Хасин Аба. Регина Гринберг и Владимир Высоцкий

ГРИНБЕРГ РЕГИНА МОИСЕЕВНА (МИХАЙЛОВНА) и ВЛАДИМИР СЕМЁНОВИЧ ВЫСОЦКИЙ, А ТАКЖЕ И ДРУГИЕ 60-десятники.

1 марта 2022 года исполнилось 95 лет со дня её рождения и, мне хотелось бы отдать дань памяти её беспримерной творческой и подвижнической жизни, как казалось не только на ивановской периферии, где она в 1957 году организовала и возглавила Молодёжный театр драмы и поэзии, который впоследствии единственный в СССР и России получил имя В.С.ВЫСОЦКОГО, который неоднократно выступал перед артистами театра и студенческой аудиторией Иванова. Р.М., по максимуму возможному была одной из заметных столичных фигур людей творческой интеллигенции того времени. В её коллегах и друзьях были: А.ГАЛИЧ, Э.НЕИЗВЕСТНЫЙ, О.ЕФРЕМОВ, О.КВАША, Ю.ЛЮБИМОВ, Г.ПОЖЕНЯН, О.ТАБАКОВ, В.СМЕХОВ, Г.ВОЛЧЕК, А.ВОЛОДИН, Б.ОКУДЖАВА, Р.РОЖДЕСТВЕНСКИЙ, Е,ЕВТУШЕНКО, Б.АХМАДУЛИНА, А.ВОЗНЕСЕНСКИЙ, В.АКСЁНОВ и много-много других. Перечень только одних этих фамилий свидетельствует о том, насколько Регина Моисеевна была с ними близка и пользовалась их вниманием и благосклонностью. Я думаю, что быть очевидцем, дружить с такими судьбоносными представителями советско-российской интеллигенции, многое говорит о том, - кем была она в непростое время "ОТТЕПЕЛИ". На "голом" месте, в провинции, она создала настоящий театр, оказавший огромное влияние на мысли и чаяния ивановцев, так же как О.Ефремов со товарищами выпестовал театр "Современник", оказавшегося флагманом нового в театральном искусстве. К великому сожалению, судьба театра ГРИНБЕРГ оказалось преднамеренно трагичной в силу партийно-чиновничьей непроходимости так называемого времени ЗАСТОЯ. Вот, такая она была - провинциалка, маленькая еврейская женщина с огромным творческим потенциалом и энергией. Она была дружна с моей сестрой - Бэллой Борисовной Хасиной, с мамой - Саррой Борисовной и моей тётей - Марией Борисовной Иссерзон.

В 1953 году в наш ивановский техникум общественного питания (ИТОП) пришла окончившая МГУ преподавать политэкономию Р.М.Гринберг, которая помимо своего предмета организовала драматический кружок, в котором имел честь быть и я. За три года до мобилизации меня и других моих товарищей (1956г.), участвовавших в постановках пьес: "Зоя. Сказка о правде" М.АЛИГЕР ( в главной роли Антонина Мариничева) (1954г.), "Старые друзья" Л.МАЛЮГИНА ( Зоя Карпова, Роза Астафьева, Вера Мухина, Владимир Васильев, Евгений Баранов, Николай Антонов, Аба Хасин, Станислав Городничев, Юрий Бутов Альберт Иванов, Валентин Котов и др.) (1955г.) мы занимали призовые места на городских и областных смотрах художественной самодеятельности и, тогда уже Р.М. мечтала о своём молодёжном театре драмы и поэзии, который и создала чуть позже, но уже с другими актёрами.

В 1960г. сразу после моей демобилизации из армии, Р.М. пригласила меня на должность заведующего постановочной частью (завпост) театра, где я проработал около года, монтировал пьесы "Два цвета" А.Зака и В.Кузнецова, а также "Походный марш" А.Галича. Среди актёров моих сверстников хорошо помню ребят: Риту и Юру Разиных, Станислава Малинкина, Юру Бекера, Олега Болонина, С.Полунова, Валерия Корягина и других.

Где вы, теперь, ребята? Так что в числе первых артистов и "подопытных кроликов" оказался и я. Постоянное общение с Р.М. оказало большое влияние на моральное состояние меня, как и других, на всю уже немалую жизнь. Она меня научила читать стихи, а самое главное, слушать и слышать классическую музыку, выше которой человечество ничего не изобрело. Как напоминание о нашей творческой молодости храню её фотографию с иронической надписью: "Артисту театров драмы, оперы и балета, с пожеланиями творческих успехов на всех поприщах его, многообразной, кипучей и трескучей деятельности. Абе Хасину от Р.М.Г. 26/V1- 1956г. г. Иваново. ИТОП". Прошло 13 лет и дальше

Регина Михайловна Гринберг (1 марта 1927 -- 11 июля 2005) -- советский и российский театральный режиссёр.

Основатель и художественный руководитель Ивановского молодёжного театра, Заслуженный работник культуры РСФСР (1976), Заслуженный деятель искусств Российской Федерации (2002), обладатель премии "Белая ворона" (2003).

1 марта 1927 года в Киеве, Украина. В 1936 году семья переехала в Анапу, а в 1937 году -- в Подмосковье.

Во время Великой Отечественной войны отец ушёл на фронт и погиб в 1942 году, а мать с детьми переехала в Ташкент, затем они уехали в Казань. В 1944 году Регина Гринберг, сдав экстерном экзамены, уехала из Казани в Москву и поступила в МГУ на экономический факультет, который окончила в 1949 году с отличием. Поначалу она поступала на сценарный факультет, но не была допущена до экзаменов по малолетству. Во время учёбы в МГУ она увлекается студенческой самодеятельностью, где пробует себя в качестве актрисы, сценариста и режиссёра.

После окончания университета по распределению переезжает в город Иваново и начинает преподавать политэкономию в техникуме общественного питания, параллельно руководит драматическим коллективом техникума. Однако преподавательской деятельностью занимается недолго -- она целиком поглощена театром и увлечена идеей создать в городе Молодёжный театр. 2 марта 1957 года создается совет коллектива, Регина Гринберг становится руководителем любительского молодёжного театра. В её театральный коллектив входили студенты вузов, рабочие фабрик Иванова. В 1958 году состоялась премьера первого спектакля "Походный марш" по одноимённой пьесе А. Галича.

Режиссёр-постановщик:

-- 1958 -- "Походный марш", по пьесе А. Галича

-- 1960 -- "Два цвета", по пьесе А. Зака и И. Кузнецова

-- 1960 -- "Водевили А. П. Чехова" ("Сельские эскулапы", "Предложение")

-- 1961 -- "Заводские ребята", по пьесе И. Шура.

-- 1962 -- литературные концерты "В. Маяковский. Лирика и сатира", "Е. Евтушенко"

-- 1962 -- "Баня", по пьесе В. Маяковского

-- 1964 -- "Современная баллада", по пьесе О. Стукалова, литературный концерт "Молодые современники" (А. Вознесенский, Е. Евтушенко, Б. Ахмадулина, Р. Рождественскийи др.)

-- 1965 -- "Реквием", по поэме Р. Рождественского

-- 1966 -- поэтическое представление "Парабола", по произведениям А. Вознесенского

-- 1968 -- "Строгая любовь", по поэме Я. Смелякова, "Человек, похожий на самого себя" ("Михаил Светлов") по пьесе З. Паперного

-- 1969 -- "Оза", по поэме А. Вознесенского, "Были и сказки" по М. Горькому

-- 1971 -- "Торжественный реквием" ("Алексей Лебедев"), "Замок надежды", по произведениям Б. Окуджавы

-- 1973 -- "Памяти друга", "Владимир Маяковский. Спектакль-плакат" по сатирическим стихотворениям

-- 1975 -- "Николай Майоров", "Елена Ширман"

-- 1978 -- "Мозаика" по произведениям А. Вознесенского

-- 1982 -- "Настал черед" по произведениям М. Цветаевой

-- 1983 -- "Первые шаги" по произведениям В. Высоцкого

-- 1985 -- спектакль-трилогия "Мы вращаем землю" по произведениям В. Высоцкого

-- 1993 -- моноспектакль "Одноместный трамвай" по произведениям А. Володина

Ниже я помещаю отрывок из повести ученика Р.М. Г. Андрея Афанасьева "Театр Регины Гринберг".

