с горячей водой и заснул. Во сне он захлебнулся собственной рвотой -- проснулся, вскочил, но предпринять уже ничего не успел. Он умер смертью атомной эпохи, и последним его видением были пряди его волос, которые налетевший ветер уносил по влажному снегу -- вдаль, вдаль, на восток, с которым он так стремился расстаться...
Ему повезло и в посмертии -- он не был похоронен в общей могиле вместе с какими-нибудь простыми людьми, которых при жизни он так ненавидел. Проезжавший мимо на снегоходе путевой обходчик нашёл его тело в ракитнике и, кашляя кровью, выдолбил для него небольшую могилку, над которой воздвиг из подручных материалов крест с именем и годами жизни, основывая свои выводы на найденных при трупе документах. Неистребимое чувство справедливости, живущее в русской душе, помогло беглецу избежать забвения, хотя верующие предположат, возможно, что здесь сыграла определённую роль и полная искреннего пламени молитва, вознесённая им Творцу в тот миг, когда он прятался в оренбургском соборе от неминуемого удара.
В последнем случае остаётся также предположить, что господь призрел эту душу, и в ожидании воскресения и вечной славы будущих времён наш герой отправился-таки на Благословенный Запад. Там нет никакого консерватизма и властвует модерн; там вечно благоухает весна, в садах растут яблоки, а в кафе подают круассаны и кофе. Там правит вечно мудрая пожилая Королева Запада, у которой раз в год обязательно рождается чудесный розовый правнук, а справедливо переизбираемая каждые четыре года по безальтернативному списку Первая Леди каждое утро открывает парады меньшинств, а по вечерам своей чудной ухоженной рукой ставит подпись на документе, приказывающем её верным слугам и воинам, не считаясь с ценой, привести к окончательной погибели все консервативные и реакционные силы, нагло мешающие торжеству подлинного прогресса.