"По чертежам своей души"

Регина ГРИНБЕРГ. Несколько глав ненаписанной, и, к сожалению, неизданной книги , из которой читатели могли бы узнать много чего интересного о прошедшем времени и знаменитых теперь людях. К сожалению, театр после пожара, где были уничтожены уникальные экспонаты, не был восстановлен, несмотря на бескорыстную помощь его почитателей. Властям же было по фигу, мягко говоря...

В марте нынешнего года исполнилось 85 лет со дня рождения Р. М. Гринберг (1927-2005) - создателя, художественного руководителя и режиссера уникального ивановского Молодежного музыкально-поэтического театра-клуба им. Высоцкого.

В последние годы своей жизни Регина Михайловна работала над книгой о театре - она, увы, осталась незавершенной... Главы из нее, которые публикуются ниже, впервые увидели свет на страницах "Ивановской газеты" (в номерах от 2, 3, 6 и 10 июня 1998 г.), а позднее, с авторской правкой, - в московском альманахе "Голос надежды: Новое о Булате" (вып. 7. - М.: Булат, 2010), издании, к сожалению, малодоступном широкому ивановскому читателю.

"Главы ненаписанной книги", созданные на основе документальных записей автора, представляют собой ретроспективный взгляд в 1970-1980-е годы. Это - страницы биографии театра, связанные с творчеством Булата Окуджавы, одного из постоянных и неизменных его авторов и друзей. Они повествуют не только о перипетиях прохождения сквозь сита всяческого рода цензур всего, что было в те годы связано с именем полуопального поэта и барда, но это и рассказ о времени, рассказ-напоминание.

Публикация и комментарии Андрея АФАНАСЬЕВА.

Глава I

Я строю "Замок надежды"

Из дневника театра.

<Декабрь 1969>года. (В первой публикации - апрель 1970. Эти события ассоциировались у автора со столетием Ленина, которому был посвящен смотр народных театров, отсюда неверная датировка. В действительности спектакль в рамках смотра должен был состояться в середине декабря 1969 г., тогда и происходили описанные события. - А. А.).

У нас беда. Всё летит в тартарары. Сегодня играем на смотре "Человек, похожий на самого себя" (Мих. Светлов). В спектакле занята новая студия. Внутренний кризис преодолен. Настроение праздничное.

...У подходов к театру начинаем понимать: что-то неладно. На улице толпа. Зрителей в помещение не пускают. На дверях (глазам не верим) объявление: "В связи с аварийным положением помещения...".

Клуб опечатан! Сцена, зрительный зал, фойе. "Летят" две премьеры. Эти спектакли - на выходе. Готовы декорации, костюмы. Идут генеральные репетиции ("Были и сказки" по Горькому и трагедия "Владимир Маяковский").

Через служебный вход проникаем в репетиционную комнату. Потом на сцену. В зрительном зале картина страшненькая. На полу - длинный шест с острым наконечником. Потолок около сцены - пробит. Специально пробит, это очевидно.

Но почему, почему, почему? Почему взломали потолок именно в день спектакля, в самый разгар смотра? Почему никого из нас не предупредили, что будет "экспертиза"? Почему не предложили сыграть отчетный спектакль на какой-нибудь другой сцене? На все эти "почему", в конце концов, отыщутся и ответы. И не раз еще, в самые неподходящие моменты, снимут крышу, взломают пол, потолок, двери, отключат отопление, электричество и т. д.

Но это потом, не скоро. А тогда... Тогда ответа не было, даже предположительно.

В развалинах клуба - маленький "живой" островок (сорок квадратных метров жизненного пространства). Это наш репетиционный класс. Сюда мы приходим ежедневно, пишем прошения в разные инстанции, просим начать наконец ремонт, снова пишем.

Идея наша превратить на время студию в стройотряд (полстудии - опытнейшие строители, участники студенческих стройотрядов) и своими силами ликвидировать аварийность - отвергнута и осмеяна: "наивные люди".

Проходят месяцы, ремонт и не собираются начинать. Даже сроки не определены. Развалили, разворотили... Станислав Полунов (актер Молодежного театра. - А. А.) как-то сразу поставил диагноз: "Неужели вы не понимаете?.. Не собирается никто ничего ремонтировать. Разрушить - это и была самоцель...".

Но мы в самом деле были наивными. И это, может быть, спасло. Мы ждали. Ждали активно...

Проходят месяцы... Ничего не происходит. А мы всё равно собираемся в репетиционной комнате. Это невероятно, но мы поем. Не то чтобы в праздники. В будни тоже. "Кларнет пробит, труба помята. Фагот, как старый посох, стерт. На барабане швы разлезлись...". Мы поем про надежды маленький оркестрик. Мы строим замок надежды. Спектакль по стихам Окуджавы. Он вынашивался давно, этот спектакль, анонсировался еще в юбилейной афише к десятилетию. Он существовал во мне в каком-то втором эшелоне сознания, как-то "сочинялся" сам собой, даже во сне. И вдруг работа эта вспыхнула. Внепланово, внезапно. Эта работа была, может быть, даже неосознанным, но (потом мы поняли это) противостоянием обстоятельствам, в которых мы оказались. И еще казалось, что кто-то невидимый откуда-то издалека протянул нам руку, дал нам, потерпевшим крушение, какой-то шанс, надежду на шанс.

Эти стихи, обостренно созвучные, личные, свои, - ложатся на нашу бедовую ситуацию не только ассоциативно, но зачастую и буквально:

Строитель, возведи мне дом,
Не в шутку, в самом деле,
Чтобы леса росли на нем
И чтобы птицы пели.

Построй мне дом, меня любя,
Построй, продумав тонко.
Чтоб был похож он на себя
На самого
И только.

Ты не по схемам строй его.
Ты строй не по стандарту -
По силе чувства своего,
По сердцу, по азарту.

Ты строй его, как стих пиши,
Как по холсту рисуя.
По чертежам своей души
От всей души - рискуя.

Эти стихи прозвучат в прологе спектакля "Замок надежды". Но не только. Они станут заклинанием, мольбой, своего рода молитвой театра на протяжении последующих двадцати пяти лет.

Читаю их замечательному человеку, ведущему специалисту "Гипротеатра" (Н.В. Тарасов - начальник технического отдела московского института "Гипротеатр". - А. А.). Читаю умоляюще. Прошу осуществить проект реконструкции сцены внепланово, потому что если на общих основаниях, - ждать несколько лет (отсутствие проекта - главная отговорка тех, кто должен, но не желает осуществлять ремонт). Строитель-конструктор из "Гипротеатра", человек редчайшей доброты и отзывчивости, из того вымирающего уже племени старых интеллигентов, как выяснилось, - очень любил Булата Окуджаву. Автор проектов многих московских сцен приехал в Иваново сам. И в рекордные сроки сотворил проект, в самом деле, по чертежам своей души. Этот проект оказался в его жизни последним. Вскоре его не стало.

А в труппе всё хуже, всё безнадежнее. Потеряв репертуар, мы начали терять людей. Для многих работа утратила смысл. Нас осталось совсем немного - шесть-восемь человек. Надежды маленький оркестрик... И мы строили свой "Замок надежды" - поэтическое представление, спектакль по стихам и песням Булата Окуджавы, спектакль, который помог выстоять, выжить.

Строим, а потом отстаиваем его. К этому спектаклю у нас отношение особое, во всяком случае у тех, кто был занят в нем с самого начала: А. Афанасьев, В. Авдеева, Ю. Разин, С. Трохина, В. Фирсанов, Р. Хасанов, позже ввелись Т. Ким и Ян Бруштейн.

Потом, в 1980-е, был снова спектакль по Окуджаве - "На ясный огонь". В нем занята новая студия. Спектакль играли на праздник двадцатипятилетия (двадцатипятилетие театра праздновалось в апреле 1982 г. - А. А.). Затем, опять силами следующей новой студии, - "Ах, поле, поле, поле, поле, поле чудес" (премьера спектакля состоялась в декабре 1990 г. - А. А.). Наконец, "На любовь свое сердце настрою" (жизнь этого спектакля оборвалась до рождения: пожар уничтожил всё, что для его воплощения необходимо). Но сейчас назревает новый радиоспектакль по Окуджаве - "По чертежам своей души". И он тоже, как и первый, - спасательный круг... На днях неожиданно состоялась премьера. Ко дню рождения Булата Окуджавы готовился вечер памяти, но... понесло-поехало. Вопреки всему получился
спектакль. История его создания - тема специального разговора. Сам факт рождения этой премьеры - чудо свершения невозможного, очевидное-невероятное (премьера состоялась в мае 1998 г. в зале музейно-выставочного центра с использованием заимствованных инструментов и аппаратуры, поскольку помещение и всё имущество театра к тому времени уже было уничтожено пожаром. - А. А.).

И все-таки тот, первый... Это был новый виток в творческой жизни театра, начало поиска в ином, доселе неведомом нам направлении.
Работая над поэтическим представлением "Замок надежды" в условиях крайне сложных, в обстоятельствах, без преувеличения, чрезвычайных, мы были одержимы сверхзадачей - сохранить театр (как и сегодня, когда в обстоятельствах еще более сложных и чрезвычайных, мы снова - с Окуджавой). И в этом какой-то мистический смысл.

И мы поймем, что поэзию Булата Окуджавы надо открывать каким-то иным, доселе не апробированным нами ключом. Не поймем - скорее, почувствуем.

И будет премьера. Здесь, в репетиционной комнате. Впервые.

Вместо декораций - ящики, в которых театры обычно возят на гастроли костюмы и реквизит. Шесть ящиков: мал мала меньше. Они укладываются, упаковываются один в другой, так что к началу спектакля на площадке их всего два. А потом выбегут актеры в клоунских колпаках, треуголках, киверах и касках. Актеры на глазах у зрителей "разберут" ящики. И построят конструкцию. Потом другую. Третью. И разбросают ящики, станки по всей комнате. И спектакль развернется на этом крохотном пространстве, среди по-разному сконструированных и разбросанных ящиков для перевозки театрального реквизита. На каждом ящике - огромная печать или штамп. Все вместе они отражают географию гастролей театра за первые пятнадцать лет: Иваново - Москва, Иваново - Ленинград, Иваново - Дубна, Иваново - Пермь, Иваново - Плёс, Иваново - Лодзь, Иваново - Шуя и т. п.

И будет в спектакле много музыкальных инструментов. Не ансамбль, каждый инструмент "захочет" звучать самостоятельно, солировать: фортепиано, гитары, барабан. А в скоморошных сценах лицедеям понадобятся еще и балалайка, и бубен, и трещотки, и старый, видавший виды геликон, и громадный барабан... А в некоторых эпизодах музыкальные инструменты все-таки "соединятся" в оркестрик. Например, в театрализованных антивоенных песнях. И будет сложная световая партитура - первая разведка возможностей театрального света в комнатных условиях.

В процессе "строительства" поэтического представления "Замок надежды" обстоятельства поставили нас перед необходимостью многое из накопленного опыта перечеркнуть и начать с "пустого пространства".

В 1960-е годы он был очень громким, шумным, колокольным, наш театр. Он привык к большим залам - казалось, ему доступны стадионы и дворцы спорта.

Сама поэзия Окуджавы и вынужденная необходимость ее комнатного воплощения подвигнули нас на поиск новой интонации, новых выразительных средств, новой системы контакта актеров со зрителем, да и друг с другом тоже. Этот поиск был порой мучительным - не было прецедента, не было опыта. Экспериментально мы осваивали новое сценическое пространство, новую игровую дистанцию - дистанцию разговора.

На премьере здесь же, в репетиционном классе, - будет успех. И малая сцена для этого спектакля (а позже и для многих других) станет стационаром. "Замок надежды" окажется самым выездным спектаклем... Но перевода на сцену этот спектакль не выдерживает. Недоумеваем: почему? Те же актеры, те же тексты, те же станки-конструкции, те же световые решения. Но спектакль сопротивляется сцене, "вянет" на глазах, и всё тут. Хотя в самых, казалось бы, нетеатральных условиях каких-то коридоров, фойе, рабочих и студенческих общежитий, на крошечных комнатных площадках колхозных клубов, в школьных классах, в лабораториях НИИ - он неизменно воскресает.

Дело, как выяснилось, вовсе не в том, что этот камерный, тихий спектакль акустически не выдерживает большой аудитории. Да и не таким уж тихим он был (впервые мы были вооружены микрофонами, усилительной аппаратурой).

Ведь не случайно в актовых залах хим- и мединститутов, где крутой амфитеатр, создающий возможность строить спектакль по "схеме" комнатного представления, создавая дистанцию разговора (зрительный зал - как на ладони), - спектакль проходил без потерь. А большие дистанции от зрителя ему оказались противопоказаны. Спектакль был рассчитан на разговорную интонацию, - в этом дело! Иные способы контакта, иная природа взаимоотношений актера и зрителя. Всё это мы поняли позже. Зрительный зал - собеседник в диалоге. В комнатном спектакле (на малой сцене) актер апеллирует не к залу, не к зрителю вообще, не к "человечеству", а к конкретному человеку - одному. Потом другому, третьему, через одного - ко всем. На сцене же - наоборот. Ко всем. И через всех - к каждому. Другие средства, другая технология.

То, что было новым, экспериментальным для нас в "Замке надежды", станет "обжитым" и апробированным в спектакле "Мозаика" (по поэзии А. Вознесенского. - А. А.) и других спектаклях малой сцены. И через несколько лет в рецензии на этот спектакль "Литературка" напишет: "И в самом деле, трудно, невозможно даже представить себе экспрессивные, но развернутые как бы вглубь и внутрь мизансцены ивановцев, их проникновение в стих -- представить адресованным Дворцу спорта или даже полутысячному залу. "Поэзия - та же добыча радия", добыча редчайшего только из рук в руки, а для этого должна быть сама возможность дотянуться рукой". Еще "Литературка" напишет, что театр трех-пяти рядов - уже театр и что без него уже неполноценно эстетическое лицо современного театра. "И какое бы студийное посягательство ни вспомнил, понимаешь, что простор, разведанный ими в тесноте, - многообещающ, нацелен в будущее театра".

И не подозревал автор этих строк, сколь пророческими они оказались.

А в 1996-м вспыхнул пожар, спаливший всё.

Вспоминаем 1970-й. Оказывается, когда взломали потолок и вывели из строя сцену и зрительный зал, осталось ещё много. Сорок метров жизненного пространства - репетиционный класс, много-много (сколько требовалось) музыкальных инструментов, свето- и радиоаппаратура, штатные работники, в том числе аккомпаниаторы, музыканты, свето- и радиооператор, кладовщик, завхоз; мы могли заказать подвижные декорации (складывающиеся кубы).

Сейчас всё это кажется недоступной роскошью. Сейчас в нашем распоряжении колокольчик (Булат очень любил колокольчики), несколько бытовых настольных ламп и... детские кубики, из которых, как выяснилось, тоже можно строить. По чертежам своей души. И телевизор с видиком: много-много фото- и видеокадров.

И мы сидим (всё повторяется!) в моей квартире среди книг, мебели и домашней утвари и поем. Поем Окуджаву. И не просто поем. Изобретаем спектакль "По чертежам своей души".

И опять - очень личная нота, опять разговор про себя. Оказывается, поэзия Булата Окуджавы - тот самый троллейбус, в который "садишься", когда "мне невмочь пересилить беду", троллейбус, который приходит на помощь потерпевшим крушенье, крушенье...

Вот комната эта - храни ее Бог! -
Мой дом, мою крепость и волю,
Четыре стены, потолок и порог,
И тень мою с хлебом и солью.

И в комнате этой ночною порой
Я к жизни иной прикасаюсь.
Но в комнате этой, отнюдь не герой,
Я плачу, молюсь и спасаюсь.

В ней всё соразмерно желаньям моим,
То облик берлоги, то храма, -
Здесь жизнь моя тает густая, как дым,
Короткая, как телеграмма...

Это начало спектакля. Возможно, скоро зритель услышит его радиоверсию (замысел не осуществлен. - А. А.).

Итак, я снова строю замок надежды. Строю, строю... И опять - молитва-заклинание: "Строитель, возведи мне дом...

...Ты строй его, как стих пиши,
Как по холсту рисуя,
По чертежам своей души
От всей души -- рискуя".

Строитель, где же ты?.. Ау-у-у...

Глава II

Частный визит

Из дневника театра. 14 января 1974 года.

Сегодня играем "Замок надежды". Будет Булат. На репетиции (два года назад) он видел только фрагменты и первый черновой прогон. Очень волнуемся.

Телефон. ("Руководящий" звонок домой.)

ГОЛОС (вероятно, речь идет о звонке кого-то из работников отдела пропаганды и агитации горкома КПСС. - А. А.): Немедленно сдайте подробный план пребывания Булата Окуджавы в городе. Чтобы в часах и минутах было расписано: где он и что делает.

От неожиданности начинаю отчитываться.

Я: В данный момент - в гостинице. Вероятно, отдыхает. В два часа обед. У меня дома. Потом едем на спектакль. В мединститут.

ГОЛОС: Значит, нет подробного плана? Имейте в виду, вы несете персональную ответственность. Сдайте немедленно письменную гарантию, что ничего не произойдет.

Я: А что, собственно, может произойти? И что гарантировать? Приехал не террорист, а писатель. Гуманист.

ГОЛОС: А кто вам дал право приглашать кого вздумается, частным образом, не согласовав с нами? Сколько раз вам было сказано...

Я: И столько же раз я вам отвечала, повторяю еще раз: никогда не согласовывала и не буду согласовывать с вами творческие контакты театра с художниками, композиторами и тем более с авторами. Это моя каждодневная работа, ее важнейшее звено. Это мое производство.

ГОЛОС: Ах, так? Тогда вы не будете работать в Молодежном театре!..

Бросаю трубку.

Понимаю, что инициировал звонок и угрозы некто свыше. Просто нашли добросовестнейшего исполнителя. Какой-то невежда-чиновник (тоже старательный и исполнительный) приказал. А "Голос"? Инстинкт самосохранения, не более. Но тон, угрозы...

Глупо, но начинаю реветь. И ругаться всякими словами. Жаль, что С. (Светлана Алексеевна Трохина - актриса Молодежного театра. - А. А.) всё слышит. Ей ведь вечером играть. Утешает, а сама едва не ревет.

Стук в дверь. Это наши ребята с Булатом. "Слизываю слезы", пудрю нос, изо всей силы стараюсь "замаскировать" состояние. Булат сразу замечает, что со мной неладно. Рассказываю про звонок, про "Голос". Рассказываю, смягчая, корректируя.

Получаю подарок - пластинку, малюсенький такой диск с успокоительным автографом:
Регине, с пожеланием иронического спокойствия и благодарностью. Булат. 15.01.1974г.

...Актовый зал мединститута переполнен. В проходе между первым рядом и сценой сооружен еще один ряд - "предпервый". Здесь (почему-то на очень высоких стульях) те, кого не звали и кто не покупал билетов. Сидят впритирку к сцене, бюсты дам чуть ли не на ее планшете.

"Лица" и "Голоса" этого "предпервого" ряда врезались в память навек. Руководящие дамы среднего и низшего звена. На лицах испуг и в то же время готовность к действию. Подходят одна за другой и шепчут зловеще:

ГОЛОС ПЕРВЫЙ: Не вздумайте выпускать его на сцену, выступать он не имеет права, это частный визит.

Я: Он приехал не выступать, а посмотреть спектакль... Но если захочет выйти на сцену, будет замечательно.

ГОЛОС ВТОРОЙ (испуганно-возмущенно): Как это на сцену? В вельветовых штанах? Пусть стиляет у себя в Москве. А у нас не позволим... Как знаете, наше дело предупредить.

ГОЛОС ТРЕТИЙ: Вы бы сказали ему... Он здесь у нас зимой, в мороз, без шапки ходит.

Я: -- А вам-то какое дело?

ГОЛОС ЧЕТВЕРТЫЙ: Молодежь берет пример. Простужается. Как друг театра, считаю своим долгом предостеречь... Да что они, спятили что ли?..

Хватит! Пора начинать. Спектакль идет нервно. Как всегда, мое состояние по невидимым проводам передается на сцену. Но принимают всё равно здорово. В финале - взрыв аплодисментов: "Ав-то-ра! Ав-то-ра!"

"Предпервый" ряд поворачивается в мою сторону. Лица их - выразительны: испуг, возмущение, угроза.

Булат Окуджава выходит на сцену. Благодарственные слова театру, зрителю. Говорит, что спектакль по стихам для него откровение, тем более что стихов больше не пишет. Пройденный этап. Пишет второй роман и обещает (в который раз!) стихов больше не писать. К счастью (в который раз!), обещание не выполняет. Петь отказался, хотя очень просили, скандировали.

ГОЛОС (в фойе): Ну, что дальше - официальное обсуждение?

Я: Нет! Дальше неофициальный ужин.

ГОЛОС: Пусть с вами идет Н. (Надежда Михайловна Воробьёва, в 1974 г. инструктор обкома комсомола - куратор Молодёжного театра. В дальнейшем - преподаватель в ивановских вузах. - А. А.). Она молодая, вам поможет.

Н: -- Собираются участники спектакля. Друзья театра. Я не пойду. Меня не приглашали.

ГОЛОС: -- Мало ли что! Мы обязаны знать, что там происходит, о чем говорят.

Н: -- Не пойду, пусть с работы снимают. (Ревет.)

17-18-19 января (ошибка памяти:. в действительности Окуджава пробыл в этот приезд в Иванове три дня - с 15 по 17 января. - А. А.).

Снова собираемся у меня дома, в театре, в мастерской Е. Грибова (Евгений Алексеевич Грибов (1928 - 2008) - художник, народный художник РФ, друг Р. М. Гринберг, многолетний член худсовета Молодежного театра. - А. А.), у Грека (Феликс Захарович Грек - ученый-химик, поэт. - А. А.). Булат любит квартиры, узкий круг. В квартирных сборищах он раскован, весел, разговорчив. Читает свою пьесу - инсценировку повести "Мерси, или Похождения Шипова (Старинный водевиль)". Читает артистично, блистательно. Умираем от смеха. А в финале не по себе. Грустно. Уж слишком узнаваемо всё. Ставить это необходимо сейчас, немедленно! Получаем текст инсценировки с песенным приложением. Роли не надо "распределять". Они расходятся сами собой, но, увы... Поставить "Старинный водевиль" так и не удалось. Позже, через несколько лет после "Замка надежды", будут другие поэтические представления... Но "Похождения Шипова" остались в невоплощенных замыслах.

Первый раз Булат навестил наш театр в 1969-м. Визит в 1974-м (на просмотр спектакля) был третьим, потом он приезжал еще и еще. И в театре, и на домашних встречах он снова и снова поёт. Поет совсем новые песни. Сегодня многие из них стали классикой: "Батальное полотно", "Дальняя дорога", "Старинная студенческая", "Прощание с новогодней елкой", "Песенка про старого гусака".

Все они вскоре будут опубликованы, а "Песенка про старого гусака" - лишь в 1989 году в сборнике "Песни Булата Окуджавы". Он блистательно исполняет русские народные песни ("Летят утки", "Шумел камыш"). И романсы ("ничего нет прекраснее русского романса"). И пародию на песенку американского солдата, сочиненную учеными-физиками.

Говорит, что у нас ему нравится, что, вообще-то, не очень любит возвращаться в те же места, но к нам непременно приедет - приедет скоро, весной, но не поездом, а на машине. (Обещание выполнил.)

А тогда, в 1974-м, на вокзале весь театр: труппа и студия. Поезд отходит, а мы остаемся. Осиротевшие. А потом еще долго вспоминаем и "отыгрываем" подробности наших встреч, бесед, споров.

Как-то возвращались из театра пешком, поздно ночью, точнее, под утро. Провожали Булата в гостиницу. Неожиданно к нам присоединилась собака, мохнатая такая, черно-рыжая дворняжка. Она молча и покорно шла за Булатом. Булат останавливается. Собака останавливается тоже. И преданными, доверчивыми глазами смотрит на Булата, чуть повизгивая. Булат погладил собаку:

- Что, пес, одиночество? Понимаю. Если бы в Москве, взял бы тебя к себе. А сейчас, прости, некуда.

Собака лизнула его руку и проводила до дверей гостиницы. А потом еще несколько минут стояла и смотрела в стеклянные двери.

Когда Булат уезжал, все мы чувствовали себя, как эта собака, - брошенными, одинокими. Собрались в театре. Рассматриваем снимки первой встречи, слушаем магнитофонные записи.

Итак, первая встреча, 1969 год. Булат приходит в театр с группой писателей - Лидией Либединской, Тамарой Жирмунской, Ларисой Васильевой, Александром Николаевым, Исидором Штоком. Все они - в составе делегации журнала "Дружба народов" - приехали в Иваново для выступлений в разных аудиториях города. Едва переступив порог театра, Булат сказал: "Сегодня я спою вам новую песню, напомните. О моем отношении к событиям в Чехословакии". Через час мы услышали эту очень смешную, саркастическую песенку, исполненную с подлинным актерским мастерством...

Было очень приятно, что он как-то сразу почувствовал себя среди своих, когда не надо выбирать, что можно и чего нельзя. Потом мы поняли, что он всегда такой - внутренне свободный, лишенный какого бы то ни было внутреннего цензора. Не случайно аппаратчики всех мастей и рангов пребывали в состоянии шока после творческих встреч в институтах, где Окуджава критиковал нашу пропагандистскую машину, пытающуюся разжечь гнев народный по поводу произведений Солженицына. "Надо сначала опубликовать, а потом уже открыто обсуждать их".

Сегодня вроде бы ничего особенного в этих высказываниях, а тогда, в 1969-м... Предложение издать Солженицына (да еще высказываемое публично, в больших аудиториях), вообще искренность и естественность поведения в те времена лжи и двуличия было равносильно взорвавшейся бомбе. Именно этой искренности не могли простить ему чиновники всех ведомств и рангов. ("Он нам всё портит. Нам такие гости не нужны".) Зато для аудитории, перед которой он выступал, это был глоток свежего воздуха, глоток свободы. Человек свободно и раскованно говорит то, что думает. Очевидное невероятное, для тех не столь отдаленных времён. Не прилагая ни малейших усилий, не стараясь произвести впечатления, понравиться, он своим присутствием (и в аудиториях этих, и в театре нашем) создавал атмосферу естественности, доброжелательности, доброты.

Но вернемся в 1974-й. Проводили Булата. Понимаем, что завтра - начнется. И завтра началось. За крошечное интервью Окуджавы в местной газете (в действительности это краткое сообщение о визите. См.: Андреев К. Гость самодеятельных артистов // Рабочий край. Иваново, 1974. 20 янв. Редактором газеты в то время был В. А. Кулагин. - А. А.) редактора таскали на "ковер": "Мы обойдемся без всяких Окуджав". За интервью наказан и журналист радио. Визит, мол, не официальный, а частный, "нечего освещать...".

А потом - требование: немедленно сдать сценарий. С чего бы это вдруг? Спектакль идет третий сезон, пресса, лауреатский диплом. И притом всё включенное в сценарий, - опубликовано, ни одной незалитованной строчки.

Но события развиваются, опередив даже самые мрачные прогнозы.

Телефонограмма в театр. Приглашают сразу в три инстанции! В один день! Кабинет первый - десять утра, кабинет второй - двенадцать, кабинет третий - четырнадцать часов. "Вооружаюсь". Мое оружие - большущая полиэтиленовая сумка. В ней в с ё Окуджавы и в с ё про него.

За годы работы в театре обрела привычку (и навык) записывать в с ё: на совещаниях, в беседах, в диалогах. Собеседники нервничали: "Что это вы всё пишете?" - "Пишу, чтобы обдумать и принять к сведению. Пишу, чтобы не забывать. И сделать выводы". Но беседу в первом кабинете записывала с чувством неловкости. Потому что хозяйка кабинета (имеется в виду заместитель председателя Ивановского облсовпрофа Тамара Васильевна Ерёмина. - А. А.) человек вполне приличный. И решающий всё, что от нее зависит, - безотказно и безотлагательно. В творческую жизнь театра никогда не вмешивающийся: не ее это дело. Ее просто подставили, переложив ответственность на другое ведомство, по логике: "Ваш театр, вы и отвечайте!" В общем, она, скорее, сторона страдательная, жертва системы.

ГОЛОС (смущенно-извинительно): Вот тут спущен... список (запинается, краснеет, никак не может начать). Список вопросов. Вопросы есть... Ты скажи, а я запишу. (Читает первый вопрос "спущенного" списка.) Как отражается в твоем репертуаре героическая тематика?

Я (без заминки): Ну как же, отражается, еще как отражается. Сначала - "Походный марш" Галича, потом "Два цвета", потом... (выпаливаю как из пулемета) и "Гренада", и "Песня о Соколе", и "Реквием", и стихи поэтов военного поколения. Всё это из последнего спектакля "Памяти друга".

ГОЛОС: Да нет, не то (лицо изображает муку). Вот тут спустили вопросы (так и повторяет каждый раз - "спустили"). Война... Это давно. А как изображаются трудовые будни? Да ты не волнуйся, припомни, как изображаются. (Пауза. Очевидно, заглядывает в блокнот.) Как изображается героика трудовых буден нашего народа?

Я (импровизируя): Вот тут у нас "Рассказ о Кузнецке и людях Кузнецка". (Пауза). Ну, помните: "По небу тучи бегают..." (Цитирую.)

ГОЛОС: Знаю. Это Маяковский. Но ведь "в грязи рабочие", "под старой телегой" - это давно, а здесь... (Пауза. Опять заглядывает в "спущенный" вопросник. И вдруг, без заминки): Ну, как отражается героика трудовых буден текстильного края?.. (Пауза. Смущённо.) Ну, есть ведь у нас Зоя Пухова (З. П. Пухова - знатная ткачиха, Герой Социалистического Труда. - А. А.), к примеру...

Я: Зоя-то Пухова у нас есть, но пьесы о ней у нас нет. К сожалению... (Вдруг осеняет - "импровизация"): А что, это идея. Заключим договор с драматургом, устроим читку на худсовете. И, если пьеса по своим художественным показателям (так и сказала - "показателям") будет соответствовать требованиям художественного совета, - возьмем да и поставим. Передайте тем, кто спустил...

ГОЛОС (умоляюще): Ну, пьесы нет, но песня-то о Пуховой есть...

Я (вздохнув, с досадой): Песня-то есть, но мы-то ведь не хор...

ГОЛОС: Ах, да...

Я: Не волнуйтесь, скажите тем, кто "спустил": у нас с героической темой всё в порядке. Вот и сейчас...

ГОЛОС: Вот-вот, как раз хотела спросить, что сейчас. Кто это к вам приезжал? Ну, ещё позавчера уехал. Это кто?

(Наконец-то! Ведь все эти приглашения в инстанции, этот вопросник - всё это спровоцировано приездом Булата. Повод к идеологической ревизии, ревизии репертуара. Медленно вытаскиваю из сумки-выручалки всё: сборники стихов, периодику. В раскрытом виде раскладываю книги, журналы, газеты. А в центре - маленькая пластинка с большим портретом - молодой красавец с роскошной шевелюрой. И как последний аргумент - "Дружба народов". Там - "Бедный Авросимов". Там же - биографическая справка об авторе. Хозяйка кабинета не скрывает недоумения. Выходит из-за стола. Вчитывается, почему-то не дотрагиваясь. Наконец, преодолев себя, берет журнал в руки. Биографическую справку читает "от и до". Снова вглядывается в портрет).

ГОЛОС: Это он?

Я: Он.

ГОЛОС: Тут написано - на войне был. Почему же молодой?

Я: Так захотелось фирме "Мелодия". Старый снимок.

ГОЛОС: А мне сказали, он на "Би-би-си" работает. Мол, записали на "Би-би-си", а они (то есть мы) играют... А я поверила. (Вздыхает с облегчением, вытирает пот со лба. Пауза.)

ГОЛОС: А как бы это показать, ну... там...

Я: Да они знают. Впрочем, сегодня же сделаю вам библиографическую справку. Где опубликовано, когда, кем...

ГОЛОС: И вот еще что. (Снова погружается в "спущенный" вопросник.) Они просили сценарий. Есть у тебя?

(Знаю из опыта прошлых лет. Сдавать сценарий сейчас нельзя. Все камни полетят именно в сценарий. Запретить опубликованные стихи - сложно, а сценарий "закрыть" - запросто.)

Я: Есть. Но вот сейчас с собой - нету. Только программа. Здесь полный перечень песен и стихов. Всё, что входит в сценарий. И в той же последовательности.

ГОЛОС: Ну ладно. Только поскорей сдай сценарий. Они требуют (извинительно). Ты ведь не маленькая, сама понимаешь: с нас тоже спрашивают.

(Ни разу не было конкретизировано: кто спрашивает, с каких таких высот "спущен" вопросник, кто это - они. Это как бы само собой разумеется.)

Я: Извините, должна бежать, меня еще в два кабинета приглашают. А завтра еще в три.

ГОЛОС: А ты им покажи, ну... всё, что мне показала. И не волнуйся. Раз у нас напечатано, значит, всё в порядке.

ИНСТАНЦИЯ ВТОРАЯ: сначала те же вопросы, точь-в-точь. "Как отражается..."

ГОЛОС (этот голос принадлежал завотделом легкой промышленности Ивановского обкома КПСС Марии Григорьевне Солдатиковой. - А. А.): А почему в вашем репертуаре ничего не сказано про рабочий класс?

Я (спокойно): Про рабочий класс у нас сказано. Посмотрите спектакли (перечисляю).

ГОЛОС: Я этого не смотрела.

Я: Это факт вашей биографии. Если бы хоть что-нибудь смотрели, разговаривать было бы легче.

ГОЛОС: С кем вы советуетесь, когда выбираете к постановке того или иного писателя?

Я (рапортую): Когда выбираю к постановке того или иного писателя, советуюсь с коллективом. Утверждает репертуар художественный совет.

ГОЛОС: А кто назначает художественный совет?

Я: Художественный совет выбирается.

ГОЛОС: С вашим художественным советом мы разберемся. И поправим.

Я: У нас высококвалифицированный худсовет: профессора, завкафедрой литературы, художники, режиссеры, журналисты (в разное время в состав худсовета театра входили: профессора и доценты ивановских вузов: Клавдия Дмитриевна Авдеева (1920-1995), Феликс Иосифович Каган (1935), Павел Вячеславович Куприяновский (1919-2002), Леонид Николаевич Таганов (1941), Сергей Николаевич Тяпков (1945), Георгий Леонидович Шкорбатов (1917-1985); журналисты Марк Юрьевич Анцифиров (1946-2001), Ян Борисович Бруштейн (1947); художники Евгений Алексеевич Грибов (1928-2008), Олег Кронидович Птицын (1947-2000) и другие, включая режиссеров ивановских театров, инженеров, рабочих и пр. - А. А.).

ГОЛОС: А сколько в нем коммунистов?

Я: Дайте три минуты - подсчитаю.

ГОЛОС: Надо список.

Я: Хорошо, будет список.

ГОЛОС: Мы считаем, что репертуар театра не соответствует. (Пауза. Странная интонация. В конце фразы явственно слышится точка; "не соответствует" - и точка.)

Я: Чему не соответствует?

ГОЛОС: Тому, чего требует от нас партия.

Я: На просмотр каждого спектакля приезжают квалифицированные специалисты из Москвы, поэты, писатели, критики, театроведы, журналисты.

ГОЛОС: То Москва, а то Иваново.

(Который год то и дело слышу эту невесть кем придуманную формулу: "То Москва, а то Иваново". И сатанею с каждым разом всё больше.)

Я: Другая страна, что ли?

ГОЛОС: Вам много раз было сказано: репертуар нас не устраивает.

Я: Кого это "нас", и что именно не устраивает?

ГОЛОС: Всё не устраивает. Особенно этот ваш Окуджава - "Замок надежды". Сплошное мелкотемье, сплошные намёки. И нет там ни слова про рабочий класс, про наш текстильный край. Вы забываете, где живёте. Вы живёте в городе первого Совета...
(Слышу это перед сдачей и после сдачи каждого спектакля.)

...В театре драмы ставят про местную тематику (так и сказала: "про местную тематику"), а у вас про местную тематику нет и никогда не было. А мы, между прочим, готовимся к семидесятилетию первого Совета. Вас это волнует? Партийная организация фабрики должна рассматривать вопрос, почему это вас не волнует. И почему в канун нашего юбилея вы ставите сомнительные стихи сомнительного поэта и пропагандируете сомнительные идеи?

Я: А наш художественный совет считает...

ГОЛОС: Я сказала, с вашим художественным советом мы разберемся. А к юбилею Ивановского, первого в России, общегородского Совета народных депутатов вы должны поставить... (называет фамилию поэта).

Я: Этого поэта я ставить не буду. Не всякие стихи театрализуются. Я не знаю, как его ставить.

ГОЛОС: Вы обязаны знать, вы режиссер. Вы обязаны поставить нашего земляка - пролетарского поэта-текстильщика... Отказываетесь? (Угрожающе.) Мы вас принудим!

Я (игриво): Попробуйте!

Секретарь и предпрофкома (тогдашние руководители общественных организаций фабрики им. Балашова, в клубе которой работал Молодежный театр; в том числе Галина Павловна Бурлакова - единственный председатель профкома, ставшая другом театра. - А. А.) вдруг приподнялись и в таком вот полуприподнятом положении замерли на секунду, снова сели и вдруг... озорно переглянулись. Именно озорно. Сочувствуют. Поддерживают, показалось. И не ошиблась. А завотделом, хозяйка кабинета, побагровела. Нервно, какими-то красно-бордовыми пятнами покрылись щеки, шея и особенно почему-то лоб.

ГОЛОС: Всё. У меня еще два собрания. Люди ждут. А вам советую подумать.

Вышли в коридор. Секретарь парткома пожал руку. Молча, без комментариев. А председатель профкома отозвала в угол и дружески-участливо произнесла: "Слушай-ка, да поставь ты им, чего просят! Пусть отвяжутся".

Ну могла ли я предположить, что всё обернется "наоборотным" результатом, что председатель профкома фабрики из недоброжелателя превратится в друга и "болельщика" театра.

И всё потому лишь, что, может быть, впервые в жизни услышали произнесенное в высокой инстанции: "Нет". Это "нет" по разным поводам уже давно зародилось и многие годы сосуществовало в их душах вместе с привычными "одобрямс".

Потом были еще встречи, и еще, и снова. Был донос атеистов ("В спектакле - религиозная пропаганда!"). И проверка (поручение "проверить" получил главный режиссер театра драмы). И выводы: проверкой установлено, что Гринберг и ее актеры на сцене молятся, просят Бога, чтоб дал всем понемногу. Да что молятся! - спектакль в целом антисоветский, военно-патриотическая тематика представлена ошибочно, сплошной "пацифизьм" и т. д. и т. п.

И везде (во всех инстанциях) - про наш репертуар, про мелкотемье. А одна дамочка, гневно обличая за всё, несколько раз произнесла: "Мелкотемье", а вместо Окуджава - с безукоризненной четкостью - Окуджавов. Позже и такое пришлось слышать: песенки не про нашего современника, строителя "коммунизьма", а про каких-то бродяг и "пропойц". И вообще - неуправляемые ассоциации. Обвиняли в том, что занимаюсь частной "антрепризой" (!). Кстати, Булат неизменно отказывался не только от гонорара, но и от командировочных, даже от оплаты проезда. Он всегда приезжал за свой счет. Такая вот частная антреприза!

Обвиняли и в том, что самовольно (!) сочиняю сценарии, в то время как существует много рекомендованных пьес ("Вот список"!), что не имели "юридического права" (?) приглашать Окуджаву в мединститут, поскольку приезд "частный".

В 1997-м, к сороковинам смерти Булата Окуджавы, Фазиль Искандер напишет:

"Россия, смертельно уставшая от пропаганды детской жвачки, вместе с песнями Булата Окуджавы вдыхала глоток живительного кислорода. Все его песни, в том числе гражданские, можно назвать гимном частному существованию. До Булата Окуджавы усилиями нашего официального искусства частная жизнь рассматривалась как нечто мелкое и даже несколько постыдное. И вдруг пришел человек, который своими песнями доказал, что всё, о чем наши люди говорят на кухнях, говорят в узком кругу или думают во время ночной бессонницы, - и есть самое главное. А думали они о судьбе нашей страны, о собственных любовных переживаниях, гадали о нашем будущем, грустили по поводу своих неудач. Чутьем поэта и музыкально необыкновенно одаренного человека Булат Окуджава с огромным тактом и точностью попадания в душу всё это почувствовал, угадал, пропел..."

А тогда, в 1974-м, измученная этими расспросами и расследованиями, я решила поговорить с тов... Назовем его, скажем, Букашкиным (тогдашний заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации Ивановского обкома КПСС Евгений Александрович Тараканов. - А. А.). Знаю, что это по его звонкам чуть ли не все руководящие инстанции среднего звена были подняты на дыбы, а чиновники всех мастей приведены в состояние священного трепета. Впрочем, отдаю себе отчет и в том, что "вопросник" был разработан и "спущен" вниз вовсе не им. Он лишь исполнитель, так сказать приводной ремень, но до чего же добросовестный "ремень"! До чего же усердный и старательный! Итак, диалог с тов. Букашкиным (телефонный, из театра):

Я: Здравствуйте, тов. Букашкин. Скажите, пожалуйста, у вас есть ко мне вопросы?

ГОЛОС: К вам вопросов нет. С вами всё ясно.

Я: Так вот, прошу вас: если вопросы возникнут (о репертуаре, о художественном совете, о Булате Окуджаве и других наших авторах), задавайте их, пожалуйста, мне. Мне лично.

ГОЛОС: Мы будем задавать вопросы всем, кто несёт за вас партийную ответственность. С них и спросим. А они пусть разбираются с вами. Приезд Окуджавы мы вам не простим. Будет тут, понимаешь, ездить сволочь всякая, топтать нашу землю, родину первого Совета.

(Никогда не забуду это состояние: потемнение в глазах, стук в висках, перехват дыхания. Только бы не грохнуться - еще не хватало!)

Я (произношу иезуитски спокойно, угрожающе спокойно): Булат Окуджава, между прочим, член Союза писателей, участник войны. Вокруг меня свидетели. Они вас слышат. Вы будете отвечать за оскорбление фронтовика.

ГОЛОС (визг): Он едва удержался в партии!

Я: И за это ответите. За оскорбление партии. В нашей партии "едва" не удерживаются. (Произнесла подчеркнуто спокойно.)

...Дальше все-таки - неотложка, гипертонический криз. Лежу дома. Но, как и следовало ожидать, - не скучаю. "Заседание продолжается", - сказал бы великий комбинатор.

Две дамы (руководящие работники обкома профсоюза текстильщиков. - А. А.), пришедшие меня навестить, прямо с порога заявили, что необходимо сейчас, немедленно сдать сценарий.

Снова показываю программу, где перечислены все стихи и песни в композиционной последовательности. Оказывается, этого мало, нужно указать - где и когда опубликованы эти стихи. Листаю сборники - помогает Андрей Афанасьев. Под диктовку руководящие дамы записывают название сборника или журнала, страницу, издательство, год выпуска, редактора и... почему-то тираж. И так прошли по текстам двухчасового спектакля.

Сегодня не верится, что всё это могло быть. Что всё это было. Маразматический застой, самый расцвет! А дальше? Только проводила "брошенных" на "цензурные" акции дамочек, телефонный звонок (участник спектакля, мой главный помощник (один из актеров-основателей Молодежного театра инженер Юрий Борисович Разин. - А.А.):

ГОЛОС: Посоветуйте, что делать. Мне сейчас позвонили, спросили, кто заменяет Регину Михайловну, пока она болеет. Объяснил: заместитель председателя художественного совета - я. Потребовали убрать из спектакля "Памяти друга" портреты С. Малинкина (Станислав Николаевич Малинкин (1940-1972) - инженер, актер Молодежного театра. - А. А.) и его голос (спектакль "Памяти друга" поставлен в 1973 г. и посвящен памяти трагически погибшего актера театра Станислава Малинкина, занятого во всех спектаклях репертуара на протяжении пятнадцати лет. Спектакль, выпущенный после многократных запретов, был высоко оценен центральной прессой ("Комсомольская правда", "Неделя", "Клуб", "Молодой коммунист", "Советская культура"), местными газетами. В 1976 году, то есть через два года после вышеописанных событий, спектакль, в числе четырех, удостоен премии Ленинского комсомола. - Прим. авт.). На мои возражения ответили: если не уберете портреты Малинкина и голос, у театра и Регины Михайловны будут большие неприятности. На мою попытку объяснить, что портреты и голос убрать невозможно, предложили отменить объявленный, афишированный спектакль.

Я: Срочно соберите совет коллектива. И решайте. Мое мнение - надо играть, ничего не меняя и не снимая. Голосуйте с учетом моего "за".

Звоню (на сей раз домой) хозяйке первого кабинета, снова вынужденно выполняющей идеологический указ. Звоню с чувством неловкости, даже вины - зная, что всё это она делает по принуждению, выполняя чей-то идеологический указ.

Я: Объясните, пожалуйста, в чем дело. Спектакль в репертуаре уже год. Принят, одобрен, регулярно играется. Прошел более двадцати раз. Чем же вызвана "установка" убрать портреты и голос?

ГОЛОС: С нас ведь тоже спрашивают. Говорят, он не Ленин и не Гагарин. Поэтому портреты ни к чему. А голос? Раз он умер, не должен разговаривать. Говорят, это мистика.

(Пытаюсь объяснить, что выполнить эти требования невозможно, прежде всего по соображениям этическим. Это было бы неуважением к памяти Станислава. Во-вторых, портреты и голос цементируют сценарий. Если их убрать - всё развалится.)

ГОЛОС: Тогда отмените спектакль, советую и очень прошу. В противном случае... В противном случае у вас, у театра будут неприятности. И у меня тоже будут.

Я: Будет так, как решит совет коллектива. А вас мы в обиду не дадим. Скажем, отказались выполнять ваши указания.

(Если по-честному, было страшновато. Речь шла уже не о спектакле - о судьбе театра, о его существовании. Это была очередная идеологическая ревизия, спровоцированная... приездом в город Поэта, частным приездом на просмотр спектакля по его стихам.)

И совет решил - как я и предполагала: спектакль играть, разумеется, ничего не меняя и не выбрасывая.

Но, вопреки ожиданиям, ничего не произошло. Закрыть театр все-таки не решились. Сразу же подоспела "тяжелая артиллерия" - спасательные команды из ВТО, центральной прессы, зрителей.

А мы вдруг порешили создать спектакль по Чуковскому "Тараканищу". ("Он кричит, он рычит, он усами шевелит".) К сожалению, эта детская идея так и осталась в замыслах. Впереди было много дел более важных и неотложных. Набрана новая студия. Готовилась премьера первого учебного спектакля: "Николай Майоров".

Глава III

Десять утверждающих инстанций

Первый прогон спектакля "Замок надежды" показали Булату. Сохранилась стенограмма его выступления: <1971>(точнее 30 июня 1971-го; в тексте первой публикации ошибочно: 1970. - А. А.). Вот фрагменты...

"Я крайне счастлив, что мои ожидания оказались ниже того, что я увидел. Я хочу поблагодарить вас за это. Спектакль очень интересен. У меня нет никаких претензий к драматургии и монтажу. Всё задумано и смонтировано очень интересно, композиция получилась четкая. Я целиком принимаю режиссерский замысел и режиссерские решения, многое мне нравится в исполнении... Это первый спектакль по моим вещам. Были выступления, концерты, отдельные номера, но спектакля со своей драматургией не было нигде... " (полностью стенограмму см.: "Мы - дети тех гитар" / Предисл. В. Соколова // Ивановская газета. 1994. 11 мая. С. 4. - А. А.)

Его замечания и пожелания помогли завершить работу. Процедура сдачи-приемки затянулась более чем на полгода. Наконец с помощью "спасательных команд", сформированных ВТО (театральные критики и журналисты), спектакль принят (премьера состоялась в октябре 1971 г., просмотры спектакля различными комиссиями продолжались до февраля 1972 г. - А. А.). Лауреатство на очередном фестивале (областной фестиваль народных театров "Театральная весна-72". - А.А.), пресса, аншлаги. С афишей - задержка. Нет бумаги. Спектакль прошел более двадцати раз без афиши. Наконец добыли бумагу. Направляю текст афиши в цензуру, дабы "залитовать". Вернули: "Пусть придет сама". Прихожу сама.

ПЕРВАЯ УТВЕРЖДАЮЩАЯ ИНСТАНЦИЯ ("обллит". - А. А.)

ГОЛОС 1-й: Мы не можем утвердить блатные песни.

Я: ???
ГОЛОС 2-й: Ну, его можно понять, он сидел...

Я: Кто сидел?

ГОЛОС 1-й: Он. Окуджава.

Я: Не сидел он...

ГОЛОС 2-й (перебивая на полуслове): Сидел он. Нам лучше известно. В тридцать седьмом!

Я: Да он со школьной скамьи ушел на фронт. Вот биографическая справка... (Открываю "Дружбу народов". Пауза.)

ГОЛОС 1-й: Извините, Регина Михайловна, неувязочка вышла. Перепутали. Это не он сидел в тридцать седьмом, это Высоцкий... сидел... ( Пытаюсь сдержать смех, не могу. Задыхаюсь от смеха.)

ГОЛОС 2-й: А чего вы смеетесь? Я сам слыхал его песню. Он там говорит, что отсидел первый срок, а потом Указом в тридцать восьмом получил свободу...

Я (на полном серьезе цитирую Высоцкого. И комментирую): "Первый срок отбывал я в утробе -- ничего там хорошего нет". Может быть, в утробе напевал он блатные песни?.. "В первый раз получил я свободу по Указу от тридцать восьмого"... Может быть, родившись в 1938-м, сразу и запел он "блатнягу"?.. (Пауза.)

ГОЛОС: Сидел, не сидел - это неважно, но афишу не утвердим. Пусть подпишут те, кто за вас отвечает. Кстати, а кто за вас отвечает?

Я: За нас многие отвечают: партия, комсомол, профсоюз. В самом деле - на всех уровнях, от первичек до обкома (партии, профсоюза, комсомола). Они как раз и были на сдаче спектакля. Спектакль прошел уже двадцать два раза. Принесу, если надо, протокол сдачи.

ГОЛОСА (наперебой): -- Вот пусть и подпишут, кто принимал, кто выпускал. Это не наше дело.

ВТОРАЯ УТВЕРЖДАЮЩАЯ ИНСТАНЦИЯ: Тет-а-тет с начальником (вероятно, тогдашний начальник областного управления культуры. - А. А.)

ГОЛОС: Садитесь. (Сажусь.) Я к вам очень хорошо отношусь, но афишу не подпишу.

Я: Но почему?

ГОЛОС: Я не смотрел спектакль.

Я: Но спектакль давно принят худсоветом, прошёл более двадцати раз... Пресса, лауреатство...

ГОЛОС: А я не смотрел и не подпишу. Говорят, там лагерная тематика, говорят, ты увлекаешься лагерной лирикой.

Я: Меня волнует "лагерная тема", если бы были стихи, непременно включила бы их в сценарий. Но их нет. И в спектакле ни слова про лагеря...

ГОЛОС: Я афишу подписать не могу. Не смотрел.

Я: Так посмотрите. Сыграем хоть сегодня, специально для вас. Или прочтите - вот сценарий.

ГОЛОС: Поймите меня правильно. Пусть подпишет, кому положено. За репертуар отвечает тов... (такой-то). Сходи к нему. Я к тебе очень хорошо отношусь и помогать буду, но подписать не могу.

ТРЕТЬЯ УТВЕРЖДАЮЩАЯ ИНСТАНЦИЯ: И снова тет-а-тет с начальником (очевидно, кто-то из работников аппарата горкома КПСС. - А. А.)

ГОЛОС: Садитесь. (Сажусь.) Афишу не подпишу.

Я: Почему?

ГОЛОС: Потому что смотрел. Идеологически вредный спектакль...

Я: Но спектакль идет!!! Что же вы молчите, если вредный?

ГОЛОС: А я не молчу. Своё мнение сказал везде.

Я: Но почему же не мне?

ГОЛОС: А бесполезно. Вы всё равно не слушаете. Вы уважаете только себя.

Я: Но все-таки объясните мне, почему "идеологически вредный"? В чем вред?

ГОЛОС: Во-первых, там, где про извозчика и про Пушкина. Гуляет, мол, Пушкин, кругом извозчики. А завтра, видите ли, что-нибудь произойдет... Что вы этим хотите сказать? На что намекаете? На реставрацию царизма, самодержавия? Не надейтесь, ничего не произойдет! Не допустим. (Теряю дар речи.) И что еще ваш автор про Баха, про Моцарта думает? Ваш критик из Москвы объяснял, будто бы Окуджава в стихах о Бахе, о Моцарте возвращает в нашу жизнь гармонию. Что же это выходит? Гармония только во времена Моцарта и Баха, а при социализме нет гармонии? Мы еще напишем в ВТО, чтоб знали, кого направлять на разборы спектаклей. А то потакают, понимаешь, всякой антисоветчине.

Встревожилась не на шутку. Сейчас пойдет "телега" в ВТО, и тогда... И вдруг осенило. Обретаю дар речи. Спонтанно возникает лекция. Самая настоящая лекция о противоречиях социалистического общества, о гармонии и дисгармонии. Текст лекции густо пересыпан цитатами. А чтоб доступнее - читаю на "ихом" языке с "ихим" произношением "классики марксизьма", "ленинизьма", "социализьма", "капитализьма".

Я: У меня ведь первый диплом научного работника политэкономии и преподавателя вуза. Могу у вас курс прочитать... На шефских началах. Это как раз моя тема.

(Интересное наблюдение: краснеют у него не щеки, а почему-то подбородок. Густо краснеют и обнажаются какие-то мерзкие прыщи.)

ГОЛОС: Я подписать не могу, потому что вы - не профессиональный театр.

(Неожиданный оборот!)

Я: Значит, непрофессиональный театр может пропагандировать всякую антисоветчину...

ГОЛОС: Я отвечать за вас не хочу. Пусть отвечает, если хочет тов... или, в крайнем случае, тов...

Я: Да знаете, товарищ... Товарищ Победоносиков, по сравнению с Вами, наивный ребенок.

ГОЛОС: Я не знаю такого товарища. И знать не хочу. Пусть обратится к тем, кто за всё отвечает...

Обошла еще семь инстанций. Итого - десять. Наконец афиша подписана.

Отважный начальничек ещё раньше присутствовал на общественном просмотре, где с помощью ВТО, журналистов центральной прессы решилась наконец судьба спектакля. "Выяснилось" наконец, что спектакль вовсе не идеологически вредный, а наоборот - высоко гражданственный. И там присутствовала та самая "кошка", сильнее которой для тов... "зверя нет".

ГОЛОС той самой "кошки" (кто-то из тогдашних партийных руководителей. - А. А.): Я ведь слыхала, что говорили критики из "Советской культуры". Как же... подпишу. Чай, газета-то ЦК партии. А они не слыхали - вот и не подписывают.

Возвращаюсь в первую инстанцию, в ту самую, где проявили завидную осведомленность о тюремном прошлом Высоцкого в 1937 году (!?). Торжественно вручаю листок. С подписью. И не какого-то там "беспартийного прощелыги", а самой...

Реакция? Очевидное невероятное! На лицах - нескрываемая радость! "А вы - молодец! Если бы все так..." Бедные, бедные, запуганные чиновнички!"

По моему мнению, память о Регине Моисеевне ГРИНБЕРГ должна иметь место на центральных государственных телеканалах, а так же должен быть снят документальный фильм с использованием материалов творчества её друзей и единомышленников. Естественно опубликовать полностью главы из ненаписанной книги. Нельзя допустить, чтобы свет творчества Р.М. Гринберг со временем погас, хотя ещё несколько теплится среди оставшихся учеников и соратников, которые ежегодно собираются у её могилы на Богородском погосте.

Оставить комментарий © Copyright Хасин Аба Размещен: 26/03/2022, изменен: 26/03/2022. 71k. Статистика. Эссе: Мемуары Скачать FB2		Ваша оценка:

Хасин Аба : другие произведения.

Регина Гринберг и Владимир Высоцкий